Семёновна, берёза и Лёшка. Отрывок из романа

...возле здания городской администрации остановилась старенькая «Волга». Кряхтя, скорей не от боли или неудобства, а по привычке, из неё вылезла чистенькая и какая-то уютная старушка с белым батожком и корзиной яблок.
- Спаси Господи! – наклонясь, крикнула она вглубь салона. – Своим-то ходом я б ещё и полпути не прошла…
Семёновна хлопнула тёмно-зелёной со ржавыми подпалинами дверью, поправила платок на голове и бодро зашагала по асфальтовому тротуару. Обогнув административное здание и миновав первую улочку частного сектора, она присела отдохнуть под раздвоенную берёзу на лавку, сколоченную кем-то из двух чурбачков и широкой доски с большой овальной дырой от выпавшего сучка. Как в детстве Семёновна сидела и весело болтала иссохшими ногами в грубых туфлях, надетых на праздничные белые носочки. Лёгкий ветерок качал тонкие грустные ветви, одна из которых будто теребила женщину по плечу: «Вставай! Иди!  Живи! У нас с тобой не так уж много времени осталось!» В доказательство этих повисших в тёплом воздухе слов берёзка бросила баб-Насте в подол пожелтевший листочек роковой пиковой масти. Семёновна запрокинула голову и сквозь зелёную с редкой жёлтой проседью крону увидела по-осеннему низкое густо-синее небо. Из-за резкого движения шеей женщине показалось, что белостволая красавица обеими макушками воткнулась в бездонный небесный омут, отчего по его гладкой поверхности стали расходиться круги. У старушки закружилась голова, чтобы прийти в себя Семёновна стала медленно её опускать и неожиданно впилась взглядом в радугу.
Анастасия Семёновна Киселёва за свои восемьдесят с лишним лет повидала многое и радуги лицезрела десятки раз: тонкие и толстые, высокие и низкие, одинарные и двойные… Но все они были немного размыты, эта же была до того яркой и чёткой, что казалась неестественной, будто бы нарисованной кистью гигантского художника. Увидев, что радуга одним концом вырастает из храмового холма, Семёновна несколько раз перекрестилась, не глядя взяла в руки  батожок и корзину, слезла с лавки и в задумчивости побрела дальше.
Во дворе её дома соседский паренёк играл с Жучкой: он кидал палку, а собака с радостным тявканьем неслась за ней и тащила уже изрядно потрёпанную деревяшку обратно. Лёшка был сухоньким угловатым подростком, до того маленьким, что в свои тринадцать лет походил на ученика начальной школы. Всё его лицо, тонкие руки и ноги, словно карандаши из стаканов, торчавшие из короткой летней одежды, были сплошь усыпаны конопушками. Бледно-голубые глаза поражали не по-детски мудрым взглядом. Лёшка никогда не вызывал ни у кого даже притворного умиления своей внешностью, не блистал какими-то не было творческими талантами, не отличался примерным поведением, усердия в учёбе не проявлял. Взамен всего этого ему достались большая добрая душа и обострённое чувство справедливости. И, кажется, вся недолгая жизнь его постоянно проверяла: останется ли мальчик верен этим двум дарам, не изменит ли себе под натиском тяжёлых даже для взрослого человека обстоятельств.