Копысова

Всё было хорошо. Всё было просто замечательно. Даже где-то замурчательно. И вообще, а лучше быть может?

Она молода и красива. Она любит, её любят. И это один человек. И скоро свадьба. И она беременна. Но свадьба не поэтому. Об этом она узнала только вот, а свадьба уже через неделю.

А ещё лето. Тепло. Поздно. Звёзды. Фонари. «Дугою моста над рекой желтым светом висели в рядок огоньки». И другие огни. Ночи огни. И звуки. Особая атмосфера. Блюз души.

Она идёт пешком. Захотелось. Прямо вот ножками. На Левый берег. Километров восемь. В туфлях. И чо? А ничо. Счастье, когда ещё и беременное, и не на такие аривидерчи способно. Счастье оно такое. Глупенькое.

И пошла: походка свободная, от бедра. Мужчины улыбаются. Мужчины оглядываются. И получают от своих. А потому что не верти головой. Бельма сюда поверни, я сказала! Тебе меня мало?

Ну все, держи скандал!

И никто кроме тебя, мудака, тут в нём не виноват. Идёшь с бабой, а другую зенками своими бесстыжими провожаешь, раздеваешь, паскудник. Язык спрячь, кому говорят, весь асфальт уже похотью закапал!

А Копысова про эти разговоры не в курсе. Да даже еслип и знала. Копысовой не до них. Всегда. Чужого ей не нужно. Никогда. А сейчас — тем более. Хотя больше и некуда. Дальше уже Бог.

Девушка была вся в мечтах. В себе. В будущем. А в настоящем она шла по мосту. По ленинградскому. Нет, не так. По «Ленинградскому». Так. Шла и улыбалась. Ей было хорошо. Ей хотелось обнять весь мир.

И тут она встала. Намертво вростя ногами в железобетонную твердь по ними. Прямо посредине моста. На перилах стоял мужик. Стоял и смотрел вниз. А мимо бежали машины, а мимо летела жизнь, а мимо чуть не прошла и она, Копысова. Но не прошла. Увидела. И испугалась.

Не за себя. И даже не за него. А за гармонию. Гармонию сердца, любви, мира, вселенной. Потому что если он сейчас прыгнет, то гармонии не станет. Разобьётся, как бокал на свадьбе, чтобы «горько». А так нельзя. Это неправильно. Всё же хорошо. Всё прекрасно счастливо, радужно, а тут вот он.

— Стойте, мужчина! — закричала Копысова и бросилась к суицыднику, как на амбразуру. — Не надоооо!

С вытянутыми руками, с перекошенным ртом, с расширенными от ужаса глазами — вот что увидел мужик. Когда повернулся. На крик. И очнулся. Щщщёлк — и в голове включили свет. А он на перилах моста, а на него несётся очумелая баба, а он пьян и у него проблемы с координацией. Как до этого ещё не pizdонулся, загадка.

Руки пытались схватиться за воздух, мысли за реальность. Попытки были нервными, рваными, пунктирными. Мысли метались извилистыми, хаотичными траекториями латинского алфавита. То иксом, то игреком. И уже почти вышли на зет. Но — только почти, только почти

А—э—робика!

Зет пепекрутилась и застыла в позе нашей буквы «и». И всё накрылось этой буквой «и». Краткой. Метания сложились в буквы, буквы составили слово, слово обрело смысл. Коротко. Хлёстко. Ясно. Конкретно. Прощай, товарищ, мы не забудем тебя! Ты будешь жить, пока будут биться наши сердца! Ну, или память не накроет маразмом.

— Пиzdeц, — только успел сказать он, и рухнул в реку. Как раз в тот момент, когда ему за брючину ухватилась Копосова. Или не за брючину. А за ногу. И не ухватилась. А воткнулась. Ладошкой. В ногу.

И еслип даже ухватилась. Восемь десятков кило падающего тела, ей один х было не удержать. Но вот еслип ухватилась, а не воткнулась, то мог бы и не упасть. Вдруг этот её тык и стал, не причиной, конечно, но триггером, отправной точкой начала конца? Не факт, но... Остаётся только гадать. А история не знает сослагательного наклонения.

Говорила мама: не пей, сына! А ты не слушал. Пил. Много. Сколько раз в сознании пробки выбивало? Не сосчитать. Вот и лети теперь, орёл, клювом в реку. Набери в себя вечности полные лёгкие. И серые воды мутной реки станут тебе могилой.

А может где и вынесет на повороте, прибьёт к берегу. Будешь лежать раздутый, голый и неопознанный. В морге. Пока мама не найдёт. Пока мама не придёт. Пока мама не заберёт. Не похоронит. В гробу закрытом. Чтоп людей твоим видом не пугать. Каким только они тебя не видели, но таким - точно не стоит.

А Копысова родила в срок. Мальчика. Три сто. Три сто сорок, если точно. Поэтому и Пи. Дома его так звали. А по метрике Антон.

Представляете, это имя ещё не вычеркнули почему-то из списка человеческих имён. И некоторые люди им до сих пор других людей называют. Родных людей. Ужас. Как так? Вот на чё программируют? Этошь не только детей, но и внуков зацепит. Этот Антон, те - Антоновичи. Мрак.

Антон. Антон Антонович. От, от них Отчество и ушло. Почти сразу. Как назвало чадо в свою честь, покрестил двойным проклятием, так и собрал чемодан. Не поэтому, но сошлось. Поняло, что ошиблось, говорило, что это не любовь. Ушло и влюбилось в другую. И там Антоновича заделало. И Антоновну. И дальше пошло. Вниз по течению. Сеять себя в этом мире щедрой душой. Не сразу всё, потом, растянул на десятку.

А с Копысовой всё началось. Копысова была первой. Но Копысова даже не удивилась. Она была готова. К броску. Пантера, йопт.

Потому что она всё помнила. Что было. Тогда. На мосту. Потому что она ничего не забыла.Как в тех глазах зажёгся свет. Отчётливо так. И как она бежит, и как он падает. Словно вот. Как в замедленной съёмке.

Просто скорость была большая. Разогналась. Просто реакция не та. Пока увидела, пока подумала. Просто, видно, не судьба. Она всё понимает. Всё. Может всё и не так. Но она думает, что так.

Что не рвани она к нему со своими добрыми намерениями, то всё бы могло быть не так. Или, по крайней мере, не по её вине. А так, вот те, девочка, и карма бумерангом. С лёту. По лбу. На!

Да, она думала. Но было не так. От слова совсем. Не поэтому. А потому что Антон. Вот где правда, вот где факт! Не веришь, к гадалке сходи. Звёзды не врут. И чем больше отдашь денег, тем правда будет правдивей.

Честно-честно, правда-правда. Вот те крест.

Даже два. Один: лоб, пузо, два плеча. Другой за глазами. У жопы. Больше не крест, а буква Х. С которой, помнишь, всё и началось. Все через неё. Не первая, но главная. Если не в алфавите, то в подлунном этом нашем урбане точно.

Точно. Верно. Однозначно.

А нынче третья годовщина. Сына спит. Подруга разливает, хочет чокнуться. Копысова машет головой:

— Нет. Не чокаясь. Земля пухом. Прости, мужиг!

— Или вода, — говорит подруга.

— А она может? — задумывается Копысова.

— Что, может?

— Ну, пухом?

Подруга пожимает плечами. Водка течет по пищеводам. Лица кривятся, закуска жуётся, а жизнь — жизнь идёт дальше. У каждого своя могила, своя к ней дорога и свой под этим солнцем срок. Эх, заглянуть бы в судьбы календарик, где там тебе что в кружок обведено. Хоть одним глазком. Да ктоп дал. Жадные все. Скорее выткнут.

Бельма закатал, я сказала!
11:21
23/07-21