Дорога жизни

Мне грустно и больно, какая -  то тоска сжимает моё сердце.
Прошло уже два года, как я потеряла ( похоронила) свою маму,
эти долгие, и в тоже время скоротечные как вся наша жизнь года.

Ей исполнилось уже  девяносто, даже почти девяносто один
 без двух месяцев, она была уже очень старенькая и слабенькая,
жизнь еле – еле теплилась в ней, моя милая, родная мамочка.
Умом я понимаю и благодарю судьбу за то, что она подарила мне
такой шикарный подарок – быть дочерью такой женщины, и что
несмотря на  очень слабое здоровье, ей были дарованы эти годы
жизни, но душа не может смириться, тоскует.

Она при жизни прошла через все муки ада, и получила крупицы
счастья.

Моя мамочка, я уверена, что она сейчас в раю, так как иначе просто
не может быть.
Тяжёлая, жестокая судьба была уготована ей на этой грешной земле.
Под ногами горела земля, служители ада окружали её и толкали
на смерть, но её чистота, чистота её сердца и души отметала всю
грязь, и она шла по жизни с высоко поднятой головой.

В бедности, в голоде, в холоде – она жила и растила двоих детей.
Ореол святости и благородства окружал её.
Спасибо господи за то, что эти годы мы прожили вместе, рядом,
спасибо господи за то, что ты не разлучил раньше меня с этой
святой женщиной, она была для меня не только матерью и лучшей 
единственной подругой, но и ангелом – хранителем, наставником,
опорой, примером в этой жизни.

Свою жизнь, свои поступки я сверяла как компасом, для меня моя
мама была как маяк для кораблей.

Господи, да разве есть на свете такие слова, которые могут
выразить мои чувства, мою боль, мою благодарность.
Эта женщина, живя в земном аду, не запачкалась, не осквернилась,
не обозлилась; доброта, прощение и боль -  вот что в ней жило.


Начало двадцатого  века, сама дата говорит за себя, время войн и
революции, под ногами горела земля, гибли люди.

На прекрасной благоухающей Кубанской земле, недалеко от Анапы
расположилась немецкая колонка «Джигинка», утопающая в садах,
в виноградниках, цветах, с её ровными, прямыми улицами и
однотипными домами.

Вот в одном из таких домов и жила молодая семья мещан: труд,
счастье и любовь казалось прочно, и навсегда поселились в этом
уютном гнёздышке.

 
Крепкий, крупный молодой муж.  И нежная, хрупкая, гибкая,
прекрасная, как цветок черноокая, с длинными, чёрными,
волнистыми косами – жена.
Их соединила не только любовь, но и дети.

Старший сын – Василий, продолжатель рода и гордость отца,
через пару лет,  дочка черноглазая, с волнистыми, непослушными
волосами, быстрая и нежная как лань – Ирма,  ещё через пару лет
более спокойная и тихая Ольга.

Звонкие детские голоса, улыбки, безмерное счастье родителей
заполнило весь дом, что может быть прекраснее счастливой,
любящей семьи.

Но это грозное слово ВОЙНА, как гром среди ясного неба вмиг
разрушило всё.

Вильгельм уходил на войну, слёзы, тоска и разлука, вот что было
впереди.

Пару раз приходил на побывку, но когда в очередной раз попал
домой и узнал, что под сердцем его любимой жены – Доры, бьётся
ребёнок, гнев и ревность пеленой застлали глаза, и никакие
мольбы и заверения в любви и верности, объяснения, что это его
ребёнок, не смогли остудить горячую голову.

Маленькая, четырёхлетняя Ирма услышала разговор родителей,
и эти слова врезались в маленькую детскую головку на всю жизнь:
«Вильгельм, я ни в чём не виновна», а в ответ прозвучала фраза:
«мои ноги не переступят больше этот порог», вот и всё, хлопнула
входная дверь, в воздухе повисла эта страшная фраза.

И все горькие слёзы, все уверения в невиновности и верности,
придавили тяжёлым камнем сердце молодой женщины, ведь она
оказалась без вины виноватой, а оправдываться, объясняться уже
было не перед кем.

Роды были очень тяжёлые, маленькая, слабенькая девочка
родилась в муках несчастной матери.

У Доры на глазах не высыхали слёзы, а раненое сердце обливалось
кровью.

Некогда цветущая, красивая двадцати шестилетняя женщина таяла
на глазах, жизнь медленно и неумолимо покидала её.
Мать Доры старалась поддержать, помочь своей единственной
горячо любимой дочери, но все её старания, все слова успокоения
не слышала израненная душа.
Смерть уверенно стояла у порога, некому было её прогнать; очень
далеко был любимый, даже весточки он не послал.

Как нужны были ей эти сильные, крепкие руки, которые бы
вынесли её на солнце; это горячее любящее сердце, которое
испепелило бы смерть, и вдохнуло бы в неё жизнь.

Через два месяца после рождения четвёртого ребёнка, в тихой,
чистой комнате, в могильном полумраке расставалась с жизнью
молодая, двадцатишестилетняя женщина.

Бабушка завела в комнату троих старших детей попрощаться
со своей мамой.
В глубине комнаты на чистой белой кровати, лежала их мама;
 
две чёрные, туго заплетённые косы свисали с края
кровати до самого пола.

Она прощалась со своими любимыми крошками, едва шевеля
губами, а слёзы как бриллианты скатывались по щекам.
Это были последние мгновения жизни Доры.

Потух семейный очаг, распалась семья.

Самую маленькую – двухмесячную Ателю, точную копию
Вильгельма взяли на воспитание дедушка и бабушка – родители
Доры.

Двухлетнюю Ольгу и четырёхлетнюю Ирму забрали в разные семьи
чужие люди.

Старшего сына – шестилетнего Василия взяла на воспитание сестра
отца.

И прогневался бог на жестокость Вильгельма, пророческими
оказались в гневе совавшиеся с его губ слова: «мои ноги больше не
переступят этот порог».

Повезло ему, удалось остаться в живых, вернуться домой, но
переступить порог своего дома он больше не смог, на войне
потерял ноги, да и дом теперь опустел, ни жены, ни детей, ничего
нельзя вернуть, исправить.

Поздно было каяться и рыдать, не у кого было просить прощения
за свой гнев, ревность, жестокость.
Только холмик земли, да разлетевшиеся, как птенчики, без крыльев,  дети.

Забрать назад малышей, но куда, как их обогреть, чем их
накормить, ведь сам калека.
Надо по новой учиться жить.
Жизнь превратилась в ад, только большая, настоящая вера в бога
спасла от самоубийства.
Операция за операцией, гангрена поднималась всё выше, смерть
всё время глядела в глаза и издевалась.

Наконец сжалился над Вильгельмом бог, зажили, зарубцевались
раны, но на всю оставшуюся жизнь он остался, прикован к
инвалидному креслу.

Однако жизнь продолжалась, и надо было как – то дальше жить.
Вильгельм начал заниматься сапожным делом, и не только
ремонтом, но и пошивом новой удобной обуви.
Да уставал, да тосковал, постоянно переживал и корил себя, что не
поверил своей любимой, что ревность оказалась сильнее всех
объяснений.

Но дети уже были все в разных семьях.
Богатая, зажиточная семья взяла Ирму к себе на воспитание, когда
услышали об осиротевших детях, тогда в Джигинку приехали мать
со старшим восемнадцатилетним сыном – Генрихом.
Собственно именно Генрих выбрал, эту живу, непоседливую,
черноглазую девочку.

Отец Генриха был прикован к постели тяжёлым недугом, и
доживал последние дни, а маленькая сиротка Ирма для него была
как искупление грехов.

Всё хозяйство, обеспечение семьи, все заботы легли на юные плечи
Генриха, и к Ирме он относился не столько как к сестре, а больше
как к дочери, он любил и баловал её, никогда не возвращался
из деловых поездок без подарков.

Жилка  делового человека с юных лет жила в этом юноше; он не
только не пустил по ветру приобретённое его отцом, но и быстро
пошёл в рост, наладил работу мельницы, маслоцеха по
переработке семян подсолнечника, построил местную
электростанцию.

Он очень любил свою семью, и старался для её благополучия.
Вскоре выдал замуж свою сестру – Наталью, а она перед этим
переболела тифом, и волосы ещё пока  не отросли, как следует,
были коротковаты.

Девушка стеснялась своих коротких волос, и просила назначить
венчание на вечернее время, чтобы меньше было народа, и никто
её не видел.
Генрих согласился с её просьбой, но провёл электричество до
церкви, да и в самой церкви, чтобы венчание не было в темноте.
Каково же было изумление у Натальи, когда на венчание собралось
всё село до единого человека.

Электрический свет, приманил людей как мотыльков на это
невиданное чудо.
Невеста чуть не плакала, но напрасно, так как она была просто
прекрасна в ночном освещении.
Белое длинное платье подчёркивало тонкую талию,
делая её выше и стройнее, белая ажурная фата прикрывала
красивую головку, и цветы, море цветов – всё это буквально
утонуло в божественных звуках музыки.

Но замужество не сделали Наталью счастливой, доброй и нежной.
Её всегда раздражало присутствие маленькой, названной
сестрёнки, ей казалось, что каждое слово ласки отданное Ирме
лишало её чего – то, эгоизм полностью овладел этой молодой
женщиной.

Она постоянно обижала, оскорбляла маленькую девочку,
заставляла делать непосильную для крошки работу.
Полы в большом, просторном особняке из семи комнат каждый
день должна была вымыть маленькая Ирма, а также везде
протереть пыль.

Смотреть за сыном Натальи, карапузом – непоседой, тоже входило
в  обязанности девочки.  Она должна была следить за каждым его
шагом, а в благодарность получала только тумаки и оскорбления.
Наталья была искусная мастерица в шитье и вышивке, и было
решено на семейном совете, и по просьбе родного  отца Ирмы, что
этому искусству обучит и приёмную сестру.

Ирма была очень трудолюбивой и любознательной девочкой,
сильно тянулась к знаниям, и как губка впитывала всё.
Но обучение рукоделию, и выполнение школьных домашних
заданий разрешалось делать только поздно ночью, когда у бедного
ребёнка от усталости уже слипались глазки.

Самое любимое место Ирмы был чердак, там каждая вещь имела
строго своё место, расставленные ряды книг особенно притягивали
девочку, и любую свободную минутку она посвящала чтению книг.

Но самое прекрасное время было, когда вся семья собиралась
вместе, когда Генрих приезжал из очередной  деловой поездки,
он дарил своей приёмной сестрёнке не только подарок, каждый
раз неожиданный, ему очень нравилась реакция девочки, как
счастьем горели её глазёнки, и улыбка расцветала на её лице.
Но самое главное он дарил сиротке внимание и заботу, и в то
короткое время, когда он бывал дома, она себя чувствовала как за
каменной стеной, защищённой.

Эти редкие вечера запомнились ей навсегда и очень скрасили
жизнь сироты.

Семья была очень музыкальная, в большом, просторном зале стоял
рояль, его звуки, соединённые со звуками скрипки и гитары
разносились далеко за пределами дома, луна заглядывала в
открытые окна, а ветер шевелил красивые шторы.

В такие волшебные моменты казалось, что жизнь вокруг замирала,
уставшие за день работники, отбрасывая свою усталость, боясь
шелохнуться, окунались в потоки волшебной музыки, замирая
на улице около окон.

Средний сын, Феликс был очень способным юношей, он был
музыкален, и у него был природный дар конструктора, поэтому
Генрих и старался дать брату достойное образование, получить
специальность инженера.

Ирма ходила в школу с удовольствием, схватывала всё на лету,
очень живо отвечая на все вопросы. Генрих очень гордился этим,
но считал, что три класса образования для девочки, более чем
достаточно.

Ирма, обняв брата за шею, просила его: «Генрих, позволь мне хоть
год ещё поучиться».  Конечно, разрешение было получено, и
радостная девочка прыгала, пританцовывая, благодарила своего
волшебника – старшего названного брата.

На учёбу в четвёртый класс, шла как на праздник.
Её подружка была дочь учителя, тоже очень способная девочка,
они вместе сидели за одной партой.

Отец, гордясь своей дочерью, устроил на уроке соревнование по
быстроте счёта, полностью уверенный, что его дочери первое
место обеспечено, но, быстрая Ирма каждый раз опережала
всех в классе, с её пухленьких розовых губок слетал моментально,
как на компьютере подсчитанный, правильный ответ.
Уязвлённое самолюбие затуманило мозг учителя, и он с размаху
ударил  маленькую девочку по щеке.

Больше Ирма не смогла пойти в школу, и никакие уговоры
Генриха не заставили её отменить это решение.

Прошло время, и как – то на праздник собрались родственники и
близкие друзья, среди которых был и учитель.

После праздника Генрих посадил девочку к себе на колени,
ласково погладил ребёнка по густым, волнистым волосам, спросил:
почему же всё же она бросила учёбу, ведь учитель её так хвалил
при всех гостях.

Ирма возмущённо ответила, так за что же тогда он ударил меня так
сильно по щеке?
Ошеломлённый Генрих вскочил, он еле сдерживал свой гнев,
желваки ходуном перекатывались на скулах, руки сжались в кулак:
«я его сотру  в порошок, почему же ты раньше мне об этом не
сказала», но время уже прошло. 

Мама, да приёмная, но всё равно мама, эта спокойная, добрая, но
очень занятая женщина, ей приходилось работать с утра до вечера
до упада.  Конечно, надо было за всем проследить, работников
накормить, ничто не должно было ускользнуть от внимательного
взгляда  хозяйки, матери, бабушки.
Порой некогда было уделить внимание приёмной дочери, и она
как – то сказала: «Ирма, если ты меня что – то спрашиваешь, а я
занята, и не отвечаю, значит, я согласна.
Приняв это к сведению, Ирма частенько так и поступала.

И вот однажды в душный летний вечер, когда раскалённый
Солнечный диск медленно, но уверенно скатывался на закат, мимо
усадьбы проходили гурьбой крестьянские детишки, шедшие
встречать стадо коров, увидев во дворе девочку, позвали её
с собой за компанию.
Их весёлый гомон всегда привлекал к себе маленькую семилетнюю
Ирму, однако, помня строгий запрет, (ей не разрешалось выходить
за пределы усадьбы)  Ирма побежала к маме, просить разрешения.

Влетев  в дом как ветерок тихо и почти бесшумно, она увидела, что
мама прилегла отдохнуть, она спросила у неё разрешения и не
получив ответа, подумала, что мама согласна, убежала с детьми
за околицу.

Но, уставшая, измотанная за целый день женщина вздремнула
на несколько минут, и конечно ничего не слышала.
Поднявшись и снова погрузившись в работу, вдруг заметила, что
ребёнка во дворе нет, с тревогой искала она девочку, и тут увидела
её в стайке весёлой, гомонящей, решающей какие – то свои
детские проблемы – компании, быстро гнавшей коров с пастбища.

Выломав хворостинку, хлестнула девочку несколько раз за
непослушание, за нарушение запрета.

Бедный ребёнок, не чувствуя за собой никакой вины, убежала в
свою комнату,  упав в мягкие, взбитые подушки, она горько
рыдала, причитая: «мама, мамочка, родная моя мамочка, зачем ты
меня бросила, зачем ты меня покинула».

Так, рыдая, в слезах, и заснула, всхлипывая даже во сне.
Для приёмной матери, этой  благодетельной и доброй женщины
эта ночь была пыткой, она тоже рыдала от жалости к бедной
сиротке и укоряла себя, дав зарок, не поднимать больше на
ребёнка руки.

Она была поражена, поняв, что «доброжелательные», злые люди
рассказали Ирме, что она приёмная дочь.

И долгие годы этот момент камнем давил сердце и душу женщины.

Прошли годы.
Стройная пятнадцатилетняя девушка порхала по комнатам,
смахивая с мебели пыль, и протирая полированные как зеркало
полы, при этом тихонько напевала любимую мелодию, волнистые
волосы красиво рассыпались локонами по покатым плечам.

Вдруг из соседней комнаты донёсся вздох, скорее напоминающий
стон, столько в нём было слышно боли, страдания, муки.
Ирма подскочила к отдыхающей, вздремнувшей матери, слегка
тронула её за плечо: «мама, что с вами?».
Женщина открыла глаза: «дочка, спасибо, что разбудила», грустная
улыбка скользнула в уголках её губ.

Девочка моя, Ирма, прости меня за то, что я тебя ударила тогда
в детстве хворостинкой, знаешь – ты рыдала в своей комнате, а я
ещё сильнее рыдала в своей комнате, и это все годы мучает меня,
не даёт мне покоя, часто лишает сна.  «Знаешь, тяжело воспитывать
ребёнка, но ещё тяжелее приёмного, не родного, можно рай
получить в награду, а другому -  прямая дорога в ад.

Старость и мудрость, молодость и неопытность соединились, два
сердца застучали в такт, и слёзы прощения и радости очистили
души.

«Мама, почему вы всегда посылаете меня в церковь, а сами ходите
редко?» - «Девочка моя, ведь я ответственна за тебя перед людьми
и перед богом, ты знаешь, я всегда молюсь дома, в тишине, ну, а ты
- вырастишь, и тогда уже сама будешь отвечать за себя и решишь
тогда, как поступать».

И задумчиво посмотрев на девушку, сказала: «Ирма, помнишь, как
то я тебя познакомила с Ольгой, так знай – это твоя родная
младшая сестрёнка».

Ольга – её удочерила бездетная пара, они поставили жёсткое
условие отцу – полного отказа от дочери, чтобы он никогда даже не
приближался к ней.
Девочку растили в строгой уединённой обстановке, полностью
изолировав её от отца, брата, сестёр.
Она даже не подозревала, что где -  то на земле у неё есть кровные,
родные: папа, брат, сестрёнки, а её воспитывают приёмные
родители.

С  Ирмой  её познакомили вскользь, мимоходом, как с чужой.
Ольгу растили как монашку, в строгих одеждах, она всегда должна
была быть гладко зачёсана, ни одному локону нельзя было
выскочить на свободу.
Волнистые, живые, непослушные волосы смазывали жиром и
закалывали несколькими гребнями, очень туго прижимавшими
локоны, пряча их красоту от постороннего взгляда.
Её и замуж - то выдали по выбору приёмных родителей, с  таким
условием, что зять будет жить у них.

Ольга родила двух сыновей, конечно, была счастлива, счастлива
по своему, как мать, и как женщина никогда не испытавшая любви.

Ирме уже шёл шестнадцатый год;  страна бурлила, ломались
судьбы, резко менялась жизнь.
Генрих, красивый молодой мужчина, давно тайно женившийся
по любви, привёз молодую жену и ребёнка познакомиться
со своей матерью.

Он знал, что сестра Наталья примет в штыки её избранницу,
попытается, во что бы то ни стало разбить этот неравный брак,
поэтому и оттягивал по возможности это знакомство.

Политика – политика, а люди как в море корабли при
девятибалльном шторме, их жизнь кидает из стороны в сторону,
разбивает о подводные рифы.

Люди просто хотят жить, любить и растить в любви, радости и
в достатке своих детей.
Генрих как отличный капитан, очень хорошо разбиравшийся как
в бизнесе, так и в политике; отдал земли, мельницу, и какое – то
производство в городе – государству.

Он  оставил себе маслоцех  (цех по переработке семян
подсолнечника). Но то, что не отдал сам, остальное всё равно
забрали, такое было время.

Семью Генрих собирался перевозить в город,  Ирму –
пятнадцатилетнюю девочку забрал домой родной отец.
Да, дом, родной дом – но такой чужой, совсем незнакомый.
В нём всё: мебель, люди, порядок, привычки – всё чужое,
непривычное.

Солнце клонится к закату;  папа, просит Ирма, отпусти меня хоть
ещё на одну ночь домой.
Но дочка, ведь это твой дом, и я твой отец и резкое в ответ: « какой
ты мне отец, скажи, какой?». « Я вижу тебя впервые за все годы, ты
не знал где я, что я делаю, как живу, чем дышу».
« Девочка моя, прости», скупая слеза медленно скатывалась  по
грубому, печальному мужскому лицу.
«Посмотри на меня, я калека, без ног. Не мог я сам вас прокормить,
воспитать, долго вообще был прикован к постели, перенёс
несколько операций.
Когда вас удочеряли – мне было поставлено условие: полный отказ
от вас без права видеться и говорить с вами».

Получив разрешение, Ирма несётся, как лань, туда, где прошло её
детство и наступила юность, к той женщине, которую всё время
звала мамой.
«Мама, мама – я пришла».

Но никто не позаботился о девочке: из богато обставленного дома,
кроме маленького узелка с несколькими платьями, Ирме  не дали 
ничего, даже подаренная ей на день рождения швейная машинка
сиротливо осталась стоять в уголке, когда -  то  её  детской
комнатке.

Для Ирмы начался совершенно новый период жизни.
Спасибо девочка была приучена к работе.
Мачеха с её дочерью возненавидела падчерицу, и старалась делать
всё, чтобы жизнь не казалась ей мёдом.

В долгие зимние вечера, в полумраке свечей сами руки искали
работу: шитьё, вышивка, вязание, всё спорилось в ловких руках
Ирмы.

Лида – дочь мачехи, любовалась и завидовала искусному
рукоделию Ирмы – научи, просила она.

Ирма с удовольствием показывала ажурные рисунки вязания.
В один из таких  длинных, и тёмных вечеров две девушки плели 
ажурные шарфы.  «Лида, тебе всё понятно» - периодически
спрашивала Ирма; в ответ звучало -  «да, конечно», и углубившись
в работу, при этом напевая, до поздней ночи не переставали тихо
постукивать спицы.

Оторвавшись на мгновение от своего рукоделия, Ирма взглядом
скользнула на работу сводной сестры, и ахнула от неожиданности:
«Лида, да у тебя не шарф, это же какая – то трапеция».

Поток незаслуженных обвинений и оскорблений вылился на голову
бедной девушки из уст рассвирепевшей мачехи.
Отец вступился за свою дочь.

Как – то Вильгельм достал из сундука и протянул Ирме  красивую,
чёрную кофточку - «примерь – твоя мать носила».
Нежная ажурная материя обхватила тонкий стан, подчёркивая
красивую фигурку юной девушки.

«Да», задумчиво произнёс отец, любуясь на дочь, «фигурка, как у
твоей мамы».

Ослеплённая ревностью к первой жене мужа, к его первой любви,
давно умершей, но не забытой;  женщина кинулась на Вильгельма
со скандалом.

Вся в слезах, Ирма быстро сняла с себя дорогую сердцу и
воспоминанию кофточку, бросила на сундук: «возьмите, не надо,
не хочу скандал, и выскочила из комнаты, рыдая».

Дом, хозяйство, сад – всё требовало крепких мужских рук.
Нелегко приходилось Ирме, много свалилось на юные, хрупкие
плечи, а коварная мачеха во всём хотела унизить её, обидеть.

Собирая девушек в поле на работу, свою дочь старалась тайком
подкормить, а Ирме давала лишь кусок хлеба и обрат.
Кладовка с продуктами, где висели копчёные окорока, лежали
яйца, сметана, масло – всё это было под замком.

Не выдержав такого отношения, ушла Ирма к чужим людям в
батраки, на окраину Анапы.

Нарадоваться не могли зажиточные старики, любуясь, как спорится
работа; взбитые перины, застеленная постель, вытертая пыль,
сверкающие полы, управленное хозяйство.
Правда, обиделись на отказ Ирмы выйти замуж за их молодого
родственника, они специально его пригласили к себе в гости, чтобы
познакомить молодых.

Пять коров: подоить, покормить, напоить, почистить – всё это
входило в обязанности девушки.

Однажды, когда Ирма со шлангом смывала полы в коровнике, и
потихоньку при этом напевала очень грустную, печальную песню о
тяжёлых оковах, сковавших душу и сердце, о цепях обвивших руки
и ноги, не заметила, что в коровник вошёл хозяин, стоит и слушает.

«Ирма – Ирма, неужели так тебе тяжело, сколько боли, сколько
тоски, сколько чувств в этой песне звучит?

Однажды тёмной душной ночью к дому подъехала машина, и
забрали хозяина прямо в нижнем белье.

Вскоре от отца пришло письмо, в котором сообщалось, что
правительство признало его заслуги, дали ему протезы на обе ноги,
и выделило для образования «Артели» - трактор.

Отец опять звал домой дочь.
Ирма показала хозяйке письмо, и та, расплатившись за работу,
со слезами на глазах с неохотой рассталась с ней, приговаривая:
«и ты нас покидаешь».

Начался совершенно новый этап жизни.