В тылу, как в тылу

Повесть.
Пролог.

     Девочка обмахивала себя цветастым веером и отгоняла комаров, сидя на лавке у гранитного памятника с пятиконечной звездой и наблюдала, как ее баба Зина, ловко орудуя ножницами,  стригла траву между красивыми цветами, обрамляющими холмик. Малышка не понимала, что это могила ее прадедов: «Бабуля, а почему вот здесь звездочка, а там крестик, как у меня?» - Спросила, пытаясь достать серебряную цепочку свободной рукой из подворотничка.
  - Здесь, Катенька, спят вечным сном мои папа и мама. Они прошли испытания войной и миром, прожив вместе пятьдесят лет! Звездочка папе, потому что он был  защитником родины, а крестик маме, как любящей всех берегине.  – Бабушка с трудом поднялась, вытерла руки о передник и, обняв внучку, присела с ней рядом. В седой голове потекли  яркие картинки ее военного детства.
 
     У черной от гари стены лежал пожилой солдат, а рядом, заваленный битым кирпичом, погибший молодой казах. Познакомиться так и не успели, осколком от разорвавшейся авиационной бомбы ему перебило горло. Узкие глаза вмиг сделались большими, в них проскользнула нить удивления, и алая кровь фонтаном ударила на протянутые в рукопожатии руки. Повалившиеся со стены кирпичи бросили в прыжке солдата на землю и грудой накрыли совсем еще юного, худого пацана, который и закончил свой третий день на войне за город Сталина. Солдат безучастно смотрел в небо. Оно  над огнём горящего города было красное и гневное, и облака розового дыма смыкались в громадный саван под потолком небес. Волны немецких самолётов  шли с периодом в две минуты. Моторы не рычали, но, казалось, мололи воздух, зло пульсировали, как осы в слепой ярости. Наши ближние орудия звучали редко, а дальние немного чаще, но мягче и глуше. Улицы были освещены светом от пожара, и там  наверху, ясно, как днём, видны кресты на крыльях бомбардировщиков, только сейчас они были красными. На этой мысли, солдат медленно повернул голову в сторону, словно рядом мог быть политработник или особист, которые прочтут эту крамолу в его воспаленных от бессонницы мозгах.  Время от времени сквозь дыры в этом розовом покрывале неуместно проблёскивали звёзды. Сбросив бомбы на разрушенные кварталы, самолеты улетели на запад, чтобы вернуться и стереть  окончательно непокорный Сталинград с лица земли. Всё вокруг  погрузилось в тени, из которых словно из мазков складывался страшный шедевр от войны. Где-то совсем близко рванул снаряд, а потом раздался русский отборный мат вперемежку с хлопками выстрелов. Солдат повернулся на бок и в большую расщелину на стене, увидел, как из люка башни подбитой тридцать четвертки высунулся по пояс танкист и открыл  стрельбу из пистолета бежавших к нему фашистов от соседнего дома. Солдат тот час рванул с плеча автомат и полоснул очередью, двое вмиг  носом уткнулись в землю, а третий бросился наутек и спрятался за лафетом опрокинутой пушки. Вой мины за спиной и кромешная мгла, это все, что почувствовал солдат в последний момент, погрузившись в забытье на целый месяц. Солдат не помнил и не знал, что девушки из медсанбата, руководимые  умелым старшиной, вынесли его и того спасенного от немецкого плена им танкиста, который открыл яростную стрельбу из пистолета по врагу, оставив последний патрон для себя.

    Острая боль буравчиком  пронизывала мозг,  но чьи-то ладони, одна большая и сильная, а другая маленькая и горячая, бережно подняли голову от подушки. Словно в вязком тумане послышались голоса: «Отец перехвати, я Петру отвар подам!» - Больной почувствовал на  губах горький привкус травы.
 - Еще глоточек родной! Здесь все дары тайги, дед Дмитрий не только тебя ими выходил, точно сказываю. – Чуть приоткрыв веки, солдат увидел прорезь кофты, а под ней округлость белой груди.  От женщины пахло лавандой и чем-то неуловимо знакомым, домашним, но чем и кто она, солдат не знал. Проблески сознания лишь наводили на мысль, что он уже не в госпитале. Картинки воспоминаний были слабыми, покрытыми темными пятнами санитарного госпиталя и лицом доктора напрортив с шприцом в руках, а потом провал и в голове зазвучал чей-то голос: "Станция Тайга, до Томска хорошего хода нашего литера часа четыре", потом  конская подвода у кирпичной стены госпиталя и мужик с одной рукой помогает уложить его на телегу....
    За штанину от кальсон, выбившихся из-под одеяла, не сильно потянули, и детский голосок долетел до перебинтованных ушей: - Тятя, тятя дед говорил, что ты списан под чистую! А, если бы в грязную, не приехал бы, да?
 - А ну, цыц,  лучше Мишку помой, опять в штаны наделал, не продохнуть! – В голове, раздираемой адской болью, улавливались,  знакомые нотки чуть прокуренного и от того надтреснутого голоса. Кто рядом, солдат тоже не помнил. Он снова закрыл глаза,  свет померк, а с ним и последние мысли.  В себя пришел, когда его сильно лупцевали по небритым щекам, а потом ткнули кружку травяного настоя на самогоне, поданную  расторопным дедом. 
 - Слава тебе господи, еще глоток!  Нормально, а теперь отдохни! 
 Стало легче, боль уже просто легонько саднила в висках, затуманенное дурманом сознание порождало и тепло  по всему телу, погружая в сон. Вначале Катерина действительно испугалась, увидев, как лицо мужа становится мертвецки бледным, а дыханием слабым и прерывистым. Ей казалось, что она из-за всех сил крикнула: «Не дам помереть!» - А на самом деле едва прошептав, начала бить мужа по щекам, приводя в чувство.
 - Я мигом! – И старик скрылся за занавеской, вскоре протягивая ей кружку. – Растирай грудь и  обязательно по глоточку  давай! – Суетился свекор у постели сына, поднимая одной рукой его голову, а другой, задрав до подбородка, нательную рубаху. 
       По ночам  Катерина практически не спала, подолгу сидела у постели мужа, то и дело, поправляя одеяло, всматриваясь в заросшее бородатое, исхудавшее лицо и тихонько молилась.  Иногда с рассветом,  поднималась  и  ложилась  к детям, посапывающим прямо на полу, погрузившись в перину, накрытую легким одеялом. Сон накрыл с головой моментально. Просыпалась, когда старший сын тихо звал от стола: «Мама, мама на работу пора,  каша в чугунке! Дед готовил,  а я  во  двор,  помогу ему по хозяйству!» - Так из-за дня в день текли будни обычной колхозницы военного времени Катерины Старовой, матери троих детей.  Благо дед и дочка помогали по дому. При этом ежедневно Зина  была обязана собирать в мешки траву, которую дед скашивал за околицей, которую потом стаскивал и варил баланду  для свиньи, полоть вместе с ним  в огороде,  складывать дрова в поленницу и присматривать за маленьким Мишуткой. Но как только выдавалась свободная минутка, девочка бежала к отцу. Мать и старший брат Иван  работали в колхозе с раннего утра до позднего вечера, как и остальные деревенские бабы и подростки, чтобы вырабатывать трудодни, их план постоянно увеличивался.  Бригадир при выходе каждого на работу ставил палочки, после уборки урожая на них выдавали семье   зерно -  семьсот грамм на один трудодень, если план выполнен, и отгрузка для фронта произведена была вовремя.  Однажды мама не вернулась с работы.  Ваня пришел один, перекинулся парой слов с дедом, заплел сестре косички и залез на палати спать. Девочка услышала из его уст слова про арест и очень испугалась. Она не знала, что это такое, но помнила, как плакали и горевали старая бабушка Марфа и тетка Просковья,  когда этот самый  «Арест» пришел к соседям  и забрал дядю Колю и вороного  коня со двора. Дед  на ее расспросы об этом молчал и дымил самокруткой, сидя на крыльце, пока совсем не замерз, а потом прижал худенькое  тельце внучки к себе, накрывшись тулупом и начал рассказывать о добре и зле. Оказалось, что арест тот, кто наказывает, но чаще не справедливо. Почему теперь это так Катя не поняла и  уснула. Старик  унес любимую внучку в дом и положил на свою кровать рядом с русской печкой, занимающей пол избы. Поправил за занавеской в прирубе, сбившееся в ногах сына одеяло, немного постоял, прислушиваясь к его стонам, перекрестил и сел за стол, за которым  просидел  до утра. С первыми петухами затопил печь и сварил в чугунке кашу, да на углях картошки испек для старшего внука, который уже встал, чтобы успеть на расчистку делян для будущей вырубки леса и не опоздать потом на вторую смену в школе.  Жидкий серый рассвет пробивался сквозь паутину первого заморозка на окнах, выходившим  в палисадник, заросший ранетом с пожелтевшими листьями. Мысли в голове старика бродили и расползались: «Как таперяча жить, если сноху и в правду арестовали?! Как Иванька в школу пойдет, коли рубаха не постирана, и урок из-за такой свистопляски с матерью не выучен? А давеча, вообще заявил, что бросит учебу и скотником на ферму устроится, план по уборке зерновых не выполнен из – за погоды, трудодней мало, значит и хлеба не хватит на зиму! Война поди скоро кончится, я помру, а дальше ему то как всю жизнь скотником. Вона Петька мой не работник, совсем дураком сделался, не признает никого!  Зинка с Мишкой малые еще, а их кто поднимать будет. Ох, война, что же ты подлюка наделала?! А можа Катьке скосят срок поэтому, хотя вряд ли, а то  - неподчинение законной власти в условиях военного положения». – Тяжело вздохнув, Дмитрий Иванович  положил три большие картофелины с краюхой черного хлеба, малосольным огурцом и двумя варенными яйцами на чистую тряпицу, крехтя полез в подпол за квасом, чтобы потом всю снедь завернуть Ивану на обед. Долго там возился в темноте, а когда вылез, то услышал за занавеской, как Катерина билась в рыданиях у постели мужа : «Вернулись с поля, как обычно, а председатель, загнал нас в контору и давай политинформацию читать. Заем заставлял подписывать! Кому по тысяче, а мне, Паруньке и Глашке Дергачевой пятьсот рублей. Вы мол с детями малыми, потому и в половину. Не стали подписывать, говорим и так с нового года сельхозналог и военный налог выросли в четыре раза!  Он давай пальцем в календарь тыкать материться и орать, мол, сорок третий год на дворе, и никто лозунг партии не отменял  - Все для фронта, все для победы! Тут оперуполномоченный появился.  Зараз все понял! Говорит вы, бабы, последние контры, еще и револьвером пригрозил. Ну, в общем заперли нас они в сельсовете и ставни закрыли, у двери милиционера посадили, который вскоре с райцентра приехал. Ночуйте и думайте!  А уже холодно было, контору в тот день никто не протапливал. Ночевали под столом.  Промерзли как, ой господи! А давеча и подписали. Денег-то нет! Масло, творог, да остатки сала соберу, за заем думаю отдать, только не знаю, хватит ли. Прости, придется курей и уток порубить, иначе не выхожу тебя!» - Катерина горько заплакала и упала на грудь мужа. Сначала ей показалось, что он на ухо назвал ее имя, а когда слышала слабое: «Не реви!» - Подняла голову и впервые за эти три месяца увидела глаза, наполненные смыслом и жизнью.
 - Детей позови и отца! – Петр медленно протянул руки жене. – Подсоби!
Задохнувшись от счастья,  схватила  тощие руки с непомерно большими ладонями и потянула на себя; он с трудом согнул  ноги, словно пытался встать с постели и рухнул на подушку, увлекая  за собой жену. Катя зацепила ногой цветастую в подсолнухах занавеску, упала на мужа  и  начала  целовать заросшее бородой родное лицо: «Господи, слава пресвятая Богородица, очнулся! Все хорошо, любимый, теперь обязательно поправишься, заживем, как до этой проклятущей войны!»  У кровати выстроились   притихшие дети, рядом Дмитрий Иванович.  С трудом повернувшись на бок, Петр долго смотрел на них. Смахнув слезу тихо попросил: «Катерина, принеси мой вещмешок армейский, там внутри карман есть. Письма твои хранил, туда же плитку фрицевского шоколада положил». – А потом лег  навзничь и чуть громче подозвал детей к себе. Первой бросилась Зина, прижалась щечкой к руке отца и залопотала, что тятя больше на войну не поедет и она будет с ним, а не с дедом, который постоянно  ворчит, когда шишки собирают.  Они вот такие и начинают падать с кедра!  Подошел старший Иван, переставив сестру,  словно куклу, пожал руку отцу и сказал просто: «Рад, что вернулся, поправляйся и ни о чем не волнуйся, все пучком, как дед говорит!»  Старик поднял младшего внука  на руки  и весело спросил: «Узнаешь пострела?! Ты уходил в сорок первом нам был только год, а сейчас вон каков молодец!» - Младший во все глаза смотрел на дядьку, который уже давно лежит и не встает с постели, и вдруг резко отвернулся и положил кудрявую головенку на плечо деда: - Ты чего это Михаило Петрович, это же батька твой родный! – Старик легонько похлопал мальца по заднице и отпустил на пол. Мишка, из-за всех сил рванул навстречу, матери, которая вернулась из сеней с бурым, видавшим виды солдатским вещмешком. Катерина весело смеялась над состязанием, который устроил Дмитрий Иванович за подарок. Сначала надо было угадать, в какой руке плитка шоколада. Его получит тот, кто правильно угадает, но старик перекладывал желанное лакомство за спиной из руки в руку и улыбался. Вездесущая внучка увидела подвох, заверещала: « Нечестно, и пыталась отнять лакомство!  Дед поднял руки на величину своего роста, почти под потолок, Зинка прыгала, но не могла достать. Зато Иван подсадил Мишутку на русскую печь, и как только старик  повернулся к нему спиной, малыш выдернул плитку и, что есть мочи крикнул: «Победа будем за нами!»
С того самого, осеннего утра, когда солнце в золотом одеянии поднялось на востоке, озаряя последними теплыми лучами деревню Перелюбку, в единственном доме которого раздался смех счастливой матери за три года страшной войны, прошел месяц. Петр быстро шел на поправку.  Сначала он подолгу сидел на кровати и тер виски, словно пытаясь, что-то вспомнить,  а когда память возвращалась, сжимал кулаки так, что пальцы белели,  и маска отвращения и ненависти накрывала лицо.  Дмитрий Иванович  вздыхал и успокаивал Катерину: «Дочка, это он так рукопашную вспоминает. Со временем пройдет. Я в четырнадцатом годе тоже бывало немцев колошматил, что под руку попадет в ихних окопах!»  Зина не могла видеть таким отца, хватала Мишутку, который сразу начинал плакать, и  уводила брата в махонький прируб,  который был построен еще до войны, как родительская спальня .
Приступы стали реже, и Петр стал ходить по избе, даже пытался затопить печь, но безуспешно, строгать из полена лучины пока не получалось.  Ел уже сам и просил рассказывать Ивана о сводках с фронта. Как то в субботу велел протопить баню, а когда Катерина сказала, что все готово, взял ее под локоть и легонько, подталкивая, выпроводил из дома. Старик глянул в окошко и увидел, как они целуются. Задернув занавеску, Дмитрий Иванович хмыкнул и с чувством перекрестился.
В канун Нового года к ним зашел председатель колхоза, однорукий ровесник Петра. Призывали их вместе в сорок первом. В битве за Москву Егор Семенович получил тяжелое ранение. Жизнь спасли, а руку нет. « На войне то я был всего полгода, за то уже два, вою теперь с бабами, да ребятами малыми, чтобы  план давали. А его ой, как много  - то хлеб посеять, сохранить и убрать, про картофельные поля молчу, то леса наготовить!» - Любил председатель, промочив горло, так вот шутить. И на сей раз, чокнувшись граненным стаканом с Петром и стариком, шутку повторил и добавил: - В районе, о тебе Петруха справлялся. Знаю, что годен к нестроевой и на лесную деляну рано, знакомый военврач сказала, а посему предлагаю работу тебе по силам, так сказать и образованию. Ты же перед войной на кассира учился?!
 - Ну! – Не понял, куда клонит председатель, хозяин начал разливать самогон.
 - Так вот, определим мы тебя в контору деньги считать. За Победу! – Махнув полстакана гость, левой рукой смачно  забросил в рот пучок квашенной капусты. От такого предложения Петр поперхнулся, едва отдышавшись, хрипло промолвил: - Да, ты что Егор?! Меня хочешь определить в бухгалтера , что ли?!
-Выше бери, налоговым фининспектором с подчинением районному начальству, а сейф и стол в нашей конторе конечно!
-Да ни за что! – Петр, словно горькое лекарство медленно опустошил свой стакан, не обращая внимания на жену, которая дергала под столом его за штанину.
-Как знаешь!  Но историю, который оперуполномоченный давеча рассказал, разрешите доложить?! Плесни, отец еще на два пальца!  - Председатель обратился к старику, видя, как Старов насупился, потирая лоб. - Так вот, говорит наш опер,  - Вызываю, будучи еще комсоргом перед войной, одного паренька и говорю мол мы на коммунистический субботник, а ты бревна таскать пойдешь?  А, он мне в ответ,  - Нет, не пойду! Тогда ты их поедешь пилить, Колыма отсель недалеко!  - В избе повисла гнетущая пауза. – Семен Егорович с ухмылкой на устах выпил и продолжил: - Ну, Катя, Катерина красавица наша Перелюбская, думаю  с этим упрямым военным справишься лучше чем я после такого анекдота. Мне вон руку зацепило, а ему мозги, только ты с детьми ему их вправь от греха партийного подальше! Благодарствую, так сказать за хлеб, соль и поздравляю с наступающим! -  Уже на пороге, прощаясь с хозяевами, достал из шинели две ириски и протянул детям, а Ивана потрепал по загривку со словами: - Добрая смена, Петр идет за нами! Так, что решай!
-И решать нечего, сказал нет, значит, нет! Оклемаюсь, без работы не останусь. Катя вон говорит, что в избах деревни полно печей неисправных. Детишки мерзнут или погорят, не приведи господи! Так, что Егор Семенович не серчай, не мое это дело. Воевать одно, а военный налог собирать с колхозников другое! – Помог захмелевшему  гостю  надеть полушубок и проводил до ворот.  Вернувшись в дом, встретился с укоризненным взглядом супруги, которая убирала со стола. Подошел сзади, обнял Катю и сказал: « Пустое все это!»
-На войне, как на войне, тебе ли не знать, как и мне, что в тылу, как в тылу! Да и Семеныч не случайно анекдот рассказал про субботник, боюсь за тебя! – Вытерла руки о передник и положила их на грудь мужа. Петр посмотрел в глаза, полные любви и нежности, поцеловал и прошептал:  -  Дважды смертушка ходиля по пятам, оттого уже ничего не боюсь, а  с таким тылом, как у меня надо и стоит жить по-человечески!
Перезимовали с трудом, хотя и Петр Дмитриевич стал работать по полдня на лесосеке, добывая, так необходимые для большой семьи трудодни, а в выходные дни за натуральные продукты ремонтировал деревенским бабам печи.  С наступлением весны работы прибавилось – слух по деревням пошел о том, что в Перелюбку вернулся толковый печник. Наступило лето 1944 года. Огромные кучевые дождевые облака, прорезаемые многократными вспышками молний, как и наступление затишья после раскатов грома над деревней -  все эти предвестники грозы заставили Петра спешить в контору. Утром,  рассыльный передал записку, в которой председатель колхоза просил прибыть немедля.  Еще вчера поползли слухи о смерти от сердечного приступа Ольги Митрофановны, когда ей передали очередную похоронку. Одна поставила на ноги сыновей, чтобы каждый год сначала войны получать самое страшное извещение за номером четыре в виде треугольника на обычном тетрадном листе: «Пал смертью храбрых…..»,  - далее строки утопали в слезах матери, и очередной крик разносился над деревней.  Иногда горе приходило сразу в несколькие дома, и тогда он сливался с другими так, что меркло солнце.
Ольга Митрофановна была из тех женщин, о которых в народе говорят: -  «И в горящую избу войдет, и коня на скаку остановит»,  -  потому  выбор на должность  сборщика налогов пал на нее, когда Петр отказался от  должности, сославшись на инвалидность. Да и в районе не поддержали, предложенную активом колхоза кандидатуру фронтовика Старова на столь ответственную должность – налогового инспектора, но оставили в резерве до полного выздоровления после контузии.

«Память восстановилась, руки, ноги целы, образование в четыре класса церковно – приходской школы, а потом еще и курсы кассира в сороковом, обязали председателя вернуться к моей кандидатуре, просто больше некому».  - С такими мыслями Петр вбежал на ступеньки крыльца, укрывшись полой пиджака от хлынувшего проливного дождя. Сверху ухнуло так, что  низко склонившись, метнулся в сторону словно от бомбежки, и сильно ударился  о перила. Егор Семенович отошел от окна и рассмеялся:   - Фронтовикам война в голову напрочь засела. Громыхнуло, словно взрыв, этот глядь, сразу к земле! Ну, заходи воин!
- По вашему приказанию прибыл! Здравия желаю!
- И тебе больше не хворать! Присаживайся, разговор долгий и трудный, Петя! Так, что располагайся! ?! Давеча грохнуло,  и ты сразу наземь, как в бою ! Согласись, это напоминание от Господа Бога, что расслабляться никак нельзя, не войне, не в тылу.  А давай по рюмке, помянем Митрофановну и ее погибших сыновей?!
 - Ты вроде член партии, отчего  про Бога то вспомнил? – Петр пододвинул стул и сел.
 - Да, ладно тебе! Ну, как говорится помянем!
Оба молча выпили по полстакана водки, которую председатель достал из – за стопки бумаг на полу.
 - Догадываешься зачем позвал?
 - Ясное дело,  что должность вместо покойной Ольги предлагать! Скажу прямо, согласен! – Петр начал крутить самокрутку, опустив глаза. – На одних печках с такими заработками у народа свою семью не поднять, пробовал вот на заготовке дров, так там все в наклон,  башка потом от боли просто раскалывается.  Лекарств нет, а самогоном не вылечить, правда, помогает, но так и спиться недолго.
 - Вот и славно! Молодец! Председатель протянул из-за стола для рукопожатия левую руку, правая культей болталась в рукаве подвернутым и заколотом крупной булавкой выше локтя. – Наши тебя знают. Фронтовик, печки хорошо чинишь, да кладешь! Молва о тебе и по другим деревням идет, значат примут. Но, а ежели что, так ты власть! Корочки дадим и коня выделю с повозкой, а зимой сани конечно. Сейф и стол в другой комнате от моего кабинета, коли что, заходи без церемоний. Теперь к делу!   - Председатель начал развязывать тесемки на увесистой картонной папке.  - В связи с увеличением сельскохозяйственного налога и отменой культсбора  соотношение изменилось: военный налог  теперь сорок процентов, сельхозналог –пятьдесят семь, окладное страхование  в полтора процента. К его уплате теперь привлекаются  престарелые колхозники и единоличники, количество скота и площадь приусадебного участка у которых превышает  установленную для всех норму: земли под огород в пять соток, одна свинья или одна коза или две овцы. В районе проинструктируют про другие деревни, у кого сколько, чтобы сокрытия не было, а Перелюбских знаешь всех, но помни, что наличие в личных подсобных хозяйствах крупного рогатого скота, служит основанием для удвоения налоговой ставки! Здесь не только мы с тобой попадаем, но и дворов двадцать только в нашей деревне! А то как же без коровы кормилицы для деток малых! - Председатель опустил глаза и начал перебирать бумаги на столе. Петр заслюнявил пальцами  окурок, нахмурившись, спросил : «Егор, ты мне по - простому скажи – сколько со двора денег собирать?!» Председатель положил лист бумаги с синей печатью в папку и с грустной улыбкой, застрявшей в поседевших усах, ответил:   - Семьдесят семьдесят рублей только военного налога, плюс сельхоз. налог, плюс обязательное окладное страхование - итого: сто шестьдесят четыре рубля, пятьдесят копеек в месяц. Старов молчал, крутя козью ногу в заскорузлых пальцах.
 - Чего молчишь? Ежели согласен, то я  подписываю ходатайство от колхозного актива, а ты вот здесь и здесь распишись. Петр ловко запустил окорок в открытое окно и макнул перо обычной ученической ручки в чернильницу на старинной бронзовой подставке.
 - Молодец! Коня бери и верхом в Шегарку, налоговая инспекция там, на ул. Октября! Вопросы есть? Тогда удачи на новых фронтах, рядовой Старов! – Семен Егорович, глянув на ходики, стрелки которых сошлись на цифре девять и кликнул посыльного. Петр, кивнул и молча вышел на крыльцо конторы, где собирались бригадиры полеводческих бригад.  Молодые женщины, тот час, начали поправлять платки и длинные полы грубых холщовых юбок, а те, что постарше со смехом бросали вслед,  быстро  уходящему коренастому мужику в солдатской форме без погон: - Петро, зашел  бы печку глянуть! На ней вместе апосля и полежим!
 
С новой работой мужа особого достатка в семье Катерины не было, но и не голодали, как многие. Новый налоговый инспектор исправно делал свое дело и регулярно привозил из райцентра продукты.  Купили школьную  форму  Ивану, малым Зинке с Мишкой  по теплой фуфаечке,  деду галоши  и  стог сена для коровы.  Только вот друзей у Дмитрия Ивановича поубавилось, с которыми читал вечерами на заваленке по слогам сводки с фронтов,   а у Петра, кроме председателя, их вообще не было.  Да и на новую кофточку Катерины бабы косились со злобой, распуская языки о похождениях ее мужа  на стороне. Однажды старший сын вернулся с фингалом под глазом, и на расспросы матери резко бросил: - У него спроси! – Кивнув на отца, который уже всхрапывал за цветастой занавеской.  Катя вздохнула и пошла стряпать дранники.  Тяжелые мысли закружились  в ее голове о доме, что на соседней улице.
Добротный пятистенок из лиственницы, накрытый железом был построен в середины тридцатых бывшим председателем, сосланным на Колыму. Бабы деревенские, чесали языками, что красавец  - дом  первый секретарь райкома, не разрешил под контору, часто заезжая  в Перелюбку, но так и не сделал детским садом, как обещал, потому что иногда гостит у статной и красивой  хозяйки Акулины.   Ну, и война конечно! Детишек стали рожать меньше, да и других забот у начальства прибавилась.  Акулина осталась одна вдовствовать в доме из трех больших комнат с отдельной кухней. Детей у нее не было, а когда  понесла, те же бабы строили разные предположения о будущем отце ребенка.  Огород дома забором упирался в  молодой лес, по которому   змеилась тропа к  проселочной дороге.  Собирая грибы,  бабенки пару раз видели на извилистой тропинке Катькиного мужика,   еще  и оперуполномоченного, который в аккурат шел от Акулины. И председателя исключить из будущих отцов никак нельзя, ибо   часто бывает в этом доме! - Вот и весь список ухажеров, красивой и статной Акулины! Катерина знала об этих сплетнях, но значения им не предавала, потому что сама ждала ребенка. Фекла, местная повитуха и знахарка, увидев ее живот, твердо сказала: «Девку под сердцем носишь! Это хорошо, значит войн на земле больше не будет!» А муж хотя и был строг, но заботлив и детей любил, да и с его трудоднями и денежной премией, которой не у кого не было, жилось намного легче, чем без Петра.
Погожим августовским днем Дмитрий Иванович собрался за грибами. Катерина затеяла стирку и отправила со стариком Зину. У калитки, оддерживая жипвот, склонившись, сказала: «Доченька дедушка уже старый, как с тропинки пойдете от деревни ты веточки надламывай, чтобы назад дорогу по ним найти и его одного не оставляй, отойдешь крикни   - А-у-ау! Он отзовется и бегом к нему. Хорошо, милая? Ну ступайте с Богом!» - Перекрестив дочку и удаляющегося от дома свекра, Катя вернулась в дом.

Быстро пройдя по натоптанной тропинке, грибники оказались в лесу. Сквозь мощные высокие деревья угадывалось яркое солнце. Вдохнув полной грудью свежий лесной воздух, старик  пошел по своему привычному маршруту, поторапливая внучку, которая возилась с веточками: « Зинка, мамка твоя к слову тебя учила, когда одно в лесу будешь. Давай живее и внимательно всматривайся в траву!  Девочка бросилась догонять скорого на ногу деда. Вдруг деревья перед ней расступились, и они оказалась на небольшой лесной опушке.   В траве полянки Зина увидела шляпку гриба и захлопала от радости в ладошки. Крепкий белый гриб был не один. Она опустилась на корточки и начала проворно их собирать. Дмитрий Иванович, срезал чистые аккуратно грибы и то и дело ворчал на внучку, которая ползая по поляне, торопилась и просто давила коленками молодые грибочки.  Довольно быстро их корзина наполнилась. Довольный старик присел на пень перекурить, а Зина  побежала к опушке. Поднявшись на пригорок, она посмотрела, вилит ли  деда и стала всматриваться на тропинку внизу, по которой шла Акулина и несла сверток. Ей навстречу бежал отец, поправляя большую сумку на плече. Катя хотела крикнуть папу, но кругом загудели осы, и одна больно впилась в шею. Стремглав, девочка бросилась назад на полянку, увидев, как отец бережно взял сверток на руки и поцеловал чужую тетю.  Зина бежала, отмахиваясь руками о злых насекомых, и не слышала, как вдалеке раздался плач младенца. Старик, обнял внучку, спрятав ее под большой пиджак и начал дымить, выпуская из-за рта клубы дыма, чтобы отогнать немногочисленную стаю осиных разведчиков – бойцов.
Вернувшись домой, Зина пока решила ничего не говорить маме о том, что видела отца в лесу, который брал у тети Акулины какой-то протянутый ему сверток и целовал ее за это. Вечером, когда все легли спать, а отца все не было дома, она полезла на сеновал к брату. Иван еще на спал, пытаясь, поймать последний луч, садившегося за тайгу солнца, чтобы через падающий свет в расщелине деревянной стены дочитать главу из любимого Жюль- Верна.  Примостившись рядышком на ветхом одеяле, девочка начала рассказывать, как они с дедом за грибами ходили, и теперь она одна может найти дорогу, потому что заламывала веточки на деревьях, как мама учила.  Брат ворочался, поднимая то выше, то ниже синий, потрепанный том книги, но когда сестра начала рассказывать о встрече Акулины и отца, бросил   читать  и стал внимательно слушать.
 - Значит правда! – С горечью в голосе воскликнул Ваня, и Катя почувствовала  как напряглось его тело рядом.
 - Что правда, расскажи!
 - Подрастешь, сама узнаешь! Спи давай, а хочешь сказку расскажу! – И брат начала рассказывать сказку о воине, который полюбил ведьму, оставив отчий дом, но принц нашел в старинных книгах волшебные слова, который были заклинаниями от горя в семье,  и ведьма растворилась в воздухе, когда он их произнес перед схваткой с ней, а воин вернулся к своим детям.
Засыпая, девочка пролепетала: «Знаю такие слова – феники, беники!»
 - Если бы все так было просто, сестренка. –Тяжело вздохнув, Иван повернулся на бок уткнувшись в душистое сено лицом и задремал. Натруженное на колхозных полях тело, требовало отдыха.
Отец вернулся через два дня. Дочь бросилась на встречу к нему и радостно защебетала о грибах, которую с дедом насобирала, о маме, которая все толстеет и ничего при этом не ест, хотя вкусную грибницу приготовила, о коте, который поймал мышь в огороде мышь и принес зачет-то ее домой, и вдруг неожиданно спросила: «А где тот большой сверток, который тебе в лесу тетя Алина отдала?» Вышедшая встречать мужа, Катерина все услышала, заплакала, тяжело развернувшись, пошла в огород.  Петр дернул Зину за косичку и злостью в голосе прошептал: «Будешь болтать, язык отрежу и собаке брошу!» - С силой поставил дочь на землю и устремился вслед за женой. Было очень больно и обидно: - Что я такого сделала?! -  Зина разревелась и уткнулась в вонючие штаны старика, который стоял молча поодаль. Отец что-то кричал во дворе, а когда вспоминал, какую-то мать, дед зажимал девочке уши. Бросившись со двора Петр так хлопнул калиткой, что ту сорвало с петель. Не оборачиваясь,  вскочил в седло и галопом пошел по деревне, взбивая пыль из-под копыт резвого коня. Зина, вырвалась из рук старика и побежала следом. Она бежала в облаке пыли, а когда Буланый  остановился у дома тети Акулины спряталась за большим тополем у дороги и стала смотреть, как отец расседлал и стреножил жеребца, чтобы тот пасся на большой поляне, и вошел в избу. Окно в палисадник было открыто, в темноте его проема появилась Акулина, которая взяла из рук отца сумку, бросила на подоконник и бросилась в его объятия. Не помня себя, девочка побежала назад к своему дому. На другом конце улицы младший брат пускал в большой луже кораблики. Схватив Мишутку за руку, она потащила его к дому Акулины. Спрятавшись за поленницей у забора, Зина тихо наставляла брата: «Я знаю волшебные слова, и папа вернется домой, а эта тетка,  вон в том доме, ведьма. Она растворится в воздухе, мне Ваня об этом рассказывал, если  незаметно подберемся к тому окошку, ты встанешь мне на спину и возьмешь черную сумку, а я буду говорить волшебные слова, понял?!»
 - Какие? – Озорному Мишутке понравилась затея сестры и он согласился.
 - Ну, это военная тайна! Понял?! А слова называются феники-беники!
 - А деда говорил, что спаси сохрани!
 - Не спорь, Ваня лучше знает,  он  разные книжки читает! – Давай полезли вот здесь!  - Сестра показала брату на сломанную изгородь от обвалившегося угла поленницы. Прячась в разросшихся кустах смородины, они подобрались к открытому окну, из которого доносились ахи и вздохи. Зинка встала  на четвереньки,  а Мишутка ловко взобравшись к ней на спину, дернул за ремень торчавшей сумки, которая полетела с подоконника вниз, больно ударив девочку по голове.  Приподнявшись над телом Акулины, Петр увидел, как за кустами мелькнуло знакомое платьице, но тут же был с силой обхвачен и повержен страстными словами: «Еще, еще милый! Люблю, люблю!»
Прошел час. Понурив головы, слушали деда, который увидел, как внуки прячут сумку Петра в курятнике, заставив Мишку лезть назад, а потом  устроил обоим выволочку, расставив по углам в наказание за отчаянный поступок: «Что удумали ироды, батю вашего к стенке за раз поставят за эту сумку, мама не горюй!»
 - Мамка не будет горевать больше, он домой идет! – Пацан бросился из дома к калитке, которую Петр навешивал на петли.
 - Это от того, что я волшебные слова говорила, пока Мишка сумку доставал. – Серьезно сказала Зина и спряталась под лавку, на которой уселся  Дмитрий Иванович, поглаживая окладистую бороду с ухмылкой на устах.

Повитуха оказалась права, в сентябре в семье Старовых родилась девочка. Дед с внуками копали  картошку, а Катя отбирала – те, которые покрупнее в погреб, а мелкую на корм скотине. Схватки начались прямо в огороде. Катерина сползла с низкой скамейки на землю, схватившись руками за большой живот и позвала свекра. Тот трусцой засеменил к снохе на ходу, крикнув: «Ваня за фельдшером, Зинка, в печку дров подложи и в чугунок воды долей!» Старик помог Кате подняться с земли, и они побрели к обветшалому домишке с большим подворьем. Новость о том, что жена налогового инспектора родила быстро облетела деревню, что дало повод снова посудачить: «А ведь Петруха еще тот ходок! Да, уж не только деньги по деревням собирает, но и вдовушек всласть ублажает. Сестра из Комаровки гутарила, мужик мол отменный с добрым инструментом в штанах! Ой, бабоньки, как самой то хочется попробовать, ведь который год мужского пота не нюхали!»

После ноябрьских праздников Катерина уже вышла на работу. Утром кормила Аню грудью, сцеживалась и оставляла бутылочку с молоком, чтобы кто-то из домочадцев сунул ребенку соску, если будет плакать. Соски наделал дед, изрезав свой полушубок и ободрав овчину, а потом выпарил нарезанные лоскуты в кипятке. Кожа сделалась мягкой, пройдясь по ней несколько раз скребком, скрутил как крутил цигарку и сшил кожаной нитью. Такая соска немного подтекала, но принималась дитем охотно и помогала, когда матери не было дома.  Однажды Зина кормила маленькую сестру и весело смеялась: « Вон какую дудоню рассосала! Пей, не торопись! Скоро наша мама придет и молочка  принесет, как тетя коза из сказки!» Кормила Анютку в прирубе, который и служил спальней не только родителям, но и сестренке. В комнате за дверной шторой дед о чем- то разговаривал с Акулиной, та пришла к старику заказать таких же сосок и принесла мужской полушубок.  О чем они говорили до конца и не поняла, занятая сестрой, а когда у той пеленки сделались мокрыми и стали припахивать характерным душком, Акулина взялась помочь перепеленать. Возясь с малышкой, она ласково приговаривала:  - Уже скоро у нашей Анечки появится и братик, а жить он будет в большом и светлом доме, не то что в этой конуре!
 - В конуре живут собаки! Зачем вы так говорите! Мы что собаки что ли! – Зина больно толкнула гостью в живот острым кулачком. Акулина ойкнула, врезала ей подзатыльник и резко бросила: - Сдохните всей оравой, как псы захудалые, когда ваш отец ко мне и сыну жить перейдет!
 - Акулина, ты говори, да не заговаривайся! Малое дитя перед тобой! Расплачивайся и проваливай подобру - поздорову! – Дед подал чистую тряпицу, в которую были завернуты соски. После ее ухода, Дмитрий Иванович долго сидел, поглядывая, как догорают дрова в русской печи, превращаясь в красные угли, и думал. Он понимал, что слух о бабах на стороне у сына, родился не на пустом месте: - Мужиков нет в деревнях, по которым он налоги собирает! А против природы не попрешь, бросил оценивающий взгляд на женские прелести, и все бабенка готова. Церкви порушили, священников по лагерям раскидали, взамен, что? Политинформация, в которой ни слова о прелюбодеянии, как грехе! – Старик погладил голову внучки, которую она положила ему на колени, присев у печки, из которой по полу струился жар. Девочка вздыхала и тоже думала об отце. Ей не хотелось отпускать папу, к злой тетке Акулине в красивый дом: - Деда, а давай, когда у этой тети появиться мой братик, заберем его к нам!
 - Кого заберем и зачем?! – На пороге стоял Петр в серой шинели без погон с большой почтовой сумкой через плечо.
 - Папка! – Девочка, стремглав бросилась к отцу и начала тараторить о  маленькой Анютке, которая ест да спит. О драниках, которые мама стряпала утром, а потом неожиданно спросила: « А, ты почему дома не ночевал? Скажи, правда, что к тете Акулине не уйдешь жить, как она сказала! Или мы у нее братика заберем к себе? Лучше забрать к себе, я так думаю!» Отец, молча подхватив дочку на руки, усадил на печь и строго спросил у деда: «Была?!»  Тот  кивнул и ухватом начал ставить чугунок с борщом на раскрасневшиеся угли с синими язычками пламени. Бросив сумку на лавку, Петр развернулся и шагнул  за дверь. Из сумки  на половик у порога вывались разноцветные пачки денег.
    На крыльце  столкнулся с Катериной: «Зрасте вам, время спать, а мы не ели! Где была?! Сплетни по деревне собираешь?!  - Двумя пальцами, он поднял подбородок жены. В его воспаленном мозгу стала закипать неосознанная злость от этой овечьей покорности, запаха гари от замызганной фуфайки не по росту, выбившихся из платка грязных волос на худое, изможденное лицо. Толкнув супругу, Петр шагнул в сумерки, тенями, ложившимися на двор. Иван  вылетел из уборной, едва подобрав портки, и крикнул: «Не смей маму обижать и вали к своей Акулине!» Отец наладил ему пинка и ушел. В проеме двери, слабо освещенном керосиновой лампой стояла маленькая Зина. Она видела все и страшно испугалась: "Ее родной папка вдруг превратился в злого лешего из сказки, которую им с Мишуткой рассказывал дед?!"
 -  Эта туда же, дверь настежь! – Крехтя он,  на корточках собирал с пола купюры, разложенные по пачкам и перевязанные  простой тесемкой.  Дети пытались утешить мать, безучастно  уставившуюся в тарелку с остывшим борщом.  Умом она понимала, что муж теперь живет на два дома, а сердцем принять не могла. Из оцепенения вывел крик маленькой Анютки, настоятельно требующей ухода и внимания. С трудом поднявшись,  Катя пошла кормить грудью дочку. Перепеленав и положив малышку рядом с собой,  долго не могла уснуть, терзаемая страшными картинами брошенной бабы.   Она решила сказать  мужу о свободе, которую он должен выбрать сам, держать детьми его не станет.  Так, занятая своими мыслями, не слышала, как старик вышел из дома. Ваня и Зина уже крепко спали на хорошо протопленной печи.
Муж вернулся  далеко за полночь.  Он был сильно пьян и весь запорошен снегом.  Дед  буквально занес сына в избу и аккуратно положил на пол. Катя соскочила с постели, помогая старику снять с него валенки и тулуп. Метнувшись к кровати, схватила подушку и начала укладывать ее Петру  под голову, тот невнятно бормотал: «Простите, Христа ради! Она сама в бане, разделась, когда печку клал!» Катерина со слезами на глазах, прикрыла его рот ладошкой, чтобы не разбудил детей. Ее сердце разрывалось от радости и любви: «Вот и сделал выбор, родной! Спи, спи!» 
 - Мама, папка не замерз?! -  С печки свесилась голова Ивана.
 - Т – СС! Жив, твой батя! Не шуми, малые спят! – Старик толкнул чубастую голову внука и дернул занавеску.

Снежный февраль сорок пятого носился вьюгами между деревнями, покрывая порой непроходимыми сугробами дороги и тропинки. С трудом пробивался  Старов к занесенным по самую крышу домам за просроченными долгами. Забрав у повитухи последние деньги, он было уже собирался упасть в сани и поскорее уехать от заваленной избушки, которую пришлось еще и откапывать от снега, но его окликнули.  По узкой тропинке, часто проваливаясь по колено, с ребенком, завернутым в ватное одеяло, к дому повитухи шла Акулина.
 - Подержи пожалуйста сына! Валенки полны, как та коробушка, помнишь,  вместе пели про нее. А теперь вот, не простыть бы! – Одарив лучезарной улыбкой, ухватилась одной рукой за полы шубы Петра, другой начала снимать обувь, вытряхивая снег.  – Животиком мается наш  Павлик! Вот к Фекле несу, заговорить и полечить!  Обремененный неожиданной встречей, Старов вертел головой по сторонам, опасаясь, что увидят и распустят по деревне сплетни, что мол опять с Акулиной встречается. После того вечера в ноябре, когда завалился к ней пьяный и пригрозил, что спалит дом, если еще раз заявится с объяснениями к Кате по поводу их скоротечной любви, прошло три месяца.
 - Смотри, голова закружится, и сына уронишь! – Снизу вверх, поглядывая на бывшего любовника, весело бросила Акулина, надевая шерстяной носок.
 - К повитухе не ходи, она в истерике бьется из-за денег. На хлеб и соль оставил, а излишки забрал. Мальца лучше в больничку свози, завтра в район еду, по пути, так сказать!
 - Добре! А может, заночуешь у меня, чтобы с утра пораньше и тронуться! – Обдала чарующей синью глаз и взяла с рук Петра сверток, из которого уже был слышан детский плач.
Вековые сосны, стройными корабельными мачтами прорезали небо. Катерина лежала в снегу и смотрела ввысь. Боль по всему телу сковывала и не давала даже возможности шевелиться. Рядом суетились женщины из бригады вальщиков, пытаясь откапать несчастную  и переложить на волокушу из молодого березняка, чтобы вывести напарницу из леса.  Катя слышала, как возясь с ней, бабы переговаривались: «В рубашке девонька родилась, что вона сугроб какой с северной стороны намело. Ее - то он и спас!  Да, дело старое, известное! У Машки селенок не хватило, как следует  в жердину упереться, чтобы сосну направить. Эта махина и пошла, разворачиваясь,   а потом  своим комелем Катерину  прихватила!»
В конторе  Старов, узнал о случившемся на лесосеке и поспешил домой.  Жена лежала на полу. Мишка выглядывал с печки, а Катя сидела рядом с матерью, придерживая сестру, игравшую  погремушкой. Старик суетился, мастера настил из досок: - Дохтур сказал, чтобы на твердом лежала! А еще сказал, что оклемается, перелому в спине нету. Ребра вот только поломаны.
 - Как ты! – Петр наклонился над бледным лицом супруги.
 - Все пройдет. После укола и тугой повязки полегче, а то вздохнуть не могла. Поешь, дед картошки потушил, а Ваня давеча вот такую щуку в проруби изловил! – Катерина улыбнулась и сжала запястье мужа. Отец закончил возиться с настилом, который положил под перину на кровати, и Петр бережно на руках отнес Катю в прируб, соображая: «Крепко за шею держится, значит позвоночник цел,  слава Богу!»  Уложив жену на кровать,  немного времени посидел рядом, дал какого  - то травяного настоя и пошел стелить себе на полу рядом с прирубом. Долго ворочался, соображая ехать завтра или побыть дома. Катерина, словно прочитав его мысли, тихо сказала из-за занавески: « Я же не одна, оклемаюсь, поезжай, работа ведь такая! А сейчас поспи, родной!»
        Утром, забрав из конторы Акулину с ребенком, как договаривались, Старов выехал по делам в районный центр. На выезде из деревни его остановил оперуполномоченный:" Привет, инспектор. В район?"
-Здорово Михайлович! Ну, да, план и отчет по нему  везу в налоговою. И  у Акулины сын заболел, фельдшер говорит в больничку надо пацана.
-Я  чего остановил то. Банда в лесах объявилась, по моим сведениям, тебя могут караулить. Сопроводить не могу, занят. Так что поворачивай обратно и звони начальству своему.
-Уважаемый Иван Михайлович, пока будем пужаться, а нам фронтовикам это не к лицу, малыш может умереть. А второе, деньги колхозные пойдут на нужды фронта, может из них завтра  автоматов наделают врага добить! Там ведь каждая минута дорога, а здесь, когда  бандюгов поймаете?! Да и карабин у меня всегда при себе согласно твоей же инструкции. Бывай! – Хлестанув вожжами по холке Буланого, резко тронулись. Малыш плакал, завернутый в ватное одеяло. Акулина сзади, утопая в сене и накрытая тулупом, крикнула:" Любим ты мне Петя, за то, что настоящий мужик!"
-Если успею машину починить, догоню! – Вслед крикнул оперуполномоченный и поспешил к колхозной конюшне, где и ремонтировал  старый Виллис, единственный на всю округу легковой автомобиль.

      Зимник, по которому  возили на лошадях лес в райцентр, чтобы весной сплавлять огромными плотами  по Оби,  тянулся километра три до лога. Там, приходилось выходить, брать коня под уздцы, и, сдерживая его, вести по крутому склону вниз, чтобы потом преодолеть тягун змеей, уходившей в тайгу.  Закинув карабин на плечо, Петр остановил сани на краю склона, бросив вожжи Акулине: « Придержи, а я на разведку! Вдруг Михайлович, прав, лучше засады и не придумать, как в том буреломе!  Да, не бойся, все будет пучком. – Улыбнувшись, прячась за деревьями, Петр начал спускаться, обходя по дуге  раскорчеванные деревья навалом с корнями, словно щупальцами, торчавшими  из сугробов. Он полагал, что бандиты могли именно в этом буреломе и ждать, потому что дальше дорога шла к лесозаготовкам и уходила к соседней с Перелюбкой деревней. Его светлый полушубок и каракулевая папаха на голове надежно служили маскировкой в тени деревьев. Вдруг с подветренной стороны нанесло запахом табака, Старов упал на снег и прислушался. Действительно обрывки фраз доносились из-за высокого малинника, заметенного так, что образовался сугроб, вровень с поваленными крест  - накрест березами,  из которых струился дымок. Петр услышал, как двое начали перепираться, разводить или не разводить костерок: «Буряк, в натуре! Час уже околеваем, а фраера все нет. Давай смастачу огонь и чифирнем».
Петр осторожно снял винтовку с плеча, приподнялся и выстрелил. Перекатился по снегу за другое дерево, услышав, как один из бандитов заорал: «Легавые! Уходим!» -  Раздался треск сучьев и отборный мат. Через пять минут все стихло. Где-то сзади наверху заржал Буланый.
Акулина прижала ребенка груди, и шептала: «Господи помилуй! Господи помилуй!» - Дрожа от страха, и не зная, что предпринять – поворачивать назад или ждать! Слезы счастья хлынули из глаз, когда она увидела, что Петр возвращается, проваливаясь по колено снег, играющий блицами на ярком солнце, показавшемся из-за тучи.  Она и не видела, что по дороге в их сторону несется Виллис оперуполномоченного.

    Прошла неделя. Мело и вьюжило. Совещание в налоговой инспекции Шегарского района закончилось поздно.  Секретарь райкома докладывал целый час о победоносном наступлении красной армии на фронте и успехах рабочих и колхозников  в тылу, варьируя цифрами, накрученными на цитаты великого Сталина и классиков марксизма  - ленинизма. Начальник налоговой доложила скромные цифры о выполнении годового плана по военному и сельхоз.налогу лишь на 85 процентов, хотя уже было начало декабря, отметив среди передовиков одного Петра Старова. После совещания, перекуривая на крыльце с инспектором из Шегарки Путилиным, пожилым мужиком в очках, Петр посетовал: «Пурга. Ни зги не видать, а ехать надо. Дом колхозника нашими инспекторшами занят».
 - Ну, да. Мы с тобой двое только и занимаемся этой постылой работой  по настоящему, отсюда и недовыполнение плана. Инспекторшам где же  все налоги собрать, порой ведь и жалко из-за бабской солидарности! – Путилин так затянулся, что цигарка вспыхнула, осветив скуластое лицо, обезображенное рванным шрамом, уходящим под большие линзы в роговой оправе. – А пошли ко мне. Выпьем за скорую победу, потолкуем, да на боковую! Утром поедешь!

Засиделись далеко за полночь, вспоминая былое и о погибших друзьях, оттого проснулись поздно, когда  солнце на окнах играло в красочных узорах, расписанных морозцем  сказочной вязью. Голова у Петра трещала с такой силой, что даже огуречный рассол не помог в обычном похмелье. Запрягая Буланного, он решил забежать в больничку и спросить пирамидон или аспирина. Больница была рядом с домом Путилиных. Длинным бараком за высоким дощатым забором, наполовину занесенным снегом, калиткой выходила к конюшне инспекции. Молодая и красивая врач выслушала просьбу Старова и ответила, поставив обезболивающий укол: «Берегите себя фронтовики, у меня отец от этой гадости умер, с войны без ноги  вернулся и запил, когда похоронка на нашего Васю  пришла!»  - Она еще было собралась  рассказать  что-то о своих родных, но услышала  женский крик и выскочила из кабинета. Петр хотел прикрыть дверь и подождать доктора, на столе лежала ее сумка, из кармана которой торчал кошелек. – Мало ли кто после меня зайдет! – Поднявшись, выглянул и обомлел. Спрятав лицо в ладони, в конце коридора стояла Акулина. Ее плечи вздрагивали от рыданий. « Нет больше сына, возможно и моего. Жаль бабу».  – Безучастная мысль пронеслась в больной голове, и  Старов опустился на табурет. Где-то в глубине души он понимал, что не любит Алину и не любит жену, тогда в сухом остатке остаются дети и отец, который однажды сказал, что баб может быть много, а сироты всегда одни. Слова теперь всплыли сами по себе, поставив жирную точку на укорах, вдруг пробудившейся совести.  Он поднялся и вышел из больницы, чтобы снова ехать по деревням, собирать деньги, так необходимые для окончательного разгрома врага в его логове,  судя по сводкам с фронтов,  однополчане  обязательно дойдут до Берлина.

    Эпилог:
    Отпраздновали всем колхозом великую победу с песнями, хороводами и плясками, помянули тех, кто не вернулся с войны, и приступили к посевной.  Петр уволился с налоговой инспекции и стал работать вместе с Катериной на ферме. Дед остался с малыми дома, Зина нянчила подрастающую сестренку, Мишка пас гусей и уток, баловался, получая нагоняй от старика.  Деревенская жизнь текла своим чередом. Однажды, когда вечеряли у самовара всей семьей,  зашел председатель, от угощения отказался, сославшись на занятость,  попросил Петра выйти перекурить. На крыльце передал записку. Чиркнув спичкой Петр прочитал неровные строчки на обычном тетрадном листе: «Любимый, не поминай лихом. Уезжаю на Колыму. Мужа мово освободили. Зла не держи и береги семью. Твоя Акулина».  – Языки пламени моментально превратили записку в пепел, разлетевшийся под дуновением весеннего ветра.