Ревизор

   Коняга была неустановленной масти. Её или его половые признаки терялись в заболтанной шерсти, а понуро опущенная голова с плитками засохшей грязи была столь жалкой, что долго рассматривать животное никто не решался. Оно и понятно, дорог было мало, в смысле хороших, в основном грунтовки с вечными лужами в выбоинах. Однако при всей неказистости у неё, него была отличная привычка. Животина всякий день тянула телегу с пьяным вдрызг к вечеру извозчиком прямиком в ОРСовскую конюшню. В столовых старичку за доставку выставляли немного водки, немного, но в каждой столовой, так что к концу дня дядю Сережу, как его звали, мягкосердечные девчата усаживали на козлы, а в тяжелом случае просто переваливали через борт в телегу, и тихонько погоняли животину – «ну, давай, домой». Возница был под стать коняге, неопределённого возраста старичок.  Этот тандем перевозил овощи, ящики и коробки от баз ОРСа до многочисленных рабочих столовых. Старичка в столовых привечали добрые столовские девчата. Надо сказать, что эта история разворачивалась во время, когда весь советский народ жил в предвкушении скорого коммунизма. На всех заводских, фабричных, шахтных  проходных в небольших буфетах перед нарядом никому не возбранялось пригубить 150 грамм водки. Столько же можно было получить перед обедом в заводской столовой, ну, а уж 150 на посошок после работы тем более. И водка была качественная, вкусная и совсем не ядовитая. Это потом изобрели способ гнать горькую химическим путем, от неё нутро пыталось выскочить наружу, а по утрам болела голова. А тогда, в период расцвета социализма, достаточно было занюхать стаканчик рукавом рабочего бушлата, телогрейки, и вот оно, преимущество социализма на лицо! Тогда и водителям выпить перед рейсом не возбранялось. А, что? Работа тяжелая, заправок, СТО не было вовсе. Махнет водитель 150, загрузит в кузов бочку с бензином, канистру с маслом, мешок запчастей и вперед, к победе коммунизма. На выезде из города стоял один единственный  милиционер отдела регулирования уличного движения, ОРУДа, предшественника ГАИ, останавливал для порядка машину, «ну, что, сынок, много выпил?» И сознательные водители, принявшие внутрь 150, не больше, получали напутствие – «ну, давай, сынок, аккуратней там».
      В рабочей столовой коксохимического завода был заведующий производством, но реальная власть принадлежала бухгалтеру куста столовых, которая имела непререкаемый авторитет. В торговлю Антонина Александровна вошла еще подростком,  в войну, при немцах, когда ей удалось устроиться в магазин для русских продавать хлеб. Домой она таскала то и дело буханки в складках одежды. На слова матери, мол, «что ж ты делаешь? Поймают - повесят!», она неизменно отвечала, «сначала пусть поймают!» Через пару месяцев Тонька устроила в магазин продавать крупу свою племянницу, но та умудрилась проработать до обеда и вылететь с треском на улицу. Нет, не потому, что что-то там украла, а даже наоборот. На свой полудетский взгляд она решила, что магнит, прилепленный к чаше весов, не входит в комплект и наивно его убрала, чем нанесла финансовый ущерб завмагу. Что тут скажешь, племянница была из персонажей «ни украсть, ни посторожить».
   Мало-помалу Тонька освоила всю торгашескую мудрость, вроде «не ешь один, подавишься», «не хватай ртом и ж..ой, засыплешься», «на одной сделке не разбогатеешь». Она научилась не только болтать на немецком и фене, но и говорить глазами и руками, а также понимать человеческую натуру героев и дезертиров, эвакуированных и оккупированных, русских киргизов и киргизских евреев. Последовательно отказываясь от заманчивых предложений карьерного роста, Антонина Александровна воссела на престол бухгалтера куста столовых и никаким танком сдвинуть её вверх или вниз не представлялось возможным. С десяток лет её преследовал начальник отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности, мол, переходи к нам на работу, ты же видишь документы насквозь, как рентген, но со временем возраст стал эти пытки нивелировать в ноль. Тогда предложение мутировало, дескать, посмотри документы одним глазком, только посмотри и скажи, есть там что, или нет. Антонина Александровна только посмеивалась.
- Ну как вы себе представляете? Мне же с этими людьми еще работать вместе.
   Еще несколько лет и любые предложения иссякли. Привычный рабочий ритм иногда прерывался календарными или внезапными проверками так называемых летучих ревизоров, но неизменный порядок в документах не оставлял никаких шансов ни посетителям из народного контроля, ни заезжим ревизорам, никому.
   С годами народная мудрость расставила всех по иерархической лестнице, каждый сверчок занял свое природное место и начался застой. На освободившиеся шестки усаживали близких родственников, и система засахаривалась, теряя необходимую гибкость и обретая гибельную сытость. Иногда в агонии система рвалась наводить порядок, но привычка к хорошей жизни перевешивала моральные принципы. Так, в 63-м замели заведующего Пассажем, директора магазина «Химик», заведующего овощной базы, завмага «Маяка». Всем дали «вышку» с конфискацией. Правда, Сидор Ковпак, исполняющий обязанности заместителя Председателя Верховного Совета Украины, заменил расстрел на 25 лет лагерей. Но пока суд, да дело, в городе стало плохо с продуктами, ни в магазинах, ни на рынке ничего было не найти. Роптавшим рабочим, поясняли истину о тяжелом международном положении и прочих перманентных неприятностях, но эти мысли усваивались неплохо на сытый желудок, а пока…
    И потому конячка возила продукты, возница не просыхал от запоев, столовские заботились о лишнем весе членов семьи, рабочие ели, бухгалтерия считала, милиция охраняла, а ревизор получал фиолетовые 25 рублей, обед в красном зале и в особо тяжелых случаях повариху.
   Места уехавших в Сиблаг-1 торгашей заняли замы и снова пошло всё по наезженным рельсам.
   В магазине «Маяк» по прежнему стоило молча дать продавцу десятку, и та выносила глухо закрытый кулек с замечательными конфетами Тростянецкой кондитерской фабрики. В «Химике» так же молча можно было купить копченую колбасу. Там, где коллективы усилили партийцами, сначала исчез дефицит, то есть исчезло не понятие, а сами продукты, считающиеся дефицитом.
     Усилили партактивом с предприятий и ревизоров отдела рабочего снабжения. И тут на некоторых участках снабжения, как говорится, началось.
    В десятом часу в бухгалтерию куста столовых вошел молодцеватый интеллигентного вида человек в твидовом костюме, широком по тогдашней моде галстуке и фетровой шляпе. Такого красавчика в рабочем поселке еще не бывало. Любопытные взгляды сопровождали его от трамвайной остановки до самой столовой. Всякие разговоры на время прекращались, равно как и драки местной богемы и даже семейные скандалы. С видом тореадора, готового сразиться со свирепым животным, он вошел в бухгалтерию и решительно протянул ревизорское удостоверение, которое, признаться,  никакого  действа не возымело. Бухгалтера по прежнему сосредоточенно клацали счетами, приводя в соответствие сальдо с бульдо, как шутила Антонина Александровна. Потоптавшись в ожидании внимания к своей персоне, он, наконец, объявил о начале проверки. Реакции никакой не последовало. Тот же стук костяшек счет и шелест накладных был ответом на его воинственное начало. Лицо его начинало хмуриться, выдавая мысль, жужжащую в голове – ах, так!? Ну, погодите у меня!
    Антонина Александровна пригласила ревизора присесть поближе и, глядя в глаза, неторопливо пояснила правила - 25 рублей, обед в красном зале и так далее.
    Возмущенный ревизор побагровел и шипя выпалил, что он, дескать, коммунист, а посему взяток не берет!
   Ну-ну, сказала Антонина Александровна,  бумаги у нас в порядке, обыщитесь, а только ничего не найдете, но если охота порыться в бумагах и вымазаться чернилами, воля ваша.
   Закусив удила, ревизор принялся листать скоросшиватели с накладными, счетами, заявлениями, приказами и прочими бухгалтерскими документами учета. Бухгалтерия, как ни в чем не бывало, жила привычной жизнью.
   Спустя пару часов цвет лица ревизора пришел в норму, движения стали плавными, а глаза несколько потускнели. Ближе к обеду он и вовсе конфузливо огляделся, поскольку желудок стал издавать громкое урчание. Потерпев еще несколько времени, он осторожно осведомился, нельзя ли перекусить, на что Антонина Александровна ответила, что, пожалуй, хорошо бы, но теперь перерыв и в столовой полно рабочих в засаленных спецовках, как бы костюмчик не испортили.
-  А вы говорили, есть какой-то зал.
-  А там ремонт начался - ответствовала бухгалтер куста столовых под ехидные взгляды окружающих.
   К ревизору вернулось почти утреннее рвение, в результате чего скоросшиватели переместились снова на прежнее место. Счеты стучали костяшками, бумаги издавали шелест, мухи жужжали, описывая круги вокруг лампы. Все работали.
   Прерывая рабочий ритм, Антонина Александровна вышла в туалет, а возвращаясь, была перехвачена столовской девкой, предупредившей, что ревизор сунул какую-то бумажку из папки себе в карман.
- Ах ты, коммунист задрипанный! Так вот, значит, как ты меня достать собрался! Сбегай к Семеновичу, участковому, попроси придти к концу перерыва. И шумни, чтобы Толька Косой пришел, дело есть по его части. Давай, беги.
    В бухгалтерии ничто не выдавало полученную новость. Счеты стучали, бумаги шелестели, мухи жужжали.
 - Так, можно и нам пойти поесть. Народ уже на работу пошел, столовая свободна. Вы, как, с нами?
- Да, да – ревизор обрадовано вскочил, - война – войной, а обед по расписанию.
   В опустевшей столовой были только поварихи, бухгалтера и Толька Косой. За стеклянной уличной дверью участковый Семенович распекал какого-то работягу, тот, виновато склонив голову, часто кивал в знак полного согласия.
   Ручеек подносов тихо плыл к кассе, наполняясь борщами и компотами. У всех было восхитительное настроение, предшествующее обеду. Толька Косой вклинился было за пирожком, но бдительные граждане стали стыдить его, чего, мол, трешься, выпачкаешь враз одежду.
 Тот учтиво раскланялся, дескать прощения просим, и отошел за свой столик.
   Как вдруг, после очередного клиента, кассир заявила, что у неё буквально только что пропала пачка лотерейных билетов. Может, пошутил кто? Отдайте, мол, мне же за них платить. Зашумели несколько запоздавших с перерыва рабочих, безобразие, мол, разобраться надо, отродясь такого небывало.
   Столовую закрыли на ключ, предварительно впустив участкового. Стали выяснять, кто в тот момент у кассы отирался. Трех, четырех человек отделили и настойчиво попросили вернуть билеты. Все выворачивали сумочки, карманы, предъявляли пустые руки.
- А этот еще рядом был! - сказал кто-то из столовских, указывая на ревизора.
- Вы что, граждане, да я ревизор! Я коммунист, в конце концов!
- Тут мы все на равных! Если меня обыскивают, пускай и его!
    Возмущенный ревизор мотал головой и решительно не соглашался на обыск. Пара крепких дядек поджала его со сторон, а участковый увещевал, мол, не брали, так не брали, покажите, что в карманах и конец. Ревизор возмущался, но рабочие и милиция настаивала, и ему ничего не оставалось делать, как показать свои карманы, в которых, как он был уверен, ничего лотерейного не было. Тут на свет извлекли пачку лотерейных билетов и ту самую бухгалтерскую бумагу строгой отчетности.
   Сказать, что это было полное фиаско, значит ничего не сказать. Ревизор отбрёхивался, как мог, его стыдили со всех сторон, а Антонина Александровна и другие бухгалтера требовали немедленного ареста и скорого суда. Толька Косой заикнулся о внесудебной расправе, но участковый одернул его, и тот пошел доедать свой пирожок. Отовсюду слышался гам и галдёжь, требования справедливости и укоризны типа «а еще  шляпу надел»!
   Кое-как успокоились и разошлись по местам. Присмиревший ревизор сидел посреди бухгалтерии, как нашкодивший школьник, понуро опустив голову, давая всем своим видом понять, что был неправ с самого утра, и зачем только согласился на эту работу. Антонина Александровна мягко выговаривала ему, дескать, сопляк, ты еще под стол пешком ходил, а я уже хлебом торговала. Зачем накладную украл? Это тебе не хухры мухры! Меня же посадить могли!
    Вволю натешившись, была подана мысль, что пора бы уже мировую выпить и всё забыть. Мысль эта пришлась по душе всем обитателям бухгалтерии и особенно ревизору. Казалось, всё самое плохое позади.
   В красном зале, в котором ничего красного не было, был собран стол на скорую руку. После третьей кто-то затянул не громкую песню, после пятой компания разбилась на группы, после десятой было ясно, что ревизор еще и пить не умеет. Солнце клонилось к закату и такой нервный день был готов уже потухнуть, как вспомнили о дяде Сереже, конюхе, который заехал на огонёк.
- Дядь Сережа, сядь с нами, поешь, не стесняйся. Давай, наливай, налейте ему, человек целый день на ногах, ишачит, как проклятый. Пей, дядя Сережа, ешь, закусывай.
- А давайте на бричке домой поедем? С ветерком! Как, дядь Сережа? Отвезешь домой?
- Да какое «домой», он уже лыка не вяжет, спать оставим здесь, лошадь сама доедет, пустая.
- Зачем пустая? Пусть ревизора отвезет в ОРС!
- А пусть везет! Сажай его, девки, он уже не соображает ничего!
  Во всеобщем подъеме ревизора, варнякающего нечто неразборчивое, водрузили на телегу. От картонного ящика оторвали крышку, продели кусок бечевы и написали: «Я коммунист- вор».
   Коняга поняла, что пора в дорогу и на автопилоте тронулась в путь. 
- Может ну его, не стоит, его же с работы попрут . Вот без трафарета этого я за, а так жалко.
- А срок получить не жалко, ёк макарёк? Ишь, жалостливая нашлась.
   Они ещё много рассуждали о справедливости, ответственности, искусстве Тольки Косого и плавно перешли на рабочие моменты, а если сделать так, а если иначе. Потом клялись в вечной дружбе, соглашались, что лучшей работы не сыскать во всем мире и договаривались прийти друг другу в гости.
   Где-то вдали в вечерней тишине поскрипывали колеса телеги и копыта мерно стучали о камни мостовой, как костяшки счет.