Два утопленника, Живой труп и расстрелянный

Эссе

В конце 1897 года Лев Толстой решил  написать пьесу  о серьезных неурядицах в одной московской семье, приведших к трагическому финалу. Его внимание привлекло нашумевшее уголовное дело о разводе супругов Гимер. Муж и жена  одновременно оказались и виновниками и жертвами законов  церкви и царской судебной системы. Газетчики очень быстро «пронюхали»,  что Толстой готовит драму с шокирующим заголовком — на сцене появится «Живой труп»! Слухи о пьесе подтвердились, с Толстым вели переговоры, Художественный театр готовился к постановке, артисты настраивались на глубокие переживания. Однако Толстой колебался и неожиданно для всех не разрешил ставить его пьесу.  Не помогло и вмешательство руководителя Художественного театра Владимира Ивановича Немирович-Данченко. Причины отказа Толстой не объяснял, вот его категоричное заявление:  «Когда умру – играйте».
Что за крайность? Одни недоумевали, зачем тогда писал? Другие считали, что безбожник старец просто интриган, проявил свой упрямый характер или цену набивает.
Позднее выяснилось, что все  не так,  все гораздо сложнее. К Толстому приходили  сами участники уголовного процесса, умоляли его оставить семью  в покое, после пьесы им житья не будет. Обстоятельный разговор с ними вынудил писателя отказаться от постановки драмы.

Собственно, «зачинщиком»  пьесы и расследования этой  трагической семейной истории  оказался вовсе не Толстой, а его давний приятель, председатель Московского окружного суда Николай Васильевич Давыдов. Это он приехал в Ясную поляну в гости  и для изучения принес с собой материалы особого судебного дела, в котором были представлены упомянутые несчастные виновники и жертвы.
Давыдов по пунктам разложил перед Толстым этапы преступного деяния венчанных супругов, Екатерины Павловны и Николая Самоиловича Гимер. Они всего-навсего хотели развестись. Простое вроде дело. Свыше десяти лет прошло, как   не живут вместе, разве для развода этого не достаточно? И получили отказ. Церковь сказала: «Живите вместе и все!»
Не могли они жить вместе!!!  У Екатерины появился жених, она собиралась завести новую семью. Как быть? В результате супругам пришлось изобрести свою хитро-мудрую инсценировку с разводом,  тем самым  пошли против закона, «обманули» Московскую духовную консисторию, полицию и общество. Наивные, как дети, наворотили такого, что хоть стой, хоть падай.
Давыдов, конечно,  признал, что со стороны обвиняемых была предпринята настоящая афера. Но беда в том, что у обвиняемых не было иного выхода, их вынудили пойти против закона, против общества. Супруги хотели одного, чтобы брак расторгли по обоюдному согласию, с церковным разрешением, так как они оба были венчанные.  И это все! Причину развода выдвинул супруг, он признался, что виноват, пил, прелюбодействовал, буянил. Жена вытаскивала его из ночлежек, выплачивала  денежные долги.
Давыдов добавил, что,   если обвиняемым сейчас, они находились уже в тюрьме, не помочь, не смягчить грозившее им страшное наказание — ссылка в Сибирь и многолетняя каторга, — то они обречены… Такого испытания не выдержат. Путешествие в Сибирь для обоих  станет путешествием на тот свет. Сын останется круглым сиротой. Можно ли подобное допустить?! 
Было над чем задуматься. У Толстого родилась идея — написать пьесу, в которой он покажет бесправие женщины и мужчины перед церковью и жестоким законом. Это будет настоящая человеческая драма с печальным концом-протестом, самоубийством, ухода из жизни супруга.  Постановка привлечет внимание общественности, появятся статьи в газетах, юристы  откликнутся, и дело сдвинется с мертвой точки.
После отъезда Давыдова Толстой  взялся за перо.
…Екатерина, в девичестве Симон, вышла за Николая Гимера, дворянина из обрусевших немцев, рано, семнадцати лет, обручились они в православной церкви 1881 году. Честно говоря, жениха для дочери сосватала ее мать, Елизавета Симон, так как она считала, что самостоятельно дочь не способна найти себе подходящего суженого. Кто на нее польстится — голь перекатная. Отец Екатерины, отставной прапорщик,  умер рано, никакого наследства ей не оставил, бесприданница. А тут появился жених, из благородных,   который служил по законодательным делам в железнодорожном управлении. Хорошо зарабатывает. Разве плохая партия?
Однако благополучие в начавшейся семейной жизни длилось недолго, отношения между мужем и женой  испортились через год после рождения в 1882 году сына, которого назвали также Николаем. Вот тогда проявились неприглядные стороны характера супруга,   не мог устоять он перед русским соблазном —  выпить рюмку. И выпивал. До обеда, после обеда. Вечером напивался в стельку. На уговоры жены внимания не обращал, денег  приносил мало. Зачастую исчезал на день-два,  и его «извлекали» из разных ночлежек. Любовь испарилась. Жить вместе стало невозможно.
Екатерина требовала развода. Но как это сделать, они же венчаны? Николай не соглашался. Екатерина, не выдержала,  отправила сына к родственникам и  ушла из дома.  Ютилась в разных комнатушках, занималась сначала перепиской рукописей, училась на акушерку. Обрела важную в то время профессию по женской части. Ей предложили работу  на подмосковной текстильной фабрике в Щелково Богородского уезда, где уже действовала новая спецбольница  для служащих. Все у нее складывалось удачно. Екатерине оставалось найти подходящего человека, с которым она захотела бы вступить в новый брак.
Ей повезло. На фабрике Екатерина познакомилась  с конторщиком Николаем Чистовым, из купеческой семьи, человек был образованный и самостоятельный. У его отца имелся мыловаренный заводик. Степану понравилась Екатерина, услужливая, трудолюбивая и внешне привлекательная. Чужой ребенок его не смущал. Только Степан, понятное дело,  желал создать семью по церковному закону и никак иначе. Следовательно, Екатерине требовался развод. Предстояло обратиться к брошенному мужу.
Как с ним разговаривать? Больше десяти лет они не общались, жили  обособленно, чужие люди, но разводных отношений не оформляли, знали, какая это волокита и  мытарства.  А вдруг Николай теперь заартачиться, скажет, что его все устраивает?
К удивлению Екатерины, Николай  в принципе был не против, согласился, правда, взамен потребовал откупные. На что ему жить? Родственники давать отказываются, так и погибнет человек, разве такое можно допустить? Екатерина все поняла, обещала выплату, но инициатором развода предложила стать супругу.
В один прекрасный день 1894 года со всеми надлежащими документами, они отправились на Лубянку. Пришли  в Московскую духовную консисторию. Это красивое трехэтажное здание в псевдорусском стиле сохранилось до нашего времени, Мясницкая улица, дом 3. В то время в нем содержались метрические книги на супружеские пары и на разведенные. Архив был колоссальный, собранный из 700 храмов первопрестольной. Только книги на женатых во много раз «перевешивали» число книг на разведенных, свидетельство благополучия? Скорее наоборот.
В те времена православная церковь могла развести семейную пару только при соблюдении определенных, очень жестких условий:
следовало доказать акты прелюбодеяния, подтвержденное двумя или тремя честными свидетелями. В устном и письменном виде. С полной ответственностью. Далее, могли развести, если один из супругов был неспособен выполнять супружеские обязанности,  но эта неспособность была присуща  ему еще до брака,  то есть проявилась не во время брака. И это по сути все! Разводили только в двух случаях, если оба супруги уходили в монашество,   если один из супругов был  осужден и сослан на долгий срок в Сибирь.
Однако, соблюдение любого из названных выше церковных условий не означало еще, что супругов разведут.
У Гимеров ситуация был гиблой изначально. Доказательства собрали хилые. Быстрого рассмотрения дела они не дождались. Заседавшие в консистории церковные чиновники  их выслушали, познакомились с бумагами, но с решением о разводе не торопились. Больше года тянулась тяжба и полное молчание. Никаких сообщений. Плохой признак.
Только 7 декабря 1895 года супруги получили, наконец,  повестку, предписывающую  явится в консисторию. Их ждало большое разочарование — в бракоразводном процессе супружеской паре Гимер было официально отказано. Причины — прелюбодеяние супруга оказалось не доказанным и недостаточным,  аргументов не хватало, оно не могло служить основанием для распада семьи. К тому же в семье имелся несовершеннолетний ребенок. Кто будет его воспитывать?
Это был тяжелый удар.  Куда жаловаться, где искать справедливости?
Николай, которого выгнали с работы,  спивался,  но оставался законным супругом Екатерины. Что ей делать?  Некоторые чиновники намекали, что, дескать, расстаться с мужем можно,  конечно,  но только… после его смерти. И ухмылялись. Убить его что ли?
В те времена, действительно, редко кому венчанным в православной церкви удавалось развестись.  Сам Толстой был тоже против разводов, оставался верным поборником сохранения семьи. Но в таком случае у многих супружеских пар в России складывалась  безвыходная ситуация, жить вместе невозможно, но и расстаться нельзя. В результате  неуступчивой позиции церковников в стране множились венчанные пары, которые давно расстались,  но они создавали новые семьи, нелегальные,  и жили «во грехе». Рождавшиеся в таких семьях дети, их называли бастардами,  лишались гражданских и сословных прав — не  могли учиться в государственных школах, высших учебных заведениях. Примерно треть из числа рождавшихся детей в России оказывались незаконнорожденными. Тысячи, десятки тысяч обреченных, бесправных людей. С такой печальной участью пришлось столкнуться многим из тех, которые впоследствии стали знаменитостями, гордостью России. Назову некоторых «страдальцев» —  поэт, переводчик, автор государственного гимна Российской империи «Боже, Царя храни!» Василий Жуковский. Его мать была турчанкой из сераля турецкого паши, а отец — «благополучно» женатый тульский помещик Афанасий Бунин. Помимо законной жены Бунин  продолжал «рожать детей» детей от турчанки.  Василия записали как «незаконнорожденного». Позднее его восприемником оказался помещик Андрей Жуковский, ставший вместе с родным отцом  воспитателем Василия. Немного легче сложилась судьба Александра Герцена, русского публициста, революционера, философа. Его отец был богатый русский помещик Иван Яковлев, а мать — немка, которая в шестнадцать лет родила мальчика. Брак не оформляли, и сыну вынужденно дали придуманную  фамилию  от немецкого слова сердце, Hertz. — Герцен. Он большую часть своей жизни провел за границей.
Можно привести пример композитора и химика Александра Бородина, рожденного  от простой крестьянской женщины, которую  безмерно любил, только называть ее матушкой не имел права, исключительно своей «тетушкой» и с немалым трудом, с помощью многочисленных взяток, удалось ему получить образование. Художник Василий Перов был также бастардом, незаконнорожденным,   всю жизнь страдал от своей неполноценности. Ну не парадокс? В это же  время у русских царей мораль была другая. Они не  утруждали себя сохранением супружеской верности. И церковь скромно закрывала на это глаза. Почти у каждого царя-батюшки имелись наложницы, полюбовницы, от них рождались дети.  Их пристраивали.
Его Величество император Александр II тайно завел себе любовницу,  княгиню Екатерину Долгорукову, поселил  во дворце и «нарожал» от нее троих детей. «Незаконнорожденных?» История умалчивает. Зато его законнорожденные восстали, они же прямые наследники престола, принцы или кто?! А  кто дети от пришлой герцогини?
В царском дворце все делалось в глубокой тайне, только самые доверенные придворные были в курсе. Но они молчали.
Конечно, сложившаяся ситуация для супругов Гимер не была безысходной. Им следовало  обратиться к солидному адвокату. Он нашел бы свидетелей, другие отягчающие обстоятельства  невозможности совместного семейного проживания, отстоял бы права обоих супругов на раздельную жизнь. Но… Но для хорошего защитника требовались хорошие деньги. У супругов  Гимер денег не было, к тому же они не хотели  огласки, судебных и церковных процессов.
Екатерина находилась в полной растерянности, не знала, что делать. Решение возникло внезапно, она вспомнила, как чиновники со смехом  намекали ей, что из жизни надо исчезнуть одному из супругов. И вот тогда заявлять. Самоубийство  Николая? А почему нет? Но он, несмотря на пьянство и потерю работы, добровольно уходить из жизни не собирался.  А если подстроить?
Так у Екатерины родился свой план, который сулил обоим безболезненный выход из тупика. Не надо совать голову в петлю, не надо травить себя. Нужно просто… утопиться. Да, утопиться. И труп не найдут. Никогда. Но в реальности все следует сделать понарошку. Как в спектакле, инсценировать!
Под большим секретом Екатерина рассказала Николаю  о своем плане. Он вначале возмутился,  возражал, зачем ему это? Опасно ведь? Но Катерина убедила, что им ничто не угрожает, если действовать строго по этапам. За его исчезновение из Москвы обещала  хорошее вознаграждение. Приманка сработала. Они обсудили  детали и пришли к выводу, что лучшим способом  остается, действительно,   утопление.
Вечером, как обычно, Николай напьется  до одурения, придет на замерзшую Москва-реку, как бы у проруби освежить физиономию ледяной водицей,  сполоснет лицо и провалился под лед…  Исчезнет.  Навсегда. Вот и весь сказ.
Но по жизни, в тот же вечер сразу после «утопления» Николай отправится на Николаевский вокзал и по заранее купленному  билету уедет в Петербург, где у него проживали знакомые. Они не возражали его приютить.
Далее, ему предстоит пожить в Петербурге. Освоиться там, выучить свою новую биографию,  дождаться письма от Екатерины о московских делах и затем отправляться в полицию. В участке он объявит себя бездомным, не помнящим родства, ни имени, ни фамилии. Спился  до степени потери сознания. Нет документов, не знает, откуда он появился. Может,  с Сахалина?  Вот до чего доводит проклятое пьянство! Только так он сможет получить паспорт на другое имя и фамилию.
Все вроде детально распланировали. Но в деталях плана скрывался  дьявол.
…Темным декабрьским вечером 1895 года тепло одетый Николай Гимер отправил на почтамте заказное «прощальное» письмо по известному ему адресу дома на Якиманке и пришел на Большой Каменный мост возле Кремля. Москва-река давно замерзла, лишь кое-где на заснеженном ледяном панцире черными квадратами выделялись проруби. Температура воздуха  была минус пятнадцать, ощутимый морозец. Днем  Николай  приходил к сидевшим здесь рыболовам. Он был не  один, с «подругой»,  бутылкой. Расспрашивал о подледном ужении, о температуре воды, заодно интересовался, что будет, если случайно провалиться в прорубь.
Рыбаки-то ему пояснили, что  температура воды зимой три-пять градусов, теплее, чем на воздухе, но через пять минут провалившегося схватят такие судороги, что он потеряет сознание и все. Смерть легкая…  Но пальто и шапку лучше снять, чтобы не мешали. Они посмеялись,  но выпить с ним сорокаградусную не отказались.
В этот вечерний час на берегу никого не было. По скользким каменным ступеням Николай осторожно спустился вниз и пошел по льду в направлении знакомой  проруби. Остановился, посмотрел по сторонам, поблизости ни одной души. Заглянул в   темное окно проруби, оно покрылось тонкой коркой. Он палкой разбил лед. Потом вытащил из сумки старую шапку, следом изрядно поношенное демисезонное пальто. Сложил все аккуратно рядом с прорубью. В пальто сунул старые письма, свой паспорт. Сам не замерзнет, на нем было зимнее пальто. На всякий случай посмотрел в сторону золоченых куполов колокольни Ивана Великого, сделал «последний» глоток из бутылки, встал на колени и дрожащей рукой осенил себя крестным знаменем…
Наступило 24 декабря 1895 года, канун Рождества. Москва готова была к праздникам, в домах наряжали Рождественские елки, готовили подарки, зажигали припасенные красивые свечи. 
В тот день Екатерина получила долгожданное заказное письмо. Оно пришло без указания обратного адресата. Дрожащими руками  вскрыла конверт. Прочитала и обмерла от страха. Письмо от Николая. Он сообщал, что ему больше не выдержать, все невмоготу стало, он, конченый человек, алкоголик, решил свести счеты… «Когда получите это письмо, меня не будет в живых, решил утопиться. Вы теперь свободны… Тело мое, конечно, не найдут... Будьте счастливы. Николай Гимер».
Поразмышляв, Екатерина решила показать письмо соседке по квартире, старушке Дарье Кутейниковой. Та выразила сочувствие, прослезилась. Письмо вселяло надежду. Похоже, все складывалось удачно.
Понятно, что на самом деле никакой горечи от «кончины» супруга Екатерина не испытывала. Пропойца-скандалист доставлял ей одни неприятности. Неужели годы мучений позади? Не верилось. С этим письмом, как и было задумано, Екатерина отправилась в полицейский участок на Якиманке.
Дежуривший околоточный надзиратель прочитал его и предложил заявительнице посмотреть в шкафу, найденные возле проруби на Москва-реке возле Большого каменного моста  старое мужское демисезонное пальто,  шапку,  паспорт, письма. Все эти вещественные доказательства велено не только осмотреть, но подтвердить или опровергнуть их принадлежность бывшему супругу Николаю Гимеру. Показания заявительницы будут занесены в протокол.   
Упавшим голосом Екатерина признала, что все вещи и паспорт принадлежали Николаю Гимеру, ее законному супругу.
— Зачем он это сделал? — со слезами на глазах глухим голосом произнесла она.
— Он что, много пил? Рядом с прорубью нашли пустую бутылку, — сказал околоточный надзиратель.
— Да почти каждый день, такая беда за ним водилась.
— Что ж, понимаю. Так и запишем, сильно пил и  свел счеты с жизнью. Как найдут труп, вас известят. Но это не раньше весны, когда лед вскроется, считай в апреле-мае.
— А вдруг не найдут?
— Могут и не найти, конечно.
— А как тогда?
— Ничего страшного, вам ждать не придется, вы уже вдова.
— Значит, вы дадите мне бумагу о кончине моего мужа?
— Не волнуйтесь.  Я же сказал, вы  вдова. Пройдите в канцелярию, чиновники приготовят вам заключение. С этой бумагой можете отправляться в церковь. Получите у них свидетельство о кончине супруга и на этом основании идите в духовную консисторию, там  вам выпишут вдовий паспорт.
Екатерина со вздохом перекрестилась.
Но труп Николая Гимера обнаружили не весной, как полагал полицейский чиновник, а буквально через пару дней после посещения Екатериной Якиманского участка. К вдове неожиданно прибежал нарочный со срочной  запиской. В ней околоточный надзиратель Пресненского полицейского участка экстренно сообщал, что в Пресненской части из Москва-реки извлекли труп мужчины в железнодорожной форме. При нем нет никаких документов. Возраст, примерно, сорок лет.  Не ее ли это муж? Просьба прийти для опознания.
Екатерина села там, где стояла. Она находилась в оцепенении. Ее чуть удар не хватил. Такого исхода никак не ожидала. Кто это мог быть? Николай? Утопился на самом деле? С какой стати и почему на Пресне? Сорокалетний? Откуда на нем форма? Нет, это не он. Уговор был совсем другой. Но кто же?!
Лиха беда начало. Одной идти было боязно. Упросила соседку, старушку Кутейникову. Та согласилась, но за вознаграждение. Тогда Екатерина выдвинула свое условие — признать утопленника сразу, сказать, что перед ними Николай Гимер и дело с концом.
Из Пресненского участка их направили в часовню. В простом дощатом гробу лежал крупный мужчина, в черной форменной одежде инженера путей сообщения. И рост и внешность не имели ничего общего с Николаем. Обе женщины поняли это сразу, но на всякий случай завыли. Вернулись в участок с мокрыми платочками, со слезами на глазах. Околоточный надзиратель и его подчиненные ждали от заплаканных посетительниц  ответа…
Стражи порядка прекрасно знали, что, когда человека в форме железнодорожника вытащили  из воды, он был еще живой, но в состоянии сильного алкогольного опьянения. По дороге в больницу от значительного переохлаждения инженер скончался. Никаких документов при нем не обнаружили.   Им было также известно, что другой утопленник, «железнодорожник» Николай Гимер нырнул в прорубь в Якиманской части у Большого Каменного моста возле Кремля и поплыл по течению. За пару дней ему удалось подо льдом преодолеть… Сколько верст? Никак не меньше шести! Кроме того, по пути утопленник  миновал плотину. Какой ловкий и, надо же, вишь,  с божьей помощью, вынырнул на Пресне?!  Живым!? Сказка? Нет, похоже на быль, из разряда предновогодних чудес.
Беда в том, что в Рождество и накануне Нового года полицейским  Пресненского участка совсем  не хотелось заниматься расследованием дела об утоплении. Вытащили живым, а он взял и умер. Слава богу, родственники не объявлялись. Полицейские торопились и вызвали вдову с Якиманки. Она пришла не одна, вместе  с соседкой. Они свидетельницы. Вдруг опознают?
Конечно, полицейские с Пресни знали также же о том, что на Якиманке в полицейском участке оставались вещественные доказательства утопления Николая Гимера — демисезонное пальто, шапка, его паспорт. Все честь по чести. У полицейских, расследовавших утопление на Якиманке, возникали, конечно, свои вопросы, зачем Николай Гимер у проруби разделся? Зачем снял пальто, шапку и оставил паспорт? Сделал все нарочито, показательно. Хотел сразу замерзнуть? Что-то в этой показушности  настораживало, проглядывала некая театральность.
У полицейских с Пресни были свои заботы. Опознали бы  пришедшие женщины труп утопленника,  и дело можно было завершать. А что касается утопленника на Якиманке? То его тело едва ли найдут. Зачем его искать, если его нашли на Пресне…
После мучительных сомнений вдова Гимер произнесла ожидаемое: «Да, это он, мой бывший муж Николай Самоилович Гимер». И все облегченно вздохнули. Ее слова подтвердила и старушка, соседка Кутейникова. Тотчас оформили протокол.
Екатерина торопилась, своего «законного мужа» она похоронила как раз 31 декабря 1895 года. Правда, место для погребения выделили только за оградой кладбища, ее покойный муж относился к категории самоубийц! Церковь таких не признавала.
Как бы там ни было, в церкви Екатерине Гимер выдали бумагу о захоронении Николая Гимера, и уже в январе 1886 года она получила вдовий вид или паспорт. Теперь, когда Екатерина оказалась официально свободна перед людьми, перед законом и перед Богом, ей требовалось сообщить живому Николаю, ждавшему сообщений  из Москвы, о благополучном завершении общего дела. После его «утопления» у обоих должна была начаться новая жизнь. Екатерина вышла бы замуж за обеспеченного человека,  а ее прежний супруг за эту уступку мог легализоваться в Петербурге и получил бы второе, причитавшееся ему материальное вознаграждение.
Однако, Екатерина не учла слабый характер своего бывшего спивавшегося мужа. Николай Гимер плохо представлял себе, как будет жить в незнакомом городе, под каким именем и фамилией. Деньги таяли,  работы он не нашел, не знал, что ему делать. Знакомые  спрашивали, когда  освободит занимаемую им площадь. После получения долгожданного письма от Екатерины Николай вздохнул спокойно, довольно потирал руки и сразу отправился в полицейский участок — легализоваться. Настроение у него было приподнятое.
Но в полиции Петербурга дураков не оказалось — его рассказу, придуманной биографии о бродяжничестве, потери памяти, не поверили, выглядел господин «бродяга» вполне благополучным, сытым, хорошо одетым. Мнимого бродягу  арестовали и посадили в камеру. Жуликов и ловкачей всяких хватало. Пусть подумает и расскажет всю правду, кто такой, откуда взялся? Легенды рассказывать им не надо.
«Утопленник» и пары дней не выдержал. Сидение в холодном одиночном заточении его быстро образумили.  Он взмолился о пощаде,  покаялся и обещал рассказать все по правде. Его привели в кабинет, дали стакан горячего чая. Он выпил и  признался в подлоге, обмане, показал письмо от бывшей супруги и все рассказал о своем мнимом утоплении, об утопленнике с Пресни и просил о пощаде. Было чему удивиться. Назревало серьезное судебное дело, которое потянулось к Москве, к полицейскому участку на Якиманке, к проживавшей неподалеку  законной супруге-обманщице Екатерине Павловне Гимер, урожденной Симон.
Фокус с двумя утопленниками и фальшивым захоронением Гимера не сработал. Раскрылись уличающие подробности, и наказание не заставило себя ждать. Обоих виновных тотчас арестовали и препроводили в московскую тюрьму. Началось затяжное судебное разбирательство.
Делом заинтересовались газетчики, в прессе появились  сообщения о мнимом утопленнике с Якиманки, о другом, «живом» утопленнике с Пресни… И пошла писать губерния.
За подлог, обман, нарушение законов  Николаю и Екатерине грозила многолетняя ссылка в Сибирь, на каторгу — без возможности возвращения в столицу. Без восстановления в гражданских правах! Никакого помилования! Николай и Екатерина Гимер морально были сломлены еще до суда. Как быть?
Председатель Московского окружного суда Николай Васильевич Давыдов, прекрасно понимал, что спасти супругов от гибели можно только в одном случае, если за них вступится авторитетный человек, он должен  привлечь к этому непростому делу опытных юристов, чтобы начался новый   судебный процесс, на котором прозвучали бы смягчающие обстоятельства. 
Познакомившись с материалами заведенного уголовного дела, Лев Толстой испытал потрясение. Он принялся писать драму, которая зацепила бы всех за живое. Тогда же  родился и шокирующий заголовок «Живой труп». Другое название просто не могло возникнуть. Толстой хотел придать пьесе социальную направленность,  «самоубийство» главного героя на сцене должно было всколыхнуть общественность России, заставить многих задуматься о бесправном положении женщин и мужчин в браке  перед церковью, перед законом.
Так Екатерина Гимер стала прототипом для Екатерины Протасовой, ее новый муж исполнял роль Каренина, а образ пропойцы  Федора Протасова  был списан с Николая Гимера. 
Пьеса была почти готова, когда к Толстому пришли незваные гости. Младший, пятнадцатилетний  Николай Гимер и его отец. Они умоляли писателя не выпускать пьесы, иначе им не станет житья, на них будут указывать пальцами. По их просьбе Толстой решил отложить рукопись и отказал в постановке в театре.
Теперь же обвиняемые, находившиеся под следствием, по советам судьи Давыдова и Толстого принялись срочно писать жалобы в разные инстанции. Они каялись в свершенном, сообщали о допущенных ошибках в производстве этого дела и просили о снисхождении — у них без попечения останется пятнадцатилетний сын. Увы, бесполезно, в пересмотре дела им отказывали.
И все же заступничество писателя Льва Толстого сыграло свою роль. Судебным делом обвиняемых заинтересовался известный русский юрист, судья, судебный оратор Анатолий Федорович Кони, находившийся в столичном Санкт-Петербурге. Ему уже доводилось отстаивать в суде обвиняемых в самых тяжелых преступлениях, и он добивался для них смягчения приговора. 
Разобравшись в составе преступления, совершенного Екатериной и Николаем Гиммер, Кони  согласился с правильностью его юридической оценки и квалификацией. Однако,  вынесенный  приговор посчитал чрезмерно жестоким и несправедливым. К рассмотрению этого дела Кони подключил еще несколько юристов, вплоть до столичных сенаторов.
В результате был составлен солидный рапорт, в котором указывалось на многие ошибки, допущенные в судебном производстве полицией. Рапорт немедленно направили во Дворец Шувалова, в котором располагалось Министерство юстиции Российской империи. Кони знал, что делать, он сам проживал в этом же дворце. Затем эта бумага попала на стол его Величества… Как? Это знали только Кони и министр юстиции Николай Муравьев.
29 июля 1898 года  на отправленном рапорте появилась совершенно неожиданная роспись - «Высочайше соизволить смягчить меру наказания». В дело вмешалось Его Величество, Николай II. Это ли не проявление милосердия! Теперь ссылку в Сибирь заменили тюремным заключением на срок до одного года.
О дальнейшей судьбе расставшихся супругов Гимер известно  мало. В тюрьме Екатерина провела примерно три месяца, супруг несколько больше. Она работала в медицинском лазарете, Но из заключения оба бывших супруга вышли людьми надломленными. Интерес к ним оживился только в 1910 году, когда скончался Лев Толстой, их заступник. Интерес не угас и на следующий год, когда на сцене Московского художественного театра состоялась премьер драмы «Живой труп».
В газетах появлялись материалы, в которых раскрывалась тайна пьесы, называлась причина отказа ее ставить. Все герои —  страдальцы обстоятельств — оказывается, были списаны с живых людей, наказанных за мошенничество и обман. и т.д и т.п.
Тогда же стало известно, что Екатерина осуществила свою мечту, сошлась с Чистовым, который ждал ее все это время, однако жить  они стали в гражданском браке, хватит им испытаний,  поселилась под Москвой, в том же Щелкове, где ее незаконный супруг стал наследником мыловаренного завода. Совместных детей у них не было.
Николай Гимер старший бросил пить, как он обещал Толстому, нашел себе временную работу. Вроде в истории о разводе наметился «Happy End», на этом можно было бы ставить точку. Но в жизни случаются продолжения, для которых иной фантазии писателя маловато.
«Спектакль «Живой труп» был одним из самых замечательных в Художественном театре», писал позднее Владимир Иванович Немирович-Данченко. В 1912 году драму Толстого сыграли в 243 театрах России девять тысяч раз! И полный успех. Пьесу ставили в некоторых странах за границей. Думали сыграть в США, но там отказались.  Постановщиков не устраивал трагический финал. Самоубийство на сцене? Из револьвера? Да вы что? Вот если супружеская пара объединилась бы, если ы сыграли бы веселую свадьбу… Американцам  нужен привычный и понятный  «Happy End». А самоубийство? Нет, извините, не наш формат.
Но все это было до революции. А вот после революции…
Единственный наследник семейства Гиммер, Николай Николаевич, с юности настрадавшийся, был вынужден взять себе другую фамилию, от своих дальних родственников, Суханов. Он выучился, примкнул к толстовцам, стал активным революционером, получил образование во Франции, вернулся в Россию, примкнул к меньшевикам, писал статьи, критиковал Ленина, назвал его «Апрельские тезисы» «беспардонной анархо-бунтарской системой».
Его несколько раз арестовывали, отправляли в ссылку, он скрывался в Швейцарии. Вернулся, приветствовал смену Временного правительства властью Советами…
В начале тридцатых годов Николай Николаевич Суханов был человек образованный, критического слада ума, подававший немалые надежды, еще бы, опытный политик, философ, экономист.  Он редактировал экономические журналы, которые издавались на немецком и французском языке, служил сотрудником Института монополии внешней торговли при Наркомате РСФСР и мог бы принести много пользе своей стране.
Но он же был автором семитомного труда «Записки о революции», которые новой властью воспринимались не однозначно. В них автор, как участник,  не только восстановил ход событий, но дал характеристики некоторых революционеров, которых знал лично.
Первый раз его арестовали в 1930 году — обвинили в контрреволюционной деятельности, на свет появился термин — «Сухановщина» опаснее «Чаяновщины». Дальше продолжать не имеет смысла. Дальше сплошная бессмыслица, ложные обвинения, аресты, пытки, угрозы ареста его жены, большевички, Галины Константиновны Сухановой-Флаксерман…
Его ломали, уничтожали. За что? Настало время чистки. Мрачное тягостное время подозрений, арестов, убийств. Советская власть «прозрела и вспомнила», оказывается, Николай Суханов, бывший Гимер, из немцев, он ведь чуждый элемент, с темным прошлым. Служил у меньшевиков! Критиковал Ленина! И не только. В своем труде о революции он посмел оклеветать вождя советского народа. Вот его запись: «Сталин же за время  своей скромной  деятельности в Исполнительном комитете  производил — не на меня одного — впечатление серого пятна, иногда маячившего тускло и бесследно. Больше о нем, собственно, нечего сказать». Этой фразы было достаточно.
29 июня 1940 года трибунал Сибирского  военного округа, окончательно рассмотрел дело врага народа Николая Николаевича Суханова, рожденного в 1882, настоящая фамилия Гимер. В деле были собраны порочащие «факты» осужденного —  работал на немецкую разведку, знал два иностранных языка: французский, немецкий. Его  приговорили к расстрелу.
Торопились, видимо, из Москвы давили. Расстреляли в тот же день 29 июня. Ему было только 58 лет. Тело захоронили во дворе тюрьмы. Все! Не пощадили, уничтожили последнего героя дела о разводе супругов Гимер, которых от тюрьмы спасал Лев Толстой.
  Реабилитирован Суханов, урожденный Гимер посмертно. В  этом деле      «Happy End»  не получился.