Тридцать лет в Америке. In God We Trust

               
     Вскоре после приезда в Индианаполис нас позвали на пасхальный седер в гольфклуб Broadmoor Country Club. Съехалась родня мужа дочери из нескольких американских городов – представители среднего класса. Прилетел миллионер из Нью-Йорка. Помню как я пытался разглядеть отличие его костюма от моего, пошитого на Ивановской швейной фабрике «по французским лекалам».

     За праздничным столом я впервые услышал чтение Агады и увидел соблюдаемый с древних времён ритуал трапезы (седер – порядок). Потом я несколько раз встречал Песах в разных компаниях, но тогда, по стечению обстоятельств, мы оказались в центре внимания на традиционном празднике исхода евреев из Египта.

     В общем осталось приятное впечатление от знакомства с американцами. Они проявили сдержанный интерес к нашему прошлому, но действительно помогли семье дочери с маленькими детьми быстро перебраться из Вены в Америку, а потом и нам сориентироваться в новой обстановке. Что ими двигало? Очевидно, традиция благотворительности и крепкие родственные связи. А тех, кому делаешь добро, легко полюбить.

      В 1921 году евреи Индианаполиса пригласили известного архитектора и гольфиста Дональда Росса построить клубное здание и распланировать обширное, на 18 лунок, поле для игры в гольф. Это был ответ на откровенную дискриминацию. Евреев тогда не принимали в элитные клубы Индианы. В 20-е годы даже в правительстве штата было сильно влияние Ку-Клус-Клана. Впрочем антисемитизм цвёл всегда и везде, и, что особенно грустно, отнюдь не только в необразованной части общества. Вот пример из американской классики, Генри Лонгфелло «Песня о Гайавате: И наставник бледнолицых рассказал тогда народу о святой Марии-Деве, о её предвечном Сыне. Как он жил в посте, в молитве, как учил он, как евреи, Богом проклятое племя, на кресте его распяли и т. д.» (Перевод И. А. Бунина). Лонгфелло (1807-82) был потомком старинного рода йоркширских пуритан. Вместе со своей верой они привезли в Америку традиционный европейский антисемитизм, от которого не спасают ни крещение, ни ассимиляция. Всегда найдётся 1/2, 1/4 или 1/8 еврейской крови. Антисемитизм питается завистью к успехам или богатству, а когда завидовать нечему, то сгодится любая инакость от веры в Бога до формы носа.
 
     До эпидемии ковида в дверь нередко стучали миссионеры (католики, баптисты, евангелисты) вежливые молодые люди или пожилые женщины. Приносили какие-то брошюры, приглашения, программы религиозного обучения и т. п. Я обычно отвечал, что I am а Jew, но над нами один и тот же единый Бог.

     В Советском Союзе антирелигиозная пропаганда настаивала: «бога нет!». Это утверждение, как и противоположное «Бог есть!» нельзя проверить. Ещё Цицерон (106-43 до н. э.) в работе «О природе богов» писал: «То что боги существуют я не буду оспаривать, но буду оспаривать доказательства». На бестактный вопрос: «Верите ли вы в Бога?» правильный ответ: «Не ваше дело!». Недавно на этот вопрос В. В. Познера, не раз говорившего о своём атеизме, А. В. Макареаич ответил вежливее, но по сути так же: «Некорректный вопрос». Познер согласился. 

     Вера – дело интимное. Не знаю, как относились к религии мои родители. Думаю, что они – выходцы из дореволюционных еврейских семей Украины и Белорусии, не были атеистами. Во всяком случае, меня обрезали. Но я не помню никаких проявлений религиозности в родительском доме. Вероятно, старались оградить детей от противоречий с окружающей действительностью. Я и о своём еврействе узнал лет в 7 или 8, когда получил первого «жида» во дворе. В общем, история типичная для того времени.

      В Свердловске были две действующие церкви. Мы с приятелями заглядывали; было любопытно. Помню, батюшку с боксёрским затылком в Михайловской церкви, которую потом закрыли и снесли. Разрушенная церковь, превращённая в склад под дырявым куполом, – типичная деталь российского пейзажа советского времени. Но в 1946 году в Вильнюсе я поразился, увидев людей, преклонявших колени на улице перед аркой с иконой Остробрамской Богоматери. Во время торжественной мессы в соборе Св. Анны, почувствовал, как легко поддаться великолепию католической службы с органом и колоколами. Понял, почему Карл Маркс назвал религию «опиумом для народа».

     Во время войны Сталину понадобилась помощь ручной православной церкви. Но уже в 1948 году началось очередное усиление антирелигиозной пропаганды. И если с русским православием приходилось всё-таки считаться, то иудаизм подлежал безусловному искоренению. Снесли убогий домик свердловской синагоги в болотистой низине на берегу Исети. Московскую синагогу сохранили, чтобы избежать международного скандала. Я побывал в ней пару раз. Однажды перед пасхой, по просьбе любимой тёти Нюры, приходил за мацой: «Мне трудно есть хлеб в эти дни», –  мимоходом сказанное старой женщиной (она была на 20 лет старше моей мамы), прозвучало для меня откровением и запомнилось. Я понял, как глубоко и надёжно хранится в сознании заложенная в детстве религиозная традиция. Притом, что тётка была светской женщиной, прожившей  разнообразную, не лёгкую жизнь.    

     Мои представления о религии ограничивались сюжетами классической живописи и литературы, были, примерно, на уровне «Библейских сказаний» Зенона Косидовского. И с этим багажом, на 64-м году жизни, я приехал в свободную страну, где можно верить во что угодно или ни во что не верить, но на каждой монете и банкноте написано: «In God We Trust» («В Бога веруем»).

     Волонтёры-американцы привели нас в свою синагогу Beth-El Zedeck консервативного толка, допускающего отказ от некоторых запретов ортодоксального иудаизма: включать электричество, пользоваться автомобилем и телефоном в субботу и т. п. Поначалу я вспомнил было слова Телемаха (цитирую Стендаля): «Заслуги? Таланты? Достоинства? Пустое! Надо принадлежать к какой-нибудь клике». Тем не менее несколько раз в год приходил на субботнюю службу почитать Тору, прослушать поминальную молитву в дни смерти родителей. Но советское воспитание и мой агностицизм привели со временем к отказу от религиозной обрядности, тем более, после начала пандемии. Переосмыслив с учётом своего жизненного опыта замечательные, при всём их цинизме, слова Телемаха, убеждён, что естественно принадлежать своему народу.
                (Продолжение следует)