Жизнь и смерть Хэрриет Фрин. Глава XV

   Дверь дома врача-специалиста закрылась за ними с мягким, почтительным щелчком.
 
   Лиззи Пирс и Хэрриет сидели в такси, держась за руки. Хэрриет заговорила.

   – Он сказал, у меня то, что было у мамы.

   Лиззи сморгнула слезы; ее рука разжалась и снова нервно сжала руку Хэрриет.
 
   Хэрриет не чувствовала ничего, кроме странного, торжественного волнения и возбуждения. В страдании она возвысилась до своей матери. С каждым ударом болезни  она будет проживать ее жизнь. У нее то же, что было у матери.

   Только ей предстоит операция. Это отличие пугало ее – такого у матери не было, а еще – уход в больницу, жизнь на виду, в общей палате, среди других людей. Вот что беспокоило ее больше всего. Это, и расставание с домом, и потеря Мэгги.


   Когда такси уносило ее прочь, она заплакала, глядя на  Мэгги, стоящую у ворот в белом переднике. Она подумала: «Когда я вернусь, ее там уже не будет». Но почему-то чувствовала, что этого не случится; не могло так быть, чтобы она вернулась домой и не застала там Мэгги.

   Она лежала на белой кровати в кабинке, отгороженной белыми занавесками. За кабинку платила Лиззи. Добрая Лиззи. Добрая. Добрая.

   Она не боялась операции. Это случится утром. Ее беспокоило только одно. Что-то ей рассказывала Конни. Под наркозом люди говорят разные вещи. Шокирующие, непристойные. Но она ничего такого сказать не могла. Она ничего не знала… Нет. Знала. Истории Конни. И Блэкс Лейн. За грязным голубым забором на Блэкс Лейн.

   Медсестры успокоили ее. Они сказали, что если до последней минуты перед операцией держать рот на замке, если не сказать ни слова, все будет хорошо.

   Она подумала об этом, когда проснулась утром. Целый час перед операцией она отказывалась говорить, кивая и качая головой, общаясь жестами. Она шла по широкому коридору отделения в операционную, очень прямая, в белом фланелевом халате, с высоко поднятой головой и выражением восторга на лице. В коридоре стояли выздоравливающие. Они ее видели. Занавески в некоторых кабинках были раздвинуты; ее видели пациенты; они знали, куда она идет. Ее возбуждение росло.

   Она вошла в операционную. Все было белым. Белое. Белая плитка. Ряды маленьких тонких ножей на стеклянной полке, под стеклом. Блестят. Белая раковина в углу. Смешанный запах йода и эфира. На хирурге белый халат. Хэрриет еще плотнее сжала губы.

   Она забралась на белый эмалированный стол и легла, натянув халат на колени. Она не сказала ни единого слова.

________________


   Она вела себя прекрасно.

   Боль в ее теле поднималась волна за волной, обжигала. Набухала, напрягая, растягивая израненную плоть.

   Она знала, что маленький человечек, которого они называли доктором, на самом деле был мистером Хенкоком. Они не должны были впускать его. Она крикнула: «Уберите его отсюда. Не давайте ему прикасаться ко мне»; но никто не обратил внимания.

   – Это неправильно, – сказала она. – Он не должен делать этого. НИ ОДНОЙ женщине. Если об этом станет известно, его накажут.

   А возле занавески стояла Мэгги и плакала.

   – Это Мэгги. Она плачет, потому что думает, что я убила ее ребенка.

   Пузырь со льдом, лежавший на ее теле, шевельнулся, как живой, когда лед растаял, потом осел и затих. Она опустила руку и ощутила гладкую, холодную клеенку, раздувшуюся от воды.

   – В этой кровати мертвый ребенок. Рыжие волосы. Они должны унести его, – сказала она. – У Мэгги когда-то был ребенок. Она отнесла его в переулок, в то место, где живет этот мужчина; и они положили его за забор. За грязный голубой забор.

   – Пусси-киска. Где ты гостила, Пусси-киска? Пусси. Присси. Присси-киска. Бедная Присси. Она никогда не ложится спать. Она не может встать со стула.

   Возле кровати стояла фигура в белом, в жесткой белой шапочке. Она узнала ее, зафиксировала в сознании. Няня. Няня – вот кто это был. Она заговорила с  ней: «Это печально, печально – пройти через такую боль, а потом родить мертвого ребенка».

   Белые стены кабинки сжались, сомкнулись над ней. Она лежала на дне своей колыбельки с белыми занавесками. Она чувствовала себя слабой и уменьшившейся в размерах, маленькой, как дитя.

   Передние занавески раздвинулись, впустив белесый свет коридора. Она увидела открытую дверь в детскую и отблеск свечи, скользнувший по потолку. Промежуток между занавесками заполнила тяжелая фигура, непристойное, но печальное лицо Конни Пеннифатер.

   Хэрриет посмотрела на него. Она улыбнулась с внезапным восторгом удивления и узнавания.

   – Мама…