Малыш. Очень короткая история доброго песика

Суббота, 11 ноября 2017 года, выдалась довольно холодной. В пропитанном влагой воздухе ощущалась примесь чего-то еще, чего-то неопределенного... будто какой-то душераздирающей печали...

Его привели тихого и напуганного на длинном веревочном поводке, с чуть потрепанным синим ошейником на шее. Тощая дворняга, изможденная, с впалыми боками, с мутноватыми глазками.

»Неужели он теряет зрение? Как мы справимся со слепой собакой?.. — подумалось мне. — К тому же, как определили ветеринары, ему десять, а может быть, и одиннадцать лет... А в довершение ко всему у него больное, серьезно больное сердце.»

Поскольку я сам страдаю от этого недуга, я хорошо знаю, что это такое.

Но решение приютить престарелую, слабую и убогую собаку было принято сознательно. Причин для этого было несколько. Пожилой и нездоровый — значит, возможно, меня не переживет. А в противном случае, после моей смерти, если не найдется никого, кто бы смог или захотел о нем позаботиться, какая участь ждет это существо? Правда, находились и такие, кто крутил пальцем у виска и советовал взять домой щенка, но мне даже слушать их не хотелось.

Разве измученному животному, которое в жизни познало только голод, унижения, палки и пинки, не стоит подарить хоть немного душевного тепла и обеспечить надежный кров над головой? Разве он не заслуживает ежедневной полной миски питательной и вкусной еды вместо сухой корочки хлеба или объедков со стола и — если «хозяин» или «хозяйка» вспомнят — возможно, и немного воды?

Таким образом, решение было принято. Окончательно и бесповоротно.

Мы завершили формальности, вернее, это сделала моя дочь Марта — именно она официально должна была стать владелицей собаки. Она подписала бумаги, и пес остался с нами...

— Мы назвали его Сладиком. Настоящее имя нам так и не удалось выяснить, — сообщила одна из дам, что привезли нам песика.

— Сладик? — я поморщился и еще раз внимательно посмотрел на дворнягу. — Мне кажется, это Малыш. Да, Малыш.

— Ну... пусть будет Малыш, если хотите. И я вам скажу, что ему очень сильно повезло. У таких собак практически нет шансов найти дом.

— А почему?

— Потому что он старый, он серьезно болен, явно прошел через множество передряг. Потому что маленький, черный, ну и без хвоста.

— Ну да, — кивнул я, — какой-то негодяй отрезал ему хвост у самой попки...

Малыш словно понял, о чем идет речь, и, по-видимому, желая снискать наше расположение, несколько раз смешно покрутил этим своим обрубком, потому что вилять ему было нечем.

И вот наконец захлопнулась калитка, машина, припаркованная перед нашим домом, отъехала...

Мы с Малышом остались наедине...

Песик встал передо мной и посмотрел мне в глаза, видимо, опасаясь, что его сейчас ждет...

* * *

Наша рыжая дворняга Рудя — почти такса! — и раз, и другой осторожно обнюхала нового члена семьи, а затем ткнула его своим черным носом, улыбаясь всей мордой и приглашая играть. Они немного поскакали во дворе на лужайке, делая вид, что дерутся друг с другом. Когда же Руде это наскучило и она оставила Малыша одного, я позвал песика домой.

Он послушно прижимался к моей ноге, словно был к ней приклеен, и боялся, очень боялся, чего не мог скрыть... хотя, наверное, даже не пытался...

— Песик, не бойся так, не дрожи, — прошептал я, наклоняясь к нему. Малыш этот шепот услышал, но понял ли? Вряд ли. Сначала он съежился, а потом, задрав голову, взглянул на меня своими мутными глазками, в которых была одна, единственная, самая страшная просьба. В тот день я еще не догадывался, какая... Прошло немало времени, прежде чем я понял, о чем он тогда беззвучно умолял: «Не бей меня...» — такова, без сомнения, была его немая мольба...

Малыш растерянно оглядывал дом.

— Проведем эксперимент, — сказал я. — Посмотрим, что он еще ест.

В кухонном шкафу лежала горстка высушенных до твердокаменного состояния хлебных корочек, которые наверняка имели какое-то кулинарное предназначение. Я взял один сухарик и сунул Малышу под нос. Он буквально набросился на угощенье, в миг разгрыз, проглотил и стал пристально смотреть на меня, видимо ожидая добавки. Бедняга...

— Ой, брат! Видно, в жизни ты имел небывалое благоденствие! Пошли!

Малыш послушно вскочил и засеменил за мной, постукивая когтями по полу. Я открыл холодильник, достал кусок колбасы, и он уставился на нее, с нескрываемой надеждой глотая слюну.

— Пойдем дальше, здесь я тебя кормить не буду.

Я устроился поудобнее в своей комнатке на тахте, а Малыш присел на свою тощую костлявую попку прямо у моих ног. Я отламывал кусочек за кусочком и подавал ему прямо в рот, а он съедал это угощение вмиг, словно опасаясь, что больше такого шанса ему не представится или же кто-нибудь сейчас отберет колбасу. А может, и то, и другое.

У меня онемела нога, и я рефлекторно ее вытянул. Пес резко отскочил, перевернулся на бок и задрожал от страха, снова испуганно глядя мне в глаза. Я протянул к нему руку, чтобы погладить, но его страх только усилился. Он перевернулся на спину, поджал лапы, обнажив живот, словно желая таким образом сказать мне: «Видишь, я совершенно беззащитен, полностью подчиняюсь тебе и вверяю тебе свою жизнь...» В мутных глазках Малыша я вновь прочел эту немую просьбу: «Пожалуйста... не бей меня... пожалуйста...»

— Малыш! Что ты?! Не бойся, парень! У тебя еще есть колбаса. Я хочу быть не твоим хозяином, а другом!

Но он все еще лежал на спине, открыв самые чувствительные части тела, задыхаясь от страха.

Я замолчал и неподвижно замер с протянутым к нему куском колбасы.

Пес успокоился. Он медленно, нерешительно сел, недоверчиво посмотрел на мою ногу, но в конце концов, преодолев страх, съел еще одну порцию отнюдь не самой дешевой колбасы. Ту, что была похуже, я оставил для людей, потому что, в конце концов, песика в доме нужно было действительно достойно принять.

Прибежала Рудя, оглядела на дворнягу, посмотрела на меня, кинула взгляд на колбасу... Свою порцию она осторожно взяла в зубы, словно не решив до конца, пробовать ли ее. В итоге она ее все же прожевала и проглотила. Принцесса!

* * *

Малыш получил удобную, мягкую и довольно просторную лежанку, отвергнутую когда-то Рудей. В нее мы постелили старое, застиранное синее махровое полотенце, которое передали нам девушки из приюта для животных, чтобы запах напоминал песику прежнее место — его клетку, вернее, вольер. Считается, что одни новые запахи могут не очень хорошо повлиять на песика, вызвать тревогу, беспокойство, чувство опасности.

Но вскоре это полотенце перестало служить постелью Малышу и сменилось прекрасной, пушистой, мягкой и теплой овечьей шкурой.

Мы также сменили ему ошейник со старого синего на новый красный.

* * *

Дни шли за днями... закончилась осень, наступила зима. И эти ежедневные прогулки втроем — я с Малышом на поводке и медленно бегущей впереди Рудей. Ах! Что это были за счастливые походы! Сколько следов на снегу! Сколько запахов! Оба пса с носами у земли. Оба переполнены собачьим счастьем.

Но так было не всегда. Случались и холодные, ветреные и дождливые дни, продолжавшиеся неделями, а порой и сильно щипал мороз, и пороша засыпала наши прогулочные тропинки.

И так, то печальнее, то веселее, проходило время. Солнце всходило и садилось за горизонт, таяли снега, зеленели травы, золотились первые звездочки мать-и-мачехи и калужницы, желтели кусты цветущего кизила, белели абрикосовый сады, притягивая ароматом первых пчел, а потом в воздухе разливался пьянящий миндальный запах цветущих слив, нежно благоухали бело-кремовые груши и розоватые яблони...

Наступало майское буйство красок и запахов. Сводили с ума ароматы лиловой и кремово-белой сирени, красного и белого боярышника, калины, жасмина, бледно-розового шиповника, идущие отовсюду: от диких садов, от межей и от холмов...

* * *

Малыш прибавлял в теле, его глазки перестали быть мутными. Он все чаще улыбался, и казалось, что теперь он наконец-то полностью счастлив.

И всё же нет. Рудя наконец узрела в нем конкурента, который не отступал от меня ни на шаг, и, пока я работал за письменным столом, она беспрестанно рычала у моих ног, положив голову на вытянутые лапы.

И Рудя стала гонять Малыша отовсюду. Сначала она отняла у него выложенную овчиной лежанку. Затем она выгнала его со второй шкуры, которую Марта расстелила ему в другом месте. Но и оттуда Малыш был вытеснен. Моя тахта, где он любил лежать, тоже стал для него запретным местом. В конце концов песику было оставлено место на ковре, но еще чаще на голом полу.

В конце концов мы придумали выход. В тесном уголке между письменным столом и диваном мы расстелили Малышу старое покрывало, под которым спрятали мягкую и теплую овчину. И только так удалось обмануть Рудю. Хотя... наверное, не совсем. Но место это было настолько мало привлекательным, что она любезно не стала его занимать.

Малыш, хотя иногда и ложился туда, старался делать это незаметно и, едва Рудя появлялась поблизости, немедленно покидал и это логово...

* * *

Хотя Малыш не был главным в нашей маленькой собачьей стае, где Рудя отвоевала себе положение вожака, песик преуспел в других областях. Например, его фотография появилась на обложке сборника рассказов о собаках, вышедшего на трех языках и представленного на книжной ярмарке в Кракове! А если принять во внимание еще и электронную и аудиокнигу, то можно сказать, что Малыш стал настоящей звездой! Только собак подобные вещи не волнуют. Абсолютно не волнуют.

Для песика, пожалуй, важнее была та мальчишеская банда, которую мы с ним сколотили и лидером которой стал, конечно же, он, Малыш. Мы с ним вдвоем бродили по тропинкам и дорожкам, а дома всегда держались вместе.

Так или иначе, теперь он уже не был тем облезлым доходягой без шерсти, каким его нашли. Как мне рассказывали, несчастного пса подобрали тяжело бредущим по проезжей части оживленной улицы. Этот путь мог бы привести его скорее под колеса несущегося автомобиля, нежели в какое-то хорошее место. Однако и бедные собаки получают порой в подарок от Господа Бога толику облегчения в муках и горстку любви...

* * *

А время всё бежало и бежало неумолимо... Прошел год. Миновала и эта грохочущая фейерверками новогодняя ночь, когда люди безрассудно радуются, что снова на шаг приблизились к смерти. В такие ночи испуганный Малыш предпочел бы зарыться глубоко под землю, но чаще всего прятался на полу в ванной, под душем или же на плитках пола возле раковины.

Там было его убежище, хотя, возможно, это не совсем правильное слово. Здесь, пожалуй, более подходит другое — укрытие, которым он пользовался, когда гремело за окном, а молнии с грохотом падали на землю, озаряя холодным сиянием небо.

И снова солнце выходило из-за облаков. А потом листья дикого винограда окрашивались в темно-красный цвет, клены покрывались золотом и пурпуром, березы и вязы желтели, становились бурыми дубы, а по оврагам сгущался туман... И снова неумолимо приближалась очередная Новогодняя ночь...

* * *

Малыш слабел. Все больше появлялось на его спине седых прядей, столь заметных на его черной шерсти, чуть палевой на животе и шее и белесой на морде.

Все слабее становилось маленькое сердечко. Малыш все чаще кашлял... а в довершение ко всему у него появились и другие недуги. Кажется, у него выросла болезненная опухоль у выхода желудочно-кишечного тракта, и теперь физиологические действия причиняли ему такую острую боль, что всякий раз он начинал пронзительно, невыносимо скулить, в конце буквально переходя на страшный крик — иначе этот голос нельзя было назвать.

Ветеринар только однажды решился усыпить песика для осмотра, чтобы узнать, что же его мучает. Он прочистил кишки, но ничего определенного, по его словам, не нащупал. Малыш тяжело отходил от наркоза.

И с тех пор мы уже знали, что нам ничего не остается, кроме как поддерживать песика лекарствами и ожидать, пока не придет конец его болезням... только нам казалось тогда, что этого никогда не случится.

* * *

Миновала никчемная весна две тысячи двадцатого сатанинского года — года, несущего на себе проклятие всеобщего навязчивого страха перед смертью, что якобы стремилась каждого настичь, подавить, уничтожить... страха ухода в небытие; и даже и те, кто считал себя религиозным человеком, уверовали в то, что с остановкой крови все закончится и больше уже ничего не будет...

Наступил чуть более спокойный июнь. Рудя стала отказываться выходить на прогулки, так что гуляли мы вдвоем — нашей мальчишеской бандой, то есть я и Малыш.

Птицы, чьи трели весной неслись отовсюду: с крон деревьев, из зарослей, из каких-то иных непонятных мест, теперь смолкли. Воцарилась какая-то унылая и тягостная тишина.

Становилось все тоскливее...

Наконец, и Малыш все неохотнее убегал вперед меня, через каждые несколько шагов останавливался запыхавшийся и очень усталый... И этот кашель... кашель, мучивший его и днем, и ночью... Лекарства уже не помогали.

Наши прогулки, с каждым днем становились короче, доставляли нам все меньше удовольствия, они были всего лишь каким-то ежедневным ритуалом и ничем больше...

И так прошло лето...

* * *

Малыш ел все меньше и меньше. Вроде бы еще во время обеда он сидел у моих ног и смотрел на меня, но уже не выпрашивал всякие лакомства, что я ему обычно подносил под нос. Он сидел и смотрел так, потому что это тоже было своего рода ритуалом.

* * *

Воскресный день 6 сентября 2020 года выдался пасмурным и печальным. С самого утра небо было затянуто облаками, моросил мелкий дождь.

Мы полагали, что собаки не захотят пойти на прогулку, однако впервые за несколько месяцев они охотно выбежали за калитку.

Рудя привычно опередила меня, а Малыш с радостной мордочкой принюхивался, рылся в траве и жевал травинки. Я никогда не видел его таким счастливым с тех пор, как он поселился у нас дома!

«Боже мой, — подумал я, — наконец-то ему стало лучше! Кажется, он поправляется!»
Он тянул поводок с таким рвением, что я едва мог поспеть за ним! И это была замечательная прогулка. Мы прошли весь тот маршрут, по которому ходили годами, сначала с Рудей, а потом и с обоими псами, и который в последние полгода сократился у нас почти вдвое!

Морось усилилась и довольно быстро перешла в тихий слабый дождь. Мы ускорили шаг. Когда мы добрались до двора и захлопнули калитку, начался уже настоящий ливень.
Мы подождали в прихожей, пока Марта вытрет собакам грязные лапы и промокшую шерсть.

Рудя тут же улеглась на овчину в комнате Марты, А Малыш не отходил от меня ни на шаг. Когда я работал на компьютере, он лежал на полу возле моих ног, а когда я перебрался на тахту, чтобы размять позвоночник, прыгнул и прикорнул рядом. Он смотрел мне в глаза, долго, глубоко, как-то странно, как никогда раньше, так что кидало в дрожь.
Во время обеда он настойчиво требовал поделиться с ним, чего не делал уже несколько недель, поэтому я не скупился на лучшие куски, за что он благодарил меня улыбающейся мордочкой. Я был уверен, что он действительно поправляется...

* * *

Наступил вечер. За окном дождь усилился. Струйки воды стекали по стеклам, толстые капли барабанили по карнизу.

Когда начало смеркаться, собаки получили ужин, который они съели с аппетитом.

А потом... потом Малыш начал кашлять, все больше и больше...

Дождливая ночь... Какой-то жуткий мрак, и этот стук капель по жестяному карнизу...

Малыш кашлял, почти не переставая. Ночь сгустилась, и ливень усилился.

Наконец кашель как будто немного ослаб. Песик, немного успокоившись, лег на пол, забравшись под мою тахту. Я подумал, что, может, на сегодня конец его страданиям; сейчас он успокоится, уснет, и утром все будет хорошо, как и всегда.

Я устал, очень устал, поэтому лег и я. Я приложил голову к подушке и через некоторое время оказался на грани яви и сна. Я не знаю, как долго я спал, вероятно, не слишком долго, поскольку я очень быстро пробудился, когда Марта вошла в комнату и произнесла сквозь слезы:

— Папа... Малыш умирает...

Я приподнялся, сел на тахту, потом встал и последовал за ней.

Он лежал в ванной на голых и холодных плитках пола, такой бедный и испуганный, как никогда раньше.

Марта села на пол рядом с ним. Он посмотрел на нее с надеждой, что она поможет ему, что она защитит его, как делала всегда, когда гремел гром или взрывались фейерверки. Он даже слегка приподнялся, прижался мордой к ее щеке, потом снова опустился на пол, на голые белые холодные плитки и положил голову на вытянутые лапы.

Песик очень хотел отдохнуть, но к нему вернулся такой страшный кашель, что ему пришлось сесть, чтобы не задохнуться. И так это продолжалось... пока не началась агония... а когда он уже начал хрипеть... стало ясно, что его собачий путь подходит к концу. И было также видно, как он боится и не хочет умирать...

Считается, что у собак есть только инстинкт, что у них нет ни самосознания, ни разума, ни чувств, ни души... Откуда тогда этот страх перед кончиной, перед смертью? Ну, откуда? Ответьте мне, гадкие умники!

Я присел напротив Малыша, а он то и дело из последних сил устремлял взгляд своим коричневых глаз то на меня, то на Марту, будто прося, чтобы мы его защитили от того, что надвигалось грозно и страшно, как до сих пор защищали его от грохота грозы или взрывов новогодних петард...

А может, он надеялся, что еще не время? Ведь он же спрятался в этом своем убежище, в своем надежном укрытии, в своем логове, и мы были рядом с ним, рядом, оба.
Но это уже было угасание...

Уход тянулся, за окном темнела долгая ночь, и страшный ливень ручьями лился из туч.
Я смотрел сквозь слезы на Малыша и подумал, что он, вероятно, уже смирился с участью, что он был бы уже готов умереть, но хватался за жизнь только ради нас — ради меня и Марты. По-видимому, он не хотел расстраивать нас. Видя нас сидящих рядом, он решил, что своим уходом принесет нам больше печали и еще больше слез... Поэтому он страдал и боролся с агонией...

— Мартушка, — сказал я, уходя в свою комнату, — оставь его одного, он при тебе не уйдет.

Марта с мокрыми глазами оставила пса в ванной на этих холодных плитках рядом с раковиной, поднялась с пола и ушла, но он еще из последних сил поднялся на лапы, приполз в мою комнату, сел прямо у моих ног и посмотрел мне в глаза.

А я... а я ничего не мог... я был бессилен...

— Малыш, мальчик-пальчик... ты оставляешь меня одного... больше не будет нашей мальчишеской банды... Малыш, дорогой... парень... — шептал я.

Он больше не мог сидеть и куда-то ушел, а я не последовал за ним, потому что знал, что если я пойду, то агония снова затянется...

Наконец от усталости я уснул, и меня снова разбудил голос Марты:

— Папа... Малыш... на этот раз уже...

Да... уже. Теперь и я знал, что уже...

Его не было в ванной. Он лежал в гостиной под окном, на голых досках пола, там, куда никогда не ложился ни он, ни Рудя... там он нашел последнее место под нашей крышей...
Его последний вздох был разделен как бы на три отдельных — первый был самым сильным, второй слабее, а с третьим из него ушел остаток воздуха вместе с маленькой доброй собачьей душонкой... и маленькое больное сердечко, наконец, перестало болеть... и все страхи тоже ушли.

Был понедельник 7 сентября, 1:20.

За окном неумолимый гул ливня... вода по-прежнему лилась ручьями из туч... потому его нельзя было выносить во двор, он должен был оставаться до утра здесь, где он ушел за грань жизни. И он остался.

Марта завернула его в покрывало, которым покрывала его овчину... ту самую овчину, на которой он боялся лежать.

Он прожил у нас два года и почти десять месяцев...

Я плакал, Марта плакала, небо плакало... Рудя обнюхала его маленький трупик и отошла в сторону, ее глаза тоже были какие-то влажные.

И это был конец.

На Малыше остался красный ошейник, который он не позволял с себя снимать. Эта полоска кожи как бы означала то, что он принадлежит нам, а мы — ему.

Я колебался, не оставить ли ему этот ошейник, но в конце концов снял его утром с уже застывшей после смерти шеи.

Нет, я не верю, что этот ошейник, этот старый красный ошейник — это все, что осталось от Малыша, а его самого уже нет... что его вообще нет, что он растворился в небытии, что он прожил тринадцать или четырнадцать лет, десять из которых в неописуемых страданиях и муках, а потом просто перестал существовать...

Разве безвинные, незаслуженные страдания животных ничего не значат и лишены какого-то смысла?...

Я надеюсь, что Господь Бог смотрит на все это иначе, нежели мы, и что в Его доме найдется достаточно места и всем хорошим людям, и всем животным.

Так мы еще встретимся, мой маленький друг, мальчик-пальчик, Малыш? Встретимся ли мы когда-нибудь снова? Из моих глаз всё время текут эти глупые слезы, как будто ты самый близкий мне родственник...

А когда ты сядешь у ног Всевышнего, загляни ему глубоко в глаза и заступись за меня... Он поймет... и, может быть, он выслушает тебя?...

И это конец истории маленького доброго песика, у которого была такая печальная жизнь, который столько горя изведал от людей, что никогда не переставал их бояться...

* * *

Что Рудя, кто теперь из нас с разбегу
Дорогою людской или собачьей
По солнцу и сияющему снегу
Иль сквозь туман от берега поскачет?
За Малышом спешим уже по следу,
А сердце также всё скорбит и плачет...

Идем же, милая! Идем за псом вдогонку!
Мы добежим за ним до райских врат,
Там боли нет. Пса добрую душонку
На небе ангелы в чертогах приютят...

пер. с польск. М.В.Ковальковой