04. Унтерменш. Глава IV

ГЛАВА IV

1

В начале июня отцу неожиданно выдалась поездка в Берлин. Связана она была с печальными обстоятельствами.

Двадцать седьмого мая сорок второго года радиосводки и газеты заполнили тревожные новости из Праги. Днем было совершено покушение на Райнхарда Гейдриха.[1]

При взрыве, я знал по себе, ранения нелегкие, но последние сводки обнадеживали. И вот четвертого июня прозвучало следующее:

«Обергруппенфюрер и генерал полиции, шеф Тайной государственной полиции и Главного управления имперской безопасности, заместитель рейхспротектора Богемии и Моравии Райнхард Гейдрих скончался сегодня от полученных ран…» [2]

Эта новость меня глубоко огорчила. Я уважал Гейдриха и в грязные слухи о еврейских корнях обергруппенфюрера не верил. Достойные и талантливые люди часто становятся жертвами злых языков. А Гейдрих был именно таким. Не достигнув сорока, сделать блестящую карьеру от моряка до руководящих должностей мог только выдающийся человек. Выходец из благородной артистической семьи, отличный скрипач, чемпион Германии по фехтованию, примерный семьянин. "Холодный интеллектуал", рассматривающий "компромиссы — как неспособность принять решение". Да, порой жесткие, жестокие, но во имя Рейха. Я слышал, что Гейдрих однажды отказался принять на службу претендента, который интересовался исключительно материальной стороной будущей должности. Что это, если не пример истинного арийца?

После выходки чешских патриотов мы с отцом много беседовали. Я недоумевал, чем они были недовольны?

С того момента, как Богемия стала частью Германского Рейха, в стране не остановил работу ни один завод. Введенная карточная система позволила жителям получать продовольствие. В сравнении с немцами не столь разнообразное, но, после того как чехи массово стали заявлять о "германизации", их почти приравняли к нам. При этом, если не считать редкие командировки на заводы Рейха с оплатой и даже надбавками за тяжелую работу, они оставались вдали от того же Берлина, где периодически происходили авианалеты. Так что жаловаться чехам было не на что. Разве на положение "завоеванных". Но что плохого в покровительстве Великого и сильного Рейха, дающего спокойную жизнь и кров? Да и подобная гордость не вязалась с национальным чешским приспособленчеством, проституцией во взглядах, угодой сильному. Впрочем, подлые укусы никто не сбрасывал со счетов.

И все же я был уверен — "благодарность", которую получил в лице Гейдриха Германский Рейх, нашептали чехам со стороны. Отец подозрения подтвердил: взрывчатка оказалась британская. А именно в Лондоне отсиживалось изгнанное чешское правительство.



Седьмого июня во двор Пражского Града шли десятки тысяч немцев и чехов.

После двухдневного прощания гроб с покойным погрузили в спецпоезд, следующий в Берлин. Траурную церемонию и сопутствующие действа наметили на утро девятого.

К тому времени отец с матерью, выехав в ночь, с единственной получасовой остановкой в Нюрнберге, должны были прибыть на Лертский вокзал.

Отказаться от поездки отец не мог хотя бы потому, что обязывала должность. Не взять супругу также — в Берлине у матери жила тетушка и бесчисленные подруги юности. Я после "дела Адельберга" получил перевод в другой отдел и, заваленный работой по горло, никак не мог вырваться из Мюнхена.

Как и "кузина".

Алеся, вопреки обычной покладистости (именно так, в том не сомневались ни мать, ни отец), наотрез отказалась ехать к дальней родственнице в Баварию и настояла остаться в городе. Поэтому накануне отъезда отец взял с меня слово, что я не только не трону их "красного ангелка", но и пригляжу за ней те три дня, на которые мы оставались в доме одни.

***

Во вторник на улице стояло безветренное пекло, в кабинете – духота. Как сострил кто-то в курительной комнате: китель липнет к рубашке, рубашка – к майке, а майка не прилипает ни к чему, потому что со спины течет.

Давила суета, рабочая напряженность. Как назло, напомнило о себе ранение. Я всерьез подумывал отлучиться домой за морфином, благо ежедневник во второй половине дня не так пестрел чернильными галками.



Около часа мне удалось вырваться на обеденный перерыв. Боли, правда, к тому моменту отступили, но сменить рубашку стоило.

Еще у ограды я услышал фортепианные звуки. Они летели из распахнутого французского окна гостиной. Играть могла только унтерменшен. Но какого черта в будний день?

…Настольный вентилятор гонял по рояльной крышке конфетные обертки.

Алеся сидела за инструментом почти голая. Волосы небрежно скреплены спицей на азиатский манер. Черное кимоно держалось на локтях, и китайские драконы прикрывали разве поясницу и сгибы рук. Подперев коленом подбородок, она что-то увлеченно наигрывала, потом записывала. Снова смотрела на клавиши, покусывала карандаш, постукивала им по приоткрытым губам...



Дьявол. Что отрицать, еще при первой встрече "кузина" меня заинтересовала. Складная, хорошенькая, пусть и со странностями. Что-то в ней было.

Тем не менее я без особых сложностей выстроил в отношении унтерменшен глухую стену с табличкой: "Табу" и колючей проволокой из пунктов устава СС и правил расовой гигиены.

Но после фермы Адельбергов сквозь бетон вдруг стали пробиваться сорные побеги: "а что если..."

Алеся тогда уснула, а я смотрел и думал, как поигрался бы с ней, будь она, если не немкой, то хотя бы датчанкой, эстонкой, пусть даже из Богемии, вроде красотки Лиды [3].

Нет, я не мучился от искушения. Назойливые мысли скорее раздражали. Впрочем, как часто повторяли в школе СС: "В жизни нужно встречать неприятности и ориентироваться в них".



— Что за бардак? — я пнул скомканный лист на полу. — Ты почему не на работе? Где все? Что за вид? Кто разрешил брать чужие вещи?

Унтерменшен вскрикнула, спешно запахнулась.

— Марта с Эльзой на рынке, Хайдер уехал к матери, он предупреждал... – испуганно зачастила Алеся. - А вы... разве не на сутках сегодня?

— Я задал вопрос.

— Меня отпустили… Голова разболелась.

— Лжешь.

— Меня правда отпустили! Дали два дня из отпуска, чтобы подготовиться.

— К чему?

— В четверг в ателье состоится небольшое дефиле в честь открытия новых помещений, затем небольшая вечеринка. Надо спеть что-нибудь приятное, популярное.

— Ты еще и поешь? Пф-ф… Какая новость.

— Немного... Фрау Линд прослушала, сказала, подойдет. Только слова подучить. Я уже репетировала с музыкантами. Вот программа. Все разрешенное…

Листок меня не интересовал.

— Отец не предупреждал ни о каких показах. Это риск — светиться в подобных салонах.

Она отвела глаза, обхватила себя руками. Подошла ближе.

— Понимаете...

— Понимаю. Значит так, — перебил я. — Звонишь Линд и говоришь, что сорвала голос, простыла, уезжаешь. Что угодно вешаешь, но в четверг вечером остаешься дома. Ясно? Выполнять.

— Выслушайте, пожалуйста!.. – на эмоциях она тронула меня за руку, но сразу же отдернула свою. Отшагнула. — На той неделе я испортила дорогую ткань. Если эту сумму вычтут из заработной платы, придется рассказать вашим родителям, что я опять... После полугода работы забыть про припуск на швы! Позор. А Линд согласилась закрыть долг одним вечером и десятью песнями. Пожалуйста, не говорите ничего Георгу. Очень прошу...

Порыв настольного вентилятора принес тонкий аромат духов и шоколада.

Раньше она редко осмеливалась смотреть в глаза. Тем более о чем-то просить.

— Я подумаю, — ответил я. — У тебя пятнадцать минут, чтобы навести здесь порядок. Время пошло. И оденься. Жара и пустой дом не повод выглядеть... будто клиента ждешь.

Откуда-то вынырнувшая Асти с радостным лаем бросилась ко мне. Я взял ее на руки и поднялся к себе. По пути еще раз оглядел унтерменшен. Отец зря засунул ее в ателье. В заведениях вроде «Салона Китти»[4] у нее было бы больше шансов сделать карьеру.

2

Дежурство выдалось неспокойным.

Один кретин при досмотре не забрал у задержанного ремень, и тот повесился в камере. Другой поскользнулся в подвале и сломал руку. Ночью вовсе доставили «резидента», который в оплату долга домовладелице предложил "продать чертежи «луча смерти» и других секретных разработок САСШ". Позже выяснилось, что его временами "вербует" параноидная шизофрения.



Вернувшись рано утром, я застал Алесю в столовой. Слова "как странно видеть ее в домашнем платье, причесанной, по-человечески принимающей пищу за столом" она проигнорировала.

— Сегодня опять дома? — спросил я.

— Да, только съезжу за платьем.

— Отлично. Тогда выполнишь одно поручение. Знаешь, где Южное кладбище?

— Разумеется.

— Купишь девятнадцать роз и отнесешь. Ясно?

Алеся оставила приборы:

— Ей?..

Я не ответил.

Повисла пауза.

— Не мое дело, но, может, лучше в выходные съездите с родителями? — сказала Алеся. — Фрау говорила, вы не пришли на похороны. После тоже...

— Нет. Выходные забиты... Так что девятнадцать, и сегодня. Справишься?

Алеся кивнула и продолжила завтрак.

Она выглядела задумчивой, напряженной. Вероятно, волновалась за сценический дебют.



Шторы были плотно задернуты. Окна закрыты. Но, несмотря на усталость, заснуть не получалось. Мысли путались.

Покрутившись в кровати, я закурил. Раскопал со дна ящика в тумбочке фото. Вынул из рамки.



...Ровно три года назад дом еще спал.

Никто не знал, что я приеду. Это был сюрприз. Накануне специально позвонил домой, что не вырвусь. Сам же давно взял разрешение отлучиться к семье.

Я перемахнул через ограду. По стене с плющом взобрался к окну Евы, чтобы оставить на подоконнике подарок и шестнадцать роз. По числу исполнившихся лет. Но Ева вдруг проснулась и накинулась с поцелуями, так что мы оба чуть не вывалились из окна.

Фотографировались тем же вечером, в саду. Отец возился с новым фотоаппаратом и ворчал, чтобы не шевелились, что "сейчас-сейчас..."

Сестра сидела у меня на коленях. Обнимались. Щека к щеке.

"Люблю тебя..." — прошептала она и потерлась носиком о висок. Хрупкая пушинка, пахнущая, как ангел...

На обороте снимка прочел:

«Даже смерть не разлучит нас...

10 июня, 1939».

...К горлу подкатила прежняя жгучая горечь и злоба.

Я смял окурок. Фото швырнул обратно, смел туда же хлам, что валялся на прикроватной тумбочке. Грохнул ящиком. Накрыл голову подушкой и приказал себе спать.



***

В пять вечера меня вытащил в пивную Хельмут.

Он выбрал дальний столик без соседей. Был серьезен, поглядывал по сторонам, иногда задумчиво всматривался в медленно опадающую шапку пены.

Я, помимо пива, заказал жареного цыпленка с тушеной капустой. Живот урчал, требуя еды.

Из парка неподалеку слышалось эхо громкоговорителя.

— В конце мая мальчишки-газетчики рвут глотки: «Красная армия близка к уничтожению! Немецкие войска рвутся в сторону Кавказа и Сталинграда!». А теперь тишина. Какой день только и обсасывают Козла [5], — сказал Хессе. — Послушать, так он святой. Святой из Эс-Эс. Какая нелепость...

Хессе кольнул взглядом.

— Это и есть твой важный разговор? — спросил я.

— Нет. Разговор об Алис. Мне кажется, она не та, за кого себя выдает.

Кусок цыпленка встал в горле комом.

— Не понимаю.

— Вот и я не понимаю, Харди. Поведение, суждения — в ней все не то. Она не знает, кто такие Макс и Мориц [6]. Представляешь? А когда сказал, что чиновник — человек слова, посмотрела, как на дурака, и говорит: "Торговцы и чиновники не те, кому следует верить". Как, а?

— Ну... Все знать невозможно... — отвечал я непринужденно. — Она полжизни провела во Франции. Поверь, с чиновниками там дела обстоят иначе.

— Не слышал ни одного слова о Франции.

— Правильно. Я лично просил проявить осторожность и меньше болтать о прошлом с лягушатниками.

Хельмут молчал. Достал сигареты. Наверное забыл, что "бросил".

— Она подозрительно много интересуется моей службой в России, — продолжал он сквозь дым мрачно и тихо. — Все расспрашивает, разнюхивает, на что-то намекает. Глазами ковыряет, как иголками в кишках копошится.

Я внимательно посмотрел на друга.

— А-а-а... Она не знает Макса и Морица, мало говорит. Не нырнула в кровать... Да-а-а, это повод обвинить в шпионаже! Браво! — я громко зааплодировал.

Немногочисленные посетители обернулись.

Хельмут смутился. Шикнул:

— Хватит ржать!.. Шпионка, не шпионка. Кто знает, с каким багажом она приехала...

— Я тебе так скажу. Если таких, как Алис, посылают шпионить, дела дрянь у врагов Рейха. Ха!.. Шпионка... Да, Хессе... Нет, нет, правильно. Доверие не исключает осторожность. И тайна у нее правда есть. Но это скорее личное. Как бы сказать... Кузина не совсем здорова, — я постучал у виска. – Она не только Макса и Мориса не знает, на имя свое через раз откликается. Францию вовсе видела на открытках и из окон лечебницы. Повезло, доктор попался с мозгами. Занял ее музыкой. Это единственное, в чем бедняжка нашла себя... Потому как эпизодический тип течения болезни подразумевает наличие ремиссий. А они в следствие лечения могут быть довольно долгосрочными…

Я сочинял на ходу. Утренний случай с психом и последующий разговор со словоохотливым доктором позволили звучать более чем убедительно.

Хельмут курил, щурился, потирал лоб. Прежняя серьезность исчезла.

— Извини, не знал. Проклятье... Думал, верная взятка, а за два месяца даже на "ты" не перешли. Таких долгих партий не было давно. Хе!.. То-то я понять ничего не могу. Представляешь, один раз приглашает домой. Говорит, дома никого нет. Намек ясный как день. Сидим. Как обычно я говорю, она слушает и смотрит. Потом приобнял ее. Попытался поцеловать, а она мне залепила…

— Рукой?

— Ну а чем?

— Мало ли...

Я отодвинул пустые тарелки. Придвинул пиво. Тоже закурил.

— Старших по званию надо слушать, обер-лейтенант. Когда еще сказал — от нее ничего не добьешься. А ты уперся.

— Я уперся?! — воскликнул Хессе. — Стоит исчезнуть, она сама звонит, встречу назначает. На той неделе написал, что возвращаюсь на восток. В момент материализовалась на пороге с пригласительным на какой-то вечер. Умоляла прийти.

Я не донес до рта сигарету. На секунду замешкался.

— Ты возвращаешься в Россию?..

— Да, сегодня написал прошение о переводе. Слушай, признавайся, между вами что-то было?

Я вынырнул из дыма мыслей.

— С кем?

— С Марлен Дитрих. С кузиной твоей! Ты еще на вечеринке за ней подглядывал. Даже Фриц отметил, — Хельмут повел носом: — случкой пахнет. А Фриц тот еще Фрейд.

Я отмахнулся.

— И когда уезжаешь?

— В конце недели. Ну-у, не плачь. Я пришлю открытку к Рождеству... Ха-ха-ха!..

Хельмут заржал, заглотнул пиво, заел горстью орешков. Окликнул кельнершу и заказал полноценный обед. Настроение, видно, поднималось.

— Значит, больная, говоришь... Харди, мне правда этот детский сад вот тут... — он постучал по горлу. — Надоел... Вообще ладно. Сам завтра объясню.

— Нет-нет, я найду слова помягче. А тебе освобожу вечер. Порезвись от души в последние дни. Возьми шлюху... или бесплатных курочек, вроде тех... Строго на запад, через два столика. С ними партия точно будет выигрышной. Разденешь, свяжешь и допросишь пару раз. Вдруг шпионки... Да, обер-лейтенант?

Хельмут глянул надменно.

— Оберштурмфюрер, вы сволочь.

Мы засмеялись. Стукнулись бокалами.



Придя домой, я сразу подошел к телефону.

— Карл, приятного дня. Это Шефферлинг. Не в службу, а в дружбу. Кто завтра ведет вечеринку на Пауль-Лагард-штрассе?.. Так... Да нет, ничего особенного. Включи меня в группу... Да, устал от кабинета... Вот и отлично. Пусть сопли лечит, а я вместо него... Конечно сочтемся. Спасибо...

Я положил трубку. Постучал по черному глянцу телефонного аппарата.

3

Что сказать...

С одной стороны случилось вполне закономерное. Нордический дух не может не восхищать. Чистая германская кровь подобно яркому священному огню неотвратимо влечет даже серую мошкару.

Другой вопрос, что среди моего окружения были более достойные представители арийской расы.

Барон фон Клесгейм, Алекс — титулованный автогонщик с замком, виноградниками, сыроварней и бриллиантовыми жеребцами в конюшнях.

Интеллектуал Кристиан Кройц. Чистая кожа, тонкие черты, большие синие глаза и темные кудри, — сестра посвятила целый альбом рисунков и стихотворных приношений его «одухотворенной античной красоте». Это помимо недурных мозгов. "Илиаду" он знал наизусть в подлиннике.

Фриц Расп — племянник коменданта Дахау, спортсмен, любитель походить под парусом.

Да много кто еще.

Но Хессе?

Служебная квартира возле железнодорожной станции. Ни титула, ни счета в банке, ни талантов. Разве талант выпутываться из очередного венерического приключения.

Внешность вполне заурядная. Светлые волосы, серые глаза, козлиный нос. Одного со мной ростом, такой же комплекции, может шире в плечах и крепче костью, как полагает чистокровному "мясному" баварцу.

Военная выправка? Так из нашего выпуска я был старше всех в звании, наград имел больше. В отличие от Хессе, за мной не водилось темных историй, требующих разрешения на Суде Чести.

И с такой обоймой "достоинств" Хессе умудрялся очаровывать дам, осаждать самые неприступные крепости.

Лет пять назад Хессе увлекся одной художницей. Добивался упорно, отчаянно, но с успехом. Дело шло к свадьбе, пока однажды на пороге не возникла девица, чтобы отомстить "жалкому червяку" за... уведенную любовницу.

Еще месяц спустя уже сама художница вцепилась в волосы бывшей пассии, потому что застала ее в одной постели с возлюбленным.

Не сразу, но примирить разъяренных валькирий удалось. После этого Хессе получил прозвище "танк с яйцами", а анекдот о прелестях и подвохах "игры в две колоды" еще долго гулял по части.

И все же я не думал, что русский Эренфельс [7] падет.

А он пал.

Чарли проболталась — никакого брака с дорогой тканью не было. Ей понравился голос Алис, предложила попробовать. Та согласилась, но с условием: я ничего не знаю, у нее будет пригласительный на одну персону, и Чарли помогает с нарядом.

Напомню, на моей вечеринке "кузина" выглядела неброско даже по меркам скромной немецкой девушки.

***

В четверг в доме номер девять на Пауль-Лагард-штрассе было шумно, многолюдно, дорого пахло кожей и померанцем, много аплодировали.

О самом дефиле я получил смутное представление.

Хотя бы потому, что понятия не имел, чем для женщины веянья этой весны или осени могут отличаться от предыдущей, если каждую осень идет дождь, и каждую весну нужны пальто и шляпка? И почему то же пальто должно непременно менять, если старое удобно и функционально?

Вот военная форма: зимняя и летняя. Подпункты: повседневная, строевая, полевая. Четко, продуманно, по существу. Если "новенькое", то на петлицах и погонах при повышении. Но дамская мода — бермудский треугольник. Задумаешь упорядочить — свихнешься.

Куда занятнее оказалась парочка гостей. По разговору — мелкие чиновники, которых жены приволокли с собой. Их ностальгические воздыхания по старушке-Веймарской республике явно требовали объяснений в стенах гестапо. Был еще набриолиненный щеголь с анархической песенкой и неосторожная фраза прыщавой студентки о "пражском палаче".

Улов мог быть богаче, если бы не Кристиан. Месяц прошел с разговора в больнице, когда я уверил, что ситуация разрешилась без него. Но Кики продолжал бегать за мной, нет-нет да заглядывая в глаза: "Все как прежде? Ты не злишься?"

На мое счастье Кристиана отвлекал крупный мужчина в годах — научный руководитель его диссертации, литературовед с большим именем, с кучей регалий и приятелей вроде "гениального Коммереля", "грозного Лангенбухера" и кого-то еще «всесильного» из Имперской Палаты культуры.

Внешне светоч фёлькиш-национальной литературы производил впечатление неоднозначное.

Фигурой напоминал жабу или слизняка, лицом — свиное рыло, овал которого терялся в бесконечных жировых складках. Когда говорил, в уголках мясистых губ скапливалась белая слюна. От него неприятно пахло, ладони были мягкие и влажные. В то же время жирок добавлял профессору живости и присущей толстякам добродушности. Он тонко шутил, увлекательно делился впечатлениями, артистично иллюстрируя беседу жестами.

Я сразу бы забыл о новом знакомом, если бы не странная сцена, невольным свидетелем которой стал.

Незадолго до окончания показа курил с Чарли в пустом вестибюле.

Профессор ввалился важно. Оставаться он не планировал, и Кристиан его провожал. Вдруг профессор спотыкнулся о свою же трость.

Только что улыбающаяся Чарли фурией кинулась к гостю:

— Вы в прошлый раз, верно, плохо поняли, Бисвангер? Сомневаетесь, что я это сделаю? Клянусь, вы меня плохо знаете. Вон!..

Профессор спешно попрощался с Кристианом и нырнул в дверной проем, чудом не застряв боками.

— А ты... — Чарли как Немезида надвигалась на мужа.

— Я не приглашал его. Он прибыл с Келлерманами... Прошу, не здесь... Имей благоразумие, не при...

Кристиан ахнул.

— В следующий раз это будет не вода, — пригрозила Чарли и поставила на место вазу с цветами.

Судя по шуму аплодисментов и объявлению ведущего, шоу близилось к концу.

Чарли исчезла.

Кристиан, мокрый и бледный, как мел, привалился к стене. Он хотел что-то объяснить, извиниться, но я не стал слушать. Молча отдал платок.

Нет, в силу мягкости характера Кристиан вряд ли крепко держал семейный поводок. Это стало очевидным, еще когда фрау Линд после венчания оставила девичью фамилию. Но допустить унижение в присутствии посторонних и не осадить хотя бы словом? И после такого женщина будет воспринимать его как Мужчину? Уважать, вверять себя и детей, видеть защиту и надежное плечо?

Впрочем, если обоих все устраивало... Бывает.

***

С Хессе мы встретились у столика с закусками. Он подошел не сразу, но первым:

— Тоже здесь?

— Пропустить твою последнюю попытку закрыть гештальт? — я пожал протянутую руку: — Только под угрозой расстрела, Хельмут.

— Не-е-ет. Что ты... Вопрос закрыт, ты меня знаешь, — Хессе почесал нос. — Так, подумал, вдруг обижу Алис, если не приду? Некрасиво расстраивать девушку в таком положении...

— Положении?

— Ну... Проблемы со здоровьем. Думаю, чего мне стоит? Погуляю, посмотрю...

Хессе говорил, не сводя глаз с мерцающей эстрады.

Его можно было понять.

Алеся выглядела чертовски эффектно. Прическа, красные губы, длинные перчатки со сверкающим браслетом, элегантное кобальтовое платье, которое начиналось от подмышек, облизывало каждый изгиб тела и уходило в пол...

Бедный Хессе! Представляю, как ему отдавало в ширинку, когда кошечка мурлыкала, повиливая бедрами, и трепетно сжимала черной бархатной лапкой серебряную стойку микрофона.

Это он еще не слышал Чарли, что "под такие платья не надевают ничего, кроме пояса для чулок"![8]

Я не скрыл смеха:

— Ну да, ну да... Так и понял. Так и понял...



Мы немного поболтали.

Хессе смолк на полуслове. Я проследил за взглядом — Алеся приближалась к нам. Но в шаге с улыбкой отвлеклась на кого-то и не то оступилась, не то толкнул кто-то...

Шампанское брызнуло на пол.

— Какая же я неловкая!.. Я… не хотела… Простите, Хельмут… — запричитала Алеся и протянула бокал. — Вот, возьмите мой. Я не успела сделать и глотка.

— Очень жаль. Ведь одно касание ваших губ превратило бы игристое вино, напиток смертных, в сладчайший нектар, напиток богов. Вы сегодня словно богиня, ослепительно красивы… Ваш голос – пение ангела в раю. Я покорен...

Хессе провел унтерменшен за ушком и достал крошечный цветок. Дешевый фокус, но она заулыбалась.

— И надолго богиню выпустили с небес? — поинтересовался я.

— Перерыв. Две инструментальные композиции. Минут десять, — ответила Алеся холодно.

— О, тогда непозволительно терять время. Позволите? — Хессе сделал пригласительный жест.

Мое присутствие явно "кузину" смущало, потому что когда встречались взглядами, улыбка становилась беспокойной. Хессе это заметил:

— Алис, прошли те времена, когда старшие братья вершили судьбы сестер. Это только танец. Леонхард не возражает.

Хессе вручил мне бокал, к которому так и не притронулся, и увел унтерменшен на танец.

Она оглядывалась. Что-то вызвало в ней беспокойство. Что?

Что галантный на словах "тристан" придерживал "изольду" сильно южнее спины? Еще бы, так обтянуть задницу! У любого бы руки зачесались.

Волновалась, что я раскрою ее маленькую тайну? Открою глаза родителям на их скромную фройляйн? Или потребую что-то за молчание?



Я решил вернуться к служебным наблюдениям.

Кто-то проходивший мимо вдруг звучно икнул.

— Вот ведь... Дамский лимонад!.. — фыркнул гость и наколол на шпажку оливку.

Незначительный момент. Пустяк. Но он насторожил. Как-то царапнул. Я сначала не мог уловить суть, смотрел на свой бокал, потом на бокал Хессе — он был на порядок темнее моего. Отличался и по запаху. В золотистом шампанском тонкой ниткой поднимались пузырьки.

Значит, только пояс для чулок...



Хессе довольный, как пес, разве не вилял хвостом. После танца он придерживал Алесю, что-то шептал на ухо.

Я вернул ему бокал, "кузине" пожелал удачно закончить вечер. За это и предложил выпить.

— Только если следующее схождение вы так же посвятите мне, — поднял бокал Хессе.

— Непременно... — Алеся пристально смотрела как он выпивает бокал до дна.

Когда она вернулась на сцену, Хессе скинул улыбку, с отвращением высунул язык:

— Фу... Чего-то вкус какой-то... Гадость…

Я пожал плечами:

— Выдохлось, наверное…

4

Полчаса, как я подъехал к дому, вынул ключ зажигания и смотрел в стену садового плюща с редкими проблесками прутьев ограды.

Хотел курить, но отец каждый раз давал ключи в комплекте с предостережением: учует табак — снимет голову. Ничего, уже завтра в моем мерседесе я буду делать, что захочу. А сегодня — горячая ванна, легкий ужин и полистать журнал перед сном.

Да, пожалуй, это то, что нужно в конце напряженного дня, подумал я… и снова облокотился на руль.



...Девять пятнадцать вечера. Запомнил время, потому что Шторх спросил, который час.

К тому моменту Алеся отработала программу и не отходила от Хессе ни на шаг. Даже когда все кончилось, вокруг них еще долго гоготала компания, которая позже вывалилась на улицу и разбрелась кто-куда: по авто, темной улице, к метро.

Алеся ушла с Хессе. Если бы не его плечо, переломала бы ноги.

Я не вмешивался. Зачем? Пусть развлекается. Раз такая дура, падкая на пошлость, банальности и примитивные штамповки вроде стишков жидовского недоумка Гейне. Видит Бог, я и так был слишком снисходителен, слишком добр.

Снова достал сигарету. Понюхал, покатал в пальцах.

Нет. Все же стоило затолкать новоявленную певичку в машину, а Хессе еще раз напомнить, что "кузина нездорова", намекнуть на ее ущербность. Тогда бы моя честь и совесть остались бы чисты. Иначе выходило, что я позволил рейхсдойче, боевому офицеру вермахта, да просто старому доброму другу пусть по незнанию, но осквернить себя.

Более того, пьяная блудливая кошка могла сболтнуть лишнего. Еще бы! После шампанского с коньяком.

Впрочем, ее соплеменники лакают неразбавленный спирт без закуски. Стоит ли удивляться диким манерам и безобразным выходкам? Не представляю, сколько надо было набраться, чтобы напоследок вдруг кинуться мне на шею, еще при посторонних!

Я стоял, как пес, которому щелкнули по носу. Не разобрал ни одного слова из ее нетрезвой скороговорки. Но мысли не возникло оттолкнуть ее. Наоборот... Последний раз так близко видел и чувствовал ее тело, когда получил в плечо. Теперь она давила мне шею, как на вокзале при прощании, что-то шептала, намеренно или нет, задевая ухо губами... Мне нравилось, как пахнет ее висок, волосы, она сама. Может, духи, не знаю. Такой теплый, мягкий аромат...

Сигарета переломилась.

Я открыл глаза. Мягкий аромат, и никакого запаха алкоголя.

***

Казалось, прошла целая вечность. Я колотил в дверь, потому что на упорный звонок никто не открыл. Свет в окнах горел, так что либо не слышали — по ту сторону гремела музыка, либо не хотели слышать, либо…

Ожидание рисовало картины одна тревожнее другой. Злился на себя. Дьявол! Ведь мог догадаться, что что-то не так в этой шекспировской истории. Был уверен, если опоздал — пристрелю грязную суку на месте. Без объяснений. И плевать на все и всех.

— Харди?.. — уставился Хессе.

— Сонная скотина, оглох? — сказал я. Его раскрасневшаяся подпухшая физиономия давно не была так приятна.

— Да, задремал... Ты бежал, что ли?

— Можно и так сказать. Ладно, извини, что без звонка, и так поздно... Я зайду?

Хессе моему визиту не обрадовался, но посторонился, приглашающе махнул рукой.

Первую комнату, по обстановке гостиную, слабо освещал зеленоватый свет абажура. Подушки на диване лежали небрежно, словно их побросали наспех. Возле стоял столик с картами, полупустой бутылкой вина и бокалом, на кромке которого читались едва заметные прожилки помады.

Окна были распахнуты, на подоконнике играл патефон.

Хессе снял иглу с пластинки. Он был крепок на алкоголь, но теперь прихрамывал и при случае опирался на стену.

— Проходи, присаживайся. Херес-де-ла-Фронтера, тринадцатый год. Глотнешь?

— Тринадцатый? Ровесник… Нет, благодарю. Я на минуту.

Как бы невзначай я заглянул в приоткрытую дверь, примыкающую к гостиной. Спальня со скошенным потолком, куда чудом впихнули-таки панцирную кровать, тумбочку, полку с книгами и на полинялые обойные розочки вбили распятие; здесь негде было спрятаться. Я прикрыл дверь, прикинул, куда бы еще заглянуть в этой кроличьей норе. Надо было забрать унтерменшен во что бы то ни стало.

— Хельмут, мы договорились с Алис, что она приедет сама. Но, я подумал, заберу. Мне так спокойнее. К тому же, она... забыла принять лекарство. Кстати, где она?

Хессе хмыкнул:

— А-а-а... Вот чего ты прискакал. Извелся, бедняжка?

— Пойми меня правильно. Алис моя кузина, девушка. А приличные немецкие девушки ночуют дома.

— Конечно, понимаю. Приличные девушки по ночам спят в своих кроватках, а в чужих трахаются днем. Ха-ха-ха!..

Послышался шум. Стоило взглянуть на крашеную белую дверь, как Хессе подпер ее собой, скрестил руки.

— Кажется, там что-то упало? — сказал я. В кроличьих глазах заметил тревогу.

— Показалось. Там ничего нет. Грязное белье и стирка.

— Хельмут, у меня нет времени. Если Алис там...

— У меня времени того меньше. Завтра поезд. А я хочу успеть еще чемодан сегодня собрать, выспаться... Так что... Ничего личного, Харди. Тебя проводить?

Пришла моя очередь скрестить руки и подпереть стену.

— Боже, что ты за осел, Харди, — Хессе устало потер лицо. — Нет у меня твоей кузины. Сбежала по дороге. Выбежала из автобуса на Людвигштрассе, у старой аптеки. Может, как раз за лекарствами, не уточнял. Да, я бросил девушку одну ночью. Поступок так себе, согласен. Но сейчас я один. Пришел, выпил, заснул. Удовлетворен?

— Конечно. А пластинку бутцеман[9] менял? — я подошел к буфету и поднял с пола горжетку. Такой серебряный зверек лежал на плече Алеси. Духи тоже узнал сразу. — Тоже, скажешь, твое? Под цвет глаз. Ну-ну. Не забудь в чемодан бросить. В России холодно. Кстати, пил из бокала, который в помаде? О, какие пикантные детали частной жизни офицера вермахта!

Хессе рассмеялся как-то болезненно, с прищуром.

— Шефферлинг, она потеряла ее, когда бежала. Я потом хотел передать. А бокал, бокал... Старая курица Хей плохо промыла, наверное. А что вообще за допрос? Вынюхиваешь тут что-то, в двери заглядываешь. Алис - взрослая, тебе ничем не обязана. Я у тебя тоже не в долгу. Даже если она у меня. Тебе какая беда? А-а-а... Зацепило, что выбрала меня, а не офицера Эс-Эс? Не элиту, собранную по деревням и выдрессированную для парадов и расстрелов? Оставь ее в покое. Девчонка в лице меняется при одном твоем имени.

Мне стало не до смеха. Серебряная шкурка в самом деле была испачкана, будто ее обронили. Но кровью. Между лопаток пробежал холодок.

Я подошел к Хессе вплотную:

— Хватит ломать комедию. Если ты сейчас не отойдешь, я выбью эту сраную дверь вместе с тобой.

— О-хо-хо!.. Да-а, Шефферлинг. Бад-Тельц тебя все-таки испортил. Так выбивай. По-другому ведь девочки из гестапо не умеют, да? Давай, выбивай! Либо проваливай к чертям из моего дома!

Наверное, надо было поступить по-другому, но этого "другого" я не увидел и ответил в челюсть.

Веселость Хессе испарилась. Пошатываясь, он смотрел, как бык с пикой в боку:

— Рехнулся?..

Время потерялось, мысли тоже. Так обычно бывает в драке. Только пульс бьет вспышками в ушах и горле, как красная сигнальная лампа. Смешалось все: хрипы, выкрики, пол, потолок, стиснутые зубы Хессе, кровавая слюна. Что-то упало, что-то разбилось…

Не знаю, как далеко бы все зашло, если бы не женский визг. Боковым зрением уловил замотанную в полотенце фигурку с копной рыжих волос.

— Эй, мальчики, мальчики!.. Лео, пусти его! Хельмут!.. Да перестаньте же!..



С каждым словом я убеждался больше и больше: все вокруг сегодня сошли с ума или договорились разыгрывать из себя кретинов.

Хессе. Что ему помешало, пусть без имен, но рассказать историю полностью?

Алис в самом деле выбежала из автобуса у старой аптеки. Что на нее нашло, Хессе не понял, но кинулся вслед и едва не угодил под колеса бежевого Адлера "Автобана". Скорость после поворота была низкой, однако перепуганная владелица настояла отвести Хессе в больницу, затем домой.

Чарли…

Я считал ее хорошей любовницей. С какой стороны ни взять: замужем, при деньгах, без предрассудков. Но особенно ценил то, что никогда не лезла в мою жизнь. Я — в ее.

Потому теперь в голове не укладывалось, зачем она увидела в окно мой мерседес и запаниковала. Впрочем, судя по "акценту" и осоловелым глазам, трезво оценивать ситуацию она вряд ли могла. Думал за нее Херес-де-ла-Фронтера.

Да и за Хессе тоже. В спешке убрал не тот бокал. Не заметил, как Чарли обронила горжетку, когда бегала по комнате, заметая следы.

Серебряный зверек в самом деле был на Алис. Она попросила Чарли чем-то прикрыть голые плечи на время выступления, после вернула. Кровь тоже принадлежала Чарли: от резкого торможения пошла носом кровь. В доказательство показала платье и платок с теми же бурыми пятнышками.

Несмотря на то, что часть вопросов разрешилась, я очень хотел услышать объяснения «кузины».

5

Бегать по ночному Мюнхену я не собирался. Хватит. Без того наломал дров. Но — факт вещь упрямая — зачем-то Алеся разыграла спектакль с пьяной выходкой?

Концы логично смыкались на востоке, ведь "глушь под Минском с лесами по периметру", о которой Хессе так много рассказывал, — это тот же рейхскомиссариат Остланд, откуда в начале года прибыла Соболева Алеся. Возможно, в обстоятельствах этого пересечения и скрывалась разгадка.

Но почему сбежала на полпути? Передумала? Помешали?

Словом, развернуть машину в сторону дома оказалось легче, чем выкинуть историю из головы.



Луна била в стекла столовой, как прожектор. Я распахнул окно, свет включать не стал — потолок без того кишел комарами. В духоте пахло яблоками и цветами. То и другое сдвинул с обеденного стола, чтобы свет падал на содержимое аптечки. Следовало обработать содранные костяшки.

Ночная тишина усиливала звуки, как стакан, приставленный к стенке. Часы, казалось, шли громче, скрипел стул, иногда из крана капала вода.

Как зашуршал гравий в саду, сложно было не услышать. Чуть отодвинув занавеску, я заметил тонкую фигуру, ровно бредущую вдоль кустов шиповника. Еще через минуту щелкнул замок, по плитке холла застучали каблуки.

— Нагулялась? — громко спросил я.

Цокот приблизился. Унтерменшен нарисовалась в портале двери, как призрак. Бледная, с темными глазницами, кобальтовое платье растворялось в синем полумраке.

— Что вы делаете в темноте?

— Пытаюсь найти йод... Ты не бойся, садись поболтаем.

Я наконец нашел нужный флакончик, смочил ватный тампон и промокнул ссадины. Защипало.

— Йодом обрабатывают только края, а не саму рану, — заметила унтерменшен.

— Разве? Хм... Любопытно. Но мне интереснее было бы услышать о твоих темных делишках с Хельмутом. Тебе же есть, что рассказать?

Алеся сидела в лунной полосе. Я заметил, как задрожали руки, и она убрала их со стола. Поежилась, осмотрелась, словно на стенах искала подсказку.

Я убрал всякие миндальничания:

— Только не вздумай упрямиться или вешать лапшу про забытые припуски на швы. Иначе правильный навык использования йода пригодится тебе самой. Ясно?

Она кивнула.



Счастливчик Бенно, светлая ему память, однажды горько пошутил: "Сдается, против нас здесь воюет лес, стены и герань в горшках".

Не знаю, что до стен с геранью, но лес после России я возненавидел. Если Ксеркс когда-то приказал высечь море, я бы пустил на дрова лес. Весь, до последнего пня, вместе с теми, кто в нем скрывался.

Меня трясло только при упоминании слова "партизан": поджоги складов, подрывы рельс, кража почты, как из воздуха возникающие листовки с призывами к борьбе. Среди этих дьяволов попадались даже девушки, подростки, дети. Вдобавок, местное население покрывало бандитские вылазки, помогало едой, одеждой, медикаментами. И ничего не помогало, ни щедрая награда за информацию, ни карательные акции за укрывательство. Ничего.

Так что мне сложно было "проникнуться" той бравадой, с которой Алеся говорила об «очень близком человеке». Диверсант, за которого назначили аж три тысячи рейхсмарок и земельный надел в двадцать пять гектар.

— Олега поймали в ноябре, раненого, без сознания... Пытали четверо суток. Хотели, чтобы он сказал, где скрываются остальные из отряда. Назначали день казни, в последний момент отменяли и снова издевались… Он издевался, комендант обер-лейтенант Хельмут Хессе.

Она выплюнула это имя.

— И как, удачно? — я щелкнул комара, притаившегося под посудной полкой — на светлой стене остался темный след.

Алеся посмотрела волчицей, улыбнулась и отрицательно покачала головой. Вспомнились слова Хессе о "ковырянии в кишках". Стоило усилий, чтобы не стереть эту дерзкую ухмылку вручную.

Я продолжил:

— Хельмут был частым гостем в нашем доме. Ты сама приглашала его. Что мешало поквитаться раньше?

— Откуда вы знаете?

— Твой интерес к востоку вызвал у Хельмута опасения.

— Мой интерес... Да он врал в каждом слове! — вспылила Алеся. Грозы в выпаде было побольше, чем когда за завтраком назвала меня лжецом и оккупантом. — Храбрый портняжка, убивший семерых одним ударом!.. Подлец, мучитель и трус. Прятался за спинами автоматчиков. Без верзил носа не высовывал из своей "комендантской резиденции". Трус!.. — она взяла паузу. Отдышавшись, продолжила: — Когда Олега... повесили, выставили караульного. Чтобы не сняли. На утро этот караульный сам висел. Как же бравый германец-ариец бе-егал!.. Визжал, как поросенок! Там еще ваше начальство какое-то штабное прибыло... – Алеся почти рассмеялась. Опять вздохнула. Закрыла лицо руками, умывшись пустотой.

Говорить ей становилось сложнее, голос срывался, дрожал. Но не позволила слез. Держала голые плечи расправленными, подбородок высоко.

— Почему не раньше?.. Я хотела. Купила стрихнин. Он коричневого цвета, как шоколадная крошка. Однажды видела, как долго и мучительно от него умирают. Я успела бы освежить память этому... чтобы он знал, за что подыхает. Но он не притронулся к пирожным. Спросил, есть ли кто дома, стал приставать... Мерзость... Но на этот раз я учла ошибку - не оставаться наедине, пока он не будет... безопасен.

Я в который раз оглядел унтерменшен. Что ж, расчет оказался верен. Дразнить, держать на поводке и подпаивать... Очень по-женски. Хессе непременно бы клюнул на заманчивую полуголость, яркие пухлые губки и хорошую задницу. Оставалось прикинуться легкой добычей. Нетрезвая красотка. Кто откажется?

Только как она думала справиться с двухметровым лосем, по самую глотку накаченным шампанским с коньяком? Пьяные медлительнее, неповоротливей, но сильнее и, как правило, агрессивнее. Да и что потом? Десяток человек видели, с кем и когда Хессе уехал. Убийцу вычислили бы в два счета.

Впрочем, это было уже неважно.

Я встал к окну и достал сигареты. Оставалось решить, что дальше...

За попытку убить офицера вермахта — боевую единицу, в то время, когда Германия нуждается в солдатах, — следовало бы прострелить череп.

Но я испытывал какое-то странное удовлетворение, будто нечто неправильное наконец-то встало на место, вроде вправленного сустава. Никакой романтической подоплеки в отношении Алеси к Хессе не было и не могло быть. Платье, жесты, улыбки, нежные взгляды, — это была постановка, фальшь, игра. "Медовая ловушка", не больше. Мне нравилась эта мысль. Она успокаивала, ласкала, вызывала улыбку...



— ...Чему вы ухмыляетесь? Придумали, как кровожаднее представить все вашему отцу? — спросила Алеся.

Часы в холле пробили час. В саду закричала какая-то птица. Я затянулся в полные легкие, выдохнул. Дым распадался на белесые волокна и таял. Как и мысли. День измотал, усталость давила.

— И расписаться в собственной глупости?.. — ответил я. — Кто позволил тебе пойти на вечеринку, даже когда узнал, что соврала? Кто отпустил с Хессе, хоть нутром чувствовал, темнишь. С ним из-за тебя сцепился тоже... Да, отец оценит.

— Вы подрались?.. Из-за меня?

— Что тебя удивляет? Или по-твоему, я тоже трус и хвастун? Говорю, что есть. К сожалению... Только не обольщайся. Отец обещал уступить мерседес в треть цены, если за три дня с тобой ничего не случится.

Алеся долго молчала, потом подошла ближе и тоже прислонилась к подоконнику. Неподвижно смотрела перед собой.

— Папа учил отдавать должное людям, несмотря ни на что. Вы не трус. Я убедилась в этом в прошлый раз, на кладбище... — тихо сказала она, затем повернулась, заглянула мне в глаза и прошептала, как страшный секрет: — А вот я... я испугалась сегодня. Испугалась, что что-то опять помешает, он начнет приставать... Эта месть, она меня измучила… Я жила тем, что станет легче. А теперь? Теперь он снова уедет в Россию, и все, кого он погубит, будут на моей совести... На моей, понимаете?..

Я не мог оторваться от ее глаз. А она вдруг положила голову мне на грудь и, прижавшись, заплакала.



...В синем полумраке особенно остро чувствовал, что холодные пальцы сжимают рубашку, скребут живот, чувствовал судорожное рваное дыхание, запах волос и кожи.

Алеся вдруг показалась такой хрупкой, слабой, и в то же время волнующей. Вдруг…

Черт возьми! Я потешался над Хессе, что он ведом исключительно тем, что за ширинкой. А теперь сам поглаживал унтерменшен затылок, плечи, лопатки, скользя все ниже по спине.

С другой стороны, девушку нужно было успокоить, мне самому не помешала бы разрядка. А если нам обоим это было нужно, почему бы и нет?.. Эта мысль показалась не такой уж неприемлемой, как прежде.

Всхлипы прекратились, когда коснулся губами её шеи. На вкус оказалась такая же сладкая, как и по запаху.

Алеся отшатнулась, как капризный ребенок быстро замотала головой из стороны в сторону, но с места не двинулась. Не сопротивлялась, и когда усадил ее на стол.

Платье с разрезом задралось легко. Замешкался с собственной пряжкой. Зарычал. Опасался, что унтерменшен вот-вот одумается, убежит. Она же сидела, как под гипнозом. Сжимала мои плечи, вроде ластящейся кошки, потом запустила пальцы под подтяжки. Двинув плечами, помог их спустить. Алеся хотела что-то сказать, но слова потерялись в шуме дыхания. Моём. Её. Какая к чертям разница?..

В жизни надо встречать неприятности... За последние четыре месяца они окружили плотным кольцом. Кто-то словно в насмешку раз за разом толкал унтерменшен ко мне. Шутка ли, столько раз видеть женщину в соблазнительных образах — от ночной сорочки с кимоно до "голого" платья, трогать, желать...

Алеся вскрикнула, когда развел ей колени. Еще громче, когда, толкнув на лопатки, придавил собой и взял без особых ласк и предысторий.

Неприятности... С каждым движением, на которое отвечала телом и стоном, я понимал, что потерялся в этих гадостных неприятностях...

Замедлившись, стянул верх платья. Хотел видеть ее грудь. Было не до аккуратности — хрустнула молния, на белой коже проступили полосы. Вздёрнутые соски легли в ладони. Алеся глубоко вдохнула. Руки с моих плеч сползли на предплечья.

...Я дышал ей в лицо, чуть придавливая шею. Вбивал в стол и смотрел, как закусывает губы, ловит ртом воздух, сглатывает, постанывает, но не отрывает от меня взгляда. Закрыла глаза только, когда вся натянулась, ее бёдра сильнее сжали мои, и выстонав что-то, обмякла.

Расовая гигиена? Триппер? Неудобные женские последствия? Мысли не мелькнуло себя ограничить. Не припомню, когда последний раз я настолько хотел женщину. До шума в ушах...

***

Пульс приходил в норму. Застегивал ширинку. На полу блестели осколки вазы и яблоки.

Алеся выглядела жалко. Одной рукой прикрывала грудь, другой держалась за стол, словно ноги ее не держали. Ждала что-то от меня, а я не знал, что сказать.

— В порядок себя приведи... — бросил хрипло. Мне не терпелось уйти. — И тут тоже... На этом будем считать, что сегодняшние грехи ты искупила... Спокойной ночи.

Из кухни вылетел. Поднялся к себе. Уродливое послевкусие вечера не сбилось ни сигаретой, ни коньяком.



[1] Reinhard Tristan Eugen Heydrich (1904 — 1942) — государственный и политический деятель нацистской Германии. Один из организаторов «окончательного решения еврейского вопроса», координатор действий против внутренних врагов Третьего рейха. Умер от ран в результате покушения на его жизнь в ходе диверсионной операции «Антропоид» Национального комитета освобождения Чехословакии (Чехословацкого правительства в изгнании) и британской спецслужбы «Управление специальных операций». Покушение состоялось утром 27 мая 1942 года на повороте в пражском пригороде Либень на пути из загородной резиденции Гейдриха Юнгферн Брешан к центру Праги.

[2] цит. по Л. Гейдрих «Моя жизнь с Райнхардом»

[3] Лида Баарова (1914 — 2000) — чешская актриса, звезда предвоенного немецкого кинематографа и любовница Йозефа Геббельса

[4] ночной клуб в Берлине, курируемый гестапо.

[5] одно из прозвищ Р. Гейдриха.

[6] «Max und Moritz – Eine Bubengeschichte in sieben Streichen» (нем.) — "Макс и Мориц. История мальчиков в семи проделках", известное произведение немецкого поэта-юмориста Вильгельма Буша. Впервые было опубликовано 4 апреля 1865 года

[7] Burg Ehrenfels (нем.) — один из самых внушительных архитектурных памятников на Рейне. Замок, расположенный на склоне горы, с башнями по бокам и мощной защитной стеной.

[8] фраза, приписываемая Марлен Дитрих на вопрос журналиста о своих знаменитых "голых" платьях.

[9] Der Butzemann (нем.) — домовой