Вильгельм Гауф. Шпессарт. Интерлюдия 3

   - От таких развлечений у меня сна не будет ни в одном глазу,  даже если мне понадобится бодрствовать ещё две или три ночи кряду, - сказал кузнец, когда охотник закончил свой рассказ, -  и частенько я находил тому подтверждение. Водил я как-то раньше дружбу с колокольных дел мастером. Мастер наш был человеком зажиточным и не скупым, но когда мы как-то раз выполнили работу, то против обыкновения оказался он таким скаредным, что дальше попросту некуда. Как раз для новой церкви отливали колокол и мы, мальцы да подмастерья, должны были всю ночь сидеть у печи и поддерживать огонь. Мы надеялись, что мастер откроет свой бочонок и проставит нам по стаканчику доброго вина, но не тут-то было: он лишь вина пригубил, а после начал рассказывать всяческие истории о жизни своей да странствиях, после него начал вещать старший товарищ, а затем по очереди и остальные и никто не стал клевать носом, ибо мы все обратились в слух. Так мы договорились до того, как занялся день и вот тут-то поняли мы хитрость нашего мастера, что речами да историями пытался он сохранить нашу бодрость. Когда же колокол был готов, он уже не жалел вина боле и выкатил всё, что в ту ночь благоразумно придерживал.

   - Воистину разумный муж, - подтвердил студент, - я даже не знаю, что кроме разумной беседы может помочь отогнать сон. Оттого-то и не хотелось мне эту ночь проводить в одиночестве, ибо после одиннадцати едва ли смог бы я избежать объятий Морфея.

   - Пожалуй и крестьяне так же размышляли, - заметил охотник, - когда жёны их да девицы пряли долгими зимними вечерами, то не сидели дома поодиночке, потому как можно и задремать не кончив работу, а собирались все в горнице, садились за прялки и ну рассказывать.

   - Да, - согласился возница, - а порой такое болтают, что прямо не по себе становится: то о каких-то огненных духах, что ночью появляются на полях, то о кобальтах, что по ночам колотят в комнаты, то о призрака, которых пугаются и люди и скотина.

   - Видно, нет у них лучших тем для разговора, - возразил студент, - для меня, признаюсь, ничто так не ненавистно, как рассказы о привидениях.

   - Ну а мне ровно наоборот, - воскликнул кузнец,- страсть как хорошо от страшных историй. Это как в дождь под крышей спать: слышно, как бьются капли о черепицу, а тебе тепло и сухо. Так и здесь: коль при свете да в дружеской компании, то и страшные истории воспринимаются как-то безопасно и по-домашнему.

   - А потом? - произнес студент, - после всех услышанных и осмеянных суеверий о потустороннего, не ужаснется ли друг, оказавшись один в темноте? Не подумает ли он о всех рассказанных ему ужасах? Я и сегодня прихожу в негодование от мистических историй, стоит лишь мне подумать о моем детстве: был я ребёнком живым и любознательным, любил и попроказничать, пока нянечка моя не почила в бозе. Не ведала она другого средства меня утихомирить, кроме как испугать. Рассказывала мне она всевозможные истории про ведьм и злых духов, что так и бродят по дому и когда где-то начинала копошиться кошка, говорила кормилица испуганным голосом:"Слышишь, сынок? То мертвец ходит вверх и вниз по лестнице; голову свою носит он под мышкой, но глаза его что фонари горят и случись ему кого впотьмах отыскать - мигом голову свернёт.
Мужчины посмеялись над этой историей, а студент продолжил:

   - Я был слишком молод, чтобы понять, что всё это ложь и выдумки. Я не боялся охотничьей собаки, весело возился в песке со своим лохматым приятелем, но стоило мне оказаться в темноте, я в страхе зажмуривался, ибо казалось мне, что где-то рядом крадется тот самый мертвец. Это зашло так далеко, что я в одиночку без фонаря и нос за ворота боялся показать, как только на улице начинало смеркаться, и порой влетало мне от батюшки, когда замечал он эту блажь; однако долго меня ещё не отпускал этот страх из глубокого детства, вина за который целиком лежит на моей глупой няньке.

   - Да, это большая ошибка, - заметил охотник, забивать детские головы подобным сумасбродством. Я могу вас в этом заверить; знавал я решительных бравых мужей, охотников, каждый из которых и против троих сразу выступить бы не сробел, - но случись им в ночном лесу залечь в засаду, или же по-другому промышлять, то внезапно падали они духом, ибо смотря на дерево, они видели страшное привидение, кусты им казались отвратительными ведьмами, а несколько светлячков - глазами чудища, что поджидало их в темноте.

   - Не только для детей, - возразил студент, - но и для тех мужей полагаю я разговоры такого рода в высшей степени вредными и глупыми; ибо какой разумный человек, воспримет такой образ и порядок вещей, которому место в голове сущего дурака, именно там и нигде более. Более же всего вредны эти истории в среде земледельцев. Там в эту несусветную чушь верят как в истину последней инстанции, и вера эта взращена в горницах и трактирах, где все садятся потеснее и ужасными голосами принимаются рассказывать друг другу всеразличные страшные истории.

   - Да, господин, - отозвался возница,-  здесь вы никак не можете ошибиться; на моей памяти уж несколько человек сделались несчастными, а моя собственная сестрёнка из-за такого лишилась жизни.

   - Как так? От таких вот историй? - воскликнули удивлённо мужчины.

   - Именно от этих историй, - продолжил тот, - в деревне, где жил наш отец, тоже есть обычай жёнам и девицам собираться в горницах долгими зимними вечерами. Тогда приходили ещё и парубки и тоже рассказывали всякое. В один из таких вечеров говорили о пизраках и привидениях и один из буршей рассказал историю о старом лавочника, что десять лет как помер, но все никак не найдёт себе покоя в могиле: каждую ночь исторгает его земля, встаёт мертвец из гроба, кашляет и медленно крадется, как будто и не умирал вовсе, к себе в лавку, и там взвешивает сахар и кофе да бормочет себе под нос:
- Три четверти нужно лишь в полночь собрать -
- И смогут они днём фунтом стать.
Многие утверждали, что видели его воочию, оттого бабы и девицы начали этого купчину опасаться. Сестра же моя, девица шестнадцати лет, захотела быть умнее других и сказала:

   - Я в это всё не верю; единожды умерший обратно не вернётся.

   Сказать-то сказала, да к сожалению без уверенности, ибо частенько она уже пугалась всякого. Один же из молодцов её возьми да раззадорь:

   - Коль не веришь, так тебе и впрямь нечего бояться; могила его в двух шагах от могилы Катерины, что почила недавеча. Попробуй, сходи-ка ночью на погост, принеси-ка цветов с её могилы, вот тогда и проверим, что ты и впрямь не боишься этого лавочника.

   Моей сестре стало стыдно, что её могут засмеять, поэтому она лишь приободрилась:

   - О! Мне это пара пустяков! Какие цветы хотите?

   - Во всей деревне не цветёт таких белых роз, как там;  посему принеси нам тех роз букетик, - ответила одна из её подруг. Сестра моя встала и пошла и все мужи по достоинству оценили её характер; женщины же лишь покачали головой и промолвили:

   - Хоть бы всё обошлось!

   Итак, сестра моя пошла на погост; ярко светила луна и дрожа от страха, девчушка отворила ворота в аккурат когда пробило полночь.

   Она шла меж могильных холмов известным ей путём и чем ближе подходила она к розам на могиле Катерины и к месту погребения лавочника-призрака, тем сильнее замирало сердце в её груди.

   И вот, она пришла на место; дрожа как осиновый лист, встала сестрёнка на коленочки и начала обрывать цветы. Подумалось ей, что зашумело что-то рядом, оглянулась она - а из соседней могилы в двух шагах от неё земля комьями вылетает и какое-то тело встаёт: бледный старик с белым ночным колпаком на голове. Сестрёнка моя н на шутку испугалась; оглянулась она снова, чтобы убедиться, что ей это не привиделось, а тот, кто в могиле, гнусавить начал:

   - Здравствуй, девица. Куда это ты, на ночь глядя?

   Тут-то и взял её смертельный испуг; припустила она, как поскакала по гробам в тот дом, прибежала да рассказала всё, почти бездыханная, что на погосте видела, да стало ей так дурно, что пришлось её до дому на руках нести. И что потом было толку в том, что на следующий день стало известно, что с бедной моей сестрёнкой разговаривал могильщик, что как раз в том месте и копал новую могилу; едва прознав это, девица впала в жесточайшую горячку, отчего на третий день и отдала Богу душу. Собственно себе-то на венок в могилу те розы она и принесла.
Возница умолк и слезы повисли на его ресницах; остальные же, видимо, прониклись к нему сочувствием.

   - Так и бедное дитя вынуждено лечь в гроб из-за дремучего суеверия, - промолвил ювелир, - мне пришла в голову одна история, к сожалению очень крепко связанная с этим печальным случаем: