Последний выдох

                ПОСЛЕДНИЙ ВЫДОХ



            Я ехал в троллейбусе.
            На остановке пассажир придержал руками дверь, последний раз глубоко затянулся сигаретой, выбросил её на улице, там же снаружи выдохнул дым и только после этого вскочил в троллейбус.
            - Какой воспитанный, порядочный молодой человек, - пробормотал сидящий рядом со мной на заднем сиденье ветхий старичок с большой белой бородой.
            На другой остановке зашёл такой же курильщик, тоже в последний раз затянувшийся на улице и выбросивший там сигарету, но он выдохнул уже в салоне.
            Старичок недовольно что-то проворчал, а дородная женщина, в затылок которой он выдохнул, возмущённо резко повернулась и выкрикнула: «Вы что это себе позволяете!» Некоторые другие пассажиры тоже выразили своё неодобрение, но всё, однако, вскоре затихло.
            Через некоторое время снова зашёл курильщик, но последний раз затянулся не на улице и не выбросил там же сигарету, а зашёл с ней в салон, затянулся, бросил сигарету на пол, раздавил ботинком и выдохнул прямо в лицо той же женщине. Она сначала задохнулась от гнева, а потом выкрикнула: «Ах, ты ж негодяй, мерзавец!» и остервенело стала бить его сумочкой по голове. Он что-то хотел было ответить и уже открыл рот, но взглянув на неё, прикусил язык – женщина была такого сурового, грозного вида и такой внушительной комплекции – матёрая, битая баба, что называется, что он благоразумно решил с ней не связываться и, прикрывая голову руками, стал продвигаться обратно к двери. Такие женщины иногда бывают намного сильнее мужчин, - они из той породы женщин, что и в горящую избу войдут, и коня на скаку остановят, и могут, если их сильно разозлить, так двинуть мужа локтем под дых, что он пулей вылетает через окно на балкон, а там уже дальше, как повезёт – или удачно затормозится, или по инерции, проломив телом балконную ограду, пустится в дальнейший полёт, в свободное падение.

            На следующей же остановке незадачливый пассажир – курильщик пулей вылетел из дверей.
            Сидевший рядом с дедом то ли японец, то ли китаец встал, сделал пару шагов, поднял сигарету, положил её в прозрачный полиэтиленовый кулёк, кулёк положил в карман и снова вернулся на место. Дедок, внимательно и удивлённо наблюдавший за этой картиной, толкнул его локтем в бок и сказал: «Ну, ты вообще! Сразу видно, что благородный, порядочный человек – чистоту наводишь. Одобряю, уважаю». И протянул ему руку. Тот недоумённо, непонимающе уставился на руку, пожал плечами и покачал головой.
            - Он вас не понимает, он иностранный турист, - сказал, сидящий дальше за ним человек.
            - А ты кто?
            - Я его  гид,переводчик.
            - Ну, тогда переведи ему то, что я сказал.
            Тот перевёл.
            Турист улыбнулся и вежливо, почтительно поклонился старичку.
            - А откуда он, из Китая или Японии?
            - Из Сингапура.
            - Ишь ты подишты! А где это?
            - Там же рядом, недалеко.
            - И что, все там тоже такие же культурные, порядочные?
            - Да, практически все.
            - Почему?
            - Потому что наказания за мусор на улице и в общественных местах очень большие. Но справедливость и гуманность при этом соблюдается, в зависимости от тяжести проступка. Вот, например, тому курильщику, который сигарету бросил в троллейбусе, полагается четвертование, фигурально говоря, а бросившему сигарету на улице, более мягкое, гуманное наказание – всего лишь отрубание головы.
             - Ишь ты подишты, – покачал головой старик, - что же это за гуманность такая, если всё равно один чёрт – что в лоб, что по лбу – оба на тот свет пойдут?
             - Гуманность в том, что в первом случае человек будет долго мучиться, а во втором не очень- не успеет оглянуться – и всё – чик, и он уже на небесах.
            Дедок задумался.
            - А оно и так, а оно то и правильно, всех их надо под корень извести, а то не только мусор на улицах бросают, а даже из окон домов выбрасывают, подлецы. Вот, помнится мне, когда я дворником в ЖЭКе работал, так не успевал по утрам под домами убирать – бросают из окон по ночам втихаря, гадёныши. И не только по ночам, а иногда и днём, и такой случай я очень сильно запомнил.
            Намечалось, значит, в ЖЭКе у нас однажды праздничное торжество – расширенное собрание коллектива к юбилейной дате с приглашением вышестоящего городского начальства, подведение итогов работы, награждение особо отличившихся сотрудников почётными грамотами, денежными премиями и праздничный концерт художественной самодеятельности. Должны были награждать и меня, а также мне было поручено произнести и речь. Ну, само собой, я конечно подготовился – помылся, одел белую рубашку с галстуком и чистые новые носки, и туфли до блеска накремил – всё чин–чинарём – в точности так же, как и когда на выборы хожу. И что бы вы думали! Иду я, значит, к ЖЭКу не по тротуару, а между домами, чтобы дорогу скостить, и тут вдруг – бац! – не ночью, а среди бела дня падает на меня сверху консервная банка из-под кильки в томатном соусе, и этот соус пачкает мне всю рубаху. Ёксель–моксель! Что делать? – мне ж выступать! Бегу обратно, переодеваю другую белую рубашку, и опять назад бегом. Слава богу, успел к началу, и всё прошло хорошо, но случай этот запомнился на всю жизнь, так что такую падлюку мерзопакостную я бы не четвертовал, а собственноручно на кол посадил, чтобы ещё больше мучился. Но как было поймать этого гада? – ведь неизвестно даже с какого этажа бросили, а этажей– шестнадцать.
            Но вот, что я заметил за время своей трудовой деятельности дворником. Бросают из окон в основном только кильку в томате, тюльку, хамсу, бычки, паштеты дешёвые, то есть неблагородные сорта рыбы, а сардину, сайру, горбушу, чёрную и красную икру не бросают, потому что такие консервы едят люди культурные, воспитанные, благородные, а некультурные едят в основном кильку, тюльку, хамсу, бычки и паштеты. То есть, уровень культуры человека, похоже, наверное, напрямую зависит и от типа консервов, которые он ест. Не зря же ведь сказано – мы есть то, что мы едим.
            А ведь в некоторых культурных странах, говорят, уже до такой культуры дошли, что прежде чем выбросить консервную банку в бак, её обязаны даже помыть. А тут и не в бак и не мытую, а грязную – прямо тебе на голову!
            Эх!
            Варвары.
            А за границей, мне рассказывали, кто там бывал – чистота и порядок. Пока до неё, до той границы едешь – за окном грязь, мусор, всё неопрятно, неухожено, разбросано, а, как только заезжаешь в ту Европу, так сразу же через метр от нашей границы начинается чистота и порядок – всё ухожено, прибрано – приятно смотреть, всё радует глаз и душу.

            Да. Живем в грязи. Как были мы варвары ещё до рождения Христова, так варвары и остались, и только под плёткой можем что-то хорошее сделать. И поэтому сильная рука в нашей стране нужна, сильная, чтобы плёткой, плёткой культуру в башки вбивать и головы отрубать и четвертовать, как в той Сингапурии, тогда, может быть, какой-то толк и выйдет, и тоже чисто заживём.


            -Ну, не говорите, тут ещё как сказать, как сказать, - повернулся к деду впереди сидящий пассажир, - не только жестокостями можно чистоты добиться, а и с помощью Духа Святого. И вот вам наглядный пример.
            Побывал я недавно в Молдавии, в городе, который называется Бенде;ры, и был приятно удивлен чистотой, которая там царит на улицах. Мне было там легко и свободно и спокойно на душе. Какая-то особая добрая атмосфера там. И не только я удивлён. Посмотрел я там передачу по телевидению, где итальянские туристы говорят ведущему: «Вот мы уже давно здесь, и видим, что каждый день на улицах чистота и порядок. Почему? Наверное, мэр вашего города  очень жестокий диктатор, тиран, который установил очень большие наказания за мусор? Мы знаем некоторые страны, в которых ребёнок, лежащий в коляске, выбрасывал на землю фантик от конфеты, и отец этого не видел и не подбирал, а подбегавший тут же полицейский назначал такой огромный непомерный штраф, что тот изнывал потом под его тяжестью – так он был неподъёмен. И это в европейских странах, а что уж говорить о Сингапуре, где мы тоже бывали, и где для поддержания чистоты приняты совершенно немыслимые драконовские законы. То есть, мы хорошо знаем, что поддержание чистоты в тех странах держится только на страхе перед наказанием. И у вас, наверное, так же, да?»  «Нет, - им отвечают, - никакого страха у наших жителей нет, и законов драконовских нет, и мэр наш не диктатор и не жестокий, а милейший, добрейшей души человек – можете с ним сами встретиться и убедиться».
            - А почему же тогда чисто?
            - Ну, во-первых, потому что городские коммунальные службы хорошо справляются со своей работой, а, во-вторых, потому что, как- то так само собой сложилось, что люди не мусорят, наверное, потому что сознательные, хорошо воспитанные, совестливые, потому что им самим приятно жить в чистоте не только в своей квартире, но и в своём городе, и это своё позитивное отношение передают и детям.
            Все это так, конечно, - продолжил пассажир, - но вот, что я заметил. И чистота там, и легко и свободно дышится, и спокойно на душе – это да, и я даже думаю, что это самый пригодный для жизни город на земле, а всё почему? Потому что Дух Святой витает над ним и спасает его, Дух Святой, привнесённый туда ещё издавна поселившимися там во множестве старообрядцами, носителями стародавних исконных христианских обрядов и традиций, идущих от самого начала крещения Руси, от самого Владимира–Красно Солнышко. И этот Дух Святой, эта духовность, находящиеся внутри старообрядцев, имеют большую силу и как-то передаются и новым поколениям, даже неверующим. А если этот Дух Святой распространится и на весь свет, то и наступит везде чистота – и на земле, и в душах, и в помыслах людей, и мир и благодать наступят.
            Когда во время первой германской войны царь-батюшка Николай Второй посетил этот город и в госпитале спрашивал раненых солдат: «Ну, как вам тут, мои солдатушки, дорогие? Как себя чувствуете?», то те отвечали: «Хорошо нам тут, хорошо себя чувствуем, потому что быстрее, чем где-нибудь здесь раны заживают». И это тоже о том говорит, что Духом Святым этот город отмеченный.
            Да. Вот так-то.
            Есть, оказывается, на земле места, где и без насилия и жестокостей можно чисто и хорошо жить. А вы говорите – плёткой, плёткой культуру в башки вбивать. Негоже это.


            Видимо, приближалась нужная остановка, потому что турист и переводчик направились к выходу. Любознательный дедок придержал переводчика за рукав.
             - Ну, да, это понятно, конечно, что эти сингапуровцы боятся мусор на землю бросать, потому что не хотят головы лишиться, а почему же он ещё и чужую сигарету поднял?
            - Потому что тоже боится. На всякий случай. Чтобы на него случайно не подумали.


            Они вышли на остановке, и турист бросил кулёк с сигаретой в урну.
            - Ишь ты подишты, - пробормотал и покачал головой старик, - вот ведь как оно на свете бывает.


            Разговорчивый пассажир тоже потом вышел, и дедок успокоился и задремал.
            Через некоторое время потом он вдруг вскрикнул, встрепенулся и замотал головой, повторяя и повторяя: «Бр, бр!» Потом ощупал голову, довольно крякнул и улыбнулся. «А я то уже было подумал – того – конец мне совсем пришёл, без головы остался. А она тута, на месте, родимая, - и похлопал себя по голове. – Тут она, тут. Значит, это приснилось мне. А приснилось, что я в Сингапурии, туристом, значит, на экскурсию приехал посмотреть на их красоты, а там все ходят с отрубленными головами.
            Все ходят с отрубленными головами, зато на улицах чисто. И вот, иду я, значит, иду по улице и прохлаждаюсь и по сторонам гляжу, и конфеты жую, а фантики на землю бросать нельзя, и я складываю их в кулёчек. А потом бросаю тот кулёчек в урну, но не попадаю, потому что урна вдруг упала и покатилась. И вокруг всё задрожало и затряслось, и трещины по земле пошли, и дома падают, и волна огромная с моря из-за горизонта идёт и уже закрывает полнеба. «Это землетрясение, значит», - думаю. И тут вдруг подбегает ко мне полицейский и честь отдаёт, и кланяется, и улыбается, и наручники на меня одевает. «Пошли, пошли, - говорит, - наказание тебе положено, вешать тебя будут». «Да что, да как? – отвечаю, - да я же не нарочно, я же не виноват – это урна сама от меня неожиданно отлетела».  «Все не виноваты», - отвечает он и улыбается, падлюка, фисе софиесем не финофаты. Но фешать-то кого-то нато, читоби туругие боялись".
            «Тьфу ты, черт побери!» - плюнул я.
            «А за плевок на улице ещё и отрубание головы прибавляется».
            «Да будь ты человеком!» - прошу я и сую ему деньги на лапу, чтобы, значит, отпустил меня. А он удивлённо, непонимающе смотрит на них, выпучив глаза, как баран на новые ворота. Я тоже посмотрел, и вижу, что это наши рубли. «Извиняюсь», - говорю и вынимаю из другого кармана доллары. «О, да, да, каряшё, - говорит он и теперь уже улыбается, - этот есть уше совсем туругое тело – этот ест уше нормальный, настоящий дэнга, и этот ест уше нормальный настоящий фсъятка, и поэтому прибафляется ещё и подшикание на костре».
            «Да опомнись ты, - говорю, - кто же увидит и узнает об этом вообще? Оглянись вокруг – видишь – землетрясение, вон и камеры со столбов попадали, и столбы тоже упали, и сейчас и мы с тобой вместе тоже вообще в тартарары, в преисподнюю провалимся».
            «Нет, нет, я должен составить протокол по всем трём случаям нарушений». И стоит и пишет. А потом, радостно повторяя: «Фсе не финофаты, фсе не финофаты», - тащит меня к себе в машину, а там другой такой же сидит, и кланяется, и улыбается, и повторяет, и повторяет: «Хай, хай, сюда, дорогой, сюда».


            И вот, повесили меня и голову отрубили, и уже подвели к столбу и дрова под ним раскладывают, чтобы уже сжигать меня, и вдруг эти жёлтые полицейские и палач превращаются в чёрных, и уже рожки у них на головах проступают, и хвосты по земле бьют. А самый вредный из них, тот, который протокол составлял, притащил откуда-то огромную сковородку с шипящим, шкворчащим маслом и хотел было поджарить меня на ней, но самый главный из них запретил - «За три нарушения только три наказания полагается», - сказал он.
              «Но он же очень, очень злостный нарушитель! - вскричал тот полицейский, - и поэтому надо ещё что-то добавить». «Ладно, хорошо, - согласился главный. – Вот вы, бородачи;, очень сильно молились, чтобы царь ваш Пётр – антихрист, который любил вам бороды стричь, в ад попал. И вот теперь, вашими молитвами, он у нас здесь, и сейчас его приведут, и он отрежет тебе бороду. Он теперь наш подручный, с нами сотрудничает».

            И приводят царя Петра с ножницами, а он говорит: «Ну, как же я ему буду бороду  отрезать, если у него и головы-то нет?»  «Ну, отрежь тогда ему то, что ещё осталось».  «Хорошо. Но я ему ещё и зубы все повырываю, я очень люблю зубы вырывать».  «Ладно, начинай».
            И вот он, с закрученными вверх огромными чёрными усами, дико вращая вытаращенными глазами, радостно улыбаясь, уже надвигается и надвигается на меня, щёлкая челюстями, ножницами и раскалёнными щипцами, и уже готовится прыгнуть, но вдруг останавливается и застывает, замирает.
            - Тьфу, ты черт! – плюнул он и попал в толпу чертей, в диких плясках беснующихся и кочевряжившихся рядом. Те тут же мгновенно останавливаются и, выставив вперёд рога и что есть мочи лупя хвостами по земле, угрожающе начинают надвигаться на него.
             - Тьфу ты! И зубы тоже не получится вырвать, - головы то у него всё одно нет, - и он отбрасывает щипцы в сторону и снова трогается и продолжает надвигаться и надвигаться на меня, и прыгает, и уже приноравливается кромсать меня, как вдруг появляется самый главный из их главных – сам Сатана и останавливает экзекуцию.
            «Закон суров, но он справедлив. В протоколе записано только три нарушения, значит только три наказания ему положены, и поэтому нечего тут самодеятельность разводить. Закон есть закон. Я сказал. Исполнять!»

            И тогда удалили царя Петра, и привязали меня к столбу, и разожгли костёр. И огонь уже начал жечь меня, и это стало невыносимо, и я кричу и кричу – вот и проснулся поэтому.
            Сон то оно, конечно, сон, но, думаю, всё равно нашему человеку даже на экскурсию туда ехать не стоит, а лучше здесь оставаться. Мы люди широкой души, и нам воля дороже всего, даже чистоты и порядка, и поэтому не нужна нам ни сильная рука, ни плётка. Не надо. Пусть лучше всё остается так, как оно есть. Пусть лучше банка от кильки в голову попадёт, чем вообще без головы остаться».



            Весь троллейбус захохотал и хохотал долго.






            Я вышел на своей остановке и стал ждать пересадки.
            В глаза бросилась табличка, на которую раньше я не обращал внимания – «Курить на остановке и в радиусе 50 метров от неё строго запрещается. Штраф – столько-то. Постановление горисполкома – номер такой-то». Однако же, все, кто хотели, спокойно курили – они не опасались отрубания головы и тем более указанного в объявлении штрафа. Окурки бросали на землю, где попало.

            Из окна проезжавшей мимо легковушки вылетела пачка от сигарет и, описав большую дугу, упала прямо в урну. Восторженные возгласы удивления пронеслись над остановкой.
            Впопыхах прибежавший на остановку человек, задерживая руками двери трогающегося троллейбуса, глубоко затянулся напоследок, выбросил сигарету назад через спину и, не глядя, точно попал в урну. И вскочил в троллейбус, и только там, наверное, выдохнул, потому что какая-то пассажирка громко заверещала, так, что было слышно даже снаружи: «Прямо в лицо, подлец! Прямо в лицо! Хоть бы отвернулся, негодяй, мерзавец!»

            Все ахнули.
            - Вот это да! Это ж надо! Даже не глядя! Ну, это уже вообще совсем! Наверное, не иначе как чемпион мира по стрельбе из-за спины с завязанными глазами, - переговаривались между собой люди, и некоторые курильщики стали бросать окурки уже  не на землю, а в урну, норовя попасть с расстояния, подражая и проверяя свою ловкость. Троллейбусы ходили редко, времени было достаточно, поэтому пассажиры курили и курили, и побрасывали и побрасывали окурки издалека в урну. В занятии этом, однако же, вскоре возник спортивный азарт и денежный интерес, потому что среди курильщиков появился игроман, который сразу же упорядочил, соорганизовал это действо и ввёл его в нужное русло. На скамейке были сложены деньги от каждого из соревнующихся и придавлены камешком, и тот, кто попадал в урну три раза подряд, забирал весь банк, и игра начиналась сначала. Попасть, однако же, было не так просто, тем более три раза подряд, потому что черта исходной позиции была установлена довольно далеко, да и небольшой ветерок иногда мешал. Своих выкуренных окурков уже не хватало, и игроки подбирали окурки, в изобилии валявшиеся вокруг на земле, а также не попавшие в урну.
             - А ну расступись, разойдись! – растолкав всех своими огромными ручищами, выдвинулся вперёд на исходную позицию двухметрового роста верзила, настоящий гигант – Эх вы, хлюпики! Да кто ж так бросает?! Да вы! Да я! Да ну! А ну! Да я сейчас покажу! – И приготовился бросить. Но тут к остановке приблизилась милицейская машина гаишников, и один из них, заинтересовавшись зрелищем, почти по пояс высунулся из окна и дал знак товарищу притормозить. Верзила, заметив их, тут же вытянул руки по швам. Гаишник отрицательно покачал головой и рукой дал отмашку – бросай мол! Верзила бросил и промахнулся. Вздохи разочарования и ехидные смешки пронеслись по толпе. Бросок же, однако, был какой-то хитро закрученный, и окурок, обогнув урну, бумерангом возвратился обратно и, ударившись верзиле в лоб так, что тот пошатнулся и едва не упал, отскочил и с диким воем улетел в небо, в космос. Все, и гаишники тоже, разинув рты, в оцепенении, проводили его взглядом.
            Вверху были видны всё удаляющиеся и удаляющиеся огнедышащие сопла первой ступени.



            Выйдя из оцепенения, гаишник дал газу, и они уехали, умчались ловить не курильщиков, а другое, они умчались ловить своё. Мелкая рыбешка в виде курильщиков им была неинтересна – надо было везти нарушителей в отделение, там сдавать их на руки другой службе для оформления протокола, и всё ради какого-то копеечного штрафа, который к тому же пойдет в пользу государства. Им был интересен совсем другой контингент – крупная рыба в виде водителей-нарушителей, расчёт с которыми производился на месте наличными и сразу же попадал в карман – непосредственно.