Долгое эхо - 2

Из всех многочисленных потомков стариков жить в деревне осталась только моя бабушка Нина, единственная дочь Нюты большой. Бабушке было шестьдесят семь, когда я родилась. Она высокая, худая как жердь, носила длинное коричневое платье, перешитое из маминого школьного, и разноцветные передники с  огромными накладными карманами. Волосы всегда были тщательно причесаны, уложены в небольшой пучок. Летом бабушка носила белоснежные косынки, зимой – серую почти невесомую шаль из козьей шерсти.

Ее любимой книгой был справочник народной медицины. Бабушка читала совсем плохо, по слогам. Поэтому дело продвигалось медленно. Я ходила в первый класс, когда она изучала статью про полынь. Эта трава сразу стала панацеей от всех болезней.
Когда мне исполнилось десять, бабушка открыла для себя чудесное растение с трудно произносимым названием, отыскала его в огороде и едва не свела всех в могилу. Оказалось, что растение ядовито и его можно использовать наружно, а не пить «по пять капель».

Ещё через два года бабушка справилась наконец с травами и приступила к разделу «Другие методы народной медицины». Лечение мёдом доставило мне огромное удовольствие, а уринотерапия в один миг излечила от всех болезней.
- Деточка, ты кашляешь? - спрашивала бабушка. - У тебя горлышко болит?
- Нет-нет, - отвечала я, мучительно подавляя желание откашляться, и убегала подальше, чтобы бабушка не успела влить в меня мутную желтоватую жидкость.
Другие бабушкины книги, «Справочник любителя-огородника» и «Церковный календарь», доставались по мере надобности для уточнения времени посадки овощей или выбора имени новорожденному члену семьи. За последним к бабушке всегда обращалась тётя Марина. Шлёпала пешком через лес из Васильевки, презирая общественный транспорт. Тяжело словно куль с бельём опускалась она на табуретку, вытирала кончиком платка вспотевшее лицо и, шумно отхлебнув из протянутого стакана, сообщала:
- Внучка народилась. У Людки.
Бабушка тянулась за календарём, находила нужную дату и выдавала список, из которого потом общими усилиями выбиралось нужное имя. Детей у тёти Марины одиннадцать, внуков и вовсе без счёту. Потому «Церковный календарь» здорово поистрепался.

С собственными детьми и внуками бабушка не церемонилась, полагаясь на память. Мама родилась тридцатого сентября, получив имя Вера. Здесь захочешь, не перепутаешь. Дяде повезло появиться на свет двенадцатого июля и стать Павлом. На моём брате и особенно на мне система дала сбой. Когда Лёнька впервые увидел этот мир, бабушка находилась в глубоком раздрае с дочерью. Очень уж не понравился ей будущий зять. И внук получил случайное, не связанное с датой рождения имя.
Моим первым детским воспоминанием стал широкий деревянный стол, стоявший в кухне. Я сижу на высоком табурете, касаясь подбородком его шершавой поверхности. Изучаю завитки и заусенцы, прослеживаю взглядом изогнутые дорожки, ведущие на противоположный край. Туда, где сидит Лёнька. Улыбается, щурясь от яркого июньского солнца. Бабушка раскатывает на угловом столике тесто, бормочет свои воспоминания.

- А родилась ты на Аграфену-купальницу. Всю неделю дождь лил. И мамка ваша здесь мучилась. Вишь пятна? Так и не отмылись!
Я поворачиваю голову. Старый покрытый пёстрыми ковриками диван внушает страх. Я родилась здесь? Как? И причём здесь пятна?
- Кровь! - шепчет Костя. Я вздрагиваю. Не хочу об этом слышать.
- И почто, говорю ей, рожать удумала! - восклицает бабушка, разрезая тонкий пласт на кривобокие квадратики и треугольнички.
Много лет спустя я загляну в её календарь. Аграфена окажется на три дня позднее моего дня рождения.
- Как же так! - начнёт оправдываться бабушка. - Я же точно помнила. И дождь лил. Как не Купальница?
Я обижусь, но и тогда не скажу, что дождь вообще ни причём, что существует подобная примета только в её старческом уме.
Но пока я об этом ничего не знаю, сижу за столом, пью теплое молоко с пенкой. Напротив – Ленька, совсем уже взрослый с тонкими усиками над верхней губой. Он скатывает из хлебного мякиша колобки и отдает мне.
- Будет над хлебом издеваться! - бабушка бросает на нас грозный взгляд. Она все видит. И Ленька прячет руки под стол, там лепит кругляши и незаметно передает мне.

А завтра – мой день рождения. Мне исполнится восемь лет. И я узнаю, почему меня назвали таким странным и редким именем – Аграфена. Завтра явится, наконец, мой отец, пропадавший невесть где всю последнюю неделю. Теперь я его совсем позабыла. Помню только одутловатое красное лицо с крохотными глазками-щелочками, густую растрепанную бороду да черную кайму под его ногтями. Он сунет мне красный петушок на палочке с прилипшими к нему крошками табака и станет требовать у бабушки обеда.
- Совсем очумел, черт, со своей водкой! - разозлится та. - У дитя родного рождение! - И швырнет в него пустую кастрюлю. Начнется перебранка. Я заплачу, забившись в угол.
- Не плачь, Воробышек, - шепнет Ленька и, взяв меня на руки, отнесет в лес на нашу любимую полянку и станет рассказывать разные чудесные истории до тех пор, пока я не успокоюсь.

Истории передались ему от мамы, из тех далёких счастливых времён, которых я не застала. Она ещё не разучилась улыбаться, разговаривая с сыном тихим ласковым шёпотом. На мою долю слов и улыбок уже не хватило.
Бедная моя мама! Только сейчас, много лет спустя, я по-настоящему смогла осознать всю горечь и неприкаянность её судьбы. Тогда же она казалась странной, непривычно молчаливой и равнодушной. Сколько слёз я пролила, чувствуя, что не любит меня мама, не обнимает и не целует. Только погладит порой по голове, взглянет ласково и, вздохнув о чём-то своём, толкнёт легонько в спину: «Иди, погуляй!»
Долгое время я считала маму немой с рождения, пока Лёнька не рассказал о том, молчит мама по собственному желанию, закрывшись в своём внутреннем мирке, куда не попадают страхи и горести мира внешнего.

Семью нашу в деревне считали странной. В памяти осталось одно летнее утро и хрупкая стрекоза, застывшая на узорной тюлевой занавеске. Я протягиваю к ней руку. Взмах! И тонкий полупрозрачный самолетик держит курс на солнце.
Камешек в окошко терраски. Черные хвостики, глаза цвета кофе – Мила.
- Привет, Морозова! Как дела? - деловито рассматривает бочку с водой, - грязно тут у вас.
Смеюсь. Тринадцать лет, а уже жизни учит.
- Что с тобой делать, Груня, не пойму, - срывает яблоко. Кислое. Яблоко уже на земле. Зачем срывала?
- А со мной ничего не надо делать. Со мной все в порядке.
- Ну, как же в порядке? Учишься, конечно, неплохо, но поведение! Учителям хамишь. А я отвечай.
- Тебя между прочим никто не просил отвечать!
- Анна Дмитриевна просила. Мы же вроде как соседи, а я староста.
- Староста в классе, где семь человек, - смеюсь я. - Первый парень на деревне, а в деревне один дом.
- Странно ты как-то выражаешься, по-старушечьи.
- Как умею.

Обиделась. Отвернулась, взмахнув длинными хвостиками. Поковыряла пальцем в щелке между рамами и пошла. Ну, и пусть. Не жалко. У самой калитки обернулась, в темных глазах молнией мелькнула насмешка.
- Ты зачем сказала биологичке, что никакой теории эволюции не было, а весь мир бог создал? Ты что, правда, во всю эту ерунду веришь?
- Верю, - еле слышно прошептала я.
- Темная ты личность! - сказала будто выплюнула Мила.
- Что? - я подбежала, схватила за руку. Мила испугалась.
- Так мама моя говорит.
- А что еще она говорит?
- Что темной родилась, темной и помрешь. Мать довели и радуются! А отец у тебя алкаш и брат припадочный! - бросила в лицо и убежала, хлопнув калиткой.

Не раз и не два слышала я подобные обвинения и каждый раз плакала от несправедливости и невозможности объяснить, казалось бы, очевидные вещи, что никто в нашей семье не хуже тех же Милкиных родителей. И пусть её отец, директор школы, пьёт он не меньше моего отца и жену колотит едва ли не каждый день. А мать Милки вышагивает по деревенской улице на высоченных шпильках, вечернем платье с кричащим макияжем на лице. Чем не сумасшедшая? Что и кому хочет она доказать своим видом?

Продолжение - http://proza.ru/2021/07/23/1646