Мастер по безделушкам. 2

2
 Зачем ворошу прошлое, зачем вызываю из небытия тени минувшего? Не знаю. Может потому что значительней школы, важнее школы в моей жизни ничего не было, хоть хватало в ней всякого.


 Этот наивный идиот не собирался становиться учителем, тем более учителем труда. Лет в десять имел наглость заявить во всеуслышание, мол «физик», или «историк» — это учитель, но учитель труда?
Держите мысли при себе, не болтайте лишнего, помните - у судьбы длинные уши. Она непременно найдёт возможность ткнуть Вас носом в ваше же дерьмо!

 После армейки Длинный трудился слесарем в ОРСе. Магазины. Холодильники. Приятели. Разговоры: сколько вчера выпили, сколько завтра выпьют. Однажды пришёл домой и понял — он больше этого не хочет.
 Учёба показалась доступным средством, способным изменить жизнь.
 Почему школа? Может Длинный рассчитывал на отпуск, который будет всегда приходиться на лето, каникулы? Или, может, Бог услышал бабушкины молитвы, которая так хотела, чтобы он ходил всегда «в чистеньком»?

 Он не был злым, не любил ругаться, не умел заставлять. В детстве и юности к нему хорошо относились, должно быть любили, или, по крайней мере, терпели или были безразличны. Врагов у него не было.
 Длинный привык быть хорошим, ему нравилось быть хорошим. Наивно полагал, что неприятности проходят сами собой, а с детьми можно быть добреньким и снисходительным. Идиот. Жизнь жестоко разрушит его иллюзии!

 Делай нужные вещи! У директора толстая шея, красное лицо, нос ноздрями вперёд. Дети директору дали кличку Кабан.
 Длинному очкарику кличку ещё не дали. И не дадут. Имя смешнее. Зачем такому кличка?


 Как я могу игнорировать приказ директора?
 Послушно мастерю на уроках «нужные вещи» - швабры, совки, указки. Детям не нравится строгать скучные палки. Приходится заставлять. Заставлять трудно. Я не умею заставлять. Учусь. Ломаю себя, ломаю детей. Дети меня не любят. Я не люблю свою работу, я не люблю детей. Как они орут! На меня нападает истерический хохот, когда читаю затасканный газетный штамп: «подходим к школе, слышится весёлый детский смех». Весёлый, детский смех - скрип металла по стеклу, вопли голодных гиен, гнусавый хохот чаек  приятнее! Дети — исчадия ада!
 Директора я тоже не люблю. Живу в школьном интернате, в комнате, которая раньше была изолятором. Мой дом мастерская. Я провожу здесь весь день. В изолятор хожу ночевать.
 После уроков ухожу на лёд Байкала, испытываю неизъяснимое, физическое удовольствие оттого что вокруг никого нет — только небо, лёд, горы.
 Тусклое солнце катится за горизонт, делая снег фиолетовым. Я сижу на льду. Байкал подо мною живёт своей жизнью: булькает вода, лёд всё время движется, едва уловимо, но безостановочно, как всё что происходит в природе — зима сменяется летом, всходит и заходит солнце, взрослеют и стареют люди. Город в распадке накрыла тень от гор, вспыхнули фонари над железной дорогой. Электрический свет с трудом пробивается через грязную шапку смога.
 Вокруг меня ещё светло. Я смотрю на аметистовый снег, вслушиваюсь в едва слышное бормотание Байкала и жду выходного, чтобы надеть лыжи и убежать от грязного города, орущих детей, убогой комнаты в интернате.
 Я выберусь в горы. Будет сиять солнце, быстрое движение изгонит печали. Кедры станут махать мне вслед мохнатыми лапами.
 Вечером, когда закрою глаза, буду долго видеть синюю лыжню на белом снегу.