голос

Поздний вечер. Неровные ряды домов, словно расшатанные зубы, смыкаются в зловещий оскал. Сквозь снегопад, словно белый шум в неисправном телевизоре, я вижу лицо мамы. Я вижу её теплые карие глаза за стеклами очков, которые смотрят прямо на меня. Узнала ли? Спустя столько лет. Узнала ли она своего сына? Её губы шевелятся, но я не слышу слов. Не слышу её голоса.

Казалось бы, я помню столько лишнего и ненужного, но совершенно не помню её голоса. Не знаю, кто и почему запретил мне его слышать, но сколько себя помню, я постоянно пытаюсь его вспомнить. Кажется, что жизнь раскололась на две части. Первая часть сгинула безвозвратно, утащив в небытие и мою маму, оставив мне лишь последний телефонный разговор в летнем лагере под дождем и еще пару небрежных набросков каких-то моментов. Казалось бы, именно голос я должен был запомнить, но сколько бы я ни прокручивал тот разговор в своей памяти, мамины слова звучат не её, чужим голосом, голосом моих мыслей. Да и разговора я уже почти и не помню, хотя я старался бережно хранить его в памяти. Помню лишь летний лагерь на берегу реки Лебедь, в родном Алтае. Дождь стучал по крыше корпуса, мы с Пашкой и Русланом что-то бурно обсуждали, усевшись на свои кровати. Мне позвонила мама, и я выбежал босиком на улицу и, став под крышу, начал с ней разговаривать. Я жаловался на потерю кольца, которое она мне подарила, а мама меня успокаивала:"Приедешь - новое купим, не переживай", вот и всё. Не помню даже, сказал ли, что люблю её. Это вот страшнее всего. Кто же знал, что это был наш последний разговор? Мы всегда надеемся на то, что времени предостаточно, для слов уж точно, мы всегда можем успеть признаться в любви, помириться, поговорить. Вот и я так думал. А теперь что? Я знаю несколько языков, и мне так многого хочется сказать, но уже поздно. Слишком поздно. Какой толк от всех тех языков, что ты знаешь, если ни на одном из них не сказал вовремя то, что следовало бы?

Снегопад начинает усиливаться и застилать своим неправдоподобным шелестом, нет, даже каким-то звериным воем всё окружающее пространство. Мама! Я не слышу! Я совсем не слышу тебя! С каждой секундой её видно всё хуже и хуже. Я пытаюсь бежать к ней навстречу, но от чего-то мои ноги тяжелеют, подкашиваются, и я падаю на белый снег, смотрю на свои руки, но вижу ярко-алую кровь. Оглядываюсь вокруг и понимаю, что она не моя. Снег вокруг очень быстро краснеет, будто на белоснежную скатерть в одно мгновение неуклюже разлили целую бутылку вина. Пару секунд спустя, словно сквозь огромную губку, кровь начинает просачиваться через снег и течь прямо по нему, поднимаясь всё выше и выше, доставая сначала по щиколотки, а через минуту уже подбираясь к поясу. Я озираюсь по сторонам в поисках её силуэта. Потоки крови сносят всё на своём пути. Небо меркнет, и истошный вопль пронзает воздух. Вопль настолько громкий, что приходится закрыть уши. Мама! Поток крови теперь захлестывает и меня, унося с собой вниз по улице, я беспомощно бултыхаюсь в нём, не в силах за что-либо зацепиться. Чувствую резкий удар в затылок. И невыносимую боль. В глазах темнеет.

Яркие солнечные лучи стекают по окну на мои худые коленки, мы едем в стареньком бордовом шевроле авео в сторону реки Лебедь, мама забрала меня из спортивного летнего лагеря. Жарко, я открываю полностью окно, но мама ругается, что меня может продуть, и мне приходится закрыть его до середины. Ветерок на скорости бьется об мои волосы, укладывая их в небольшой хохолок. Свежо так и хорошо. Папа не поехал, потому что он на работе и вообще занимается ремонтом по вечерам. А мой летний лагерь находится слишком далеко, чтобы вот так запросто до него можно было бы доехать. На реке много людей, но мы нашли себе хорошее место, расстелили плед и идем купаться.

На обратном пути незнакомый мужчина спрашивает у нас про воду в реке:
-Как вода: теплая или холодная?
И я охотно отвечаю:
-Да нормальная.
От чего мужчина сразу же начинает смеяться:"Эт правильно! Главное, что купаться можно, а остальное неважно".

Мы уселись мокрые на нагретый солнцем плед, я начал рассказывать маме про девочку Машу из лагеря. Мама посмеивается, но всякий раз, как она это делает, звук будто кто-то выключает. Я не слышу ни её смеха, ни её голоса.

Лишь эти теплые карие глаза под стеклами очков, которые позже, годы спустя, в минуты особого одиночества я надеваю и пытаюсь через них посмотреть на мир, посмотреть её глазами. Но вижу лишь размытую квартиру и заплаканного худенького мальчика в зеркале, и приходится напрягать глаза, которые так быстро устают, а вслед за ними начинает болеть голова. Я бережно складываю очки в маленькую коробочку, в которой из ее вещей всего-то лишь её обручальное кольцо, очки и крестик.

А тот ясный день так и замолкает на полуслове. Словно зажеванная пленка в неисправном видеомагнитофоне, которую я старательно распутываю и включаю заново. Заново. Вновь и вновь. Вот уже почти 10 лет.

Когда меня спрашивают, верю ли я в Бога. Я отвечаю, что не верю. Я вру. Я бессовестно вру. Ведь никто не в силах проверить мои слова. И никто не знает, что 10 лет назад мальчик, оставшийся среди людей, кричащих и ненавидящих друг друга, напивающихся и дерущихся, чувствовал себя настолько одиноким, что по ночам он сидел один посреди своей комнаты и говорил в пустоту, веря, что мама его услышит. А потом плакал и ругал Бога за его равнодушие, за несправедливость. И возненавидел он его. И стал называть себя атеистом. Но как можно действительно считать, что кого-то не существует и при этом его ненавидеть?

Поток красной бесформенной жидкости выплевывает меня из себя. И я оказываюсь в совсем другом месте. В совсем другом городе. Затылок ноет. Весь мокрый я поднимаюсь на ноги. Стоит глубокая беззвездная ночь. Темно. Лишь один фонарь время от времени загорается на долю секунды и снова затухает. Тишина, только где-то вдали лают собаки. Я стою перед небольшим в длину и высоту двухэтажным кирпичным домом, на котором висит потрескавшееся вывеска "Аптека". В груди щемит. Я слишком хорошо знаю это место. Внешняя железная дверь приоткрыта. Внутри внезапно загорается яркий белый свет ртутных ламп. Через стекла во внутренней деревянной двери входа я вижу белые стеллажи с лекарствами и пустую кассу. Я хочу войти внутрь, но ноги не слушаются. Направляя всю силу воли в сторону двери, мне удается заставить себя шагнуть вперед, потом еще и еще. Дрожащими руками я берусь за ручку двери и толкаю дверь. Вслед за мной протискивается ребенок с рюкзаком лет 10 в школьной форме и прячется в проеме между стеллажами. Его, конечно же, слегка видно, но мальчика это не слишком сильно заботит. Мгновение спустя выходит она. Короткие каштановые волосы, белый халат и все те же очки. "Мама!"- кричу я ей и бросаюсь к кассе, но она не замечает меня и что-то говорит, и голос в моей голове вторит её беззвучным для меня словам:"Никого не вижу, никого не слышу, показалось что ли?", мальчик не выдерживает и начинает смеяться. "Артёмка! Надо же, а я тебя и не заметила", - говорит голос из пучины моего сознания. Мальчик выпрыгивает из своего импровизированного убежища и достает грамоты из своего рюкзака. Мама улыбается, рассматривая их. "Какой же у меня умный мальчик, вот, сходи до магазина, купи себе что-нибудь". Мальчик хватает 50 рублей и выбегает на улицу, тут же скрываясь в непросветной тьме улицы.

Мама еще какое-то время рассматривает грамоты, а потом убирает их под прилавок. Идёт вдоль стеллажей, проверяя по пути медикаменты. Совершенно не замечая меня. Звенит колокольчик над входом. Вернулся мальчик с шоколадкой в руках. Она открывает ему дверцу, и он проходит за стеллажи, мама обнимает его за плечи, целуя в макушку, и они вместе медленно уходят в другую комнату. Я, не в силах произнести ни слова, просто стою и наблюдаю, как она медленно исчезает из моего поля зрения. Снова.

Свет начинает моргать, издавая характерный хлопающий звук, а пространство в это же время начинает кружиться вокруг меня, в ушах нарастает странное шипение, перерастающее в непостижимый оглушающий писк. И через пару секунд свет полностью выключается. Мои ноги подкашиваются, и я падаю в черноту, заполнившую всё вокруг, и теперь пробирающуюся внутрь моего сознания. Она обволакивает моё сердце, которое в свою очередь сначала стучит очень сильно и быстро, но с каждой секундой замедляется, становится тише, пока совсем не останавливается.

Я открываю глаза и вижу до боли знакомую люстру. Неужели сон? Моя комната в доме бабушки. Синие шторы. Шкаф с книгами. Компьютерный стол. Я сажусь и щупаю затылок. Но не ощущаю никакой раны. Приснится же.. Медленно встаю и иду к выключателю, чтобы включить свет. Не включается. Глаза какие-то замыленные, сонные. Я тру их, но безуспешно. Комната будто давит. Между огромным стеклянным сервантом и красным диваном в темноте зала, в который выходит моя комната, я вижу черный силуэт. Который понемногу движется в мою сторону. Мной овладевает страх, сковывает грудь, что даже не продохнуть, и я пячусь назад к кровати, веки тяжелеют, закрываются, я с силой открываю их вновь, будто быстро моргая, и движения этого странного силуэта словно разбиваются на кадры из страшного фильма, с каждым разом нечто подбирается ко мне всё ближе и ближе. Я слышу непонятно кому принадлежащий тихий голос, который, кажется, доносится откуда издалека и раздается эхом в моей голове:

Артём... Артём... Пойдем, поможешь мне? Артём, мне нужна твоя помощь, Артём...

Я чувствую, как что-то тянет мои руки в глубину этого кошмара, вытягивает из меня душу и рвет её на куски, а у меня нет сил этому сопротивляться.

Артём...Артём...АРТЁЁЁЁМ!

Кто-то хватает меня за плечо. И я резко переношусь в совершенно другое место. Я стою посреди чуть прикрытых снегом железных путей, и прямо на меня едет трамвай, машинист которого настойчиво машет рукой. Я не сразу понимаю, что происходит, но успеваю соскочить в сторону человека, который схватил меня за плечо.

"Артём, ты что?! Что с тобой?" - испуганно спрашивает меня кудрявая девушка в фиолетовой куртке.

"Ты же вот только шел рядом, а уже через секунду оказался перед трамваем. Ты что?! Не пугай меня так!"

Я вслушиваюсь в её слова, и на мгновение мне кажется, что её голос напоминает мне голос кого-то из далекого прошлого.

Но я совершенно не помню,

чей это голос.