Глава 17. Отпуск по ранению

    
       - Где я? - открыл глаза  Поспелов
       - В госпитале, Михаил Дмитриевич.  Лежите спокойно, вам нельзя волноваться, - донесся откуда-то сверху голос.
       Пелена рассеялась, над ним стоял человек в пенсне, белой шапочке и халате.
       - Как сюда попал? (шевельнул губами).
       - У вас  тяжелое ранение. Пить хотите?
       - Да.
       - Сестра, напоите раненого.
       Рядом появилась  женщина, в белой, с крестом косынке, тонкая  рука поднесла к  губам носик поилки, в горло полилась чудесная прохлада.
       - Хорошо,- протяжно вздохнул и провалился в сон.
       Когда открыл глаза снова, рядом на стуле сидела Соня, - здравствуй, любимый,- улыбнулась.
       - Здравствуй,- чуть повернул голову. - Давно я здесь?
       - Третью неделю, сейчас идешь на поправку, - смахнула платочком набежавшую слезу.
       - Как дети?
       - Все нормально, дорогой, не беспокойся.
       Посидев еще час, она поцеловала  мужа в щеку и  ушла,  с этого дня он явно пошел на поправку. Ранение Михаил получил в бою с одним из отрядов Джунаид-хана, пуля прошла навылет в сантиметре от сердца. Выжить помогли умение врачей и богатырское здоровье.
       В госпитале его навестили  Корх с Шульгою, а потом Азат и Евсеев, с подарками от бойцов  -  корзиной отборных фруктов и упитанным барашком. Фруктами Михаил  угостил  других, лежавших с ним в палате раненых, а  ягненок  отправился в госпитальный котел.
       Спустя еще месяц, в  августе,   Поспелова выписали  и для окончательной поправки дали  три недели отпуска, первого за последние семь лет.   
       Посоветовавшись с Соней, решил съездить к родителям в Орел, поскольку  их судьба была неизвестна.  Поезда в Россию уже ходили, получил литерный билет и отпускные, Соня с дочками проводили на вокзал.
       При себе  имел вещмешок и  чемодан с подарками:   отцу   бухарский халат, хромовые сапоги  и несколько пачек турецкого табака,  матери -  персидскую шаль, кофе  и  флакон розового масло. Ехал Михаил в купе с еще   тремя военными, понемногу выпивали и  беседовали. Стучали колеса, за окнами   менялся ландшафт.
       Пустыня сменилась степью, в Красноводске сел на пароход до Астрахани, с него вновь на поезд, на шестые сутки был в Орле. Город остался прежний: с кафедральным, блестящим куполами собором на высоком берегу Оки, пристанями с речными  судами, зданием коммерческого банка,  и гостиным двором.
       Наняв пролетку,  выехал в родительское имение, там был детский дом. По двору бегала  ребятня, играя в казаков-разбойников. Выяснив у одного, где директор, поднялся знакомой лестницей на второй этаж.
       - Здравствуйте, моя фамилия Поспелов - представился   немолодой худощавой женщине в строгом платье и очках. - В этом доме раньше жили мои родители, не известна ли вам их судьба?
       - Увы, нет, товарищ военный.  Когда мы сюда переехали, усадьба пустовала.
       -  Извините, - вышел из кабинета и спустился вниз.
       -  Давай по этой дороге к конезаводу, - сказал извозчику, усевшись в пролетку.
       -  Так там его давно нет,- обернулся мужик назад.
       -  Я сказал, езжай! 
       -  Но, родимая, -  дернул  вожжами.
       Так же сонно текла  речка с плакучими  ивами, за ней серебрилась ковылем степь, а вот конезавода не было.
       От конторы остался  лишь обугленный остов и фундамент, на конюшнях провалились крыши, все  заросло кустами  и  полынью.Молча побродив  меж них,  Поспелов вернулся еще более мрачным.
       - А теперь куды? -  спросил извозчик.
       -  В Знаменку, - качнул пролетку  пассажир.  Развернулись.
       Знаменка была довольно большим селом  в  двух верстах от завода, Михаил помнил,  там жил  Ефим.  На околице, попросив  возницу остановиться,   спросил у встречной  старушки, ведшей за ручку мальчонку, где живут Слепневы.
       - А у церкви батюшка,  третья  от нее хата.
       - Благодарствую.
       Поехали по селу, чувствовалось, оно знало лучшие времена. Некоторые  дома   пусты, окна  забиты досками крест - накрест, подворья поросли травой,  маковка  на старой церкви покосилась, над ней кружило воронье.
       Миновав два дома, остановились у третьего,  во дворе которого  старик в распоясанной рубахе метал   стог сена.
       - Отец! - сойдя с пролетки,  вошел в калитку  Поспелов.
       Ткнув в землю вилы,  хозяин обернулся, сделал навстречу несколько шагов и, остановившись рядом, удивленно поднял брови,- никак Михаил? 
       -  Здравствуй дядя Ефим  (обнялись).
       -  А я уж грешным делом подумал,  тебя убили, - отстранившись, утер старик рукавом слезу. -  Давненько к нам не заезжал.  Ну,  давай, давай проходи в хату.
       Вернувшись  к  извозчику,  Поспелов расплатился, прихватил вещи, и они вошли в дом. Был он в две комнаты с кухней, под образами теплилась лампадка, пахло сухим хмелем  и чабрецом. 
       Сели в горнице на лавку,   -  где мои родители   Аверьяныч,  случаем не знаешь? взглянул  гость на хозяина.
       - Нема  их, Миша, -  вздохнул старик и перекрестился на иконы, -  богу душу отдали. Сначала отец твой, Дмитрий Васильевич. Его в восемнадцатом  деникинцы расстреляли - не хотел отдавать  племенных жеребцов.  А спустя месяц скончалась и Лидия Петровна, не пережила.   Обоих  мы схоронили   на  сельском  кладбище. Потом сходим на могилку.
       Сцепив скулы,  Поспелов молча слушал, а потом  хрипло сказал, - давай Аверьяныч сходим сейчас.
       - Ну что же давай (поднялись с лавки). 
       Кладбище было на взгорке за селом, в березовой роще. Прошли тропинкой в самый конец, остановились у могилы с покосившимся крестом, сняли фуражки.
       - Здравствуйте, родные, - тихо сказал сын,  поклонившись. - Вот  и свиделись, - утер  ладонью глаза. Постояли молча несколько минут, медленно пошли обратно.
       - Ты я смотрю  военный,  и в каком же чине?  - кивнул Ефим на нарукавные  звезду и четыре малиновых квадрата.
       -  Комполка. 
       -  Сурьезно, - одобрительно кивнул  старый казак. - А где служишь?
       -  В Туркестане.
       -  Понятно.
       Во дворе их встретила пожилая женщина в темном платке и сарафане,- моя жена  Глафира, -  представил    Аверьяныч. - А это сынок Дмитрия Васильевича, приехал к ним на побывку, а тут вишь, какое дело.
       - Упокой господь их души, - чуть поклонилась  старуха. - Хорошие были люди.
       Вошли в дом, Михаил открыл чемодан  и вручил старикам подарки, что вез родителям. Те стали  отказываться, но он настоял, - вы у меня теперь единственные в этих местах близкие люди. Не возьмете, обижусь.
       Чуть позже все сидели в горнице за столом, на которым  парила картошка, зеленели пупырчатые огурцы и лук  на блюде,  было нарезано сало и ржаной хлеб. 
       - Для начала, помянем твоих родителей, Михаил,- разлил  Аверьяныч из четверти по стопкам  дымчатый самогон.
       Не чокаясь, выпили, закусили, наполнил по второй.
       - Теперь за вас, - поднял стопку гость. - Спасибо,  не оставили моих.
       - Как можно? - опорожнив свою, утер ладонью  усы хозяин. - Мы с твоим батькой, разводили орловских  рысаков почитай тринадцать годков. Правильный был человек  и справедливый.
       - Был, - вздохнул Михаил. - Ну, а как живете? -  полез в карман за папиросами.
       - Жизня стала  чуток легче, - помолчал хозяин. - Разверстку заменили налогом, для себя немного  остается. Опять же  дали землю и создали артели, только работай. А у вас в Туркестане как?
       - У нас пока война отец.
       -  И с кем же?  (близоруко прищурился старик).
       - С  басмачами. Это  вроде наших  белогвардейцев. Разобьем их, станет еще легче. Слушай, а Лихая балка цела?
       - Ну да, чего ей сделается. А тебе зачем?
       - Хочу  поставить моим новый крест. С телегой поможешь?
       -  Отчего же?  Возьму бричку у кума.
       На рассвете следующего дня, прихватив инструмент,  выехали на тряской  бричке в балку, где присмотрели  молодой  дуб. Двуручной пилой спилили, раскряжевали   и погрузили на повозку.
       -  А помнишь, дядя Ефим, как охотились здесь на волков? - утер пот со лба Михаил.
       -   Как же помню, - подтянул тот супонь на лошади.- Тогда  у вас  гостевал твой крестный.  Года два  назад  снова заезжал. Нашел меня, сводил его на кладбище, еще про тебя  спрашивал.
       -  Вот как? -  оживился Михаил. - Нужно  будет навестить.
       Приехав  назад,  сгрузили во дворе бревна,  аккуратно обтесали  и  сбили крест, установив его следующим утром на могиле. А вечером  старик отвез  его на вокзал,  откуда Поспелов  выехал в столицу.
       Москва встретила  многолюдностью, перезвоном трамваем и  гудками  автомобилей.  Обращали на себя внимание всевозможные лавки и магазины, заполненные товарами, в стране набирал обороты нэп*.
       В Елисеевском Поспелов купил  пару бутылок водки, колбасы, рыбца и сыра (с пустыми руками в гости ходить не привык), определив пакет в чемодан, вышел наружу.
       Потом зашел еще в несколько, присматривая гостинец, но ничего подходящего не нашел и решил подарить крестному  браунинг. Он умещался в ладонь, был отделан  серебром и слоновой костью.   
       Через полчаса  вдавил кнопку  медного звонка на двери квартиры Гиляровского в Столешниковом  переулке. Внутри  проскрипели половицы,  щелкнул замок, открылась, - вам кого? -   хрипловато пробасил  крестный.
       Был он в домашнем халате  нараспашку, под ним вышитая рубаха, на ногах мягкие сапоги. За прошедшие годы изменился мало, только голова стала  совсем седая.
       - Дядя Гиляй, не узнал? Это же я, Михаил.
       - Ты?!  - выпучил  глаза    крестный  и, шагнув вперед,  крепко расцеловал в щеки. - Каков орел! -  (отстранившись, оглядел).  - Ну  заходи, заходи, -  повлек в квартиру.
       За то время  что был здесь в последний раз, она осталась прежней: узкий диван в прихожей,  старинная мебель и картины на стенах комнат, бесконечные полки с книгами в рабочем кабинете, над столом казацкая шашка.
       - Какими судьбами у нас? -  был первый вопрос, когда поставив чемодан, гость повесил на крючок зеленую фуражку с малиновым кантом. 
       -  В отпуске, заезжал навестить родителей.
       -  Получается, знаешь? - положил руку на плечо крестный.
       - Знаю, дядя Гиляй, а  это тебе подарок, - достав из кармана галифе,   вручил браунинг.
       - Ну, Миша угодил, - полюбовался тот и сунул в халат, -  спасибо.  В Москве нынче шалят мазурики, а сила уже не та, сгодится.
       Потом они сидели  в гостиной  за накрытым столом, где помянув родителей, долго беседовали. В основном говорил Михаил, Владимир Алексеевич больше слушал.
       - Да, смотрю, ты навоевался, -  сказал, когда тот закончил. - На двоих хватит. Давай еще по рюмке моей - налил  сливянки.
       Выпили, закусили сыром, на кухне  тонко засвистел чайник. Засиделись допоздна, потом отправились спать.
       Утром гость проснулся от вкусного запаха  с кухни, одевшись, заправил кровать и прошел туда. Крестный жарил на лярде картошку с луком.
       -  Давай, Миша, умывайся, - будем завтракать (обернулся) - Я, как видишь, сам на хозяйстве, жена с дочкой  у друзей  в деревне. Затем прогуляемся по Москве,    далее  в Сандуны,  а вечером сходим в  интересное место.
       - Я хотел сегодня уехать, - возразил было крестник.
       - Никаких сегодня, -  грозно шевельнул бровями  Гиляровский.- Иначе отхожу плеткой. Не посмотрю, что командир.
       - Ну, коли так, - развел  Михаил руками,  оба рассмеялись. 
       Позавтракав,  в одиннадцатом часу  оба вышли из квартиры, спустились по Тверской вниз и направились в Александровский сад, где прошлись по зеленым аллеям и остановились у недавно установленного памятника Робеспьеру.
       -  Символ французской революции, как тебе? -  покосился  Владимир Алексеевич на  гостя.
       -    Что, русского не нашлось? - критически оглядел шедевр  Поспелов.
       -    Пока нет, -  усмехнулся тот, - но над этим  работают.
       Пошли дальше, свернули на Манежную.  Там  писатель остановил извозчика  (тот приподнял картуз)  уселись.
       - Давай, брат в  Бумажный проезд, махнул рукой, - зацокали  по брусчатке  подковы.
       На Тверской заставе  он попросил извозчика остановиться, слез и направился к асфальтному котлу, у которого  чумазые беспризорники  дулись в карты. О чем-то поговорил с ними, вручил старшему купюру  и вернулся обратно.
       - Мои  так сказать, осведомители, - ответил на недоуменный взгляд Михаила. - Весьма пригодны в репортерстве.
       - Так вы им все еще занимаетесь? - поднял брови  крестник.
       - А ты как думал?  Сотрудничаю с несколькими издательствами. Сейчас как раз едем в одно, получу там   гонорар  и  двинем  в Сандуны, попаримся.
       - Зачем? Деньги у меня есть, - похлопал по карману Михаил. 
       - Побереги, на обратной дороге пригодятся.
       Вскоре  въехали в проезд и  остановились у кирпичной многоэтажки.
       - Я недолго, -  выбрался  из пролетки Гиляровский.
       Вскоре вернулся,   опустился на   сидение, - давай Федор в Сандуны.
       Бани находились  в двадцати минутах  езды на углу Неглинной  в старинном, помпезного вида  особняке.
       Гиляровский расплатился с извозчиком, он снова приподнял картуз «благодарствую», вошли внутрь.  Вестибюль поразил Михаила изысканностью архитектуры   и  отделкой, крестный купил в кассе два билета. По  мраморной, с ковровой дорожкой  лестнице поднялись на второй этаж.
       Откуда-то возник пожилой  служитель в шелковой, с пояском  рубахе,   изогнулся в поклоне, - рад-с вас видеть, Владимир Алексеевич.
       - Здорово, Никитич, - похлопал по плечу.- Как у вас сегодня пар? 
       -  Отменный,   завезли березовые дрова.
       - Муса   работает?
       - Да-с. Прислать?
       Гиляровский  кивнул  (тот удалился), а они прошли   в просторный,  оформленный в готическом стиле зал с отдельными кабинами, а оттуда в другой.
       - Мавританский, оцени, - обернулся репортер к крестнику.
       - Да-а,- в удивлении открыл тот рот.
       Зал поражал своим великолепием, красотой фресок на стенах и золотой арабской вязью на куполе  потолке.
       «На тебя указывает Всевышний» -  прочел Поспелов.
       - Ты знаешь арабский? - удивился в свою очередь крестный.
       - Знаю, дядя Гиляй, пришлось  в Туркестане научиться.    А это для чего? - показал    на столб между арками.
       - К нему раньше привязывали  банных воров,  пойманных с поличным и прилюдно пороли. 
       Ввиду буднего дня посетителей было немного, разделись  в одной из кабин с мягкими  диванами.
       - Револьвер не сопрут? - засомневался Михаил, держа в руках портупею с кобурой.
       Гиляровский  рассмеялся и громко позвал, - Никитич!  Через минуту тот возник рядом.
       - Возьми  и запри у себя, головой отвечаешь, - взяв у крестника оружие, протянул служителю.
       - Слушаюсь-с, - бережно взял в руки и унес.
       Из кабины прошли  в зал для мытья, выложенный красивыми плитками, а оттуда в парную, где в сухом жару их уже ожидал Юсуф, тоже голый и в фартуке.
       Уложив на   низкие, из мрамора столы, поочередно отхлестал   березовыми вениками и, сказав «яхши», растворился в тумане.  Они же, пыхтя и отдуваясь, прошлепали к выходу, где окатились холодной водой из шаек.
       - И как тебе?  - спросил Поспелов, когда  в наброшенных на плечи простынях пили в кабине Трехгорное пиво с раками.
       - Нет слов, как в раю побывал - разломил крестник очередного.
       - А это у тебя на груди что?  Никак от пули? - наклонился вперед крестный.
       - Ерунда, просто  царапина.
       После бани вернулись, домой,  где чуть поспали, а когда на столицу опустились голубые сумерки, отправились с крестным в обещанное место.
       - И чем же оно интересное?- спросил по дороге Михаил.
       - Это  кафе поэтов, познакомлю  кое с кем.
       Через Камергерский переулок вышли на Тверскую,   остановились у  прошлого дома   с   вывеской  «Домино».   Над окнами второго  этажа красовалась еще одна, с броской надписью   «Лечебница для душевнобольных».
       - Интересное соседство,- улыбнулся крестник.
       - Одно другому не мешает, заходи, - потянул репортер на себя дверь.
       В небольшом, с зашторенными окнами зале под потолком витал табачный дым, внизу теснились  два десятка столов, а на пятачке эстрады сбоку,  поэт в бархатной блузе и с веревкой на шее вместо банта, уныло завывал, -  я хочу тебя голую, голую, голую…
       Его практически никто не слушал.
       - Давай вот сюда, - показал крестный  на свободный столик. К нему тут же подлетел официант,  «здравствуйте Владимир Алексеевич» и пока принимал заказ, Михаил огляделся.
       Публика была разношерстной. 
       Неподалеку, судя по разговору, сидела группа актеров,  чуть дальше  три накрашенные девицы  со скучающими видом  тянули из соломинок  коктейль.    В глубине  за столом уставленным бутылками  расположились несколько угрюмого вида типов, оценивающе озиравших публику.
       - Это тоже поэты? - кивнул на них  Поспелов.
       - Мазурики,- рассмеялся Гиляровский. -  Тот, который курчавый, Гришка Кот, известный в  Москве налетчик.
       - А вон те девицы?
       - Жрицы любви, со своей мамкой.
       У стола снова возник официант,  поставив на него    графин водки и тарелки с едой.
       Когда выпив по рюмке,  закусили, на входной двери брякнул колокольчик, появилась  колоритная фигура -  лет тридцати златокудрый  блондин. В лихо сдвинутой набекрень фуражке, синей шелковой рубахе,   с тальянкой  в руках и явно навеселе.   
       Поэт на сцене тут же прекратил выть, со всех сторон понеслось, - к нам, к нам Сережа! а жрицы любви стали посылать незнакомцу воздушные поцелуи.
       - Пошли на хер    (отмахнулся) и, обведя  зал глазами,  направился к столу, где сидел репортер с  Поспеловым
       - Здорово, дядя Гиляй, - плюхнулся на свободный стул, пихнув под него гармошку.
       -  Гуляешь? -  распушил усы тот.
       -  Ага.  Был в «Метрополе», дал в рыло  Маяковскому, а теперь вот сюда, немного развеяться. Это кто с тобой? - взглянул синими глазами на Поспелова.
       - Мой крестник.
       - Сергей. Михаил,  - пожали друг другу руки.
       Выпили за знакомство, - где служишь?  хрустнул Есенин огурцом.   Когда же узнал, что в Туркестане, забросал вопросами:  видел ли могилу Тамерлана, курят ли азиаты коноплю, сколько имеют жен  и еще о многом.
       Через полчаса они были друзьями (графин  наполовину опустел) а Сергей  приобнял Михаила, -  решено.  Уезжаю с тобой в  Туркестан.
       - Хорошее дело, но потом - зарядив нос понюшкой табаку, оглушительно чихнул в платок Гиляровский. - А теперь Сережа почитал бы нам чего-нибудь  для души.
       - Для души говоришь? (тряхнул чубом). Щас. 
       Встав, направился к эстраде, поднявшись, спихнул оттуда снова начавшего что-то гундеть  поэта, шум в зале утих. Уставился в пространство, грустно улыбнулся и стал читать
   
       "Да! Теперь - решено. Без возврата
       Я покинул родные края.
       Уж не будут листвою крылатой
       Надо мною звенеть тополя.

       Низкий дом без меня ссутулится,
       Старый пёс мой давно издох.
       На московских изогнутых улицах
       Умереть, знать, сулил мне Бог.

       Я люблю этот город вязевый,
       Пусть обрюзг он и пусть одрях.
       Золотая дремотная Азия
       Опочила на куполах.

       А когда ночью светит месяц,
       Когда светит... чёрт знает как!
       Я иду, головою свесясь,
       Переулком в знакомый кабак.


за дальним столом кто-то пьяно зарыдал, на него зашикали, а декламатор  продолжал


       Шум и гам в этом логове жутком,
       Но всю ночь напролёт, до зари,
       Я читаю стихи проституткам
       И с бандитами жарю спирт.

       Сердце бьётся всё чаще и чаще,
       И уж я говорю невпопад:
       - Я такой же, как вы, пропащий,
       Мне теперь не уйти назад.

       Низкий дом без меня ссутулится,
       Старый пёс мой давно издох.
       На московских изогнутых улицах
       Умереть, знать, сулил мне Бог"...

       С последними словами вокруг наступила звенящая тишина,  потом  ее взорвали аплодисменты. Поэт же  небрежно кивнул  и вернулся за стол,- ну как? 
       - Душевно,- утер слезу Гиляровский, а Поспелов потрясенно молчал. В стихах он особо не разбирался, но эти,  чувствовал, были настоящие.
       За их спинами вновь возник официант и поставил на стол две бутылки шустовского коньяка, -  это вам от  Якова Григорьевича.
       - А вот и он сам, - опустился на свободный стул  черноволосый, в элегантном костюме  и при галстуке, молодой мужчина.   
       - Знакомься, Миша, - хлопнул  Есенин  по плечу  Поспелова. -  Хреновый поэт и известный чекист Яша Блюмкин.
       - Полегче, - откупорил тот бутылку.
       «Да, - подумал Михаил,-  занятная тут компания».
       Спустя еще час  они дружно пели под гармошку «Очи черные».
       На следующий  день  Гиляровский проводил крестника на вокзал, вручив гостинцы для жены и дочек, а на прощание расцеловал, - пиши, Миша, не забывай старика.
       С тем и расстались....