Хрустальный олень Часть 1

Солнце поднялось из-за сопки, и высветило распадок. Сквозь лапы сосен и кедров оно проглядывало в оконце избушки дальнего лесного кордона, освещая щербатые, именно старые, а не искусственно состаренные доски стола, на котором стоял котелок с недоеденной картошкой, густо посыпанной пожухшей зеленью. Под столом валялось несколько бутылок из-под самогона. Давний обычай снимать со стола пустую тару из под спиртного был принят и здесь. Печь остыла, и в избушку через щели подслеповатого оконца тянуло утренней свежестью. Мох, которым была проконопачена рама, местами высох и вывалился, и эти щели обеспечивали вентиляцию, разгоняя крепкий кисловатый дух старых мокрых шинелей и кирзовых сапог, махорки-самосада и сладковатый запах самогона. Этот дух можно было разливать по флаконам и продавать одиноким дамам бальзаковского возраста, соскучившимся по пьяным мужским объятиям. Или делать на его основе туалетную воду «Охотничья заимка». Хотя, обитатели избушки уже свыклись с этим духом, он был неотъемлемой частью их быта, иными словами, визитной карточкой. На этот дух реагировали пассажиры купе поездов дальнего следования, городские жители в общественном транспорте. Правда, здесь до ближайшей железной дороги было не менее полусотни верст, а до ближайшего города – около трех сотен. Поэтому всем потенциальным попутчикам обитателей избушки в жизни повезло – одной сильной эмоцией в их жизни было меньше. Разумеется, не положительной.

Старый Абакумыч потянулся и встал со своей лежанки. Здесь, на кордоне, он был за лесничего. Правда, жалованье ему не платили, работал на общественных началах. А жил лишь на пенсию, которую заработал старости лет, хотя и совсем небольшую, да привык он все время чем-то заниматься в те промежутки времени, когда не пил. У него был свой небольшой огород на заимке, где росли и лук, и чеснок, и даже дикую черемшу приручил – выращивал в больших количествах. Огурчики росли, однако, пришлось для них соорудить небольшой парничок. Стекол натаскал из старых бараков, которые остались от сталинских лагерей и располагались в пяти верстах от заимки. Там не все побили хулиганы, поскольку хулиганов не было в этих краях. Молодежь уезжала, а старики были бережливыми и, даже, скуповатыми. Берегли каждый гвоздь, каждую железку. Из железок кузнец по прозвищу Мишака, а по паспорту – Михаил Федорович, мог сковать любую нужную в хозяйстве вещь – хоть топор, хоть лопату, хоть плуг, хоть дверной засов. Пиломатериалы лишь не пользовались спросом – деревьев в округе было – хоть отбавляй, да и ими распоряжался сам Абакумыч. Китайцы сюда не совались – неудобно было вывозить кругляк, далеко до границы. А местные в деревообработку пока не совались. Все сидели по избам, охотились помаленьку, да гнали самогонку. Как и сам Абакумыч. Правда, самогонка была у каждого своя. У кого на кедраче, у кого – на травах лесных, похлеще зеленого ликера «Шартреза», «Бенедиктина» на можжевельнике, «Егермайстера» или чешской «Бехеровки». Некоторые даже на полыни настаивали, и получалось не хуже хорошего абсента. Особенно, когда на самогоне двойной перегонки. После первой рюмки даже очки запотевали у тех, кто пробовал это зелье первый раз.
Самогон тоже гнали из чего ни попадя. Из картошки, из свеклы, из корня лопуха. Сахар стоил денег и на пенсию много не купишь. А самогона нужно много, чтобы на всю зиму хватило. Поэтому конечный продукт у всех был разный. Если бы разрешили, то местные жители устраивали бы ярмарки своих спиртных изделий, где гости могли бы вкусить и испробовать любой из этих напитков. Возможно, что даже из-за границы бы приезжали, например, из фирмы «Галлиано», которую основал тосканец Артуро Васкари, монахи из монастыря «Ла Гранд Шартрез», который во Французских Альпах, и другие, чтобы узнать рецепты и вдохнуть новую жизнь в бизнес крепких европейских напитков. Конечно, и из австрийской фирмы «Моцарт Дистиллери» из далекого Зальцбурга пожаловали бы. Да всех тут не упомнишь. И закрутилась бы жизнь в далеком сибирском краю. Хотя, скорей всего, не закрутилась бы. Это в Европе жизнь крутится. Там все близко, даже альпийские леса и горные реки. Все сидят рядом друг с другом, как, порой, любители зимнего лова вокруг уловистой ямы на каком-нибудь озере. Да и озеро то небольшое. А в Сибири сто верст – это совсем близко. Пятьсот – это рядом. А тысяча – нормальное расстояние, когда люди ездят в гости друг к другу. Хотя в Сибири тысячу верст можно ехать двое, или даже трое суток. Нет здесь экспресс-поездов, как в Китае, пролетающих тысячу верст за три часа. Здесь все днями пути измеряется. А в глухом краю и сто верст можно добираться целые сутки. И не в любое время года. Чаще всего, по реке на моторке. Только бензина надо много, особенно, если против течения идти.
Поэтому, любители самогона сами потребляли свои продукты, и делали их качественно. Как говориться, голову долой, чтобы не отравиться, а хвост тоже долой – чтобы поутрянке головой не страдать. А с хорошей настойки, особенно на кедраче и женьшене, или на элеутерококке в организме все так вставало и начинало бурлить, что хотелось горы свернуть. Для того, чтобы еще такой же продукт изготовить. Не на продажу, а только для себя.
Курили почти все, но на подорожавший заводской табак из продмагов не тратились. За пачку сигарет в сто пятьдесят, или даже двести рублей можно было пристрелить продавца, чтобы не жировал. Поэтому все сажали махорку, и смолили самосад. И верили, что это все натурпродукты, которые жизнь продляют. Как ни удивительно, жили долго, и уйти из жизни на восьмом десятке считалось неприличным. Деды выглядели старыми дубами, которым по нескольку сотен лет. Они консервировались в своем теле, и больше не старели. Только каждый год сил отнимал понемногу, и самые старые могли лишь на печи сидеть. Только делиться своей многовековой мудростью было не с кем – молодежь, продвинутая в Интернете и компьютерах, уезжала из этих мест.

Но, слово за слово, Абакумыч слез с лежанки, хлебнул немного мутноватой жидкости из большой четверти – прямо «из горла», чтобы простерилизовать горло и головную боль со вчерашнего немного заглушить. Ему полегчало, особенно, когда закусил малосольным огурчиком прямо из бочонка в сенях. Вышел на крыльцо. Над соснами и елями плыли тяжелые облака.
- Дождь будет, эх! В тайгу не пойти, не пошишковать! А надо бы – кедрач нужен! Прежний улов задвинул заготовителям, отвалили немного деньжат. Которые тратить особо некуда. Ну, если только на патроны. А нужен еще – для настойки! – так думал Абакумыч с утра. Других мыслей у него не было. О том, что где-то повысили пенсионный возраст, где-то английский эсминец нарушил нашу границу, где-то известного режиссера посадили за пьяную аварию со смертельным исходом. Этого все Абакумыч просто не знал, и был счастлив. Он даже не знал, что если вдруг начнется третья мировая война, то он так и останется жить на своей заимке. Ни одна из вражеских ракет не была нацелена на его избушку. Ну, если бы только она случайнее не сбилась со своей траектории. Поэтому его ничего не волновало кроме того, что надо еще набрать кедрача, выкопать свеклу и забодяжить ее для очередной порции благородного напитка. Который на мировом рынке вполне мог бы получить хороший спрос под маркой «Abakumych dew» («Слеза Абакумыча»). 
(продолжение следует)