Память детства. Бабагиня

     В детстве я несколько лет жил с родителями в лесу. Летом на одной из полянок – бывшем болоте – росла высокая трава, и там было много луговых цветов. В некоторых из них – с густыми розовыми соцветиями – мы, семи и восьмилетние мальчишки, постоянно прятались во время игры «в войну». Залезешь в эти заросли, и они скрывают тебя с головой, можно в них отсиживаться и в «засаде» и, наоборот, когда тебя преследует «противник». Прячешься и наблюдаешь, а кругом зелень, аромат цветов, в синем небе – солнце и стрижи, по деревьям скачет белка, и так спокойно тебе, так хорошо!
       Однажды с нами увязался маленький Вовка. Мы вовсе не хотели брать с собою этого четырёхлетнего толстенького и неповоротливого мальчугана, которого пацаны прозвали Жиртрест, но он пристал к нам, как банный лист, и нам пришлось взять его на нашу поляну. У него имелся пластмассовый пистолет, стреляющий пистонами из серы, и это оказалось решающим условием, чтобы он участвовал в «боевых действиях».
       Вот мы разделились, как всегда, на «партизан» и «фашистов», и мне посчастливилось попасть в «партизанский отряд», а Вовке не повезло – он должен был играть роль «фашистского карателя», лазать по кустам и разыскивать советских патриотов. Чтобы разделиться, мы воспользовались традиционной считалочкой – «эники, беники ели вареники …»
      Я и другие ребята – «партизаны» обманули врагов и залегли в густом сосняке на краю поляны. Наши противники и среди них маленький Жиртрест подумали, что искать нас нужно в зарослях цветов, и всей толпой отправились туда.
     Земля в сосняке устлана толстым слоем опавшей хвои и, если бы не многочисленные жёсткие шишки, лежи здесь хоть до ночи, а ещё обзор отличный – видно всё, что происходит на поляне.
    Наш командир – конопатый Санька из 2-го «б» класса как заорёт: «Бей фашистских оккупантов! Вперёд! Ур-ра!» Мы вскакиваем и бежим на поляну. У кого есть игрушечное оружие, у кого самодельное, а кто просто с палкою – все кричим, изображая стрельбу: «Та-та-та-та! Бах-бах!»
     Скоро все «фашисты» убиты или сдались в плен, только их командир – вредный, бритый «под Котовского» Жорка из 2-го «а» – устроил драку с нашим предводителем – Санькой. Один другому уже поставил по фингалу,у вредного «фашиста» Жорки потекла из носу кровь, когда вдруг из  цветочных зарослей  раздаётся отчаянный плач.
     Мы все бежим на крик и видим: сидит в цветнике Вовка – Жиртрест, а на его груди по рубахе ползёт здоровенная чёрно-зелёная гусеница – сантиметров семь, не меньше! Плачущий мальчуган в ужасе показывает нам на большое, торчащее из зада гусеницы жало.
        – Баб-ба-ги-ги-ня! – ноет малыш, обливаясь слезами, но боится смахнуть с себя грозное «чудовище».
       – Чего-чего? – смеётся Санька, а следом за ним и все мы, даже утирающий нос Жорка. – Какая ещё бабагиня? Это что такое?
  Но Жиртрест только мямлет одно и то же и плачет. То ли он вспомнил сказку про страшную Бабу-ягу – костяную ногу, то ли страх сковал ему язык, но Вовка произнёс эти звуки, и они всех рассмешили. 
        – А ну-ка дай-ка сюда эту бабагиню!
  Санька сорвал с Вовкиной рубашки толстую гусеницу и стал её рассматривать.
        – И никакое это не жало, а так – рог, чтобы дураков отпугивать, –  заключил наш командир. – А интересно, много тут таких бабагинь? Что-то раньше я их не замечал.
    Мы полезли в заросли, и оказалось, что почти на каждом стебле цветка сидит жирная гусеница и, знай себе, пожирает листки – один за другим. Возможно, эти насекомые жили здесь и в другие годы, просто мы были маленькими и не замечали их, а может быть, именно теперь они особенно расплодились, трудно сказать. Но Санька заявил, что гусеницы – вредители, они могут сожрать весь цветник, поэтому надо их всех собрать. Мы так и сделали. Только Вовка-Жиртрест не участвовал в охоте на гусениц – он убежал домой.
       – Ну что будем с ними делать? – спросил Санька, когда мы высыпали к его ногам целую кучу гусениц.
  Они извивались и старались уползти от нас.
        – Их нужно всех убить, – предложил Жорка. – Сделаем концлагерь и будем их там расстреливать. Как врагов народа.
  Санька согласно кивнул – точно, как его школьная учительница Зинаида Сергеевна:
        – Дельное предложение. А ещё есть?
    Тут вперёд выходит наш грамотей, эрудит Стас. Он по болезни оставался на второй год, и ему скоро должно исполниться девять лет. Стас много читает книг, он носит очки, а его отец выписывает по почте журнал «Наука и жизнь».
        – Не надо их всех убивать. Гусеницы – это личинки, скоро они превратятся в куколок, а потом из них вылупятся бабочки. А вдруг это очень красивые бабочки? Зачем же их уничтожать? – произнёс умный Стас.
       – Да ну их, этих твоих бабочек! Порхают и порхают, а зачем? Зато гусеницы, эти бабагини, съедят все цветы на поляне, и где мы тогда будем играть? – не согласился с эрудитом «фашист» Жорка.
  Санька принял такое решение, что все остались довольны:
        – Вот что мы сделаем. Мы построим для бабагинь концлагерь и будем их испытывать. Какая гусеница ловчее других, мы её не убьём, а дадим, как Стас говорит, стать бабочкой.
    Мы послушались авторитетного Саньку. Жорка снял со своей лысины кепку и собрал в неё всех гусениц. Потом все отправились из лесу к домам. На помойке мы нашли большие картонные коробки и соорудили из них что-то вроде беговой дорожки. Все гусеницы поместились в стеклянных банках, и соревнования начались. Роль арбитра взял на себя Стас. Он вынимал из банок трёх бабагинь и опускал их на картон. По бокам у беговой дорожки были бортики, и Стас следил, чтобы гусеницы не вылезали за них – им разрешалось ползти только вперёд, к обозначенному мелкими камешками финишу.
    Гусеницы-бабагини пытаются притвориться мёртвыми, сворачиваются колечком и не хотят двигаться, но все мальчишки запаслись терпением и ждут, когда насекомые доползут до финиша. Особо упрямых Стас подгоняет тонким прутиком. Всех победительниц, самых проворных бабагинь он собирает в отдельную банку.
       – А вот и я присол, – заявил появившийся из дома Вовка-Жиртрест.
  Он ещё шепелявил, не умел чётко говорить, зато в руке у него красовался большой бутерброд – белый хлеб со сливочным маслом и сливовым повидлом. Мы с завистью глядели на его пищу и глотали слюнки.
        – Хосю бабагиню! Это я её насёл!
         Больше всех оголодал Жорка, поэтому он сразу же говорит:
         – Давай меняться, Жиртрест! Я тебе – бабагиню, а ты мне – бутерброд. Идёт?
           Вовка чешет затылок: есть он любит, но и гусеницу заполучить хочется.
        – Давай меняться, – отвечает он, и одна из проигравших кросс гусениц попадает в его руки.
         Вовка боится насекомых, но сжимает бабагиню в ладошке и убегает с нею к своей маме, которая как раз вышла подышать свежим воздухом.
  Санька обращается к нам:
       – Ну что ж, пацаны, самых лучших бабагинь надо покормить. Кто-нибудь пусть сбегает на поляну и принесёт тех листочков, которые годятся для этих гусениц!
  Шустрый первоклассник Андрюша бежит снова в лес, а мы решаем судьбу обречённых на гибель насекомых.
        Жорка за обе щёки уплетает Вовкин бутерброд, повидло течёт у него по подбородку, но он, давясь, шамкает:
       – Раздавить их на асфальте, вот чего!
  Я против этого, другие тоже. Нам кажется, что так будет неинтересно.
       – Предлагаю устроить казнь на костре, – высказывается эрудит Стас. – Я читал, что раньше, в древние времена люди сжигали огнём разных колдунов там, обманщиков. Вот и бабагиня – она кто? Она тоже вредитель.
  Жорка уже проглотил последний кусок и теперь подпрыгивает от нетерпения:
        – Во, во! Это будет здорово! Давайте их поджарим!
  Сказано – сделано. Я принёс из дома спички, Жорка соорудил из картона и сухого хвороста костёр, а Санька, как главный, поджёг. Провинившихся бабагинь прямо в стеклянной банке поместили в центр костра. Огонь быстро разгорается, и скоро вместо бабагинь остаются лишь чёрные угольки.
  Прибежавший с целым пучком листьев Андрюша хнычет:
       – Зачем вы это сделали? Они же были живые! Живодёры вы, вот кто!..
       – Да это не те бабагини, это приговорённые к казни. А лучших мы сейчас будем награждать, – успокаивает мальчика Санька.
       – Всё равно жалко… Лучше было их отпустить!
  Стас объясняет Андрюше: вредителей садов и огородов всегда уничтожают.
       – То вредителей садов и огородов, а в лесу кому гусеницы помешали? Вон сколько там всяких цветов, все сожрать нельзя – не унимается Андрюша.
  Санька взял у будущего эколога принесённые им листья и часть из них засунул в банку к живым гусеницам. Он поставил банку на торчащий из земли пенёк, и мы стали наблюдать, что произойдёт. Бабагини, как ни в чём не бывало, принялись пожирать листья.
       – У них нет мозга, они тупые, – заявил Жорка.
       – Им мозги не нужны, ведь они личинки. У них есть только рефлексы, –   объяснил Стас.
      – Чего-чего? – спросил двоечник Жорка.
      – Ничего. Инстинкты, вот чего. На уроках слушал бы учительницу, знал бы, – высокомерно ответил Стас.
        – Да я тебе… Да ты у меня счас получишь! – замахнулся грязным, в повидле и песке, кулаком Жорка. – Заткнись, очколуп!
  Санька толкнул Жорку, и тот упал.
       – Чего выхваляешься, ещё драться хочешь? Не надоело?
       – А пусть четырёхглазый не обзывается!
       – Стас правду говорит. Учишься ты плохо, тебя даже в октябрята не приняли.
       – Ну и пусть! Подумаешь! И вообще, мне с вами надоело тут торчать, –  говорит обиженный Жорка и, сунув руки в карманы штанов, вразвалочку  (как моряки, которых он видел в кино) пошёл восвояси.
       – Ой, и мне пора домой! Я ещё уроки на завтра не приготовил. Мама ругаться будет, – мямлет Андрюша и тоже уходит.
     Санька смотрит на оставшихся мальчишек, потом на  гусениц.
        – Пацаны! А с этими что будем делать?
          Я говорю:
         – Отдайте банку мне. Я буду кормить бабагинь и дождусь, когда они превратятся в куколок.
        – Ну, если твои родители не против, бери банку, – разрешает Санька. – Или ещё кто хочет?
  Охотников не нашлось, а Стас протёр рубахою очки и посоветовал:
        – Ты корм почаще меняй и отходы, какашки то есть, убирай, понял?
    Я принёс банку с гусеницами домой и поставил её на подоконнике в
своей комнате. Хотя бабагини ползать по стеклу не могли, на всякий случай я
прикрыл горлышко сосуда кусочком стекла.
    На следующее утро я первым делом заглянул к своим подопечным. Гусеницы съели почти весь запас листьев и много нагадили. Из банки шёл резкий, неприятный запах, на её внутренних стенках висели капли воды. Я понял: утреннее солнышко нагрело через окно банку, и скопившиеся внутри испарения собрались в водяные капли. Пришлось сбегать на поляну за новой порцией зелёного корма, вынуть гусениц на стол, помыть их жилище и вновь загрузить бабагинь и новые листья в банку.
       – Это что у тебя за гадость такая на окне? И вонь ужасная, а? – строго спросила мама.
       – Не гадость, а личинки бабочек, – пояснил я.
  Мама осмотрела моих бабагинь, потом принесла ещё две пустые банки и велела разделить пленниц на отдельные «тюрьмы».
       – Так им будет лучше. И вони меньше, – сказала мама.
    Теперь каждый день я чистил не одну, а целых три «тюрьмы» для бабагинь. Я регулярно их кормил и всё ждал, когда же они окуклятся.
     Гусеницы превратились в куколок, как по приказу – все одновременно. Я встал утром с постели, подошёл к своим банкам и, не увидев никакого движения, вытащил из них остатки недоеденных листьев. На каждом донышке среди какашек лежали коричневые веретёнообразные предметы. Я взял карандаш и слегка прикоснулся к одному из них. Предмет остался на месте, но его более узкая – вероятно задняя часть – угрожающе крутанулась.
        – Ага, вот вы какие, куколки!
    Я осторожно высыпал куколок на подоконник. Их было столько же, сколько гусениц – девять штук. Я снова почистил банки, положил на дно каждой свежих листьев (так было, на мой взгляд, мягче ) и на них опустил куколок. Крышки теперь вроде бы не требовались.
    Шло время, я менял засохшие листья, но ничего не происходило. У меня нашлись другие дела, и я всё реже заглядывал в «тюрьмы».
    Однажды я проснулся от какого-то тихого шума. Было ещё рано, солнце только-только показалось из-за горизонта, и его первые алые лучи осветили моё окно. За шторой что-то двигалось.
    Я вскочил, отбросил одеяло и вмиг оказался возле подоконника. По оконной раме навстречу солнцу ползла большая красивая бабочка. Пурпурный свет зари пробивался сквозь её тончайшие, перепончатые, покрытые бархатистой пыльцою крылья, усики шевелились, ножки пытались цепляться за стекло, но скользили, и бабочка падала на подоконник, а затем упорно вновь лезла вверх. Вот она вспорхнула, полетела и уселась на штору. Я стряхнул её, и бабочка стала летать по всей комнате. Чтобы она не попала к родителям, я быстро закрыл дверь.
    Когда совсем рассвело, из всех банок полезли другие бабочки. Вначале они были мокрые, крылышки у них свёрнутые, короткие, но потом насекомые отряхивались, крылья у них расправлялись и прямо на моих глазах росли. Через полтора часа девять красавиц порхали по моей комнате. Я был в восторге.
       – Вот так бабагиня! Вот какая! – приговаривал я, сидя на кровати и наблюдая за летающими под потолком бабочками.
    Вошедшая в комнату мама просто обомлела.
        – Ну и ну! Это что же тут у нас? Это ж лесная поляна, это луг, а не детская комната! Просто сказка!
    Но всё же она была против того, чтобы бабочки оставались у нас дома. И действительно, они рвались на свободу, на улицу, а я их удерживал. К тому же они бились об окно, о мебель и калечили свои прекрасные, роскошно окрашенные крылья.
      – Открой окно и выпусти бабочек на волю. Так будет лучше.
         Я выполнил мамин совет: отодвинул штору и отворил окно. Некоторых заблудившихся бабочек мне пришлось отлавливать и выпускать на свободу самому, другие улетели без моей помощи. Волшебной сказке пришёл конец.
    Я рассказал о случившемся всем мальчишкам. Лысый Жорка посмеялся надо мною, конопатый Санька хмыкнул и промолчал, «четырёхглазый» Стас позавидовал – родители позволяли ему читать, набираться знаний, но проводить опыты запрещали, боялись, что их сын опять заболеет. Только первоклассник Андрюша восхитился, загорелся:
     – Давай теперь собирать других гусениц и делать из них бабочек. Это так здорово, так интересно!
       С тех пор я увлёкся собиранием личинок и бабочек. Конечно, я был ещё мал, чтобы изучать такую серьёзную науку о насекомых, как  энтомология, но в третьем классе уже знал основные виды обитавших в нашем лесу бабочек. Вместе с Андрюшкой я ловил их и засушивал между страниц в книжках.
    Целыми днями мы гонялись с сачками наперевес по лесным опушкам и полянам, где летали белые «капустницы» и жёлтые «лимонницы», бабочки  «адмиралы» и «крапивницы», а также всевозможных расцветок мотыльки – от голубых до золотистых. Особым шиком у нас с Андрюшкой считалось поймать «павлиний глаз», который очень любил всякие колючие растения, и «шоколадницу» – она водилась исключительно в берёзовой роще, где бегать между сучьев и веток было очень неудобно.
  Когда я с родителями переехал в город Тамбов, мне уже шёл двенадцатый год, но я не прекращал своих занятий. Мы жили в хорошем месте, где улицы утопала в зелени, и я с новыми друзьями бегал по Комсину парку, в больничном саду, по набережной канала реки Цны.
      Как-то в сентябре, в тёплую и солнечную погоду, я ходил с сачком по улице Советской. На углу Первомайской тогда ещё со всех сторон стояли частные дома с садами, а вдоль дороги росли огромные, раскидистые клёны. У одного имелось большое дупло, и туда нередко прятались всякие насекомые. Я только-только собрался заглянуть в дупло, как из него выпорхнула необычайной красоты и размеров бабочка.
    Она как-то величаво, не спеша пролетела мимо моего носа, но я не успел даже взмахнуть сачком – так она меня поразила. Огромная, с мой кулак, крылья жёлтые, с чёрными пятнами, на концах заострённые, будто сабли. Я из книг знал, что так может выглядеть только одна бабочка, обитающая в России, и зовут её «махаон», но я никогда в лесах её не встречал. Бабочка-«махаон», словно опадающий с клёна лист, опустилась совсем недалеко от меня. Она уцепилась ножками за стебель подорожника, и я не помня себя, как зачарованный, крался мелкими шажками к ней. Мне повезло: я накрыл «махаона» с первого же раза. Бабочка, к моему удивлению, не стала вырываться, биться о сачок. Потом я понял: она готовилась к завершению своей жизни, лето закончилось, и она засыпала!
    Я ещё много лет продолжал собирать гусениц, а иной раз находил в земле или в опавшей листве куколок и приносил их домой. Однажды зимой, когда на дворе мела метель, из картонной коробочки, куда я осенью положил неизвестную мне куколку, выпорхнула ночная бабочка и закружилась по всей квартире. Это была «мёртвая голова».
      – Ну вот, к нам вернулось лето! – сказала мама.
         Я смотрел на летающее существо и думал: «А ведь всё началось с бабагини… Всё-таки хорошо, когда у мальчишек есть интересное занятие!».