О древних тюрках из Пазырыка

О древних тюрках из Пазырыка.
С.И. Руденко. Искусство Алтая и Передней Азии
(середина I тысячелетия до н.э.). М.: 1961.
В 1949 г., во время археологических раскопок на Улаганском плато Восточного Алтая, в одном из Пазырыкских курганов, датируемых рубежом V-IV вв. до н.э., были найдены замечательные переднеазиатские шерстяные ткани и шерстяной ворсовый ковёр.
Ткани, несмотря на их техническое совершенство и исключительную художественную ценность, не привлекли внимания. Ковёр же произвел сенсацию и вызвал оживлённую дискуссию среди зарубежных знатоков восточных ковровых изделий, так как техника его выполнения оказалась неожиданной для такого отдалённого времени.
Находка столь древних и притом прекрасно сохранившихся в условиях курганной мерзлоты переднеазиатских шерстяных тканей и ковров (фрагмент второго ковра был найден при раскопках одного из Башадарских курганов в 1950 г.) — факт сам по себе исключительный. Особое же значение он имеет для подтверждения уже неоднократно отмечавшихся связей европейских скифов и племён Алтая с народами Передней Азии.
В результате раскопок больших курганов на Алтае получено огромное количество превосходных произведений искусства. В одних произведениях преобладают элементы, характерные только для самобытного и крайне выразительного искусства древних алтайцев. В других ярко проявляются элементы, общие для искусства всех коневодческих племён евразийских степей I тысячелетия до н.э., в том числе и для искусства европейских скифов и родственных им по культуре племён Южной Сибири. Часть таких произведений представляет собой поразительное сочетание мотивов и стилей искусства племен Алтая и народов Передней Азии, а в некоторых элементы переднеазиатского искусства выражены столь явно, что возникает вопрос об иноземном происхождении этих произведений.
Первые сведения о коневодческих племенах Восточной Европы относятся к X-IX вв. до н.э. (у Гомера — «млекоеды», «дивные доители кобылиц»).
К середине I тысячелетия до н.э. коневодческие племена занимали огромное пространство евразийских степей, полупустынь и предгорий. На обширной территории — от Карпат на западе до Памира, Тянь-Шаня и Алтая на востоке —обитали племена, известные грекам под названием скифов, а персам — саков. В Северном Причерноморье жили царские скифы-сколоты; скифские племена (скифы-шкуда) обитали и южнее — между Кавказскими горами и Каспием, вплоть до северных берегов оз. Урмия.
Все эти так называемые скифо-сакские коневодческие племена по своему физическому типу были европеоидами. Единая хозяйственная база, преимущественное занятие пастушеским или кочевым скотоводством, отсутствие естественных преград на занимаемой территории способствовали непрерывным сношениям между этими племенами, что придавало единый облик их культуре.
Ассирийские барельефы и археологические находки свидетельствуют о том, что уже в IX в. до н.э. в царствование Ашшурнасирпала (885-859) часть коневодческих племён обитала на территории современного Иранского Азербайджана. Я имею в виду замечательный барельеф из дворца Нимруда; на этом барельефе изображена сцена преследования ассирийцами трёх конных лучников. [5] Лучники вооружены мечами и короткими луками. Один из лучников, обернувшись, стреляет в преследующих ассирийцев, другой в правой руке держит повод, а левая у него приподнята. В отличие от ассирийцев, которые едут на колеснице, лучники сидят на лошадях в сёдлах с подпругами и подхвостными ремнями. Сулимирский, в одной из своих работ. [ подвергнув тщательному анализу этот барельеф, предполагает, что конные стрелки из лука принадлежали к одному из скифских племён, которые в X-IX вв. до н.э. под давлением массагетских племён перешли Волгу, пересекли Кавказ и овладели восточными закавказскими степями на территории современного Азербайджана.
Свидетельство Геродота о том, что скифы пришли в Европу из Азии, подтверждается и библейскими источниками. Косвенные данные о причине передвижения скифов с востока на запад могут быть почёрпнуты из китайских летописей. В этих летописях речь, в частности, идёт о племени хун-ну, которое обитало по соседству с мирным земледельческим населением Китая. В IX веке до н.э. хун-ну настолько часто нападали на китайцев, нанося им значительный ущерб, что император Сюань в 822 г. до н.э. счёл необходимым начать против хун-ну военный поход. В результате это племя было отброшено от китайских границ на запад. Хун-ну, естественно, должны были потеснить своих западных соседей с их традиционных пастбищ, а это могло привести в движение всю азиатскую степь. [7] Весьма возможно, что подобными же событиями было вызвано и более раннее передвижение на запад в Европу кочевых племён, называемых Гомером млекоедами-киммерийцами.
Самые древние известные нам памятники, свидетельствующие о пребывании скифских племен в Северном Причерноморье, относятся к VII в. до н.э., и культура, которая именуется скифской, появляется там внезапно. Находки же в Иранском Курдистане в Зивийе около г. Секкеза (к югу от оз. Урмия, на территории бывшей Манны) указывают, как полагает Годар, на пребывание скифов в Юго-Западной Азии уже в IX-VIII вв. до н.э.
  На рубеже VII-VI вв. до н.э., по-видимому после 625 г., часть скифов ушла из Передней Азии на север в Причерноморье, часть осталась в пределах Мидийской державы.
Древние переднеазиатские ткани или ковры не были известны. Поэтому находка на Алтае тканей, датируемых I тысячелетием до н.э., которые можно считать переднеазиатскими, сама по себе представляет выдающееся научное открытие.
Интересующие нас переднеазиатские шерстяные ворсовые ковры сохранились в двух курганах — во втором Башадарском и в пятом Пазырыкском.
Вместе с лошадьми была положена разобранная колесница и шерстяной ворсовый ковёр. Войлочный чепрак и нагрудник седла одной из лошадей украшены нашитыми шерстяными тканями тончайшей работы.
Естественно, возникает вопрос: чьей работы этот ковер?
Вряд ли можно сомневаться в том, что он изготовлен не алтайским мастером. Среди огромного количества уже известных алтайских орнаментов нет подобных орнаменту центрального поля пазырыкского ковра.
Т. Тальбот Райз пишет, что расположение узоров на пазырыкском ковре кажется более характерным для искусства скифов (блюдо из Зивийе, Чертомлыцкая ваза) и ковёр этот мог быть сделан по специальному заказу пазырыкского вождя. Появление подобного декоративного расположения фигур животных двумя-тремя столетиями раньше в Зивийе, по её мнению, свидетельствует о том, что изображения, состоящие из существ, движущихся в противоположных направлениях в пределах замкнутых лент, — скифского происхождения. Эту черту я не считаю характерной только для скифского искусства и даже думаю, что она больше свойственна искусству переднеазиатскому.
Во втором Башадарском кургане, о чём уже говорилось выше, сохранились небольшие лоскутки другого ворсового шерстяного ковра необычайно тонкой работы. Ковёр этот очень интересен не только потому, что он древнее пазырыкского, но и вследствие иной техники его изготовления.
Плотность лучших среднеазиатских ковров близка к плотности пазырыкского ковра. С.М. Дудин в своём исследовании ковровых изделий Средней Азии XIX в. приводит следующие данные: в иомудских коврах было 2000-3000 узлов в 1 кв.дм, в лучших туркменских коврах (салорских или пендинских) — от 1900 до 4400 узлов. В мелких ковровых изделиях плотность вязки бывала ещё выше, в иомудских — от 2200 до 4000 узлов, а в туркменских — от 2600 до 6000 узлов в 1 кв.дм.
Как показало наше исследование, техника узлования ковра из пятого Пазырыкского кургана, называемая немецкой или тюркской, и техника узлования ковра из второго Башадарского кургана, называемая персидской, были известны в Передней и, по всей вероятности, Средней Азии уже в середине I тысячелетия до н.э.
Можно предполагать, что ковры, выполненные в указанной технике, изготовлялись в Передней Азии и раньше.
Во всех моих публикациях, особенно в последних двух работах, проводилась мысль о принадлежности племён Алтая во второй половине I тысячелетия до н.э. к одной и той же культуре, что и европейские скифы, — к культуре коневодческих племён, господствовавших на огромных пространствах от Карпат на западе до Алтая, Тянь-Шаня и Памира на востоке.
Как уже говорилось выше, наименование многочисленных коневодческих племён евразийских степей и или скифы, данное Геродотом по названию одного из западноазиатских племён, — было и остаётся собирательным.
Переднеазиатские элементы в искусстве скифских племён, в том числе и алтайских, обычно объяснялись переднеазиатским влиянием или заимствованиями из переднеазиатского искусства. Такое объяснение вряд ли правильно.
Если скифские или сакские племена — азиатского происхождения, то естественно, что до их расселения на запад — в Причерноморье и на север — на Алтай они жили вместе с другими скотоводческими племенами Передней Азии.
http://kronk.spb.ru/...nko-si-1961.htm

С.И. Руденко. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.-Л.: 1953.С.И. Руденко
Культура населения Горного Алтая в скифское время.
// М.-Л.: 1953
 Глава III.
Физический тип населения.
Данных о физическом типе населения Горного Алтая в скифское время крайне мало, и сводка их сделана Г.Ф. Дебецом 1. [сноска: 1 Г.Ф. Дебец. Палеоантропология СССР. Труды Института этнографии АН СССР, 1948.] Большинство черепов данной эпохи относится к европейскому типу, хотя и недостаточно чётко выраженному, с преобладанием брахикранов. Из всех исследованных им черепов Г.Ф. Дебец выделяет мужской череп из кургана № 6 в Туэкте (раскопки С.В. Киселёва), который он считает весьма сходным с черепами казахов, что, по его мнению, является бесспорным доказательством проникновения в это время на Алтай по крайней мере отдельных племён юго-восточного происхождения.
В настоящее время после раскопок Пазырыкской группы курганов Горного Алтая мы располагаем наиболее характерными в антропологическом отношении мужскими черепами: одним из Шибе, тремя из Туэкты, четырьмя из Курая, одним из Котанды и двумя из Пазырыка (курганы третий и четвёртый).
Особенно ценной оказалась находка мумифицированных трупов из второго и пятого Пазырыкских курганов, дающих яркое представление о физическом типе древних горноалтайцев.
В общем все женские черепа европеоидного типа ортогнатные, со средней шириной лица, средне-широконосые, но череп из Туэкты 10 приближается к широконосым, а из Котанды, напротив, к узконосым, орбиты преимущественно высокие.
Женщина из кургана второго — зрелого возраста, старше 40 лет. Тип её значительно отличается от типа мужчины из того же кургана. Головной её указатель значительно ниже, около 80. Лицо узкое и длинное (скуловой диаметр 134 мм при общей высоте лица 111 мм и анатомической его высоте 99 мм), хорошо профилированное. Скуловые кости выступают незначительно при сравнительно небольшом скуловом диаметре.
 Мужчина в возрасте свыше 55 лет, погребённый в кургане пятом, по типу резко отличается от погребённого в кургане втором. При мезокефальной форме (указ. около 78) голова отличается высоким лбом и длинным ортогнатным, хорошо профилированным лицом, с выдающимся вперёд подбородком. Скулы хотя и широкие (скуловой диаметр около 146 мм), но не выступающие. Нос весьма узкий и длинный (приблизительные его размеры 32 мм и 54 мм), резко выступающий, с горбинкой. Такой тип в настоящее время часто встречается среди казахов и киргизов и является, повидимому, одним из вариантов европеоидного типа Среднеазиатского междуречья.
Очень важным, как я уже отметил, диагностическим расовым признаком являются волосы. У мужчины из кургана второго волос на голове почти не сохранилось. Она была обрита, но удалось рассмотреть их корни и самую нижнюю часть ствола. Они производят впечатление довольно жёстких чёрных волос, но не таких круглых в сечении и не таких тугих, какие характерны для северных монголоидов. Волосы его подвесной бороды тёмнокаштановые. Последнее было бы очень интересно, если бы была уверенность, что это его волосы.
Волосы женщины из кургана второго чёрные, но мягкие и волнистые, отнюдь не тугие, не характерные для монголоидов. Волосы мужчины из третьего Пазырыкского кургана светлокаштановые, я бы сказал тёмно-русые, и достаточно мягкие. Чёрные, волнистые, даже, пожалуй, кудрявые волосы у мужчины из кургана пятого. Очень тонкие и мягкие тёмнокаштановые волосы и у женщины из того же пятого Пазырыкского кургана.
Из рассмотрения поперечных разрезов волос из Пазырыкских курганов выяснилось, что по толщине и по форме они существенно отличаются от волос, характерных для монголоидов.
Из курганов второго, третьего и четвёртого мы имеем полные скелеты прекрасной сохранности. Однако за отсутствием достаточного сравнительного материала я ограничусь только данными о длинных костях конечностей и восстановлением роста интересующих нас индивидов.
Данные эти параллельно с измерениями длинных костей тех же скелетов из Горного Алтая, черепа от которых мы рассмотрели выше, приведены в табл. 2.
Прежде всего обращает на себя внимание исключительно высокий рост всех мужчин, захороненных в больших курганах, которые мы рассматриваем как погребения племенных или родовых вождей. Рост вождя из кургана второго Пазырыкского оказался 176 см, из кургана третьего — 181 см, из кургана четвёртого — 174 см и из кургана пятого Пазырыкского — 175-176 см. Рост последнего определён по измерению на трупе, с введением соответствующей поправки. Столь же высок (178 см) был рост и старика, захороненного в Шибинском кургане. Рост последнего вычислен по длине его большой берцовой кости. Рост мужчин, захороненных в рядовых погребениях, значительно ниже — в среднем 164 см.
Помимо других соматологических отличий особого внимания заслуживает крепкое телосложение и слабая платимерия, свойственная всем особям, исключая захороненного в кургане Туэкта 6, у которого она умеренная, а также слабая платикнемия, сочетающаяся с малым углом наклона суставной площадки большой берцовой кости, особенно у погребённых в Пазырыкских курганах. Последнее находится в полном соответствии с пастушеским скотоводством как с основным занятием, при котором мужчины больше времени проводят на коне, чем промышляют охотой в горах.
Рост женщин был средний или немного выше среднего. У двух женщин, захороненных в Туэкте, он был 149 и 164 см, в Котанде 151 см, в пятом Пазырыкском кургане около 158 см.
Вышеприведённых данных, разумеется, слишком мало, чтобы судить о физическом типе населения Горного Алтая в рассматриваемое время. Тем не менее уже теперь можно сделать ряд выводов. Прежде всего обращает на себя внимание необычайное разнообразие типов, несмотря на численно весьма ограниченную серию скелетов и трупов, имеющихся в нашем распоряжении. Европеоидный тип, особенно в рядовых захоронениях, ещё хорошо представлен (черепа Туэкта 8, Курай III, 4, Пазырык 3). Не малый удельный вес имел и монголоидный компонент — как долихокранный (Шибе, Пазырык 5), так и брахикранный (Пазырык 2, Пазырык 4). В черепах из кургана Туэкта 6 и Котанды я склонен видеть скорее метисные формы, чем представителей чистых монголоидов. Долихокранный, с некоторыми монголоидными чертами, тип, по всей вероятности, южносибирского происхождения или из Среднеазиатского междуречья, брахикранный же, по мнению Г.Ф. Дебеца, может быть сопоставлен с сибирской ветвью азиатского ствола (тунгусский тип). Г.Ф. Дебец связывает появление на Алтае монголоидного типа с гуннской экспансией.
Эта концепция разделяется и С.В. Киселевым, который допускает, что в Шибе был захоронен представитель гуннской аристократии, прибывший на Алтай в связи с установлением зависимости от гуннского союза. Он же противопоставляет монголоидному типу старика из Шибе местный европеоидный тип основного населения.
Наличия представителей северосибирской ветви азиатского ствола монголоидов на Алтае я не усматриваю. Большой рост, большая ширина лица в сочетании с брахикранней, отсутствие жёстких тугих волос — все эти признаки не вяжутся с нашим представлением о типе северо-восточных монголоидов. С другой стороны, нам известно, что монголоиды распространились на запад (ананьинцы в Прикамье) задолго до гуннской экспансии, а монголоидность аргиппеев была известна ещё Геродоту. Следовательно, проникновение монголоидного типа на Алтай нет нужды связывать с гуннской экспансией.
Все захороненные в больших курганах, особенно в Пазырыкских, отличаются от захороненных в рядовых курганах, как уже было отмечено, своим высоким ростом и крепким сложением. Последнее не удивительно, если принять во внимание, что они происходили из знатных семей  общества и являлись племенными или родовыми вождями, физической силе и ловкости которых придавалось особое значение. В этих аристократических семьях мы вправе — более, чем в среде остального населения, — ожидать и большего разнообразия в физическом типе их представителей. В данном случае следует учитывать обязательную экзогамию, присущую родовому строю, и обычай знатных брать жён из среды социальной верхушки нередко очень удалённых племён.
 В заключение ещё раз приходится подчеркнуть разнообразие в физическом типе населения Горного Алтая в интересующее нас время с заметной примесью монголоидного компонента, но уже в смягчённом виде, как он представлен у современных нам казахов и киргизов.
Глава IV.
Хозяйство и образ жизни.
Судя по данным раскопок, в интересующее нас время там разводили лошадей и крупный рогатый скот (в том числе яков); из мелкого рогатого скота были козы и овцы. В ряде курганов найдены изделия из бычьего рога, в частности односторонние барабаны, в кургане третьем — крестец и позвоночник коровы; шерсть яка найдена в курганах втором и пятом; крестцы и изделия из шерсти баранов найдены во всех курганах; в кургане втором и пятом — овечьи шкуры, в кургане пятом — шкура козы.
Судя по данным раскопок, первое место среди домашних животных должна была занимать лошадь.
О том значении, какое лошадь имела в жизни пастушеских народов, можно судить по наблюдениям над бытом восточных казахов и киргизов. Лошадь была основной меновой единицей, стоимость крупного и мелкого рогатого скота устанавливалась в строгой пропорции к этой меновой единице. Лошадьми исчислялся калым, плата за невесту, лошадьми определялась пеня за человеческую жизнь и за увечья.  Лошадей разводили не только из-за мяса и молока. Конские шкуры, как увидим, шли на изготовление одежды, из конских кож выделывали сосуды и ремни. Особое значение имели лошади как средство передвижения, в упряжке и, главным образом, как верховые. Верховой конь был одной из важных предпосылок развития пастушеского скотоводства. Степняки, а следовательно и племена Горного Алтая, как мы знаем, издавна сражались преимущественно в конном строю. На Алтае жизнь каждого — и мужчины, и женщины — настолько тесно была связана с верховым конём, что последний обязательно сопровождал их в загробный мир.
Помимо конских скелетов в ряде Пазырыкских курганов были найдены трупы захороненных коней, которые дали возможность судить с исчерпывающей полнотой об экстерьере и качестве этих животных.
Прежде всего обращает на себя внимание разнопородность коней в одних и тех же захоронениях. Наряду с простыми табунными малорослыми лошадьми имеются высокопородные, крупные, легкоаллюрные, типично верховые кони.
Бросается в глаза отсутствие в погребениях лошадей таких мастей, как серые, караковые, пегие, чалые, сивые и т.п. Большинство лошадей масти рыжей и бурой, иногда золотистых оттенков, реже встречаются гнедые, изредка вороные и притом без белых отметин на голове и на ногах, столь обычных в настоящее время именно у рыжих лошадей.
Особо следует заметить, что в захоронениях вождей племён в больших курганах с каменной наброской количество высокопородных лошадей настолько значительно, что Алтай в рассматриваемое время должен быть признан местом не только использования, но и разведения лошадей подобного типа.
При табунном скотоводстве жеребец начинает покрывать маток лишь на пятом году, поэтому их обычно выкладывали на четвёртом году. Так было у казахов, киргизов и алтайцев. Между тем в Горном Алтае в рассматриваемое нами время поступали иначе. Все захороненные ездовые кони оказались меринами, причём среди них были в возрасте трёх с половиной, трёх, даже двух с половиной и двух лет. При этом молодые лошади принадлежали к числу лучших, более крупных, породных лошадей погребения.
Второе место по своему удельному весу в хозяйстве занимали, повидимому, овцы, дававшие мясо, шкуры, шерсть и, вероятно, молоко. Судя по расширенности четвёртых крестцовых позвонков овец, по крайней мере тех, мясо которых клалось в могилу, они принадлежали, вероятнее всего, к типу слабожирнохвостных. По размерам они были не больше цигайских овец. Однако плотность и стройность крестцов говорит о сравнительной лёгкости и подвижности этих овец. Это были овцы, приспособленные, повидимому, к большим передвижениям.
Наряду с тонкорунными овцами древнее население Горного Алтая разводило, как сказано, и сравнительно грубошерстых, из шерсти которых катали толстые войлоки.
О значительном разведении овец можно судить по тому, что баранина была самой излюбленной пищей. Среди положенной вместе с захороненными пищи иногда встречаются остатки конского мяса (крестцы), очень редко коровьего, но обязательно и притом во всех, даже бедных рядовых захоронениях остатки овечьего мяса (крестцы с позвонками).
Несравненно меньше, повидимому, разводилось коз. Только в одном пятом Пазырыкском кургане была найдена козья шкура. Масть этой козы была серая, и поныне весьма распространённая на Алтае. Пух, как и у овец, чрезвычайно тонкий.
Принимая во внимание в основном осёдлый образ жизни населения, можно думать, что крупный рогатый скот, коровы, имелись в каждой семье при весьма ограниченном количестве лошадей и овец. Богатые же семьи в большом количестве, очевидно, разводили лошадей и овец.
До введения в Горном Алтае современной зоотехники коренное его население свой скот не разделяло на отдельные стада, и все животные на пастбищах паслись вместе. Так было, вероятно, и в древности, ибо Алтай везде так богат травой и она так разнообразна, что даже большие стада с разнородным составом скота могли прокормиться на сравнительно небольших площадях. К тому же и зимой благодаря сильным ветрам снег сдувался со скалистых участков и открытых горных террас, и под тонким его слоем животные легко могли добывать себе корм.
В то время как основная масса скота в течение круглого года находилась на подножном корму, часть животных зимой должна была содержаться в стойлах. Это прежде всего молодняк (телята и ягнята), затем тонкорунные овцы и отборные высокопородные кони.
Курганные находки не дали пока ничего существенного ни для характеристики охоты как постоянного промысла населения, ни для выяснения приёмов охоты. Энгельс отмечает, что у пастушеских народов охота отступает на задний план и, ранее необходимая, становится роскошью. Так оно и было, но в Горном Алтае, в отличие от степных племён, в рассматриваемое время она ещё не утратила известного экономического значения. Являясь развлечением для зажиточного, верхнего слоя общества, для массы населения охота была, вероятно, немаловажным подсобным промыслом.
Рыболовством население, надо полагать, не занималось, да и природные условия для него не были благоприятными. Остаётся вопрос о занятии земледелием.
В Улаганском районе, там, где находится Пазырыкская группа курганов, климат слишком суров для того, чтобы можно было заниматься земледелием. Не был он мягче и во времена сооружения курганов, иначе в них не образовалось бы курганной мерзлоты. В настоящее время хлеб вызревает только на незначительных долинных участках рек Чулышмана и Башкауса. Трудно поэтому допустить, чтобы и раньше население Улаганского плато в какой-то мере занималось земледелием.
Возможно, однако, что в какой-то мере в те времена, как и ныне, земледелием занимались в центральном Горном Алтае, в частности в долине Урсула, где климат мягче и теплее, чем на Улаганском плоскогорье. Существенно всё же отметить, что до сих пор ни в одном из курганов рассматриваемого времени не было найдено ни зёрен культурных злаков, ни зернотёрок. Следовательно, хлебные растения населением не культивировались вовсе или в весьма ограниченном количестве.
Поскольку скотоводство было основным занятием, пища населения состояла, главным образом, из молочных продуктов и мяса. Это подтверждается находками в курганах сыра, костей различных домашних животных, сосудов, несомненно наполненных в своё время молочными продуктами. Сыр, сохранившийся в большом количестве в специальной кожаной суме в кургане втором, а также найденный в кургане пятом, является неоспоримым доказательством важной его роли в питании населения. Анализ позволил выделить казеин и жиры, но установить, из какого молока он приготовлен, не удалось. Последнее тем более затруднительно, что для приготовления сыра могло быть использовано смешанное молоко коров, яков, овец и коз, так как все эти животные были в хозяйстве.
Отмечу, кстати, что современные нам пастушеские народы — алтайцы, казахи и киргизы — при изготовлении сыра смешивали молоко упомянутых животных, причём это делалось не только в бедных, но и в богатых семьях.
Вполне вероятно, что горноалтайцы доили и кобылиц, а из их молока приготовляли кумыс. О приготовлении кумыса из кобыльего молока скифами подробно сообщает Геродот.
Найденные в погребальных камерах и могилах большие и малые высокогорлые глиняные кувшины, вероятнее всего, наполнены были именно кумысом. Если бы в них находился чегень или другой подобный напиток из молока рогатого скота, то в промёрзших курганах на дне таких сосудов обязательно были бы найдены частицы творога.
В пищу употреблялось мясо всех домашних животных — лошадей, овец и крупного рогатого скота. В курганах найдены крестцовые кости всех этих животных; как известно, и в настоящее время у пастушеских народов эти части мяса считаются самыми лакомыми кусками.
О способах приготовления пищи у древних скотоводческих племён мы ничего не знаем. Только о скифах Геродот сообщает кое-какие сведения:
«Так как скифская земля совсем безлесна, то скифами придуман следующий способ варения мяса: жертвенное животное обдирают, очищают мясо от костей и бросают его в котлы, затем зажигают кости животных и на них варят мясо. Если котла не окажется, то всё мясо сбрасывается в желудки самих животных, подливают туда воды и под ними кости зажигают».
В раскопанных нами ограбленных курганах больших медных котлов не найдено, но малый котел «скифского» типа имеется из кургана второго. Большие котлы известны на Алтае по случайным их находкам, и описанный Геродотом способ варки в них пищи практиковался, надо полагать, и на Алтае. Оговорка должна быть сделана только относительно употребления костей животных в качестве топлива, как это следует из текста Геродота.
Что касается жилищ, то можно полагать, что на Алтае в то время существовали жилища трёх типов: берестяные шатры, войлочные кибитки и рубленные из дерева дома. В сообщении об одном из восточном племён, аргиппеях, Геродот пишет: «Каждый из них поселяется под деревом,, которое на зиму прикрывается толстым белым войлоком, а на лето оставляется открытым». Горноалтайцы, конечно, не жили под деревом, но, несомненно, у них должны были быть простые конусообразные шалаши, шатры, подобные современным алтайским «чатыр», крытые лиственничной корой, берестяными матами или войлоком. Последнее тем более вероятно, что такие шалаши, наряду с более совершенными жилищами, и поныне бытуют у пастушеских народов Азии от Каспия вплоть до восточной Монголии. Вспомним найденные во всех больших курганах те конусообразные, правда миниатюрные, остовы шалашей из шести древков, крытые войлоком. Древки эти, как и остовы легких казахских пастушеских «кос», у верхних концов связаны ремнём и поэтому могут быть расставлены и покрыты войлоком менее чем в минуту. Такие «кос» мы видели у адаевских казахов ещё в 1926 г.
При наличии войлока, огромных берестяных полотнищ, лиственничной коры на погребальных камерах с уверенностью можно говорить об употреблении этих материалов для шатров. В связи с этим особо следует отметить берестяные полотнища из курганов третьего и пятого. Помимо того, что они больших размеров, особенно в кургане пятом, где они сшиты в два слоя (внутреннею поверхностью берёсты наружу), берёста, из которой они сшиты, для сохранения гибкости была предварительно проварена. Несмотря на тысячелетнее пребывание в могиле, она не потеряла своей эластичности. И поныне повсеместно так обрабатывают предназначенную для жилища берёсту.
Были, вероятно, и другие лёгкие временные жилища, возможно и переносные. Геродот и Гиппократ определённо указывают на наличие у скифов-кочевников подвижных жилищ на колесах. По Гиппократу, «скифы называются номадами, так как у них нет домов и живут они в повозках. Повозки бывают самые малые, о четырёх колёсах. Другие, шестиколёсные, обтянуты войлоком; устраиваются кибитки наподобие домов, двойные и тройные, и служат защитой от дождя и от ветров... А в этих повозках живут женщины с детьми, а сами мужчины всегда верхом».
Из этого текста ясно, что у скифов, помимо домов, крытых войлоком в два-три слоя, бытовали и кибитки, устроенные наподобие этих домов. В них во время кочёвок переезжали женщины и дети, мужчины же ехали верхом. Пока трудно сказать, какова была конструкция этих домов, но можно думать, что она была близка по конструкции к наземным и к кибиткам на колёсах степных кочевников (ногайцев и туркмен) конца прошлого века. Остатки остова, повидимому, войлочной кибитки, найденные в пятом Пазырыкском кургане, указывают уже на весьма совершенный тип этого жилища, по конструкции не уступающего самым совершенным жилищам, сохранившимся у казахов до наших дней.
Четырехколёсная лёгкая повозка, найденная в пятом кургане, в которую впрягалась четвёрка коней, вряд ли была подвижным жилищем, хотя она, повидимому, была крытой. Найденные вместе с повозкой части остова упомянутого выше переносного жилища ещё недостаточно изучены, чтобы решить, являются ли они частью наземного жилища или покрытием повозки.
С другой стороны, мы знаем, что в те времена имелись большие мастера плотничьего дела. Срубы погребальных камер убеждают нас в том, что горноалтайцы умели рубить срубы и в замок и в охлуп с остатками, причём для этой цели пользовались либо просто окорёнными, с зачищенными сучками брёвнами, тщательно пригоняя одно к другому, либо брусьями. В некоторых случаях при постройке дома внутренние стены отёсывались уже в готовых срубах. Тогда углы комнаты получались не прямые, а закругленные. Срубы, как правило, делали, повидимому, в стороне от места будущего дома и, как и в современной практике, вероятно, за год до постройки. Перед перевозкой на постоянное место все брёвна в срубе метили, по этим разметкам затем собирали. Так было со срубами погребальных камер курганов второго и пятого, где были перемечены все брёвна — не только срубов, но и потолков. Пол состоял из толстых плах, потолок был бревенчатый, иногда отёсанный изнутри.
 В конском захоронении кургана пятого найден большой (4.5;6.5 м) войлочный ковер, который мы вправе рассматривать как настенный по следующим соображениям. Во-первых, мы знаем, что стены трёх самых крупных из Пазырыкских курганов (первого, второго и пятого) были задрапированы войлочными коврами, — следовательно, закрывать ими стены жилищ было в обычае. Во-вторых, на этом ковре мы видим повторяющиеся в два ряда, одни над другим изображения одной и той же сцены: богиня на троне с цветущей ветвью или со священным древом в руке и стоящий перед ней всадник. Таких ковров на пол не клали. В камере кургана второго пол был застлан простым толстым войлоком грубой работы, без каких бы то ни было узоров. Кроме того, на большом ковре из кургана пятого нашиты ряды декоративных висячих войлочных лопастей, чего не могло быть, если бы он лежал на полу. Наконец, если бы он не висел на стене жилища, а покрывал, скажем, шатёр или палатку, то ряды изображённых на нём сцен были бы не один над другим, а в противоположных направлениях, ориентируясь по продольным нижним его краям.
В богатых домах войлочными коврами покрывали не только стены, но застилали и пол. В кургане пятом найден помимо настенного войлочного ковра ещё ковер ворсовый, сильно подержанный и лежавший, вероятно, на полу.
Форма деревянных сосудов со сферическим дном имеет многочисленные аналогии в керамике, в золотых и серебряных сосудах, находимых в доскифских и поздних сарматских погребениях Предкавказья в скифских причерноморских,  что указывает на устойчивость этого типа сосудов на Переднем Востоке и в культурно связанных с ним областях.
Много, особенно в кургане втором, было найдено всевозможных меховых и кожаных мешков, сум и кошельков. Такое количество разнообразной кожаной и меховой посуды, по своему типу очень близкой к хорошо знакомой посуде пастушеских народов Азии, отвечает основному занятию населения — скотоводству и указывает на достаточную древность кожаной посуды, поныне бытующей среди пастушеских народов.
В сумке, как и в описываемом ниже кожаном кошельке, хранились семена посевного кориандра. В числе лекарственных растений кориандр упоминается Гомером, Гиппократом, Геродотом и другими. Чуждый флоре Алтая кориандр (точнее его семена) мог проникнуть туда только с юга, в результате торговых сношений со Средней и Передней Азией.
В Горном Алтае места поселений данного времени ещё не открыты и не изучены, в прилегающих же с запада степях они хорошо известны. Имеется, однако, ряд соображений, по которым можно утверждать, что в основном население Горного Алтая было осёдлым или полуосёдлым. Соображения эти основываются на этнографических данных из жизни современных племён. Начнём с казахов. Весной казахи со стадами переходили на южные склоны предгорий, где в это время года развивалась богатая растительность. Когда солнце всё более начинало выжигать траву, они подымались по открытым склонам, пока не достигали горных лугов, где и проводили самую жаркую часть лета. К зиме казахи спускались к местам зимовок.