Жизнь и смерть Хэрриет Фрин. Глава XIII

   В соседний дом въехали новые люди. Хэрриет видела хорошенькую девушку, снующую туда-сюда. Она не стала знакомиться с ними; она не собиралась этого делать. Их кот перебрался через садовую стену и откусил стебли у ирисов. Когда он уселся на резеду, Хэрриет послала с Мэгги записку: «Мисс Фрин передает привет соседке и была бы рада, если бы она приструнила своего кота».

   Через пять минут появилась хорошенькая девушка с котом в руках.

   – Я принесла Мими, – сказала она. – Хочу, чтобы вы посмотрели, какой он милый.

   Мими, перс, оранжевый сверху и белоснежный снизу, вскарабкался ей на грудь и повис на плече,  распластавшись во всю длину и обмахивая ее огромным плюмажем хвоста. Она повернулась, чтобы показать невинность его янтарных глаз и розовую арку рта, поддерживающую розовый носик.

   – Я хочу, чтобы вы посмотрели на мою резеду, – сказала Хэрриет. Они стояли рядом у помятой круглой клумбы, где Мими устроил себе постель.

   Хорошенькая девушка попросила прощения: «Но, видите ли, мы НЕ МОЖЕМ его удержать. Не знаю, что и делать… Если только вы сами не заведете кота; тогда вы не будете возражать».

   – Но, – сказала Хэрриет, – я не люблю кошек.

   – О, почему?

   Хэрриет знала, почему. Кошка была компромиссом, подменой, уловкой. Ее гордость не позволяла ей опуститься до этого. Она боялась Мими, его очаровательной игры и мягкой белой шерстки на животе. Ребенок Мэгги. Поэтому она сказала: «Потому что они портят клумбы. И убивают птиц».

   Хорошенькая девушка зарылась подбородком в шею Мими. «Вы ведь НЕ БУДЕТЕ кидаться в него камнями?» – сказала она.

   – Нет, я не причиню ему ВРЕДА… Как, вы сказали, его зовут?

   – Мими.

   Хэрриет смягчилась. Она вспомнила: «Когда я была маленькой, у меня был кот по имени Мими. Белая ангора. Очень красивый. А ваше имя…»

   – Брэйлсфорд. Я Дороти.

   В следующий раз, когда Мими прыгнул на люпины и сломал их, Дороти снова пришла попросить прощения. И осталась на чай. Хэрриет открылась ей.

   «Моим отцом был Хилтон Фрин». Она заметила, что в  последние пятнадцать лет люди совершенно не проявляют интереса, когда она им об этом сообщает. Они только таращатся на нее, как будто она говорит что-то, не имеющее никакого смысла.

   Дороти сказала:

   – Как мило.

   – МИЛО?

   – Я имела в виду, что, наверно, было приятно иметь такого отца… Вы не возражаете, если я перед уходом зайду в ваш сад, чтобы поймать Мими?

   Внезапно Хэрриет стала испытывать острую тоску по Дороти.  Ее появления доставляли ей удовольствие, счастье. Она не собиралась устраивать приемов, но посылала Дороти записочки, приглашая на чай.

   Дороти отказывалась.

   Но каждый вечер перед сном заходила в сад, чтобы поймать Мими. Сквозь окно Хэрриет слышала ее призывы: «Мими! Мими!». Она видела, как та, одетая в белое платье, бродит вокруг, выжидает, готовая к прыжку, если Мими выскочит из кустов. Она думала: «Она входит в мой сад, как в свой собственный. Но не хочет со мной дружить. Она молодая, а я старая».

   Хэрриет распорядилась натянуть вдоль стены кусок проволочной сетки, чтобы Мими не мог пролезть.

   «Вот и все», – сказала она. Она не могла думать об этой  девушке без укола грусти и обиды.


   Пятьдесят пять. Шестьдесят.

   На шестьдесят втором году Хэрриет впервые серьезно заболела.

   Это было так похоже на Сару Бармби. Сара подхватила грипп, приняла его за обычную простуду и заразила   Хэрриет, которая приняла его за обычную простуду и получила плеврит.

   Когда боль утихла, она стала наслаждаться своей болезнью, покоем и отдыхом, лежа в кровати, протягивая Мэгги худые руки, чтобы та их помыла; закрывая глаза в блаженстве, пока Мэгги расчесывала, приглаживала и заплетала ее тонкие седые волосы. Ей нравилось есть одну и ту же еду в одно и то же время. Она поднимала глаза, слабо улыбаясь, когда Мэгги приходила перед сном с маленьким подносом. «Что ты НА ЭТОТ РАЗ принесла мне, Мэгги?»

   – Бенджерз фуд*, мэм.
____
*успокоительное средство, которое растворяют в молоке – прим. переводчика
____

   Ей хотелось, чтобы перед сном всегда был «Бенджерз фуд». Она жила привычками, пунктуальным исполнением своих ожиданий. Ей нравились визиты доктора в двенадцать часов, его задумчивая сосредоточенность на ее болезни, его разговоры с Мэгги, важность и чуть ли не сакральность, которую он придавал малейшим подробностям ее жизни.

   Больше всего она любила комфорт и защиту, которые давала ей Мэгги, вид широкого ласкового лица Мэгги, склонившегося над ней, ощущение сильных рук Мэгги, когда они поддерживали ее, нависавшего над ней крепкого, большого тела в чистом белом переднике и чепце. Ее глаза останавливались на нем с любовью; Мэгги стала ее убежищем, как когда-то им была мать.

   Однажды она спросила: «Почему ты пришла ко мне, Мэгги? Разве ты не могла найти места получше?»

   – Меня многие звали. Но я пришла к вам, мэм, потому что вам я вроде как нужна больше всех. Очень уж я люблю заботиться о людях. О старых леди и о детях. И о джентльменах, когда они занемогут, – ответила Мэгги.

   – Ты хорошая девочка, Мэгги.

   Она забыла. Образ ребенка Мэгги был мертв, спрятан, похоронен глубоко в ее сознании. Она закрыла глаза. Ее голова была откинута назад, неподвижная, словно в экстазе, пока мелькающие пальцы Мэгги плели тонкие пряди волос.

   После покоя болезни она вступила в мучительный и долгий период восстановления. Когда впервые Мэгги оставила ее одеваться самостоятельно, она заплакала. Она не хотела выздоравливать. Она не видела в выздоровлении ничего, кроме окончания времени привилегий и значительности ее персоны, кроме обязанности вернуться к задаче, от которой она устала, тяжелой и устрашающей.

   К лету она встала на ноги и потихоньку начала ходить.


Глава XIV

   Она сознавала свою вялую, безвольную зависимость от Мэгги. Сначала ее погибающее «я» отстаивало себя, прикрываясь еще большей сдержанностью и высокомерием. Это защищало ее от внутреннего осуждения.