Воспоминания Ковалева Е. Е. часть3 Приложения

7. ПРИЛОЖЕНИЯ



 ОГЛАВЛЕНИЕ:


1). Как  мы не получили  Государственную  премию  в 1958 г.

2). Как  мне  предлагали  стать   заместителем  директора  ИМБП

3). Как  мы получили  Государственную  премию  в  1978 г.

4). Как  я   стал  Заслуженным  деятелем  науки  РСФСР 

5). Как  в  1983 году  появилась  книга  Е.И.Воробьев,  Е.Е.Ковалев  «Радиационная   безопасность  экипажей  летательных  аппаратов»         
      
6). Избрание в Международную комиссию по радиологической защите.


Приложение  1
Как  мы  не  получили  Государственную премию в 1958 г.    
           В   октябре  1957г. по поручению  3-го  ГУ при МЗ СССР  я и моя небольшая группа в очередной  раз  выехали  на предприятие  Челябинск-40.
На  этот  раз перед нами  была  поставлена  новая задача – измерить радиоактивные  выбросы в атмосферу от одного из  промышленных ядерных  реакторов, производивших  оружейный  плутоний.
          Кроме различной дозиметрической аппаратуры,  у  нас  была  с собой переносная  складная цилиндрическая  камера,  с  помощью  которой  можно было очень просто  забрать   пробу воздуха  объемом  примерно 50 литров. В  днище  камеры  был вмонтирован  торцовый  тонкостенный  счетчик  для измерения  бета-излучения,  который, после  переноса  камеры  с пробой воздуха  в лабораторию в условия низкого фона,  можно было подключить  к  измерительному устройству. Вся система была отградуирована   по  пробам  воздуха  с известными  концентрациями  различных  бета-излучающих радиоизотопов, так что по показаниям счетчика   можно было определить концентрацию таких радиоизотопов  в  пробе воздуха.  Это оригинальное устройство  было сконструировано  старшим  инженером  нашей лаборатории  А.Д.Туркиным, который тоже участвовал  в  этой  командировке.
         Вначале  мы изучили техническую  документацию  на реактор  и систему его вентиляции.  Для предотвращения окисления графитового замедлителя  в реактор  подавался азот,  получаемый  на рядом расположенной станции  сжижения воздуха.  Выброс  загрязненного радиоактивными  веществами  воздуха  из всех помещений реактора  производился через  трубу  высотой  85 метров. По оценкам  службы внешней дозиметрии предприятия  радиоактивный  выброс через эту трубу превышал  500 кюри в час, при этом состав радиоактивных веществ, выбрасываемых в атмосферу,  был неизвестен.
         Для  адекватной оценки  радиоактивного  выброса  нам нужно было произвести  измерения концентрации  радиоактивных  веществ  в выбрасываемом воздухе непосредственно в  самой  трубе, а также измерить  объем  воздуха, выбрасываемого  за час. Эти измерения нужно  было  провести  на  некоторой  высоте  трубы, чтобы  иметь уверенность в том, что  воздух из разных  помещений  реактора,  включая специальную  и общую вентиляцию, достаточно хорошо  перемешан.  Такая возможность оказалась  на высоте  трубы 20 метров, где находилась  первая промежуточная  площадка, подходящая  для проведения наших измерений.
          Нам необходимо  было получить разрешение  на  то, чтобы  в  трубе  на этой  площадке  было вырезано  отверстие диаметром 15 см,  закрываемое  фланцем. Оказалось, что  такое разрешение  может дать только Главный инженер соответствующего Главка  Министерства  среднего машиностроения СССР.
            Стало ясно, что это разрешение быстро не получить, поэтому, чтобы не терять зря время,  я  решил  провести  предварительные  эксперименты  по активации  нейтронами  реактора в одинаковых условиях проб  азота, подаваемого в реактор, и обычного воздуха. Концентрации активированных  проб  азота  и воздуха  мы измерили  с помощью нашей  складной цилиндрической  камеры. Кроме этого, мы провели также  измерения кривых  распада этих  проб.  По периоду полураспада (насколько я  помню, он составлял 108 минут) мы установили,  что в обеих  пробах содержится  один и тот же радиоизотоп, а  именно – аргон-41,  образующийся при активации нейтронами аргона - 40 ,  содержащегося  в  воздухе с известной объемной концентрацией (несколько   менее 1%).  Сравнение  концентраций аргона –41 в пробах  азота и воздуха  показало, что в    азоте, подаваемом в реактор для охлаждения графита,  объемная концентрация  аргона – 40  всего лишь  вдвое меньше, чем  в обычном воздухе.   Для  нас это был очень важный  результат.
          Мы  обсудили  этот результат  с  начальником азотной станции Н.Н. Чекаловым,  выяснили, что  концентрацией  аргона  в азоте, подаваемом в реактор,  никто никогда не интересовался (всех интересовала только примесь кислорода), а также, что в принципе эту концентрацию можно снизить. Мы договорились с ним  о совместной работе в этом  направлении.      
          Через  неделю благодаря содействию Зам. Министра здравоохранения СССР А.И. Бурназяна было получено разрешение Главного инженера Главка  Министерства  среднего машиностроения  на  врезку  в выбросной  трубе для наших измерений,  что было  сразу же сделано. Мы приступили к измерениям  концентрации  радиоактивных  веществ  в выбрасываемом в атмосферу  воздухе.  По периоду полураспада,  как и следовало  ожидать,  мы идентифицировали  аргон-41.
            Далее  мы  приступили  к систематическим измерениям  по заранее согласованной   с  начальником азотной станции Н.Н. Чекаловым  программе. Он определенным образом изменял технологический режим работы азотной станции, не уменьшая, естественно, подачу азота в реактор, а мы проводили измерения концентрации аргона-41  в выбросной трубе. Делать это было, конечно,  нелегко,  так как  мы  работали  в  защитной одежде и в респираторах.  Для каждого отдельного  измерения нужно было подняться  на  20-тиметровую высоту, разболтить фланец,  забрать пробу воздуха, снова  установить фланец на место и спуститься  вниз. Таких  измерений мы провели около  двух десятков при  различных режимах    работы  азотной станции, пока  не добились  снижения  концентрации аргона-41  в выбрасываемом  в атмосферу воздухе    примерно в сто (!)  раз.  При этом  режиме производительность  станции  по азоту  снизилась  всего на 20%,  что  было несущественно,  так как  у азотной станции был довольно  большой   запас  по азоту, подаваемому  в реактор.
          Таким  образом  удалось  экспериментально найти  такой режим  работы азотной станции, при котором   резко снижалась концентрация присутствующего в азоте  аргона (до 100 раз) , активируемого затем в реакторе и  составляющего в то время основную долю радиоактивого выброса в атмосферу  от  этих реакторов.
              Воодушевленные  этим успехом  мы  провели такую же работу  на другом  реакторе  этого предприятия, а  затем  оформили  авторскую  заявку на изобретение. Аналогичную работу мы впоследствии  провели также на реакторах  другого предприятия ( Томск-7).  В 1958 г. мы получили авторское свидетельство на изобретение «Метод снижения выбросов продукта в атмосферу»   № 2139/1958г.
              Кстати, один мой знакомый  из отдела радиационной безопасности Минсредмаша, с  которым мы вместе учились в МИФИ,  сказал мне тогда по поводу нашей работы, что если бы мы были  поумнее и включили бы в наш небольшой авторский коллектив (ст. научный сотрудник Е.Е. Ковалев, старший инженер А.Д. Туркин, впоследствии  доктор технических наук, заместитель директора  Института биофизики, через 20 лет безвременно ушедший из жизни, а также начальник азотной станции Н.Н. Чекалов)  Главного инженера одного из  Главков МСМ,  разрешившего нам эти эксперименты на реакторе,  то работа была бы  определенно удостоена   Государственной премии, поскольку при ничтожных затратах экономический эффект от ее внедрения нами же на нескольких  промышленных реакторах был огромным. По оценкам  проектной организации  для  аналогичного снижения выброса в атмосферу  требовалось  для каждого реактора построить огромные газгольдеры  стоимостью  около 5 млн. рублей  каждый.
           Впоследствии  я сильно поумнел  (по крайней мере в этом отношении), понял,  как  нужно  все правильно делать,  когда  удается успешно выполнить  важную  работу. (См. Приложение 3 «Как мы получили  Государственную  премию  в 1978 г.»).











Приложение  2
Как  мне  предлагали   стать  заместителем  директора   ИМБП    

        Почти все  директора  ИМБП (за исключением  нынешнего  директора А.И. Григорьева)  предлагали  мне  должность  заместителя директора по физическим вопросам  или  по радиационной безопасности космических полетов,  но,  к счастью для меня,   из этого  по разным причинам  ничего не вышло.
           В конце  ноября 1964г.  первый  директор ИМБП (в то время, до 18 марта 1966 г., это была Организация п/я3452)  академик  А.В. Лебединский  при встрече  попросил  меня  почему-то зайти не в его кабинет,  а в  кабинет Ученого  секретаря Института  К.В. Смирнова, которого в это время там не было.  Он предложил мне сесть  в кресло  К.В. Смирнова,  а сам сел напротив. Затем  Андрей  Владимирович  сказал мне  буквально следующее: «Я  хотел  бы,  чтобы Вы стали  моим  заместителем  по радиационно-физическим  аспектам  медико-биологических  проблем  космических полетов. Это очень важное  направление деятельности нашего Института,  мы с Вами  это хорошо знаем. Я глубоко уверен в том, что в дальнейшем  значимость этого направления  будет только возрастать, поэтому  я хотел бы,  чтобы  Вы  занимались не только  текущими  вопросами по Вашему физическому отделу, но также и  перспективами  развития этого направления  в целом по Институту».
          Я,  конечно,  был очень удивлен  и вовсе не обрадован, так  как  мне  совсем  не хотелось заниматься административной  деятельностью, неизбежной на этой должности,  в ущерб   научным исследованиям и  работе  по  теме   докторской  диссертации,  которая к тому времени у меня уже  наметилась (ровно  через  три  года  я представил  свою диссертационную работу к защите).
          Я  сказал  Андрею  Владимировичу, что готов  ему и так  во всем помогать, находясь на своей  должности заведующего  отделом,  что все  радиационно-физические вопросы медико-биологических  проблем  космических полетов   практически целиком сосредоточены  в этом отделе, что  перспективами  развития этого направления  я  обязан  заниматься  как заведующий  отделом.  Но  Андрея  Владимировича  это не  убедило,  и он продолжал  настаивать  на своем  предложении. Тогда  я попросил его дать  мне некоторое время на обдумывание и на то, чтобы  посоветываться с моей женой. Тут  он  меня буквально высмеял, сказал, что жены в этом ничего не смыслят и что нечего с ними  советываться по таким вопросам.
          Лебединский  настойчиво попросил  меня больше с ним  не спорить,  согласиться с его предложением, взять  чистый  лист бумаги и ручку и приготовиться  писать заявление от меня на его имя.  Когда я все подготовил,  он сам продиктовал мне весь текст  заявления.  Я  совершенно точно запомнил  основную часть текста  этого заявления:   «В  соответствии с  предложением, сделанным мне директором  Института  профессором  А.В. Лебединским, я не возражаю занять  должность  заместителя директора Института по физическим вопросам».
          Андрей  Владимирович  взял у меня подписанное заявление   и  сказал мне,  что  при очередной встрече  с  А.И. Бурназяном  он  обсудит с ним  этот  вопрос. Через  какое-то  время  Лебединский пригласил  меня в свой кабинет  и  сказал мне, что он  только что  был  у  А.И. Бурназяна  и  обсуждал  с ним  вопрос о моем назначении на должность заместителя директора Института.  А.И. Бурназян в принципе не возражал против моего назначения на эту должность,  хотя и отметил  мой молодой возраст ( 35 лет в то время),  но предложил  это сделать с начала  нового года,  введя  соответствующее  изменение  в проект штатного расписания Института  на 1965 г.   Андрей  Владимирович  просил меня  не беспокоиться по этому поводу (никакого беспокойства  я не испытывал) и  сказал, что в январе 1965 г. он  завершит  это дело.
           30  декабря 1964 г. наш сектор 3,  который целиком состоял из бывших сотрудников Института биофизики,  в кафе «Сокол»  провожал уходящий год. Мы пригласили  Андрея  Владимировича  провести этот вечер  с нами. Это был последний раз,  когда мы его видели  и общались с ним.  3 января 1965 г. А.В. Лебединский  скоропостижно скончался всего на  63 году жизни.  Его здоровье сильно подорвали семейные неурядицы,  письма-жалобы  его жены в высшие инстанции. Одно такое  письмо  в ЦК КПСС  привело к его уходу с поста директора ИБФ в 1962г.
         В то время я был членом парткома Института и отвечал за производственный сектор, т.е. входил в неофициальное руководство парткома (всего 4 или 5 членов комитета), на котором до заседания комитета предварительно рассматривались все наиболее важные вопрсы. В начале 1962 года неожиданно было созвано совещание руководства парткома,  на котором было зачитано письмо из высшей партийной инстанции с указанием завести персональное дело на Лебединского в связи с прилагаемой жалобой  его жены на "его недостойное поведение в семье", точнее -  вне семьи  (связь с сотрудницей его лаборатории). Решили эту ситуацию обсудить вместе с  Лебединским.  Он был чрезвычайно  расстроен, но настроен очень решительно и  сразу же сказал нам, что немедленно подает заявление об уходе с поста директора Института.  Никакие уговоры не помогли,  он тут же написал это заявление с просьбой  освободить  его от занимаемой должности по состоянию здоровья, что было совсем недалеко от истины. Партком написал соответствующее объяснительное письмо в высшую инстанцию,  которая не стала настаивать на каких-то других мерах воздействия и, более того,  в следующем 1963 г. согласилась с назначением  Лебединского директором нового Института. Вся эта история произошла в условиях строжайшей тайны,  так что   причины освобождения Лебединского от  занимаемой должности директора Института биофизики  так и остались неизвестными   для большинства его  сотрудников.         

        Такое же  предложение  было сделано мне  академиком  В.В.Париным, который   был      назначен     директором      Института   после       кончины А.В.Лебединского.  Примерно через год после  своего  вступления в эту должность ( весной  1966 г.)  Василий  Васильевич Парин  в присутствии  своего первого  заместителя  проф. Ю.Г. Нефедова  сделал мне предложение стать заместителем  директора Института  по радиационной безопасности космических полетов. Парин обосновал это предложение большой значимостью этого  направления  в деятельности Института  и  3-го Главного управления при Минздраве СССР. Он  высказался  в том  духе,  что он  хотел  бы  упорядочить  управление  научной  проблематикой в Институте  и с  этой целью  назначить   руководителей крупных  направлений  своими заместителями  по науке.  Проф. Ю.Г. Нефедов  высказался  в пользу  этого мероприятия,  а также  поддержал  мою кандидатуру  на эту должность. Он  также  добавил,  что  аналогичные  предложения Василий  Васильевич уже  сделал   двум  другим  руководителям  крупных  подразделений  Института.
         При  такой  постановке  этого вопроса мне не оставалось ничего другого,  как  согласиться  с этим  предложением.  Нефедов попросил меня на следующий  день  принести  мое заявление на имя Парина, что я и сделал. Я уже хорошо знал, как нужно писать подобные заявления.
         Через  месяц  после  этой беседы  я ушел в свой  очередной отпуск. Перед его  окончанием  я  узнал  о кончине  Парина.
          После смерти В.В. Парина  довольно  длительное время  и.о. директора ИМБП  был проф. Ю.Г. Нефедов. Однажды  он пригласил меня в свой кабинет для  доверительной беседы. Он сказал  мне, что твердо надеется  на свое назначение на должность директора ИМБП,  так как его в этом заверил Бурназян. В случае своего назначения  он хотел бы, чтобы я стал  его первым (!)  заместителем. Так,  постепенно я «дорос»   до виртуальной  должности  первого заместителя директора ИМБП.
            Мне было совершенно ясно, что  должность первого заместителя директора большого института  совершенно не совместима с научной деятельностью, от которой я не собирался отказываться, но возражать Нефедову  не стал,  втайне надеясь,  что   мне  это, как и ранее, не угрожает. Так оно и случилось. У Нефедова  были очень  слабые, если не сказать плохие,  позиции во влиятельных  академических кругах.  Несмотря на поддержку  Бурназяна, директором  ИМБП  его  так и не назначили.
           Директором  ИМБП  был  назначен  член-корреспондент, а затем – действительный  член  АН СССР  проф. О.Г. Газенко. Институт, наконец-то, получил  стабильное   руководство  на достаточно  длительный  срок. У О.Г. Газенко  были свои  представления  о расстановке  руководящих кадров  в  Институте.  Они каснулись и нашего  сектора 3. Он предложил  зав.  сектором  проф.Ю.Г. Григорьеву, который в течение 10 лет занимал эту должность,  сосредоточить свои усилия в деятельности  заведующего радиобиологического  отдела,  а  меня назначил  зав. сектором 3.
           Через некоторое время после этого назначения  академик О.Г. Газенко пригласил меня в свой кабинет для важной, как он мне сказал, беседы. Повторилась  старая ситуация:  наша беседа была на тему моего назначения на должность заместителя директора  по радиационной безопасности  космических полетов. Олег Георгиевич привел в  обоснование своего предложения  уже известные  мне,  но,  судя по всему действительно серьезные  доводы.  Тут уж я не удержался и рассказал Олегу Георгиевичу о трех  предыдущих неудачных  попытках осуществить   такое назначение. Но это не поколебало его намерения  и он  предложил  мне  написать соответствующее заявление на его имя.  Писать такие заявления было мне не впервой  (кстати,  как мне сказали в отделе кадров Главка,  эти три  заявления хранятся в моем личном деле).
           В  это время  заместителем  Министра здравоохранения  СССР (после смерти Бурназяна)  был  начальник  3-го  Главного управления  проф. Е.И. Воробьев.  Наши  отношения с  Воробьевым  были очень сложными, переменными во времени (см. Приложение 5,  в котором рассказывается о появлении нашей совместной книги в 1983 г.). Кстати, отношения между Воробьвым и Газенко также нельзя было назвать хорошими. Когда Газенко поставил вопрос о моем  назначении заместителем директора, то Воробьев сказал ему примерно следующее (я уверен, что Олег Георгиевич смягчил  высказывание Е.И.Воробьева): «Подождем с этим назначением,  а пока пусть Ковалев больше занимается своим  зданием  6».   
          Олег Георгиевич  заверил меня,  что  он  через некоторое время снова поговорит с  Воробьевым на эту тему,  но мне было ясно, что, к счастью для меня,  мое назначение заместителем директора Института не состоится, потому что это мне не суждено.
           Когда директором ИМБП стал А.И. Григорьев  этот вопрос, насколько я помню, больше не поднимался. В это время уже готовилось специальное Постановление Правительства о развитии экспериментальной базы для исследований и испытаний по тематике «Оборонного космоса», о создании семи  научно-исследовательских испытательных   центров, в том числе одного в системе Минздрава СССР. Впоследствии в связи с распадом СССР  только два из семи этих центров оказались на территории  РФ:  один центр в системе Минобороны и еще один – в системе Минздрава РФ.
           В соответствии с   Постановлением  ЦК КПСС  и Совета Министров  СССР от 31 октября 1989 г. и  Приказом  Министра здравоохранения СССР  от  3 января 1990 г. № 01 на базе сектора 3  ИМБП был создан  Научно-исследовательский  испытательный центр  радиационной безопасности  космических объектов (НИИЦ РБКО),  директором которого я был назначен.   








Приложение  3

Как мы получили  Государственную премию  в  1978 г.    
          Для эффективной и надежной работы Службы обеспечения радиационной безопасности космических полетов  МЗ СССР нам необходимо было организовать научно-техническое взаимодействие с институтами и организациями различных ведомств страны. В конце концов, к  середине  70 гг. удалось создать широкую научную  кооперацию. В нее в основном входили  и активно сотрудничали с  нами   Научно-исследовательский институт  ядерной  физики  (в то время директором  был  академик  С.Н. Вернов,  оказывавший  всяческое содействие работе  СРБ),  Институт прикладной геофизики  Госкомгидромета (в то время директором  был  академик Е. Федоров),  Астрофизическая обсерватория АН СССР  (академик А.Б. Северный)  и  Институт земного магнетизма и распространения радиоволн АН СССР. 
          Таким образом в стране  была  создана  эффективно  функционирующая  система  обеспечения радиационной безопасности  пилотируемых  орбитальных космических комплексов, в том числе  космические объекты военного назначения. Эта система  включала в свой состав средства непрерывного  радиационного контроля излучений,  размещенные  на  ИСЗ,  приборы бортового  и индивидуального дозиметрического контроля  экипажа,  наземные и  космические  средства  контроля солнечной  активности  и  постоянно  функционирующую  СРБ МЗ СССР.
          В 1977 г. появилась идея  выдвинуть эту  успешно проведенную и важную для страны работу  на соискание  Государственной премии СССР. Мне  пришлось взять на себя функции координатора  по подготовке этой работы   и соответствующего коллектива  к  выдвижению на  Госпремию. Задача была не из легких, так как предстояло  организовать сбалансированный  коллектив  в составе не более 12  сотрудников различных институтов и организаций. При этом  нужно было включить в  коллектив всех,  кто внес решающий вклад в успешное завершение этой работы, а также получить согласие и поддержку руководителей всех участвующих в работе учреждений. Помня о своем  неудачном  опыте около  20 лет тому назад ( см. Приложение 1),  я уделил особое внимание  включению в наш коллектив  представителя  Главка,  который  не только действительно помогал  становлению и развитию СРБ, но и мог бы помочь дальнейшему продвижению этой работы.  Наш выбор пал на Н.Н. Гуровского, заместителя начальника  3-го  ГУ  и начальника Управления космической биологии и медицины этого Главка. Это был правильный выбор. Когда у нас все было готово, я  предложил  Н.Н.Гуровскому принять участие в нашем коллективе, а также  сформулировал его главную задачу. «Вас понял!» - кратко   сказал  Николай Николаевич  и поднял телефонную трубку аппарата спецсвязи. После небольшого разговора он сказал мне,  куда я должен сейчас же ехать.
           Через некоторое время я оказался в кабинете начальника одного из Главных управлений МО СССР  генерал-полковника М., который полностью был в курсе дела. Более того,  оказалось, что мы с ним  на «ты»,  по крайней мере с  его стороны (со своей стороны я  судьбу не испытывал).  Он дал мне свой секретный блокнот и сказал, чтобы  я написал от его имени обстоятельный отзыв о нашей работе  и особенно подчеркнул ее  важность  для  военных  аспектов  космических полетов. Когда я принес ему свой  текст,  он внизу дописал  свои титулы и должность, а  вверху  свою резолюцию «В печать».
            Наша  работа прошла успешное согласование в ЦК КПСС,  но при этом  из нашего коллектива были вычеркнуты два сотрудника НИИЯФ МГУ, в  том году награжденные  орденами СССР. Таким образом,  удостоенных Государственной  премии  в 1978 г.  за разработку и создание  «Системы  обеспечения радиационной безопасности    орбитальных пилотируемых космических комплексов,  включая космические объекты военного назначения» оказалось  всего 10,  в том числе  от  ИМБП   -   Ю.Г. Григорьев, Е.Е. Ковалев, В.В. Маркелов  и  В.М. Петров, а также  от  3-го  Главного управления при Минздраве  СССР – Н.Н. Гуровский.















Приложение  4

Как  я   стал  Заслуженным  деятелем  науки  РСФСР 
        В начале 1976 г.  я  случайно  встретился  с Олегом Георгиевичем  Газенко на территории Института на Хорошовке. Совершенно неожиданно Олег  Георгиевич сказал, что собирается  представить  меня к  почетному званию  «Заслуженный  деятель науки РСФСР и  чтобы  на следующий день ровно в  10.00 я зашел к нему в кабинет. Когда  я на следующий день появился в его кабинете, он попросил меня записать все, что мне предстоит сделать в течение двух недель. Это были очень четкие указания,  которые я должен был исполнить, а  сделать нужно было очень много. Помимо  всяких кадровых листков и анкет, которые мне дадут в Отделе кадров,  которому уже дано соответствующее распоряжение, нужно было получить  отзывы  о  моей  деятельности  от четырех-пяти академиков-физиков, руководителей  институтов, с которыми  в то время активно сотрудничал наш сектор. Олег  Георгиевич попросил меня назвать  эти институты ( НИИ ядерной физики МГУ,  директор – академик С. Вернов,  Институт прикладной геофизики Госкомгидромета,  директор – академик Е. Федоров, Лаборатория нейтронной физики ОИЯИ, директор – академик  И. Франк,  Лаборатория ядерных реакций ОИЯИ, директор – академик Г. Флеров, Лаборатория ядерных проблем ОИЯИ,  директор – член-корреспондент  В .Джелепов),  одобрил  их перечень  и поручил мне срочно направить в эти институты официальные запросы от его имени. В заключение он поручил мне  подготовить проект отзыва   директора ИМБП  о  моей  деятельности  в качестве  руководителя научно-исследовательского подразделени,  а также  регулярно докладывать лично ему о ходе дел.
         Когда  я принес  Олегу Георгиевичу  весь пакет своевременно подготовленных  документов и отзывов,  он  поблагодарил  меня  за четкое выполнение его задания и сказал, что моя часть этой работы успешно закончена.
        Президиум Верховного Совета  РСФСР  Указом  от  28  июня 1976 года присвоил  мне почетное звание Заслуженного деятеля науки РСФСР за  «заслуги в развитии советской науки и подготовке кадров». Грамоту  Заслуженному деятелю науки  РСФСР  мне  вручили   7 июля  1976 г.,  как раз в день моего рождения,  мне тогда   исполнилось 47 лет.
             Примерно через год, в начале 1977 г.  я  случайно  встретился  с Олегом Георгиевичем  Газенко на территории Института на Хорошовке. Совершенно неожиданно Олег  Георгиевич сказал мне, что собирается  выдвинуть меня в член-корреспонденты  Академии наук СССР.  После этого мы  стали обсуждать какой-то  важный в то время вопрос. Приглашения зайти на следующий день в его кабинет  и получить от него указания по этому делу  не последовало. Естественно, что  Олег Георгиевич был всегда  до предела занят и мог легко забыть о своем намерении. Напоминать ему об этом я в принципе не мог и не хотел.

Приложение  5

Как в 1983 году  появилась книга: Е.И.Воробьев,  Е.Е.Ковалев «Радиационная безопасность экипажей летательных аппаратов»
             В 1976 году  Атомиздат опубликовал мою монографию «Радиационный риск на Земле и в космосе»,  в которой  была изложена классификация источников риска, приведены оценки риска в земных условиях, обоснована концепция  приемлемого риска,  а также  показана  возможность ее применения в различных сферах  деятельности человека,  в  частности,   применительно к  обеспечению радиационной безопасности  космических полетов.
            После  опубликования этой монографии меня стали  довольно часто приглашать в различные аудитории  с докладами или лекциями по тематике риска,  которая  стала интересовать многих специалистов и неспециалистов. Возник  также  интерес к философским  аспектам  безопасности  человека  в связи с развитием новых технологий. Появилось  предложение подготовить статью по методологическим  аспектам безопасности в журнал «Вопросы философии» ( эта статья появилась в №5 журнала за 1981г.).
            Одновременно я продолжал  собирать  данные по риску в различных сферах  человеческой деятельности,  имея в виду  через некоторое время  подготовить к опубликованию второе расширенное и дополненное издание этой монографии. К  моему глубокому сожалению  осуществить  это не удалось.
            В  1981 г.  меня пригласил  к себе  начальник  3-го  Главного управления при  Минздраве  СССР  проф. Е.И.Воробьев  и предложил  мне совместно написать монографию о радиационной безопасности  космических полетов,  включая радиобиологические  и радиационно-физические  аспекты этой проблемы. Он  считался специалистом  в  области радиобиологии, до своего назначения в Главк  был директором Ленинградского института радиационной гигиены. Меня это предложение не сильно обрадовало, так как у меня уже был  некоторый опыт  написания с ним (точнее – за него) совместных  статей  в различные  центральные  газеты («Правда», «Известия», «Труд»  и т.д.) по этой проблеме. Приходилось это довольно часто делать и утешать себя тем,  что такие  статьи нужны для целей популяризации, а также для информации о нашей деятельности.
          Е.И.Воробьев  попросил меня  в течение  пары недель  подготовить   план - проспект,  подробное содержание  и аннотацию, а также придумать название будущей книги. Когда все это было готово, он подписал  эти  бумаги  вместе  со  мной, ничего не изменив, а  также совместную заявку в  Атомиздат на подготовку к опубликованию рукописи книги «Радиационная безопасность экипажей летательных аппаратов». После  рецензирования этой  заявки  Атомиздат заключил с нами договор  и   включил издание  книги в план 1982 года.  Мы встретились с Е.И.Воробьевым  подробно расписали по содержанию книги,  кто какие главы пишет.
          Учитывая  сжатые сроки написания рукописи по договору,  я подготовил и согласовал со своим соавтором график ежеквартальных наших встреч для  обмена написанными  главами  и  их  взаимного редактирования. На нашей первой встрече по этому графику я передал Е.И.Воробьеву  машинописные  тексты  двух глав из своей (радиационно-физической) части книги. Взамен  из его (радиобиологической)  части я ничего не получил. Он сослался на большую свою занятость и обещал  к следующей встреч (после летних отпусков) все наверстать, а также отредактировать мои главы. 
          На следующей осенней встрече повторилась та же самая ситуация. Я принес свои  главы  и ничего не получил  от моего соавтора,  он даже не сделал  по моим  главам  ни одного  исправления или замечания.
          Со  времени  этой второй встречи, однако, в  наших отношениях с Е.И.Воробьевым  стали  заметны  изменения в сторону  их ухудшения. Это выражалось  в его неоправданно резкой критике по моему адресу ( в связи с задержками в строительстве нашей экспериментальной базы  -  здания № 6), чего раньше никогда не было,  на  заседаниях Ученого совета Главка,   членом которого я был.  Это стало некоторым  своеобразным  ритуалом  на этих заседаниях,  а   для многих  членов Совета   -  каким-то  развлечением  на фоне усыпляющей  скуки. Но никто не понимал, почему вдруг  это стало  «ни к селу, ни к городу» происходить на заседаниях  именно  Ученого совета.
          После  очередного такого  спектакля  я, наконец –то,  сообразил, почему Е.И.Воробьев публично оказывает на меня такое сильное воздействие: он добивается,  чтобы я написал не только свои, но и его главы,  т.е.  целиком  всю нашу совместную книгу. Я понял, что мне деваться  некуда, что  мне придется  все забросить, включая свои главы, и начать писать его главы. Так я и сделал.
          К следующей  нашей  встрече  я,  вместо своих очередных  глав,  принес  почти  половину  его части  текста  и отдал ему на символическое редактирование. Больше прежних спектаклей  на Ученом совете Главка не стало, хотя многие их с нетерпением ожидали.
          К  весне  1982 года  я написал  текст всей книги  и сдал рукопись в Атомиздат, правда,  с некоторым опозданием  по сравнению со сроком по договору. Книга,  по этой причине,  вышла  в  свет  не  в  1982 г.,  а   в  1983 г.
          Когда книга  попала в типографию,  Атомиздат прислал нам обычное  в таких  случаях письмо с  просьбой  указать,  как  мы  хотели бы распределить гонорар  между соавторами. При встрече по этому поводу Е.И.Воробьев неожиданно сказал мне: «Ну что,  пополам?».  Я, конечно, понимал, что он, даже если бы и захотел, не мог бы целиком отказаться от  гонорара, так как это означало бы, что он  фактически ничего не писал.
          К тому времени мне стало  известно,   что  Е.И.Воробьев  добивается избрания  в  Академию медицинских  наук СССР,  поэтому  ему нужны были солидные публикации, типа нашей  «совместной»  книги. Мне пришлось  также участвовать в подготовке значительной части «его»  доклада  на заседании Президиума  АМН  СССР,  подготовить  плакаты – иллюстрации,  а также сидеть на этом заседании в ожидании вопросов, на которые он не сможет ответить.
          Такова   подлинная  история   появления   в  1983  году    книги: Е.И.Воробьев,  Е.Е.Ковалев «Радиационная безопасность экипажей летательных аппаратов».








Приложение  6

Избрание в Международную комиссию по радиологической защите.
       После поездки Хрущева в Великобританию в 1956г. произошло рассекречивание  некоторых  исследований в области ядерной физики и  атомной энергетики,  в том числе по радиационной безопасности  и защите. Появился  журнал «Атомная энергия», в котором можно было публиковать результаты своих исследований. Некоторые статьи советских авторов, опубликованные в этом журнале,  потом появлялись в переводе на английский язык в различных международных изданиях, а также в научно-технических публикациях Комиссии по атомной энергии США. Возникло также специальное издательство «Атомиздат», в котором можно было публиковать монографии, справочники, учебники и т.п.
       У меня появилась возможность опубликовать теоретические разделы моей кандидатской диссертации, посвященные защите от излучения протяженных источников, а также новые работы по проблеме защиты от внешнего ионизирующего излучения, причем как в виде статей,  так и нескольких монографий. Впоследствии Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ) предложило проф.Н.Г.Гусеву, мне и нашим соавторам Д.П.Осанову и В.И.Попову принять участие  в  подготовке  к  изданию трехтомного инженерного пособия по радиационной защите («Engineering  Compendium on Radiation Shielding», Springer Verlag, Vienna, 1968).
       В конце 1969 г. я получил письмо от ученого секретаря Международной комиссии по радиологической защите (МКРЗ) г-на Соуби о моем избрании в Комитет 3 («Защита от внешнего ионизирующего излучения») этой Комисии.
Прежде, чем я смог сообщить в МКРЗ о своем согласии работать в составе этого Комитета,  я  должен был получить разрешение соответствующих инстанций, включая Министерство здравоохранения  и  ЦК  КПСС. МЗ СССР довольно быстро и положительно решило этот вопрос и направило все небходимые бумаги в ЦК. Через некоторое время  меня вызвал к себе на прием начальник одного из отделов аппарата  ЦК. После непродолжительной беседы  он сказал мне,  что хотя  у  меня  очень высокий допуск к совершенно секретным работам  и, соответственно,  очень высокая  осведомленность об этих работах, тем не менее мне разрешают  работать в составе  МКРЗ,  считая, что это полезно для нашей страны, поскольку эта Международная комиссия, созданная в 1928 г., является  исключительно авторитетным  международным органом в области радиационной безопасности. Через несколько дней разрешение, подписанное одним из Секретарей ЦК КПСС,  поступило в Минздрав СССР.  На  основании  этого разрешения я получил также право на визитную карточку и персональный конверт.
       Весной 1970 г. я впервые принял участие в заседании Комитета 3 и Главной комиссии МКРЗ  в Лондоне. Комитет 3 тогда состоял из десяти постоянных  членов (по два от Великобритании,  Швеции и США, по одному от  Франции, Японии, Австралии и СССР). В его заседаниях принимали участие представители трех других комитетов и Главной комиссии, а также наблюдатели от различных международных организаций ( ВОЗ, МАГАТЭ и др.). Наш Комитет подготавливал в то время новые рекомендации и справочные данные по защите от внешнего излучения (Публикация  МКРЗ №21). Эта  работа  была очень обстоятельной и многостадийной. Вначале этим занималась рабочая группа из специалистов разных стран под руководством одного из членов Комитета,  которая готовила «нулевую»  версию проекта нового документа. Затем эту версию тщательно изучали и дополняли все члены Комитета и рецензенты из разных стран. Следующую версию проекта рабочая  группа представляла уже на заседание Комитета. Иногда разрабатывалось до восьми версий проекта документа прежде, чем он поступал на утверждение Главной комиссии, после чего он получал статус Публикации МКРЗ. Неудивительно, что  «Рекомендации МКРЗ»  были  очень
авторитетными   во всем мире, в том числе и в СССР,  и  использовались как фундаментальная основа для национального законодательства в области радиационной безопасности.
          Ученый  секретарь  нашего Комитета  Э. Ларссен (Швеция) как-то рассказал мне печальную историю  о первом и последнем  участии  в заседании  Комитета в Стокгольме  моего предшественника – сотрудника  Ленинградского  института радиационной гигиены  МЗ РСФСР  В.Шамова. Минздрав РСФСР,  отправляя В.Шамова в заграничную командировку,  оплатил  ему только дорогу туда и обратно. Его заверили,  что гостиницу и суточные ему  оплатит  Комитет 3. Конечно, у Комитета  никаких средств для этого совершенно не было. Э. Ларсен  посоветовал Шамову сразу же обратиться  в Советское посольство в Стокгольме. В Посольстве  Шамову подтвердили,  что за все должен платить сам Комитет. Тогда Э. Ларсен  позвонил  в Посольство  и  заявил, что если оно немедленно не выдаст  Шамову  необходимую валюту,  то Комитет 3 МКРЗ устроит пресс-конференцию,  на которой  будет рассказано об отношении  Министерства и Посольства к советскому ученому. Посольство выдало Шамову валюту на гостиницу и суточные. Но больше В.Шамов на заседания Комитета 3 уже не приезжал.
        В начале 1971 г.  при подготовке к очередному заседанию Комитета  мне стало ясно, что у меня возникнут затруднения в парткоме и райкоме при оформлении  моего выезда за границу на заседание Комитета в 1972 г. в связи с моим предстоящим  разводом. Я подумал, что хорошо бы в следующем  году не выезжать за границу и организовать заседание Комитета в СССР, тем более, что это было бы впервые в истории МКРЗ.  Я направил свои предложения в Министерство здравоохранения СССР, которое  положительно отнеслось к идее организации этого заседания в апреле 1972 г. в  Объединенном институте ядерных исследований (г. Дубна) и поручило мне передать официальное приглашение Министерства здравоохранения СССР руководству МКРЗ  на заседании Комитета  весной 1971 г.  МКРЗ очень охотно  приняла это приглашение.
          С ноября  1971 г. началась активная подготовка с совещанию Комитета в Дубне. Мне очень повезло в том отношении, что в то время в  3-ем  Главном управлении появился новый заместитель Начальника Главка по международному сотрудничеству Б.С.Межевитинов, очень опытный специалист в этих вопросах.  Каждому участнику предстоящего совещания были направлены письма-приглашения  для получения виз в Москву и в Дубну. Не могу не упомянуть об  одном  очень  характерном эпизоде того времени. Как-то я пришел с пачкой писем  в разные страны мира к заместителю директора ИМБП  по общим вопросам  Суховерко, который мне очень много помогал  в подготовке этого совещания. У него в кабинете в это время находился юрист-консульт Института, как говорили,  бывший военный прокурор. Увидев мою пачку писем, он сказал мне с ностальгическими нотками: «Еще совсем недавно Вас запросто бы расстреляли за эту переписку».
          Наступил апрель 1972 г. Весь  день прилёта участников совещания в Шереметьево я и мои сотрудники находились в зале прилета, проверяли у каждого прибывшего наличие визы в Дубну, как нам это было строго предписано, а затем  в сопровождении кого-нибудь из моих помощников отправляли на черной «Волге» в Дубну для размещения  в местной гостинице. Все шло хорошо, осталось только поздно вечером встретить самых главных участников совещания, прилетающих из Стокгольма: председателя Комитета проф. Б.Линделла и ученого секретаря Э.Ларссена. К моему большому удивлению и огорчению вызы в Дубну у них не оказалось. Несмотря на своевременную дополнительную просьбу Минздрава СССР  Посольство в Стокгольме заявило, что в Дубну отдельная виза не требуется. Пришлось звонить домой Межевитинову. Он мне сказал очень просто: «Вы, Евгений Евгеньвич, на этом совещании представляете нашу страну, поэтому сами принимайте решение. Какое решение Вы принимаете?». «Я их сейчас повезу в Дубну, другого выхода просто нет» - ответил я. «Хорошо» -- сказал Межевитинов – «В понедельник  я приеду к Вам в Дубну,  отвезу их паспорта  в Министерство иностранных дел  и все там улажу. Сейчас уже поздно, а потом суббота и воскресенье, никто их визами в гостинице интересоваться не будет. В случае чего снова звоните мне». Все так и оказалось.
        Совещание  Комитета 3 МКРЗ  в Дубне прошло очень успешно. Оно также привлекло внимание советских ученых, работающих в области радиационной безопасности, к необходимости направлять в МКРЗ  отечественные публикации, справочные материалы и обзоры.