ЧУДО

    Говоря откровенно, Женька в чудеса верила слабо. Даже, когда была совсем ещё мелкая, не очень была к ним расположена. Не то, чтобы сознательно игнорировала, а просто как-то вся жизнь её с самого, можно сказать, нежного возраста, к этому не слишком располагала.
Если живёте вы, допустим, впятером в заставленной до предела разнообразным скарбом двухкомнатной квартире. А при этом с матерью, работающей в вагоне-ресторане поезда «Киев-Кисловодск», встречаетесь, в лучшем случае первые сутки после рейса, а отца, по выражению бабушки, вообще «черти с квасом съели». И в придачу, когда у вас два младших брата, которые прикреплены к вам пожизненно на том простом основании, что вы старше на целых три и четыре года соответственно этих двух совершенно невозможных, мелкопакостных созданий. И если самым «волшебным» воспоминанием из раннего детства для вас являются «вывертушки», изготавливаемые бабушкой из простого теста, жареные в масле и обсыпанные сахарной пудрой, которую так весело было делать самим с помощью обычной стеклянной бутылки и сахара, насыпанного между двух листов пергаментной бумаги, то волей-неволей вас начнёт посещать мысль, что чудеса если даже и случаются где-то, то к вам и вашей жизни они уж точно не имеют никакого отношения. Даже косвенного.
Так что Женька уже годам к пяти или шести была человеком, что называется практическим. Этим она напоминала свою бабушку, которую вообще мало что могло оторвать от суровой прозы жизни. Зинаида Ивановна стояла обеими ногами на земле, в облаках не витала, воздушных иллюзий по поводу чего бы то ни было не испытывала, да и другим не советовала. Горькая правда лучше сладенькой лжи, это был её тезис, который, если бы могла, она бы выбила золотыми галунами и понесла на своих знамёнах.
Этим, как ни странно, Женька напоминала и мать, которую также было бы сложно уличить в излишней чувствительности и сентиментальности. Она была женщиной агрессивно-напористого склада, короткая на расправу, крикливая, нервная и тощая. О неё можно было пораниться. Так, по крайней мере, всю жизнь казалось Жене. Быстрый, колючий взгляд маленьких, бегающих глаз. Костлявые, постоянно выпирающие с разных мест локти, колени, ключица, подбородок. Острый язык, напоминающий жало, причём в прямом и переносном значении.
Женькина мать, даже при вполне доброжелательном или нейтральном взаимодействии, в каждое второе слово непременно исхитрялась впрыскивать порцию яда.
Однажды после очередной ссоры с ней, бабушка, хватаясь за сердце, выдохнула:
- Страшно за людей, которых ты кормишь в своём поезде, дочка, и как они не травятся?
- Может, и травятся, большое дело, подумаешь... Лишь бы не в мою смену, - захохотала мать, предварительно с остервенением плюнув в коробочку с тушью «Нева», энергично елозя щёточкой и затем, как ни в чем ни бывало, принимаясь докрашивать правый глаз.
В те редкие дни, когда мать бывала дома, она либо весьма показательно убеждала всех троих своих отпрысков вести себя соответствующим её представлению о «нормальных» детях образом, восполняя пробелы в их воспитании экспресс-методом, либо в каких-то таинственных местах занималась устройством личной жизни. Что касается первого варианта, то вообще всё детство Женьки и двух её братьев, прошло под маловразумительным и неумолимым призывом, хоть сколько-нибудь походить на нормальных детей. В их семье это был канонизированный идеал, к которому следовало если не соответствовать, то хотя бы стремиться.
«У меня трое детей, и ни одного нормального!» - вопила мать, устраивая очередной разнос. «В нормальных семьях, старшая дочь - это помощница, а тут же оторва, хуже уличной шантрапы, сучий потрох!» - это уже исключительно для неё, для Женьки. «Нормальные дети или учатся, или ведут себя, как положено, а здесь ни того, ни другого». «Поучились бы у нормальных детей вести себя в гостях»… И так далее до бесконечности.
Когда Женька была совсем маленькая, она представляла нормальных детей в виде этаких сверхсозданий. Они прилежно учатся и не крутят башкой во все стороны, когда сидят на уроках. Они помогают своим родителям, причём делают это с большой охотой и радостью, чего Женька вообще никогда не могла понять. Они всегда сидят за первой партой и у них, наверняка, гладко причёсанные волосы, а не взрыв на макаронной фабрике, как говорила бабушка, с трудам продираясь расчёской через спутанные кудри внучки под аккомпанемент Женькиного подвывания.
У нормальных детей во всём их облике есть что-то противно-прилизанное, как у отличницы и плаксы Наташки Дёминой, которая оплакивала не только иногда закрадывающуюся в её тетрадь «четвёрку»,( редко достижимая, кстати, Женькина мечта), а даже проигрыш своей команды на уроке физкультуры в пионербол. Глядя на идеально ровный Наташкин пробор, белеющий с первой парты и разделяющий голову на две гладкие части со свисающими по сторонам косицами, Женька редко была в состоянии побороть искушение, чтобы не плюнуть бумажным катышком, метясь исключительно в центр ненавистного вот как раз из-за своей безупречности пробора.
К чести Наташки нужно сказать, что она не обернулась ни разу. Зубрила и выскочка сидела прямо, уложив ровненько ручки друг на друга, как и положено нормальным детям. Она слушала Марину Николаевну, затаив дыхание и боясь пропустить хотя бы одно слово. Докладывала она о возмутительных Женькиных действиях, как правило, уже после звонка, предварительно записав в дневник идеальным почерком домашнее задание.
Честно говоря, Женьке не были понятны симпатии матери к нормальным детям. Ведь если исключить родителей и учителей, все остальные их просто терпеть не могли. Например, Женькины друзья, все как один, были с ней в этом отношении единодушны. И не раз доказывали это делом, подкарауливая «нормальных» за школьными гаражами.
Что касается второго, покрытого мраком таинственности варианта, касающегося личной жизни, то о нём сама мать и сказала. Вернее, прокричала своей матери, вернувшись однажды с рейса на двое суток позже. Дело происходило рано утром, Женьку разбудили голоса в прихожей, среди которых был и мужской. Весёлый и увещевательный. А голоса бабушки и матери, наоборот, были напряжённо-воинственными. Женька так и не поняла, в чём тогда было дело, но мать на предъявляемые ей претензии Зинаиды Ивановны каким-то изменённым, разудало-хриплым голосом крикнула:
- Я устраиваю мою личную жизнь, как могу, понятно? И не лезь ко мне…
А дальше шёл ряд слов и выражений, которые вроде бы считались запретными, но, тем не менее, употреблялись повсеместно, а значит были отлично Женьке известны.
И если бы её вдруг спросили, какой из этих периодов условного пребывания матери дома лучше, она бы, наверное, не сразу смогла ответить. Хотя бы потому, что рука у худосочной родительницы, была на удивление тяжёлая, а память у Женьки - крепкая.
Так что по поводу чудес, благодарим покорно, это не к ней, не к Женьке. Она - реалистка, стопроцентный продукт социума и того образа жизни, который может быть и не выбирала для себя, но в котором живёт изо дня в день, а нравится ей это или нет, вопрос предпоследний. Как говорили им в школе: «Я - последняя буква алфавита».
Хотя одно чудо - настоящее, вполне осязаемое совершилось у неё прямо на глазах. То есть, оно произошло не с ней, а с отцом её приятеля Вовки Стрельцова, дядей Мишей. Но ведь от этого чудо не перестаёт быть чудом, верно? И это совершенная правда, тем более, что при желании это можно было легко доказать. Ведь кроме них с Вовкой, свидетелей тому было немало. Человек десять-двенадцать, точно. Но почему-то никто из взрослых, не только не сомневался в том, что чудо это имело место, но и не видел в этом ничего удивительного. А значит, и доказывать ничего никому не пришлось. И хотя сейчас, спустя порядочное время, она представляет себе, пусть и в общих чертах, что тогда произошло, но было это так поразительно и настолько человек перестал быть похожим на себя прежнего, что Женьке казалось, что это вообще кто-то другой. Кто-то великолепный, яркий, весёлый и заводной, ничем не напоминающий дядю Мишу прежнего.
Дело было перед Новым годом. Они со Стрельцом учились тогда во втором классе и изо всех сил радовались вторым в своей жизни зимним каникулам. Уже третий день подряд шёл снег, что для их южного края было весьма нехарактерно, и данный факт служил дополнительным поводом для радости. В тот вечер у детской железной горки, наполовину засыпанной снегом, они собрались большой дворовой, разновозрастной (от пяти до десяти лет) компанией.
Дядя Миша появился неожиданно, в самый разгар их спора, заключавшегося в том, что делать было более рационально и осуществимо, с точки зрения времени, имеющихся сил (малышня не в счёт) и с учётом сложности необходимого для каждого вида деятельности инструментария, как-то: вода, лопатки, совки, и прочее. Мнения разделились, кто-то предлагал, как в прошлом году, уплотнить горку снегом и залить водой, кто-то соорудить крепость, а Женька с Вовкой убеждали бросить все силы на строительство иглу.
- Это эскимосское жилище из снега и льда, - важно заметила Женька. И даже пообещала показать картинку в журнале. Стало тихо, кое-кто даже уважительно посмотрел на Женьку, но затем общественность зашумела с новой силой, приводя один за другим контраргументы. Основными доводами противников иглу было то, что делать его сложно и долго, а места в нём для всех мало. Да и снег не сегодня-завтра растает. Вовчик уже готов был сдаться, но Женька кипятилась, спорила до хрипоты и даже приводила научные доказательства в пользу целесообразности данной постройки.
И в самый эпицентр дискуссии сверху нависла ярко-румяная, дышащая паром голова дяди Миши в шапке набекрень, которая добродушно оглядела всю публику, смачно чмокнула в щёку Стрельца и сказала, обдавая собрание странным, кисловатым запахом:
- О чём базар, братва? Сделаем и крепость, и горку, и иглу, - сказал он икнув. А затем, потрепав Женьку по вечно выбивающимся из-под растянутой шапки рыжим волосам, добавил:
- Молодец, девка! Соображаешь...
Женька, которую хвалили в жизни в общей сложности, может быть, раза четыре, причём два из них на уроке физкультуры, зарделась от удовольствия.
И только потом поняла, что это Стрельцовский батяня!
- Не может быть! - отказывалась верить своим глазам Женя, - Да она знает этого человека почти всю сознательную жизнь. Как это возможно? Чтобы вместо вечно угрюмого, неулыбчивого человека, с хмурым взглядом исподлобья, появился этот добродушный симпатяга и весельчак?!
- Очуметь! - то и дело повторяла про себя Женька. И действительно, дядя Миша даже внешне изменился. Раньше она при встрече и здоровалась-то с ним осторожно, так как весь его облик: понуро опущенная голова, сутулая спина, сдвинутые брови, тяжёлый взгляд и искривлённые от ощущения невыносимой мерзости бытия губы, никак не располагали к общению. А сейчас - чудо! Человека прямо у них на глазах расколдовали!
Казалось, что Вовка-Стрелец и сам обалдел, увидев своего батю в новом образе. Поцелованная им щека полыхала у Вовчика алым пламенем. Дядя Миша сбегал в подвал к дворнику Петровичу, принёс пару деревянных лопат, железный совок, ведро с водой, затем скинул пальто, надвинул шапку на затылок и работа закипела. Дядя Миша трудился за троих. Он наваливал на горку снег, утрамбовывал его лопатой, выравнивал по краям.
- А сверху, с самой высокой точки, начнём делать крепость, - отдувался дядя Миша весело и подбадривал:
- Молодчина, Вовка! Давай, Санёк, подбрось ещё снежку - подзадоривал он одного из Женькиных братьев… А ты малой, чего встал, инструмент нужен? Держи! - отдавал он лопату кому-то и тут же принимался за что-то другое.
- Шевелись народ, пока вас по домам не разогнали…
Было так весело и шумно, что подтягивались ребята с соседнего двора.
- Отлично! - радостно приветствовал новеньких дядя Миша, - Нам как раз нужны помощники, сейчас будем делать снежные кирпичи для иглу, так ведь, Веснушка?! - подмигивал он Женьке. Та смущённо фыркала в шарф и работала с ещё большим воодушевлением.
- Виолетта, я жду ответа, - смотрел он умильно на хорошенькую девчушку в сиреневом пуховике, которая должна была проверить гладкость горки наверху. Та опустив глазки, шаркала ножкой в белом сапожке, и томно глядя на дядю Мишу, тянула:
- Отлично, а теперь снимите меня, дядя Миша, а то я боюсь поскользнуться. И в тот момент, когда он снимал её, она высокомерно глянула на всех сверху вниз, надменно покачивая пушистым помпоном. Женька, набычившись, смотрела на эту воображалу и испытывала большое желание сбить её фиолетовый помпон железной лопаткой, которой копала вход в крепость. Дядя Миша тут же заметил перемену в её настроении:
- Выше нос, Женёк, ты отличная девчонка! Я рад, что вы с моим Вовкой дружите…
Дядя Миша никого не оставлял без внимания. Подбадривал, помогал, без конца шутил. А один раз даже затянул старинную казачью песню.
Даже если он не знал кого-то из детей по имени, то и тут легко выходил из положения:
- Эй, Синяя Куртка, не трогай воду! Она нужна нам будет перед уходом, чтобы залить горку на ночь.
- Ну и силища у тебя, здоровяк! - восхищался он неповоротливым толстяком из соседнего подъезда и тот довольно сопел.
За два с лишним часа горка с крепостью и несколько заготовок для иглу, были почти готовы. Дядя Миша за это время подружился со всеми без исключения, и вся детвора была от него просто без ума.
А потом вышла встревоженная тётя Лида, Вовкина мать, и увела дядю Мишу вместе с сыном домой. После этого, возле горки стало как-то скучно и неинтересно. Заносчивая воображала Виолетта вздохнула, посмотрела на окна Вовкиной квартиры, очевидно вспоминая в этот момент свою секунду славы, когда она парила в дяди Мишиных руках, и ушла домой. Вскоре, несмотря на недостроенное иглу, те, кто ещё несколько минут назад умолял зовущих их с балкона родителей: «ну ещё полчасика, ну пожалуйста», тоже разошлись по домам.
- Дядю Мишу расколдовали! Честно-честно! - выпалила Женька, когда бабушка сделала небольшую паузу во время своей отповеди за вываленную в снегу одежду.
- Чего? - посмотрела на неё Зинаида Ивановна. А после того, как Женька сбивчиво и горячо затараторила о том, в какого прекрасного человека превратился дядя Миша, уверяя, что это настоящее чудо, только странно протянула:
- А-а, понятно.
К сожалению, чудо длилось недолго. Сначала дядя Миша уехал куда-то вместе с женой, оставив Вовку на попечение огромной, как гренадёр и сварливой тётки, а потом вернулся… таким же, как был всегда. Всё то время, что Женька его знала. Исключая тот чудесный, зимний вечер, когда он был так великолепен и неподражаем.
Он снова сутулился, молчал и хмурил брови. А самое главное, выражение лица у него было такое, словно он только что нечаянно проглотил гусеницу. Он не напоминал того дядю Мишу, в которого они тогда все без исключения влюбились. Ничем. И от этого было очень грустно. Никто не знал, что произошло, а бедный Вовка, сколько его не терзали расспросами, что с его отцом, только пожимал плечами и шмыгал носом.
Одна лишь Женька знала в чём дело... Его снова заколдовали. Ну, конечно! Надо прямо спросить об этом! И возможно тогда злые чары развеются. Она в одной книжке когда-то прочла, что такой способ может сработать. Хотя конечно, реально такое сделать гораздо труднее, чем всего лишь заявить об этом. Посовещавшись у полурастаявшей, грязно-снежной крепости, было решено поручить это важное дело Женьке.
- Это твоя идея, - заносчиво сказала Виолетта, которой, наверняка снова не терпелось полетать над их головами, сверкая своими белыми сапожками и помахивая пушистым, фиолетовым помпоном, - Значит, тебе и идти…
- Ты храбрая, - добавил Славик, тихий, бледный мальчик, который в своей гимназии изучал английский язык уже со второго класса.
- Смотри, чтобы не влетело, - снова пожал плечами Вовка, потирая затылок… - Извини, но я с тобой не пойду… На том и разошлись.
Женька подумала, что выполнить поручение нужно, как можно быстрее, чтобы не дать расползтись страху и не иметь возможности для отступления. Поэтому, завидев в фонарном свете на стене сутулую фигуру дяди Миши возвращающегося с работы и его надвинутую на глаза шапку, она в несколько прыжков оказалась перед ним:
- ДобрвечердядьМиш, - скороговоркой выпалила она, опасливо глядя ему в глаза и готовая в любую минуту дать дёру, - Я только спросить хотела, а правда, что вас заколдовали?! Женька закусила губу и часто-часто заморгала.
- Что-о? - басом переспросил тот. Женька вообще заметила интересную особенность, когда вопрос ставит людей в тупик или они просто не знают, как реагировать, то начинают грозным голосом переспрашивать, хотя прекрасно расслышали и в первый раз.
- Извините, - залепетала Женька, - вы были такой, ну помните тогда, ну крепость строили, иглу, это мы с Вовкой предложили, кстати, а вы помогали… И вы были совсем-совсем другой, вот мы, то есть я, то есть все, хотели спросить, вас что, снова заколдовали? Женька зажмурилась и выдохнула с ужасом, но и облегчением одновременно. Презрительное выражение на лице дяди Миши уступило место некоторому удивлению. По лицу мужчины пролетела даже некое подобие заинтересованности. Но длилось это всего лишь долю секунды. Затем он криво усмехнулся, отвернулся в сторону и вдруг хрипло ответил:
- А знаешь, можно сказать и так…
Когда потом её тормошили и просили рассказать, что ей удалось узнать, Женька устало, как умудрённая жизненным опытом женщина, томно закатив глазки (кстати, ничуть не хуже, чем Виолетта) ответила:
- Я же говорила вам, заколдовали мужика… Он сам так и сказал… Но это ненадолго, у него уже так было несколько раз… Как только его расколдуют, он пообещал лично для нас с Вовкой, (уничтожающий взгляд в сторону расфуфыренной Виолетты) сделать домик на дереве! Вот так-то!
Так что, да здравствует чудо, ребя!