Аврора

Какой это год был?
     Кажется, да нет, не кажется, а был две тысячи девятый год.
     В самый канун Рождества дорога привела в Амстердам. Не то чтобы загадывалось и планировалось – просто так получилось.
     О том, что совсем недавно, всего неделю назад, был Новый год напоминали лишь одинокие белые медведи да небольшие светящиеся изображения ёлок в витринах некоторых магазинов. Если откинуть в сторону несколько узких, светящихся красным светом улиц, то Амстердам был жёлтым. О том, что тут, да и везде зима, напоминали лишь лежащие на неподвижной чёрной воде тонкие осколки разбитого льда на канале.
     А была зима, было Рождество и Амстердам горел сотнями и тысячами жёлтых огней. Вернее, светился. Воздух напоённый, то ли пылью, то ли туманом был жёлт и осязаем. Жёлт, жёлт, жёлт! Если в самом начале это вызывало умиление, то через несколько часов уже хотелось чего-нибудь нормального, живого и зелёного.
     Множество витрин магазинов, а скорее множество лавок, заваленных маленькими памятными безделушками, лежащими нагромождением упорядоченного хаоса, застыли открытыми пастями дверей в ожидании зазевавшегося туриста. Стоит опустить взгляд на это буйство сувениров всех мастей и предназначений и человек тонет в них вспоминая всех оставшихся дома. Каждому, каждому хочется привезти что-то не дорогое и памятное о своей поездке. Сувенир, как воспоминание. Воспоминание – сувенир.
     Этот магазин стоял в стороне. Он не кричал красными фонарями, не бил в лицо жёлтым прожектором. Он просто был. А на витрине среди прочего стоял непонятный блестящий пузатый горшок, в котором извивались сухие, светло-коричневые, почти белые безжизненные кораллы. Из них вырывались салатовые, тонкие стебли тюльпанов готовых вот-вот распустить миру свои острострелые бутоны.
     Цветочный!
     За робким вздрагивающим от открытия двери перезвоном колокольцев открывалось застывшее царство будущей красоты. Огромное сосредоточение луковиц различных размеров, форм и названий. Они ждали в множестве деревянных ящиков, украшенных гордыми фотографиями их родителей. Ждали все, но в далёкую Россию, в маленький посёлок Гремячье Калининградской области, к моей маме, Галине Григорьевне, поехала одна огромная луковица амариллиса. Через всю Европу проплыл амариллис под названием «Аврора», чтобы найти пристанище на её подоконнике.
     Цветы любят тех, кто их любит, понимает, слышит и разговаривает.
     Не прошло и полгода и вспыхнула утренней зарёй «Аврора», даря маме и нам необыкновенный, яркий цветок.
     Нежность от белого в розово-красный…
     Нежность и любовь словно солнечный свет.
     Словно сердце матери…
     Мамы…
     Каждый год, к концу июля Аврора вспыхивала любовью, а потом, после очередного, ставшего привычным, цветения, перестало биться сердце мамы. и из Гремячья цветок переехал в Балтийск.
     Ну, почему мы считаем, что наши мамы бессмертны?! Почему самый важный, самый-самый разговор откладываем на завтра, на потом?! Почему нам не хватает времени, чтобы, молча, обнявшись встретить сияние рассвета и начало нового дня? Вместе…
     Через год Аврора выпустила свои цветы… Смотрела на незнакомый пейзаж, осматривала подоконник, комнату – вертелась, осматривала… Она искала маму. А не найдя, потеряв всякую надежду в бессильной тоске склонила свою голову и замолчала. Застыла на долгих девять лет.
     Цветок стоял в своём гордом молчании, но цвести отказывался. И когда казалось сам собой вспыхивал в квартире свет он вздрагивал своими зелёными листьями, тянулся вверх, к ней. Он один из немногих знал, что когда в квартире загорается свет – это приходит ОНА! Навестить тех, кого она любила, а значит и её – Аврору! А ведь думали, что это проводка и нужно чинить электрику, но Аврора знала. И потому ждала, и ждала. Вздрагивала, но не цвела…
     Балтийск остался позади, и Аврора переехала на новый подоконник в Калининграде. В новой квартире и с новым пейзажем. Всё как прежде. В молчаливом горделивом созерцании листьев. В бессонных ночах с новой кричащей вселенной, требующей молока, Павлом.
     Да только ночной свет стал беспокоить реже.
     Намного реже…
     Эта ночь вспыхнула полнолунием.
     Эта ночь включила свет в квартире.
     Словно кто-то шёл к Авроре и от прихожей, по коридору, включал свет на своём пути.
     Электрические шалуны, наводнившие квартиру, приятно щекотали руки и щёки. Это они включали свет, катали мячики, лежащие на полу, пытались вытащить из коробки игрушки Павла. Воздух, вспыхнувший любовью.
     Если не понимать и чувствовать – то страшно. А свет не гас минуту? Час? У вечности, памяти и любви нет времени. В секунду можно спрятать века и разместить вселенные.
     И снова встрепенулись листья и после двенадцатилетнего молчания устремилась ввысь стрелка и вспыхнула предрассветным ветерком Аврора…
     А какой сейчас год!?
     Кажется, да нет – две тысячи двадцать первый…

     Мама!
     Спасибо, что ты есть!