Сказ Второй. Глава Десятая

10.  БРЕМЯ СЛУЖБЫ ГОСУДАРЕВОЙ.

«Погоди! Еще я тебе соль попомню!»
П.П. Бажов

В мае месяце 1652 года в Верхотурье прибыл новый воевода –князь Измайлов Лев Тимофеевич. Был он средних лет, но на воеводстве досель не состоял, на Москве в столниках крутился, но не государевых, а патриарших. Верил в мечту заветную, что и его когда-нибудь, как дядьку – околничего Артемия Васильевича Измайлова – в списки лиц внесут, коим при приеме иностранных послов надлежало являться в царский дворец «в золоте». Да вот не срослось: попал дядька в царскую опалу; и брата его, Тимофея Васильевича, со всем семейством в Казань сослали. А в Казани как нужно было высоко подпрыгивать, чтобы тебя из Москвы заметили? Но, хотя и перестал князь Измайлов Лев Тимофеевич считаться «патриаршим», но нравы московские накрепко впитал: не жалей слабых, да подтолкни при случае, а иначе наверх и не проскочишь. И так и поступал всегда.

Вот и при встрече с Рафом Родионовичем пакет ему передал не наедине, знал ведь содержание указа государева, мог и посочувствовать, ан нет, при всем скоплении служилых передал, да глазами острыми в лицо прежнему воеводе все смотрел. А Всеволожский пакет вскрыл, прочитал указ государев, но лицом не переменился, выдержал удар, лишь дома вечером, в разговоре с сыном Андреем да дочерью Евфимией, дал выход своей грусти.

- Не пускает нас в Касимов-то государь. А вернее, опять Морозовы расстарались! Думал, уж отпустят меня со службы, отставку дадут, да новый воевода указ привез.

- И куда нас теперь, батюшка? – спросил Андрей.

- В Яренск на воеводство.

- А где сей городок, батюшка? – выгнула брови соболиные Евфимия.

- Да кто как определяет, одни говорят на реке Выми, иные на Вычегде, ну а третьи на реку Кижмолу его ставят. Далеко, Фимушка. Вроде ближе к родной вотчине, чем Верхотурье, а все едино – далеко.

- Отблагодарили меня, старого, за службу…

- Да не убивайся ты так, батюшка, - стала утешать его дочь. – И там люди руские живут, и мы приживемся.

- Вот не знаю теперь, как о том матушке сказать, Анастасии Филипповне, она ведь так по Касимову скучает, в последнее-то время только и разговоров, как мы туда вернемся.

- Я с ней поговорю, батюшка, да успокою. Скажу, что почет то великий, в Яренске воеводою быть!

Да уж какой там почет…

(В писцовой книге за 1628 упоминается как «город Еренский на реке Вычегде». В остроге находились воеводский двор, таможенная и съезжая избы и казначейский амбар с зельем, а городской наряд состоял из 12 пищалей затинных, 38 рушниц, 2209 ядер железных и 400 треск. Нет, хвостами те трески не били, а простыми палками-шестами являлись. Река Вычегда ежегодно подмывала холм, на котором стоял острог, и в 1632 царь указом велел воеводе Мине Кирилловичу Грязеву перенести острог и посадские дома на левый берег реки Кижмолы. В 1635 городок был перенесен. Спустя несколько лет изменилось русло Вычегды, и Яренск оказался на значительном удалении от реки. Последним перед Всеволожским воеводой Яренска значился Никита Хвостов, его-то и должен был заменить Раф Родионович).

Не стал Раф Родионович с отъездом медлить, да и желания большого с новым воеводой Верхотурским по душам поговорить не было, сдал все дела, все хозяйство немалое в остроге по списку, со служилыми простился тепло, да и отбыл с домашними к новому месту службы. А статуэтку древнюю, со старухой Судьбой, так на столе воеводском и оставил: то ли забыл за сборами скорыми, то ли осерчал на нее крепко.

Неблизкой та дорога оказалась, долго ехали, про все раны свои сеченые вспомнил Раф Родионович, что по молодости получил, когда Москву от неприятеля оборонял. Растрясло его. А в Приказах Больших в это время переменили решение, и уже гонец с новой грамотой государевой для Рафа Родионовича к Верхотурью скакал. Опоздал сын боярский Федор Алпатов. Разминулись они во времени и просторах Русии. Вот ся грамота.

1652 в мае. Царская грамота Верхотурскому воеводе Льву Измайлову, с повелением возвратить преждебысшаго воеводу Рафа Всеволожского из Яранска в Верхотурье, и отпустить его с женою и детьми в Тобольск.
«От Царя и Великого Князя Алексея Михайловича всеа Русии, в Сибирь, на Верхотурье, воеводе нашему Льву Тимофеевичу Измайлову до подьячему Михайлу Посникову. По нашему указу велено было Рафу Всеволожскому быти на нашей службе в Еранском . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Рафу быти на нашей . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .,  с Томским сыном боярским с Федором Алпатовым. – И как к вам ся наша грамота придет, а Раф будет Всеволожский с Верхотурья в Еранск не уехал: и вы б взяв у Томского сына боярского у Федора Алпатова наш наказ, каков к Рафу послан, и сее нашу грамоту и другую грамоту ж, какова в Тоболеск писана, и послали тое Тоболскую грамоту в Тоболеск, а наказ отдали Рафу и отпустили его Рафа, с женою и с детми, с Верхотурья в Тоболеск, с приставы с Верхотурским сыном боярским и с иными служилыми людми, тотчас, дав ему Рафу суды и иное что к тем судам надобно, против прежних таких же воеводских отпусков; а будет Раф Всеволожский до сей нашей грамоты с вами росписался, и отчот дал, и во всем против нашего указа розделался, и с Верхотурья в Еранской . . . ., и вы б послали за ним Рафом к Соли Камской и до тех мест, где его съедут, хотя и до Еранска, сына боярского добра да стрелцов и казаков, сколких человек пригоже, и велели его, съехав, поворо . . . . . . . . . . . . ., безо всякого замотчанья . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . писана к нему . . . . . . . . . . . . . . (конец сгнил)».

Вот так! Промедли Раф Родионович, да с раскачкой сдачу дел воеводе Измайлову поведи, (а мы с вами знаем, что не таков он был), и не случилось бы этой дорожной волокиты. Ведь в самом Яренске посланцы с Верхотурья бывшего воеводу настигли; Раф Родионович уже и дела у Никиты Хвостова принимать взялся. А тут еще и нрав Измайлова проявился, захотелось ему «тестюшку государева» помучить, в неведении подержать: послал он сына боярского Богдана Ушакова со стрельцами вдогон, но не объяснил им причину, по какой семью Всеволожских на Верхотурье следовало возвернуть; сказал только – по государеву указу!

С тяжелым сердцем Раф Родионович на Верхотурье прибыл, едва ли не под конвоем. Там грамоту цареву прочитал, да на воеводу Измайлова глянул осуждающе. Ну а тот сделал вид, что и ни при чем он: велели догнать и возвернуть, он и выполнил указ; и далее все выполнит, как государь повелел; какие к нему претензии?

(В иных книгах Всеволожского далее в ссылку в Тоболеск отправляли, в других – в Тюмень. Правильно, в Тюмень, но не в ссылку, а на воеводство. Иначе бы про «суды», к прежним воеводским отпускам, и разговору не было. А вот почему в Тюмень? Тут такая история мне видится. Воеводой в то время на Тюмени служил Веригин Иван Тимофеевич. Всего-то на год, чуток больше, и хватило его на воеводстве, да и то растянулось по причине долгой дороги Всеволожского. «И на Ивана Веригина учинилось челобитье государю от всего Тюменского города, и, по челобитью, Ивану Веригину от воеводства отказано». А челобитье это до Москвы дошло как раз в то время, когда Раф Родионович дела Измайлову передавал. В Приказе Сибирском долго не размышляли, кого воеводой в Тюмень направить, да шумный город успокоить, в момент нужный указ «слепили». Знали бы они о шатком здоровье Всеволожского, быть может и отступились, а так – отправили Рафа сначала в Тоболеск, к первому воеводе князю Хилкову Василию Ивановичу.

Князь Хилков только в 1652 на воеводство в Тоболеск заступил, и по всему выходит, что прибыл к нему Раф Родионович после 1 сентября, то есть в 1653 году. Познакомились, напутствия и пожелания добрые от Хилкова Всеволожский получил и, теперь уже с почетным караулом, Раф Родионович отправился в Тюмень. По «Спискам городовых воевод и других лиц воеводскаго управления Московскаго государства XVII столетия» мы даже и дату точную знаем, когда Веригин сдал свои полномочия Всеволожскому: 19 декабря это случилось.

Видать, уж очень недолгой та служба в Тюмени на посту воеводы у Рафа Родионовича оказалась: зимой, а может весной ранней остановилось сердце воеводы сурового, но человека души прекрасной. К середине лета на Москве решили, что с семьей Всеволожских делать.

«От Царя и Великаго Князя Алексея Михайловича всеа Русии в Касимов Ивану Прокофьевичу Литвинову. По нашему указу, велено Рафову жену Всеволоцкаго и детей ея, сына Андрея и дочь, с людми отпустить с Тюмени в Касимов, с приставом с Тюменским сыном боярским, и быти ей и с детьми и с людьми в Касимовском уезде в дальней их деревне; а из деревни их к Москве и никуда отпущати не велено. И как к тебе ся наша грамота придет, а пристав Тюменской сын боярский с Рафовою женою Всеволоцкаго и с детьми ея и с людьми в Касимов приедет и ты б их велел у того пристава взять и велел им быти в Касимовском уезде в дальней их деревне, а к Москве их и никуда, без нашего указа, не отпускал; а Сибирскаго пристава, дав ему подводы отпустил из Касимова к нам к Москве и о Рафове жене с детьми отписал, а отписку велел подати и приставу явиться в Сибирском приказе боярину нашему Князю Алексею Трубецкому, да дьякам нашим Григорью Протопопову да Третьяку Васильеву. Писана на Москве лета 1653 июля в 17 день». За приписью дьяка Андрея Немирова.

Об Евфимии Федоровне, да красоте ее для царевых сродичей опасной, вскоре при дворе позабыли. Правда, около 1660 года, Сэмюэл Коллинз, будучи личным врачом русского государя, писал о ней следующее: «Развенчанная царская невеста еще жива; со времени высылки ея из дворца никто не знал за нею никаких припадков. У ней было много женихов из высшаго сословия; но она отказывала всем и берегла платок и кольцо, как память ея обручения с царем. Она, говорят, и теперь еще сохранила необыкновенную красоту».

Про красоту и в зрелые годы Евфимии соглашусь, а вот в остальном… Парсуны-то государевы вы видывали ли? Ну киногерой прям, всех времен и народов. Девчонкой-то молодой, может и влюбилась Евфимия в юного государя, да только по дороге ухабистой в Тюменскую ссылку, всю ту любовь из ее головы повытрясло. А ежели и оставалось чуток, любви-то, так переезды из Верхотурья в Яренск, да назад, да в Тобольск и далее в Тюмень, - и вовсе чувства другие зародили. Ну ладно, в ссылку их семью от государева имени другие люди отправляли, когда молод суженый был и не решал ничего, но вот указ в Яренск батюшку направить… Мог государь их домой возвернуть? Ох, мог! И дать спокойно пожить, ан нет, не пожелал!

Что касается женихов завидных, о коих Коллинз упоминает, тут давайте и про Марию Хлопову вспомним, которая так в первого Романова влюбилась что, хотя и отвергнута Михаилом Федоровичем была, да на всю жизнь ему верность сохранила. Случайные совпадения? А ежели б князь какой к Евфимии посватался, да согласие получил, они бы в Касимовской глуши жить остались? Или князь тот дозволения царского просить бы стал, да после с красавицей Евфимией по улицам Московским гоголем вышагивал? И пусть Алексея Михайловича «Тишайшим» царем прозывали, а ну как взбрыкнул бы он! Вот как сын его, Петр Алексеевич…

Быстро, говорят, разлюбил жену свою первую Петр Алексеич, да силком в монастырь спровадил. А Прасковья-Евдокия Лопухина не пожелала участи быть в пострижении, да влюбилась в майора рейтарскаго Степана Глебова. Ну, вскоре о той их любви Петр Первый узнал да взъярился. Сыск провести велел, и нашли письма любовные. А отличился в том сыске капитан гвардии Лев Измайлов. Ну куда в делах таких без Измайловых, только что отчеством Васильевич! В письмах тех Степан-то Глебов, с укором на государя писал, ведь ежели б не сослал бывший муж Евдокию в монастырь на постриг, так и обвенчаться смогли Степан с Евдокиею. Петру Первому и хватило того укору, вмиг Степана в заговоре обвинил: и кнутом Глебова били, и железом раскаленным на угольях прижигали, а потом и на трое суток привязали к столбу с деревянными гвоздями. А в чем сознаться велели, в том, что в Евдокию влюбился? Так он и не скрывал от государя той любви своей к бывшей царице. Все для влюбленных закончилось ужасно: Степана на кол посадили, а поскольку дело зимой происходило, то Петр Алексеевич повелел надеть на Глебова тулуп с шапкой, чтобы не замерз в час-другой, да долго помучился; а Прасковью-Евдокию заставил на казни присутствовать, и чтоб глаза не закрывала да не отворачивалась!

Вот как! А Коллинз нам тут про женихов аж из высшаго сословия насочинял.

Расскажу и про сына воеводы Всеволожского, Андрея Федоровича. По «Русской родословной книге», составленной князем Лобановым-Ростовским выходит, что вскорости после возвращения Всеволожских в Касимовскую вотчину, Андрей познакомился с Марией Федоровной Юшковой. Вдовою, в первом браке за князем Василием Захарьевичем Ухтомским; два княжича у нее подрастало – Григорий Васильевич и Иван Васильевич Ухтомские. Обвенчались они с Андреем Федоровичем, и двух сыновей в браке Мария Всеволожскому подарила – Якова Андреевича и Федора Андреевича. Андрей-то Федорович быстро «развернулся»: в 1658 году уже как дворянин московский писался и, сказывают, были за ним поместья во Владимире и на самой Москве.

А сын его старший, Яков Андреевич, в 1676 году поколенную роспись подал, пытался высший дворянский титул княжеский роду Всеволожских возвернуть, но даже спустя десять лет, став в 1686 году стольником, не сумел этого добиться. От Якова Андреевича весь последующий род славный Всеволожских и продолжился.