Жизнь и смерть Хэрриет Фрин. Глава IX

   Раньше, представляя это событие, она видела пережившую его Хэрриет Фрин – все ту же, но с грузом всепоглощающего горя. Она приходила в ужас от этого образа самой себя, продолжающей существовать рядом с местом матери, пустым в пространстве и времени.

   Но ее там не было. Из-за того, что все ее внимание было  поглощено болезнью матери, исчезла существенная часть ее самой. Такого не случилось, когда умер отец; то, что ушло вместе с ним, вернулось к ней через мать. Все ее воспоминания о матери были связаны с воспоминаниями об этом, теперь безвозвратно потерянном «я».

   Она пыталась возродиться через свое горе; она укрылась за тяжелой утратой, стремясь к большему уединению, испытывая отвращение к посторонним; стала более, чем когда-либо, замкнутой, привередливой дочерью Хилтона Фрина. Она всегда считала, что не похожа на Конни и Сару, что живет возвышенной, интеллектуальной жизнью. Она  обратилась к книгам, которые читала вместе с матерью – Данте, Браунингу, Карлейлю и Рёскину, биографиям великих людей, пытаясь пройти по следам своего потерянного «я», оживить забытую увлеченность. Но это оказалось бесполезным. Однажды она обнаружила, что снова и снова перечитывает первую главу «Кольца и Книги», не вникая в смысл, не вспоминая о ее горькой тайне. «‘And all a wonder and a wild desire’* – мама это любила».
____
*Часть наиболее популярных строк из «Кольца и книги» Дж.Браунинга:
«О ты, любовь! И ангел ты, и птица,
ВСЯ ДИВО ТЫ И ДИКОЕ ЖЕЛАНЬЕ…» –прим. переводчика
____

 Ей казалось, что и она это любила; но все, что она любила – это  темно-зеленая книга в длинных, белых маминых руках и звуки материнского голоса, когда та читала ее. Она следовала за мамиными мыслями старательно, с напряженным вниманием, улыбаясь там, где та улыбалась, но не чувствуя в душе ни восторга, ни восхищения.

   Если бы только она могла вспомнить. Память – единственное, через что она могла себя возродить.

   Пустой дом наводил на нее ужас. Подруги советовали уехать из него, но ее страшила даже мысль о переезде, об изменениях. Она любила комнаты, в которых жила мать, кресло, в котором она сидела, белую рифленую чашку, из которой она пила во время болезни. Она цеплялась за образ матери; и всегда рядом с ним различала образ своего потерянного «я», призрачный и жалкий.

   Когда ужас пустоты переполнял ее, она одевалась во все черное, очень тщательно и продуманно, и ехала с визитами к подругам. Иногда, даже не имея такого намерения, она обнаруживала, что стучится в дверь Лиззи, или Сары, или Конни Пеннифатер. Если их не было дома, она приезжала снова и снова, пока не встречалась с ними. Она сидела часами, разговаривала, тянула время.

Она стала с нетерпением ждать этих визитов.


   Чудесно. Взошел сладкий горошек, который она посадила.

   До тех пор Хэрриет смотрела на дом и сад как на части пространства, в котором существовала, но которое ей не принадлежало. У нее не было чувства обладания. В это утро  ее остановила мысль, что участок земли, который она засеяла, принадлежит ей. И дом, и сад принадлежали ей. Она начала проявлять к ним интерес. Она обнаружила, что с помощью системы точно рассчитанных действий может придать своему существованию видимость разумной цели.
 
   Следующей весной, через год после смерти матери, она ощутила смутное шевеление собственной души. Она была вольна сама выбрать себе викария; она ушла от маминого доктора Брейтуэйта, приземистого и дважды женатого, и перешла к канонику Рэнчу, высокому и холостому. Было что-то возбуждающее в его короткой, радостной службе, в богатой музыке, благовониях и процессиях. Она сделала новые чехлы на мебель в гостиной – кретоновые, с веселым рисунком из гранатов и сине-зеленых листьев. И поскольку котлеты всегда жарились без панировки, потому что так любила мать, теперь она стала жарить их в панировке.

   А миссис Хенкок захотела узнать, ПОЧЕМУ Хэрриет ушла из церкви своей дорогой матушки; и когда Конни Пеннифатер увидела чехлы, она сказала: Хэрриет повезло, что она может позволить себе новый кретон. Это больше, чем могла ОНА; похоже, она считала, что Хэрриет не имеет права такое себе позволять. Что касается котлет в панировке, Ханна удивленно вытаращила глаза и сказала: «Именно так хозяйка всегда их и делала, мэм, когда вы уезжали».

   Однажды она вынесла голубое яйцо из гостиной и поставила его на каминную полку в комнате для гостей. Когда она вспоминала, как раньше его любила, то чувствовала, что совершила что-то жестокое и несправедливое, но необходимое для души.

Теперь она стала брать романы в циркулирующей библиотеке**.
___
** Публичная библиотека с платной выдачей книг на дом – прим. переводчика
____

   Не для серьезного чтения, объясняла она. Ее серьезное чтение – Данте, Браунинг, «Великие люди» – всегда лежали на столе, готовые оказаться у нее в руках (рядом с экземпляром «Общественного порядка» и «Неопубликованным» Хилтона Фрина), пока она тайно и немного смущаясь, забавлялась какой-нибудь фривольной историей. Ей нравилось все, что хорошо кончалось и в чем не было ничего неприятного или сложного, требующего размышления. Она подняла свои предпочтения до высоких критериев. Роман ДОЛЖЕН БЫЛ отвечать ее требованиям. Автор (она думала о нем с некоторой суровостью) не имел права писать невразумительно, или наводить тоску, или добавлять неприятные моменты к тем, без которых не обойтись. Великие так не поступали.

   Она имела в виду Джорджа Элиота, Диккенса и мистера Теккерея.

   У Лиззи Пирс была раздражающая манера улыбаться Хэрриет так, словно она считала ее смешной. А Хэрриет терпеть не могла подчеркнутого стремления Лиззи быть современной, тщеславных потуг казаться молодой, ее, женщины средних лет, восторгов по поводу работ писателей (часто отталкивающих), которые были слишком молоды, чтобы принимать их всерьез. Они вели долгие споры, в ходе которых Хэрриет, побежденная, отступала, прикрываясь «Общественным порядком» и «Неопубликованным».

  – Глупо, – говорила Лиззи, – лишать себя возможности  посмотреть на что–то новое только потому, что оно новое. Это путь к старости.

   – Еще глупее, – отвечала Хэрриет, – постоянно гоняться за новым только потому, что тебе кажется, будто это способ выглядеть молодой. У меня нет никакого желания казаться моложе, чем я есть.

   – А у меня нет никакого желания выглядеть страдающей старческим слабоумием.

   – Существуют СТАНДАРТЫ. – Хэрриет упрямо и надменно вздернула подбородок. – Ты забыла, что я дочь Хилтона Фрина.

   – Я дочь Уильяма Пирса, но это не мешает мне быть самой собой.

   Ум Лиззи стал проницательнее в ее энергичном среднем возрасте. Когда ее внимание обращалось на  Хэрриет, та съеживалась; она чувствовала себя так, будто ее выставили  обнаженной на пронзительный ветер. Она мысленно возвращалась к отцу, к матери, тоскуя, как ребенок, по их защите и поддержке, по счастливой уверенности в себе.

   В самые тяжелые моменты она с удовлетворением думала о красоте того поступка, которым подарила Присцилле Роберта.


Глава X


   «Моя дорогая Хэрриет. Благодарю тебя за любезное письмо с выражением сочувствия. Хотя мы уже давно ожидали конца, смерть несчастной Присси стала для нас большим ударом.