Общага или... беспутье

«Странные люди»
Первый рассказ во вторую повесть «Общага или… беспутье» для  книги «Феликс»

     …Начало девяностых.
     Зима. Идет мягкий пушистый снег. Вечер.
     В окнах заводского общежития на улице Федюнинского в одном из пригородов Ленинграда горит тусклый желтый свет от редких вольфрамовых ламп.
     – Странная у нас всё-таки общага, – говорит мужу заметно утомлённая долгим нескончаемым днём двадцатитрехлетняя девушка, укладывающая годовалого сынишку и трехлетнюю дочурку в разборные кресла, плотно прижатые к их с мужем полутора спальной тахте.
     – И что в ней… уж такого странного? – нарочито бодро шепчет в ответ двадцатишестилетний паренёк, осторожно ставя в раскрытый шкафчик над кухонным столиком, притиснутым к входной двери узкой малюсенькой комнатёнки в восемь квадратных метра, принесённую с общей кухни посуду. – Общага… она и есть общага! Что от неё ждать-то?.. Не в первый раз, прорвёмся… как-нибудь.
     – Ну-у, – тянет Малышка, задергивая занавески на узком высоком окне-двери, выходящей на общий балкон, опоясывающий весь этаж здания, выполняя, видно, функцию эвакуационного выхода.– Люди здесь какие-то не такие, странные, – говорит не сразу, задумавшись, – не сравнишь их с нашими соседями из общежития у Минной гавани.
     – Так время ж было другое, – отзывается муж, сев у столика на повидавшую виды квадратную табуретку-баночку, захваченную со своего ныне списанного в утиль корабля, некогда за отменные ходовые качества прозванного моряками «Антилопой». – Вот и люди были другие. Пе-рес-трой-ка, понимаешь ли, – тянет по слогам.
     – Да уж, – вздыхает девушка, – «перестройка»!.. Звучит, как «разруха» в устах профессора Преображенского из «Собачьего сердца».
     – С чего бы это?
     – Сам посуди, – жмёт плечами. – В комнате напротив нашей, к примеру, без каких-либо перспектив второй год живет семья начальника вертолётного училища. А он, между прочим, заслуженный летчик Советского Союза, переведённый сюда из каких-то дальних южных ныне сокращённых боевых воинских частей.
     –  Видел, – стискивая зубы, кивает паренёк. – Заслуженный человек, пожилой, по виду, так уже все шестьдесят можно дать.
     – Вот-вот! И жена у него тоже: такая статная дама, а идёт… глаза прячет, ни с кем не разговаривает, из комнаты почти не выходит, похоже, спивается потихоньку.
     – Так ведь у них же дочь есть, – округляет глаза, – мне говорили, вот только что-то её совсем не видно.
     – Съехала, – кивает Малышка, – живет с кем-то гражданским браком.
     – Каким… браком?
     – Ну, с мужиком, то есть, не расписываясь в ЗАГСе.
     – Как это?
     – А вот так! Теперь так принято.
     – А они, родители… что?
     – А что родители? – вздыхает. – Денег у них… на свадьбу точно нет.
     – Да, уж, – жмет плечами парень, – дела.
     – А у соседей справа, – горят глаза Малышки, – как и у нас, двое детей.
     – И что, с ними… необычного?
     – Он какой-то бригадир на местном судоремонтном заводе, в очереди на жилье  второй десяток лет стоит. Нашу комнату, кстати, им обещали…
     – Кто?
     – Не знаю кто, – выдыхает устало. – Возможно… дирекция завода, а может ещё кто...
     – Про ту историю я, кажется, слышал, – усмехается муж.
     – Какая ещё история?
     – Ну-у, – тянет, неохотно, – понимаешь, опять мы с тобой, как и в Минной гавани,  с кем-то общагу не поделили.
     – Феликс! – Вообще-то старший лейтенант запаса Стариков Валерий Феликсович, но со времен появления в его полном имени этого легендарного отчества, его почему-то все так теперь зовут, даже дома. – Как тебе снова удалось выбить комнату в общежитие? – А он и сам привык, не возражает, даже сам путается иногда. – Мы ж после увольнения с Балтийского флота никакого отношения ни к военному ведомству, ни, тем более, к судоремонтному заводу не имеем.
     – Не имеем, – кивает новоиспечённый офицер запаса.
     – И как тогда?
     – Как и в прошлый раз, – улыбается. – Через секретарей, заведующих всем и вся, комендантов и прочий вездесущий обслуживающий персонал завода и общежития.
     – Каких таких секретарей, заведующих? Коммунистическую партию после путча, кажется, запретили, – жмет плечами. – Кстати, а что там у тебя с постановкой на учет в местном обкоме, первичной ячейке.
     – Да, ничего, – машет рукой, – нет теперь той ячейки, куда я документы сдавал на регистрацию, самораспустилась, сказали, что будут создавать новую организацию, с новым названием.
     – Пойдёшь?
     – Нет, – сжимает кулаки. – Выходить в трудную минуту из партии, как это модно теперь, ни за что б не стал, но и обменивать свой старый партбилет, тоже не буду. А насчет секретарей и заведующих, – успокаивается, – так ведь они не только у партии имеются, всё и всегда на них держится.
     – Где ж ты теперь-то их нашёл?
     – Здесь и нашел, – смеётся. – Пришел в общежитие по вызову для восстановления работоспособности сигнализации и, пробежав по этажам, вдруг выяснил, что вот уже как год общежитие из-за отсутствия соответствующей статьи бюджета снято с баланса завода.
     – Как это?
     – А вот так.
     – И как же оно теперь? – дивится Малышка. – Без довольствия.
     – Как мы все, – трёт виски руками, – на полном самофинансировании и окупаемости.
     – Понятно, – тянет. – Но нам-то это, что дает?
     – Как что? – улыбается Феликс. – Как минимум то, что комендант общежития теперь сам выдаёт и забирает ордера, сам устанавливает квартплату?
     – Это я поняла, но что с того?
     – А то, что комендант общежития в отличие от директора крупного военного завода человек местный, а не назначенный Бог весть откуда. А значит выйти на него земляку, прожившему в городе всю жизнь, большого труда не составит, тем более, если пообещать ему, платить за его восьми квадратную комнатёнку в два раза больше, чем тот же полковник напротив и в четыре, чем наш сосед-бригадир завода справа.
     – И такой человек, – радуется жена, – ты?!
     – Правильней сказать – мы! – смеётся. – Ну, а точней мама, которая ещё в юности работала на этом заводе вместе с будущим комендантом общежития в их ведомственном детском садике, куда меня, кстати, ещё малышом водили.
     – Здорово!
     – Но квартплата получилась: мама не горюй! – вздыхает парень. – Дороже даже, чем родительская трехкомнатная «хрущевка», где они вместе с семьей брата теперь прописаны.
     – Зато без войн, не то, что в прошлый раз в Минной гавани, за место под солнцем.
     – Пока только за место под звездами, – вздыхает Феликс, – за солнце… ещё предстоит побороться.
     – Опять?
     – Ну-у, – неохотно тянет, раздумывая, – не хотел говорить.
     – Да уж, говори, – машет рукой, – раз проговорился.
     – Да нечего говорить-то, – вздыхает Стариков. –  Наш сосед-бригадир жалобу куда-то накатал, а ещё поймал меня на выходе их общаги, – усмехается, – грозил всей бригадой придти разбираться.
     – И что ты? – пугается Малышка.
     – А что я? – беззаботно машет рукой. – Этого-то «гегемона», как старпома с Базового тральщика в прошлый раз на юте «Антилопы», в политотдел не потащишь. Пришлось предложить ему, как детям во дворах положением отцов и связями не мериться, а выяснить отношения по-мужски: спокойно и один на один. Если, конечно, он захочет, да на всякий случай напомнил, что Рамбов, мой город, родной, а не его. Это ведь я домой вернулся, а вот откуда он тут появился ещё посмотреть нужно.
     – И что он?
     – Да ничего, – смеётся Феликс, – хорохорится. Ну, да черт бы с ним, тут другое…
     – ???
     – Жалко его, их, – понимаешь? – правда, жалко! Он говорит, что когда у них младшая в прошлом году родилась, ему на заводе комсомол твердо натвердо наобещал помочь эту комнату получить. Вот они и ждали целый год, пока из неё прибалтийские рабочие съедут, они тут на заводе какой-то спецзаказ дорабатывали.
     – Так почему ж им не дали?
     – Ну, я ж говорил, – жмёт плечами. – Общежитие на самоокупаемости, платить двойной тариф за вторую комнату бригадир, отказался, надеясь, что комсомольская организация завода за них заступится.
     – А комсомольская организация, – вздыхает Малышка, – как раз к этому времени почила в неизвестном направлении.
     – Точно, – кивает Феликс. – И мы с тобой вдруг на радость коменданта обанкротившейся Общаги свалились ей на голову, согласившись платить не двойной, а четвертной тариф, да к тому ж мне  пришлось пообещать обслуживать их охранно-пожарную сигнализацию в первую очередь, бесплатно и по звонку.
     – Бартер?
     – Точно, – кивает парень. – Теперь во всем один бартер: ты мне – я тебе!
     – Я поняла, поняла. А что бригадир-мастер?
     – Я что бригадир? – вздыхает и Феликс. – Говорит, что он это так не оставит, будет писать жалобы везде и всюду, пока не вышвырнет нас отсюда.
     – Куда?
     – Его это не волнует.
     – Хорошие дела.
     – Лучше не придумаешь, – азартно блестят глаза мужа.
     – Что же делать?
     – Хороший вопрос!
     – А главное новый, но всё же –что?.
     – Как что?.. Как всегда!
     – «И вечный бой…» – вздыхает Малышка.
     – «…Покой нам только снится…», – привычно горят глаза Феликса.
     – С тобой не соскучишься.
     – С тобой тоже, – радуется. – «…Летит, летит степная кобылица…», – продолжает азартно цитировать строку Александра Блока.
     – «…И мнет ковыль», – грустно завершает жена.
     – Ну, а ещё какие тут странные люди проживают, – нарочито бодро, чтоб поддержать свою Малышку, трет ей ладошки Феликс, нежно целуя её в носик и глаза. – Впрочем, в странное время беспутья и люди вокруг все странные, беспутные…
01.07.2019г.

Автор, как обычно, приносит извинения за возможные совпадения имен и описанных ситуаций, дабы не желает обидеть кого-либо своим невинным желанием слегка приукрасить некогда запавшие в его памяти обычные, в сущности, житейские ситуации. Все описанные здесь события, диалоги, действующие лица, безусловно, вымышленные, потому как рассказ является художественным и ни в коем случае не претендует на документальность, хотя основа сюжета и взята из дневников и воспоминаний друзей, товарищей и соседей  периода 1992-1995годов в период так называемого «беспутья».
     Автор благодарит критика и корректора (ЕМЮ) за оказанную помощь и терпение выслушать всё это в сто первый раз.



















«Люди и… кошки»
Второй рассказ во вторую повесть «Общага или беспутье» для  книги «Феликс»

     …Начало девяностых.
     Зима. Идет мягкий пушистый снег. Вечер.
     В окнах заводского общежития на улице Федюнинского в одном из пригородов Ленинграда горит тусклый желтый свет от редких вольфрамовых ламп.
     Недавно прибывшая к месту постоянной дислокации молодая семья офицера запаса, уложив годовалого сына и трёхлетнюю дочь в свои кроватки, разборные кресла, плотно прижатые к их полутора спальной тахте, делятся своими впечатлениями от первого прожитого дня на новом месте.
     – «И вечный бой…» – вздыхает Малышка.
     – «…Покой нам только снится…», – привычно горят глаза Феликса.
     – С тобой не соскучишься.
     – Точно, – радуется. – «…Летит, летит степная кобылица…», –  продолжает цитировать.
     – «…И мнет ковыль», – грустно завершает известную строчку Александра Блока жена.
     – Ну-у, какие тут, в общаге ещё странные люди проживают? – нарочито бодро, чтоб поддержать свою Малышку, трет ладошки Феликс. – Впрочем, чего уж там: в странное время беспутья и люди в нём становятся странными, беспутными…
     …– Это уж точно!.. – вздыхает жена. – Вон, к примеру, Лариска из соседнего холла.
     – Кто-кто?
     – Ну, маленькая, худенькая такая, вечно несущаяся куда-то с вытаращенными глазами с кошкой на руках.
     – А-а-а, что-то такое видел, только не кошкой, кажется, а кошками, они у неё каждый раз разные.
     – Вот-вот, – вздыхает, – она сюда, к нам на четвертый этаж всех кошек со двора перетаскала, а те у неё в комнате не желают сидеть, томиться, чуть что – сразу за дверь, а она за ними бежит, вопит, по всем этажам и двору ловит их вместе с дворовыми мальчишками.
     – Ты знаешь? – грустнеет Феликс. – У нас в детстве, когда мы с родителями ещё в рабочих бараках за городом жили, была такая же невзрачная соседка-старушка, она тоже всех кошек и собак с улицы в дом тащила. Ох уж, сколько там, через стену к нам блох и тараканов лезло от неё, – жуть! Помню, родители как-то, не выдержав, вызвали санэпедемстанцию и участкового милиционера, – все-таки дети кругом, многие болели лишаем.
     – И что?
     – Ничего. Кошек забрали в приют, старушке выписали штраф, а она потом… несколько дней плакала, даже заболела.
     – Из-за денег?
     – Из-за кошек, говорила, что во время блокады, они ей жизнь спасли.
     – Как спасли?
     – Ну-у…. ела она их, иногда даже сырыми, не на чем, рассказывала, было тогда варить их, дров в городе… не было.
     – Ах... – с ужасом выдыхает Малышка.
     – Да-да! Время такое было, понимаешь? Вот она потом и не могла мимо них просто так пройти, не накормив их, не приласкав, в дом не принеся.
     – Да-а, – горько тянет. – Но здесь другое. Лариска-то наша тех кошек вовсе не кормит, она их просто так домой тащит, вот они и разбегаются от неё кто куда, сломя голову.
     – Может, она просто не успевает их покормить.
     – Вот уж не знаю, себя она накормить не забывает, да к тому же  за чужой счет.
     – Что значит за чужой?
     – А то и значит, – машет рукой. – Поставила я днём на кухне суп варить и отошла буквально на пять минут, чтоб детей уложить, пока он не закипает. Возвращаюсь, а там из нашей большой кастрюли Лариска прямо руками ложкой мясо вылавливает и ест.
     – Как это… ест?
     – А вот так… ест.
     – Ну-у, и ты? – округляет глаза Феликс.
     – А, что я? – разводит пуками. – Спросила, мол, вкусно?
     – А… она?
     – Говорит, что вкусно, мол, она решила  пробу снять.
     – А… ты?
     – Говорю, что так нельзя, что у нас, слава Богу, ещё пока не коммунизм, и что я всё утро для этого супа по магазинам с детьми за продуктами бегала, потом их чистила, резала, варила.
     – А она?
     – Молодец, говорит, хороший суп получился.
     – Да-а, уж! – вздыхает потрясённый Феликс. – У неё видно по поводу коммунизма другое мнение имеется.
     – Возможно, что и другое, но выливать такое количество продуктов жалко, объяснить ей что-то о правилах поведения невозможно, она, кажется, вообще мало что понимает, в лучшем случае, в качестве компенсации принесет какой-нибудь свой кусок мяса взамен съеденного, – сокрушается Малышка. – В общем, пришлось отдать я ей наш суп вместе с кастрюлей, всё равно я в той кастрюле теперь ничего для семьи приготовить не смогу, примета плохая.
     – Правильно сделала! – задумчиво выдыхает Феликс. – Интересно, откуда она вообще тут взялась, ей же, похоже, не в общежитие жить нужно, ей…лечиться нужно.
     – Нужно, – кивает Малышка. – В магазине на углу общаги соседки про неё говорили, что она на заводе вроде каким-то кладовщиком работает, даже мужик, что ли, у неё когда-то был, – вздыхает, – да погиб при странных обстоятельствах, а она от расстройства… менингитом в прошлом году заболела.
      – И что ж с того? – возмущается муж. – Это ж не повод сумасшедшую с нормальными людьми в одной общаге держать.
     – А куда её девать-то? Медики не видят основания для её изоляции, не буйная, говорят, да и изолировать-то теперь просто так не получится, теперь только по суду. А кто в суд-то пойдёт на неё заявлять? Кому возиться охота? Да к тому ж на работу она ходит вовремя, исправно, претензий, вроде, нет. Да и заводу не до неё, он, бедолага, говорят, третий месяц стоит без дела, не работает, зарплату людям не платит, заказов нет, вот-вот закроется.
     – Да-а, дела-а, – обречено, тянет Стариков. – И как же ты потом готовила?
     – Так и готовила, – улыбается, – достала нашу старую плитку.
     – Ту самую, что… с «Антилопы»?
     – Ту самую, – грустно кивает, отворачиваясь и пряча слёзы.
     – Да-а, – снова тянет Феликс. – Всё возвращается на круги свои. А, помнишь?.. – вдруг оживает. – Мы тогда ещё и утюг, и кипятильник, и электрочайник купили в нашу комнату.
     – Помню, – улыбается. – Всё нашла, кстати. Как и там, теперь буду готовить исключительно в комнате, – вздыхает. – Так и проще, и спокойней.
     – Ну, и правильно, – хмурит брови Феликс. – Вот только, наверно, всё это по противопожарной безопасности не положено.
     – Чего это не положено?.. Это ты где такого поднабрался, в своём новом кооперативе? – сердится. – Здесь так все делают. На общей кухне все равно в трех четырех конфорочных плитах лишь две конфорки исправны, да и те через пень колоду работают, а уж какой там зверинец на кухне разведен – жуть!
     – Да, ладно-ладно, я так просто… предупредить, – вздыхает Феликс. – Смотри только аккуратней, не оставляй без присмотра.
     – Да хорошо, хорошо, – успокаивается Малышка. – А помнишь, как мы там обои клеили, потолок белили?
     – Конечно, помню, мы тогда с тобой в самодельный клей из муки и крахмала добавили какие-то противогрибковые и противонасекомные приправы, что нам твоя мама прислала.
     – Дуст! – смеётся девушка.
     – Неважно, главное то, что вонючий был, – страх! – всех клопов и тараканов, а заодно и соседей на целую милю от нашей комнаты отогнал.
     – Да помню, помню, – хохочет. – Он и нас чуть бы из комнаты выгнал, да и спать-то не на чем было. Ты тогда свой матрас с корабля на первое время принёс и, пока мы эту тахту не купили, а Шурик нам её туда не доставил, спали на нём прямо на полу, очертив круг вокруг себя карандашом «Машенька», вокруг которого полчища насекомых, что вурдалаки, носились, боялись перешагнуть линию.
     – Да уж! – брезгливо морщится Феликс. – И как мы с тобой всё это выдержади?
     – Ума не приложу, – хитро блестят глаза Малышки. – А помнишь, как мы притащили туда в комнату Тошку, двухмесячного щенка, родившегося у вашей дивизионной дворняги Чуни, прибившейся как-то к рубке дежурного.
     – Да-да, – нарочито строго подхватывает муж. – Он не давал нам спать по ночам, зовя играть в коридор и на улицу, тявкал непрестанно, пришлось отнести его обратно на «Антилопу», вручив заботу над ним боцману.
     – Интересно, где они теперь?
     – Чуню, говорят, забрали морские тральщики, уходя в Калининград, – потухают глаза Феликса. – А Тошку замполит взял к себе, увольняясь в запас, увез куда-то домой, на Украину.
     – Олег Анатольевич?
     – Точно, – вздыхает Стариков. 
     – Так ведь он вроде бы не собирался увольняться.
     – Замполитов после нас почти сразу попросили на выход. Мне про то, наш дивизионный механик, Рыбалов поведал.
     – А его-то, ты здесь, откуда видел?
     – И его… тоже попросили! – жмет плечами бывший офицер. – Он к нам в головной офис заезжал, в сторожа устраиваться, там и видел.
     – А как же Антилопа? – дивится Малышка. – Он же должен был её по осени вести куда-то на Ладогу.
     – Не на Ладогу, а за Ладогу, в Старую Руссу, – вздыхает. – Свёз уже, говорил, но не успел ещё вернуться, как узнал, что неожиданно пришёл приказ о его демобилизации и передислокации оставшихся кораблей.
     – А как остальные?
     – Про остальных ничего не знаю, – грустно давит Феликс. – Но думаю, что и они скоро все пойдут в народное хозяйство, будто оно резиновое и ждёт нас всех здесь с распростертыми руками.
     – А помнишь?.. – отвлекает его Малышка. – Как ты притащил кошку?..
     – Это не я притащил, – снисходительно улыбается. – Это ты её приметила во дворе.
     – Я-то приметила, – смеётся жена, – а ловил-то ты.
     – Этого я уже и не помню, зато помню, что она тоже спать по ночам не давала.
     – Не давала, – хитро кивает. – Она тоже играть с тобой хотела, а ты её за то тапком по макушке настучал.
     – Ну, так было за что, вот и настучал слегонца.
     – Так вот она и сбежала из-за тебя, той ночью.
     – Вовремя сбежала, – беззлобно улыбается Феликс, – она мне ж напоследок в ботинок по большой нужде сходила.
     – Это она тебе отомстила.
     – Нашла способ. Подумаешь, чуть-чуть потрепал для острастки.
     – А помнишь, наш утренний паровозик в душ? – шепчет Маришка. – Тебе на подъем флага, мне на завод к семи тридцати, и мы идём около шести по пустому длинному коридору из нашей самой дальней комнаты, обнявшись, друг за другом гуськом паровозиком из Ромашкова и гудим: «Чух-чух, чух-чух, ту-ту-у-у»!
     – Помню, – хитро улыбается муж. – А ты помнишь дни нашего дежурства по уборке того самого коридора, и кухни, и туалета, и душа? А тут, кстати, как?
     – Тут не так, – вздыхает Малышка, нехотя выныривая из того непростого, но очень счастливого времени. – Здесь за каждой комнатой закреплена территория ответственности в общих  местах пользования, и каждый убирает только её.
     – Можно и так, – жмет плечами. – И что за нами записано?
     – Кухня.
     – Та самая… со зверинцем?
     – Угу.
     – И не уж-то целиком?
     – А кому легко? – улыбается жена. – Мы ж с тобой последние здесь въехали, вот нам самое хлопотное место и приписали.
     – Странно, а я всегда считал, что туалет более хлопотно.
     – Ты бы видел ту кухню.
     – И что там такого страшного, кроме насекомых?
     – Та-ам, – таращит девушка глаза. – Плита, не просто не работает, она, кажется, целое десятилетие не мылась, а про раковину, окно, стены и пол я и говорить не стану.
     – Так может с неё и начнём наш ремонт на новом месте.
     – Ты что, Феликс, с ума сошёл? У нас с тобой что… деньги лишние есть?
     – Ну, так ведь отмывать придется.
     – Ничего, отмою как-нибудь, – вздыхает. – Это моя забота, а ты лучше узнай, где здесь можно ремонт плит заказать, а заодно и обои купи для нашей комнаты…
     – Как скажешь, товарищ жена, – нарочито бодро шепчет мужи и ласково, целуя в носик, трет ей ладошки. – Ну-у, а ещё про каких странных людей, подстерегающих нас здесь, ты мне расскажешь?..

Автор, как обычно, приносит извинения за возможные совпадения имен и описанных ситуаций, дабы не желает обидеть кого-либо своим невинным желанием слегка приукрасить некогда запавшие в его памяти обычные, в сущности, житейские ситуации. Все описанные здесь события, диалоги, действующие лица, безусловно, вымышленные, потому как рассказ является художественным и ни в коем случае не претендует на документальность, хотя основа сюжета и взята из дневников и воспоминаний друзей, товарищей и соседей  периода 1992-1995годов в период так называемого «беспутья».
     Автор благодарит критика и корректора (ЕМЮ) за оказанную помощь и терпение выслушать всё это в сто первый раз.
































«Люди и… собаки»
Третий рассказ во вторую повесть «Общага или беспутье» для  книги «Феликс»


…– Да вот, к примеру, соседи слева тоже весьма необычные, – задумчиво вздыхает жена. – Они чуть моложе нас, им лет по двадцать не больше, вроде как первый год вместе, молодожёны, ребёнку едва-едва три месяца исполнилось.
     – И что с этими-то не так?
     – Да всё вроде б и так, – жмет плечами Малышка. – И ребята вполне, казалось бы, нормальные, улыбчивые, весёлые: оба из Украины, приехали на завод года два или три назад по комсомольскому призыву на заработки, здесь познакомились, женились, родили дочь, а теперь вот домой возвращаться собраться, да никак решить не могут к кому.
     – Как это к кому?
     – Ну, он с восточнрй Украины, из-под Мариуполя. Родители богатые, квартиру им четырех комнатную купили, ждут, но она-то из западной Украины, из-под Львова, ни в какую хочет на восток, говорит – лучше здесь, в общежитии будет жить.
     – Вот же глупцы, жизни не знают! Чего ж тут думать? – выдыхает Феликс. – Нужно ехать туда, где жильё отдельное, а там уж дальше решать, что и как. Дом у семьи там, где ей хорошо и уютно, а всё остальное – это не важно
     – Так то оно так, – соглашается жена. – Да у них там какие-то разногласия между западом и востоком.
     – Какие ещё разногласия?
     – Ну, вроде как они между собой, что кошки с собаками, язык у них вроде как разный, не понимают они друг друга.
     – Какой ещё язык? – жмёт плечами парень. – Русский язык он и в Африке… русский.
     – Так в том то и дело, что у них он у них свой, разно диалектный. 
     – Ну, тебе, как профессиональному лингвисту это, конечно, лучше известно. Но подумай сама: как можно, переехав из одной области в другую каких-то сто-двести, да пусть даже пятьсот километров в пределах одной республики, друг друга перестать понимать, ходя в одни и те же школы, библиотеки, театры, кинотеатры.
     – Понимаешь, они не перестают понимать, даже мы их тут без труда понимаем, – вдыхает девушка. – Они не хотят понимать.
     – Не хотят?
     – Ну, конечно.
     – Да-а, – тянет Феликс. – Об этом я не подумал. Это пожалуй посерьезней будет. – И помолчав, добавляет, – Помню, когда к нам из деревни Новгородской области бабушка приезжала, я её тоже не сразу понимал, но вообще-то её словечки: – ох, тошнешеньки! –мне так очень даже нравились. Я их после в школе говорил, – все удивлялись.
     – А эти не удивляются, эти психуют, истерят.
     – Как они вообще там вместе живут?
     – Да так вот и живут: едут по России-матушке друг от друга куда подальше и говорят не на родном диалекте, а на современном русском классическом, – задумчиво улыбается Малышка. – И вот только, по-видимому, поэтому уже здесь, у нас,  не зная и не задумываясь кто откуда, влюбляются друг в друга, как близкие, родственные по менталитету души.
     – Ну и, слава Богу, что… влюбляются. Так и надо эту средневековщину вытравливать! Но, а что тогда с этими не так?
     – Так они ж мало того, что влюбляются и любя по поводу своих истоков друг с другом лаются, так они ж ещё и псину зачем-то в дом притащили.
     – Ко-ого?.. – таращит глаза муж. – Собаку?
     – Угу, – кивает жена. – Мопса, кажется.
     – Что за «мос-па» такая?
     – Да не моспа, а мопса! Ну, маленькая такая собачонка, с вытаращенными черными глазками и звенящим лаем.
     – И зачем она им?.. Для лучшего перевода своих диалектов?
     – Да кто ж их поймет, – жмёт плечами. – Говорят, мол, скучно одной дома жене, пока муж на работе.
     – Как это одной? – дивится Феликс. – А дочь?
     – Вот и я про то, – кивает Малышка. – Она и так её вечно одну в комнате оставляет, а та там плачет, пока мама где-то по общаге шарится.
     – А гулять-то она её хотя бы раз на улицу вывозит.
     – Не знаю, – жмёт плечами жена, –  я за весь день ни разу её с коляской в руках не видела.
     – Так ведь псину-то точно по часам выгуливать придётся, а то та ждать не будет, все углы в  доме «облагородит».
     – Конечно, нужно, да она про то вряд ли думала, – машет рукой девушка. – Вот и звенит теперь по всей общаге вой дуэтом: ребёнка и собаки… Жуть!
     – Да-а, – тянет муж. – Хорошенькие дела.
     – Представляешь, какая какофония на всем этаже тут днём стоит, переборки-то между нашими комнатами тонкие, в один кирпич.
     – Представляю, – шепчет Феликс, – машинально убавляя и без того еле слышный звук на их маленьком переносном пятидюймовом «Шилялисе», приткнутого в угол на крохотном кухонном столике.
     – Да это-то б ещё ладно… – задумавшись, непроизвольно по-детски горько машет рукой уставшая Малышка.
     – Что-то ещё?.. – не на шутку настораживается муж.
     – Да, вот и не знаю, как это сказать.
     – Да уж скажи, как-нибудь, как есть, так и скажи.
     – Они там с какой-то подругой с пятого этажа на ночь мужьями меняться затеяли.
     – Как это мужьями… меняться? – округляет глаза Феликс. –Они у них что, туфли или перчатки?
     – Не знаю, – с ужасом шепчет Малышка.
     – Откуда знаешь?
     – Так она ж сама сказала, – почти плачет глаза.
     – Да врёт, наверно.
     – Ох, если бы.
     – Да не может такого быть, – с жаром выдыхает Феликс. – У них же дочь только-только родилась, а они, извиняюсь, как свора собак бездомных на поляне в свадебном клубке.
     – То-то и оно, – горько вздыхает жена. – Она говорит, что в общаге все так делают, мол, это чертовски интересно, да и отношения коллектива укрепляются.
     – Она это только тебе говорила?
     – Да, нет же!.. – вскидывает глаза полные слёз девушка. – Всем рассказывала.
     – О-бал-деть! – по слогам тянет парень.
     – Точно-точно, – снова вздыхает Малышка. – Утром, когда мужики на работу ушли, они там, на балконе женским коллективом на утренние посиделки собирались: покурить, поболтать, да последние новости обсудить…
     – А дети как? – снова ужасается Феликс. – У них же у всех дети… маленькие, с ними-то особенно-то не разболтаешься.
     – У полковничихи, ты знаешь, дочь большая, да к тому же с ними не живет.
     – Да не уж-то и она, жена офицера, там с этими… рассиживается, да эту похабщину обсуждает?
     – Ну, она, положим, не обсуждает, – соглашается Малышка. – Она-то, как раз, сразу сказала той, чтоб не молола чепухи по поводу укрепления коллектива и не морочила никому голову своим распутством.
     – Молодец, полковничиха, не зря по гарнизонам поездила. Ну, а ты, что?
     – А я вообще… к ним не пошла.
     – И правильно сделала!
     – Сказала, что не переношу запаха дыма, – вздыхает. – Но всё равно даже из комнаты весь срам, что там происходил, слышно. Противно, – просто жуть!
     – Ну, остальные-то чего молчат?
     – А что остальные? – вздыхает. – Они слушают, смеются, будто всё так и должно быть, как в порядке вещей, аж рты от удовольствия пооткрывали пока фильм какой-то новый эротический обсуждали во всех подробностях: и кто, и как, да в какой позе…
     – А-а-а, – задумчиво тянет муж, – так  вот, что они вчера по видику на кухне всей «компашкой» смотрели. И где только такую аппаратуру взяли? – телевизор с кассетой, её в простом магазине не купишь, да и цена, поди, как годовая зарплата командира корабля.
     – Так то ж двойка молодожёнов.
     – Какая ещё двойка?
     – Ну, телевизор и видеомагнитофон в одном корпусе, – поясняет жена. – Про то она тоже хвасталась. Им её родители со Львова прислали на рождение внучки. Там у них на границе теперь грандиозная барахолка, на ней за наше вторсырьё всё, что угодно, обменять можно. Говорят, что все помойки Союза теперь туда на продажу челноки везут.
     – Понятно, – вздыхает Феликс. – Вот почему Жиканов меня спрашивал, где тут у нас в Питере свалки металлолома имеются.
     – А его-то ты, где видел?
     – Да не видел, слышал, – снова жмёт плечами муж. – Он мне днём в контору звонил, говорит, – телефон механик дал.
     – Да не уж-то с Минной гавани?
     – Ну, а откуда ж ещё?
     – Так они ещё там? – радуется упоминанию о прошлой жизни Малышка. – А говорили, что всех уже куда-то передислоцировали.
     – Там-там! Говорит, что штаб ещё на какое-то время там задержится.
     – А что ещё рассказывал?
     – Да ничего такого: сказал, мол, времени нет, хотя в море теперь и не ходят, не на чем, но и зарплату платят с задержками, зато все оставшиеся исключительно заняты коммерцией.
     – Какой ещё коммерцией?
     – А вот про то он не говорил, – вздыхает Феликс. – Но, судя по всему, той самой барахолкой и заняты. Видать всё, что там у них на помойках валялось, уже попродавали, вплоть до якорей списанного крейсера, что десять лет на молу валялись,  которые когда-то на «Антилопу» повесили числиться.
     – Ну, да ведь это наверно и неплохо даже?
     – Не знаю, – в третий раз жмёт плечами муж. – Может и неплохо, помоек поубавится, да денег народ подзаработают. Да к тому ж это, пожалуй, лучше, чем всей общагой от безделья стриптиз по телевизору смотреть, да с соседскими женами подсмотренные позы испытывать, да обсуждать со всей общажной коммуной, мол, у кого, что и как из этого вышло.
     – Да, уж? – вздыхает Малышка.
     – Хотя-я-я, – горько тянет Феликс. – Как подумаю про то, что офицеры флота Российского, как последние бездомные псы по барахолкам носятся и что-то продают, пусть самое никчемное, вчерашнему и, уверен, завтрашнему врагу Отечества, то дрожь разбирает. Всё это беда, и куда как большая, чем распутье наскучившей друг дружке пары вчерашних комсомольцев.
     – Ты так… думаешь?
     – Уверен! – сверкают от безысходной ненависти к ситуации, в которой вдруг в один миг оказалась вся страна, Родина, серые глаза парня. – Эти – просто сучки, а те – волки, псы безродные!..


     Автор, как обычно, приносит извинения за возможные совпадения имен и описанных ситуаций, дабы не желает обидеть кого-либо своим невинным желанием слегка приукрасить некогда запавшие в его памяти обычные, в сущности, житейские ситуации. Все описанные здесь события, диалоги, действующие лица, безусловно, вымышленные, потому как рассказ является художественным и ни в коем случае не претендует на документальность, хотя основа сюжета и взята из дневников и воспоминаний друзей, товарищей и соседей  периода 1992-1995годов в период так называемого «беспутья».
     Автор благодарит критика и корректора (ЕМЮ) за оказанную помощь и терпение выслушать всё это в сто первый раз.
















«Люди и… люди»
Четвёртый рассказ во вторую повесть «Общага или… беспутье» для книги «Феликс»


     …Начало девяностых.
     Зима. Идет мягкий пушистый снег. Вечер.
     В окнах заводского общежития на улице Федюнинского в одном из пригородов Ленинграда горит тусклый желтый свет от редких вольфрамовых ламп.
     Недавно прибывшая к месту постоянной дислокации семья уволенного в запас офицера, уложив годовалого сынишку и трёхлетнюю дочурку в свои кроватки, – разборные кресла, плотно прижатые к их полутороспальной тахте, – делятся впечатлениями первого прожитого дня на новом месте, сидя за небольшим столиком у двери восьмиметровой комнатёнки:
     – «И вечный бой…» – вздыхает молоденькая, двадцатитрехлетняя жена.
     – «…Покой нам только снится…», – весело подхватывает её двадцатишестилетний муж.
     – С тобой не соскучишься, – улыбается девушка.
     – Точно, – радуется парень. – «…Летит, летит степная кобылица…», – продолжает, смеясь, цитировать.
     – «…И мнет ковыль», – со вздохом завершает его Малышка любимую ещё со школьной скамьи строчку Александра Блока.
     – Ну-у, и… какие ещё странные личности проживают тут? – нарочито бодро, чтоб поддержать её спрашивает Феликс.
     – Да уж чего там? – машет рукой. – Люди, пожалуй, все очень странные. Чужая душа – потемки! А, помнишь? – вдруг весело улыбается, – Как сосед, мичман с морских тральщиков, в нашем общежитии у Минной гавани, – это ж ещё до начала Перестройки, кажется, было! – с женой поссорился и открыл стрельбу прямо в своей комнате из охотничьего ружья по картинам на стенке. А стенки-то там… у нас фанерные были, словно и нет их.
     – Помню-помню, – задорно улыбается парень, – только не поссорился он с ней, а поспорил.
     – Какая разница, поспорил, поссорился, главное, что палить во все стороны начал. И как только не уложил кого-нибудь?
     – Ну, перенервничал человек малость, – смеётся Феликс. – Да и как тут не занервничать, когда речь зашла о продаже ружья. Ей, видишь ли, денег на покупку запорожца не хватало, вот она это и сказала, мол, всё равно стрелять не умеешь, ни одной даже жалкой дичи с охоты ни разу не принёс, а так хоть польза от этой рухляди будет
     – И что?
     – Да, ничего! Вот он и решил ей доказать, что умеет стрелять: вначале вместо уток – пальнул с обоих стволов по воронам, что каркают в их окно каждое утро, как жена вечером, когда он со службы возвращается, а затем разгорячился – и по картинам на всякий случай.
     – Попал?
     – Не-е, – хохочет парень. – Да и не мог попасть, у него ж ружьё холостыми хлопушками заряжено. Это ж он так для острастки бабахнул, чтоб жену напугать, да от мысли о продаже отвадить. Ружьё-то ему то от деда досталось. Память! – многозначительно поднимает палец. – А на охоту он с друзьями товарищами так, просто, пообщаться ходит, отдохнуть от службы и… семьи.
     – Так вот почему, – смеётся девушка, – вы тогда с механиком так смело к нему в комнату отнимать оружие кинулись. Знали, что оно безопасное.
     – А вот и не знали!.. Откуда?.. Он про то лишь на партсобрании Бригады поведал. Пришлось ему признаваться, а то б вообще за решетку угодил, передали б дело в военную прокуратуру и всё. А так, повезло, отделался лёгким испугом: выговором по партийной линией, да конфискацией ружья в пользу замполита.
     – Что ж, правильно решили, – заключает Малышка. – А деньги-то тот, хотя б заплатил?
     – Не знаю, но, судя по появлению автомобиля у жены мичмана, – заплатил.
     – Эх! Хорошо то, что хорошо!.. – радуется жена. – А помнишь, как однажды сосед под нами, какой-то капитан-лейтенант по прозвищу, кажется, Колька-магнит со службы… размагничивания, с компанией домой заявился и врубил свой японский транзистор на полную мощность.
     – Как не помнить? – хмурит брови Феликс. – Ты ж мне тогда прямо на дежурный корабль через оперативного дежурного Минной гавани дозвонилась. Всех на уши поставила, сказав, что в общежитие нашествие хулиганов, мол, дочь от их канонады в крике заходится.
     – Да-да, – улыбается Малышка. – Никто его урезонить не мог. Вся общага сбежалась на этот грохот, а сделать ничего не может, мужиков-то, как на грех, в тот день никого дома не оказалась, – вздыхает. – Вся Бригада поднята по тревоге, а этот со своими дружками из вспомогательного флота дома отсиживается, балдеет, да ещё ночные оргии решил устроить. Мы, девчонки ему в дверь барабаним, а он забаррикадировался там, в своей конуре, да пуще прежнего громкость добавляет.
     – Эх, – прячет улыбку Стариков. – Спасибо нашему начальнику штаба, он, как прослышал про твой звонок, тут же прибежал меня на вахте подменил, послал порядок наводить.
     – А что ты, кстати, тогда сделал? – спрашивает жена. – Ты мне тогда так и не рассказал, как удалось этого умалишенного урезонить?
     – Да некогда как-то не было? – нарочито серьезно хмурится муж.
     – Он тогда после твоего скоротечного появления и затем исчезновения всю ночь по коридорам носился, грозил всех в политотдел вызвать.
     – Да он и вызвал, – не выдержав, хохочет Феликс. – Да только ему ж за ту выходку и досталось, а меня лишь слегка пожурили за нарушение техники безопасности. Я тогда ему кусок силового провода вырезал на вводе в комнату, – жмет плечами, –могло замкнуть, правда, но я аккуратно. Понимаешь, некогда тогда было с ним объясняться, корабли в любой момент могли получить приказ на выход. Вот и пришлось его комнату просто взять и основательно обесточить, – кто ему ночью кусок того провода на действующей линии восстановит? – а уж после, в гавани мы ему всё остальное доходчиво с ребятами объяснили.
     – И что он?
     – А что он?.. Жаловаться, естественно, в политотдел побежал. Говорил, мол, молодые лейтенанты совсем распоясались.
     – Ну, что ж, хорошо то, что хорошо… заканчивается!
     – Согласен! – серьезно кивает Феликс. – Кстати, совсем забыл, я ж по дороге домой тебе мандариновый сок купил, – достает из-под стола огромную трехлитровую банку. – Не смог пройти мимо.
     – Где взял? – радостно шепчет Малышка. – Мы ж с тобой уж как два года мандарины не ели, такие очереди за ними везде стоят, хотя и цена, казалось бы запредельная. А тут гляди-ка, такое богатство: три литра сока, это ж не меньше пяти килограммов фруктов.
     – Вообще-то я две банки купил, – виновато улыбается парень, открывая банку. – Да пока их тащил на четвертый этаж, одну банку на лестнице кокнул, слегка о батарею задев.
     – Жалко, – жмурится от удовольствия девушка, вдыхая аромат южного экзотического фрукта, нежданно празднично наполнивший их комнатушку.
     – А уж мне-то, как жалко, хоть и достались почти даром, кажись, ещё по догайдаровским ценам.
     – Видать срок годности выходит. Вот они и боятся, что испортится.
     – Возможно и так, только думаю, что уже вышел, – смеётся Стариков. – Вот они эти банки под шумок в овощном ларёчке при магазинчике и сбагривают побыстренькому.
     – Не знаю, не знаю, на вкус очень даже вкусно, чуть горчит только, – вожделенно выдыхает Малышка. – А, помнишь, – вдруг вспыхивает, – как мы с тобой на прошлое новоселье в общежитие у Минной гавани десять бутылок такого же вот мандаринового сока на весь экипаж твоей «Антилопы» купили.
     – По-омню, – мечтательно выдыхает Феликс. – Мы ж тогда прежде чем в ту комнату въехать с боцманом и механиком вначале замок двери вскрывали, затем опись имущества по всем правилам юриспруденции комиссионно с соседями составляли, а уж после и рукопашный бой на юте Антилопы с превосходящими силами соседнего дивизиона выдержали, и…
     – И… прямо на полу, – подхватывает жена, – посреди чужого барахла вместе с ребятами сидели и сок с булкой пили.
     – Да-а, – тянет муж. – Тогда его много было, в каждом магазине. Да и стоил он немногим больше, чем обычная бутылка лимонада.
     – Точно-точно, тара, дороже  шла.
     – Странно, однако, получается, – задумавшись, вздыхает Феликс. – А теперь всё наоборот выходит, сок  золотым стал.
     – А помнишь, как, однажды туда к нам, – загораются глаза Малышки, – твой школьный товарищ, Шурик приехал. Его видно Сам Бог мне тогда послал.
     – Конечно, помню. Тебе тогда нашу полутора спальную тахту привезли.
     – Во-во! Грузчики тащить её в нашу по нескончаемому комнату нескончаемому коридору отказываются, тебя нет, ты в море. И что мне делать? Как договариваться? Ума не приложу. Не тащить же беременной самой? А он «тут, как тут», слава Богу, быстро их на три бутылки сока с корабельным спиртом уговорил: сказал, мол, это самодельный ликер «Амарето», грузинский натур продукт из сока и чачи.
     – Точно, – хохочет Стариков. – Он тогда в Базу по каким-то делам приезжал и к нам заодно решил заскочить, проведать, а тут такое дело. Помнишь? Он и нас тем натур продуктом баловал, – цокает языком. – Ничего себе ликерчик получился: пятьдесят на пятьдесят. Вкусненько.
     – Вку-усненько, – смакует девушка, с удовольствием потягивая тот самый грузинский слегка просроченный мандариновый сок. – Кстати, вспомнила, он же и сегодня, вместе с женой приходил, тебя спрашивал, – вдруг огорчается. – Оба такие красивые в кожаных куртках, модные, как на парад, говорят, только-только на Сенной барахолке у корейцев купили.
     – А чего хотел?
     – Да видать, ничего… Обновки показать, да с тобой поболтать, давно не виделись. Я ему дала телефон твоего кооператива, диспетчера, куда ты пока временно на работу устроился.
     – Не грусти, – кивает Феликс. – И у нас всё наладится. Мы ведь теперь дома. Вот как-то устроились, работу нашли, зарплату обещают скоро выплатить. Купим и мы себе и детям обновки.
     – Да ладно-ладно, это я так, – улыбается Малышка. – У нас же всё есть, и без кожанок проживём. А где они теперь работают, служат?
      – Ну-у! Шурик-то – молодец, у них всё в порядке, – оживает муж. – Они ж ещё в прошлом году, до развала армии, успели домой перебраться. Сашку после трех непростых автономок перевели в НИИ на исследовательскую работу. Тема у него там какая-то… очень важная.
     – Да-да… – задумчиво жмёт плечами жена. – Всё это конечно здорово: ну, то, что перевели, но он после тех непростых автономок совсем седой стал, как старик, а ведь вы ровесники, одноклассники… Страшно!
     – Да, что там страшного-то, – по-мальчишески хорохорится парень. – Во-первых, ему эта седина даже идёт, солидности в двадцать шесть лет добавляет. А, во-вторых, он с неплохими деньгами и двойной выслугой домой вернулся, – важно поднимает указательный палец вверх. – Да под раздачу, сокращение, то есть, как мы с тобой не угодил, хватило видно у кого-то мозгов, хотя б что-то оставить на всякий случай.
     – Ненужно нам тех денег… и той выслуги, – жмется Малышка к мужу. – Помнишь, как мама твоя говорила: «У Родины сыновей много, а у меня только два», так вот у меня муж… только один и на все времена.
     – Да помню я, помню, – нарочито строго хмурит брови Феликс, нежно прижимая жену. – У вас баб, своя философия жизни, а у мужиков своя! – смеётся. – А он не говорил тебе, что кандидатскую работу пишет, скоро защищаться станет, получит научное звание, планируется к назначению доцентом, а вот куда жену на работу устроил, я как-то не спрашивал.
     – В двадцатый детский садик, – улыбается девушка. – Вместе с дочкой в ясельную группу пошла, чтоб и та под присмотром была, да и её недалеко от дома.
     – Здорово, вот бы и нам так.
     – Нам не получится, увы, теперь детей только с двух с половиной в сад берут, а нашему сынишке ещё и года нет, да и образование у меня непедагогическое.
     – И что с того? – жмёт плечами парень. – Я вон вчера в школе сигнализацию ставил, разговорился с директором, так она меня учителем физики или даже математики на любых условиях готова взять.
     – Как это? – округляет глаза Малышка. – Ты ж по гражданской специальности вообще… инженер-электротехник, какой из тебя учитель.
     –А что ей остаётся? У неё второй год две вакансии закрыть некем. Физику преподаёт кое-как на полставки географ, а математику – вообще химичка с музычкой. Вот она и зовёт любого с высшим образованием, лишь бы с современной обезумевшей детворой справиться мог. А у меня к тому ж почти четырехлетний стаж командира корабля! Уж, если когда-то с экипажем необузданной «Антилопы» справился, то, надеюсь, и со школьниками как-нибудь совладаю.
     – И что ты? Согласился? – радуется жена. – Это ж, точно, лучше, чем боевому офицеру с высшим образованием и опытом работы электромонтажником в кооперативе на побегушках подрабатывать, провода тянуть, да и денег, должно быть, в школе больше платят.
     – Ну, насчет денег, ты пожалуй загнула. В кооперативе за те провода раза в два больше платят, чем даже директору той школы. Да к тому ж, я ведь скоро не только в кооперативе работать буду, меня уже на ставку электромонтера на пульт охраны при ОВД берут, обещают стаж восстановить, но даже не в этом дело.
     – А в чем?
     – Обещали, как только вакансия освободится, переведут на офицерскую должность, – улыбается. – Буду, как прежде… на боевое задания по тревоге выезжать, охранять государственное имущество.
     – Ох, – пугается девушка. – Да ведь это ж… опасно.
     – Поверь мне, Малышка, – крепко прижимает её к себе, – не опасней чем на брандвахту в ликующую Балтику на стареньком чудом несписанном рейдовом тральщике ходить, когда там "ни сги" не видать, как и у нас теперь в комнате, кстати,– целует её в макушку. – А чего это ты шторы на балкон задвинула? Пусть хоть уличный фонарь в комнату светит, а то совсем, как в преисподней сидим, – направляется к окну. – Тоскливо, однако.
     – Да там… – тянет Малышка, и вдруг... всхлипывает.
     – Что там? – пугается за неё Феликс.
     – Та-ам, – нерешительно тянет.
     – Ну, говори же, говори, – недобрым светом загораются глаза Феликса.
     – Да ничего такого, там!.. Просто Надька с соседнего холла напротив нашего окна своё бельё развесила.
     – Как это… развесила? – нервно передёргивает плечами. – Ты что ль… ей разрешила.
     – Да ничего я не разрешала, – отворачивает лицо. – Наоборот, я ей говорила, что б она это убрала, мне бы и самой нужно пелёнки на ночь повесить.
     – А она?
     – Говорит, что я здесь новенькая, и не мне свои порядки тут наводить.
     – И какие ж у них тут порядки?
     – Говорит, мол, принято вешать бельё на любое свободное место на этаже, если перед своим окном места не хватило или оно уже кем-нибудь занято.
     – Понятно!.. – озадачено затухает Феликс. – И что тут не так?
      –Да ничего, конечно, – всхлипывает Малышка. – Всё вроде бы и так, правильно, удобно.
      – Так чего ж ты тогда расстроилась, глупенькая? – заглядывает муж в глаза своей любимой. – Ну, так и повесила бы где-нибудь на свободное место, у неё перед окном, к примеру, какую-нибудь нашего сынишки загаженную пеленку, – смеётся.
     – Да я и повесила, – отворачивается, пряча глаза.
     – Тут, что-то не так, – сердится муж, направляясь к окну.
     – Феликс, прошу тебя, не заводись! – шепчет любимая.
     – Ах, вон оно что, Понятно, – знакомым азартным светом разгораются его серые глаза. – А где, скажи-ка мне, эта мадам проживает?
     – Ни в коем случае, Феликс, не трогай… это!.. – вскрикивает жена. – Она тут всю общагу в страхе держит. У неё ухажёр какой-то местный амбал, с тремя сопровождающими каждую ночь приходит. А та банда, говорят, всех под себя на заводе подмяла.
     – Ну, если он местный, то я как-нибудь с ним по-хорошему разберусь, – сжимает кулаки Стариков. – Это к нашему счастью мой город детства, тут меня каждая собака помнит.
     – А если приезжие?
     – Ну, а уж если приезжие, тогда… тем более разберусь.
     Немедля ни минуты, но и не торопясь, Феликс босиком, забыв тапки, выходит на промерзший узенький общий балкон, прихватив с собой старенькую корабельную баночку-табуретку, некогда принесённую домой с корабля. Там, по балкону, без суеты и нервозности брезгливо двумя пальцами скинув на неё чужое ажурное нижнее бельё, которое кроме как в кино нигде больше и не увидишь, он следует до нужной двери, легко опознав её по развешанным перед ней бретелькам, лифчикам, стрингам, входящим в моду редким мужским плавкообразным трусам.
     – Так, внимание! – ревёт Стариков, во всю силу колошматя по хлипкой раме. – Немедленно откройте дверь и… приготовьте свои паспорта, удостоверения личности для проверки.
     – Что такое? Что случилось? – появляется в узеньком окне обескураженная яйцевидная голова незнакомого амбала, за спиной которого маячит ещё более перепуганная дама, одетая в неглиже.
     – Полиция нравов, – нервно хохочет Феликс, неистово сверкая глазами и, продолжая громко, насколько это, возможно, барабанить босой ногой в промерзшую балконную дверь. – Я тут вам бельишко для оргий прямо в логово разврата доставил.
     – Спасибо, спасибо, – глупо хрипит «питекантроп», инстинктивно отступая внутрь темной комнаты, кутаясь в занавески и придерживая хлипкую раму двери обеими руками, чтоб та не рухнула под ударами Феликса.
     – Имейте оба в виду, – несколько успокоившись, давит офицер. – В следующий раз всю эту вашу богадельню скину прямо с балкона, а к вам заявлюсь… с кем надо для проверки законности вашего пребывания здесь, в общественном месте.
     – Я понял, понял, – губами шепчет незнакомец. – Я… всё понял.
     – Табуретку, покрасишь и вернёшь, – окончательно придя в себя, выдыхает, наконец, Стариков и, в последний раз стукнув дверь, уходит, с грохотом поставив табуретку на пол балкона перед звенящим окном.
      Утром, свежевыкрашенная почему-то в розовый цвет, видно другого цвета ночью под рукой у заводской «банды» не оказалось, табуретка была найдена Малышкой посреди их общего холла с предупреждающей табличкой: «Внимание окрашено»…
10.07.2019г.

     Автор, как обычно, приносит извинения за возможные совпадения имен и описанных ситуаций, дабы не желает обидеть кого-либо своим невинным желанием слегка приукрасить некогда запавшие в его памяти обычные, в сущности, житейские ситуации. Все описанные здесь события, диалоги, действующие лица, безусловно, вымышленные, потому как рассказ является художественным и ни в коем случае не претендует на документальность, хотя основа сюжета и взята из дневников и воспоминаний друзей, товарищей и соседей  периода 1992-1995годов в период так называемого «беспутья».
     Автор благодарит критика и корректора (ЕМЮ) за оказанную помощь и терпение выслушать всё это в сто первый раз.