Г. Пайл Серебряная рука Перевод с англ. В. 18

В сумерках наступающего вечера перед очагом хлопотали две фигуры. Одна из них принадлежала грузной женщине –  кухарке, судя по тому, что в руках она держала вертел с насаженными на него птицами. Вихрастый мальчуган, которого толстуха распекала, очевидно, был поваренком.

–  Ах ты, гадкий лягушонок, разве я не велела тебе развести огонь еще час назад? Теперь из-за тебя мне не хватит жару, чтобы вовремя приготовить ужин для Барона. Где тебя черти носили все это время?
–  Неважно, где, –  мрачно отвечал поваренок, готовя лучину для растопки. –  Я, по крайней мере, не бегал за лучником Джеком Длинным и не заводил с ним шуры –  муры.

Ответ кухарки на эту дерзость последовал незамедлительно. Она подняла тяжелую руку и отвесила мальчугану такой удар по уху, что тот взвыл от боли.
–  Ничего себе, –  подумал Ганс, наблюдавший за этой сценой, –  не хотел бы я быть на месте бедняги.
–  Чтобы я больше никогда не слышала от тебя дурацкой болтовни, –  не унималась кухарка. –  Ты должен делать то, что я тебе велю.

И, оглядевшись, добавила:
–  Кстати, объясни мне, откуда взялась эта сажа?
–  Откуда мне знать? –  захныкал поваренок, –  я, что ли, и в этом виноват?
–  Нет, это моя вина, –  прошептал себе под нос Ганс, –  но что будет со мной, когда они разведут огонь в печи?
Тем временем кухарка отдавала свои последние распоряжения.
–  Сейчас я иду делать пирожки и, если когда я вернусь, ты еще не разведешь огонь, то получишь от меня такую затрещину, что своих не узнаешь.
–  Итак, –  решил Ганс, –  сейчас единственный шанс выбраться живым из трубы. Я не должен его упустить. Когда их на кухне снова будет двое, мне это будет еще труднее.
 
В следующее мгновение он услышал, как дверь за поварихой закрылась. Взглянув вниз, Ганс увидел, что мальчуган склонился над вязанкой хвороста и дует на головешку, чтобы разжечь огонь. Похоже, дело свое он знал, и не прошло и минуты, как огонь весело затрещал по сухим веткам.

–  Сейчас или никогда, –  сказал себе Ганс. Расставив локти так, чтобы они уперлись в стенки трубы, он выпрямил ноги, приготовившись к прыжку. От его движений лавина сажи посыпалась на хворост, который уже полыхал внизу. Мальчик в недоумении поднял голову. Но тут Ганс опустил руки и –  хлоп! –  удачно приземлился среди горящих вязанок.

Поваренок, сидевший на корточках у огня, опрокинулся на спину и замер на полу с лицом белее муки. Остекленевшими от страха глазами взирал он на черного как сажа детину, спокойно стоявшего в дыму и пламени.  Затем страшная догадка осенила его: «Да ведь это сам дьявол!», и с диким воплем, откатившись от очага, поваренок опрометью вылетел за дверь. Не переводя дух, он промчался через переход, продолжая кричать и не смея обернуться назад от ужаса.
 
Тем временем Одноглазый Ганс стряхивал искры со своей одежды, которая,  как и он сам, была чернее некуда.  «Пока все идет неплохо, –  подбодрил  себя Ганс, –  но если я останусь в сапогах, то оставлю следы, по которым меня найдет всякий дурак. Придется их снять и идти босым».

Стянув с себя остроконечные кожаные башмаки, Ганс бросил их поверх горящих дров, и они тут же сморщились, сжались и исчезли, проглоченные разгоревшимся пламенем. Между тем Ганс не терял времени даром. Ему предстояло немедленно найти укромное место, где бы он мог спрятаться. В углу кухни стоял большой ларь с крышкой для хлеба. Так как ничего лучшего не нашлось, Ганс подбежал к нему, стянув по дороге со стола краюху хлеба и начатую бутылку вина. Забравшись внутрь, Ганс свернулся на дне. Здесь было почти уютно. А так как Ганс с утра не держал во рту ни крошки, теперь он почувствовал себя, как мышь в амбаре.
 
Спустя короткое время у двери послышались шаги и шепот. Люди за дверью топтались и переговаривались тихими голосами.