За закрытой дверью - 25

Я в тюрьме, холодной, склизкой, черной. Меня прибили к стене и бросили, повесили на ней давно: может, день, а может, годы назад, не помню, очень давно. Устал и замерз, на спине промозглая влага стены. Не больно, нет, больно, но от тоски и одиночества. Прямо передо мной тяжелая, мрачная дверь, ее никто не от¬крывал сто лет, она зарастает песком крошащегося от времени камня. Слева от меня, под самым потолком должно быть окно, его нет, а я все равно его вижу, вижу свет и днем, и ночью. Сейчас день, низкое осеннее солнце бросает на проти¬воположную сторону четкий квадрат, разлинованный вертикальными отрезками решетки. Вдыхаю запах солнца, запах прозрачного прохладного воздуха поздней осени. Листья, наверное, совсем опали и уже подсохли после утреннего инея. Хочу в лес. Не послушал я Бахуса, уехал. Она открыла дверь, мы ворвались друг в друга, утонув в океане счастья, и из него не выплыть никогда. Потом, когда голова лежала на ее груди, все-таки спросил:
 - Ты ко мне навсегда?
 Она засмеялась:
 - Ты так и не научился жить здесь и сейчас, этой минутой, растворяться в мгнове-нии. Я знала, что спросишь. Ты же сам говорил, что я кошка, которая гуляет сама по себе. Сейчас я здесь, а что потом, не знаю, если тебя нет...
В общем, мы пере¬плели свои судьбы. Она и дальше жила по Киплингу. Часто, очень часто отчая¬ние пыталось убить разум, хотелось разбежаться и прыгнуть в окно головой впе¬ред. Понемногу, когда внутри выгорело, испепелилось, душа затихла.
 Что-то огромное, бесформенное проходит сквозь дверь, протискивает руки в стену, вырывает из нее кусок и ставит его вместе со мной на опушку. Обнаженный, сиротливый, гулкий лес. Ворона настойчиво и методично утверждает свою глав¬ность в тишине. Выскальзываю из наручников, погружаю ноги в листья, иду. Шурх-шурх, шурх-шурх. Щемящая пустота.
Зачем я здесь? Здесь, в этой захламленной большой комнате, а посре¬ди большой старый полированный стол, чистый, без соринки, на нем даже нет ком¬пьютера. Разве бывают столы без компьютера? Странный стол, я сижу за ним, а напротив знакомый генерал, он выглядит значительно мо¬ложе, чем тогда, когда был живой. Как-то мы очень здорово помогли друг другу. Благодаря ему я узнал, что водки в стране производится гораздо больше, чем я думал. Он получил от¬личные оценки по итогам вышестоящей проверки и, как он считал, моя скромная персона оказала на них серьёзное влияние. Ему для предстоящей проверки было необходимо местное официальное лицо, и так как основное лицо несколько раз уже на них бывало, на этот раз срочно выбыло в командировку. Я приехал в часть заранее, без десяти восемь. Опоздал, все уже были в сборе. В кабинете генерала вокруг стола, заставленного запечатанными сургучом бутылками водки и тарел¬ками с семгой, балыком, красной икрой (скромно, все-таки армия), стояли человек двенадцать старших офицеров и  проверяющий - моложавый, кряжистый, подтяну¬тый мужчина  сидел в кресле. Меня ждали, бутылки открыли, стаканы наполнили, началось представление. Представлял полковник напористый, яростный:
 - За на¬шего проверяющего ка-а-ак жахнем! Ка-а-ак жахнем! Ка-а-ак жахнем! «Жахнем» звучало громко и дружно, чувствовалось, что репетировали часто и долго. А пол¬ковник продолжил:
 - Нашему замечательному гостю, генерал-лейтенанту трое¬кратно-о-е Ура! Ура! Ура!
 Стекла окон вздрогнули от восторга принимающей сто¬роны. Выпили, закусили.
- Между первой и второй перерывчик небольшой! 
 Кто  бы сомневался. Потом жахнули, прокричали « Ура!», приветствуя меня, затем представили генерала и всех офицеров по очереди. Полковник следил за тем, чтобы никого не обидели, наполняя стаканы. За полчаса я выпил столько, сколько обычно выпивал за год:
- Господи! Впереди целый день! Помоги мне выжить!
 Офицеры оживились. Познакомившись друг с другом, все оделись и пошли на плац. На плацу рота за ротой прошли с песней, а затем были продемонстриро¬ваны приемы рукопашного боя. Бой был совсем не показушным, солдаты стара¬лись, бросали друг друга на асфальт жестко, но затем все-таки вставали. Всем понравилось (про солдат не знаю), довольные, все вернулись в штаб. В штабе жах¬нули за каждого ротного, затем за каждого взводного и, наверное, начали бы за ка¬ждого солдата поимённо, но надо было идти на закладку часовни. Ноги ватные, в голове мягкие мысли о кровати. Офицеры повеселели. Чинно, молча, сурово вы¬стояли службу, замерзли, но никакой суеты и спешки. Заверили батюшку, что ча¬совня будет построена в срок, что, между прочим, было выполнено. Удивительно! Между тем пришло время обеда. Всех, в том числе и батюшку, пригласили вкусить солдатской пищи. Думаю, что все-таки это был не совсем обычный солдатский обед, скорее всего, праздничный. Сначала была осетровая уха, потом поросята, фаршированные гречневой кашей, потом что-то еще такое же ежедневное на на¬шем столе. Батюшка благословил обед, и мы начали жахать. За нашу армию, за верховного главнокомандующего, за министра обороны, за наших верных, много¬страдальных жен, за каждый род войск и еще за что-то… всего не помню.
- Господи! Ну, сделай так, чтобы день этот закончился. Прямо сейчас. Хочу домой. – Кажется, водка уже не может вместиться в моем теле, но полковник видит все, и я непонят¬ным, чудесным образом умудряюсь расширить мой организм. Начинает подташни-вать. Офицеры несколько пообмякли, начали перебрасываться точечными сло¬вами. Проходит часа полтора, может, два. Каждый стакан мне чудится ведром, на¬чинаю терять лица. Меня поднимают, пора ехать на стрельбище. На стрельбище гуляет ветер, сначала все стреляют из пистолетов, насколько понимаю, стреляют неплохо. Солдат все время выкрикивает:
 - Десять, десять, девять, десять.
 Мне тоже дают, стреляю, солдат молчит, кто-то хлопает по плечу, утешает:
 - Молодец!
 От палатки прокричали, что шашлыки уже готовы, и все пошли в палатку отме¬чать стрельбу. Я иду стрелять из автомата, стреляю по вырастающим из - под земли врагам, иногда некоторые из них падают. Мне нравится. Наконец, мне гово¬рят, что патроны закончились, и дают пулемет. Это уже совсем другое, мощный рокот и гулкое эхо по стрельбищу. Здорово! Хочется чего - то еще, хорошо бы пушку. Иду в палатку к генералу, он чуть раскраснелся, ему хорошо, спросил:
- Из гранатомета стрелял?
 -Нет.
- Иди, постреляй.
-  А где они?
 - Да вот здесь, под наве¬сом лежат.
- Куда стрелять?
- Под горой куча металлолома, давай в неё.
 Я вы¬шел из палатки, на столе под навесом действительно лежало с десяток гранато¬метов, видел их раньше в кино.
- Как из них стреляют? Где то должен быть курок. 
Курок нашелся.  Значит, стреляет та сторона, в которую удобно нажимать спуск. Прикладываю ствол к плечу, навожу его на кучу, она недалеко, метрах в шестиде¬сяти, и нажимаю. Впереди раздается грохот взрыва, в лицо бьет теплая волна, от воротника дубленки исходит запах гари. Граната взорвалась удачно, ровно на по¬ловине пути до металлолома, хорошо, что не ближе, правая сторона белой дуб¬ленки и воротник стали черными. Веселая ватага офицеров вывалилась из па¬латки, мой вид доставил им большое удовольствие, глядя на меня, все дружно зашлись в счастливом смехе. Почему-то сразу понял, что счастливы они не от того, что я остался жив, нет, их переполняла радость от того, что они присутство¬вали при рождении саги " О гражданском придурке в белой дубленке, который стрелял из гранатомета." Меня схватили под руки и занесли в палатку. - За на¬шего русского Рэмбо Ка-а-ак жахнем! Ка-а-ак жахнем! Ка-а-ак жахнем! Лучшему истребителю танков нашей части и окрестностей троекратно-о-е Ура! Ура! Ура!