Рассказы бывшего заключённого 8. Карцер

Карцер меня впечатлил и практически сразу остудил моё напускное геройство. Камера была небольшой, шесть квадратных метров, не больше. Стены шероховатые, выкрашены в белый цвет, а яркий свет дневной лампы и сырой холод создавали впечатление, что ты находишься в морозильнике, обросшим грязным, желтоватым льдом.
К одной из стен были прикручены подъёмные нары, которые каждую ночь, ровно в 22.00 опускали для сна. Перед сном охранник ходит по камерам и снимает замок, пристегивающий деревянный настил к металлической петле выступающей из стены.

Так как был уже отбой, я прилёг на нары и попытался заснуть. Но сон явно не шёл, было  безумно холодно, да так, что зубы постукивали друг о друга, чеканя барабанную дробь. В камере явно было не более шестнадцати градусов.
Я сжался в клубок, натянул часть куртки на согнутые колени и стал усердно дышать во внутрь, пытаясь нагреть внутреннее пространство, созданное таким незамысловатым образом.

Был такой холод, что при выдохе можно было наблюдать чуть видимый, слабый пар выходящий изо рта. К такому холоду никогда не привыкнешь, если ты в тонкой куртке и штанах из хлопчатобумажной ткани, и в ботинках надетых на босую ногу...

- Боже мой я в аду, пять суток карцера...
Мои мысли зациклились, то и дело возвращаясь назад, блуждая по кругу.
- Нужно постараться расслабиться, тогда тело нагреется и не так будет холодно.
Размышлял я.

Не помню сколько пролетело времени, но видимо я отключился и задремал, как вдруг во всю силу заголосило радио, зазвучал гимн Советского Союза.
- Союз нерушимый, республик свободных, навеки сплотила великая Русь....
Доносилось из динамика.

Радио было встроено в углубление над железной дверью и закрыто квадратной решёткой
- Неужели уже подъем, 6.00 утра? Я же не спал ёще совсем…
С этими мыслями мне пришлось подняться с нар, так как дверь отворилась, в камеру вошёл корпусной и пристегнул нары к стене.
- Давай малолетка, выходим на оправку
Просипел он прокуренным голосом.

Оправка.

Выйдя в коридор и пройдя метров двадцать, я оказался в помещении, которое сложно назвать туалетом. С одной стороны в полу зияли пять круглых дырок для опорожнения, напротив три умывальные раковины, жёлто - ржавого цвета. В сортире стояла невыносимая вонь, а стены от испарины были покрыты каплями воды, здесь так же, как и в камере было сыро и холодно.

Только я устроился у нужника присев на корточки, чтобы справить нужду, как вдруг услышал снаружи неприятный скрежет битого стекла.

Вертухаи в Матросской Тишине, так наловчились этому пугающему трюку, специально проводя увесистым, железным ключом под определённым углом по металлической двери, тем самым создавался сильный, неприятный звук, напоминающий только что разбитое стекло.

- Ты там скоро? Оправка окончена, давай в камеру.
Начал орать контролёр.
- Погоди начальник, я ещё не начинал, а ты уже гонишь.
Закряхтел я.
- Меня не волнует, оправляйся быстрей, здесь тебе не курорт.
Прокричал он в ответ.

Сам факт того, что ты сидишь на корточках над очком туалета, а рядом за стеной стоит контролёр и торопит тебя каждую минуту, вводит в ступор и как бы ты не старался, ты не сможешь сходить по большому...

Баланда

После оправки, часиков семь утра подкатили баланду (тюремная еда). Мне выдали суточную пайку чёрного хлеба, весом 400 грамм и шлёнку каши с овсом. Визуально, серая жижа каши напоминала свеже-вырванную блевотину. Эти помои не шли ни в какое сравнение с едой, которой нас потчевали на больничке.

- А ложка? Где ложка?
Спросил я баландёра.
- А ты кашу хлебом черпай, в карцере не положено весло давать.
Минут через пятнадцать, кормушка открылась и я услышал:
- Кипяток будешь?

С кашей уже было покончено, я уселся на деревянный квадратный пенёк, подставку для нар и принялся жадно глотать горячую воду в прикуску с вязким, сырым, чёрным хлебом, напоминавшим большой кусок тёмно-коричневой глины, пытаясь согреться.

Забегу немного вперёд, такой хлеб, кашу или щи, давали не только в карцере, это была обычная, повседневная еда для всего следственного изолятора Матросская Тишина, за исключением в карцере еда подавалась по пониженной норме. Хлеб был такой, что если оторвать кусок и немного размять, а затем бросить в стену, он прилипнет и будет висеть вечно.

В обед принесли миску щей из кислой капусты, кроме которой в шлёмке плавало пару половинок подгнившей картошки, в которой зияли черные, неочищенные глазки, после обработки машинной чистки и опять кипяток.

Я сидел превратившись в животное, сёрбая щи через край миски, старательно загребая коркой хлеба капусту.

На ужин перловка и опять кипяток, баландёр мастерски отмерил положенный черпак каши и захлопнул кормушку.

В девять вечера, корпусной закричал в коридоре.
- Оправка!!!
И стал выводить поочерёдно арестантов сидящих на киче.

Время  в карцере тянулось очень медленно, на улице стоял октябрь, казалось, что стало ещё холоднее. Целыми днями я пытался ходить, приседать, делал различные отжимания, чтобы хоть как то согреваться в этом аду. Но физические упражнения помогали лишь на короткое время, низкокалорийная пища и сырой холод брали вверх, и снова начинался мандраж.
 
Хорошо, что я был малолеткой, первый раз мне дали пять суток, это потолок для малолетних. Несовершеннолетних в карцере кормят каждый день, хоть и по пониженной норме. Был-бы я на пять месяцев старше, то получил бы десять суток, такой максимум для взросляков и кормили бы через день. День лётный, день пролётный, обычно так шутили арестанты. Впрочем, это мне ещё предстояло пройти и не раз...
 
Последний день тянулся очень медленно, сидя скукожившись на пеньке я ждал отбоя, ведь меня закрывали на кичу после него. Самое большее желание было согреться. За эти пять суток я так и не сходил нормально по большому, желудок ныл от изжоги, сильно тянуло низ живота. Глаза горели от недосыпа, голова гудела отдавая пульсацией в височную область. Вес мой явно убавился на несколько килограмм, моё первое пребывание в тюремном карцере завершалось. 

И вот наступил праздник!!! Свобода!!!

В 22.30 возвращаясь в больничную камеру с необычном чувством, я как будто оказался вновь на свободе, какое это классное ощущение, ликованию не было конца...

В камере на больничке уже не было Толика второхода, Елизара тоже подняли на девятку. Оставался Витя Башмак и новый парень по имени Александр, страдающий сильным псориазом увешанный красными бляшками по всему телу.

У Витьки недавно была дачка, мама принесла передачу и мы устроили праздник живота!