Тапочки

 

Глава 1.

Реальность ревнует людей к мечтам и воспоминаниям и мстит неизменным возвращением в свое, по большей части, прозаическое логово под названием «сегодняшний день».
              В судьбе Иры это была атмосфера  убогой коммунальной квартиры   
 - выдающегося изобретения  не то изощренных моральных садистов, не то старых дев пенсионного возраста, боящихся никем незамеченного медленного умирания в личных «норках»... Коммунальные квартиры  - это, наверное, предел мечтаний утопистов-романтиков, верящих в то, что общая кухня  и общий горшок могут приобщить народ  к дружбе и единодушному признанию завоеваний социализма.
             Конечно, главными идеологами изобретения коммуналок стал трудно устранимый дефицит  жилья, полное неуважение к людям и к тому, что составляет понятие «комфорт», бытовой и психологический.
             Проходили годы, но ничего не менялось в судьбе Ирочки. Разве что Александра, соседка по квартире, которая раньше пила в одиночку, наконец вышла замуж, и теперь она напивалась вместе с мужем, после чего они  дрались и что-то роняли всю ночь: то ли мебель,  то ли друг друга, а под утро, в знак примирения неизменно начинали громко петь  одну и ту же песню:
                «Ты ж меня пидманула, ты ж меня пидвела».
           Это было невыносимо: ежедневные ссоры соседей, их пьяные разборки,  длинные очереди в  ванную комнату, страх оставить кастрюлю на плите без присмотра на несколько минут, чтобы мстительные соседи не всыпали в нее пачку соли или еще что похуже!
Это уже случилось пару лет назад, когда пожилая и вечно неопрятная Василиса из комнаты напротив, ядовитая, как мухомор, решила выразить свой грозный протест соседям за поздний телефонный звонок.
В половине двенадцатого Ирине позвонила подруга и в истерике сообщила о смерти своей мамы. Ира бросилась вызывать такси, чтобы поехать к подруге и поддержать ее. И тут Василиса устроила скандал, хотя  вовсе не спала, а пила чай на кухне.
– Скажи своим хахалям, –  с базарным достоинством, не спеша,  словно доводила до сведения соседки  важное государственное решение, произнесла она громко и торжественно,  –  чтоб не беспокоили людей после одиннадцати. Имею право отдыхать. Если сообщу в милицию,  проблем не оберешься. Нарушаешь правила общежития. Вот купишь себе дворец, туда пусть звонют, когда хошь. А тут... уважать надо соседей. Это ясно?
Ира попыталась что-то сказать про подругу и ее трагедию, но соседка обрадовалась: ей не с кем было разговаривать после смерти мужа, а тут вдруг такая удача!  Шанс не  просто поругаться, а еще и постращать народ:
– А если ейная мамаша в три ночи померла бы, тогда что? Она б тут всех ночью перебудила?
 Отвечать ей было бессмысленно, да и не до того! Ира схватила куртку и выскочила за дверь.
 И вот, на следующий день, Василиса Мухоморовна, как соседи за глаза называли блюстительницу порядка, нашла способ отомстить за не вполне состоявшееся  накануне самоутверждение, всыпав пачку соли в суп с фрикадельками, который Ира сварила впервые в жизни, желая сделать своей маме кулинарный сюрприз. Хотя, скорее всего, поздний звонок был только поводом,  а  мстила соседка за что-то более весомое. Ну, например, за свое безликое и никому не нужное существование, за нерожденных в молодости детей и просто за неизбывную тоску и зависть к чужой юности.   

Глава 2.

Ирина прожила в коммуналке 23 года. Собственно говоря, с самого рождения. Еще ее бабушка, мамина мама, родилась в этой самой квартире, в центре Питера, где, помимо ее семьи, проживало еще пять, что составляло 17 человек!
 Ни наследства, ни иного источника богатства не предвиделось...
Увы,  Ирине не повезло родиться в семье торговых работников или партийно-правительственных боссов.  Ее родители были простыми работягами: портниха и заводской токарь. К тому же, они давно развелись, и отца своего Ира видела в последний раз, когда ей было пять с половиной. Алименты приходили почтовыми переводами с разных адресов всего несколько  раз за историю ее жизни. Мама не пыталась сражаться за эти деньги с помощью властей, так как не хотела подвергать себя неизбежным унижениям,  обычно сопровождающим такую борьбу. Она одна тянула лямку родительских забот, предназначенную для двоих.
А потом, когда Ирочка уже училась в шестом классе, друг отца прислал им письмо, в котором сообщалось, что Ирин отец умер от какого-то сложного аппендицита прямо на операционном столе.
Мама, Наталья Владимировна, отлично шила, что в семидесятые годы имело свой особый смысл и ценность, поскольку даже обладателям  больших денег  приходилось все доставать по великому блату или  выстаивать  сумасшедшие очереди в магазинах, а то и заниматься фарцовкой,  чтобы хоть как-то прилично одеться. 
 Работа в ателье особых доходов, разумеется, не приносила, но частные заказы на дому  позволяли немного побаловать дочь обновками. Однако, о приобретении своей квартиры речь, конечно же, не шла.
Когда Ирочка закончила школу, она выучилась на бухгалтера. Ире нравились цифры. С ними ей удавалось ладить лучше, чем с людьми. Так что диплом бухгалтера еще и отражал некоторые стороны ее  замкнутого характера.
Удалось устроиться в один из питерских техникумов. На жизнь хватало, если не приобретать ничего серьезного и копить на зимние сапоги по полгода, но опять же, из коммуналки не вылезти.
  Ставка на богатых женихов исключалась по двум причинам: Ира, к своему несчастью, была романтичной и искренней. Она не понимала любви по рассчету. К тому же, в ее миловидном личике не было той яркой эффектной красоты, которая могла бы привлечь кого-то из всерьез обеспеченных или сильных мира сего. Словом,  девушка милая, но не из тех, на кого оборачиваются на улице. Невысокая, худенькая, курносая шатенка, каких миллионы. Походка – и та не слишком выразительная, поскольку пластика человека выдает его внутреннюю скованность мгновенно.  В Иру мог влюбиться, скорее всего, только тот, кто ее уже знает, кого она смогла бы очаровать своей добротой, женственностью и нежностью... Она  мечтала о серьезных чувствах и романтических отношениях, как бы банально это ни звучало, но никто из мужчин не обращал на нее  серьезного внимания.  В душе Ирины уже поселилась смутная тревога, что суженый никогда не заметит ее среди кокетливых красоток Питера. Перспектива вечного одиночества стала проникать в ее подсознание тревожными снами и комплексами. Да и вообще, ее самооценка и без того была не слишком высокой, как часто бывает с детьми, выросшими в неполных семьях.
Но тревоги оказались напрасными:
в 23 года Ирина вышла замуж по любви за своего сотрудника, Вадима. Тот преподавал физику, был спокойным, начитанным, в меру привлекательным брюнетом среднего роста, с приятной улыбкой и хорошими манерами.  Он увлекался шахматами и даже участвовал в городских соревнованиях, что вызывало в Ире  особое к нему уважение.  Помимо этого, он  играл на гитаре и немного пел, а это – залог успеха и популярности в любом коллективе. И наконец, он почти свободно владел английским: его мама была филологом и дома старалась говорить с сыном по-английски. Такой набор достоинств превращал Вадика почти в принца. И тем более было ценно, что он выбрал неброскую Ирину для столь серьезного шага, как супружество.
Однако Вадик, как и Ира, жил вдвоем с матерью в коммунальной квартире.
Наталья Владимировна, мама Ирочки, очень расстраивалась по поводу необдуманного  выбора дочери: на ее взгляд, та  явно торопилась, хотя возраст еще вовсе не подгонял бросаться в омут супружества, а Вадик , при всех его достоинствах, все-таки был евреем. Нет, разумеется, никакого антисемитизма в Ириной семье не было. Ее мама понимала, что и среди евреев бывают хорошие люди. Кто этого не знает! Но какая мама смогла бы спать спокойно в России семидесятых, если ее ребенок, тем более, единственный, подвергается риску стать изгоем, породнившись с евреем! Зачем все это? Мало, что ли,  русских ребят? Своих, понятных, родных... А пойдут внуки, так и вовсе пострадают ни за что. В общем, мама плакала по ночам, ворочаясь без сна, обеспокоенная сомнительными перспективами семейного счастья дочки.
«Будущий зять каким-то образом нашел приличную работу», – думала она, –  «Повезло, или устроил кто! А вот, случись что, второй раз может и не повезти! Уж, ей-то не знать, как евреев на работу берут! Ее подруга детства, трудившаяся в кадрах завода не первый год в  серьезной должности, рассказывала не раз по великому секрету про процент евреев, дозволенный для приема на завод, и как все это свыше спускается в кадры.
Вот уж, и в кошмарном сне бы не приснилось, что эта проблема когда-нибуль коснется ее родной кровиночки, такой безупречно русской и ни в чем не повинной»!
Попытки отговорить дочь выходить замуж на Вадика результата не дали. Только отношения обострились, и все! Ира злилась  на маму за непонимание любви и прочих ценностей жизни, обвиняла Бог знает в чем  и даже перестала откровенничать, как это бывало прежде. А когда дочка замыкалась и ничего не рассказывала ей о своих планах, мыслях, переживаниях неделями, маме становилось страшно и холодно.
 «Дети-дети! Все мы в вашей власти целиком и полностью!» —  все чаще думала она с горечью,  –  «Нет на земле сильней магнита, который бы притягивал женщину, чем дети и внуки! Они – наши господа и повелители. И никуда от этого не денешься! »
Сыграли свадьбу. Зажили молодожены в съемной однокомнатной квартирке, неподалеку от работы. Вскоре Ирочка родила сына, а через пару лет и дочь.
Жили дружно, Ира расцвела. Да, и Вадик стал выглядеть более солидно и представительно. Но главное,  он оказался хорошим заботливым мужем и отцом.
Однако деньги в семье не водились. Откуда они у преподавателя техникума и скромного бухгалтера? А вот ютиться в тесной квартире вчетвером стало уже невыносимо. О лучшем жилье мечтать не приходилось: то сыну пальто купить нужно, то дочке сапожки, то на море детей свозить необходимо, бронхи подлечить, чтоб малыши не кашляли... Не копится никак!
Подруги Натальи Владимировны подшучивали над ней:
— Наташка! Что это за еврей такой твоей Ирке достался? Все евреи с деньгами, а этот – чуть ли не нищий! Ну не поверить нам, чтоб у еврея ничего не было, кроме зарплаты.  А, может, прикидывается он бедным, а сам себе втайне копит, а? Да, ладно, не злись, шутим мы. Просто обидно за Ирку. Хорошая девочка!

Глава 3.

Когда к власти пришел Горбачев и разрешил частное предпринимательство, за которое не так давно беспощадно  карал  граждан своей страны его соратник Андропов, Вадик организовал свое дело. Он создал группу продленного дня.  Но такую, о какой никто и мечтать не мог!
Там дети не бегали, как сумасшедшие, по этажам, не зная, чем себя занять, как это бывало в обычных продленках, а занимались уроками, музыкой, языками и играми. Вадик  заключил договор аренды на пустующее помещение около школы. Это был бывший заброшенный детский сад, который при всеобщей нужде в садиках, никем не восстанавливался долгие годы. Вадик   занял денег, чтобы отремонтировать  его и  обставить новой мебелью. Были  наняты  музыкант и хореограф, куплен спортинвентарь, мама готовилась  вести кружок английского языка, сам он — кружок будущих ученых-физиков, —  словом, создавалось важное и интересное дело. 
Нужен был, конечно, еще и повар, и уборщица, и физрук. Но все это было лишь в планах, поскольку пока платить им было бы нечем. Поэтому все эти роли взял на себя сам Вадик,  его жена , мама и теща. Когда все было оборудовано и оформлено, в нескольких  школах  микрорайона  состоялось собрание родителей  с учениками, на которых выступил Вадик с коллективом своих будущих сотрудников.  Плата за услуги была вполне посильной для любой семьи, поэтому от желающих определить своих детей  в такую замечательную продленную группу, отбоя не было.
 Дело пошло на редкость  здорово! И дети, и  их родители были  очень довольны. Еще бы! Никто из детей не только не скулил на тему:
«Почему меня так поздно забирают»,  но и плакали, когда за ними приходили родители. Их вкусно кормили, помогали  делать заданные уроки, с ними играли  во дворе, водили в музеи,  устраивали спортивные соревнования. И помимо этого, их развивали в непринужденной форме игры, и они, сами того не замечая, начали понемногу говорить на английском,  слушать классическую музыку, которая прежде казалось им невероятно скучной, красиво танцевали, чего многие из них  до этого не умели, —  словом, дети были  просто счастливы.  А тут еще, Ирочкина мама пообещала девочкам кружок кройки-шитья.  Это вызвало полный восторг , и дети с энтузиазмом принялись обсуждать, что же они сошьют себе и родителям в первую очередь.
 Вадик трудился без выходных и очень уставал. Наибольшую трудность представлял собой бесконечный процесс отбивания от контролирующих организаций, которые почему-то повадились   проверять их чуть ли не еженедельно. И СЭС,  и пожарные, и  финансовые контролеры из Исполкома. Лица фининспекторов становились ярко-красными от сравнения своей зарплаты  с зарплатой Вадика и других членов кооператива. 
«Буржуи! Ничего себе, загребают!»,  — шептались за их спинами.
И кому только ни приходило в голову устроить проверку деятельности этого коллектива!  Однако коллектив переживал эти нашествия стойко. Трудней всего было ладить с самими учителями и РОНО. Их почему-то задевало, что дети стали внутренне независимее, чем раньше. И еще, учителя, как никто другой, особенно болезненно переживали  финансовое  процветание этого предприятия!  Все чаще стали слышны голоса ветеранов педагогики о том,
что «еще неизвестно, чему их там обучают! Вот в школе есть четкие планы на каждый урок и на весь курс обучения. А кто может поручиться, что дети не будут подвергаться в этом коллективе антипатриотическому влиянию!»   
Комиссии из РОНО участились. Упоминались какие-то анонимные письма.  В конце концов, Вадик и его мама были тоже советскими педагогами. Но почему-то это обстоятельство проверяющие пропускали мимо ушей и упорно искали изъяны в их деятельности. 
 Однажды, стоя в очереди за овощами в ближайшем к месту жительства и работе магазине, мама Вадима, Татьяна Вениаминовна, стала невольной слушательницей  интересного диалога двух  пожилых женщин:
— Нынче честные люди  себе лишнее яблочко купить не могут, так все подорожало!  Я вот, который год на пенсии, а такой дороговизны никогда не видела.  Хорошо еще, дети помогают! И деньжат иногда подкинут, и продукты привезут. А без их помощи я бы вообще  померла с голоду!
—Да, это точно! Зарплату нужно нам всем кооператорскую иметь, а иначе — зубы на полку. Только совесть не позволяет в кооператоры идти.  Вон, ворья сколько развелось, только раньше они назывались спекулянтами, а теперь — кооператорами. Кофточку мне невестка подарила кооперативного производства, красивую с виду, яркую, залюбуешься прямо. А после первой стирки она полиняла и пятнами пошла. Невестка им обратно принесла, а они спрашивают: — А вы стирали кофточку в какой воде?
Люська, невестка моя,  отвечает, что, мол, какая разница, в какой, потому как, если вещь качественная, то ее в любой воде стирать можно.  Ну тут они разошлись и рады стараться, что можно деньги не отдавать:
— Если в горячей, — говорят,  — то кофта права, что полиняла.  Мы всем покупателям  говорим , чтоб стирали в холодной воде.
Люська им в ответ:
— А  мне никто ничего про это не говорил ! Верните деньги, а то я жаловаться буду.
А они смеются:
— Ну и жалуйтесь, — говорят, — И вообще, еще не известно, где вы эту кофточку купили. У нас таких и не было вовсе. Дайте квитанцию!
 А Люська ее найти не может, ведь пока я ее до стирки носила по праздникам и берегла, много времени прошло. Так что, ничего не вернули, и кофточке конец.  Вот такая история получилась. В общем, все эти кооператоры  — люди без стыда и совести. Одно слово: жулики.
 —Да, согласна с вами полностью! — отвечает вторая пенсионерка, — Только кофточка —это еще полбеды. А вот внучек мой, Сереженька, в продленку кооперативную ходит. Дочка с зятем говорят, что там хорошо, а мне не по себе. Н, что они там детям есть дают? Наверняка  ведь стараются похуже накормить, чтобы себе выгода осталась побольше. А мои не понимают,  молодые, наивные. И мало того, что на внуках наших прохвосты наживаются разные, так еще узнала я на днях, что там жиды работают, в продленке этой! Представляете, что удумали! Бизнес они делать будут и обогащаться на наших внуках! Как подумаю, чему они там могут их научить, так сердце кровью обливается.
Татьяна Вениаминовна почувствовала головокружение и вышла из очереди. Она вернулась домой, совершенно разбитая, и долго не могла прийти в себя. Вечером Вадик забежал к ней по делу и нашел ее в очень плохом состоянии. Она рассказала сыну о случившемся.
— Мама! Ну это же вовсе не новость, что на свете есть малообразованные люди. И они, как правило, бывают националистами, в частности, антисемитами. Да, конечно, все это —  не приятно, но это же — не интеллигенция. Не стоит так расстраиваться из-за каждой глупой и примитивной старушки.
— Нет, сынок, ты ошибаешься. Эта старушка олицетворяет собой советский народ. По крайней мере, его подавляющее большинство. Я за свою жизнь много подобных разговоров слышала, и самое страшное, что от этой самой интеллигенции, о которой ты так хорошо думаешь.
— Мама, тут дело не в евреях. Это — обычная и понятная зависть к трудолюбивым людям, которые способны что-то предпринять и что-то заработать. Классовый антагонизм, умноженный на социалистическую идею всеобщего нищенства. Нищенство как символа равенства.  Каждый обеспеченный — соответственно, жулик. Кстати, твоя старушка в чем-то права. Ведь не все кооператоры предлагают качественный товар или сервис.  Есть  и жулики.
— Вадик, жулики есть, были и будут. При чем тут все кооператоры? А что, в государственном секторе жуликов  мало?  Их  просто выявить персонально намного труднее! И еще, скажи мне на милость, ну, почему мы должны нести ответственность за тех кооператоров, которые продали некачественную кофточку какой-то Люське. И даже если мы должны отвечать за не имеющую к нам отношения кофточку, так причем тут наша национальность?
— Мам! Ну ты, как маленькая. В России живешь, а  все  удивляешься.  Надо было тебе в Израиль уехать и закрыть тему антисемитизма.
— Наверное, надо было. Мой отец не хотел даже думать об этом. Он был инженером, кандидатом наук, занимался литьем металлов, имел авторские свидетельства. Его уважали на работе, — Татьяна Вениаминовна печально улыбнулась и добавила: — Несмотря на  национальность. Вот он и не хотел испытывать судьбу. Решил трудиться для своей страны. А вся его родня еще после революции эмигрировала. И его родной брат, и две сестры. Кто-то из них  в Америку попал, кто-то живет в Израиле.
Сначала от них приходили письма, но  отец на них не отвечал. Боялся потерять работу из-за  наличия близких родственников на Западе.  А потом письма перестали приходить. 
— Мама, ты мне никогда этого не рассказывала. Так что же получается, мой дед был сволочью, что ли? Не отвечал на письма родных людей из-за страха за свою шкуру?
— Не все так однозначно, сынок. Как легко ты ярлыки навешиваешь! Вот и память деда готов оскорбить. А ты подумай, какой выбор у него был. Или все потерять: любимую работу, источник существования, возможность кормить свою семью, а, может, и приобрести куда более серьезные неприятности с властями, — или попросить родных людей понять его и не писать ему. Они ведь ничем не рисковали в этой переписке.  А он рисковал всем! Он был вынужден решать:  эмигрировать  тоже,  или остаться, но не вступать в эту переписку. Это еще как рассуждать на тему, кто кого предал. А, может, они своим отъездом моего отца, твоего деда , предали, а не он их. Может, он не готов был все бросить и уехать, как смогли они! Тут не стоит с плеча рубить.  Это власть предала их всех! Своими законами и нравами, своей политикой преследования за право человека выбрать, где ему жить и умирать, где работать, с кем переписываться, на ком можно жениться, а на ком нет, если вдруг любимый —иностранец. Так что остынь, прежде чем деда оскорблять покойного. Если б не он и не бабушка, не их помощь во всем, и тебя бы, возможно, не было на свете. Я слабая была здоровьем, как любой блокадный ребенок!
Татьяна Вениаминовна заплакала, вспомнив родителей. Вадик обнял ее и стал успокаивать. — Ну мама, ну не плачь. Я  не хотел... Мама! А ты больше не пыталась найти этих родственников?
— Пыталась. Только безрезультатно. Да и сам дедушка твой, когда на пенсию вышел, затосковал по молодости, воспоминания нахлынули. Работы уже не было, и времена стали другими... Одним словом, нашел он старые неотвеченные письма, написал по тем адресам, сообщил наш новый адрес, да только никто ему так и ответил. Несколько раз и я пробовала. Тишина в ответ. Может, они давно умерли или переехали в Европу.  А, может,  обижены и нарочно не отвечают.  Так что потерялась родня навсегда. Грустная история...
— Ладно, мамуля, не переживай! Мы вот скоро заработаем денег и купим квартиры  отдельные...   Представляешь, как заживем? Ты в каком районе хотела бы жить?
— Мечтатель ты мой! Сколько лет копить-то собираешь, чтобы квартиру хоть себе самому купить? Двадцать? Больше?
Вадик опустил глаза и глубоко вздохнул. При всех успехах его кооператива,  прибыль пока уходила почти целиком на оплату долгов. Они ведь много заняли, чтобы привести в порядок запущенное здание, купить оборудование для кухни, оплатить труд работников...Расходов хватало. Но тем не менее, по расчетам молодой семьи долги уже скоро будут выплачены, и вот тогда...


Глава 4.
...   Екатерина Васильевна работала в той же самой школе, что и Татьяна Вениаминовна. Обе они преподавали языки. Татьяна —английский, а Екатерина —французский. Они были одногодками и даже родились в одном месяце – в апреле. И хотя дни их рождения разделяло две недели, учителя поздравляли их одновременно, как двух апрельских именинниц. Видимо, для экономии времени и средств.
Так сложилось, что обе женщины, многие годы работая бок о бок, не стали ни подругами, ни врагами, а воспринимали друг друга,  как это часто бывает у женщин, как приветливые соперницы.
Каждая обновка одной вызывала желание  обновки у другой. Поражать красотой и модой в школе было, в общем-то некого: из мужчин там работало всего три человека, да, и они не вызывали  ни у кого из женщин энтузиазма.  Тем не менее, сами женщины, молодые и нет, столь ревностно относились к новым туфлям, кофточкам и платьицам друг друга, что прийти в чем-то   эффектном, ловя восторженно-завистливые взгляды вокруг себя, — это стало уже необходимым допингом для  женского состава коллектива школы. Может, это была даже своеобразная сублимация: вместо романов, семьи или спорта, душу заполняла страсть обновок и сплетен.
Когда Татьяна уволилась из школы, чтобы отдать свои силы и время кооперативу, она была уже пенсионеркой, продолжавшей работать. Екатерина точно также продолжала трудиться после достижения пенсионного возраста, но уходить ей было некуда, кроме как в одинокую и безликую жизнь.  Обе они были вдовами, но  Екатерина была бездетна и всегда откровенно завидовала всем, у кого были дети и внуки.
Конечно, слухи о процветающем кооперативе бывшей сослуживицы тут же дошли до Екатерины. Слухи были сильно преувеличены. Они рисовали Татьяну чуть ли не миллионершей.  Пережить такое процветание подруги-соперницы было сложно, тем более, что зарплата учительницы, как известно, излишеств не предполагала. А тут еще и перспектива проводов на пенсию. 
До сих пор, никто ей «на пятки не наступал», хоть она и была пенсионеркой. И вдруг директор школы стал намекать. Озноб обиды пробежал током по всему телу Екатерины Васильевны  и лишил ее радости преподавания, чего никогда прежде с ней не случалось. Она всегда гордилась своей профессией и собой в этой профессии. Ее ученики побеждали на всех городских олимпиадах, да что говорить! Она была хорошим учителем! И вдруг ей намекают , что пора уступить дорогу молодежи...
Вскоре  на горизонте появилось и олицетворение той самой «молодежи».  Как позже выяснилось,  новой сотрудницей  оказалась дама, отнюдь не юная, но, разумеется, более подходящая под определение «молодежь», чем сама Екатерина Васильевна. 
 Это была красивая брюнетка лет 35-ти с длинными стройными ногами и очень эффектной пышной фигурой.  Несколько раз она садилась в машину директора недалеко от школы, и по тому, как тот суетливо открывал ей дверь автомобиля, несколько свидетелей-учителей данной школы, поняли, что директор влюблен в нее.  А так как мир, и правда, — тесен и таинственная незнакомка оказалась хорошей знакомой школьной литераторши, то скоро вся школа обсуждала роман директора с молодой учительницей, претендующей на преподавание в школе французского языка.   
Бороться с директором было сложно, ведь его краля, как мысленно называла ее Екатерина, — ему не жена и не родня. Так что пришить ему дело о том, что он разводит семейственность на работе, было бы сложно.  Он и вел себя осторожно: не выгонял Екатерину напрямую, но находил мелкие погрешности в ее работе и возносил их на высоту великой значимости. И на собраниях все это обнародовал.   
И конечно, не выдержали нервы у Екатерины Васильевны.  На что и была рассчитана политика директора. Уволилась Екатерина. И осталась совсем одна. Никто ее даже не навещал. Подруг не нажила из-за характера.  Детей Бог не дал.  Денег накопить не довелось: государство позаботилось. Не шибко-то на такую зарплату накопишь! А уж на пенсию не забалуешь, так это точно!
Обиделась Екатерина Васильевна на весь белый свет. И на директора  за то, что выжил ее), и на правительство (за то, что мизерную пенсию ей определило, а цены взвинтило так, что ни клубничку, ни яблочко не купить ей, не говоря уже о большем) и даже на прохожих обиделась, кто шикарно одет и на машинах разъезжает.
А жила она волею судьбы в соседнем дворе от школы, где всю жизнь проработала.  Но и Татьяна Вениаминовна тоже проживала неподалеку от своей бывшей работы, прямо через дорогу.  И магазины  они посещали одни и те же. Ну а в магазинах этих, разумеется, часто сталкивались  друг с другом сотрудники школы, жившие неподалеку.
И вот однажды, в ту пору, когда у Татьяны намечался день рождения,  сын  решил отметить его в ресторане, куда были приглашены друзья и сослуживцы. 
Екатерина же свой день рождения две недели назад встретила в слезах, одна у телевизора.
А вчера она нос к носу столкнулась в магазине с Валентиной. Валечка Сергеевна была учителем пения в их школе. Обменялись новостями, и Валюша похвасталась,  что по совместительству работает в  кооперативе Татьяны Вениаминовны и ее сына как аккомпаниатор и руководитель хора. И дернул ее черт добавить при этом:
— Ой, чуть не забыла совсем! С прошедшим Вас днем рождения! Здоровья вам и удачи! Мы же вас двоих всегда поздравляли, вот я и запомнила. Как тут забудешь, когда  я сегодня к Татьяне Вениаминовне на день рождения приглашена, в ресторан «Нева».   Мы же с ней опять сотрудники!
 — Ну, желаю хорошо повеселиться! Поздравь ее и от меня!
 — Ой, обязательно! Всего Вам доброго!
Вечером,  в пронзительной тишине квартиры, Екатерина Васильевна вдруг поняла, что высидеть сегодняшний вечер одной дома она не в силах. Бывают такие дни, когда ломаются все стереотипы поведения, исчерпывается логика самоутешений, и человек должен срочно что-то предпринять, куда умчаться, увидеть прохожих, —  словом, нарушить унылую рутину.
                Она открыла свой тайник, в котором находились деньги на похороны и на черный день и подумала:
«А какая разница, в каком гробу меня похоронят? В шикарном или простецком. Меня уже не будет, и я об этом не узнаю. Хочу сейчас пожить, на этом свете, пока еще хоть какие-то силы есть».
Она извлекла из тайника  неплохую сумму, хотя раньше никогда не посягала ни на рубль из этого священного для  нее источника, и принялась наряжаться. С ней происходило что-то, непонятное ей самой. Она надела свое самое лучшее платье с кружевным воротничком довоенной моды, выходные туфли на высоком каблуке, в которых она была стройна, как много лет назад, но ходить в них ей стало уже трудно. Однако она выбрала именно эти туфли, тщательно причесалась, напудрилась и подушилась старинными духами «Красная Москва», которые  много лет пролежали у нее в комоде.
Выйдя на улицу, она мысленно представляла себя той Катей, которая  кружила головы парням, и не знала, как от них отбиться. Она позировала сама себе, играла в какую-то странную игру под названием «счастье понарошку». 
Если бы ее спросили, что она собирается делать и куда направляется, она бы не смогла ответить.  Но она точно знала, что ей нужно туда, где есть люди, нарядные, счастливые, шумные и куда-то стремящиеся.
Вспомнив повадки молодых, Екатерина Васильевна проголосовала на дороге, и вскоре остановился какой-то  невзрачный  старенький москвич.
— Куда Вам,  бабушка? — спросил белобрысый  добродушный паренек, слегка удивившись странному наряду дамы из прошлого века, ловко голосующей на дороге.   
«Интересно, а деньги у нее настоящие или тоже из того времени, когда было модно это платье и эти чертовы духи?!»
В этот миг Екатерину Васильевну нельзя было ранить сильнее, чем обратиться к ней словом  «бабушка». Она захлебнулась от обиды, но гордо ответила:
 «Я еще слишком молода для внуков, сынок. Но когда они родятся и вырастут, они не станут так беспардонно обращаться к незнакомым дамам на улице, как вы».
 С этими словами она захлопнула дверь машины, оставив водителя в полной растерянности.
Минут десять никто не останавливался. Наконец ей повезло: притормозил жигуленок,  а в нем сидел мужчина, похожий на профессора. Он и вел себя, как надлежит профессору, если не считать, что  профессора заниматься частным извозом, вроде бы, не должны.  Он был галантен, немногословен, и никакими фамильяности не оскорбил пассажирку, подвезя ее, как она и попросила,  к  дверям ресторана  «Нева». По дороге они немного поговорили, и выяснилось, что водитель действительно был когда-то профессором университета, а теперь он на инвалидности  по какой-то болезни, и вот подрабатывает. Екатерине пришло в голову попросить его оставить телефончик   
— Вдруг машина понадобится еще как-нибудь, так я Вас вызову, чтобы нам обоим  было удобно.
Мужчина тут же записал свой телефон и хотел было попрощаться, как у Катерины Васильевны созрел план.
 — Скажите, Вы очень торопитесь? — спросила она.
— Да нет, в принципе. Уже собирался домой, а что?
— Видите ли, не могли бы Вы мне помочь в одном деле. Мне нужно....
И тут Екатерина Васильевна проявила чудеса хитрости и изобретательности. Она, конечно, не стала посвящать незнакомца в свое подлинное стремление подглядеть за чужим счастьем, к которому испытывала  злобу и зависть такой силы, что была напугала этим напором чувств даже сама. Она напустила тумана, сказав, что в зале будет некто, кому ей необходимо продемонстрировать свое личное счастье и благополучие. Она намекала на мужчину, предавшего ее в юности. Просила незнакомца с представительной профессорской внешностью сыграть роль ее нежного мужа или любовника. Расходы она, разумеется, возьмет на себя.
Незнакомец, которого звали Анатолий Валерьянович, быстро включился в игровую ситуацию и выразил готовность помочь. Похоже, ему тоже было одиноко, а предложение его пассажирки предвещало интересный вечер.
  —Мне нужно переодеться, я ведь не могу в таком виде... Но я живу тут недалеко, на Старо-Невском. Хотите подождать меня здесь, или я могу пригласить к себе на чашку кофе. Кстати, я вдовец, если вас смущает....
— Меня не смущает. Кстати, я тоже вдова. Но дело не в этом. Я подожду вас на Невском. Для меня это будет приятной прогулкой. Давайте сверим часы.
— Но у меня есть одно условие, милая дама.
Екатерина Васильевна насторожилась.
—Я не могу позволить своей даме платить в ресторане. А по сценарию, Вы ведь— моя дама. Так что, расходы  — на мне, иначе я не согласен. Я ведь тоже буду получать удовольствие от еды, напитков, музыки и общения с Вами.
  Екатерина Васильевна просияла. Анатолий Валерьянович уехал.
 Она немного воспряла духом, прогулялась по Невскому, почувствовала давно забытый ритм вечернего города, выпила чашечку кофе в кафе «Лакомка», и, посмотрев на часы, поняла, что пора занимать наблюдательный пост. Внезапно он вспомнила, что может и не попасть в ресторан без предварительной записи. Она  подошла к швейцару, всунула ему червонец и внятным шепотом произнесла:
 — Получишь еще, если пустишь меня в самый дальний угол,  а мой муж скоро ко мне подсядет.
—Ты, что, бабуля! Я не могу! Мест нет! Тут не я один командую парадом.
— Поняла! Вот еще! — С этими словами Екатерина Васильевна всунула  обалдевшему швейцару еще червонец.
Тот  вздохнул и велел подождать. Через несколько минут вышел какой-то официант и посмотрев на женщину, как на котлету по-киевски,  с сомнением, что она съедобная, произнес:
— Скажите по сути, Вы есть будете или еще что интересует?
— Еще что интересует!
Увидев ужас на лице официанта, она добавила:
— Я буду и есть, и развлекаться, молодой человек! Ко мне через минут двадцать приедет муж. Хотим провести этот вечер вдоем за дальним столиком. Чаевые оставлю хорошие, не переживайте. Я — грамотная.
Швейцар то ли поделился с официантом информацией о щедрых чаевых бабуси, то ли самими чаевыми,  но Екатерину Васильевну не просто пропустили  в святая святых — в зал вечернего ресторана на Невском проспекте, да еще в выходной день, но и усадили за уютный столик, как она просила, подальше от оркестра. Она попросила принести минералки, и нервно поправляла прическу.  В назначенное время она на минутку вышла на улицу встретить «мужа».
Анатолий Валерьянович уже стоял  перед входом и оглядывался. Увидев «супругу», он заулыбался и прошел за ней следом в ресторан. На нем был отлично сидевший добротный костюм темно-синего цвета, белая рубашка и синий галстук.  Выглядел он просто потрясающе.  Новый знакомый взял в руки меню и стал предлагать  спутнице закуски. Зал оставался еще полупустым. Но некоторые столы уже были сервированы для гостей.
— Интересно, какой стол заказали они! — пыталась угадать Екатерина Васильевна. Она уже придумала весь дальнейший ход пьесы. Она будет танцевать со своим спутником и якобы нечаянно столкнется с бывшей сотрудницей. Учительнице пения скажет, что хотела сделать ей сюрприз и потому не призналась, что именно в этом ресторане и у нее сегодня торжество, правда, немного с опозданием, так как муж был в отъезде. Пусть знают, что и она  — не какая-то там рухлядь, позабытая всеми, а личность и все еще женщина, причем, любимая женщина.  И ее день  рождения  — для кого-то тоже важная дата, достойная быть отмеченной в одном из лучших ресторанов города, вот так!
Анатолий оказался щедрым. Он заказал хорошего вина и много вкусных  блюд, пожалуй, слишком много для двоих.
«Может, я понравилась ему, и он собирается за мной ухаживать всерьез?» — неожиданно мелькнула мысль и немного согрела ее душу. Но это временное потепление мгновенно исчезло из ее сердца, как только в зал вошла компания, в центре которой она сразу заметила ее  — свою главную в жизни соперницу, которой удалось вырвалась из той же бедности скромной учительницы в число преуспевающих мира сего.
«Ишь-ты, какое на ней платье! С ума сойти! Это ж сколько оно может стоить?» 
Ей не с кем было поделиться своими наблюдениями и чувствами: она отлично сознавала, что ее сжигает зависть, которую нужно скрывать от  всех.
«Но ведь это  — не просто зависть», —  рассуждала она, пытаясь себя оправдать. 
 —  Это  — протест против жизненной несправедливости. Ведь я ничем не хуже  Татьяны, вечно озабоченной проблемами своих сыновей. Старший  сын у нее —  в Америке давно, а это, между прочим, не слишком укрепляет квалификацию и авторитет учителя советской школы. Чему она может научить других детей, если ее родной сын предал родину и умчался за колбасой и прочими благами в США?
И вообще, как так вышло, что ее после этого не сняли с работы?  Мало того! Она еще и свой бизнес открыла ! И это  — с таким аморальным фактом биографии! Куда, спрашивается, смотрит власть? Может, очки у власти запотели, плохо видится, так можно и помочь... Ишь ты, цветами ее закидали! И подарками! Ну ничего, еще не вечер. Ты забыла обо мне, так я напомню о себе сама!»
Когда начались танцы, Екатерина Васильевна, раскрасневшись от вина и предвкушения отложенного, но неминуемого мщения, постаралась быть замеченной соперницей. Встреча состоялась глаза в глаза, и удивлению Татьяны не было конца.
— Вот это встреча! Какими судьбами? — искренне обрадовалась она.
— Теми же, что занесли и тебя сюда. Я лично  день рождения справляю с мужем. Познакомься!
— Катя! Когда ты успела? Я и не знала, что ты замуж вышла! Поздравляю от души!
Может, к нам за стол?

— Спасибо, но мы бы хотели этот вечер провести вдвоем, так сказать, наедине.

              — Понимаю и желаю Вам отличного вечера. Звони, ты ведь знаешь мой номер телефона. Я бы и сама позвонила, но так времени не хватает, просто жуть!
                — Ну, еще бы! Свое дело  — не шутки!

 Они еще пару минут поболтали ни о чем, и разошлись. Анатолий Валерьянович все пытался выяснить, где же тот мужчина, который обидел его спутницу в юности. Но она сказала, что для натуральности поведения, ему лучше этого не знать, а то еще невольно станет коситься в ту сторону.
         Так и пробежал этот удивительный вечер в мелькании света, зеркал и эмоций.
          Новый друг проводил Екатерину Васильевну на машине до дома, и с этого момента они стали общаться.  Жизнь наполнилась смыслом, а одиночество уже не давило так нагло на ее женскую душу, как прежде.
          Анатолий  готов был тратить на нее все, что имел. Но беда-то и состояла в том, что он ничего не имел, ну или почти ничего. Екатерина по-прежнему жаждала реванша! Ни приятный знакомый, из которого можно было при желание вылепить неплохого супруга, ни домашний уют, ни хорошее для ее возраста здоровье, - ничто не радовало Екатерину Васильевну из-за ощущения обиды, которую нанесла ей жизнь, навязав созерцать куда более успешную судьбу своей куда менее достойной счастья коллеги.

        Мечта отомстить сопернице за процветание не покинула душу бывшей учительницы и даже стала обретать черты навязчивости. Ей хотелось во что бы то ни стало низвергнуть ее предприятие и ту роскошь, которая неизбежно будет сопровождать ее, если она продолжит это дело. Это нужно было прекратить. Но как?  Варианты мести приходили и уходили, не находя одобрения самого  их создателя.
Выдвигать родственные связи с сыном, живущим заграницей, как основной аргумент против успешного предприятия, казалось Екатерине Васильевне недостаточно серьезным оружием. Ведь после отъезда сына она много лет безупречно проработала в школе, так что тут дело не прокатит. Надо искать что-то другое.  Все идеи были не слишком убедительными.
И вдруг сама судьба услышала  о ее проблеме и подкинула мяч  почти в самые ворота противника.

 Глава 5.

Екатерина Васильевна тоже жила в коммунальной квартире. В одной из комнат проживала молодая семья с ребенком семи лет. Женщина  воспитывала сынишку одна,  а сын рос слишком подвижным и конфликтным. Мама его мучалась, пока не узнала о  существовании замечательной  группы продленного дня. Она тут же устроила сына в эту группу и стала замечать, насколько  легче и спокойней ей  зажилось на свете.  Сын ее, правда, умудрился и там всех переполошить: он подрался с каким-то мальчиком прямо за занятии по музыке. Через мгновение учительница разняла детей,  но Сергей вернулся домой с синяком. Маме пришлось объясняться с ним и с учителями, обещать, что больше  такое не повторится. Но ее сын, к сожалению, продолжал быть  агрессивным. Она даже водила его к невропатологу, но тот сказал:
— Посмотрим, когда он станет старше. А пока соблюдайте режим дня, пусть спит полноценно и питается хорошо. Ну могу валерианы ему  посоветовать попить два раза в день. И Вам нужно стараться быть с ним  более спокойной и терпеливой. Вот и все.
 Однажды Сережа проиграл в эстафете «самый быстрый», которая проводилась на продленке и нравилась многим ребятам. Не долго думая, он подскочил к  победителю и сильно ударил его в лицо.  Победитель упал. Однако двое других, стоявших рядом первоклассника, отомстили за своего невинного пострадавшего друга.  Все это длилось, наверное, минуту. Но этого было достаточно, чтобы следы случившегося никому из участников скрыть не удалось.
   Сергей пришел  домой с выразительным синяком под глазом и с оторванным рукавом  школьной формы.  Мама плакала, протирала перекисью водорода ссадины, и потом прикладывала сыну на кухне спитый чай к глазу, чтоб тот поскорее зажил. Ее вызывали на разговор работники продленки!
Узнав о случившемся, Екатерина Васильевна воодушевилась. Она дождалась позднего вечера, и, когда все соседи разошлись по своим комнатам, пригласила Сережину маму на чашку чая.
— Зайти ко мне на минутку, Зоя, я тебе скажу кое-что, — прошептала она.
Когда соседка появилась у нее, Екатерина прищурилась и пошла в атаку:

— Н, что, кончилась твоя счастливая жизнь? Ведь выпрут твоего Серегу с продленки этой, как пить дать! И останешься ты,  с чем пришла к ним, то есть, со своими проблемами: и сына не с кем оставить, и работу свою потеряешь из-за  этого, и форму новую ему еще покупать придется. Тебе с лимоном чай или без?
Вот послушай меня, девочка! Я жизнью битая: плохого не посоветую. Можно и иначе твою ситуацию решить. Как? Я объясню!  Нет продленку-то эту вы все-равно потеряете, да только выгоду свою поимеете, и немалую. 
И тут она изложила Зое, измученной безысходной жизнью одинокой малообеспеченной женщины, свой гениальный, как ей казалось, план.
Начала она с приятного, а именно: если ее план будет принят, то с Сергеем сидеть будет она сама, Екатерина. А что! Педагог с высшим образованием! Ей нужна подработка, Зое – нужен надежный человек, исполняющий роль бабушки. В общем  кормить его Екатерина станет, и гулять с ним, как с родным, и  уроки делать поможет за те же деньги, что Зоя платит продленке.  Соседка оживилась. Тогда Екатерина Васильевна набрала в легкие побольше воздуха и прошипела:
—  Мне будет хорошо: я прибавку к пенсии получу от тебя. Тебе  —  надежная «продленка» в родной квартире. Но нужно кое-что сделать...
                Зоя, дорогая! А ты уверена, что все так  и было, как оно преподносится тебе? Не сами ли работнички продленки детей лупят? А даже если и не они, так все-равно это — их вина. Как же это же так происходит, что в их присутствии дети калечат друг друга? На то они и учителя, чтобы следить за этим и не допустить драк и прочего. Им  святое доверяют —детей! А они что? На бедных родителей вину сваливают? Так вот, если напишешь заявление в РОНО про то, что в продленке этой детей не то учителя избивают, не то при их халатном отношении  к  работе, дети делают, что хотят, и вот дошло до таких безобразий, так я тебе обещаю уход за сыном с моей стороны, как за родным. Я бы и бесплатно помогла, но у меня самой с деньгами плохо. Что скажешь?
— Так ведь нечестно это, на людей наговаривать.
— А драки допускать регулярные, честно? А если в следующий раз он без глаза останется? Тогда как? Глупая ты, Зойка! Они к тебе в ноги кланяться придут, чтоб их не посадили за издевательство над детьми! И кучу денег тебе заплатят, чтобы ты заявлению дальше  ход не дала. Но ты про меня никому не должна ни звука пикнуть, иначе я  за себя постою так, что...
— Н, что Вы! Я никому ничего не скажу. А можно я просто вам буду деньги платить, чтоб вы с Сережей сидели, а заявлений никаких не писать, а?
— Нет, нельзя!
Зоя не спала всю ночь. Ей было стыдно гадить хорошим людям!. Но эти хорошие люди не могли ей ничем помочь. Они вызывали ее на разговор. Наверняка, они попросят забрать сына, так как он хронически нарушает дисциплину и бьет детей. А что ей делать и как жить, никого не волнует.  А вот соседка, хоть и некрасивое  дело предлагает, но обещает заменить продленку собой. Только не понятно,  зачем ей-то это заявление нужно.
               Зоя знала, что ее сын — драчун и что коллектив продленки здесь не виноват. Сережка будет драться везде и всюду. Таким был и его отец.

Тем не менее, вечером следующего дня Зоя написала заявление в РОНО под диктовку образованной соседки.

                Целую неделю Екатерина Васильевна чувствовала себя счастливой: она предвкушала свою месть. Уж ей-то не знать реакции РОНО!
Потреплют нервы всем буржуям как следует! Вздумали обогатиться за счет  славянских детей! Пусть у тебя в Израиле бизнесы частные открывают и своих дурят, а не здесь! Ишь, что придумали, подонки! Жиды хитрые!
              Закрыть их лавочку – этого недостаточно! Их нужно посадить! Вот это был бы достойный реванш!
           Она раскраснелась и полезла в записную книжку: кто-то из ее бывших учеников работал в следственных органах. Нужно будет связаться с ребятами... Они помогут ей, бывшей учительнице! Им жиды тоже симпатии не внушают. А уж преподнести случайную драку детей как халатность руководства, как минимум, а лучше, как намеренное стравливание детей с целью национальной розни и мести славянскому населению, - это уже дело мастерства следователя.
              Она ликовала. Скоро она нарядится, чтобы пойти на открытое заседание суда... Вот это будет праздник!
              Однако предвкушение победы оказалось краткосрочным! Буквально через дней десять ей позвонила знакомая из школы и рассказала, что вся семья Татьяны Вениаминовны на прошлой неделе покинула страну. Они, как выяснилось, уже давно готовились к отъезду, но держали это в тайне.
              В тот день Екатерине Васильевне пришлось вызывать Скорую помощь. Зоя хлопотала вокруг нее, не понимая, что именно так растревожило ее соседку. Гипертонический криз удалось снять, но состояние депрессии еще долгое время преследовало Екатерину Васильевну, и жизнь ее протекала тускло, как свет затухающей керосиновой лампы. 


Глава 6.
 

Когда Ире исполнилось 35 лет, Вадик получил приглашение от брата приехать в США. Навсегда.
 — Раньше я и сам на ногах не стоял, потому и не звал никого, — писал тот. — А сейчас я прилично устроен, дом купил хороший, есть куда родных звать. Так что, давай, братишка, приезжай! Соскучился я по тебе и по маме. Первое время вы все у меня поживете. Места хватит.  Потом снимете себе что-нибудь. А там, и свое жилье купите, даст Б-г!
Вадик, как оказалось, в душе давно мечтал об этом приглашении. Ну а Ира мгновенно приняла решение мужа: а куда она без него! Да и Америка казалась ей по фильмам и книгам волшебным краем, полным чудес и возможностей.
Наталья Владимировна сначала пребывала в шоке: про Америку ничего хорошего в ее кругу не говорили. Ругали по всем возможным и невозможным поводам. И народ там хуже нашего, и все улыбаются не от души, и косметика не так натуральна, как у нас, и люди, в основном, едят куриные ножки плохого качества, зато в бешеных количествах, потому что, кроме еды, в США, разумеется, никто ничем не интересуется. Оттого все и толстые такие.  От обжорства и бездуховности.  А политика США — так это, ну просто не обсуждается.
 — Лезут, куда не просят, никакой гуманности и уважения к другим народам ! — так любит говорить сосед Иван Федорович, давно овдовевший полковник КГБ в отставке, выполнявший свой интернациональный долг в Чехословакии в 68-м, а потом и в Афганистане. Он иногда заходит к Наталье Владимировне на чашку чая с пирогом под предлогом одолжить соль или перец. А за чаем у него всегда возникают воспоминания жизни, насыщенной боевыми доблестными подвигами и неистовым русским патриотизмом.
Об Америке Наталья Владимировна думала, как о непостижимой луне. Страшно, непредсказуемо, и главное, — не как у нас. Никто из ее друзей в США не был, но все они точно знали, что там все устроено неправильно, даже если и красиво, если судить по фильмам о миллионерах.  В общем, чужая неприятная страна, полная опасностей и подвохов. Господи, за что им  с дочкой такое горе!
  Однако дети решили ехать. Причем, безоговорочно. А жизнь без дочери и внуков для Наталья Владимировны была бессмысленной.
 И тут произошло нечто странное, в понимании Ириной мамы: ее знакомые, соседи и друзья, — словом, все те, кто с таким энтузиазмом насмехался над Америкой, стали вдруг так откровенно завидовали ей ее дочери, что она совсем растерялась: как можно завидовать отъезду в такую ненавистную страну?! Сами же говорили... В кругу сослуживцев, друзей и соседей намечающийся отъезд в США вдруг стал предметом ненависти одних и приторного заискивания всех прочих.
Всех прочих было значительно больше!  И Наташа окончательно перестала понимать, что происходит. Еврей-зять из неудачника-изгоя внезапно превратился для всех вокруг в великую ценность. Вадик стал почти иностранцем! Он мог увезти за тридевять земель, выслать гостевое приглашение, познакомить чью-то дочь с будущим американским миллионером, помочь наладить совместное предприятие, аж, с самой Америкой, что звучало как залог успеха любого бизнеса.
Вадик мгновенно оброс легендами о родственниках-богачах,  о несметном наследстве умирающего дяди, о приглашении преподавать физику в университете США, и Б-г знает еще о чем. И хотя ничего подобного Наталья Владимировны никому не рассказывала, слухи откуда-то рождались и множились! Накал фантазий нарастал!  Остановить его никому было не под силу. Слухи, которые она поначалу пыталась опровергать, назавтра появлялись снова! Они рождались сами по себе, видимо, от желания поверить, что сказки все-таки существуют, пусть хоть у кого-то рядом, раз не у тебя лично...  В их дом почти каждый день приходили знакомые с просьбами устроить встречу с Вадиком.  И хотя пьяницы из соседней комнаты во время каждой попойки стучали Наташе в стенку  и кричали « Предатели Родины!»,  все остальные соседи стали почтительно здороваться и даже спрашивать, будет ли Наташа им писать из США.
  С каждым днем интерес в ней и ее семье нарастал, и Наташа стала догадываться, что ее дочка, видимо, все-таки родилась в рубашке, выйдя замуж за еврея.
  Уезжали большой семьей: Татьяна Вениаминовна - мама Вадика, Наталья Владимировна – мама Ирочки, двое внуков и сама молодежь.
В США Вадик выучился на программиста и стал прилично зарабатывать.  Английским языком он владел еще в России: мама постаралась.
Ирочка закончила колледж и одновременно усиленно занималась языком. Ей удалось найти работу по специальности бухгалтера .
Дети ходили в школу. А бабушки хлопотали по дому, воспитывали внуков, разгружая устающих после работы детей от бесконечных бытовых проблем. Жили они все в большой квартире – снимали целый этаж частного дома. Комнат хватало, но по-прежнему, на всех одна кухня, один туалет и ванная.
Бабушки то страстно дружили, шушукаясь по вечерам за чайкой чая, а по утрам оббегая близлежащие магазины в поисках подарков детям и внукам, то вдруг надувались друг на друга из-за какой-то ерунды и расходились по комнатам. Ссоры детей мгновенно вызывали напряженные отношения у бабушек. Ревность к внукам тоже прибавляла масла в огонь: не дай Б-г, если одной бабушке достанется больше внимания и нежности! Мешали и разногласия в вопросах педагогики: наказанных одной бабушкой внуков тут же пыталась пожалеть вторая бабушка, хотя обе отлично знали, что это недопустимо. В такие минуты бабули подолгу не выходили из своих комнат. Потом  кто-то не выдерживал осады, и, к радости второго, начинал беседу, как ни в чем ни бывало. Отношения тут же налаживались: они ведь любили одних и тех же людей и готовы были отдать за них жизнь!
А вот с Америкой эти немолодые уже женщины, такие разные во всем, подружились мгновенно. Отчества свои они с радостью сложили в архив памяти, официоза и документов прошлого, и это обстоятельство как-то удивительно благотворно подействовало на них психологически.  Сбросив вместе с отчествами и пару десятков лет,  женщины мгновенно ощутили разбрызганный в воздухе аромат благополучия и безопасности. 
Им ничего не грозит, кроме новой радостной жизни. 
Они и сами не могли бы объяснить причину, но им вдруг захотелось вновь стать красивыми и молодыми, как много лет назад. Очень давно никто из них не испытывал ничего подобного. Почему-то жить стало интересно, как в юности.
  Дети определили их на курсы английского языка. Татьяна, хоть и была в России преподавателем английского, местный диалект и темп постигала с трудом. А уж о Наташе и речи нет. На курсах все подружились, приносили из дома пироги, что хорошо шли под кофе из термосов  и рассказы о том, как и что тут у них, в Америке,  происходит.
В кафе не ходили: и некогда, и денег тратить никому не охота. Ведь если перевести в рубли, так эта чашка кофе —  просто расточительность неприличная, не говоря уже о пирогах!  Рассказывали  друг другу о жизни в США невероятные вещи: кто-то из бывших земляков, живших неподалеку,  придумал и запатентовал какую-то штуку для мытья автомобилей, которая нашла популярность и принесла изобретателю бешеные деньги.  Соседи и знакомые тут же бросились изобретать что-то свое. 
Циля из Бобруйска, которая в нашей группе  славилась хорошей памятью, почему-то решила, что в Америке нет кефира. Она пыталась его делать на своей кухне, вынашивая планы запатентовать свой особый кефир и внедрить его в производство. Держа в тайне свои рецепты и надежды на скорое богатство и славу, она случайно увидела в американском магазине бутылку, на  которой было по-русски написало «кефир клубничный».  Циля почувствовала прилив крови к голове и утром не пришла на занятия. Ее сестра по секрету рассказала кому-то о причине стресса своей родственницы, и на следующий день вся группа умирала от хохота по поводу Цилиного несостоявшегося изобретения. Но, как потом выяснилось, тот, кто веселился, тоже имел подобные тайны, которые так или иначе просачивались и превращались в анекдоты.
Саша Беккер раздраженным шепотом выговаривал жене, что ее выкройки нового кошелька нельзя запатентовать. А она кричала ему в ответ в пятиминутном перерыве между занятиями, что он завидует ей как творческому человеку. Все что-то изобретали и мечтали открыть в себе тайные способности и даже таланты.
                Наташа и Таня наблюдали за этими волнами всеобщего вдохновения, затаив дыхание, восторженно и удивленно. Почему-то все чаще хотелось им незаметно посмотреть на себя в зеркала магазинов и учреждений, где доводилось бывать. 
Хозяева дома, где они жили, были русскоговорящими. На крыше установлена  антенна,  и все жильцы имели возможность смотреть русские передачи на своем родном языке.  Хотя дети настаивали на американских передачах для постижения английского. Ну дети-то уходили на работу, и тут... бабушки наслаждались сериалами и новостями.
Обе мамы втайне грустили оттого,  что их подлинная молодость безвозвратно прошла там, где, встретившись глазами с незнакомцем, было благоразумнее поскорее отвести взгляд. 
Как быстро привыкли они к тем благам государственного гостеприимства и помощи пожилым иммигрантам, которые обрушились на них сразу после приезда! Они, ни одного дня не работавшие в этой стране, получили вполне приличные для жизни пособия по возрасту, бесплатные медицинские страховки и уход за собой и жильем, который пока им был не нужен.  Дети давно позаботились о том, чтобы имена их мам стояли в списке ожидающих государственные субсидированные квартиры для пожилых людей с невысоким доходом. И вот недавно пришли письма с радостным сообщением, что ждать получения этих квартир осталось не более года.
Ира и Вадик хватали язык на лету. Но, конечно, не так быстро, как их дети! И тем не менее... Они  старательно и самоотверженно копили на первый взнос для покупки собственного дома с самого первого месяца пребывания в США. Наступил наконец момент, когда Ира впервые в жизни почувствовала, что ее страстная мечта о своем жилье обретает наконец реальную почву. Это чувство было головокружительным!
Когда нужная сумма первого взноса была накоплена, ребята стали почти ежедневно смотреть дома. Реалторы много раз показывали им самые лучшие варианты, но все время находилось что-то, что не нравилось то Вадику, то Ире.
То участок крошечный: ни детям поиграть, ни самим насладиться. То кухня мала. То планировка дома крайне неудобная. То плохой район. Стали ребята нервничать. А тут еще слухи поползли, что скоро цены на недвижимость так подпрыгнут, что вообще ничего купить никто не сможет, кроме мультимиллионеров.
Несколько раз происходили дали ссоры из-за несогласия в выборе дома. Хотя конфликты в их семье были редкостью.
  И вот наконец случилось чудо. Это был дом, о котором никто из них не мог даже мечтать. Огромный участок, три гаража, сад, в котором росли яблони и вишня. А сам дом!   Конечно, он нуждался в ремонте, но какое это имело значение, если его величина и красота захватывали дух.
Паркетные полы, высокий потолок, колонны и арки, отличная планировка, просторные комнаты, –  ну нет слов! И это все – в пределах их финансовых возможностей, да еще именно в том районе, о котором они мечтали!
Ира перехватила восторженный взгляд мужа, сжала его руку, стесняясь выдать агенту по недвижимости свои чувства. Муж не выдержал первым, подхватил ее на руки и прямо при агенте закружил, как девчонку-первоклассницу. Агент заулыбался и спросил:
 –  Ну, что? Будем делать offer? (предложение своей цены на покупку) .
 – Вне всякого сомнения! И торговаться не будем, чтоб не рисковать. А то еще сорвется, не дай Б-г!
 – Ну тогда поедем в офис и все оформим , как положено, да?
–  Конечно! –  хором ответили супруги и направились к выходу.
  И вдруг взгляд Ирины упал на стоптанные домашние тапочки при входе в дом, которые она почему-то не заметила, когда они вошли.
Тапочки были повернуты носками к выходу. Они явно принадлежали женщине, так как на каждом из них размещался трогательный розовый бант. У Ирины возникло странное впечатление, будто хозяйка тапочек и, соответственно, дома, выскочила куда-то  ненадолго ( к соседям за солью, как это было принято в России) и вот- вот вернется и спросит их, почему и зачем они здесь, в ее доме.
Странно, но тапочки никто не убрал на место и даже не отодвинул с прохода в сторону. Они не обратили на себя ничье внимание, кроме внимания Ирины.
   –  Чьи это тапочки? – тихо спросила она агента по недвижимости и странный ком подкатит к ее горлу.
                – Понятия не имею! Видимо, бывшей хозяйки... Но вы не волнуйтесь. Я все тщательно проверял, так что, никаких неприятных сюрпризов тут не будет. Дом действительно выставлен на продажу сыном старушки, которая здесь жила. Сын сам заниматься продажей дома не может: он живет в другом штате.
                Вот он и заключил договор с нашим агентством и поручил нам уладить все вопросы. Если хотите, я покажу вам все эти бумаги в своем офисе.
 – А что случилось с этой... старушкой?  – неожиданно для себя спросила Ирина.
 – Я, честно говоря, подробностями не интересовался. Но мне рассказали, что она плохо себя почувствовала и вызвала скорую... Там ей оказали помощь и направили в дом престарелых, чтобы она была под присмотром. Но через пару дней с ней случился обширный инфаркт, и она умерла. Ну так что, едем в офис? Кстати, сын старушки ни на что в доме не претендует. Это я – к тому, что если вам нравится мебель, шторы, картины и все остальное, так считайте, что это уже принадлежит вам. За те же деньги.  Неплохо, да?
Ирина впилась глазами в тапочки и не могла заставить себя оторвать от них взгляд. С ней что-то происходило. Она заметила, что муж и агент смотрят на нее удивленными глазами, но ей вдруг захотелось остаться одной...
– Вы не против, если я посмотрю дом еще раз, одна? С первого раза я могла что-то важное упустить.  Может, вы пойдете подышать или покурить на крыльцо? Мне нужно минут пять-десять,  пока я еще разок пробегу...
– Конечно! Нет проблем. Я давно хочу закурить. А вы, Вадим, не курите? Вадим не курил, но, бросив на жену тревожный взгляд, произнес:
– Курить не буду, но с радостью постою с Вами на крыльце.

Ира снова обошла весь дом, но уже не как покупатель, а как невольный свидетель чужой жизни, еще недавно пульсировавшей здесь.
В спальне, на большой прикроватной тумбочке, стояла в дорогой рамке фотография молодого мужчины, видимо, сына хозяйки. Большой открытый лоб, целеустремленный взгляд, плотно сжатые губы. На стенах висели другие его фотографии и разные дипломы на имя Майкла Кинга, как, видимо, его звали. Казалось, что хозяйка дома специально повесила все это богатство не в кабинете, как принято, а у себя в спальне, чтобы каждый вечер, перед тем, как лечь в кровать, пообщаться с сыном таким вот образом, созерцая его родной преуспевающий облик.
Рядом с фотографией на тумбочке стояло несколько бутылочек с лекарствами, маленькое настольное зеркальце и крем для лица. На комоде Ира нашла небольшой альбом фотографий. Она с жадным любопытством пробежала его глазами. Маленький Майкл в комичных детских штанишках в обнимку с плюшевым медведем, юная мама-хозяйка дома, обнимает с невероятной нежностью своего малыша... Какая красавица! А это, видимо, ее муж, отец Майкла. Тоже интересный... Почему она жила одна? Наверное, ее муж умер. В гостиной висел портрет молодой пары, в которой Ира мгновенно узнала родителей Майкла. Они были сфотографированы по-старинке: девушка сидела в красивом дорогом кресле, а ее обожатель – стоял рядом, положив руку на спинку этого кресла.
Эти наивные каноны фотокомпозиций прошлых лет! Ира долго смотрела на эту фотографию и не могла отвести от нее взгляда.
«Какими молодыми и счастливыми были эти люди, когда позировали фотографу! Могли ли они предчувствовать, что через какие-нибудь пятьдесят лет некая незнакомка из далекой страны будет завороженно разглядывать их молодость, любовь и ослепительное счастье, от которых ничего не осталось, как и от них самих!
А ведь от них ничего не осталось, раз эти фотографии не являются ценностью для их детей и внуков!» – думала Ира, ощущая легкий озноб от волнения.
«А еще говорят, что жаль бездетных, потому что от них ничего не останется и их жизнь не продлится в потомках! Это смотря какие потомки! Иногда лучше продлить свою жизнь преданными друзьями и соседями, дневниками и творчеством, чем такими детьми и внуками, которым не нужны фотографии умерших родителей и прародителей!
Вот здесь, в этой комнате, еще недавно сражалось с тоской и одиночеством сердце бывшей красавицы, любимой и любящей жены и матери, которая как-то незаметно стала никому не нужной старухой.  В каждом доме, разумеется, кто-то когда-то рождался, жил, мечтал, страдал, ссорился и даже умирал. Ей-то, Ирине, какое до этого дело? Чем раньше  покупатель абстрагируется от подробностей, чем меньше ему будет известно о бывших обитателях покупаемого дома, тем лучше для него. Все это понятно.
Но как заставить себя забыть об этих чертовых тапочках, которые громко кричали о том, что совсем недавно их хозяйка, вовсе не собираясь умирать, доверчиво шла за докторами скорой помощи в машину, чтобы, получив медицинскую помощь, вскоре вернуться в свой красивый, родной и уютный дом, в котором прошла ее жизнь и в котором каждый предмет мебели, каждая салфеточка и картинка на стене, напоминали о счастье и составляли великую ценность ее внутренней жизни и памяти?!
Как могло получиться, что ее сын, такой образованный и симпатичный, явно обожаемый мамой, бросил ее на произвол судьбы, одну в этом огромном доме? И даже не возражал против дома престарелых для своей матери?!
Вот она, Ира, растит двоих детей, вкладывает в них всю душу, силы и нервы. И что? Неужели и ее вот так же бросят выросшие дети, если она переживет своего мужа? И сдадут в дом престарелых за ненадобностью, словно она –  рухлядь?
И неужели от нее останутся на свете только ... тапочки?!
          Ведь и она когда-нибудь станет старой и одинокой и вызовет себе скорую помощь... Мужчины чаще умирают первыми... А мамы уже, конечно, не будет.  Дети создадут свои семьи и, скорее всего, будет жить далеко от нее. Она останется одна. Господи, как  это страшно!» 
          Ира живо представила свои тапочки на том же самом месте... Радость предстоящей покупки дома мгновенно исчезла... Ей хотелось убежать и забыть об этом доме навсегда, но предварительно найти этого сынишку, посмотреть в его благополучные сытые глаза, а потом, взяв за лацканы шикарного пиджака, спросить, осознает ли он тот факт, что он – предатель и подонок, с которым также обойдутся его дети, если они у него есть!
И жутко хотелось найти эту старушку – владелицу дома, чтобы обнять и утешить. И, хоть Ира знала, что старушка ушла из жизни, она была бы счастлива узнать, что агент просто ошибся и бабушка эта жива и находится в больнице. А дом, соответственно, не продается.
Ира бы помчалась тогда в больницу с апельсинами и яблоками, чтобы .... Она вдруг очнулась, словно была во сне секунду назад, и горько посмеялась над собой. Однако потребность обнять и успокоить бабушку, которая носила эти смешные домашние тапочки, не проходила.
А почему сын ни на что не претендует? А как же фотографии? А мамины любимые вещи? И вообще, был ли он на похоронах? Вряд ли она узнает об этом, а если бы даже узнала...
Ира ощущала в комнатах еще не выветрившийся запах какого-то лекарства, и это не давало возможности забыть о том, что кто-то,совсем недавно, пытался накапать себе одинокой старушечьей рукой успокоительные капли, но они не спасли... Ира почувствовала, что слезы потекли по ее щекам и испугалась, что сейчас сюда войдут муж и агент по недвижимости. Она вытерла слезы, припудрилась и прорепетировала улыбку перед зеркальцем бывшей хозяйки. Улыбка получилась довольно жалкой, а через мгновение черная тушь энергично поплыла вниз по лицу, так как слезы потекли с утроенной силой, не подчинившись приказу Иры срочно успокоиться. Она нашла ванную комнату, умылась и еще раз привела себя в порядок.
  «Все! Так нельзя!  Утро вечера мудренее. Возможно, утром это наваждение пройдет, и мне станет легче», –  успокоила она себя.
Пытаясь найти выход, Ира заблудилась.
В этой комнате они не были, когда агент их водил по дому. Странно. Как он мог забыть о ней? Ведь он заинтересован показать все! 
Это был небольшой кабинет хозяйки. Видимо, она любила играть на рояле, так как в центре комнаты стоял маленький рояль, крышка которого была открыта, а на нотах, стоявших тут же, Ира прочитала: «Моцарт». 
А вот и сама хозяйка: в небольшой рамке на крыше рояля Ира увидела портрет пожилой женщины. Так вот, как она выглядела в старости! Лицо ее было покрыто множеством мелких морщинок. Но странное дело: она все-равно была удивительно красивой и... молодой. Да, именно молодой, несмотря на возраст и морщины. Молодость лучилась из глаз, лукавых, умных и добрых. Молодостью сияла улыбка. Она освещала не только лицо. Вся комната была залита энергией обаяния и добра этой женщины, оставившей о себе такую вот память случайно попавшим сюда людям.
Интересно, что она, Ира, должна сделать со всеми этими фотографиями? Выбросить и поставить свои? Или хранить, словно это – фотографии ее мамы, которая ушла из жизни? Найти бы этого сыночка и набить ему морду!
Было бы здорово хоть так отомстить за эту женщину, которую Ира уже готова была полюбить как беззащитную, безмолвную и незаслуженно преданную забвению. Она, конечно же, не сможет здесь жить! Надо как-то вразумить Вадика. Здесь они не будут счастливы, ей-то это понятно.
Здесь живет Боль! Здесь предали Материнство.
Здесь сражались за жизнь Одиночество и Обида. Но почему так случилось, что энергия этой чужой боли прошла, словно пуля, через Ирину, ранила ее и оказалась не чужой, а родной болью, словно эта бабуля была ее близкой родственницей?
Ее тень и энергия все еще тут, в этом доме. Ире казалось, что хозяйка видит ее, наблюдает за ней. Ей было неловко открыть шкатулку на маленьком письменном столе,  чтобы посмотреть ее содержимое. Хотя это могло бы помочь понять хозяйку дома еще лучше. В шкафу, видимо, –  белье, и вновь чувство неловкости остановило Иру от желания открыть его.
  Она решительно шагнула к выходу. Мужчины по-деловому что-то обсуждали.
 – Покурили? Ну и хорошо,– сказала она.
 – Ну что едем ко мне в офис! – с энтузиазмом произнес агент и направился к своей машине.
    – Вы знаете, мне что-то сильно разболелась голова. Если вы не против, давайте отложим до завтра!
  – Я-то не против, но дом может и сорваться, уж больно хорош!
Вадим выразительно посмотрел на Иру. – Можно нам поговорить наедине?
 – Разумеется, говорите! А я пока пойду в машину.
Оставшись наедине с женой, Вадик дал волю чувствам:
– Ирка! Ты что, с ума сошла? Что с тобой? Неужели ты не понимаешь, что в любой момент кто-то, кроме нас, может купить этот дом, пока мы тут тратим время!
– Вадик, милый, послушай меня, пожалуйста. Это трудно понять, но ты попробуй! Ты же не такой, как все, ты – единственный. Вадик! Я не смогу жить в этом доме, понимаешь?
 – Почему? Что случилось?
 – Не знаю, как тебе объяснить!
 –  Ты что, хочешь сказать, что эти дурацкие тапочки мешают тебе расслабиться?
 – Эти тапочки – осколок чужой оборвавшейся жизни.
 – Ну и что? В каждом доме обрывалась чья-то жизнь (или почти в каждом доме). Никто об этом не думает, никто!
 – Наверное, и я бы не стала думать. Но так случилось, что осколок этой чужой жизни попал мне в глаза и в душу и поранил меня! Неужели ты не понимаешь?!
– Никогда, никогда в жизни не подозревал, что моя жена – сумасшедшая. Ира, ты – больна! Тебе лечиться нужно.
– Пусть даже и так. Я полечусь от чрезмерной тонкокожести, а ты  –  от противоположного! Вадик, мы же можем найти другой дом, не так откровенно окровавленный болью!
– Другой дом не будет таким, как этот. Мы уже достаточно посмотрели домов и знаем, как сложно найти то, что действительно нравится и подходит по цене. Ирка! Поедем домой, успокоимся, а утром, если еще никто не купит его, мы сделаем offer. Это, конечно, риск. Но что с тобой делать? Поехали домой! Пойду скажу агенту, что мы утром будем у него!
Дети уже спали, а мамы ждали новостей. Ира отправилась сразу к себе в спальню, а Вадик взял на себя двух мам. Пришлось все им рассказать. В глубине души Вадик очень надеялся, что обе женщины воздействуют своей мудростью на его неразумную жену, и ему не потребуется больше никаких усилий в борьбе с Ириной.
Однако после его рассказа воцарилось долгое молчание. Первой его нарушила Татьяна Вениаминовна. Грустно посмотрев на сына, она произнесла:
–  Прости меня, Наташа, ради бога, но мне всегда казалось, что мой сын сложнее и тоньше, чем Ирочка. Она была, в моих глазах, попроще, что ли... Господи, как я ошибалась! Мне хочется обнять ее немедленно и попросить прощения за свою глупость и слепоту. А ты, сынок, ты не настаивай на этой покупке, потому что в этом доме, поверь мне, у вас не будет счастья никогда и ни за что! Ира увидела то, чего ты не увидел, не почувствовал...
          Ну не смог! В этом доме навсегда поселилась боль, и, если хочешь , энергия предсмертной обиды, а если еще проще, то ... приведение, то есть душа, не нашедшая покоя, понимаешь? И не просто какая-то душа, а созвучная Ирине, родная, хотя и незнакомая!
          Вадик с ужасом посмотрел на свою маму, на молча плачущую тещу, и понял, что с тремя безумными женщинами ему не справиться. Как минимум, две их них были ему безмерно дороги.
«Вот тебе и Татьяна?» –  пронеслось в голове Натальи Владимировны. –  «Поняла и защитила мою дочь! Хотя поначалу-то она ее не оценила. Ишь ты, попроще... Как бы не так!»
«Много я с сыном занималась иностранными языками! В шахматы его играть научила, в теннис! А вот над душой поработала халтурно» – горестно думала Татьяна Вениаминовна, мама Вадика, – Приземленный сынок вырос, без полета ввысь. Как обидно!»
Вадик незаметно вышел из дома, сел в машину и поехал в ближайшую лавку за сигаретами, хотя курить он бросил десять лет назад.
Жадно затянувшись, он тупо наблюдал за направлением дыма.
«Никто из мужиков не должен узнать об этой истории, а то засмеют. Потерять такой дом из-за тапочек умершей старухи!»
Он был невероятно зол на жену и на мать, вступившуюся за нее. Хотелось просто послать всех к черту. Это надо же такое сказать всерьез про приведение! И это – его родная мама - преподаватель советского учебного заведения!
Вадик завел мотор и поехал по центральной магистрали просто так, без цели. Скорость успокаивала.
Через час он на цыпочках вошел в дом. Все спали. Ира нервно всхлипывала во сне, и Вадик с нежностью поправил одеяло, стараясь не потревожить ее сон.
«Дурочка моя, милая! Утром все пройдет, и мы, разумеется, купим этот дом. Ох-ты, чуть не забыл про будильник! Мы должны приехать к открытию офиса, чтобы быть первыми».
Он обнял жену и долго лежал с закрытыми глазами без сна, представляя себя и жену владельцами этого дома. Мысленно он уже обставил его по своему вкусу и устроил новоселье!
«Пусть все узнают, что он состоялся в Америке! Пусть никто не посмеет посмотреть на него, как на неудачника! Дом – это все! Это – визитка жизненного успеха. Хватит очередей в туалет и ванную! Хватит храпа тещи из соседней комнаты. Мамин храп казался ему менее назойливым, чем тещин. Даже секс не был в его семье полноценным из-за постоянного страха разбудить детей или мам. Наконец-то они заживут, как люди... » –
с этими мечтами Вадик наконец заснул.
Утром он встал первым, успокоил жену, проснувшуюся от звона будильника, нежно поцеловал ее в щеку со словами:
–  Поспи еще немного, Ириша!
После душа Вадик сварил кофе, и, как заправский официант, с полотенцем через руку, принес жене маленький горячий бутерброд с сыром на черном хлебе, запеченный в духовке, и ароматный кофе. Надо сказать, что такие красивые жесты Вадик делал нечасто. Это случалось в особенных  случаях, когда он готовился к каким-то добрым и приятным жизненным переменам или сюрпризам.
Так однажды он прикатил в спальню целый столик на колесиках, который специально купил для таких торжественных случаев! Это был день, когда он получил новую работу в США! На столике размещались красиво уложенные ломтики киви на тарелочке из сервиза, подаренного им на десятилетие свадьбы, вазочка со свежей клубникой, бутерброды с икрой, и, конечно же, кофе! Ира уже знала: завтрак в постель означает праздник по какому-то приятному поводу. Вот и сегодня она открыла глаза, увидела сияющие глаза мужа, ощутила аромат кофе, счастливо улыбнулась, как младенец после сна, и вдруг... все вспомнила. Улыбка мгновенно слетела и вдребезги разбилась о просыпающееся сознание.
 – Спасибо, Вадик, за все это, но я не ...
–  Ира! Поговорим чуть позже, а пока ты поешь! – он старался звучать спокойно, но Ира мгновенно уловила нервное напряжение, которое он так неумело пытался от нее скрыть.
Она глотнула кофе, поставила чашку на поднос и поняла, что сейчас произойдет что-то страшное.
В воздухе был разлит еще не зазвучавший гром, но вот-вот должна была вспыхнуть молния. Губы Вадика были плотно сжаты. Он был бледным, нервно ходил по комнате, готовясь к речи. Его было нестерпимо жаль! Ира вскочила с постели и направилась к нему, чтобы обнять.  Вадик резко отстранился и громко произнес, не глядя на жену:
- Ира! Я люблю тебя и хочу всегда быть с тобой. Но если ты сейчас собираешься продолжить вчерашний бредовый текст  про тапочки и призраков, то я этого слушать не стану. Не знаю, что на тебя нашло, но это, на мой взгляд, просто каприз или какая-то дурь. Постарайся понять, что все люди умирают и оставляют после своей смерти какие-то вещи. Конечно, было бы здорово, если бы дом был пустым и ничто не могло бы напоминать новым жильцам о прежних хозяевах. Но я могу пообещать тебе, если ты перестанешь упрямиться, что я предоставлю тебе абсолютно пустой дом уже через неделю после этой покупки! Мне не надо ничего из этого дома, кроме него самого, раз тебя это травмирует. Я сделаю ремонт и куплю новую мебель! Хотя никто на нашем месте не отказался бы от такой замечательной  дорогой мебели. Но ради тебя я бы ее выкинул или продал. Ты забудешь про эти тапочки через неделю, ну, через месяц! И все будет просто отлично!
Вадик остановился у окна и смотрел в него все время, пока говорил. Наконец он развернулся лицом к жене и жестко произнес:
 –  Почему ты молчишь? Почему ты так мучаешь меня? Это не только  эгоистично по отношению ко мне и детям, которые устали от съемных квартир, но это просто невероятно глупо и необъяснимо! Я даже постесняюсь кому-то рассказать об этом. Представь себе реакцию психически нормальных людей, если им сказать, что моя жена отказалась купить отличный и выгодный дом, о котором мы не смели и мечтать, только потому, что в нем кто-то умер и оставил перед смертью тапочки на пороге дома. Ведь засмеют! Ира, учти: я куплю этот дом. С тобой или без тебя. Чего бы мне это ни стоило!
 Ира испугалась: она никогда еще не видела мужа в таком состоянии. Но главное, он ни разу в жизни не разделял себя и ее. Это его «с тобой или без тебя» просто убило ее. Он готов отказаться от нее и детей ради того, чтобы купить именно этот дом?
Несколько минут они оба молчали. Потом Ира попыталась побороть обиду на мужа: она утешила себя тем, что он любит ее и детей, но просто использует последнее, даже запрещенное, оружие воздействия, чтобы добиться своего. Она решила простить ему эту слабость и миролюбиво произнесла:
– Вадик! Мы ведь можем построить новый дом или купить уже построенный, в котором никто еще не жил! Или же просто поискать другие дома, где до нас жили люди, но мы о них ничего не будем знать. Таких домов полно, без мебели и фотографий, без этой кричащей боли...
«Новый дом нам не потянуть! Ты это знаешь, не хуже меня. А старые дома мы уже достаточно долго смотрели. Барахло, а не дома! За те деньги, что мы можем себе позволить потратить, этот дом – просто дворец! Я и мечтать не мог о таком. Да и ты, как я заметил, поначалу чуть в обморок не упала от радости. И потом, ты думаешь, мне доставляет удовольствие жить вместе с тещей, да и со своей мамой тоже, под одной крышей, хоть они нам и помогают с детьми! Я устал от твоих «тихо, они еще не спят!»
 Мне надоело ждать своей очереди в ванную! Я больше не могу выносить молчаливые упреки твоей мамы, когда мы с тобой ссоримся. Я – взрослый мужик и хочу жить отдельно от всех мам! По-моему, это – не патология. Ты как думаешь, я – извращенец, что стремлюсь наконец купить свое жилище? Или у вас, у романтиков, это – признак прозаичности души?
-Ну, что за бред ты несешь? При чем тут прозаическая душа? Я тоже давно мечтаю о своем жилье. И этот дом мне очень понравился, пока... Вадик, неужели ты, такой умный и образованный человек, не можешь понять, что твоя жена просто плохо себя чувствует в этот доме! Мне там невыносимо находиться. Если ты этого не понимаешь, то просто поверь мне на слово и все! Мы купим что-то другое! Почему нужно ссориться, словно этот дом – камень преткновения?
– Да! Ты права: этот дом – камень преткновения! Как точно ты сказала! Если моя жена не понимает меня и считает возможным бросаться такими шансами устроить нашу жизнь и жизнь наших детей только потому, что ей, видите ли, в этом доме мерещатся домовые и привидения, то, на мой взгляд, ей пора полечиться в дурдоме. Я вполне серьезно считаю, что у тебя есть повод сходить к психиатру. Слушай, а, может, ты скрыла от меня какую-то психическую болезнь?
– Вадим, прекрати юродствовать! Это уже переходит все границы. В конце концов, такое непонимание, такое чудовищное, тупоголовое и непробиваемое непонимание – это просто признак ограниченного интеллекта, вот! Странно, что за столько лет я не заметила, что ты, хоть и учитель физики и один из лучших шахматистов в Питере, а все-равно, –  неумный человек!
– Вот это – да! Ничего себе! Такого я от тебя еще не слышал...


P.S.  Прошло пять лет. 

Вадим  купил  желанный  дом, отремонтировал его и в течение нескольких лет безуспешно пытался наладить отношения с женой.
Его мама, хоть и уговаривала принять точку зрения Ирочки, все-таки переехала к нему.  Сын  есть  сын.
Ирина с детьми и матерью так и осталась жить в съемной квартире.
В конце концов, Вадик подал на развод: у него появились планы жениться вторично. Детей он навещал, но они были обижены на него из-за разрыва с  их мамой.
           Увы, счастья не случилось и в его новом супружестве: семью преследовали серьезные болезни и  постоянные конфликты.  И, хотя Вадиму помогала мать и брат, тот, что давно жил в США, но козни судьбы  оказались намного сильнее и куда более изощренными, чем поддержка родных. Он часто терял работу и не всегда с легкостью находил новую.  Проблемы со здоровьем появились намного раньше, чем он мог бы их ожидать.
             Дети были с ним вежливы, когда он навещал их, но вели себя натянуто и напряженно, и ему не удавалось растопить этот лед, который почему-то нарастал с каждым годом их раздельной жизни.
              Все чаще Вадик  с раздражением вспоминал  слова Ирины  о злом роке, преследовавшем бывшую владелицу дома...
              «Что за чушь» –  думал он обо всей этой ситуации, о таинственной покойнице, разрушевшей его семью, о  любимой  женщине,  как он теперь понял, единственной любимой, которую он потерял из-за своего упрямства. 
«Мир материален... Какие  там  души умерших, что за чушь?»  - настаивал Вадим в диалогах с самим собой.
Но  все чаще  испытывал он  холод  одиночества и отчаяния  в этом своем огромном доме, и ничто не приносило ему радости.
Он стал нервным, подозрительным и  давно уже начал откровенно срываться на своей новой супруге.
Если Ирина раздражала его излишней духовной утонченностью и сложностью, то новая жена бесила своей однозначностью, приземленностью и трезвостью взглядов: с ней-то точно не поговоришь о потустороннем. Она не способна анализировать глубинные причины ускользающего счастья. Она  лишь комментирует последствия  чего-то конкретного.   
                Что же что управляет  жизнью вопреки воли и  поступков самих людей? Раньше Вадим об этом не думал. Но сейчас его стали волновать такие вопросы.
                Мир настолько не познан, что лучше и не думать ни о чем. Но с другой стороны, как заставить себя не думать об этом?
              Кто же эксперт в таки вопросах? Умершие не слишком разговорчивы. Бог – тоже. Ученые? Они знают лишь то, что известно науке сегодняшнего дня.
             Втайне от всех Вадим стал почитывал литературу про  жизнь после смерти, про поведение покойников, вернее, их душ...  И наступил момент, когда люди начали его сторониться: взгляд Вадима пугал прохожих и тревожил  родных.
                Со второй супругой он в конце концов развелся: детей они не завели, а взаимное раздражение множилось с каждым днем.
                По слухам общих знакомых, Ирина (его первая жена) нашла себе нового мужа, и, что особенно больно,  дети Вадима полюбили этого чужого мужика!
                А сам он бродил по комнатам просторного дома, пытаясь устранить энергию бывшей хозяйки жилища.
               Иногда ему  казалось, он смог бы добиться прощения старухи, чей дом так опрометчиво купил.
               Ему очень нужна была встреча с той, в чьей душе навсегда поселилась обида,  боль и неприкаянность и чьи наскоро сброшенные тапочки так никогда и не дождались привычных ног своей одинокой хозяйки.  Он спросил бы ее о многом.
               Он добился бы освобождения от ее мести, если она, и правда, была причастна к его невзгодам.
               Но встреча их так не состоялась: видимо, духи очень избирательны, мстительны  и принципиальны.
               Вадим часто засыпал прямо в кресле. Ему нередко снился новый дом, в котором нет никаких приведений и таинственных сил.
                Простое решение – продать  зловещий дом и купить новый –  приходило во сне, но наяву все это казалось нелепым и громоздким. Пришлось бы признать правоту бывшей жены и свою слабость, а заодно и свою веру в черт знает что! Вадим был слишком самолюбив и разумен для подобного безрассудства.
              Очень часто ему снится навязчивый сон о том, как однажды и он, собравшись  наскоро к доктору, уйдет из этого дома всего на пару часов, оставив тапочки на пороге, но уже никогда сюда не вернется.
              А расторопный реалтор, воодушевленно почесывая руки от предстоящей выгодной сделки, приведет оценить жилище молодых супругов, не подозревающих о том, что здесь, в этом кресле, во сне, беззвучно  плакал некогда преуспевающий одинокий взрослый мужик, не веривший  в то, что Боль способна пережить тех, кого она долго мучила. 
               Вот и сегодня ночью ему опять приснился этот же  дурацкий сон. В нем все было мрачно и тревожно до безысходности, но удивительно осязаемо, словно это был и не сон вовсе, а жуткая явь.
      А под утро приснились облака... 
Их раздвинул локтями какой-то старик с седой бородой и лукавой улыбкой (неужели сам Бог!) и, опираясь на эти облака, как на подлокотники кресла, весело подмигнул Вадиму, а затем негромко произнес:

«Дорогой мой! Каждая судьба - короткий путь от первых пеленок и до последних уютных тапочек перед отправкой в вечность. У меня не все получилось, как я задумывал. Прости, но лучше я не смог!»