Вовочка и Роза

Говорят, что давнее прошлое с годами вспоминается все более отчетливо, заслоняя собой то, что происходило совсем недавно. Возможно, у кого-то так оно и бывает. Но у меня память работает иначе. Простые, незначительные события порой выплывают из нее и оживляются неожиданным и странным чувством – теплым, покойным, как будто окрашенным золотистым светом летнего закатного солнца…

Его звали Владимиром. Он жил двумя этажами ниже с матерью Розой Ивановной. Но мы  частенько встречались с ним у дверей лифта на первом этаже.

- Привет, Генрих, – всякий раз говорил он. – Ну как там дела на Марсе?

- Отлично, Вольдемар, осваиваем, – подыгрывал я ему.

Еще пара таких же ничего не значащих реплик, и двери лифта открывались, он выходил на седьмом этаже. Уже возле своей двери он, оборачиваясь, сжимал кулак у плеча:

- Но пасаран, Генрих!

- Но пасаран, Вольдемар, но пасаран, – кивал я в ответ и нажимал кнопку девятого этажа. Лифт был старый, дребезжащий, черные пластмассовые кнопки были сожжены чьей-то варварской рукой.

Он закончил высшую мореходку, потом какое-то время ходил в море – но недолго. Из своих рейсов он привозил не барахло, как многие моряки в Калининграде, а пластинки. Они были его единственной и тогда еще основной страстью. Как он ими гордился! И надо признать, музыка была приличная, как, впрочем, вся музыкальная культура в те годы. Помнится, у него я впервые услышал Вангелиса - «Друзья мистера Кейро». А какими пластинками еще он хвастался тогда, я уже и не помню. Время все-таки берет свое…

В эти годы он был со всеми по-хорошему улыбчив, приветлив. Наверное, именно потому все пожилые женщины подъезда тепло называли его Вовочкой: «Вон Вовочка пошел».

А потом мы виделись чаще. Но сам Вовочка изменился. Он стал необычно для него напряженным, угрюмым. При встрече возле дверей лифта коротко, сухо здоровался и стоял молча, опустив голову и погрузившись в себя. О музыке или пластинках не заговаривал. Я тогда еще не понимал, что происходит, - да вообще об этом не задумывался. Но от тех же пожилых женщин подъезда пришла сплетня: Вовочку уволили с работы. Как будто бы за то, что лишнего выпивал, в таком виде появлялся на судне, какие-то там штурманские дела завалил… Короче, морская карьера Вовочки закончилась. И началась другая жизнь, в которой обозначился новый для Вовочки интерес, новая и совсем не безобидная страсть.

Вовочку все чаще стали видеть идущего домой в подпитии – иногда просто заметном, но чаще изрядном. Тогда он особенно старался держать голову и плечи прямо, но это ему удавалось плохо; ноги его не слушались, двигались вкривь и вкось; его невидящие глаза стекленели, он никого вокруг не узнавал. В ожидании лифта он то оседал безвольно, как-то сползая вдоль самого себя, то спохватывался и выпрямлялся, стараясь увереннее встать на ноги. Но при всем этом он не пакостничал, дома вел себя тихо – об этом тоже сообщали пожилые женщины подъезда. Вовочка для соседей по-прежнему оставался Вовочкой.

Шло время. Работать Вовочка так и не устроился, хотя постоянно куда-то ходил по утрам. При этом внешне он даже изменился к лучшему: всегда был выбрит, от его  рубашек пахло свежестью, брюки были хорошо отглажены. Все понимали, что это Роза Ивановна ухаживает за ним. К Вовочке вернулась его прежняя приветливость. Казалось, он, наконец, вернул себе настоящую радость и полноту жизни. Вот тогда-то и стал он здороваться задорно: 

- Генрих, привет! Ну как дела на Марсе?

Иногда в лифте Вовочка сразу нажимал кнопку моего девятого этажа – «Я тебя провожу». Я выходил, кабина лифта быстро опускалась до седьмого, и я слышал, как он гремел ключами, открывая дверь своей квартиры. «Все-таки домой пошел…»
Пил Вовочка в ту пору регулярно – это знали все в доме. Но не то чтобы больше или меньше, а по-другому.

Как-то утром, направляясь в университет на занятия к третьей паре, я вышел из подъезда и столкнулся с Вовочкой, который уже возвращался домой откуда-то. Был конец мая, светило радостное солнце, возле подъезда пышно цвел боярышник – по его цветению жильцы дома узнавали окончательный приход весны. Я до сих пор помню его оглушительный сладкий запах…

- Привет, Генрих! – искренне обрадовался Вовочка. – Ну как там дела на Марсе?

- Порядок, Вольдемар. Скоро летим.

- Ты куда? На работу? Давай я тебя до трамвая провожу…

В руках у Вовочки была кустарного пошива мягкая сумка из коричневой болоньи. Многозначительно, торжественно глядя на меня, он запустил в ее глубины руку и достал пластиковую поллитровую бутылочку из-под минералки с какой-то жидкостью. Бутылочка была неполная, а жидкость была прозрачная и ярко искрилась на солнце. Четким движением отвинтив пробку, Вовочка спросил коротко:

- Будешь?

Я отказался, а он привычно поднес бутылочку к губам, отхлебнул из нее, чуть подержал во рту, погонял языком и с наслаждением проглотил. И в глазах его отразилось удовольствие… Нет, даже какое-то глубокое, заветное счастье, дающее ему уверенность, жизненную силу и душевный покой. Только этим он теперь и жил.

Мы шли до остановки по липовой аллее, которую посадили еще во время строительства наших домов, – теперь от нее почти ничего не осталось, эстакада, ведущая на Сельму, оказалась сильнее и важнее, - и он рассказывал, что по утрам, еще засветло, где-то помогает разгружать что-то, получает за это хоть и совсем небольшие, но живые деньги, покупает у старух, торгующих на остановках семечками, бутылочку самогонки или разведенного спирта... И вот тогда жизнь начиналась.

Вовочка говорил, а я думал о том, что на самом-то деле он страшно одинок. Жены и детей у него никогда не было, не было и подружки, нормальных друзей тоже. Не прибивался он и к компаньонам по выпивке по причине своей глубинной, природной интеллигентности. Он везде был лишним, везде был чужим. И дома… Ну разве спасет от одиночества сына-алкоголика престарелая мать?

На самом деле такой же одинокой была и сама Роза Ивановна. Кроме Вовочки, у нее во всем мире никогда никого не было. В нем она видела смысл всей своей жизни, ради него старалась заработать дополнительных деньжат к пенсии. А он катился от нее все дальше, дальше… Сколько могла, Роза Ивановна пыталась удержать Вовочку любовью и безропотной материнской заботой. Не получалось.

Потом мы с матерью переехали на другую квартиру. С нашей девятиэтажкой нас связывало много хорошего, но последнее время мы пережили в ней и много неприятностей. От них мы бежали, о них хотелось поскорее забыть. Может быть, именно потому вести о бывших соседях доходили до нас нечасто и были обычно нерадостными. Кто-то развелся… Кто-то заболел тяжко… Кто-то умер… Старая жизнь мало-помалу покидала этот дом.

Кто-то из прежних соседей позвонил и сообщил: Роза Ивановна не просто заболела – слегла. Ухаживать за Вовочкой да и за самой собой она уже не могла. И тогда она принесла Вовочке последнюю жертву. На третьем этаже нашего же дома жила такая Марина – молодая энергичная женщина, знавшая, где и как можно заработать, не боявшаяся двусмысленных финансовых ситуаций и легко преодолевала любые нравственные барьеры. Своего мужа, оставшегося без работы в тяжелые девяностые, она выставила за дверь, заплатив ему какие-то там скромные отступные. Так вот, Роза Ивановна договорилась с этой Мариной, что та будет ухаживать за ней и за Вовочкой до их смерти. Самой Розе Ивановне оставалось жить недолго – это она хорошо знала; понимала она и то, что Вовочка без нее тоже долго не проживет. Платой за этот труд была завещанная Марине квартира, в которой двадцать лет прожили Роза Ивановна и Вовочка, – та самая квартира на седьмом этаже.

Розы Ивановны и вправду скоро не стало, и Марина сдержала свое обещание – похоронила ее. Где ее могила, насколько скромными были похороны – я не знаю, я на них не был. Не знаю я и того, как Марина ухаживала за Вовочкой. Но когда не стало и его – года не прошло после смерти Розы Ивановны, – Марина похоронила и Вовочку.

И вот теперь я вспоминаю Вовочку и Розу Ивановну – он стоит возле цветущего куста боярышника, окутанный его ароматом и майским  солнцем, а она озабоченно бежит куда-то по своим делам – и думаю о том, что по-настоящему они были счастливы лишь друг другом. И этого счастья выпало им так мало!

Думая об этом, я хочу услышать привычное:

- Генрих! Привет! Как там дела на марсе?

Я бы ответил ему:

- Экспедиция на Марс планируется, будь спокоен, Вольдемар.

И еще бы я сам ему сказал тоже абсолютно серьезно:

- Но пасаран, Вольдемар! Не сомневайся.

И еще я вижу, как Вовочка и Роза Ивановна тихо уходят от меня в широко открытую дверь своей квартиры на седьмом этаже, как будто уходят в вечность. Светлая память вам, соседи…