Гудрон и детство

                Нет, что не говори, а самая чудесная и беззаботная пора, конечно детство. Хотя, честно вам скажу, что на пятом году жизни, у меня дел и забот, был полон рот. Конечно и, зубы во рту были, кроме забот, но - ровно столько, сколько положено по возрасту. Однако забот было всё же больше. Да и как им не быть. Село наше сибирское, большое. На ту пору жителей было тысячи три. Домов ещё меньше. Зато речка у нас не одна, а целых три. Самая главная и самая красивая река, это конечно - Ишим. Берега его были местами довольно крутые. А  на плавных поворотах русла, радовали всех светлыми песчаными пляжами.  Пологими съездами для любой техники. Поросшие разнотравьем,  ивами да  тальником, иногда берёзами.  Плакучих ивушек у воды, да и дальше по всему берегу, было много. Они и, правда,  постоянно полоскали свои косы в её изумрудных струях.  Вода была такая прозрачная, что деревянный строганный штакетник, которым огородили детскую территорию для купания, видно было метров за пять. Если нырнёшь и откроешь глаза. Вода была чуть зеленоватая, очень чистая. Если песок руками или ногами взбаламутишь, тогда вода мутная. Протечёт   немножко и снова, цвета...,  довольно светлого изумруда. 
               Вторая речка – Китерня. Она впадала в Ишим. Но была она совершенно другая.  Она завоевала за многие годы любовь всех абатчан и не только. Напишу о Китерне в стихах. Мне кажется, так описание теплее будет.

Река Китерня, босоногое детство я, с этой рекой жил почти по соседству.
С  её берегами, травою медвяной и тёмной водой, где водились  гольяны.

Где берег речной заселяли ракушки, где в  ивах плакучих  селились кукушки.
Где филин сердился со страшною силой,   где плакал от счастья соловушка милый.

Где в жаркое лето, в те юные годы, мы дружной ватагой залазили в воду.
Кому – то по горло, кому – то по - пузо, для речки никто этой не был в обузу.

Всех нас веселила и всех принимала, да тёплой водою приятно ласкала.
Ныряли с коряги до дна и до тины, с обрыва по горке летели из глины.
 
До синевы доныряв без причины, мы жарили солнцем холодные спины.
А если случайно найдёт кто корчажку, рыбёшек приличных стрясёт он в рубашку.

Из сушняка костерок небольшой, нажаришь гольянов и пир всем горой.
Уж солнце садится за дальней дорогой, ползёшь чуть живой ты к родному порогу.

Как быстро дневные часы пролетели, а кажется, и погулять не успели.
Осталось лишь в памяти милое детство и Китерня, что течёт по соседству.

Эх, память, память!  Память о счастливом детстве. Вспомнил чуть,  понеслись воспоминания, да так, что и остановить нельзя. На этой речке Китерне, берега были сплошь усеяны ракушками – речными мидиями.  Тогда их никто не знал и не ел. Мы пытались, готовить их, не умели и по сему,  эти мидии, не осчастливили наш рацион.  Много славных дней босоногого детства забыть невозможно.  Не получится! Уж больно они душу незабываемым восторгом терзают.  Я ещё о третьей речке не написал, небольшая она, но от этого не менее ласковая.  Название у неё завораживающее, многообещающее.  Именовали её от мала,  до велика - Исток. Тоже о ней в стихах напишу. От щедрот души большего хочется про Исток написать, однако, на сколько сил хватит.
В речке малой, извилистой, доброй, где осока, да старый камыш,
Где водились вьюны и гольяны,  и любил её каждый малыш.
Где воды кое - где по колено, а местами бывало по грудь,
Где пиявки цеплялись за ноги, но  нельзя было там утонуть.

Где луга заливные без края,  в них  по - пояс стояла трава,
Где сухие коряги с «Ишима», мы таскали  к костру  на дрова.
Где российская малая птаха в звонкой выси в полуденный зной,
Своей трелью под куполом неба радость жизни делила с тобой.

Где такие родные коровы нам казались почти со слона,
И за то, что всегда их встречали,  молоко отдавали сполна.
Помнишь,  тонкую звонкую струйку, парной пены вкуснейший туман,
Когда мамины добрые руки  из подойника  лили в  стакан.

За столом в медогонную пору и душистый янтарнейший мёд,
Растекался по чёрному хлебу, а  кусок,  не входил даже в рот.
Пусть не часто такая награда украшала ребяческий быт,
Но чудесной святою картиной, он в глазах моих взрослых  стоит.

В светлом детстве алмазы и  злато, это что патефон для глухих,
Чёрный ломоть,  посыпанный  солью, выручал нас в походах «лихих».
На костре  в жарких  углях картошка, ведёт память мою  на «Исток»,
Через сердце прямая дорожка,  в  мой АБАТСК, от Москвы на Восток.

Время дарит нам новые годы, мы не будем грустить о былом,
Только детство, такое родное  мы  всегда вспоминаем с теплом.

Лето всегда прекрасно. На то оно и лето, особенно в детские годы.

             Радостно вспомнить кусочек счастья, что дарила матушка - Зима ребятишкам. Оно и, правда, чудеса зимой, порой, даже краше летних. Все эти речки детства внесли великую лепту, в память мою. Которая,  почти семьдесят лет дарит чудесные воспоминания и силы, что помогают драться со старостью. Эх, Зима, зимушка сибирская. Опять волна памяти унесла меня на малую Родину в любимый Абатск. Ярко плывут дорогие картины волшебной сказки детства.
                За окном, нашего небольшого дома, на улице 2-й  Советской. Недалеко от совхозной конторы,  под одиноким фонарём на столбе,  медленно, медленно, очаровывая, голые деревья и крыши домов, падал огромными хлопьями первый снег. Он был нежный и пушистый, как крохотная махровая звёздочка, мерцающая на тёмно - фиолетовом небе.   Снег рисовал музыку вальса.  Иногда скромно бликуя,  в свете вечернего фонаря,  алмазной искоркой.  Нежнейшим пухом  ложился  на жухло – зелёную траву.  С неописуемым восторгом преображая и наряжая  заждавшуюся  голую землю.  Осенью, в палисаднике, красовались и росли чудесные ранетки, а теперь на голых ветках тихо растёт снег. Первый снег в далёком сибирском селе.   Зима от того и сотворена  Богом в белой  палитре, чтобы   рисовать  пушистую белую сказку.  И первого января начинать свою новую жизнь с белого листа.
                Я смотрел огромными детскими глазами в тёмное окно и  ловил себя на мысли, что зима создана  не для  грусти, а для того, чтобы пробовать на вкус  зимой  много разного счастья. Лыжи, коньки, санки, румяные щёки сестёр, даже варежки в снегу на шее отца  при  обоюдных объятиях.  Это самое  счастливое  счастье. Дети, в отличии от взрослых, счастье находят во всём, в конфетной обёртке, весеннем ручье, первой бабочке, новой книжке с картинками. А вот взрослые, всё время счастье ищут. И не могут понять, что  С ЧАСТЬЕ, состоит из многих маленьких частей. Оно не продаётся за деньги. Создать и соединить части в большое счастье, ты можешь только сам. Слушая своё сердце, включая разум и храня эту драгоценность в душе.  Твои помощники в этом непростом деле, это искренняя любовь и доброта.
            Нужно ли любить холод на  заледеневших, мокрых  варежках?  Конечно да!  Нужно, очень нужно.  Холод на варежках  учит ценить тепло самых дорогих сердец. Люди должны согревать друг друга, тогда им  и лютый жизненный мороз не страшен.  На пенсии, мне и всем  надо помнить, что самая опасная зимняя  болезнь, кроется в редких объятиях.  Укрепляйте  здоровье, обнимайтесь. Даже  в тех редких случаях, когда в Новый год или Рождество, к вам ошиблись дверью.  Обнимайтесь.
             Падает волшебный первый снег, рождая  тихую музыку.  Слушайте тишину. Слушайте сердцем.  Пушистый и мягкий, он шуршит по стеклу, ласкается  к нам и  опять рисует волшебную сказку.  Мне хочется верить, что где - то там..., в заоблачной выси живёт дедушка Мороз из моего счастливого детства. Он мой добрый друг, с бабушкиными шаньгами, заварными калачами, сушёными ягодами на листе соноворота  - подсолнуха. Мамиными замороженными сырниками,  из сладкого творога. Самодельными лыжами, сотворёнными руками отца. Смешными, но не менее дорогими подарками сестёр, поделками из бумаги и тряпочек. Все эти драгоценные до святости кадрики, медленно плывут по волнам памяти и очень тепло улыбаются мне тихой радостью детства.
                Вот и пришла мысль в голову деду. Как хорошо, что в СССР умные люди, помогли нам, послевоенным ребятишкам ощутит любовь родителей и взрослых. Прошедших  горнило  тяжелейшего труда в тылу и все неимоверно героические военные тяготы ВОВ. Люди очень соскучились по доброте и любви, за четыре страшных военных года постоянного ощущения рядом идущей смерти. А моего отца ужасная старуха с косой, ещё и на финской войне преследовала.  Народ восстанавливал Страну. Ликовала душа народа. В эти тяжёлые послевоенные годы всем сердцем хотелось дарить близким много всего самого лучшего. Особенно детям. От того и получилось, почти у всех ребятишек, износить «детство до дыр».  Сегодня, с высоты почти, семидесятилетнего возраста, я хорошо понимаю, что именно наше поколение,  «износило, именно до дыр» самую счастливую часть детства.
                Опишу интересный случай, характеризующий отношение взрослых к ребёнку. Дома улицы  моего детства своими огородами упирались в забор Заготзерно.  Который,  стоял на страже только частями. Да и то, в тех местах, где проезжало мимо районное начальство. А со стороны наших огородов вместо забора гулял ветер.  Земли под огороды на селе в те годы выделяли много. Мы садили соток двадцать пять, только картошки.  А вместе с палисадником, домом, баней, коровником, свинарником погребом и другими строениями, наш земельный участок составлял соток сорок пять. И по сему,  под территорию  Заготзерно  ушло по половине всех огородов, а может и больше. Территория Заготзерно уже  была и жила, хвасталась огромными стёклами, каменными белёными стенами новой конторы .  Были уже несколько законченных зернохранилищ. Ударными темпами строилось большое районное предприятие. Первые годы, по освоению целинных земель ярко показали, что вырастить хлеб, - это один подвиг. А сохранить урожай, не сгноить и не сжечь зерно, не отправить его под дождь и снег, это подвиг более трудоёмкий.
         На отведённой территории, прямо на земле, под раскалённым солнцем лежали  огромные кучи из кусков битума. Его завозили машинами, для герметизации крыш,  пола зернохранилищ, гидроизоляции помещения, самой территории. Рядом копали огромный котлован под СОБ – 24. «Сушильно-очистительная башня» - сердце зернотока. Это и была настоящая тяжёлая битва за хлеб. Все, кто работал в этом предприятии,  участвовали в созидании башни личным трудом. Народ смеялся, народ шутил и пел. Создавалось светлое будущее страны СССР.
                А вот продолжателей будущего, проще говоря, ребятишек, в дошкольное время,  растили бабушки, дедушки, старшие дети и улица.
Шёл июнь 1957 года. По стечению обстоятельств и мне катил пятый годок. А главной героине событий, моей младшей сестре, Наталье Васильевне, уже  летел третий год.  Она росла в меру упитанной девочкой, с красивым русским личиком, золотистыми  волосами и приличным аппетитом. Наша корова Красотка, щедро делилась с Натальей и ещё тремя братьями, сёстрами добротными молочными продуктами. Мама моя ещё и на третьем году, баловала доченьку своим материнским молоком. Для души, вроде, как молочные «разносолы». Очень сестра любила маму за это. Мне, как старшему брату, ровно на два года, входило в обязанность смотреть за Натальей и беречь её пуще глаза своего. Все соседские кошки и собаки были её друзья. У сестры легко можно было отжать коту или собачке, скажем, кусок хлеба с маслом, пирожок или сырчик. Пряник тоже, но только после получки родителей. Наталья ходила хвостиком за мной, разговаривая красивыми, в её понятии  словами, из двух, трёх букв, дополняя сие, жестами. Вот и сейчас, в тридцатиградусную жару, она настоятельно требовала у меня еду. После настойчивых просительных слов - ам, ам, ням, ням, сестра включила главный козырь – слёзы. Отказать ей, как порядочный мужчина, я не мог.
                Принял решение и повёл просительницу в слезах, по молодой  картошке, на территорию заготзерно. Там мама с другими женщинами на складе пересушивала пшеницу. От урожая прошлого года.  Натальино платье в горошек шевелил лёгкий ветерок. Это всё что на ней было из одежды. Наши босые ноги уже топали по территории предприятия. Взору открылась завлекательная картина изумительной красоты. Чёрный, блестящий гудрон их огромных кусков солнце превратило в большую лепёшку. Земляная пыль и песок местами с краёв налипла на гудрон. Серые пятна не радовали нас, так, как чёрные, сверкающие на солнце проплешины. Идти по гудронной лепёшке было гораздо ближе к складу, чем в обход её.
        Наши ноги немного продавливали растёкшийся гудрон. Пыль и песок не давали нашим стопам  прилипнуть. Метра три мы шли бодро и весело. Наташка, чуток  не туда поставила ногу и блестящий гудрон, вцепился в её подошву клейкими зубами, как собака. Я попытался её вытянуть за руку. Потная ладошка вырвалась из моей руки и сестра свое розовой попой вляпалась в чёрный, блестящий гудрон. Утонуть в нём было невозможно. Толщина лепёшки под нами, была сантиметров десять – пятнадцать. Решение я принял верное, надо бежать к маме. Только она спасёт свою дочь. Пока я по колючей траве и камушкам бежал к складу, где работала мать, уже слышал крики женщин – разнорабочих.
– «Тюмиха, Фешка, где ты там, твоя рыженкая в гудроне тонет!»
               Со всех сторон уже бежали к гудрону мужики и бабы. Тащили доски. Прибежавшая мама схватила меня за руку.  Глаза её были очень испуганные, а лицо бледное. Платье на спине, волосы под платком и плечи совершенно мокрые от пота. 
– «Володька, Наталья где? - плача кричала мама».
Через две минуты мы с мамой уже стояли около болота из гудрона.  Сестра плакала и тянула к маме руки.  Мужики клали на гудрон доски. Мама бросилась по ним к Наташке. Гудрон всосал крепко задницу и на половину ножки ребёнка.
Здоровый, рослый, сухощавый бригадир плотников - Михаил Пушкарёв, закричал матом на рабочего: – «Твою, разтвою, папиросу потуши, мать тебя так. Димка, давай солярки али каросину, - кричал он другому соратнику по труду». 
- Фешка, не реви, как дура. Успокаивай робёнка. Ишь, она тоже базлать зачала, на тебя глядючи.
- Господи, да вы ей ручонки оборвёте изверги, еть робёнок ета, кричали бабы.
-Танька, Фешка, Катька, от тряпки с сояркой, суйте пальсы те промеж ножки и гудрона. Да нежнее, мать вашу, нежнее.
-Федька -  вражина, чичас огребёшь по шее, табак потуши, доски ишо таскай.
- Не мешайте и не курите мужики, полыхнуть можот крепко.  Ишь кака вонишша от солярки то.
- Дуська, растыка, крендель тебе в темя, куды воду прёшь, вода потом. Покуль вызволим, сколь ишшо время убежит. Якорилоття в сандали, сам прилип, как муха. Всё, таперь весь вечер бабка меня костерить будет, да обувку мыть карасином.
                Бабы, что не участвовали в спасении, стояли полукругом, крестились и плакали.
-«Мужики, песку, песку ведер пять скорее», - кричал Михаил.
                Медленно, ох как медленно детская кожица отлипала с помощью солярки от гудрона. Липучка не сдавалась и хватала руки женщин, втягивая их в своё чрево.  Минут через тридцать ребёнка поняли на руки и отдали матери. Мама отбежала от гудронной лепёшки, мочила в солярке свой ситцевый платок и приводила дочку в божеский вид. Наталья, не обращая никакого внимания на цвет кожи, упорно лезла к матери за пазуху, требуя материнскую титьку.
                Рабочий народ стал тихонько расходиться. Смеха было больше чем слёз. Прибежала, запыхавшись, с большой сумкой  наша детская врач – Анна Ивановна Иванова.  Смазывала Наталье вазелином красноту на коже. Обследовала всё тельце ребёнка. Давая маме ценные указания. Потребовала у директора отпустить с работы мою маму.  Директор хотел не согласиться, мотивируя тем, что план и рабочих рук - кот наплакал.  В ответ все женщины пошли на руководство могучей стеной. Видя сие, директор мгновенно согласился. Домой мы шли  уже втроём.  Наташка, вся коричневая от гудрона и солярки, мирно спала на материнских руках. Подкрепившись вкусным молочком от мамы. Я же держал в кулаке большой кусок блестящего гудрона. Чтобы угостить друга - Виктора Портнягина и вместе с ним пожевать этой настоящей детской жвачки. Интересная штука – гудрон. Память хорошо возвращает.

 Дед Владимир -2, 24 июля 2021 года.