Советский учитель-непедагогичные рассказы. Химичка

                (в сокращении)

        Она явилась в Кудрино рано утром – на случайной попутке. Старенькое засаленное, без одной пуговицы зимнее пальтишко, мятая, бесформенная меховая шапчонка, на ногах – тёплые матерчатые боты «прощай молодость», руки – голые, покрасневшие, с обгрызенными грязными ногтями. В дополнении с изнурённым, абсолютно без косметики лицом и давно немытыми кудряшками на голове одеяние этой уже немолодой, невысокой и худой женщины сразу приводило к мысли: «Ох, и повидала эта тётенька всякого лиха!..». <>
Зимнее утро – не летнее, и в полвосьмого на дворе ещё так темно, что
не зги не видно.
        Вновь назначенная учителем в Кудринскую среднюю школу «учителка» поплелась во мрак. На её счастье, в школьном здании горел свет, входная дверь оказалась открытой.
        – Ты хто такая будешь-то? – встретила приезжую мывшая коридор первого этажа пожилая уборщица тётя Клава.
       – Я – ваш новый учитель химии и биологии, – расстегнула пальтишко незнакомка и, стараясь придать себе более важный и гордый вид, выпячивает вперёд тощую, как у недокормленного цыплёнка, грудь в тонкой цветастой кофте, поднимает подбородок. – Назначена к вам из самого облоно!
Тётя Клава повидала на своём веку всяких людей, а за тридцать лет работы в школе – и разных педагогов. А что поделаешь: приезжают на год-два и уезжают… Но эта «учителка» – совсем какая-то шальная, подозрительная.
       – Ага, поняла, ты, значит, «химичка». Ясно… А чегой-то ты в летней кофтёнке-то явилась? А где твой чемодан? Что, с одной сумочкой приехала?  – интересуется техничка.
Новая учитель химии и биологии смело кладёт свою драненькую, из кожзаменителя дамскую сумку на стоящую рядом со входом табуретку и заявляет:
       – Вы мне не «тыкайте»! Я – педагог с высшим образованием, а вы – 
уборщица, технический работник! Лучше скажите-ка мне, когда придёт
директор?
Тётя Клава не обижается, она сразу понимает, кто перед нею –  городская прощелыга, бродяга, с такой спорить – себе дороже.
        – Вон идёт директор, ему и показывай свой норов! – небрежно тычеттехничка пальцем в окно и, повернувшись к «химичке» толстым задом, отправляется с вёдрами и шваброй по своим делам.
Входит директор – ещё молодой человек в добротном пальто и нутриевой шапке-ушанке, при костюме с галстуком и с портфелем. Он старательно вытирает ботинки о расстеленную у порога мокрую тряпку –  бережёт труд уборщицы. За ним следом в школу начинают приходить ученики. Они с шумом бегут в раздевалку, школьные коридоры наполняются детским смехом и вознёй, на полу появляются ошмётки грязи.
        – Вот, началося, таперя тольки и гляди: энти анчутки чегой-то да учудят… А грязищи-то натащили! Эй, нехристи малые, ноги-то об тряпку вытирайте, вторую обувь надевайте! – ворчит и размахивает веником тётя Клава. – А к вам, Андрей Вадимыч, новая учителка прибыла, «химичка». Говорит, что из самого Тамбова явилася, – докладывает уборщица директору школы.
Но Андрей Вадимович уже и сам замечает «новенькую», подходит к ней, протягивает руку, радостно произносит:
       – Вот это новость! Я вас и не ждал, никто меня из отдела кадров районо не предупредил. Меня зовут Андрей Вадимович, фамилия – Михеев. Здравствуйте!
«Учителка» преобразилась, она – сама скромность и жертва обстоятельств, виновато улыбается, в глазах – горькая тоска и потенциальные слёзы, скорбные складки ложатся вдоль рта. Она прикладывается своими холодными, как у лягушки, и шершавыми пальцами к протянутой директорской ладони:
       – Здравствуйте… Меня вот в облоно назначили к вам преподавать химию и биологию… Я – Фёдорова Маргарита Львовна, приехала этим утром прямо из Тамбова – через Рассказово, а потом через какую-то Телешовку и вот к вам – в Кудрино…
       – Да вы, как я посмотрю, совсем замёрзли! Что же мы с вами тут стоим? Пойдёмте скорее в мой кабинет, я там чаем вас согрею, потом о работе поговорим! – суетится Михеев.
Они проходят на второй этаж, по пути директор рассказывает:
       – Школа у нас малокомплектная, осталось чуть больше ста учеников. Учителей нам очень не хватает, в основном работают пенсионеры, единственная моя ровесница – завуч и мой зам, но ей приходилось помимо своих уроков давать ещё и уроки химии и биологии. Так что вы очень вовремя приехали, жаль только, что без предупреждения, мы бы вас встретили… Но ничего: всё сейчас порешаем, всё сделаем, познакомимся, обсудим… Вы проходите, смелее!
Маргарита Львовна старается успевать за стремительной походкой Харитонова, но её слегка штормит, она то семенит, то скачет, как птичка. Наконец вот и кабинет директора школы.
       – Вы раздевайтесь, вот вешалка на стене.
Андрей Вадимович предпринимает попытку продемонстрировать правила хорошего тона, помогает учительнице снять пальто. Резкий запах пота и давно немытого женского тела бьёт ему в нос.
      – Садитесь, пожалуйста, вот сюда, сейчас я согрею чайник, попьём чайку, потом поговорим, – делая вид, что всё нормально, Михеев предлагает «химичке» стул и включает в розетку электрочайник с водой, ищет в шкафу пакетированный чай и коробку с сахаром-рафинадом.
Пока вода в чайнике не закипела, молодой директор украдкой разглядывает свою новую подчинённую. Фёдорова сидит, сложив на коленях руки в цыпках, положив на соседний стул сумочку, весь её смиренный вид прямо-таки кричит о скорби: «Ну, пожалейте меня!».
        – А где же ваши вещи, Маргарита Львовна? В Тамбове остались? – всё же не выдерживает Андрей Вадимович и начинает расспросы.
Фёдорова готова к допросу, для неё это – знакомая роль.
       – Как вам сказать, Андрей Вадимович? Вы ж не поверите…
       – Ну почему же? Расскажите, отвечает школьный директор, а его молодой взгляд скользит по заштопанным колготкам «химички».
В голосе Маргариты Львовны – жалостливые нотки.
       – Я ехала из Воронежа, в поезде меня, представьте себе, обокрали! Боже мой, все мои вещи унесли, оставили ни с чем… Какой ужас! Я так долго рыдала… В Тамбове обратилась в милицию, но разве эти олухи чем-нибудь помогут?
Чайник кипит, Михеев заваривает чай прямо в чашках, кладёт кусочки сахара, достаёт из портфеля завёрнутый в газету свой обед – два бутерброда с колбасой, три пирожка с капустой – и выкладывает всё это на полированный стол для совещаний.
       – Вот, угощайтесь, Маргарита Львовна! Вы с дороги, небось, проголодались, ешьте, а я всё равно обедать домой хожу…
Фёдорова не заставляет себя упрашивать – быстро съедает оба пирожка и, запивая его чаем, бутерброд с колбасой. Хозяин кабинета для приличия пьёт чай с сахаром, к еде не притрагивается.
       – А можно я второй бутерброд потом съем? – вдруг поднимает глаза на Михеева новая учительница.
В её взгляде столько мольбы и прямо-таки детской наивной чистоты, что Андрей Вадимович не сомневается: Маргарита Фёдорова – правдивый человек, не скрывает, что голодна, но стесняется сразу всё съесть.
       – У нас в школе в обед открывается буфет, я могу сказать буфетчику, 
Михаилу Константиновичу, чтобы он вас ещё покормил, – проявляет милосердие Михеев.
       – У меня же денег нет… Кошелёк украли в поезде вместе с чемоданом, –  тихо, вновь опустив глаза, говорит «химичка».
       – Ну это мы можем поправить: я позвоню в бухгалтерию районо, если они разрешат, я вам под отчёт, по заявлению, выдам небольшую сумму из наших хозяйственных денег. Как говорится, маленький аванс. А когда зарплату будете получать, вернёте эти деньги, – радует своего нового работника директор школы.
Фёдорова счастливо улыбается, будто ей пообещали миллион.
        – А теперь давайте займёмся, так сказать, протокольной частью, –  переходит Андрей Вадимович к тому главному, что его больше всего интересовало. – Попрошу вас, Маргарита Львовна, предоставить мне ваши документы – паспорт, трудовую книжку и приказ областного отдела народного образования.
Да, этот роковой момент настал, но «химичка» давно привыкла к подобной ситуации: порывшись в недрах своей набитой всякой всячиной сумочки, она с ловкостью цирковой артистки, двумя пальцами, «выуживает» оттуда две тонкие книжицы – непревзойдённые по силе воздействия свидетельства великотрудных перипетий в жизни их владелицы. С мягким шлепком, будто две промокшие в пиве салфетки, они ложатся на гладкую поверхность директорского стола – паспорт и трудовая книжка.
Директор Андрей Михеев берёт документы и поражается как их наружностью, так и внутренним содержанием: замызганные, мятые, словно из стиральной машинки, обложки, в жирных и ещё каких-то пятнах страницы, расплывшиеся от влаги чернильные строчки. Но руководитель обязан внимательно изучить каждую подробность и, превозмогая возникшее брезгливое чувство, Андрей Вадимович рассматривает всё, что ему представила «гражданка М.Л. Фёдорова». Вот её паспорт: место рождения –  Смоленская область, год рождения – 1948-й, место прописки – бесконечная хроника передвижений по Советскому Союзу, в графе «семейное положение» – прочерк, в графе «дети» – четыре имени. Не менее впечатляет и трудовая книжка – превосходный образчик работника-«летуна», в данном случае «летуньи»: профессии – от ученицы маляра, кондуктора троллейбуса, официантки ресторана и продавца керосиновой лавки до студентки-заочницы педучилища, воспитательницы в детском саду, студентки-заочницы пединститута и учителя химии и биологии, место работы совпадает с отметками паспортного стола в самых разных уголках бескрайнего СССР –  от Смоленщины, Харьковщины, Одесской, Владимирской, Ивановской областей до Владивостока, Хабаровска и Воронежа. Дополнял весь этот внушительный реестр путешествий по любимой Родине напечатанный на отдельном листе с печатью приказ Тамбовского облоно о назначении «гражданки М.Л. Фёдоровой» учителем в Кудринскую среднюю школу Кирсановского района. «Надо же, назначили прямо в Тамбове, минуя районный отдел народного образования, будто эта «летунья» – молодой специалист», – отметил про себя Андрей Вадимович, откладывая в сторону ещё довольно свежий, почти не измятый, хранившийся в трудовой книжке, листок бумаги.
В то время, пока директор осторожно, словно отравленные ядом,перелистывал ветхие страницы документов Фёдоровой, сама она, зная, что её не видят, криво усмехается: мол, смотри, смотри, читай, читай, а всё равно ничего уже неизменишь, тебе приказали меня взять, и ты возьмёшь, никуда, милок, не денешься!
        – Что же вы так много поменяли мест работы? Неужели везде вас что-то не устраивало? И документы у вас в ужасном состоянии, – уже совсем другим, недовольным и строгим тоном обращается Михеев к сидящей перед ним «путешественнице».
Маргарита Львовна ожидает такую реакцию своего работодателя, её подвижное лицо искажается «горем»:
       – Да Боже мой! Сколько раз меня спрашивали об этом!.. Ну в чём я виновата, если моя жизнь так сложилась?.. Хорошо, я и вам скажу всё, как на духу! Я, представьте себе, полюбила одного мужчину, Леонида. Он –  красавец, военный лётчик, но женат… Мы встречались с ним тайком, плодами нашей любви стали мои крошки – Ванечка и Любочка. Его всё время переводили из гарнизона в гарнизон, а я с детьми следовала за ним – как  верная, но незаконная жена… Боже, как я страдала! А потом он погиб, разбился на своём самолёте… Представляете? Что я пережила! Я даже не имела права проститься с моим Лёней у могилы… А документы мне дети супчиком залили – ну что с ними, глупыми сиротинками, я могла сделать? Жалко их…
Слёзы брызгают из глаз женщины, она шарит в сумочке, достаёт из её бездонной глубины какой-то серый, рваный кусок ткани – бывший носовой платочек, картинно прикладывает его к мокрым ресницам.
        – А потом я уехала в другой город, но там я заболела от горя… После выздоровления я училась в педучилище, работала в детсаду и познакомилась с Аркадием. Он был спортсменом и ездил по стране на соревнования, потом стал тренером, и его назначили в другую область… Мы любили друг друга, у нас родились Верочка и Сашенька, но мой Аркадий умер от рака, а мы не успели зарегистрировать брак… Горе мне, горе!..
Из горла Маргариты Львовны прорываются сдавленные звуки о – о будто клокочет вода в канализационной трубе. Андрей Михеев поспешно наполняет её чашку остывшим кипятком, и Фёдорова делает судорожный глоток. Вода успокаивает рассказчицу.
       – Вот я и моталась по стране, искала своего счастья, – продолжает
«химичка». – Выучилась я на учителя, работала в школах, а деток своих мне пришлось отправить к маме в Смоленскую область… Вы можете себе представить, как жить вдали от своих кровиночек? Как я ещё жива! Вот решила спрятаться от всех бед в деревне, в глухомани, приехала к вам… У вас же вакансия? Так мне сказали в облоно, в Тамбове, это правда? Я ж вам нужна?
Лицо Фёдоровой внезапно просветлело, от жалостных ужимок нет и следа, «платочек» возвращается в сумочку: настало время «трудового соглашения между работником и работодателем».
        – Да, да, я уже вам говорил, нам нужен учитель вашей специальности, у
нас есть для вас часы, – соглашается Андрей Вадимович, хотя его сердце
«скребут кошки»: можно ли надеяться на то, что такая «летунья» надолго задержится в Кудрино?
        – Мне бы ещё с жильём как-то вопрос порешать, помыться бы с дороги и авансик вы мне обещали – на пропитание, – уже смело, словно и не было никаких стенаний и слёз, заявляет новая «учителка».
Директор школы решил: пусть Фёдорова доработает хотя бы до конца учебного года. В тот же день он «порешал» все вопросы, связанные с приездом нового педагога. Вначале Михеев издал приказ о приёме Маргариты Фёдоровой на работу, оформил её трудовую книжку, спрятал её в сейф, потом позвонил в районо (там удивились приказу из облоно, но спорить с ним не стали и разрешили Андрею Вадимовичу временно снабдить новый «кадр» деньгами из статьи 3-й школьного бюджета – «хозрасходы». Директор забрал у «химички» заявление на помощь и выдал 25 рублей, выделил ей койку (временно) в интернате для детей, договорился с одной из учительниц о бане для вновь прибывшей, завуч Надежда Васильевна снабдила Маргариту Львовну учебниками, методической литературой и канцтоварами.
       – Ну дай, Бог, может, и приживётся у нас, – сказал буфетчик Михаил Константинович. – Но какая-то она странная и чем-то болеет… Стакан с минералкой взяла, понюхала и выпила залпом… Как что-то совсем не минеральное…
Констионыч (так его все звали) – мудрый старик, но осторожный, как жук-скарабей…

                *** 

Вода камень точит, а правда всплывёт даже со дна омута.
Всё началось через два дня, когда завуч Надежда Васильевна пришла с проверкой в интернат.
       – Как тут у вас? – устало и неоригинально вопрошает завуч.
Контролировать работу школьного интерната, где живут ученики из дальних деревень и посёлков, должен заместитель директора по воспитательной работе, но такового в Кудринской школе нет – число класс-комплектов не позволяет иметь такого педработника, вот и приходится заведующей учебной частью и единственному замдиректора заниматься ещё и этим делом: после основного рабочего дня тащиться по бездорожью в здание, которое расположено в трёхстах метров от школы.
Заведовала интернатом техничка Галина Петровна: вечером и ночью –  нянечка и повариха на полставки, а днём – уборщица на полную ставку.
       – Так чаво вам сказать-то? – каждый раз отвечает завучу Галина Петровна. – Всё хорошо, всё так же, как завсегда: огольцы из школы прибегают, в рукомойнике моются и за стол садятся. А я к их приходу, значит, котёл с супом уже на плиту ставлю, а они свои кусочки мяса из холодильника достают, каждый на своей верёвочке – чтобы с чужими не путать и энти кусочки-то в котёл под крышку опускают, всё варится, и огольцы лопают – аж за ушами трещит! Ну всё как обычно…
Завуч – городской человек, к таким частнособственническим повадкам сельских школьников не привычна, но она давно уже знает (и сама даже видела), что обитатели интерната питаются два раза в день – утром и вечером, школа снабжает их крупами, хлебом и макаронными изделиями, сухофруктами, рыбными консервами, выписывает для детей молоко в соседнем колхозе «Имени Красной армии», но мясо каждый ребёнок потребляет собственное, полученное от родителей, и обозначает кусочки разноцветными верёвочками  – у каждого свои. Дикость, конечно, но родители стоят твёрдо: «Мало ли чего случится? Моё мясо – проверенное, сытное, а у Фроськиного или Манькиного сына какое мясо – кто знает? А, может, оно с ящуром или с глистами? Мой ребёнок, и я его кормлю тем, что у меня имеется, а чего там у других ребятишков, не знаю и знать не хочу!».
       – Ну хорошо, как я поняла, дети на голод не жалуются? – спрашивает Надежда Васильевна.
Вопрос носит риторический и дежурный характер, и ответ – не лучше:
        – А чаво им сделается-то, огольцам? Сыты, по ночам хоть форточки в окнах распахивай: знай себе, попукивают, воздух портят! – улыбается Галина Петровна.
       – Ну а как новый педагог – Маргарита Львовна? Что-то я её не вижу…
Заместитель директора школы подходит к занавешенному портьерой углу, где установлена кровать нового учителя. Галина Петровна уже не улыбается. Надежда Васильевна отодвигает занавеску и видит: на кровати – скомканная, в каких-то пятнах простыня, одеяло сползло на пол, подушка сиротливо валяется на обнажившемся матрасе, на стоящем рядом с постелью стуле – стопка учебников и методических пособий по химии и биологии, а на ней, прямо на обложке верхней книги, – хвост от селёдки и пара колечек репчатого лука.
       – Она тут что – ужинала? – удивляется завуч. – А сейчас где ж она? Я из школы последней уходила… Не видали Маргариту Львовну?
Нянька смотрит в сторону.
       – «Химичку»-то? Да кто ж её не видал-то? И я видала, и ребятишки… Но я вам, Надежда Васильевна, ничаво не говорила: уж больно грозна энта охряпка-то, вчерась стращала меня, грозилась изувечить, ежели я чаво про неё скажу…
       – Как так?! Да вы что?! Ведь Фёдорова – учитель, педагог! Что ж она такого могла сделать? – возмущается Надежда Васильевна. – Говорите, Галина Петровна, я вас не выдам!
Галина Петровна понижает голос, оглядывается на детей, которые сидят в соседней комнате: одни из них готовятся к завтрашним занятиям, другие играют в шашки и шахматы.
       – Я вам скажу, чаво ж не сказать… Но вы обещали… Короче, энта ваша новая учителка, «химичка» вчерась сразу после уроков к Ивану Афанасичу ходила, вина и закуски там набрала, всю ночь пила, но, правда, не буянила, а когда я утром-то бутылки из-под койки хотела убрать, так она как вскочит, как замахнётся на меня: мол, не тронь, я сама их в магазин сдам, а кому скажешь, я тебе космы-то повыдёргиваю!..
В тот вечер заместитель не нашла своего директора – Михеев уехал за углём в Кирсанов и вернулся домой очень поздно. Но следующее утро стало кульминацией в «химическом деле»…
Андрей Вадимович сидел в своём кабинете и составлял какой-то очередной отчёт для вышестоящего начальства, когда в дверь постучали.
       – Войдите! Кто там? – отрывается от бумаг Михеев.
Дверь отворяется, и на пороге возникает уборщица тётя Клава. Она нерешительно топчется на месте.
       – Товарищ директор! Я, конечно, извиняюся, но эта новая «химичка»…
Техничка умолкает, словно боится говорить что-то ужасное.
       – Что, что эта «химичка»? Вы, тётя Клава, про Маргариту Львовну что-то хотите сказать? – прерывает затянувшуюся паузу директор школы.
Уборщица ещё помедлила и вытаскивает из широкого кармана своего синего рабочего халата что-то стеклянное. Внутри предмета что-то чернело.
       – Вот что я нашла сегодня на подоконнике на втором этаже, точнёхонько насупротив химического кабинета. Энтим вот ребятишки из седьмого класса на переменке играли, я их шуганула, ну они на подоконник и бросили, разбежались хто-куда… А дело-то химическое…
       – Что это? Дайте посмотреть! – приказывает Андрей Вадимович.
Тётя Клава ставит на директорский стол стеклянную банку – таких
много в кабинете химии и биологии. Директор берёт её, и его глаза
расширяются от изумления, потом от гнева.
        – Чёрт побери! Да ведь это же наглядное пособие! – вскакивает Михеев.
– Это ж заспиртованная гадюка! Но крышки-то нет! И куда подевался спирт? Нежели ученики выпили?
Андрей Вадимович рассердился, ему всё равно, кто перед ним –  учитель или простая уборщица, он в сердцах с грохотом (как не разбил?!) почти швыряет банку на полированную поверхность стола для совещаний. Оставшаяся без спиртовой поддержки обитатель толстостенного сосуда –  ядовитая некогда гадюка – от удара на секунду подскакивает с донышка (будто ожила!), но опять безвольно брякается вниз, свернувшись в совсем уже не опасное кольцо – как никому не нужный кожаный ремешок.
  Техничка понимающе кивает и говорит:
        – Я извиняюсь, товарищ директор, я поначалу так и подумала: ребятишки крышку-то отодрали да и спирт вылили. Не, они у нас непьющие, хотя папашки ихние, те – да, пьют анчутки энтакие! Я тогда, как урок у энтой-то, у «химички», начался, восьмой класс у ней был, я дверь чуток приоткрыла да подглянула. Она, энта стерва городская, всё она: говорит, говорит ученикам-то, урок сказывает, а потом отвернётся и раз – из банки с жабой и хлебнёт! Ребятишки-то восьмиклассники, видят и смеются, а ей хоть бы хны! Она уж изрядно поддатая и несёт пацанве всякую хреновину! Я слыхала: она им про какого-то Хазанову талдычит, про баб беспутных какихто и прочее… А ещё, как приехала, титьками своими худосочными трясла: ты, мол, – уборщица, а я – учителка! Тьфу, пьянь она, обормотка!
Тётя Клава уходит, а Михеев мечется по кабинету, как зверь в клетке. Является его заместитель по учебной работе – завуч Надежда Васильевна.
       – Слышали про эту наглую аферистку? – спрашивает директор.
Он работает в сельской школе уже не один год и знает: слухи тут разносятся с быстротой молнии.
       – Слышала, – отвечает завуч. – Это я виновата, Андрей Вадимович! Дело в том, что мне ещё вечером нянька в интернате сообщила, что Маргарита Львовна выпивает, но сегодня утром она пришла на работу, и я даже запаха от неё не почувствовала. Подумала: одинокая женщина с трудной судьбой, ну выпила, но на работу же пришла… А вчера вас не было, я и не доложила… Виновата…
       – Виноваты, конечно, виноваты, дорогая моя! И вот результат ваших сердобольных сокрытий фактов! – Михеев ткнул указательным пальцем в банку с бывшей заспиртованной гадюкой. – А сейчас эта Фёдорова пьёт спирт из банки с большой прудовой лягушкой! Мне тётя Клава рассказала…
Надежда Васильевна в ужасе смотрит на мёртвую гадюку.
       – До чего дошло… А я всегда думала, что наглядные пособия по зоологии содержат формалин… – растерянно мямлит она.
Звенит звонок – большая перемена.
       – Так. Ведите эту проходимку ко мне в кабинет! Немедленно! – отдаёт приказ директор школы.
Через десять минут дверь кабинета снова открывается, и буфетчик Михаил Константинович вместе с учителем труда вводят упирающуюся «химичку». Маргарита Фёдорова еле стоит на ногах, её летняя легкомысленная кофточка расстёгнута – «учителке» жарко. Позади «троицы»  – завуч.
       – Вот, хотела убежать. Мы ей не дали, – бросает фёдоровские пальтишко, шапчонку и сумку на стул старик Гладышев – Констионыч.
       – Я уж вынуждена была к мужчинам обратиться, – объясняет испуганная Надежда Васильевна. – Гражданка Фёдорова ударила меня сумкой…
       – Ага, уже гражданка… Прямо, как в мусарне… – развязно произносит «задержанная» и без приглашения садится на другой стул – поближе к директорскому столу.
       – Как вы можете так себя вести! Вы же – женщина! Вы – советский педагог! – кричит дрожащим от негодования голосом заместитель директора.
Надежда Васильевна осмелела: всё же рядом её шеф – директор…
       – Спасибо товарищи, идите к своим рабочим местам, я с гражданкой сам справлюсь, – отпускает Михеев ставший ненужным «конвой».
«Сам заварил эту кашу, принял на работу с детьми какую-то алкашку и аферистку, сам и буду с ней прощаться. А потом доложу в районо и в облоно  – они там тоже хороши…» – думает Андрей Вадимович, отпирая ключом сейф и доставая трудовую книжку Фёдоровой.
       – Ну что ж, уважаемая в прошлом Маргарита Львовна! А теперь поговорим с вами очень серьёзно! – говорит директор школы, выделив слово «очень» – словно в первый раз его беседа с приезжей «учителкой» была «не очень» серьёзной.
       – Как выясняется, вы, дорогая моя, страдаете алкоголизмом, а это несовместимо с высоким званием педагога, учителя! – пафосно начал Михеев. – Теперь ясно, каким «супчиком» залиты ваши паспорт и трудовая книжка! А ваши дети, они на самом деле у вашей мамы? Я ведь всё равно узнаю: сделаю запрос в милицию, в комиссию по делам несовершеннолетних Смоленска…
Маргарита Львовна бесстыже закидывает ногу на ногу, вынимает из сумочки пачку «Памира» и спички, и, не спрашивая разрешения, закуривает, демонстративно выпускает облако дыма прямо в Андрея Вадимовича.
       –  Да вы ещё и курите! Мало того, что наглядные пособия нам испортили!  – восклицает Михеев и ставит перед Фёдоровой пепельницу. – Не противно было спирт из банок-то с гадюками и лягушками пить?
«Химичка» пьяно рассмеялась:
       – А плевать я на всё хотела! Да, детки, спиногрызы мои, не у моей мамы, и мамы у меня нет – детдомовская я, понятно?! А детей у меня отобрали, лишили меня родительских прав, ну и что? Да, и про мужиков своих я наврала: Лёнька пропойцей был и в тюрьму загремел, и Аркашка пил, лупежил меня, документы мои в мусоропровод бросал, я их потом еле-еле отыскала… Ну и что? Подумаешь! А что вы мне про каких-то гадюк и лягушек глаголите? Спирт он везде спирт… Жаль только, что ваши деревенские оболтусы эту банку у меня спёрли, а то бы никто ничего и не узнал бы…
Фёдорова гасит окурок о донышко пепельницы, поднимает совсем уже не страдальческие глаза на директора и смело смотрит ему в лицо.
       – А зачем вы на уроке анатомии в восьмом классе рассказывали про развратника Казанову и его любовниц? – задаёт волновавший его вопрос Андрей Вадимович.
       – Ха! Так я ж про половые органы человека рассказывала! Вот у вас, я думаю, они ничем не примечательны, а вот у Казановы…
       – Прекратите сейчас же! – краснеет лицом и принимает окончательное решение Андрей Михеев. – Вот вам лист бумаги, пишите заявление об увольнении по собственному желанию, иначе я уволю вас по статье – по 33-й статье КЗОТ!
«Учителка-летунья» прекрасно осведомлена о статье номер 33 «Кодекса законов о труде», но продолжает наглеть – это тоже в её традициях.
        – Да не буду я ничего писать, и не уволишь ты меня, молокосос, для этого нужен приказ районо или облоно!
Михеев вне себя, он тоже переходит на «ты»:
       – Уволю тебя, ещё как уволю! А с вышестоящими начальниками договорюсь: я им в этой дыре нужнее, чем какая-то бродячая алкашка! Пусть только откажут мне, я сам уволюсь, им же хуже будет – останется школа без руководителя! А вот ты кому нужна будешь со статьёй в трудовой книжке? Никому!
Маргарита Фёдорова пьяна, но не теряет природного артистизма. Она вдруг приобретает трагический вид: поджимает ноги под стул, хватается обеими руками за горло, из глаз исчезает наглость, и они наполняются слезами – испытанный, проверенный на опыте психологический приём.
       – Да, я никому не нужна! Я всеми предана! Кто меня родил – не знаю, зачем родил – не понимаю… Кто меня любил – пьяницы и уголовники… Где мои детки-кровинушки? В детдоме маются, а их непутёвая мамка по Советскому Союзу шляется, никак могилы себе не найдёт… Но всё! Хватит! Где у вас река? Я сейчас же пойду и утоплюсь!
Наступает черёд Михеева – он смеётся в лживую физиономию «химички», ему её совсем не жалко.
       – А иди, топись! Только у нас в Кудрино негде утопиться! Есть речка, но
она по колено и давно замёрзла – на дворе декабрь! Ближайший пруд тоже замёрз! Иди, куда хочешь, но вначале напиши заявление об увольнении!
Школьный директор двигает по столу чистый лист писчей бумаги и шариковую ручку.
       – Пиши!
       – Не могу я ничего писать Отдайте мне трудовую книжку! Пожалуйста! – рыдает Фёдорова.
       – Тогда ставь свою подпись и число! Текст я сам на машинке напечатаю!  – настаивает директор.
       – Я повешусь! Вот в вашем школьном саду повешусь! – не унимается пьяная «учитель» химии и биологии.
       – Попробуй! Я учителям прикажу, они тебя враз из сада прогонят! А в селе вешайся, это нас не касается! – стоит на своём, как скала, Андрей Вадимович. – Советую: подпиши, поставь дату, бери документ и вали из школы! Попросишь кого-нибудь, он тебя до соседнего села довезёт, а там есть автобус до города Рассказово, уедешь на все четыре стороны!
Фёдорова не ожидала такой твёрдости и стремительности действий от молодого директора, в её биографии это был первый случай, когда её так скоро, без профсоюзного собрания и педсовета, без уговоров и без жалости, просто берут и увольняют.
       – У меня нет денег на дорогу… – лихорадочно соображает Маргарита Львовна. – Дайте мне хотя бы пять рублей…
       – Да ты, красавица этакая, у меня аванс получила, мне его ещё придётся как-то списывать на хозрасходы, и за попорченные наглядные пособия в кабинете химии и биологии с тебя вычесть бы надо, – заявляет Михеев, но, подумав, вынимает из кармана «трёшку». – На вот, дарю тебе из своих, только уезжай! Но вначале подпиши бумагу!
Вид денег производит должное впечатление – Фёдорова хватает лист, ставит на нём размашистую подпись и дату.
       – Вот и всё, молодец! – произносит директор школы.
Он сразу прячет бумагу в ящик стола и отдаёт «химичке» три рубля. Та, всё ещё с трагическим видом берёт пальто, шапку и сумку, ждёт, пока Андрей Михеев пишет приказ, делает соответствующую запись в трудовой книжке. Получив документ, Фёдорова тяжело поднимается со стула и покидает кабинет – не прощаясь.
       – Уф! – облегчённо вздыхает директор Кудринской средней школы.
После обеденного перерыва, когда чиновничья рать наименее перегружена ответственными делами и совещаниями и наиболее отзывчива к нуждам «трудящихся» – обед всегда им на пользу, именно в это время Андрей Вадимович Михеев производит «разведку боем»: он звонит в отдел кадров областного отдела народного образования и очень корректно, боясь навлечь на себя гнев начальства, интересуется обстоятельствами назначения в Кудринскую школу такого «странного кадра», каким является Маргарита Фёдорова.
        – А что ж вы хотели? Вы давали заявку о недостающих педагогических
кадрах? Давали. Вот мы вам и помогли, – отвечают на другом конце телефонного провода.
       – Но она же, простите меня за жаргон, настоящая «летунья», и у неё все документы заляпанные, и она у нас во второй же день прямо на уроке устроила пьянку, – объясняет Михеев.
       – Ну знаете… У нас всякие бывают учителя, в том числе и залётные. Но мы же не имеем права им отказать в трудоустройстве, если у них в трудовой книжке нет записей об увольнении за прогулы или за появление на рабочем месте в нетрезвом состоянии. И вообще, работа с педагогическими кадрами –  это обязанность руководителя школы, то есть ваша, а не наша! – был ответ.

 
                ***

На следующий день выпал снег, мороз сковал грязь на дорогах.
Директор Кудринской средней школы Михеев уже думал, что «химическое дело» больше его не побеспокоит, но ошибся: ровно в девять утра ему звонит заведующий магазином Казаков.
        – Слушай, Андрей Вадимович! Тут с утра у меня в сельпо концерт: ваша «химичка» Марго выступает, – докладывает Иван Афанасьевич.
       – Как выступает? А мы думали, что она уехала. Я ей лично три рубля дал, – растерянно отвечает Михеев.
       – Очень просто выступает – поёт за деньги всем приходящим мужикам. Я её гоню, а она снова в магазин лезет, на улице-то холодно. А ваши три рубля она ещё вечером пропила и никуда не поехала, – рассказывает заведующий торговой точкой. – Может быть, вы её заберёте или мне участковому звонить?
       – Участковому. У нас данная гражданка уже не работает, мы за неё не в ответе! – сердится школьный директор.
       – Она грозится, что повесится, – высказывает свои опасения завмаг Иван Казаков.
       – Да пусть вешается, одной дрянью на свете будет меньше! Звоните в милицию, Иван Афанасьевич!
Андрей Вадимович в сердцах бросает трубку телефона.
Приезжал участковый уполномоченный милиции в Кудрино или нет, об этом Михееву никто не сообщал. Зато к вечеру, уже в сумерках, в его кабинете вновь раздался телефонный звонок.
       – Алло! Директор школы? С вами говорят из приёмной директора совхоза. Мне поручено сообщить вам, Андрей Вадимович, о том, что директор очень возмущён поведением вашей учительницы, которая не даёт нормально трудиться нашим рабочим в ремонтных мастерских. Она там ночует и безобразничает, к нам уже жёны некоторых рабочих обратились с жалобой.
        – А, так вы, наверное, имеете в виду Маргариту Фёдорову! Но она у нас не работает, я её уволил! – оправдывается школьный директор.
       – Марго она или ещё кто, нам всё равно! Примите меры! Иначе нам придётся подать на вас жалобу в Кирсанов! – угрожают из совхозной конторы.
«Что делать? Можно бы отмахнуться от этих охломонов из совхоза –  школа от них не зависит, директор совхоза ничего для нас не делает… –  думает Михеев. – Но, с другой стороны, ссориться с начальником ремонтных мастерских Дружининым не следует, он ещё пригодится: месяц назад он помогал ремонтировать школьный трактор. Хоть и за наши деньги, но всё же помог, иначе куда такую технику в следующий раз на ремонт направишь? В райцент – далеко, а тут всё рядом…».
Андрей Вадимович откладывает все дела и направляется в совхозные мастерские – они метрах в четырёхстах от школы. Уже на подходе он слышит весёлые переборы гармошки. Вот и широкие, двустворчатые, металлические ворота. Внутри мастерских тепло.
       – Жги, Вася, жги! – топает кирзовыми сапогами по бетонному полу, кружится в пляске пьяненький слесарь Ланин.
       – Жгу, едрёна копоть, на всю катушку жгу, а ты пляши, пока не околеешь! – кричит водитель стоящего на ремонте грузовика Василий Грызин.
Он лихо растягивает меха, шустро перебирает пальцами кнопки старенькой гармошки. Вокруг сидят ремонтники – на табуретах и лавках, на верстаках, на старых автопокрышках. Все выпивши.
        – А, вот и явился, не запылился школьный директор! Не прощло и полгода! – встречает Михеева трезвый и, как всегда, язвительный Николай Дружинин – заведующий совхозными ремонтными мастерскими.
Василий Грызин опускает гармошку, слесарь заканчивает пляску.
 Неспешной походкой немолодого и тучного человека Дружинин подходит к Андрею Вадимовичу, здоровается за руку.
       – А что тут у вас происходит? – сразу «берёт быка за рога» директор школы.
       – Да вот то и происходит, дорогой мой! Второй день у нас тут катавасия: твоя училка Марго сама пьёт, поёт и пляшет и моих работяг и даже шоферню раззадорила. «Кто, – говорит, – лучше и дольше всех плясать со мной будет, с тем я спать пойду!». Вот так-то, дорогой мой педагог. Вот видишь –  сплошной праздник, пьют гады и не работают, – жалуется Дружинин.
       – Да ладно, Фёдорыч! Что ты туфту гонишь?  Запчастей у нас нехватка и пропан кончился, варить нечем! – возражает начальнику Грызин. – А Марго нас веселит, ну и мы веселимся, а что делать ещё? Сидеть без работы всем скучно.
Ему, Василию, на Дружинина наплевать, у него свой начальник – 
завгар, то есть заведующий гаражом. Правда гаража для всех автомобилей в совхозе не имеется, водители ставят своих «коней» возле домов, в которых живут, но завгар в совхозе имеется – он же и главный инженер.
       – Ты бы, Грызин, попридержал язык! – осаживает шофёра Николай Фёдорович.
       – Так где же Маргарита Львовна? Я её не вижу, – возвращает разговор в главное русло главный кудринский педагог.
       – Да вон она, в кузове «ЗИЛа» спит, – тычет куда-то в глубину мастерских, в полутьму, слесарь Ланин.
       – Пока что одна спит, а кто ночью её грел? – язвит Дружинин. – Кто вместо того, чтобы выгнать её за пределы производственного объекта, её оставил?
       – Да мало ли кто, Фёдорыч! Может, Гизутдинов, а, может, Жарков или Сячин… А тебе завидно, да? – смеётся весельчак Вася Грызин.
       – Короче говоря, вы, друзья мои, сами эту бабу сюда впустили, а при чём тут школа? Она у нас не работает, я её вчера уволил, – подаёт голос Михеев. – Николай Фёдорович, вы уж сделайте милость, найдите какой-нибудь исправный транспорт и отправьте, пожалуйста, эту приблудную в Рождественское или в Соколово. Куда угодно, лишь бы убрать её отсюда! Вы же – авторитетный в совхозе человек, вас и директор совхоза слушает. А у нас, у школы, что? Мы не в силах её вывезти из Кудрино.
Андрей Вадимович говорит не просто убедительно, он готов унижаться перед Дружининым – лишь бы решить назревшую проблему. Хотя она, проблема, уже не школьная, а всего села, но Михеева не оставят в покое, он уже это понял…
Дружинин услышал педагога: на следующий день идущий в Кирсанов молоковоз «принял на борт» полуживую «химичку». Вася Грызин лично запихнул Марго в кабину. Больше о ней никто ничего не слышал.
       – Ну и «химичка»! Вот ведь нахимичила – всё село на уши поставила!.. Но с другой стороны, и она ведь, беспутница эта Марго, тоже человек, а, как говорил кто-то из классиков, человек создан для счастья, как птица для полёта. Жаль, однако, что само счастье не всегда создано для нас… – подвёл итог этой истории мудрый и начитанный Констионыч, он же школьный буфетчик Гладышев.

               
                2 февраля 2021 г.