Сукины дети

      В, казалось бы, с виду образцовой и некогда дружной семье сорокалетнего механизатора колхоза «Рассвет», простого, как три рубля, добродушного трудяги Ромки Самохвалова произошла большая неприятность – от него ушла жена. Да ладно бы без злого умысла ушла, как это сегодня зачастую бывает, к родителям там, или, чтобы временно пожить одной, разобраться в себе, дело, как говорится наживное, перебеситься и вернется. Только эта миловидная, курносая хохотушка, оказывается, еще полтора года тому назад спуталась у себя в правлении с молоденьким специалистом, приехавшим в это захолустье по разнарядке из города, и от любви к нему, к этому образованному, худощавому блондину, потеряла весь разум и стыд. Сначала очарованные собой голубки ото всех свои чувства надежно скрывали, но потом, как-то в один прекрасный вечер, они случайно оказались у своего сослуживца на серебряной свадьбе, где вдруг окончательно поняли, что жить друг без друга уже не в силах, и что давно назрела пора принять кардинальные меры. Однажды ранним утром Дарья Самохвалова, пока ее еще законный супруг был, уже как с неделю на уборочной в соседнем районе, сгрузила в пару огромных капроновых сумок все свое женское тряпье, чайный сервиз, японский двухкассетник и, прихватив еще для полного комплекта цветной телевизор и старый узбекский ковер, заказала прямо к своим воротам колхозный Газон и отчалила на новое место жительства к молодому. Даже объяснять не захотела Ромке ничего, хоть и прожила с ним в браке двадцать лет. Разлюбила и все. А может и не любила его вовсе – закралась у нее такая думка в голове. Поди теперь, разбери. Жили-то вдвоем, ни ребят себе не нажили, ни котят.
      Когда один доброжелатель в тот же вечер прямо на полевом стане шепнул Роману этакую ужасную новость, он сначала тому естественно не поверил, но когда ему и остальные мужики во всех пикантных подробностях подтвердили про амурные шашни жены с приезжим, Ромка сразу же сник. Кое-как дотянув в палатке до утра, он передал ключи от своего железного коня лично бригадиру в руки, забрал в правлении колхоза трудовую книжку и крепко запил. Разыскивать своих обидчиков, бить при односельчанах молодому разлучнику морду, и умолять неверную супругу вернуться назад, он по настоятельному совету бывалых в этих житейских делишках товарищей не стал – насильно, что называется, мил не будешь. И Ромка махнул рукой – ушла, и ушла, и скатертью дорога, а самое главное, детям ничего не нужно объяснять.
      – Да ладно тебе все об Дашке тосковать. С глаз долой, из сердца вон. Тоже мне, Эдита Пьеха выискалась, мужиков удумала, шкура, менять. Умерла, так умерла. – пытался хоть, как-то поддержать Ромку его, теперь уже бывший напарник Семен. – Тоже мне, незаменимая нашлась. Постоянно о ней трепаться, много чести будет ей. Ты себе получше экземпляр найдешь, которая, вот так вот не слиняет. А эта кикимора болотная еще сто раз пожалеет, что бросила тебя. Знаешь, как я это называю?
      – Как? – подавленным взглядом посмотрел на приятеля Роман. – Больно харахористый ты. Все весело тебе?
      – Я это называю, хрен на хрен менять, только время терять. Ха-ха-ха! Или она думает, что у него в штанах там палка сервелата? Ха-ха-ха!
      – Да ладно тебе придумывать.
      – Нет, я ведь на полном серьезе. – и лицо Семена побагровело слегка. – Хорошо, что у вас еще так обошлось, без войны и кровавой бани. Кровь же не вода, чтобы лить ее направо и налево. Можно сказать, вы по-тихому разбежались, без серьезных последствий. Или, как сейчас модно говорить, цивилизованно разошлись. Хе-хе-хе.
      – Конечно, цивилизованно. Че бы это? Кому нужна война? Да и потом, насильно ведь ее ты не удержишь.
      – В том-то все и дело, что насильно, никого и не надо держать. Было бы, за кого еще держаться. Хм. Тоже мне, нашлась. Раз уж ума хватило на распутство, то собирай бегом манатки, и чтобы пятки сверкали, чеши. А то вон у Мишки Седова, нашего электрика, жена, безмозглой оказалась баба, ох и натворила она по своей дурости делов. Хм. Такое ему устроила. Никто от нее не ожидал.
      – Ума нет, так беда неловка.
      – Мозги в магазине не купишь. Ни себя не пожалела, ни его несчастного, ни даже дочь. – от души разошелся Семен. – В своей конторке в городе, видать с каким-то ухарем Мишане изменила, и то ли от страха, что разоблачат их, то ли у нее совесть, в чем я очень сильно сомневаюсь, взыграла, покончила, дура, с собой.
      – Зачем уж так-то? – удивился поступку женщины Ромка. – Развелись бы спокойно, да и дело с концом.
      – А кто его знает зачем? Видать ей сам дьявол ворожил тогда. Мишка мне, как-то по пьяни проболтался, дескать, прибежала она в тот день вперед его домой, дочурку собрала на улицу в песочницу, а сама подпалила изнутри фатеру, залезла в ванну с горячей водой, вскрыла себе на руках лезвием вены, и тю-тю, отчалила, холера, в мир иной.
      – Ты же только что сказал, мозги в магазине не купишь. Да уж. Не приведи Бог так из жизни уйти.
      – Да не то слово. Представить даже страшно. Мишка идет, как ни в чем не бывало с работы, об ужине думает, и тут же видит возле своего подъезда пожарные машины, и как из ихних окошек дымина валит с огнем. Представляешь, какую жуть-то испытал мужик? Слава Богу, что хоть ума хватило дочку на улицу выпнуть, и та осталась живой. Он потом сразу после похорон, сгоревшую дотла квартиру переписал горсовету, и переехал жить подальше от города в наше село.
      – Я это хорошо помню. Эх. – вздохнул Роман. – Я потом, когда они обосновались-то у нас в поселке, им с дочкой свой старый магнитофон подарил, и еще кое-какие вещички мы для них собрали с Дашкой. А как же. Они тоже не от хорошей жизни прикатили с насиженных мест. Ты думаешь, охота людям было уезжать из дома? Нет, для них не жалко. Они хлебнули такого горя, такого горя, потеряли мать. Ты только вдумайся. Когда человеку плохо, когда на его долю навалилось столько всего нехорошего, надо протянуть руку помощи ему обязательно. Ибо, если мы не будем помогать сегодня, то завтра не помогут нам. Человечество вымрет однажды, если не будет друг другу плечо подставлять.
      Примерно спустя неделю после расставания с любимой, Ромка не зажигая свет лежал на заправленной кровати с закрытыми глазами, и ему вдруг отчего-то вспомнилась их свадьба. Ох, и шумно же было тогда в этом доме, да так весело и так беззаботно, казалось бы, ну, что еще для счастья надо, вот рядышком сидит любимая жена, тут же за столом и все родственники, верные друзья, родители, слава Богу, здоровы, опять же есть свое отдельное жилье, работа, а самое главное, мы так молоды и счастливы, и вся жизнь еще впереди.
      – Гладкой вам дорожки, ребята. – запомнился Ромке один тост, произнесенный тогда специально для молодоженов родным дядей жениха. – Только не надо строить иллюзий, что она все время будет ровной. Нет. Не настраивайтесь даже на это. Всяко еще наживетесь. На то ведь она и жизнь. А вы, что же хотели? Семь футов под килем? Так не бывает, милые детки мои. Все будет, и ссоры, и страдания, и ревность, и любовь. Только ты одно запомни, Ромка, сударушку свою красивую не бей. Никогда даже не замахивайся на девку. Иначе грош тебе цена. Лучше сразу собери вещички тихо-тихо, и с мужским достоинством уйди. Тебе будет только в плюс. Не руби поленья сгоряча. Понял? Ты наставление своего родного дяди Коли, понял? Сильный ведь мужик, не тот, кто поколотит, а тот, кто понять сию причину сможет, и разобраться детально во всем. А то ты со своими кулаками вылезешь перед людями, и жизнь свою с обрыва ухнешь, охламон.
      Кто тогда мог за тем дружным и радостным столом себе представить, что через каких-нибудь двадцать лет, вся жизнь перечеркнется жирным карандашом, и их любовь, все те взаимные, безумные чувства будут Дашкой так подло и жестоко втоптаны в грязь.
      – А была ли у нее ко мне любовь-то? – стрельнуло у Ромки в висках так, что он от боли даже слегка приоткрыл глаза. – А может это я, слепец, выдумал ее специально для себя, для собственного самоуспокоения, ведь я то без нее жить совсем не мог. Может и не было вовсе с ее стороны никаких таких чувств? Тогда зачем же она вышла за меня замуж? По расчету, или больше не за кого было, а в ЗАГС хотелось невтерпеж? Думала, что никого уже не встретит, а годы-то идут? Как говориться, на безрыбье, и рак рыба. Господи-Господи. Или сама свято верила, что любит, или рассчитывала в процессе совместной жизни полюбить? Дескать, стерпится-слюбится? Эх-хе-хе. Женщины-женщины. Как же нам наивным в вашу душу заглянуть? Умели бы мы видеть вас насквозь, может все было бы и по-другому.
      Ромка двумя дрожащими пальцами вытащил из-под обложки своего паспорта маленькую квадратную фотографию бывшей жены, и нежно ее погладил.
      – Да я и сейчас ее люблю. – со слезами на глазах промолвил он. – Парадокс, а люблю до самозабвения. Казалось бы, она меня так гадко предала, а я все равно о ней думаю без конца. А может мне их дом поджечь? Спалить к едрени-фени вместе с ними, устроить им Варфоломеевскую ночь. Нет, такие мысли до добра не доведут, только до тюряги. Чур меня, чур. Пусть живет, раз ей хорошо с ним, а я как-нибудь перекантуюсь. Значит у меня судьба такая, одиноким быть. И потом говорят, что время лечит. Эх-хе-хе. А может я и сам еще себе кого найду? Хотя, когда матушка жива была, говорила, что я однолюб.
      Однажды в воскресенье сразу после обеда в доме у Самохвалова собралась душевная компания, состоящая из одних мужчин. Пришли они все, чтобы чисто по-человечески поддержать своего старого друга, с которым приключилась беда, а заодно и выпить с ним по рюмке.
      – Ты че, как в рот воды набрал? – уже хорошенько пригубив водочки, покосился за столом на Ромку его родной дядя, седой старик Николай Трофимыч Ершов.
      – А че тебе сказать-то, дядя Коль?
      – Шутник ты. Нечего?
      – А все же? Что тебе сказать?
      – Как это че? Чудной ты стал, какой-то. К тебе, так-то люди в гости пришли, а ты набычился, как этот.
      – Да все нормально. Правда, мужики. – стал нелепо оправдываться тоже уже изрядно подпитый Роман.
      – Тошно все еще? Тяжко тебе? Хе-хе-хе. – не отставал от него старик. – Все никак не отпускает? Да?
      – В смысле?
      – Кошки на душе скребут?
      – Какие еще кошки? Ты о чем, дядя Коль? – все не мог сообразить хозяин, чего от него хотят. – Все хорошо.
      – Точно?
      – Да точно, точно. Просто малость захмелел. Нет, хорошо все, честно.
      – А то я погляжу, ты почти не закусываешь.
      – Да я со вчерашнего ужина сыт. – буркнул Роман.
      – Не ври. Сытый он. Хм. Кто наготовил тебе?
      – А че мне врать-то?
      – Я весь вечер за тобой наблюдаю. – ехидно погрозил костлявым пальцем Трофимыч. – Скорей напиться хочешь и забыться? Гляди, без закуски-то мгновенно развезет. Надо хоть маленько желудок обмаслить. Вон, сала хотя бы жевни.
      – А че мне врать-то? Какой смысл?
      – Тошно? Я тебя, как самого близкого родственника спрашиваю. Как одному-то без бабы в избе?
      – Да почему сразу тошно? У меня вон кошка есть.
      – Кошка? Кошку в кроватке не помять.
      – Вот еще. Хм.
      – А я вот так думаю. – сощурился дед.
      – Чего ты думаешь?
      – Хоть и была она у тебя несерьезной и ветреной, а все равно, идешь ты со смены, а дома тебя, кто-то ждет, все дело по делу, белье постирано-поглажено, жратва сготовлена, и под одеялом ночью не один.
      – А одному спать даже крепче, никто к тебе не пристает. Да и потом, я уже сам неплохо приноровился стирать одежду и готовить еду. Че я, безрукий?
      – Эх-хе-хе. Ромка-Ромка. Я же вижу. Ты шибко так давай не переживай, сердце не железное. Не одну еще кобылку оседлаешь. Кхе. Ты, слава Богу, пока молодой.
      – Нашел молодого в сорок лет. Хм.
      – Ничего-ничего. Конечно молодой. А как? Этого барахла, этих кошек облезлых, нынче везде полно, как за баней дерьма. Тьфу ты! Тем более, у тебя вон, домина какой. Отбоя не будет, только свистни. Да девки еще сами будут драться за тебя, в очередь выстроятся, помянешь потом мои слова. Не сошелся свет клином на этой Дашке-промокашке. Удрала, шалава, и забудь о ней.
      – Да ладно тебе. Ты, дядя Коля, лучше пей.
      – Напиться я всегда успею, это дело не хитрое. А вот тебе в город надо, милый, в город. Там ты свое счастье и найдешь. В городу и выбор побогаче, и умишка у ихних девок побольше, чем у наших деревенских простофиль.
      – Да ну, их. Чтобы опять, к кому-нибудь ушла? Плавали, знаем. Фиг теперь, кто меня вокруг пальца обведет.
      – Только лишь бы по рылу попался каравай. А то откусить-то, ты откусишь, а прожевать не сможешь. Ха-ха-ха! Это я тебе к чему сказал-то? К тому, что шибко богатых и заумных не ищи. Лучше выбирай попроще.
      – Хоть она бедная будет, хоть богатая, а захочет уйти, уйдет. – категорически не желая наступать на старые грабли, с грустью сказал Роман.
      – А ты не делай так, чтоб уходила. Всегда пробуй найти компромисс. Иначе, голова тебе на что? С ее мнением тоже иногда считаться надо. Хоть она и баба, а все же тоже, какой-никакой, а человек.
      – Хм. Человек? Ты еще скажи, ценный кадр.
      – А кто же, собачонка, что ли?
      – Ха! Ну, ты и даешь. – звонко крикнул Роман.
      – Вот тебе, племяш, и ха-ха-ха. Это моя, парень, песенка спета, я уже больной старик, а тебе надо обязательно еще жениться, и желательно, как можно скорей. Я как Зойку-то свою похоронил, так сам с тех пор стал постоянно о смерти думать. Одному-то мыкаться не сладко тут. А то, что Дашка от тебя удрапала, не беда. Выброси ее из головы. Женишься. Получше еще девку найдешь.
      Роман лишь ухмыльнулся. Не нравилось ему это все.
      – Вот то, что я сна лишился начисто, вот это для меня серьезная беда. – озабоченно потрогал свой седой, колючий подбородок Трофимыч. – Ложусь-то вроде все нормально, аж в девять часов, но в двенадцать ночи, как назло шары открываю и до пяти утра бурдомажу и, как не пробую, все никак не засну. Кхе-кхе-кхе. Еще и печенка в последнее время пошаливать стала. Не приведи Господь, вот так помру.
      – Странный ты, дядь Коль, человек. Хм. То без тетки Зои жить не хочешь, то боишься помереть.
      – И что странно тебе? – наивно удивился старик.
      – А ты попробуй пить поменьше, может тогда печенка-то и перестанет у тебя шалить.
      – Много на мою пенсию не выпьешь. – ворчливо огрызнулся дед. – Я и так ее, заразу, как могу крою.
      – Ну, вот видишь. Сам щас говоришь, что пенсия маленькая, а все равно умудряешься пить.
      – А что еще мне остается делать? Я эту жизнь почти прожил. Это ты давай скорей определяйся. Тебе щас сколько лет-то, сорок, говоришь?
Ромка оптимистично кивнул головой, хотя он хорошо понимал, что большая половина жизни им уже прожита, а оставшаяся часть пока совсем не обещала быть лучше.
      – Не хило. Действительно не хило, мужики. – вместо того, чтобы морально посочувствовать племяннику, с удивлением сказал Ершов. – Быстрей давай ищи себе бабенку, строгай ей короедов и делов. А то всему свое время. Или ты хочешь в шестьдесят годочков стать отцом?
      – Успею. Сначала надо оглядеться, а там видно будет. Нужно первым делом работу найти. А то, что, как ты щас сказал, надо в город ехать, это точно. А баба подождет.
      Старик трясущимися руками налил себе полный стакан и, что-то возмущенно пробубнив себе под нос, выпил.
      – Ишь ты, какой честолюбивый. – закусив магазинной селедкой спиртное, теперь уже отчетливо прокряхтел он. – Тебя на путь хотят наставить дурака, а ты уперся на своем. Хм. Не надоело без бабы-то тебе куковать?
      – Да ладно тебе. Вот ты пристал.
      – Нет, не ладно. Ладно ему. Говорливый больно. – не замолкал Трофимыч и ворчал.
      Здесь же за столом в уголке скромно сидел абсолютно лысый, смахивающий на Фантомаса пожилой мужик.
      – А зачем надо обязательно в городе бабу искать? В город ехать, это деньги. – попытался было возразить Трофимычу лысый мужчина, вспомнив про его недавнее напутствие. – Вон, Клавдия у нас из промтоваров, чем тебе, Ромка, не жена? Ну, и пусть, что в возрасте и пышная, так-то она, когда накраситься, с пивком-то очень даже ничего. И деньжата у нее, я слышал, на книжке отложены на черный день, а титьки у нее какие, тыквы! Ух!
      – Будя болтать-то. Хм. Пустомеля. Бритый гусь. – тут же взъерошился на него Трофимыч. – Ты на че это его подбиваешь? Накраситься, с пивком потянет, денюжки на черный день. Тьфу! Ты жизнь-то прожил, а ума не нажил.
      – А чего? – обиделся лысый на то, что его совершенно незаслуженно обозвали гусем.
      – А ничего. Понял? Сколько Клавке ты ее фасад не ремонтируй, канализация один хрен старая у нее. – недовольно проворчал Ершов. – И потом, сколько шоферов прошло через Клавдейкину подсобку? Я даже, был грех, по пьяни пару раз туда от безысходности нырял.
      Видя эту забавную картину, как дядя Коля на ровном месте сцепился с лысым мужиком, Ромка тихонько постучал указательным пальцем по столу и сердито на них покосился.
      – Хватит петушиться, мужики. Налейте им, ребята.
      – Тоже мне, сваха. Хм. – продолжал возмущаться Трофимыч на гуся. – Ты совсем оборзел? Решил подсунуть эту швабру. Можно подумать, что он на помойке нашел себя. Не для этого его родители растили, чтобы парень с непутевой Клавкой жил.
      – Хватит, дядя Коля, хватит! – рыкнул, наконец, на него Роман. – Михалыч просто пошутил.
      – Пусть дома с тещей шутит. А я его душу мотал. – и лицо старика сделалось красным и злым.
      Лысый, дабы не усугублять и без того напряженную обстановку, уже даже и не смотрел в сторону Ершова, и тщательно разжевывая оттаявшее сало, тупо молчал.
      – Сводник. Тоже мне. – снова забубнил дед сам с собой. – Нашел кого под Ромку подложить. Да у нее морда в зеркало уже не влазит, жиром заплыла, и за прилавком сроду такая кислая и недовольная, будто она ведро калины, или клюквы съела.
      Тут Ромка, чтобы хоть, как-то разрядить бушующие за столом страсти, ушел на кухню и подрезал на закуску хлеба и копченой колбасы, и наложил в глубокую тарелку прошлогодние соленые огурцы и болгарские перцы.
      – Я здесь недавно случайно оказался на одном приличном мероприятии в нашем ДК. – вернувшись с аппетитным лакомством обратно в горницу, вдруг во весь рот заулыбался Роман. – Наша местная самодеятельность давала по случаю окончания уборочной кампании концерт. И знаешь, что я для себя уразумел?
      – Ну. – мотнул головой Трофимыч. – Повесели нас.
      – Все тебе, дядька, ну. Послушал я, как один парнишка из соседней Журавлянки на балалайке шпарил от души. И ведь неплохо играл-то, дьяволенок, весь наш сельский зал в таком напряжении держал. Не придерешься. Но я не о том хотел сказать-то. Это самое. Послушал я эту балалайку, и понял, что этот инструмент, какой бы он ни был, не по мне скулит. Я бы лучше русскую гармошечку послушал. Дедушка Тихон у нас, помню, хорошо на хромке бацал. Помнишь, дядя Коль?
      Трофимыч хитро улыбнулся и согласно кивнул взмыленной головой.
      – Тоже мне, баянист. Хм. – уже серьезно зашевелил густыми, серебристыми бровями старик. – Тихон, с того свету спихан.
      – Я у него, как-то спрашиваю, где играть так научился, деда Тиша? – взглянув на нелепое, раскрасневшееся лицо дяди Коли, по-доброму усмехнулся Роман.
      – А он говорит, что самоучка. Бывало, праздничек, какой, дед с бабушкой облепиховой настоечки из ледяного погреба достанут, он после до ночи сидит на инструменте-то во всю пластает, а она тихонечко себе Маминьку поет.
      – Хорошо играл? – перебил хозяина Семен.
      – Да вроде неплохо. Я ж тогда еще маленький был, и шибко-то не понимал в этом деле.
      Самохвалов бодренько подошел тут же в комнате к полированному, старомодному шифоньеру – еще Дашкиному приданому и вытащил из-за наваленной кучи одежды ту самую, про которую он только что говорил, доставшуюся ему по наследству от покойного дедушки Тиши, допотопную тульскую гармонь.
      – Антиквариат. – заулыбался он весело глядя на старинный, чудом уцелевший инструмент, и неумело пробежав непослушными пальцами левой руки по басовой клавиатуре, попробовал, чего-то наиграть.
Мужики с интересом уставились на своего товарища, этого доморощенного гармониста, Трофимыч демонстративно отвернулся к окну.

      Девки больше не дают,
      Нашенским бездельникам,
      К ним приехал массовик,
      С во-от с таким затейником…

      – Тоже мне, Играй гармонь устроил. Хех. – сердито усмехнулся Ершов и обвел суровым взглядом присутствующих. – Заволокин выискался. Или, гори все синим огнем? Все пропьем, гармонь оставим?
      – Да будет. Все тебе не по душе. – попытался осадить Трофимыча Семен, которому очень понравилась Ромкина частушка. – Чего ему теперь, не жить, что ль?
      – Чудак-человек. Ай-яй-яй. – не переставал возмущаться дядя Коля на непутевого племяша. – От него ушла жена, а он спокойно по концертам бродит, смешит народ. Время подходящее нашел. Еще и жениться не хочет.
      – Ладно, не ругайся, дядя Коль. Че теперь, повеситься, что ли? – снова попытался успокоить Роман старика.
      – Опять ему ладно. Вот ведь, остолоп. Странный ты парень у нас, Самохвалов Роман. От тебя баба к другому ушла, а ты нам тут про музыку, какую-то буровишь. Че, к чему. Тоже мне, гармонист нашелся. Ты как дальше-то планируешь жить? Или так и будешь, только перед нами тут храбриться, да частушечки свои похабные базлать?
      – А знаешь, Ромка, что я тебе хочу сказать? – встрепенулся, дремавший полусидя на диване мужик в очках, по виду из бывших интеллигентов, который до этого весь день сидел молча. – Может я, где-то даже в Дарьину защиту щас скажу, не обессудь.
      – А ну, давай-давай. – живо поддержал его старик, полагая, что тот скажет, что-то подходящее. – Жогни.
      – Жажда острых ощущений, чего-то неизведанного, нового толкает женщин на уход. Чтобы доказать самой себе, посмотрите люди, какая я еще востребованная. А этот муж-козел не ценит, на руках не носит, денег не дает, цветов не дарит, не вывозит на курорт. А этот новый будет. Но, как всегда происходит облом. Второй еще быстрее о ней забывает. Он тоже, как правило, старается получить от нее только выгоду. То, что ему надо на данный момент, прямо сейчас. И получив, он быстро остывает. Потому, что это тоже, как бы самоутверждение его в своих же глазах. Что на него еще могут обратить внимания.
      – Чего-то я не понимаю тебя. – соображал дед.
      – Получив это подтверждение, потешив свое самолюбие, этот новый, как правило, переключается на другую жертву. А уведенная им дама зачастую остается у разбитого корыта одна. Потому, как первый не всегда примет использованную вещь назад, да еще к тому же попользованную кем-то. Как какой-то обглоданный кусок. Зачем его подбирать, если он больше никому не нужен?
      – А я вам скажу, что подавляющее большинство женщин изначально не любят своих мужей, а замуж выходили первый раз не по любви. – тоже стал серьезно рассуждать Семен. – Вот они-то и пытаются, в какой-то момент познать это чувство. Поэтому и уходят из семьи. Многие, кстати, после сильно меняются. Из гадюк, холер и сучек, превращаются в покладистых, ласковых и любящих жен. Это обыденный процесс. Природа.
      – Ты так считаешь? – спросил интеллигент.
      – Эх. Ну, вот смотрите. – на лбу у Семена заблестел пот. – Она, проморгав свои лучшие годы, получает, может быть, свой последний шанс зацепиться за подножку уходящего поезда. Он, объевшись до изжоги сладкого плода, выплевывает надоевший огрызок, и хватается за новый плод. Благо фруктовых садов нетронутых полно.
      – Это точно. – сосредоточился наконец Трофимыч.
      – Жаль, что страдают их дети, и отчасти старые родители, но это уже не волнует ни-ко-го.
      – Да нет. – с отчаянием махнул рукой старик. – Если мужик хорошо зарабатывает, жена никуда не уйдет, перепробует кучу кавалеров, но не уйдет. Я знал одну такую. Ну, муж ее ревновал, оскорблял без повода, даже лупил, ну, а она, чего зря терпеть без причины, ну, и решила, если и получать, так хоть за дело. Ну, потом и он смирился. Раз жена пользуется повышенным спросом, значит, женился не зря.
      – Эх-хе-хе. – внимательно выслушав все доводы товарищей, обреченно вздохнул Роман. – Как много тех, с кем можно лечь в постель. И как мало тех, с кем хочется проснуться. Бабы думают только своим сладким местом, а мозги-то на самом деле, как у перепелок у них. Но предательство, тем более, когда дело касается измены, никогда не прощается, ибо ты не мужик.
      – Ох и дура же твоя бывшая жена. – выкрикнул из-за стола, какой-то сильно пьяный, одетый в рваную джинсовую куртку доходяга. – Как кто-то сказал: – Если у тебя получилось обмануть человека, то это не значит, что он дурак. Это значит, что тебе доверяли больше, чем ты этого заслуживаешь. Это я про Дашку.
      Интеллигент левым мизинцем поправил на своем рябом, вытянутом лице роговые очки и внимательно взглянул на Самохвалова, который усердно, что-то ел.
      – А мужчины прямо таки настоящие апостолы, до последнего верны своей жене. – недовольно, даже как-то вызывающе произнес он. – Да пальчиком поманит молодуха, и не помогут года совместной жизни им. Все имеют право на ошибку. Жена ошиблась и переспала со своим школьным другом, муж ошибся и перетоптал всех незамужних подруг жены. Бывает.
      Тут по этому поводу, решил вставить свою мудрую по его мнению реплику лысый.
      – А лучше, Ромка, если откровенно, больше совсем не женись. – махнул он рукой так, что едва не сронил со стола распечатанную бутылку водки. – Пустое это дело. Побыл я один раз в браке, вырвался и забыл туда дорогу навсегда. И пусть меня дальше продолжают стращать родственники и знакомые о том пресловутом стакане воды, который некому будет в старости подать. До нее еще дожить надо, до старости-то, что в наше время становиться все более проблематичным.
      Просидев дома примерно полгода без работы, и истратив до последней копейки, накопленные еще тогда втайне от жены, кое-какие сбережения, Ромка, наконец, решил податься в город, тем более, что у него там было немало родни. В село к себе он наведывался не чаще одного раза в месяц, и исключительно для того, чтобы проверить дом и навестить могилы покойных родителей.
      Промыкавшись там досыта по съемным коммуналкам и казенным общагам, и вдоволь нахлебавшись столовских харчей, Ромку вдруг неожиданно осенила мысль – завязать со своей, пусть и городской, но нищей кочевой жизнью, и вернутся назад в родной колхоз обычным трактористом, куда его постоянно приглашали земляки.
      – Ох, и дурак же ты у нас, Ромка, и не лечишься. Ну, в кого ты уродился такой? – удивлялся тогда безрассудности своего племяша, заглянувший на огонек по случаю его возвращения дядя Коля. – Какой-то прямо безответственный, или себе на уме? Тебе были даны такие карты в руки, козыри, червовые тузы. Это же надо. Тебя же дурня, крестный твой, Василий Поликарпыч, скажи спасибо ему, на такую работу в городе пристроил, а ты не воспользовался этим шансом, неблагодарный родственник, и всю свою судьбинушку в сортир спустил. Это умудриться надо. Сколько ты там отработал в городе? Пару лет всего?
      – Почти. – безразлично пробубнил, похожий на заросшего бычка Роман и заелозил на стуле.
      – Хех. Почти. Эх ты. Надо было дальше лезть-то, карабкаться когтями-то повыше, а не сходить с дистанции на полпути.
      Ромке от этих дядюшкиных нравоучений перед гостями было очень неловко и он тупо молчал.
      – Тоже мне пристроил. Строитель, блин. – наконец не выдержал он.
      – Чего-чего? – деловито переспросил дед.
      – Я говорю, скажешь ведь. Фон барон. Нашел великую должность. За что спасибо-то? Хм. Спасибо.
      – Как это, за что? Ты че?
      – Хрен через плечо. – совсем осмелел Роман. – Воткнул вшивым экспедитором на продовольственную базу, разную тухлятину по рынкам за копейки развозить. Невидаль, какая. Ну, прямо одолжил, так одолжил. Спасибо. Лучше бы уж и не помогал, чем абы-кабы. Хм.
      – Ишь ты, какой умный. А тебе надо сразу директором, что ли, артист? Без нужного опыта и специального диплома? Хм. Твоя задача была самая простая, хоть маленько закрепиться там. Эх, дурак-дурак. Ведь там и общежитие служебное давали, и маломальский соцпакет. Робил бы себе тихонько, да еще заочно высшее образование бы получал. Че ушел-то, Ромка? Что ли тяжело?
      – Ну, ушел и ушел. Че теперь после драки кулаками махать? Найдем, чего-нибудь другое. Я ведь так-то тоже не пальцем деланный. Ну и что, что без диплома. Хм. Зато меня на руках еще никто не заборол. Невидаль, какая, диплом. А что, у нас простые работяги за людей уже не канают? Всем начальниками надо быть?
      – Болван. Щас надо смотреть, где потеплее, а не где спину можно в два счета надорвать. Щас у кого корочки в кармане, те в кабинете в кресле, а кто шаляй-валяй учился в школе, те от рассвета до заката на ногах.
Ромка с секунду пораскинул мозгами, и ухмыльнулся.
      – А может, дядька, я и вправду дурак. – неожиданно озадачил сам себя он. – Я, знаешь ли много думал об этом. Если так-то разобраться, и вправду ведь непыльная работка, экспедитор. Согласен, что это не уголь в вагоны в сорокаградусный мороз грузить.
      – Хех. Уголь ему. Сравнивает.
      – А если честно, то я эту свою городскую птицу счастья, ухватить-то, ухватил, а удержать ее не смог я. Хотя, наверно так хотел ее держать, что она легко упорхнула. Видимо так распорядился он.
      – Кто он-то? Твой крестный Поликарпыч?
      – Да какой нахрен крестный? Он-то тут причем? Сам Господь Бог. Верховный.
      – Ах, да. Ну, да-да, конечно он. Хм. Кто же еще-то, кроме него. Вы же все щас, чуть что не так, на него спираете мгновенно. Дескать, это он виноват во всем. Это, парень, легче всего так думать.
      – Легче, что?
      – А то. Где надо, и не надо, Бога вспоминать. Вон, нашего Димки свекровка – Зинаида, она и в Бога-то не верила сроду. В церкви ни разу не была. А тут, как хвост-то ей прижало, как шибко захворала, так стала его через каждое словечко вставлять. Звонит бывало Димке из больницы. Говорит, принеси мне хоть хурму, ради Христа, может я ее маленько пососу хоть, и скорее хворь уйдет. Потом, как от жопы отлегло, выздоровела, значит, и сразу обо всем забыла.
      – А че хурму-то вдруг? Как-то даже непривычно. Не яблоки, не апельсины, не бананы, а хурму?
      – А что тут непривычного-то? Просто свекровь ему рассказывала, что по молодости она лежала в больнице вместе со старой армянкой, и та ей присоветовала обязательно съедать в день по одной хурме. Якобы по их армянским преданиям, от всех болезней полезна она.
      – Ну-ну. Армянка? Кто бы сомневался.
      За накрытым столом в этот замечательный субботний вечер царила по истине необычайно радостная атмосфера. Присутствующие в доме самые близкие люди были безумно счастливы, лицезреть рядом с собой в добром здравии старого приятеля и все, кроме Трофимыча, норовили с ним пообщаться и выпить по чарке.
      – Зря ты, Ромка, с экспедиторов ушел. – осудительно покачал своей белобрысой головой его давнишний приятель, механизатор широкого профиля Иван.
Самохвалов не обратил на него внимания.
      – Ну, и че ты там после ухода с базы делал? – задал повторный вопрос все тот же настырный мужик. – Работал, где еще, или так бездельничал, баклуши бил?
      – Что значит бил баклуши? Хм. – решил наконец ему ответить Роман, зная, что тот от него не отстанет. – Придумал, тоже мне. А кто меня кормить-то будет? Дядя?
      – Ну, ладно, ты не обижайся. Имею я право спросить у тебя? Ты же мне друг, как никак? А теперь и коллега.
      – Да я, Ваньша, и не обижаюсь. Если для тебя важно, то я тебе конечно скажу. Когда с базы-то с этой уволился, по объявлению нашел работенку почище себе.
      Все, кто этот момент находился в доме, с интересом уставились на Ромку – потому что всем гостям было любопытно знать, о чем это он таком сейчас говорит?
      – С мужиками бизнесом маленько занимались.
      – Бизнесом? Хех. – сильнее всех удивился Семен, который раньше и сам вязал у себя на дому из лыка щетки и после в городе на рынке продавал. – Бизнесмены, блин.
      – А что тебя так удивляет?
      – Да просто странно, как-то. Ты и бизнес, понятия несовместимые. Ха-ха-ха! Вот я и подумал.
      – А ты меньше думай, за умного сойдешь.
      – Ну, а что за бизнес-то, Роман? – стало теперь всем невтерпеж. – Небось все стандартно, купи-продай?
      – Нет не стандартно. Оказание услуг населению.
      – А поподробней рассказать слабо? – попросил Семен.
      – В ритуальное бюро меня взяли. Понял?
      – Ух ты. – воскликнул Семен. – Вот это номер. Жмурики, и все такое? Ха-ха-ха! А должность-то, какую занимал, Роман?
      – А че смешного? Сначала, как только устроился туда, был простым копальщиком могил, потом, где-то уже через месяцок дорос до сторожа в ритуальном магазине.
      – Вот это карьерный рост. Ха-ха-ха!
      – Тебе бы все похохотать. А ты во мне сомневался?
      – Ну, и как тебе? Прибыльное дело?
      – Может быть хватит?
      – А все же? Всем же интересно. Да, народ?
      – Дело-то может быть и прибыльное, только конкуренция большая. На пятки наступают все, кому не лень.
      – Ладно, мужики, вот вы заладили. – попытался сменить тему разговора лысый, недавно сам похоронивший отца. – Хватит толковать о грустном, итак, без этих ваших черных разговоров на душе одна тоска. И вообще, ритуальный бизнес, дело плохое, у людей и так большое горе, а этим коммерсантам лишь бы денег зашибить.
      Семен недовольно посмотрел в его сторону и украдкой погрозил пальцем.
      – Так ты говоришь, что конкуренция большая? На пятки наступают все, кому не лень? А почему так?
      – Как почему? Дохнет много в городе людей.
      – Да уж. Выходит тяжелая работка?
      – Ну, как тебе сказать. Копальщиком-то еще работать можно, мозги почти себе не засираешь, только лишь бы могилу рыть не в мороз.
      – Да уж, нечего сказать. Хотя, человек такая скотина, быстро привыкает ко всему.
      – В этот високосный год, дела вообще наладились шикарно. – выпив стопку водки, прокряхтел Роман и развалившись на стуле, почесал свое сытое брюхо.
      – Прямо так и шикарно?
      – Ага. И зарплату нам подняли, и премия была квартальная путем. Китайская зараза помогла. Сколько их родимых прибрало-то. Не успевали ямы рыть. Хозяин прямо не мог нарадоваться, как его похоронный бизнес в горушку попер. Как говориться – кому война, а кому мать родна. Ничего личного. Бизнес. Так вы представляете, насколько было много работы, что могилы копали и ночью и днем. Помню, одну могилку в темноте не докопали. На следующий день к обеду принесли покойника на кладбище, а гроб туда не хочет заходить. Узко. Пришлось нам яму тут же, что называется, по ходу пьесы расширять. А зима на улице, холод собачий. Часа два ее мы укрупняли, за это время люди перемерзли все.
      В комнате в этот момент стояла тишина, людям понравился Ромкин, пусть и грустный, но в тоже время захватывающий, необычный для этой публики рассказ.
      – Ну, расскажи, чего-нибудь еще душераздирающего про свою работу. – не могли наслушаться городских историй гости.
      – А че вам рассказать-то? Даже и не знаю. Если только это. Дряхлый старик мне однажды на кладбище попался. Тятю, говорит, приходил родного навестить, и заодно своих умерших братьев и сестер проведал. Сказал шестнадцать штук их там зарыто, целое кладбище из новорожденных детей.
      – Это как? Откуда их взялось-то столько?
      – Мать рожала, а они всего с неделю поживут, и амба. Никто ни че понять тогда не мог. Даже и поп руками разводил. Потом пришла к ним домой одна старуха-ведьма, по национальности марийка, и сказала, что у них скоро снова родится очередной ребенок и его надо будет соседям продать.
      – Вот те раз. Хм. Как продать? Как вещь, что ль?
      – Продайте, говорит, за символическую цену, и потом этот покупатель, пускай вам дите через окно, назад вернет, зато больше умирать никто не будет.
      – Интересно. И каков же результат?
      – Хе-хе. Положительный, старик сказал. Права тогда марийка оказалась. Плодилась мамка дальше, как та кошка, и действительно, никто уже не умирал.
      – Обыкновенное колдовство. – сурово прокряхтел Ершов. – Говорят самые большие колдуны, это марийцы.
      После того, как Роман закончил байку, Трофимыч разлил гостям водки. Шумно выпили все.
      – Не простую работенку ты себе нашел. – кто-то посочувствовал из гостей. – Не страшно вращаться в этой сфере? Кругом же мертвецы.
      – Вот еще. – наивно посмеялся Роман. – Надо живых бояться, а не мертвых. Сначала с непривычки, правда, малость бздел. Но это так, мелочь. Помню, как-то у одного уважаемого человека, родного брата убили, и ему бандит-братишка, на шею в гроб золотую цепь надел. Представь себе, под килограмм, такая дура.
      – Это зачем ему там цепь-то? Перед кем форсить?
      – А у этих бандюков свои причуды. Для понта дела. Дескать, глядите лохи, я какой крутой. Ну, так вот. Похоронили того мужика со всеми почестями, и тут брательник получает информацию, что из-за этой золотой цепяры, должны могилу, какие-то безбожники разрыть.
      – Ничего святого. – покачал головой Ершов.
      – Три ночи я сидел на кладбище в засаде с монтировкой, чтобы этих беспредельщиков поймать.
      – И как? Поймал? Хе-хе. – сощурил глаза Семен.
      – Слава Богу, нет. Никто не пришел. А может брат покойного так пошутил. У этих блатарей свои замашки. Хрен их разберешь.
      – Мда. Хорошую нашел работенку. Нечего сказать.
      На доходе полуночи большая часть гостей убыла восвояси. Самые же стойкие и ненасытные, твердо и окончательно решили прикончить всю водку, тем более, что впереди был еще один выходной день.
      – Послушай, Ромка, а как ты с этим делом управлялся там? – с ехидцей спросил у Самохвалова его дядя.
      – С каким делом? – не понял Роман.
      – С каким, с каким? Тьфу ты! Подружка-то была?
      – Ааа, ты про это, дядя Коль?
      – А ты думал, про что?
      – Как раз с этим все нормально.
      – Ну, дай Бог, дай Бог.
      – Когда я, значит, в ритуальном магазине сторожил-то, так чтобы мне не так тоскливо было, стал к себе в гости девок приглашать. Дело-то холостое. Кхе-кхе. – Ромка начал свой очередной рассказ.
      – Ну, а куда без них? – согласился с ним Иван.
      – Однажды, значит, пришла ко мне одна мадам, ну, и сидим мы с ней тихонько выпиваем, и в перерывах, между делом на моей кушетке, кожу трем. И тут она вдруг захотела по большому. А в туалет-то надо через торговый зал идтить. Ушла бабенка, значит, и пропала. Ха-ха-ха!
      – Смыло в унитаз?
      – Если бы в унитаз. Я смотрю на часы, минут двадцать прошло, а ее все нету. Думаю, а вдруг запор? Тут заползает в мою конуру это чудо, белехонька, как снег, и как отбойный молоток трясется. Оказывается, когда она к толчку-то пробиралась через зал, наткнулась в темноте на гробы с крестами. Ну, и там же шлепнулась в обморок от страха. Ха-ха-ха! С тех самых пор, я завязал таскать к себе в сторожку девок.
      Когда Ромка наконец закончил, все в горнице стали громко хохотать.
      – Так ты, дядька, спрашиваешь, как я с этим делом управлялся там? – Ромка небрежно показал рукой ниже ремня. – А как? Хм. Да обыкновенно. Как еще-то? Для нормального, здорового мужика, это на самом деле не проблема. Не скажу, конечно, что так часто, как хотелось бы, но и до посинения не голодал. В городе ведь с этим делом все намного проще. Это не у нас в колхозе, где прижал кого-то ночью к загородке, и уже на утро, каждая собака про это будет знать. А в городе почти никто друг с другом не знаком, даже кто на одной площадке живет. На то он и город.
      – Ну, так понятное дело. – с серьезным видом почесал взлохмаченный затылок Семен. – Там сколько их живет-то. Пчелы?
      – Я как только там чуть-чуть обосновался, первым делом женское общежитие надыбал. Соображаешь? Стоит длиннющая пятиэтажка, и битком одинокими бабами забита она. С кем только там не познакомился – маляры, штукатуры, портнихи, продавщицы. Ух! И все без мужиков. Кто был уже давным-давно в разводе, а кто замуж и вовсе не собирался пока выходить. Но особенно жаднючие до этого самого дела, были пожилые. Вот уж, где во истину оголодавший контингент.
      – Серьезно? – вылупил пьяные шары Трофимыч и даже заметно повеселел. – Прямо так?
      – Хех. Конечно серьезно. – Ромка от души похлопал старика по плечу. – И уж если ты попал к ним в холостое волчье логово, то пощады не жди. Будешь до утра пахать на них, как трактор. Ха-ха-ха! Особенно мне нравилась бухгалтерша – Галинка. Хех. Вроде такая конопатая и неказистая, но как вцепится своими толстыми губами в шею, ты пропал.
      – В общагах же мне кажется пропускной режим. – подозрительно посмотрел на рассказчика Семен, едва не сбив того с мысли.
      – И что? Стучащему, да откроется.
      – Так как ты проникал-то?
      – Как-как. Элементарно, как.
      – Раз уж начал, то досказывай давай.
      – Тут все просто. Почти все вахтеры были мужиками, и каждый хорошенько был прикормлен мной. Кому флакон водяры притараню, кому подгоню бадяжный коньячок. Некоторые-то парни у нас по водосточным трубам к девкам лазили. Альпинисты. А я, как Аравийский шейх, все время, только через главный вход. Лишь ковровую дорожку для меня специально не стелили. А так все было в городе с бабами путем.
      – Заманчиво.
      – У меня напарник-грузчик, помню, был на складе, Борька, ростом метра два.
      – Борька? – задорно спросил Ершов.
      – Ох и бабник был, кошмар. Куда с ним не пойдешь, его все знают. Ох и ушлый тип.
      – Борька? – снова поинтересовался Трофимыч. – У меня поросенка, Борькой кличут. Ха-ха-ха!
      – Как-то принялся он каждую неделю стричься. Ну, думаю, наверно парикмахершу, какую закадрил, и та его корнает забесплатно.
      Галдящие до этого мужики тут же замолчали.
      – Оказывается все намного проще. Ха-ха-ха! – звонко засмеялся Ромка. – Он где-то познакомился с двумя студентками, которые учились в техникуме на парикмахерш, и они обкатывали свои стрижки на нем. Ха-ха-ха! Потренируются сначала в дневное время на Борисе, а потом вечерком он им преподает другой урок. А как же. Все взаимно. Бартер, так сказать. – и Самохвалов снова похлопал ладошкой ниже пупка.
      Время незаметно подходило к четырем часам утра. Трое самых, еще более-менее соображающих товарищей и, конечно же, бессменный дядя Коля все сидели за столом и пили. Ромка подремав пару часиков на полке в нетопленой бане, вернулся в горницу к гостям, и быстренько опохмелившись портвейном, снова стал доставать их своими городскими историями.
      – Я когда в городе-то в ритуальной фирме у Михалыча работал, как-то увидел случайно из окошка гробовозки красивую надпись на пятиэтажке рядом с цирком – эротический массажный салон. Нарочно, думаю, что ли возле цирка открыли притон? Кого там массажировать-то можно, отцов детишек, или клоунов каких?
      – Ну, и ну. Ловко. – крутанул головой Трофимыч.
      – А девки-то, какие на плакате были, губастые мулатки, кожа – кофе с молоком. Груди, во, булки, во, из одежды только пирсинг. Даже мурашками от этих черненьких покрылся. Ух! Думаю, какие негритянки. Брр. Макает же, кто-то туда. И тут меня посетила идея, а почему бы самому мне не нырнуть в этот гадюшник, и куриц этих не потеребить? Один раз, думаю, живем. Потом нечего будет в старости вспомнить.
      – Ничего тебя торкнуло. – моментально представил сию пикантную картинку Семен. – Влюбился?
      – Влюбишься тут.
      – Молодец-молодец. – поддержал его дядя. – Хвалю.
      – А куда без них? Тебе хорошо, Семка, ты женат. А ты попробуй хоть с месяцок пожить один, как ветер в поле. Посмотрю тогда я на тебя.
      – Ну, ладно-ладно, дальше говори.
      – А че тебе сказать-то? Как только получил я через неделю в фирме аванс, дождался первой пятницы, и на такси попер искать на жопу приключений. Купил для этого торжественного случая на барахолке новую футболку, брюки, надушился. Ох и колотило все внутри. Я же голых баб-то, кроме Дашки, в жизни не видал.
Семен с нетерпением ждал от Ромки самого главного, и всячески старался ему на это намекнуть.
      – И? Не отвлекайся.
      – Ну, а что и? Что и? – уставшим голосом промолвил Роман. – Захожу я весь такой нарядный, значит, на шарнирах внутрь, и вижу за стойкой сразу возле входа в этот серпентарий, бабу. Ничего особенного из себя на рожу. По внешности лет двадцать, двадцать пять. Смотрит на меня своими окулярами, как на пришельца. Ха-ха-ха! Вам, говорит, чего?
      – Хех. Вот же, а. – тоже подал голос старик.
      – Как это чего, отвечаю ей. Хм. Что за вопрос? Отдохнуть-то, спрашиваю, можно? Гроши, говорю, в наличии имеются, времени свободного полно. Даже показал, что палец без обручального кольца. Может зря?
      – Во даешь. Ха-ха-ха! – захохотал Трофимыч. – Еще бы паспорт предъявил, где печать о разводе из ЗАГСа.
      Роман на это ехидное замечание и обидный, неуместный смех ничего не сказал, и спокойно продолжил.
      – Та краля на несколько минут, куда-то из-за стойки растворилась. И дальше гробовая тишина. Я стою, как дурак, значит, жду. А сердце, так и скачет, так и скачет. Кажется, щас разорви на мне футболку, и оно сразу упадет на пол. И тут из темноты выныривает, какая-то белобрысая фифа в красном, ажурном белье, и манит меня пальчиком, как собачонку, пройти вместе с ней. Только сначала попросила рассчитаться. Хм. Ну, я ей почти весь свой аванс без разговоров отслюнявил. Ох и понравилась мне эта дама. Ух! Даже Дашку сразу моментально позабыл. Куда там.
      – Ну, а как ты без денег-то хотел? На халяву? Любовь требует средств.
      – Была бы еще любовь. Хм. Только обещайте не смеяться. Обещаете? – попросил Ромка мужиков.
      – Да обещаем, обещаем. Не боись.
      – Показывает мне эта симпатичная буренка комнатку в самом конце коридора, уютная такая комнатенка, с рюшечками, везде ароматные свечи мерцают, посередине широкая тахта, все в розовых тонах, как в фильме про Эмманюэль. Ты, Семка, помнишь?
      – Круто в такой побывать.
      – Раздевайтесь, шепчет мне она на ушко, и ложитесь на спину, сначала для вас будет исполнен расслабляющий стриптиз.
      – Это что такое? – сразу почти протрезвел старик.
      – Да подожди ты, дядя Коль. – цыкнул на Трофимыча ужасно возбужденный от такой романтики Семен.
      – Вот, думаю, добрался. – заинтригованным шепотом сказал Роман. – Стриптиз? Для начала? Наконец-то, повезло. Надо было еще раньше в этот райский уголок попасть-то. Ну, надо же, ну, надо! Вот жизнь-то, размечтался, удалась. Разделся тут же до гола я, аккуратно сложил на прикроватный пуфик все свои манатки, и лежу, значит, жду…
      И без того алые щеки Семена, от этой короткой, волнительной паузы, еще ярче запылали огнем.
      – И тут, это самое, ко мне заходит..., тоже белокурая, но только возрастная баба, которую я в своей жизни видел в первый раз.
      – Подлог? – вытаращил глаза дядя Коля.
      – Разводка. – нахмурил брови Роман. – Я у нее спрашиваю, а где ее молодая подруга, которая меня, только что сюда привела? Мы так не договаривались вроде?
      – Ха-ха-ха! – загоготал, как ненормальный дед. – Вот это да. Так-то третий сорт не брак. Ха-ха-ха!
      – Та стоит, молчит, как партизанка. Поглядел я на нее хорошенько. Господиии. Батюшки мои. Ох, и думаю, страшила, ну, и срамота. По виду и не стриптизерша сроду, и даже и не массажистка вовсе, а сплошной, ходячий целлюлит. Гиппопотам! Мдааа. Приплыли. Чего от такой ждать? Сиськи до пупа болтаются, как ухи спаниеля, внизу на животе давнишний шов от аппендицита, по середине, от кесарева сечения свежий шов. Ха-ха-ха! Это надо же было так нарваться. Ну, думаю, уж коли деньги уплачены, пусть будет хоть это огородное пугало, чем совсем ничего. Как говориться, когда фруктов нет, морковка станет фруктом. Ползала эта дородная мадам по мне минут пятнадцать, гладила везде, пыхтела, целовала, потом видит, что нихрена у ней не получается, плюнула на моего опавшего предателя, и по-английски удрала.
      Семка тут же перестал волноваться и сейчас от смеха обеими руками держался за живот.
      – Тебе, гляжу, смешно, а мне тогда аванс до смерти было жалко. Попробовал, называется, эротический массаж. Тьфу ты! Лучше бы сходил к соседке бабе Любе за бесплатно. Ха-ха-ха!
      – Ха-ха-ха! – исступленно хохотал Трофимыч, глядя то на радостное лицо Семена, то на своего возмущенного племяша. – Значит не забрал деньги назад?
      – Заберешь с ними. Хм. Как же. Ворвался следом за макакой в комнату, какой-то жирный страус, и пришлось мне одеваться в коридоре впопыхах. Еще, когда вытаскивал меня из номера за патлы, футболку, этот боров, новую порвал.
      – Ха-ха-ха! – заходился в истерике Семка. – Больше по салонам ты не ходишь? Ха-ха-ха!
      – Да ну, Семен, тебя.
      Тут из соседней комнаты показалась заспанная, сильно помятая и красная физиономия рыжеволосого мужика, который в пол уха слышал Ромкины басни.
      – Тоже мне, удивил. Хм. У меня дядь Жора в городе живет, так вот он тоже, как-то рассказывал нам, как был в Германии в публичном доме.
      – Как он у тебя там оказался-то у немцев? – сходу поинтересовался у него Семен.
      – Это длинный путь. Он у нас человек творческий, не то что я, он консерваторию окончил. Правда щас работает таксистом, а раньше целым директором дворца культуры радиаторного завода был. Потом, значит, наступили девяностые, их завод к чертям собачьим прикрыли, а клуб дядькин спихнули по дешевке под торговый центр. И так он остался без средств к существованию. Куда ему идти?
      – Да уж. Лихие были времена.
      – Вот и он, чтобы с голодухи не подохнуть, сколотил маломальский оркестр из старой гвардии, и поперлись мужики за длинным рублем, аж в Берлин. На пешеходных улицах с утра до вечера бренчали.
      – Послушай, находчивый дядька у тебя. – одобрительно покачал Ромка головой.
      – Отчаянный.
      – Не каждый на это решиться.
      – Жрать захочешь, и не на такое согласишься. Ты же сам в город не от хорошей жизни укатил.
      Самохвалов в ответ пожал плечами.
      – Я к чему вам это рассказал-то?
      Мужики в недоумении переглянулись между собой.
      – Так вот он, когда в загранке-то калымил, тоже, нет-нет, захаживал в бордель. Там само помещение внешне напоминает нашу коммуналку, по центру, значит, длинный коридор и сбоку комнатенки. Если дверь в комнату закрыта, то там ублажают клиента, если же барышня не занята, то она не запирает дверь.
      У Семена вновь сладко заныло внизу живота.
      – Однажды заглядывают они с мужиками в открытую комнату, а там негритянка, весу килограмм под сто, и маячит музыкантам, дескать, платите мани-мани, и поочередно с каждым пересплю. Ха-ха-ха!
      – Нет, мужики, эх-хе-хе, кто бы, что ни говорил, а проституция – это плохо. Бабы ведь не от хорошей жизни работать в эти вертепы идут.
      – Ну, не скажи, не скажи. – на лице Романа засияла хитрая улыбка. – Кто-то в добавок ко всему, и за удовольствием туда стремиться. А что, разве плохо совместить приятное с полезным. Ха-ха-ха!
      Старик вылил себе из последней бутылки остатки водки и из-под бровей взглянул на мужиков.
      – Эх вы, гуляки. – заворчал он. – Артисты погорелого театра. Все бы вам по разным там притонам шлындать. Как говориться, сдох Ефим, ну, и хрен с ним? Вам, окаянным, главное конец попарить, а там хоть летом землю снегом заметай. Тьфу!
      Рыжий внимательно, скорее даже раздраженно, что на него повысили голос, взглянул Трофимычу в его шальные глаза и спокойным тоном промолвил:
      – Быть порядочным и честным сейчас не модно. Кто-то из великих сказал, что добро побеждает только в книжках, а на самом деле, праведным и добрым в душу плюют. Ты, Ромка, только самосуд не устраивай. Не пачкай руки об нее.
      Самохвалов стоял возле окна и не моргая глазами смотрел, куда-то в одну точку, и то ли от дикой усталости, то ли от немереного количества выпитой водки молчал.
      – Послушай, племянник. Кхе-кхе-кхе. Ты вот тут стоишь, такой крутой на пятках. – сердито взглянул на Ромку из-за стола, едва не упавший, только что со стула Трофимыч. – Как армейская бляха на солнце горишь. Ты че, ты окончательно страх потерял? Я тебя в последний раз спрашиваю, когда жениться будешь?
      – В смысле? – не понял тот. – Ты опять чего?
      – Вот тебе и в смысле. Да ну, тебя к черту. Ты напрасно, Ромка, не боишься ничего?
      – А че мне страх-то? Че мне страх? – вдруг заерепенился Роман. – Хватит, господин присяжный заседатель, отбоялся. Все. Если говорить на чистоту, так я вообще в этой жизни больше ничего не боюсь. – не слабо ударил он себя в грудь кулаком. – Весь мой страх, куда-то подевался. Да и чем ты меня, такого лба, сможешь напугать?
      – Ишь ты, заговорил. – с явным раздражением процедил сквозь оставшиеся, гнилые зубы Трофимыч. – Какой отважный. Ну, прямо герой. Уже сколько времени живешь один, и все тебе не страшно. А годы-то уходят, тикают часики твои. Вы, сукины дети, кажись целым поколением сошли с ума? Бояться Бога перестали?
      – Это почему же мы сошли с ума? – вопросительно уставился на дядю Роман.
      – А потому. Жен вам, понимаешь, стало не надо, неплохо вы устроились без них. Трете шкуру непонятно с кем, в бордели шастаете за заразой.
      – За какой еще заразой?
      – Да ладно бы только жен не хотели, так вы и детей разучились рожать. Опустеет скоро такими темпами планета. Выйдешь вот так вот на улицу, посмотришь по сторонам, а людей-то нигде не видать. Где все? А нигде, в Караганде. Тьфу ты!
      В окнах, уже как несколько минут назад забрезжил ярко оранжевый рассвет. Выпроводив, наконец таки, из дома последних, самых неугомонных гостей, обессиленный Ромка, кое-как налил себе в большую фарфоровую кружку, давно остывшего травяного чая и сел на диван.
      – Вот она судьба-то. Снова я один одинешенек. – он аккуратно, чтобы не помять вытащил двумя пальцами из-под обложки паспорта маленькую, черно-белую фотокарточку Дашки, и тут по его бледным, осунувшимся за ночь щекам потекли еле заметные слезы.


Рецензии
Прочел. Растянут рассказ очень. Но, осилил до конца.
Не критикую. Зайду еще раз.

Тофик Гасанов   12.09.2021 16:27     Заявить о нарушении
Спасибо за отзыв!

Александр Мазаев   12.09.2021 17:18   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.