Катафоты

Бесспорной ценностью моего детства были катафоты. Возможности их купить не было никакой. Я, по крайне мере, про такую не знал. Где их брали остальные жители нашего совхоза? Сколько катафоты стоили денег? Где волшебные и манящие магазины с витринами, забитыми катафотами? Каким маршрутом автобуса можно добраться до этого места? Может быть, туда ходят электрички или поезда дальнего следования? Сколько стоит билет в оба конца? Сколько надо купить катафотов, чтобы отбить поездку и остаться в плюсе?
Но катафоты были у многих. Я в их число не входил, конечно. Где-то люди их брали. Вероятно, по большому блату. Так было принято в Советском Союзе. Оранжевые, белые, красные. В пластмассовом или металлическом корпусе. Большие и маленькие. Круглые и овальные. С креплением на ушках или на центральном болте, с крепежом на спицы или на крыло велосипеда.
Особый катафотный шик – это треугольники. Черный блестящий металлический корпус. На нем шесть красных переливающихся кругляшков. Я с завистью провожал проезжающие трактора и машины, украшенные как новогодние елки катафотами разных размеров. Вы наверняка помните эти грузовики, с лобовыми стеклами обрамленными двухкопеечными монетами, с бахромой от портьер сверху, подобно солнцезащите. На кабине, на бортах, на брызговиках, на крыльях – катафоты везде. Водители и трактористы, владельцы этого благолепия, – вот настоящие небожители из моего детства.
Вполне законный способ получить заветные катафоты существовал при покупке нового велика. Пара катафотов была в комплекте. Один белый - спереди, другой – красный, на заднее крыло. Если повезет, будет еще два оранжевых катафота - на спицы колес. Но этого же мало! Катастрофически мало! Как проявить себя в подобном минимализме? Что такое четыре или, того хуже, жалкие два катафота? Ведь на велосипеде столько мест, куда просятся катафоты – передние и задние крылья, руль, на задние пружины сидения, на раму. Багажник, наконец.
Из резины старых камер мы делали широченные брызговики. А какой брызговик без катафота? Или катафотного треугольника? Я строил отчаянные планы воровства катафотов с крыш тракторов-грузовиков. Я бродил по кюветам, а вдруг, какой-нибудь неудачник потерял брызговик с катафотом. Напрасно. Фортуна отвернулась от меня.
И я решился на дело. Говорить нельзя никому. Даже родителям и друзьям. Особенно родителям! Они посадят под домашний арест. Друзья могут сболтнуть лишнее, и страшный липкий позор покроет мою голову. Иду один. Теплый августовский вечер. 30-е число, как сейчас помню. Темнеет уже рано. В девять часов – хоть глаз выколи, особенно если пасмурно или дождь. Домой меня мама загоняла в десять вечера. У меня есть шестьдесят драгоценных минут на то, чтобы стать счастливым обладателем катафота. Черная куртка и штаны, вязанная шапочка на голову, и я не опознаваем в тишине смоленской ночи. Я – ассасин, я - ниндзя. Таких слов, я тогда не знал.
Огородами, по траве и бурьянам, я пробираюсь к месту стоянки грузовика дяди Толи Белоусова. Его ЗИЛ стоит на пригорке почти посреди деревни. Но я знаю, как подобраться к машине почти незаметно. Между сараем бабы Клавы и забором тетки Тамары есть проход шириной два метра. Проход заброшен и зарос бурьяном. Там никто не ходит. План проработан до мелочей. Но, как и всегда бывает, что-то идет не так.
Предательски лают соседские собаки. Они часто лают. Сколько себя помню, лают всегда. Собаки вообще больше ничего не делают. Это их работа. За это их держат на цепи и кормят. Разве кто-то подумает, что я лезу на нечестное дело по задворкам? Нет. Никогда. И в мыслях нет. Ни у кого. Слегка пригибаясь, легкими перебежками через открытые места, я продвигаюсь к цели.
Надо сказать, что деревенские люди спать укладываются рано. Мне так казалось тогда. В девять часов вечера улицы замирают. Только молодежь ходит-бродит до утра. Но каникулы закончились. Москвичи и городские ребята разъехались по квартирам. Я все рассчитал. Дело верное.
Я проскакиваю последние метры и ныряю под машину. Прижимаюсь к большому колесу. Щекой чувствую что-то теплое и мягкое. Глина? Издалека меня не видно. Я уверен. Отдышавшись, оглядевшись, стараюсь успокоиться. Только соседские псы надрываются. Как будто их кто-то режет. Ну, да ладно. И не такое бывает. Замер на минутку. Собаки немного утихли. Вперед!
Пригнувшись, огибаю колесо и в два приема перепрыгиваю за борт кузова. Удар ногами о металл. Слишком громко! Прижимаюсь к полу. Псы заливаются лаем с новой силой. Неужели они всегда так лают? Или сегодня особенный день? Я нащупываю плоскогубцы в кармане крутки. Приподнимаюсь, чтобы пристроиться к треугольнику на кабине машины…
- Привет, Сашок, - как гром среди ясного неба прозвучал тихий хрипловатый голос дяди Толи.
Я оборачиваюсь. В темноте, прислонившись к старому тополю, стоит дядя Толя и прикуривает папиросу «Беломорканал». Ветер подхватывает облачко дыма и несет в мою сторону. Бежать? Упасть на пол? Молчать? Ответить? В голове мелькают тысячи мыслей, а ноги приросли к полу. Я обездвижен от страха и от ожидания позора.
- Чего молчишь? – дядя Толя еще раз затягивается, - мы вроде сегодня не виделись. Али я позабыл?
- Я это… Ну…
Ужас! Провал! Что теперь скажут родители? А если в школе узнают? Исключат из пионеров? Про пионеров, я, конечно, не думал. Но мог бы.
- А я думаю, чего это Черныш надрывается? А у нас гости, оказывается.
- Я… хотел… просто…
От страха трясутся руки, ноги…
- На звезды посмотреть?
- Ага…
- Так сегодня пасмурно. Вчера надо было звезды считать.
- Я не подумал.
- Слезай-ка.
Дядя Толя подставляет мне сухие мозолистые руки. Подхватывает меня за плечи. И крепко держит за ворот куртки. Рыпаться и бежать бесполезно.
- Катафоты нужны?
- Да, - шмыгаю я носом.
- Воровать не хорошо.
- Да.
- Больше так не делай.
- Да.
- Давай с тобой договоримся, я ничего никому не скажу, а ты…
- Хорошо, - я с надеждой поднимаю голову, не веря своему счастью столь неожиданного окончания моей поимки.
- А ты обещай мне, когда вырастешь большой, то придешь ко мне и расскажешь, что никогда в жизни чужого не брал.
- Хорошо, - кивнул я, - а сейчас?
- Минутку еще послушай меня. Я знаю, что говорю. По молодости, было дело, я совершил ошибку. И попал в тюрьму. Глупый был. Это плохое место, поверь мне, Сашок. Будь умнее. Не совершай ошибок.
- Хорошо. Я постараюсь.
- А теперь иди. А то родители спохватятся. Взбучка будет.
- Спасибо, дядь Толя!
Бывший уголовник, а теперь водитель машины ЗИЛ разжал кисть, воротник опустился на место, и я сделал робкий шаг вперед. Потом второй, третий и бросился бежать что было сил домой. Я потерял плоскогубцы и шапку, но без пятнадцати минут десять я лежал на своем разложенном кресле-диване. Широко открытыми глазами я смотрел в потолок и повторял:
- Никогда, никогда, никогда.
Вором я не стал, да и не должен был. По мелочи, каюсь, тырил скрепки. Но не более того.
Прошли годы. Родители переехали в другую область, другую деревню. Иногда до меня долетали новости с моей родины. Как-то мне рассказали, что дядя Толя заболел и лежит парализованный. Я вспомнил свою историю про катафоты. Съездить и рассказать ему про свою жизнь, про важный жизненный урок, я не догадался. Я все забыл. А потом он умер. И теперь поздно…
Но это еще не окончание истории про катафоты. Их у меня не было, но катафоты были нужны, и я решил выменять на что-нибудь ненужное. У меня был складной нож. Обычный, ничего примечательного, с пластмассовой ручкой синего цвета. Всего одно лезвие и скоба для крепления. И друг у меня был. Ну, как друг? Приятель. Приезжал на лето к отцу из Москвы. Андрюха Козлов. Дядя Коля Козлов, отец Андрюхи, уехал покорять Москву давным-давно, работал на заводе в сталелитейном горячем цеху и в сорок лет уже вышел на пенсию. Бабка Козлова померла. Их дом стоял пару лет бесхозный. Потом дядя Коля приехал, залатал крышу, огород перекопал и остался жить на совсем. Жена дяди Коли, значит, жила с детьми в Москве. А он здесь на свежем воздухе. Возможно, и здоровье было не очень. Горячие цеха, они такие.
Это предыстория. Андрюхе понравился мой нож.
- Подари мне нож, Саня, - предложил дружбан.
- Не хочу.
- Ну, подари, - настаивал он.
- Дарить не буду, - отрезал я, - жалко. Давай меняться.
- Что хочешь?
- А что у тебя есть?
- Смотри, выбирай, что хочешь, - щедро предложил Андрюха.
Мне бы тогда уже почувствовать подвох. Жажда легкой наживы затмила глаза. И меня понесло.
- Давай треугольник, - загорелись у меня глаза.
Сделка была выгодная. Еще какая! Такой нож продавался в любом магазине. Цена – пятьдесят копеек, штука.
- Хорошо, - согласился Андрюха, немного помявшись для вида, - давай нож. Я сейчас вынесу тебе треугольник.
Я отдал Андрюхе нож. Мы подъехали на велосипедах к его дому. Он вошел в дом… И пропал. Я постоял пять минут… Десять… Пятнадцать… Затем начал стучать, кричать, звать Андрюху выйти и завершить обмен.
Но он не вышел. Минут через тридцать вышел дядя Коля. Я ему рассказал ситуацию с обменом. Странно, но дядя Коля совершенно не вошел в мое положение и стал защищать своего ребенка. А ведь, согласитесь, справедливость была очевидно на моей стороне. А ребенок Андрюша, между прочим, был постарше меня на пару лети и помощнее. Дядя Коля Козлов посмотрел на меня сверху вниз:
- И не стыдно тебе, Александр?
- Почему мне должно быть стыдно? – спросил я.
- А помнишь, я весной прошлого года отдал твоей матери камеру от велосипеда. Когда ей понадобилось?
- И что?
- А то, что Андрей не будет тебе отдавать катафотный треугольник. Он ему самому нужен.
- Но мы же договорились! – на глазах у меня выступили слезы обиды.
- Мне за тебя не удобно, Александр. Иди отсюда.
- Это не хорошо, - пропищал я, вскочил на велосипед и поехал прочь.
Встречный ветер размазывал мои слезы по щекам. Калитки, бурьяны и дома деревни пролетали мимо.  Я заехал за огороды, где никого не было. Сел на поваленную ветлу. Я долго думал и успокаивался после случившегося. Родителям я ничего не сказал. Про нож сказал, что потерял.
С Андрюхой мы вскорости помирились и носились по деревне вместе. Потом мы подросли. Андрюха пошел в армию. Через пару лет я поступил в институт. В родную деревню я уже не вернулся. С Андрюхой больше не виделся.
Не задалось как-то у меня катафотное счастье.


23.07.2021