гл. 1-8. Сироты взрослеют рано

ВОСЕМЬ КРУГОВ БЫТИЯ
или Жизнь Ивана Булатова

Семейный роман-эпопея

Книга 1. ТЕПЛО ПОД КРЫЛОМ КУКУШКИ
или Злые усмешки судьбы

Глава 8. СИРОТЫ ВЗРОСЛЕЮТ РАНО

Первая пахота «байстрюка». – Сложная межнациональная жизнь села. – Первая месть сироты. – Семейные заботы отца-вдовца. – Заживо ободранный конь. – Делёж пасхальных приношений.


*   *   *
Начав жить на подворье вторых своих опекунов, тринадцатилетний Ванька Булатов больше не подрабатывает на стороне, некогда ему. От зари до зари пашет только на семью Катрановских. Причём, в этом году впервые пахать ему пришлось в прямом смысле, хотя с плугом он еле-еле управлялся. Пахота – тяжеловатая работа для подростка, но Гавуня пощады не знает. Поэтому обсуждать или не выполнять его задания станет себе же дороже: вмиг схлопочешь по затылку, спине, заднице или по икрам несколько ударов кнутом или прутом, а то и палкой или верёвкой – это уж что под руки «доброму» дяде попадётся.

Однажды, в конце апреля, когда уже почти завершали пахоту, Катрану по делам пришлось на целый день отлучиться из дому. Беременная Милана не могла ходить за плугом, поэтому она только водила лошадь под уздцы. А за плуг встал Ванька. Изо всех силёнок давил он на рукоятки, чуть не повисая на них, чтобы борозды получались глубже, и изнемогал от напряжения. А в конце поля с большим трудом заносил тяжеленный плуг для разворота в новую борозду и снова чуть ли не висел на нём.

Во время этой пахоты подросток узнал, насколько злой характер, несдержанный язык и тяжёлая рука бывает у его молодой цётки – именно так по-польски стал называть он Милану по её же настоянию. И теперь он хорошо знает, что не просто кормится в новой «семье», а, по словам дяди Гавуни, зарабатывает себе на хлеб.

Гавуня тоже не скупится на подзатыльники и другие наказания. А наказывать своего подопечного Катраны начали с первого же дня его пребывания в их доме, вернее, на их подворье. Очень часто Ванькина кожа на спине и заднице бывала бордовой и распухшей от ударов, а затем покрывалась синяками и рубцами. Но несчастному подростку оставалось только смириться со своей участью и терпеть незаслуженную нелюбовь и жестокость опекунов.

В дом его попросту не пускали: нечего ему там делать. Может, боялись, что сворует что-нибудь? Но поселить прикормыша в доме Милана категорически отказалась: мол, и так объедает их этот проглот! И тут же добавила, как отрезала:
- Летом и осенью байстрюк* во дворе не замёрзнет, а зимой в овчарне будет жить с овцами. Там ему тоже достаточно тепло будет.

* Байстрюк – ребёнок-безотцовщина

За байстрюка Ваньке стало очень обидно, ведь у него были и мать, и отец. Были, да умерли. Но цётка только бровью повела, когда Гавуня впервые в сердцах обозвал Ваньку этим словом только за то, что тот плохо вычистил конский навоз. В семье Катрановских это прозвище вмиг закрепилось за ним, но в селе Ваньку так никто не обзывал: сирота, он и есть сирота, об этом все знали...

*   *   *
Соседние с Михайловкой сёла – Копанка с севера-запада, Гордино с юга, Препёловка с востока и даже более дальние Помпены с северо-востока – все они очень большие. Одних домов там сколько! А людей! Сам бог, наверное, им счёту не знает. В этих сёлах живут молдаване. Их язык Ванька знает плохо, но кое-что понимает.

А вот в Михайловке народ сборный и разный, хотя имеет в основном славянскую кровь. Живут здесь украинцы, их большая часть. Есть много поляков и русских, а вот белорусов мало. Каждый из славянских народов говорит по-своему, и слушать их интересно.
Очень мелодична и напевна украинская мова. С нею довольно схож белорусский говор с протяжными цяканьями в конце слов. Немного резче воспринимается на слух русский язык с его чтоканиями и шиканьями, но этот дискомфорт легко перекрывается его мелодичной напевностью. А вот польский язык кажется рубленным, гонористым и гжэкающим, в нём много свистящих и цокающих звуков.
Есть в селе также несколько семей с мадьярскими корнями, но венгерский язык Ванька вообще не знает. Живёт здесь и пара балканских семей, но далеко не всё можно понять в этой их сербской речи.

Языком межнационального общения в селе стал украинский. Но у михайловцев выработался весьма специфический его диалект, гармонично впитавший в себя лучшие особенности языков всех обитающих в нём национальностей.
Кстати, каждое славянское село в округе Михайловки имеет свой уникальный диалект. Да что там! Даже молдаване, и те не всегда понимают своих сородичей из более отдалённых и, в особенности, смешанных сёл, настолько разнится речь, например, буковинских и буджакских молдаван.

После украинской мовы русский язык является вторым в селе. Многие михайловцы из числа русских и украинцев владеют также польской речью, но слабовато. Возможно, так получилось из-за того, что местные поляки охотнее общаются по-русски или по-украински, настолько не нравится этим гордецам, что их родную речь так безбожно коверкают иноязычники...

Очень нравится Ваньке слушать разноязычные песни – раздольные и грустные русские напевы или бесшабашные частушки, украинские проникновенные мотивы и озорные прибаутки, а так же весёлые или за душу берущие белорусские мелодии. А ещё ему очень понравилась одна старинная сербская песня, большинство слов из которой он не смог ни раскумекать, ни запомнить. Но начало песни знал хорошо: «Тамо далэко, тамо е Србия...». Что-то очень щемящее и торжественно-душевное звучало в протяжных и печально звучащих словах этой песни. Совсем мало сербов в Михайловке, и очень скучают они по своей родине...

*   *   *
Сколько Ванька помнит себя, парни из соседних сёл всегда враждовали и дрались друг с другом. Иногда целыми сёлами шли стенка на стенку. А при случае молодые женатики и даже взрослые мужики по старой памяти тоже были не прочь намять бока наглым соседям, говорящим не на их языке.

Ванька всегда удивлялся: и чего эти дурни не поделят между собой? Ведь без особой причины дерутся! Вот перейдут тебе дорогу в молдавском селе, и получай горячих только за то, что ты хохол. А попался молдаванин под руки украинцам, то получает за то, что он не хохол. Так не лучше ли одним и другим выучить языки соседей и пусть даже с акцентом, но без драк, по-дружески разговаривать друг с другом. Ведь в добрососедстве жить намного лучше, чем во вражде. Поняв это однажды, со временем он кроме русского и украинского неплохо овладел польским и молдавским языками – учил их на слух, потому что грамоты почти не знал.

Дело в том, что его обучение в школе закончилось давно, и только едва начавшись. Он старательно исписал буквами всю тетрадку, которую бесплатно выдали ему в школе. Учитель отправил его домой за новой тетрадью, и без неё наказал даже не заходить в школу. Крепко обиделся Ванька на учителя, который не внял словам, что он сирота. В детской злости своей он решил, что назло ему со временем сам всему научится. Так и получилось впоследствии: на разных курсах и самоучкой Иван Васильевич занимался, можно сказать, всю жизнь...

В детстве и отрочестве Ванька никогда не понимал азарта драчунов, поскольку сам не любил драться. В обиду себя он, конечно, никогда не давал, и равного по силам соперника всегда на место ставил. Да и с более сильным обидчиком не раз схватывался из гордости или отчаяния. И тогда дрался беспощадно. Но никогда не терял рассудок. Правда, если была возможность избежать потасовки, всегда пользовался этим. Ну, не нравится ему мордобой. Есть в этом что-то унизительное для человека – и для того, кого бьют, и для того, кто бьёт.

Но драться приходится часто. Ванька ведь кто? Сирота. Его всякий обидеть горазд. И никто за него не постоит, кроме него самого. Родни у него немного, и двоюродные братья Петька с Гришкой далеко не каждый раз выручали его. Причём, совсем не потому, что боялись драться. Просто не всегда они бывали рядом, когда Ванька попадал в очередной переплёт.

Зато недругов у Ваньки хватает. Вот у богача дяди Игната Петренки трое сыновей – один ровесник и двое постарше. У Олексы Ромодановского семья тоже большая. У Байбаковых, Кайдановских и Быковских в каждом дворе по целой ватаге задир. Да и другие сельские пацаны не лучше. И почти все они между собой родственники. 

Отъявленных врагов у Ваньки нет, но и друзей мало. Кроме двоюродных Петьки и Гришки Булатовых с Серёжкой Глебовым, это Васька Понятовский и хромуша Федорко Дергунов. А с младшими двоюродными братьями, культяпкой Ванькой Булатовым и толстячком Сенькой Глебовым со странным именем Самсон, Ванька почти не водится. Ещё младше них Игнатка Булатов и Глебов Борька-пестун. Они просто родичи, вот и ладно.

С ровесниками отношения у Ваньки развивались с переменным успехом. Иной раз во время воскресных игр на лугу всё хорошо проходило. Другой раз тоже вроде бы ничего неприятного не происходило. Но вдруг ни с того, ни с сего его могли поколотить при первом же подозрении о якобы нечестных проделках.

А уж оговорить его могут всегда и запросто. Взять хотя бы того же Дрюню Коконова. Сам вытворит чего-нибудь, набедокурит, но отвечать за это не хочет, всегда на кого-нибудь покажет, когда его заподозрят в проделке и начнут расспрашивать, не он ли сад, виноградник или бахчу обнёс. Вредный и трусливый он, Дрюня. Из-за него Ваньке уже пару раз крепко попадало.

Вот в прошлом году летом дядька Андрей Дергунов перехватил Ваньку в селе и избил кнутом за то, что при выпасе лошадей старенького дядьки Семёна Петренки Ванька якобы не уследил за скотиной, которая потравила арбузы и дыни по краю бахчи. Кто на Ваньку перевёл вину, догадаться нетрудно. В тот день Дрюня пас лошадей недалеко от дергуновской бахчи, зазевался, а Ваньке из-за него досталось ни за что.

Защитить сироту оказалось некому. Никто из взрослых за него не заступился, потому что к огородному воровству и потравам отношение всегда было очень суровым. Но ведь Ванька не бывал на этой бахче! Только кому это докажешь, если сам-один живёшь и силёнками слаб. Не станет же дядя Николай кулаками выяснять отношения с мужчиной, поднявшим руку на подопечного племянника. Он только поговорил строго с Дергуновым, жандармом пригрозил. И на этом всё. Очень обидно стало Ваньке за то, что пострадал зря. И тогда впервые в жизни двенадцатилетний подросток решил сам за себя постоять, как сумеет.

При этом так уж получилось, что не очень долго вынашивал он план мести. Тот сам собой возник дня через три, когда вблизи Музатецких лугов Ванька в ночном выпасал лошадей дяди Николая – коня, кобылу и молодого жеребчика.

По ночам лошади обычно пасутся каждая на своей привязи – длинной верёвке, привязанной к вбитому в землю железному штырю-препону. Ванька как раз втыкал в землю штырь на новом месте для выпаса лошадей, когда его осенило: если их связать короткими уздечками, то можно хорошенько погонять по дергуновской бахче, как это делают взрослые при замесе глины с соломой. И пусть тогда лошади потравят арбузы по-настоящему! Хоть не обидно будет за незаслуженную порку.

Быстрому приведению мести в исполнение способствовало то, что ночь выдалась самой подходящей. Почти полная луна рано закатилась за холмы, и темень наступила кромешная. Глубоко за полночь Ванька отвязал кобылу и коротким поводком крепко связал её с конём за уздечки: кобыла пойдёт пристяжной. Затем вытащил препон и смотал верёвку. Вскочил на коня и вдоль речки направился в сторону Копанки. Кобыла привычно и послушно шла рядом. А молодого жеребчика Ванька не стал брать, чтобы тот своими некрупными следами не выдал, кому может принадлежать тройка коней.
Всё учёл начинающий мститель!

Травить злосчастную бахчу Дергуновых решил начать с ближнего к Копанке края. Поэтому заоколичные огороды сельчан объехал со стороны речки. Вытянув шею, чутко прислушивался и присматривался, нет ли в поле сторожей. Всё было тихо. Невзирая на темень, довольно быстро нашёл дергуновскую бахчу. Прикинул, где лучше воткнуть штырь в землю. Но, поскольку верёвка оказалась длинноватой, решил придерживать её в руках. И стал погонять лошадей по кругу, то натягивая веревку, то отпуская её свободнее. Очень хорошо прошлись они по бахче, от кустов арбузов и дынь ничего не осталось...

Затем притянул лошадей к штырю и остановил их, дал отдышаться. Погладил животных по мордам и хребтам, чтобы успокоились и не всхрапывали. А они и так вели себя тихо, будто чувствовали себя сообщниками.

Когда смотал верёвку и вытащил штырь, сообразил, что сам хорошенько наследил. Как смог, попробовал руками замести следы, но на ощупь показалось, что вмятины от пяток всё равно оставались. И тогда, недолго думая, он вскочил на коня, после чего, дергая уздечку туда-сюда, заставил лошадей потоптаться на этом месте.
Затем перевёл их на другой участок для уничтожения бахчи. И так в четыре приёма потравил её всю. Следов человеческих на земле тоже не осталось – чистая работа!

Управившись с местью, Ванька через всю бахчу направил коней опять же в сторону Копанки. Подумал, что так ещё сильнее запутает следы своего преступления. Доехал до мостика через Чулук, повернул лошадей направо и поехал вдоль речки. Совершенно спокойно добрался до места своего ночного дежурства, и ни одна собака в селе даже не гавкнула из-за позднего шатания лошадей вдоль речки.

Вначале Ванька воткнул на старое место штырь с верёвкой и отпустил коня пастись, Затем привязал кобылу к её верёвке и погонял её по кругу – наделал следов, будто она тут прилежно паслась. Так же поступил с конём. Затем  перевёл лошадей на новые места выпаса.

Всё это время радовался удачно проведённой мести. Но вдруг похолодел от мысли, отчего даже застыл на месте: «А как бы всё повернулось, если бы меня поймали на бахче?». Даже волосы зашевелились на голове: «Да убили бы, и всё...», – совершенно равнодушно подумалось пацану. И он зло передёрнул плечами в обиде на дядю Николая: «Чем так жить!..».
Растрогавшись, даже всплакнул по себе, якобы уже убиенному. А что здесь такого? Ведь никто не мог увидеть эту его слабость. Так в слезах и уснул...

*   *   *
Горе тётки Натальи и дядьки Андрея Дергуновых описать невозможно! Теперь мало того, что они летом не поедят арбузов и дынь, так ещё и не продадут излишки на базаре, не получат солидного подспорья для своей большой семьи. И на зиму без солёных арбузов остались: бахча начисто, под корень вытоптана лошадьми! На ней считанные кусты остались, да и те сильно повреждены конскими копытами...

А злоумышленников так и не нашли, хотя для расследования преступления специально вызывали жандарма. Никто не видел и даже не предполагал, кто из негодяев мог бы побывать на дергуновской бахче. Ясным оставалось одно: следы лошадей вели в сторону соседнего села. Странным показалось только, зачем нужно было так жестоко над полем издеваться? Видно, очень крепко насолил Андрей кому-то из копанских молдаван, вот и получил по заслугам.

Так судили в селе, потому что соседние с бахчой огороды совершенно не пострадали. И на Ваньку никто не подумал, потому что он маленьким был, а лошадей пас очень далеко, на другом краю села. Да почти никто и не знал, что в ту ночь пацан-сирота был в ночном. А если дядя Николай и догадывался насчёт мстителя, то смолчал.

С тех пор Ванька всегда тайком мстил своим обидчикам, если не мог открыто кулаками постоять за себя. Как мог, так и мстил. И каждый раз делал это умно, тщательно продумывая план мести до мельчайших подробностей.

В случае с бахчой Дергуновых он поступил очень нехорошо, что и сам вскоре осознал. Можно было поменьше вреда причинить, а не уничтожать подчистую. Позже ему даже жалко стало, что его друг Федорко не поест арбузов и дынь. Но у детей свои понятия о справедливости. В тот раз Ванька поступил по собственному разумению и не считал себя неправым. Наоборот, впервые почувствовал, что и впредь сможет постоять за себя...

*   *   *
В семье Потапа Портнова росли пятеро детей из восьми, рожденных первой его женой Ефросиньей. Первенцем в семье была дочь Софья. Двумя годами младше неё рос наследник фамилии, сын Фёдор. Третий ребёнок, дочка, умерла некрещённой почти сразу после родов. Следующая дочь, Вера, выжила, а родившиеся после неё сынишка и дочка умерли в младенчестве от детских болезней.

Когда Потап похоронил второго сына-малютку, сильно опечалился. Стал переживать, что у него только один сын. Очень хотел обзавестись ещё одним наследником фамилии. Но Бог одаривал его только дочерями. Ударившись в религиозную мистику и надеясь на помощь свыше, по библейскому примеру имён старших дочерей назвал младших Надеждой и Любовью.

Но не помогли ему упования на бога. И летом 1920 года Ефросинья умерла в очередных родах. Так и не узнали, какого пола был младенец, не смогла Потапова жена разродиться в восьмой раз.

Плохо стало жить вдовцу с оравой детей. К тому времени Фёдька начал уже за девками бегать, а Сонька в девках засиживалась. Но после похорон матери именно старшие дети стали помощниками отцу-вдовцу по дому и хозяйству. Ведь Любке тогда было чуть больше трех лет, Надьке недавно шесть лет миновало, а Верке не исполнилось тринадцати лет.

Поэтому целый год отказывал Потап сватам, которых женихи засылали с предложением выдать Софью замуж. Он прекрасно видел и понимал, что дочка перезревает. Но та не роптала на родителя, лишь украдкой слезами изводила себя, тосковала. Отец у неё не чёрствый сухарь, сам видел её страдания и переживал за дочь. Ведь время девичье проходит, и ей всё труднее будет замуж выйти. А выдавать дочку замуж за вдовца с детьми не хотелось. Очень уж хорошая у него Софийка, работящая и послушная, хотя и не красавица.

Чтобы развязать дочке руки, решил Потап вначале сам ожениться. И через год после смерти Ефросиньи на Покров женился на молодой вдове Анне Петренковой, на руках у которой осталась трёхлетняя дочка Ирина, считай, Любкина ровесница.
Иринка ни разу не видела своего отца Степана. Его забрали на фронт до её рождения, и там он сгинул молодым и красивым, почти ничего не успевшим вкусить не только от семейного пирога, но и от жизни вообще.

Свадьбу Потап решил справить скромную: с пятью детьми на руках не до широкого гулянья. Это молодой да удалой Василий Булатов за неделю до Потаповой свадьбы решил закатить пир горой по случаю женитьбы на писаной красавице-полячке Евдокии Борецкой из Петровки. Но там совсем другое дело. Что ни говори, и впрямь знатная сложилась пара молодых! Каждый глядевший на них невольно любовался статными, пригожими и любящими друг друга женихом с невестой.

Маленькая Ирка Петренко вместе со всеми новообретёнными сёстрами и братом Фёдором начала жить в большой сведённой семье – так в селе назывались семьи, когда вдовец с детьми женился на вдове с детьми. Зажили хорошо. Молодая мачеха в новой семье всем пришлась по сердцу и душе, даже почти взрослым Софье и Фёдору.

На Рождество, всего через пару месяцев после своей свадьбы, Потап выдал Софью замуж за Самуила Радуляну, крепкого парня из молдавского села Радово, что немного севернее Петровских холмов растянулось вдоль берега речки Солонец, широко и привольно разбредаясь вдоль левого берега речки и вверх по пологому склону холма.

Летом Самуил работал наймитом на Потаповых полях. И очень глянулся он Соне, которой летом и осенью довелось много потрудиться в поле вместе с братом Фёдором и этим наймитом. Сониному отцу Самуил тоже пришёлся по душе своим покладистым характером и патологическим неумением отлынивать от работы.

Вот и справили добрую свадьбу.
Вкусностей разных на столе было достаточно: что-что, а готовить Соня умела очень хорошо. Поневоле научилась этому делу, пока вначале маме помогала, а после её смерти всю семью кормила. Хозяйственной и исправной дочкой выросла Софья, вот и стала надёжной и трудолюбивой женой всегда несколько зажатого Самуила – на радость и утешение всем радовским Радулянам, радевших за скромного парня.

А на Благовещенье вдруг оженился Потапов сын Фёдор. Так что всего за полгода старшие дети дружно вылетели из родового гнезда, в котором даже сиротливо стало на первых порах.

Но недолгим это «сиротство» оказалось. Потому что за пару недель до летнего  равно-апостольского поста и день в день с летним солнцестоянием в семье Потапа родился долгожданный второй сын! Назвали его Григорием, которого, как всеобщего любимчика, сразу же прозвали Гриней.
А через десять дней и у Василия Булатова сын родился. В честь деда его Иваном нарекли, хотя впоследствии в селе его Ванькой-сиротой звали.

В молодой семье Фёдора Портнова, спустя пять лет после рождения его младшего брата Григория, появился второй ребёнок, тоже долгожданный сын. И его тоже назвали Григорием. Так что теперь уже два маленьких Григория Портновых, Гриня и Гришка – дядя и племянник, росли практически ровесниками.

В больших семьях, где первенец мог быть старше поскрёбыша лет на двадцать, родственные связи становились очень сложными. Дяди или тёти могли быть ровесниками своих племянников, а то и младше них. И такое тоже бывало. Например, первенцем у Фёдора Портнова была дочь Ангелина, которая появилась на свет всего через полгода после рождения своего родного «дяди» Грини.

*   *   *
А жизнь в селе продолжалась своим ходом. И одна далеко из ряда вон выходящая история произошла в Михайловке ранней осенью 1932 года, когда крепко подвыпившие мужики живьём ободрали коня, который и сам упился вусмерть.
Случилось это так.

В тот день под вечер стреноженный конь Послушный, принадлежавший крестьянину Александру Ухватову без присмотра пасся в конце старого кривого проулка, ведущего на сельское кладбище. И наелся винных дрожжей, видимо, довольно вкусно пахнувших и при этом весьма развеселивших лошадиное сердце.

Как позднее выяснилось, это живший в конце проулка Николай Силантьев незадолго до этого вылил дрожжи из здоровенной бочки-кады после того, как слил молодое вино и снёс его в подвал. По уклону двора эта розоватая ароматная масса ручейком потекла в прогон, где собрались в лужицу. И никто не видел, что немного позднее Послушный с усердием припал к нечаянному угощению...

Ушинский возился во дворе, как вдруг увидел, что его стреноженный конь довольно рано воротился во двор. Саня, как в обиходе называли Александра, сразу же насторожился: конь вёл себя очень странно. У него ноги почему-то ослабли настолько, что даже подкашивались при неуверенной ходьбе вприскок передними ногами. Бедного коня шатало и заносило то в одну, то в другую сторону.

Тут у Сани даже глаза на лоб полезли: да что это такое?! Сильно обеспокоенный, он подскочил к коню, расстреножил его и под уздцы отвёл бедолагу в стойло, чтобы привязать к яслям. Но тот постоял немного, неуверенно потоптался на месте, да и упал замертво! Саня оцепенел: и как же теперь ему быть без коня?! Ведь уборка урожая в полях только началась!..

О том, что конь лежит мертвецки пьяным, никто даже подумать не мог. Поэтому вся семья Ухватовых весьма опечалилась из-за смерти Послушного. Узнавшие о такой беде соседи тоже расстроились и посочувствовали: в самый разгар уборочных работ остаться без лошади – это большая беда для крестьянина. Закручинился Саня из-за внезапной гибели спокойного и работящего коня. Сокрушался и осушал чарку за чаркой молодого вина: «Эх, пропади теперь всё пропадом! Тяжкие настали времена...».

Когда весь в пьяных чувствах и слезах Саня припал к шее любимого коня, то почувствовал, что тот вроде бы ещё тёплый. У крестьянина даже слабая надежда шевельнулась, что его конь, даст бог, оклемается до утра и поднимется. Стоявшие рядом зарёванные от горя Санина жена Марфа и дочь Пашенька, услышав эти слова, обмерли в надежде и даже заулыбались сквозь слёзы. Поверили.

Но наутро Ухватовы увидели, что конь, где упал, там и лежит недвижимый и холодный. Тут уж все точно убедились, что Послушный подох. Потому что любая, даже очень больная животина не может проваляться всю ночь в одной позе.

О съеденных конём винных дрожжах ни Саня и никто из его соседей на следующий день тоже не узнали. Жившие наверху Силантьевы о беде Ухватовых пока не ведали. Возможно, тогда Николай Силантьев и догадался бы о причине внезапной «хвори и смерти» бедного коня и успокоил бы Саню, но этого не произошло.

Поэтому не совсем ещё пришедший в себя после крепкой вчерашней выпивки молодой мужчина снова закручинился из-за смерти коня после того, как потрогал холодную морду Послушного, приоткрыл и посмотрел в остекленевший его глаз.

После этой тягостной экспертизы Ухватов понадёжнее починил здоровье очередной чаркой вина и занялся поиском умельца снимать лошадиные шкуры. Ну, сам-то он тоже мог бы освежевать лошадиную тушу. Но на родного коня, на столь дорогого его сердцу Послушного рука не поднималась. И вскоре такого умельца он нашёл в лице кума.

Но по случаю грянувшего в семье Ухватовых горя Саня вместе со своим добрым кумом Иваном Кудряшовым, согласившимся стать шкуродёром, вначале хорошенько залил своё горе вином кума в его же подвале. Ведь каждому известно, что в начале осени в Бессарабии все винные бочки полны хмельными напитками. Придя во двор Ухватовых, кумовья продолжили «поминки по коню» уже возле Саниного подвала.

После этого уже весьма поддатые кумовья, утвердившиеся в своих намерениях непременно снять шкуру и тем самым хотя бы что-то выручить за павшего коня, умело принялись за дело. Первым делом «падаль» оттащили к рыбному прудику, устроенному в нижнем углу двора Ухватовых сразу за сараем. И в какой-то час шкура с бедного животного была снята.

Освежёванную тушу оставили возле рыбника, потому что дохлятину, к тому же пропитанное потом коня-работяги мясо, в еду никто и никогда не употреблял. Да и мало ли от чего вдруг скотина пала? А если от болезни заразной?

Конскую тушу Саня намеревался отвезти в могильник, устроенный за Глинисками, как это обычно делали и другие михайловцы. Пусть там дохлятину вороны расклёвывают и собаки растаскивают. Таковой в селе была участь всякой павшей скотины. А пока суть да дело, кумовья бодро занялись мездреванием шкуры от жира, чтобы затем просолить её и растянуть на земле и прикрепить к колышкам для просушки.

И тут случилось нечто невероятное!
После обеда освежёванный Послушный кое-как очухался от алкоголя и... и с трудом встал на ноги! Видимо, далеко не все ещё винные пары покинули пьяную лошадиную голову, и конь не сразу почувствовал боль. Немного походил он, ничего не соображая, шатаясь и чуть не падая. Затем испил воды из рыбника. И только после этого начал дико ржать и пьяно метаться от нахлынувшей на него невыносимой боли.

У Саниного соседа Парамона Пыжова, вместе с семьёй работавшего в огороде неподалёку от рыбника Ухватовых, от невиданного, невероятного и страшного зрелища волосы на голове и по всему телу так дыбом и поднялись! В голове ополоумевшего мужчины все понятия и слова смешались, отчего он диким голосом проорал своим детям нечто несусветное:
- Не смотрите!..  Не смотрите на голого покойника!.. Прочь, все прочь с огорода!..
Но из-за обуявшего их страха и ужаса детишек этих и без того уже будто ветром сдуло. Только эхом им вслед разнеслись дикие детские вопли.

А выпучившая глаза и вмиг обессилевшая Парамонова жена Марьюшка тут же осела в гряду с фасолью, которую они убирали, крепко зажмурилась, чтобы не видеть это страшилище, и вдруг визгливо запричитала с завываниями, как это на похоронах бабы обычно делают сидя, когда раскачиваются и плачут:
- Господи-и! Да что же это такое-е на белом свете делается-а! С живого коня-а шкуру содрали-и!

*   *   *
Когда за сараем дико заржал Послушный и завопили-завыли соседи, Саня с Иваном глянули друг на друга, да так и замерли над просаливаемой шкурой. И в пьяные их мозги туго начала вползать страшная мысль: что же они вытворили!

Не доверяя самому себе, Саня медленно-медленно поднялся и на ватных ногах дошёл до угла сарая, чтобы глянуть на соседей и узнать причину их ора. Он до последнего надеялся, что это у них произошло какое-то оголтелое происшествие. Но, увидев страшного коня возле своего рыбника, тут же в ужасе отшатнулся с выпученными глазами, метнулся назад и к куму подскочил уже разъярённым и почти трезвым, завопив со слезами на глазах:
- Он живой! Мой Послушный живой!

А совершенно потерявшийся в попытках осмысления происходящего абсурда Иван почти белыми помертвелыми губами быстренько залопотал, будто был не в себе:
- Как живой!.. Почему живой?.. Он не был живой...
Саня чуть не взорвался от этой беспомощной глупости кума:
- Так ты встань! Встань! И пойди, посмотри! Сам посмотри! Это он..., Послушный... у рыбника... голый... – и заплакал так горько, как только в раннем детстве могут плакать сильно разобиженные дети.

Иван кое-как выглянул из-за угла сарая. И тоже тотчас отшатнулся от этого жуткого вида, при этом вытянул руку, словно защищаясь от этой напасти, и смог только выдавить из себя и с трудом повторить:
- Вина... Вина... – да так и застыл с вылупленными от ужаса глазами.
Но когда зарёванный кум послушно поднёс ему полную чарку вина, тронув ею руку кума, весь ещё деревянной Кудряшов механически отвёл угощение и прошептал ещё более омертвелыми губами:
- Вина... страшная вина... наша вина в том, что не углядели мы, жив ли конь... Наша вина... наша...

Только после этого Иван опомнился, принял из дрожащих рук кума чарку и залпом выдул её. Как заводной деревянный человечек, снова наполнил её и протянул Сане:
- Выпей и ты, кум. Теперь у нас точно начинаются поминки по подохшему коню. Недолго он протянет, бедолага... Эх, мать твою итти!..

В тот день почти всё село сбежалось посмотреть на жуткое и небывалое чудо. Никто из сельчан до сих пор ни разу в жизни не видел живого коня без шкуры. Смотреть на него было просто страшно! Десятилетний Ванька Булатов вместе с ребятнёй и взрослыми тоже с ужасом, содроганием и болью смотрел на невиданную картину – заживо ободранного коня, едва стоявшего на слабеющих ногах.

Многие, чуть глянув, тут же убегали: одни – в страхе, другие – едва удерживаясь от того, чтобы не заблевать. Очень немногие смогли чуть подольше смотреть на коня. Но и они уходили с содроганием. Все сочувствовали Сане и ругали пьяную голову его.
А вставший на ноги конь без шкуры промучился ещё часа три, после чего упал и подох. И горе, пьяное горе пришло в семью Ухватовых...

Видела эту картину и Любаша Портнова. В ту пору она была пятнадцатилетней любопытной девочкой, поэтому хорошо вызнала и запомнила все детали этого необычайного происшествия. Любовь Потаповна впоследствии и рассказала автору эту дикую историю. А согласно покачавший головой Иван Васильевич подтвердил, что в детстве действительно видел этого ободранного коня Ухватовых. И его при этом даже передёрнуло от воспоминаний о жутком событии, которое произошло более полувека назад.

*   *   *
Видимо, окрестности Михайловского кладбища издавна чреваты какими-то непонятными, дикими и страшными событиями. Тяжела история этой местности. Ну, вот как вам понравилось бы такое дело? Летней и ясной из-за полной луны ночью по своим делам поздно возвращаясь в село, вдруг из вырытой для погребения могилы вам слышится козлиное блеянье...

Ага! Вот и затряслись бы у вас все поджилки в животе и ногах. И, даже понимая, что туда свалилась чья-то коза, зайти на кладбище и помочь бедному животному вряд ли кто-то рискнёт: да ну его до утра, это жуткое место! И ничего с этой козой в яме не сделается...

*   *   *
Следующая история, связанная с этой местностью, произошла весной 1934 года.
В тот день двенадцатилетний Ванька Булатов вместе со старшим на год двоюродным братом Серёжкой Глебовым и другими михайловскими пацанами пошёл в Копанку на пасхальную службу. Желавших освятить свои яства для разговения после Великого поста там собралось очень много, так что далеко не все прихожане смогли поместиться внутри церкви. Вокруг неё в два ряда тоже стояли люди со своими приношениями. Еду для освящения раскладывали прямо на земле на домотканых полотенцах с узорами или вышивками и красивыми отороками*.

* ОторОки – ажурно вязаные крючком рукоделия, которыми украшались концы полотенец.

Скоромного съестного было море разливанное! После долгого поста у ребят даже слюнки потекли от такого разнообразия и богатства еды. Но ничего из этой вкуснятины нельзя было есть до её освящения и последующего разговения – совершения домашней молитвы и угощения всей семьёй за общим столом.

Под утро, после завершения освящения приношений, копанский протоиерей Василий прямо на улице вдохновенно произнёс проповедь. Как всегда, говорил он по-румынски о смирении и воздержании, о почитании власть придержавших, о любви к богу и ближним своим. Ребята мало что понимали из этих торжественных слов, топтались и переглядывались в нетерпении. Но вот, наконец, заутренняя служба закончилась, и народ начал расходиться по домам.

А любопытные пацаны, Ванька и Серёжка, пользуясь столпотворением, забрались на колокольню, чтобы с её высоты посмотреть на всю округу и узнать заодно, что же поп собирается сделать с целой горой приношений, оставленных в церковном дворе. Для этого под большим деревом грецкого ореха было приготовлено место, покрытое домоткаными дорожками и полотенцами. Особенно много было калачей: в дар их оставлял, всяк в церковь входящий.

Ванька надеялся, что ему кое-чего перепадёт от батюшки. Особой нужды в этом не было, ведь тётя Мария к празднику приготовила много вкусных блюд. На Пасху она всегда щедро готовила, чтобы и самим поесть вкусно, и гостей встретить не стыдно было. Но Ванька всё же сирота божий, а по большим церковным праздникам большой грех не оказать внимание сирым и обездоленным. Вот и ожидал он гостинца от батюшки.

Ребята залезли наверх, но звонить не стали, только потрогали руками колокола и привязанные к ним верёвки. Вид сверху открывался удивительный! Видно было очень далеко, даже многие дома в Михайловке они приметили. Но с вершин холмов, обступивших село, видно намного дальше и лучше. Так что колокольня не сильно впечатлила ребят. Зато колокола – вот это да!

Самый большой из них был вообще огромным. Это он так раскатисто басит, призывая прихожан на службу. И ребята с трудом удержали себя от искушения хотя бы разок бабамкнуть по колоколу чугунным его языком, тоже весьма увесистым. Язык этот ребята только покачали немного и почувствовали, какой он тяжеленный.

Тут из церкви вышли поп с дьяком Петрей и старостой Ионом Спыну. Священнослужители взяли по паре калачей в руки, а староста поднял кринку с пасхальными яйцами, после чего все пошли к воротам, где раздали милостыню нищим. Каждому страждущему досталось по куску калача и крашеному яйцу в руки.

И на том слава богу, как говорится. Вот нищие и отправились дальше с благодарением всевышнему: авось, и в другой церкви сегодня же, а может, через неделю, в поминальную родительскую субботу, на каком-нибудь сельском кладбище им снова перепадёт что-нибудь из еды.

Пока ребята наблюдали за происходящим, Ванька забыл, что ему тоже нужно было встать у ворот, чтобы получить свою сиротскую долю. А когда опомнился, не стал спускаться с колокольни: не будешь же бежать следом за священником и его милостыней. Никакой Ванька не нищий!

А церковный староста тем временем закрыл ворота и поторопился следом за попом с дьяком, которые уже подошли к куче подношений. Не мешкая, они тут же начали...  делить её на три части! Тела ребят прямо стрункой вытянулись от изумления и непонимания. У Ваньки с Серёжкой глаза на лоб полезли: как?! Разве можно вот так поступать с хлебом? Да ещё и с освящённым?!

В голове Ваньки всё это никак не укладывалось... С разинутым ртом он потрясённо стоял и хлопал распахнутыми, не верящими в происходящее глазами. Судя по лицу Серёжки, тот был шокирован не меньше. Родители ведь учат детей, что в церкви служат святые отцы. А эти вот что с хлебом делают – делят его и на землю бросают... Нет, уразуметь такое было невозможно!

Не задумываясь о последствиях, разгневавшиеся ребята скатились с колокольни и подбежали к попу с его подельниками:
- Что же вы с хлебом делаете?! – заорал Ванька.
- Вот боженька всех вас насмерть побьёт! – чуть не со слезами в голосе застращал их Серёжка.

Резко распрямившись и увидев никем не званых и совершенно не желанных здесь подростков, поп так сильно разозлился, что даже побагровел. И начал ругаться по-молдавски:
- Негодники! Что это вы делаете во дворе святой церкви?!
Схватил свой посох и кинулся за сорванцами.

А тех уже и след простыл! Ошарашенные и застывшие от неожиданности дьяк со старостой как ни попытались, но не сумели схватить юрких пострелов хотя бы за одежду. И теперь вся эта троица едва не шипела от злости и досады, что об этом  дележе вскоре станет известно во всех сёлах и хуторах церковного прихода.

От занятых неблаговидным делом церковнослужителей ребята убежали через небольшой церковный погост, за которым по кладке-подпорке с внутренней стороны церковной ограды без проблем перескочили через довольно высокий каменный забор. Выскочив по переулку на Кишинёвскую трассу, к ближнему мосту на околице села они пошли уже спокойно. Во-первых, по большим праздникам совсем неприлично гонять по дорогам. И, во-вторых, они были уверены, что никакой погони за ними не будет. Не дураки же поп с дьяком и старостой, чтобы оставить добро без присмотра и начать гоняться по улице за пацанами, ставшими нежеланными свидетелями неблаговидного их дела.

Продолжение следует.