Просто Люся. Часть 2

Люся училась ровно. Можно сказать, стабильно средне. Без особых взлётов, но и без обидных, а часто и болезненных падений. Любимых предметов, как и каких-то более или менее выраженных интересов, у неё не было. Школу, конечно, не любила, но тоже умеренно и спокойно. Без агрессии и пролетарской активной ненависти.
     Мама Оля, к тому времени, выносившая в себе и нежно лелеющая к моменту окончания Люсей школы сразу несколько хронических заболеваний, в то небольшое, оставшееся от забот о собственном здоровье время, пыталась различными способами выяснить, к чему больше расположена душа её дочери. Совершенно не преуспев в этом, вынуждена была спросить напрямую. Как выяснилось - ни к чему. Это совершенно не укладывалось в голове у матери.
- Неужели тебе не нравится вообще ничего? - вопрошала она патетически, - Ну так ведь не может быть!?
- Почему же, - отвечала Люся со своей неизменной, в полном соответствии со своим именем милой улыбкой, - мне нравятся многие вещи: музыка, кино, рисование, ландшафтный дизайн, Гарри Поттер, статуэтки ангелов…и ещё куча всего, - она уже почти смеялась, - но всё же не настолько, чтобы делать что-нибудь из этого своей профессией.
- Да ты что издеваешься? - возмущалась мать, - Я ведь серьёзно спрашиваю, куда ты намерена идти после школы? Люся пожимала плечами:
- Не знаю, да мне в общем-то, всё равно… Куда-нибудь…
Для усиления позиции и более массированной атаки, мать подключала тяжёлую артиллерию в лице своих родителей.
- Полюбуйтесь, - предлагала она им, поворачиваясь к Люсе, - перед вами человек, которому всё равно, куда идти и чем заниматься в жизни… Ей шестнадцать лет, а у неё комната облеплена постерами с Гарри Поттером и пошлейшими ангелочками. Люся улыбалась и матово посверкивала спрятанным глубоко в её карих глазах чем-то невысказанным, тайным и глубоко личным.
Первой высказывалась бабушка, Людмила Эдуардовна, всё ещё работающая в научно-методическом отделе краеведческого музея, правда уже не на полную ставку. Но говорила она несколько отвлечённо, часто съезжала в сторону и поэтому, по мнению Оленьки, выходило не совсем по существу. Но как бы там ни было, если не качественное, то хотя бы количественное преимущество было на её стороне.
- Может тебе на филфак пойти? - задавала риторический вопрос бабушка, как и положено при таком вопросе ни в малейшей степени не интересуясь ответом.
 - А, что? Я ведь была одно время  внештатным корреспондентом в «Новой жизни». Нужно было год всего отработать, а потом бы и в штат зачислили наверняка… Но куда там, твой дедушка ведь военный, ездила с ним по гарнизонам…
- Да вы всего дважды за всю жизнь и переезжали, отец только госпиталем руководил двадцать лет без малого, - раздражённо вмешивалась мать, - я говорю, что Люсе хорошо бы…
Но Людмила Эдуардовна уже оседлала любимого конька, и встать у неё на пути, или, тем паче, стянуть её оттуда, не представлялось ровно никакой возможности.
- … так что какая там журналистика! А моё сочинение, что я написала на вступительном экзамене на филфак, преподаватели очень высоко оценили, между прочим! Да… Так и говорили про меня: это та студентка, которая так прекрасно написала о поэтах-декабристах… Все пять лет вспоминали… - Людмила Эдуардовна мечтательно вздыхала.
- Ба, - ласково улыбалась Люся, - ты ведь ушла после третьего курса…
- Ну и что, - ничуть не смутившись, вскидывала свой светлый взор на внучку та, - Олюшка родилась ведь к тому времени, слабенькая и болезненная, вот и пришлось уйти… А останься, так и вспоминали бы до самого окончания,  я уверена. В какой-то момент Людмила Эдуардовна ловила негодующий Олюшкин взгляд и спохватывалась:
- Нет, Люсенька, это, конечно, не дело, что ты так равнодушна к собственному образованию, надо обязательно выбрать то, чем бы тебе хотелось заниматься… Это очень важно… Вот взять, например, твоего дедушку, - голос её снова теплел и повествование становилось снова на порядок размереннее:
- Ведь он в душе художник, чувственная, трепетная натура, но в юности не понял этого или может, подсказать некому было, вот он и пошёл туда, где подобное выжигается на корню калёным железом. То есть стал не просто доктором, а военным врачом. И тут уж, как говорится, не до высоких материй… Она медленно набрала в грудь воздуха и прежде, чем ей выдохнуть, Люся успела подумать, что наверняка самым ярким воспоминанием о бабушке, будет её вот этот протяжный и смиренно-печальный вздох, который в течение многих лет сопровождал почти каждое её воспоминание.
- И вот образовавшуюся болезненную прореху, этот ужасный внутренний разлад с самим собой он и заполняет,… иной раз, скажем, не самым лучшим образом… Люся видела, что бабушке тяжело затрагивать эту тему, поэтому постаралась возникшую неловкую паузу использовать для того, чтобы переключить внимание на что-то другое.
Она в этом была непревзойдённый мастер. С самого детства. Каким-то непостижимым образом всегда знала, где лучше промолчать, где продемонстрировать заинтересованное внимание, а где сослаться на авторитетный источник. Люся была прирождённым миротворцем. Это признавалось в семье всеми без исключения, пусть даже не вполне сознательно.
- Не волнуйтесь за меня, - заговорила Люся, обнимая всхлипнувшую Людмилу Эдуардовну, - на самом деле, у меня несколько вариантов, и время ещё есть, чтобы определиться с выбором…
- Мам, ну, что ты… - присела с другой стороны Оленька.
- Да что, - Людмила Эдуардовна махнула рукой, - Алик мне сегодня снился… Что-то говорил во сне, да я разобрать никак не могла.
- Мам, не надо, я прошу тебя, - принялась успокаивать её  Оля, - Люся здесь…
- И что? Сколько от неё скрывать можно? Она взрослая уже, всё равно узнает… Мне и про неё что-то Алик во сне говорил, вот же забыла… Дай бог памяти…
- Ну всё, началось в колхозе утро, - проворчала мать, - и резко поднялась, - Начали во здравие, а заканчиваем как всегда за упокой.
    То, что от неё так тщательно скрывали, Люся знала давно. Догадывалась кое о чём по многочисленным недомолвкам, фотографиям, по внезапно замершему на полуслове разговору, слышала кое-что и от соседей.  Всё это медленно, но верно укладывалось в определённую, весьма последовательную схему. У её матери был старший брат. Про таких говорят - вундеркинд. Он блестяще окончил физико-математическую школу, получил направление в Бауманку и, приехав с этой целью в Москву, попал под дурное влияние. Так комментировала это бабушка. Соседка же Надька, которая хорошо помнила Алика, выражалась куда прямолинейнее: «Пропал через наркоту проклятую» - охотно объясняла она Люсе и соседским любопытствующим девчонкам.
Наивысшим пиком этой семейной истории было то, что Алик однажды, уже тяжело больной, измождённый, приехал к родителям и попросил о помощи.  Но в то время Оленька оканчивала школу, а Вениамин Витальевич, незадолго до этого получил свою высокую должность. Родители посовещавшись,  не смогли, а может, и не захотели рисковать благонадёжной и прочной семейной репутацией. Сын-наркоман не вписывался никак и никуда. Алика отослали в Волгоград к двоюродной сестре отца, где через полгода он и умер.
    С тех пор, подозревала Люся, у Людмилы Эдуардовны и появились мучительные мигрени, регулярные, тяжёлые сны с участием Алика и протяжные, неизбывно печальные вздохи почти по любому поводу.
- А ведь какой умница был, - рассказывала она Люсе, роняя на внучкину ладошку прозрачные слёзы и радуясь долгожданной возможности выговориться, - самый умный в нашей семье, даже отца своего, - перешла она на шёпот, - твоего деда, в этом отношении переплюнул. Золотая голова, - скорбно покачивала она каштановым узлом, с густо пробивавшейся в нём проседью… Какую же карьеру ему прочили… Вот он как раз мог легко, практически без всяких усилий добиться всего чего хотел. Лицо Людмилы Эдуардовны стало нежно-печальным от поглотивших её воспоминаний:
- Читал в три года уже… С третьего класса его перевели сразу в пятый, можешь себе представить? И это в советской школе! А потом уже и в физико-математический интернат определили… Или в этом всё дело? Может, нельзя было так рано ребёнка из семьи отпускать? Ну а что было делать? Кругом все вопили: юное дарование, будущий Нобелевский лауреат… Нас бы просто не поняли… И к тому же, вдруг бы он потом упрекнул, что не дали развиваться его способностям? Кто знает теперь, кто знает… Ещё один прерывистый, страдальческий вздох…
     Люся почти физически чувствовала её боль и уже тогда понимала важность того, что бабушка, наконец, могла об этом говорить.
- Это хорошо, Мила, - говорила она, гладя её по руке, не поясняя, но чувствуя, что её понимают, - это очень хорошо.
      … Как оказалось, Люся тогда, накануне окончания школы совсем не лукавила. У неё действительно было несколько вариантов. Люся использовала их все в порядке живой очереди. Она окончила медучилище, вскоре вышла замуж и родила сына. Она пережила и презрительное молчание матери по поводу всех трёх её решений и разочарованное недоумение бабушки, и отстранённо-похмельное равнодушие деда. На всё это Люся взирала с ласковой улыбкой единственного взрослого человека, пытающегося примирить, успокоить и отвлечь рассорившихся и капризных детей.
      Из страны ближнего, но как оказалось такого далёкого теперь зарубежья, прилетело сильно запоздавшее известие о трагической судьбе Люсиного отца. Люся спокойно приняла и это. Только взгляд её немного изменился и стал не таким искрящимся. И на какое-то время будто замер.
     Отец был осуждён по очень тяжёлой статье на длительный срок и скончался в тюрьме от туберкулёза.
     Странно, она видела его в последний раз, когда ей не было ещё и двух лет, но почему-то хорошо помнит, как он выглядел. Особенно один эпизод не давал ей покоя. Вот отец в коричневом свитере с тёмными ромбиками и джинсах заходит в комнату. Светло-русый, голубоглазый, улыбаясь, садится на корточки и широко разводит руки в стороны, готовясь заключить в объятия бегущую к нему маленькую Люсю… Конечно, она не может этого помнить… Люся прекрасно это понимает, да и мать говорила ей, что она всё себе нафантазировала. Но когда Люся в подробностях пытается рассказать ей о том, как выглядел папа и во что был одет, мать пронзительным голосом приказывает ей замолчать.
     Люся её очень хорошо понимает. Как и их всех… Она вообще смышленая и понятливая. Всегда была такой, с самого детства. Хотя и очень обыкновенная. Не в пример им всем. Её замечательной семье. Бесталанная, что тут поделать, думает про себя Люся и улыбается своей ласковой, милой улыбкой.
     Сейчас Люся переехала с семьёй в большой, красивый город. Растёт второй сын. Всё хорошо. Узнав о переезде, Люся о себе не переживала, хорошие медсёстры нужны везде. Беспокоилась о своих родителях, как она называла маму и бабушку с дедом. Как они справятся без неё? Недолгий опыт раздельного проживания показал: справляются неважно. Настолько, что лучше сказать, никак не справляются. Но сейчас всё устроилось. Мать, Людмила Эдуардовна и Вениамин Витальевич будут жить рядом с Люсей. Как и раньше. Это было довольно хлопотно, но цель достигнута. Ведь они семья. И они снова все вместе. Как в старые, добрые времена.
      Если бы некто сказал Люсе в лицо, что поражается, как она смогла в этих условиях сохранить себя, свою душевную чистоту и остаться такой же милой, трогательной и искренней, она бы очень удивилась. Особенно, если этот некто имел бы в виду, что её воспитанием на самом деле занимался прирученный тиран в юбке, бросивший к ногам полубезумной дочери, развращённой чрезмерной опекой, свою собственную жизнь, жизнь своего мужа-алкоголика, и жизнь маленькой внучки… А по сторонам бросают на Люсю свои вытянутые тени кровные родственники: наркоман и убийца…
     Так вот если бы Люсе об этом сказали, она бы решила, что этот некто не в своём уме. И даже, возможно пришла бы в негодование. Пожалуй, это был бы тот редчайший случай, когда она не смогла и не захотела бы понять такого человека. Потому что если она что-то и представляет из себя, то исключительно благодаря своей семье. Ей просто очень повезло, что она является её частью. Хоть и самой маленькой, незначительной, едва заметной…
     Ведь члены её семьи - это выдающиеся люди. Неординарные, штучные экземпляры. А она, кто она? Обычная, среднестатистическая, таких миллион и маленькая тележка. Она самая обыкновенная… Всего лишь просто Люся…