Декламация

- Ну вот, значит, и договорились. Ага.
Он повертел в пальцах бокал с высыхающим розоватым кружком на дне и пошёл к столику, где выпячивали грудь разнокалиберные бутылки. Надышанное пространство вокруг гудело неразборчивой мешаниной голосов. Выбрал себе пино нуар, восстановил полноту бокала и оглянулся вокруг. Теперь надо поговорить с Асей.

По разным углам роились очажки разнообразного трёпа. Где-то среди них была Ася. Он поплыл сквозь рваный гул разговоров, никем не замечаемый, как подводная лодка.

Ася была хорошо одета и убрана. Со вкусом. Какие-то мягкие складки переливчатого шёлка на груди, плотно обтянутые бёдра, искорки бижутерии, тонко подобранный оттенок губ. Она сидела на диване и рассеянно слушала какую-то свою подругу. Что-то о её последнем путешествии по Италии и Греции. Он подсел. Она потупилась.
- Асенька… здравствуй, рад тебя видеть.
- Здравствуй.
Подруга, почувствовав смещение внимания, как-то быстро иссякла и растворилась в человеческом бульоне.
- Был на твоей выставке. Очень интересные работы.
- Правда? Спасибо.
- Налить тебе чего-нибудь?
- Да. Хорошо бы. Красного.
Он постарался не отсутствовать долго, чтобы сохранить непрерывность разговора. Она ждала его, не поднимая глаз, и очень быстро выпила первый глоток.

- Что тебе рассказала Алёна?
- Что-то об её отпуске. Не очень интересно. Я слушала вполуха.
- Рассказы о чужих путешествиях обычно скучны. Веселее путешествовать самому.
- Это правда. Вы куда-то ездили на длинные выходные?
- Да, присовокупили ещё пару дней и сняли домик на океане.
- Что-нибудь сочинялось под шум прибоя?
Он рассмеялся:
- Нет, там было не до того. Большая шумная компания. Днём купание, вечером вино. Вино помогает общению, но для творчества лучше трезвость и одиночество.

Разговор тыкался вокруг да около, не находя темы. Она же сама накануне сказала, что хочет о чём-то попросить. Собственно, поэтому он и разыскал её в толпе. Но самому начинать не хотелось. Пусть делает свой первый шаг.

Он видел, что она робеет, и с трудом сдерживался, чтобы не обхватить немного ссутулившиеся, укрытые светлыми волосами плечи.

Каким-то скользящим полукасанием всё-таки на краткий миг приобнял её, почувствовал под рукой щекотную соломку светлых волос. Она не возражала, как-то даже оживилась и, наконец, нашлась, стараясь звучать пободрее:

- Когда мы увидим твою следующую книгу?
- Не знаю, пока таких планов нет.
- Жаль. Нельзя быть таким скрытным. Ты же знаешь, мы ждём. Я жду.

Похоже, становится “теплее”,  в смысле, ближе к теме. Но пока ещё не разговор, а прощупывание. Всё-таки они не настолько близкие друзья, чтобы легко вскакивать на общую волну. Так, дальние знакомые. Она очень хвалила его стихи, а он, в ответ, её живопись. Она явно отслеживала всё, что он делал на публику (а он делал немного), и иногда осторожно и как-то настороженно спрашивала, не прочтёт ли он ей чего-нибудь, чего никто ещё не слышал. Он отшучивался, отнекивался, что, мол, до поры не хочет отдаваться на растерзание публики. На самом деле, он не против был и поделиться, но не хотелось делиться с кем-то неблизким и за просто так. Вот если бы раскрутить её на что-нибудь, а то неинтересно.

- Я как-то не очень нуждаюсь в реакции публики. Оценить свои произведения могу и сам. Сказать, что они лучше вот этого и слабее вон того. Не склонен преувеличивать их значимость для мировой культуры.

- Ну как же. А донести свои переживания, открытия до почитателей?

- А что мне с того будет? Наверное, кто-то скажет: “Неплохо!” или даже “Как здорово!”. И что? Всё равно его переживания не идут ни в какое сравнение с теми, которые я испытывал, когда это всё сочинял. Похвалят, переключатся на другое и забудут. Я буду волноваться, а ничего в мире не изменится. Вообще ничего. Зачем тогда создавать это возмущение, поверхностную рябь?

- Некоторые способны переживать глубоко.

- Ну окей, а мне-то что с того?

- Почему ты думаешь только о себе? Почему бы не сделать что-нибудь для других? Просто так.

- О, у тебя получается, что я эгоист. Но это же не так, ты знаешь. Ну, то есть, все мы в какой-то степени эгоисты. Но я не больше других. Если что, готов помочь, поучаствовать в чьих-то проблемах, поддержать компанию. А стихи - это область личного. Моего личного. Это не какой-то там жизненно важный ресурс, которым непременно надо делиться. Мне они дороги, а остальные могут запросто обойтись.

Она опустила глаза:
- А что нужно сделать, чтобы ты поделился личным?

Жёлтый свет дальней лампы с трудом дотягивался до закутка, где они уединились, шарил мимо её лица, завешенного волосами, посверкивал в серёжке. Фоном гудело веселье. Он повертел вновь опустевший бокал, взял её бокал - тоже пустой:

- Давай, схожу налью.

Глядя глубоко в себя побрёл с двумя бокалами к бутылочному строю. Не отвлекаясь на окружающее, чего-то налил. Придя, не сразу вспомнил, какой из бокалов её. Выпили по глотку - долго и молча.

Раньше его привлекали многие женщины. Их красота запускала какие-то вихри, что-то, казалось, обещала. Казалось, стоит подобрать ключик, и женщина раскроется, одарит чем-то волнующе ценным, никаким другим образом не достижимым, каким-то, не знаю, осязанием близкой души. Но женщины, готовые на встречный шаг, были исчезающе редки. Гораздо чаще они твёрдо столбили границы и уходили в глухую оборону. В конце концов он перестал видеть в них многообещающие скрытые дары, ждать что-либо. Они как-то скучно опустели, упростились и перестали оживлять окружающее пространство, населять его загадками. Пропало желание что-то ради них делать, раз это заведомо кончается ничем. Впрочем, он надеялся, что всё ещё способен откликнуться на чужую инициативу, если бы такая случилась. Что вряд ли.

- Что ты можешь предложить?

Мужские и женские понятия о том, что важно и ценно, а что нет, очень различаются. Он не особенно надеялся, что она предложит то, что его заинтересует.

- Сложно это. Область нематериального. Какой найти эквивалент? Вдруг почувствовала себя нищей. Всё, что у меня есть - не то. Не борщ же предлагать. По известной формуле “путь к сердцу мужчины…”

- Меня неплохо кормят. Вряд ли ты этим сможешь меня удивить.

- Да, я знаю.

Он смотрел на неё, она - вниз на своё подрагивающее отражение в винном зеркале. Время в их уголке текло в тысячу раз медленнее, чем в окружающем улье. Сделав третий долгий глоток, он кашлянул:

- Может, всё-таки, тебе это не так уж надо? Переживаемо. Какие-то рифмованные строчки. Фигня, в сущности.

Она порывисто двинулась, но не нашла что сказать, и движение пресеклось, едва начавшись. Он дал ей ещё несколько длинных секунд, пожал плечами:

- Ты очень милая и на этой вечеринке самая красивая. Правда.

Поставив в разговоре точку, он оставил Асю и пошёл искать какой-нибудь кружок, подходящий для безответственной болтовни. Найти такой было нетрудно. Вскоре он уже был погружён в уютно-тесное подпространство из трёх-четырёх человек, где формулировались, ветвились разогретые вином мысли, взъерошенные щётками мужских бородок, приглаженные, приласканные матовой обнажённостью женских рук. Философский фимиам курился в уютной желтизне приглушённого света, остроты блёстками рикошетили в очках и бокалах. Он всё больше растворялся, смешивался с питательным интеллектуальным бульоном вокруг, и в какой-то момент обнаружил себя уже на волне вдохновения декламирующим какие-то глубокие сильные стихи. Декламировал он, как ему казалось, очень хорошо. И почему-то в этот момент перед ним лицом к лицу стояла Ася. Она смотрела прямо и как-то непостижимо, ускользающе трезво, разрумянившаяся и сосредоточенная. У неё были ошеломительные ключицы и  невероятный подбородок.

Когда он дошёл до поэтической точки и сорвал аплодисменты , она сказала что-то вроде “можно тебя на минутку?” и поволокла куда-то в пустоту, в полумрак. По дороге он мельком подумал, что нехорошо требовать от него какого-то важного разговора сейчас, в состоянии выпимши. И ещё, что надо бы напрячься и не ляпнуть чего-то такого, отчего утром пришлось бы болезненно морщиться.

Потом она долго и близко смотрела ему прямо в глаза, будто ища контакта как с инопланетянином.

- Послушай.

Видимо хотела убедиться в его кондиции - достаточно ли он трезв для серьёзного разговора и достаточно ли пьян, чтобы говорить без тормозов.

- Я боюсь, мы опять разбежимся, ничего не решив.
- Мы разве должны что-то решить? Что?
- Я знаю, что всё это для тебя не важно и даже не интересно. Но всё-таки. Скажи.
- А, ты опять об этом.

Её щёки пылали очень близко. Угольные глаза жгли, проникали в мозг, зондировали подкорку. Ниже глаз была гладкая шея, ключицы, и всё такое, куда заглядывать считается нескромным. На что же ты готова решиться?

- Ну хорошо. Я почитаю тебе. Лично тебе. Если ты согласишься слушать обнажённой.

Её взгляд перестал жечь. Как бы отпустил вожжи.  Расфокусировался. Ну всё. Сейчас что-то будет. Он мысленно прижал уши. Она закусила губу, сощурилась, вглядываясь в него как-то по-новому.

- Да. Я, кажется, понимаю тебя. Другой уровень искренности. Ты делаешь шаг, хочешь от меня того же. Давай выпьем.

Бокалы уже куда-то ушли. Он пошёл за новыми. Бурление вокруг увядало, катилось к закату. Хмель немного выветрился, проступила отовсюду общая неряшливость обстановки угасающего кутежа. Бокалов было много, но все использованные. Женские - со следами помады по краю. Чистый нашёлся только один. Слив в него остатки чего-то красного, вернулся к Асе.

- Вот, только один нашёл.
- Это ничего.

Она смотрела на него снизу вверх. Взяла бокал.

- Сядем.

Опустилась у дивана, прислонилась к дивану спиной. Он сел рядом, вытянув ноги. Она медленно отпила и передала ему бокал. Колючая напряжённость в ней сменилась медитативной рассеянностью. Словно она долго куда-то спешила, и вот пришла. Она даже, как усталый путник, принялась стягивать с себя туфли. Отложила их в сторону - косолапую горку из ремешков и каблуков. Вытянула ноги, пошевелила пальцами, затянутыми в паутинные коконы чулок. Сидя, он и она были на одном уровне, и она прислонилась к нему сбоку.

- Я должна была догадаться. Это раньше. А потом оскорбиться. И возмутиться. Крикнуть “нахал!” и дать пощёчину. Согласись, ты возмутителен.
- Конечно. Я был готов к пощёчине.
- Но, Боже мой! Как это здорово - знать, что нужно друг другу, и иметь возможность это дать. Слушай, это будет шикарный вечер. Обещаю приготовить что-нибудь изысканное. Изысканность должна быть во всём. Уложу волосы и надену бриллианты.
- Не переборщи с бриллиантами.
- Тебе понравится. Надо же, мне уже не терпится. Стоит снять табу, и фантазия ломится очертя голову на простор. Шампанское. Непременно шампанское и свечи. Неяркий колеблющийся свет. И много образов в рифмованных словах.
- Завтра протрезвеешь и пожалеешь, что тут наобещала.
- Это почему же?
- Да уж так. Моё обещание, конечно же, припомнишь и потребуешь исполнения. А про своё сделаешь вид, что забыла. Попытаешься замять. А, может, и в самом деле забудешь. Люди охотно забывают то, о чём им неудобно помнить.
- Безосновательные обвинения.
- Ни слова больше. До завтра. Зачем спорить, когда можно просто дождаться и убедиться?

Она дала поцеловать себя в губы, чего раньше не бывало, как бы более ценной печатью скрепляя договор. Он поднялся первым и, не оглядываясь, ушёл.