Первомайка

Америка через 20 лет присутствия вышла из Афганистана,
и на той топологии, как на фотобумаге, сразу же проявился Талибан,
омолодивший население на тысячу лет традиций.
Так и я, приехавший в Москву уже с тридцать тогда лет как, всегда мог
наскрести в себе достаточно такого древнего, что уже совсем небылое.
Что-то есть притягательного в этой иллюзии поскрести, вспомнить и опять
оказаться в застывшем в былых веках неторопливом времени, где ты молод,
здоров, и пусть и глупая, но надежда про то и сё еще не обернулась 100%
вероятностью оказаться на том стальном и уже ржавом рельсе, что
станет твоей жизнью.
На Первомайке всё, как и сорок лет назад: двор с беседкой в
его центре, пятидесятилетние тощие мужики с папиросками, в трениках и майках,
у сараев сортир( на две в полу дырки и дощатой с прорехами для подглядывания
между ними перегородкой), за штакетниками заборов палисаднички, правда,
бабкина гордость - сирень погрузнела сантиметров на 30 своего диаметра, и всё
это на огромной сковороде азиатского градусов в пятьдесят на нёй солнца. От
знакомых запахов и воспоминаний и без того хилый мозг целиком растаял в душу.
Наш двор из двух в каре с поперечными в них для квартир перегородками
бараков (один собственно на Первомайской, а второй на ведущем к самому широкому
в мире тенистому под дубами, местному Бродвэю, бульвару Дзержинского узеньком и коротеньком в два с половиной дома
переулке Энгельса), рядом личных с южной стороны сараев для хранения угля, которым
запасались на недолгую зиму, чтобы топить им голландки и одноэтажного на восточной
его стороне  дома с садом Лизы Макаровой, чья дочь Нина Шитова была в ту пору
чемпионкой республики в плавании на спине. Сортир у сараев и беседка в центре.
Вечерняя тень с запада только по краю от деревьев на палисадничках, а в остальном
всё на день время очень-очень солнечно, тепло и совсем не дождливое месяцев на семь лето.
В рабочие утра обитатели этого у рая оазиса густо концентрировались
с газетками "Правда", "Известия" и "Советская Киргизия" у "туалета", вели
политически-корректные беседы, мирно обменивались новостями, мужики курили
"Казбек" с "Беломором" и виду об уже приспичило мужественно не подавали, а просто
решительно подгоняли всякого пытавшегося незаконно пересидеть внутри. Женщины
вели себя сдержаннее. В выходные отсыпались, и режим пикового напряжение в зоне
сортира перемещался с утра к полуденным часам.
Сама же Первомайка была устроена по обеим её от дороги сторонам
арыками и вдоль них высоченными тополями и дубками с кленами, нашим двором, напротив,
на углу с Энгельсом интернат для детей чабанов, к чьим с решётками окнам всегда были
прилеплены тоскливые глаза обласканных заботами родины воспитанников, ближе к Московской - дом
пограничного полковника с овчаркой Джеком и дочкой Оксаной, а потом, за высоким забором,
трехэтажный особняк гордости тогдашней киргизской литературы - писателя Тугельбая
Садыкбекова, его здоровенных сыновей-оболтусов и дареной писателю индийским народом семьи
павлина с многочисленными жёнами и потомством. Прямо напротив стояла колонка с чудесной
артезианской водой, за ней дом работников Кино-Радио Комитета и, по обе от него по
Первомайке стороны, огороженные заборами и окружаемые садами дома разных министров и их
премьеров.
В  этих садах мы тайком поедали колированные японские вишни размером со сливу.
Груша премьера ветками свисала за забор. Сквозь прозрачные её от сока плоды на нас
светило белое южное солнце. Поставленный её охранять милиционер с жары потел, вытирал
красную шею и околыш фуражки платком и осторожно отступал за открытую калитку в прохладу
сада, мы из тени нагло и уверенно наблюдали за тем, как он под напором жары сдавал свою нам позицию, кидали палками по веткам, груши падали на землю,
подымая низкие облачка пыли в воздух, разбитые тельца плодов мигом подхватывали и неслись
с ними мыть чудесное сочное сладкое мясо к колонке и там его не съесть, а выпить - охранник
не успевал, да и, возможно, не сильно-то и хотел бегать из садовой прохлады в азиатское
на солнце пекло.
Воду в барак носили с колонки - двух вёдер хватало на день. Летом поливали колонкой
на себя и расплавленный асфальт дороги, на которой тогда уже можно было лежать и
смотреть в высокое небо с застывшими на нём облаками, пока люди с той стороны не начнут
возвращаться  с работы на служебных с водителями "Волгах" в свои в тени садов дома. Из
чьего-то распахнутого окна японские девушки-певицы на русском и японском целыми днями
непрерывно пели про синее ласковое море и дороги прибоя. По дороге на Первомайке из машин
строго с утра и вечером проходили только "Волги" с оленями.
Днём временами приезжал на телеге старьёвщик. Привозил в бочке с краном керосин
для керогазов и фитильных ламп , венгерскую для рогаток резинку и скупал/продавал всякую
бытовую утварь.
Вечером, когда жара спадала, играли в прятки, казаки разбойники и города
с отрезанием земляных территорий перочинным ножиком.
Раз в неделю мылись в тазике на кухне. В городе была баня, но она была одна рядом
с крытым бассейном на Молодой Гвардии, а город, хотя и тоже один, но побольше той бани,
поэтому, в основном, в тазиках, но несколько раз припоминаю и баню.
В тёплую, совсем далёкую в здешних местах от дефицита, погоду тётки готовили в
палисадничках еду на керогазах. Павлин с семейством кормились на полевых этих кухнях, а
мы старались выдрать из его хвоста чудесно-зеленые с синим глазком перья для построения
нормальной иерархической на них социальной вертикали. Павлин с того орал, Тулебаевская
ребятня мигом залетала в наш двор, нас смертным боем лупила, а перья реквизировали в свои
уровни социальной на Первомайке горке.
Магазин на Дзержинке, в трёхэтажном доме, где жила знаменитая на весь наш мир
балерина Бибисара Бейшеналиева из местного театра оперы и одновременного балета. В
прохладном зале магазина с автоматом газировки и двух прилавках покупались хлеб, сливочное
масло, крупы, селёдка и маленькие пачечки грузинского прозрачного от любого его количества
в стакане чая.
Позже, в школе изучали обличавшее ужасы и нищету царского режима творение А.М.
Горького под названием "Детство". Там дедушка Максимыча каждое утро выделял на заварку 27
чаинок колониального. Моя бабка в субботу насыпала в заварочный чайник все восемь чаинок грузинского и каждое, до следующей субботы, утро добавляла исключительно одним кипяточком.
Как и великий пролетарский, она тоже обосновывала свой рецепт заварки, но не ужасами и
нищетой тогдашнего на дворе режима, а тем, что крепкий чай портит цвет кожи её лица. Кожа
на её под азиатским солнцем лице была дублёной, загорелой и морщинистой, чем ей мог навредить стерильно-прозрачный грузинский, было не совсем понятно, но аргумент действовал железно. Когда развалился Союз, а я уже
вырвался из-под её тирании, то грузинский с прилавков пропал, пропал даже и супер-хит
советских на работе заказов индийский с тремя слонами, то стал заваривать различные "Ахмады" по чайной
ложке на стакан.
Селедка была по 1.19, 1.21 и по 1.23, но бабка аргументированно
обосновывала, что самая лучшая за 1.21, и лучше её не бывает. Эта её уверенность помогала
иметь лишних 2 копейки на 2 стакана газировки без сиропа с каждого килограмма - я брал за
1.19 и экономил те копейки в себя, а бабка разницы и не чувствовала. Если бы её по потере
кормильца пенсии хватало на 1.23, то она бы, конечно, обосновала 1.23, а я бы смекалисто
пил с сиропом. Вода из колонки была лучше, но гордо опускать одно и трехкопеечные монетки
в щелки автоматов с газ водой на глазах подбадривавших нас дошколят взрослых тёток продавщиц,
было особым шиком. Магазинные мухи помирали на специальных липучках, свисавших с потолка.
Если у кого-то разбивался ртутный термометр, то все до последней капли ртути двушки в округе
срочно ею натирались до 10 копеечных монет на сходные ощупь и вид  и шли на лотки
продавщицам пирожков с рисом по пять копеек штука.
Холодильников в домах не было, и масло хранили на полу в стеклянных 800-граммовых
банках с водой. Редкое мясо, в виде хрящей и костей, приготовлялось в кастрюлях сразу супом,
по готовности сразу же тщательно обсасывалось, обгладывалось и никакого долгого в холодильниках
или ещё где хранения и в жару, и в холод, и в ненастье никогда не требовало.
Как-то бабка запустила килограмма на два живого карпа в выварку с водой и посадила меня
охранять ту уже почти фаршированную завтра днём рыбу от местных котов, сердобольно снабдив
книжкой "Буратино" и, неподалёку в теньке скамеечкой, для его рассмотрения и прочтения. Я увлёкся,
рыжий наглый с не нашего двора кот с крыши плюхнулся прямо на карпа и улетел с ним под крики
со двора. Сама любительница литературы, бабка, только охнула, вылила воду из выварки на битый
горячий кирпич дорожки и оставила меня досматривать книгу.
Хитом бабкиной готовки была хорошо разваренная на воде в слизь перловка, успех
которой в нашем рационе объяснялся подготовкой меня к службе в армии. "Закончившая" в своё
время полтора класса хедера в белорусских Клинцах бабка готовить не любила и в качестве
утешения постоянно за керогазом читала толстых, достоевских и прочая. Русская литературная
классика увлекательна, и слизь частенько ещё и подгорала.
Когда я действительно попал в армию на два года офицером, 75-летняя бабка прилетела
ко мне в Москву за 3 тысячи километров, слёзно уверяла, что она этого никогда не хотела, но
очень боялась. Обнимала и целовала в порыве своей любви и нежности нещадно, отпорола
закрепленные четырьмя проколами иглы с ниткой и навечно, рукой мастера, вшила лейтенантские
погоны в плечи моей парадной шинели, а потом улетела с Домододова в наш южный город,
предварительно проводив меня можайской электричкой с Белорусского. Питался те два года в
офицерской столовой за свои, готовили по очереди офицерские жёны, никакой перловки ни разу
в армии не ел, но бабка была права - солдаты имели это удовольствие, как в её далёком южном
городе исполнении, подгоревшей слизью каждый день.
По осени по дворам ходили цыганские с ребятнёй тетки из табора в рощице у вокзала.
Местные бабы с цыганками враждовали, дело порой доходило и до драк. Приезжала милиция.
Цыганок грузили с собой, но и дворовым бабам это тоже шло не в плюс.
Летом 2002 подошли с младшей к нашему бараку. Дочка, при сближении, в ужасе
шарахнулась от, но я упросил её зайти. Мы дошли по глинистому в булыжниках двору только
до беседки, где уже стойко пах сортир, и она резко, за руку и очень быстро вытянула меня
в тень остановки на Московской, откуда первый подошедший троллейбус должен был увезти её
подальше от этого ужасного мира варваров и дикарей, в котором кто-то когда-то давно жил
и тому сильно радовался.
В 2017 племянник провёз меня уже по Раззакова - тот навсегда застрявший во мне мир физически ушёл в небытие и по кладбищам, на его месте
водрузили заселенные 16-ти этажные дома в азиатском палящем солнце без тенька от деревьев
в окна, с канализацией в виде забетонированной ёмкости под домом и персональными сливающими в неё унитазами.