59. Бывшая, чуть не прибившая

      Повисшее в лесном кафе тягостное молчание нарушали только льющийся из автомата карамельный голос Элвиса и вовсе не такое музыкальное довольное посапывание Мухи, поглощающей самый божественный десерт в своей жизни.
      Ах, что это была за вкуснятина! Смесь амброзии и нектара, пища обитателей Олимпа и смертный грех на одной тарелке! Правда, впоследствии Татьяна Сергеевна так и не могла вспомнить, что именно она, закатив глаза и раздув ноздри, восхищённо поглощала, помогая себе двумя руками, но об этом позже.
      Сейчас же давайте вернёмся к нашей героине. Голод, само собой, не тётка (тётка у Мухи – ведьма, это читатель помнит), а когда тебе подставляют всё новые и новые вкусняшки, забудешь обо всём на свете. В том числе и о том, что сладости эти с завидной регулярностью скармливают в пряничном домике посреди сказочного тёмного леса.
      Когда сидящая напротив Танюши женщина прочистила горло, то ли привлекая внимание прикрывшей глаза чародейки, то ли сконфуженная волчьим аппетитом девушки, Муха аж подпрыгнула на стуле – поглощение зефира и мармелада, сахарной пудры и корицы, марципана и карамели, и ещё кучи всяческих  неизвестных, но безумно вкусных кондитерских изысков располагали к размеренному пищеварению, а не к разговорам с предполагаемыми ведьмами.
      Вспомнив, где находится, Татьяна Сергеевна втянула наполненный до краёв желудок и сконфуженно выдавила, отирая липкие пальцы кружевной салфеткой:
      — С-спасибо, очень вкусно! Но меня уже, наверное, ищут вооружённый гном и гигантский волк, так что…
      Хозяйка дома иронично выгнула чёрную бровь.
      — Неужели же чародейка полагает, что я не знаю законов гостеприимства? Гостей нужно накормить, напоить, развлечь доброй историей и спать уложить. 
      Пятая точка активно сигнализировала переводчице о том, что неприятности уже в пути, так что лучше бы поскорее сваливать, не дожидаясь оных. Но сидящая на стуле прямо, словно заглотила кол, гостеприимная хозяйка улыбалась улыбкой, не допускающей никаких возражений.
      — А, может, история и баиньки в следующий раз? Мы к вам обязательно зайдём с друзьями, за трапезу денег занесём, – сделала слабую попытку подняться со стула Таня.
      Но ноги не слушались, в голове кружилось, а глаза слипались, заставляя тяжело опуститься назад, на стул, а голову подпереть пахнущими ванилью ладошками.
      — Итак, расскажу я тебе, чародейка, одну историю, – словно ничего и не заметив, певуче начала хозяйка. – Случилась она давным-давно, а помню я её так, словно всё было лишь вчера.
      Жил-был в одном сказочно-прекрасном королевстве на Севере Затридевятьземелья городской кондитер. Был он не богат, но и не беден, а жил тем, что пёк пирожные и торты сказочных красоты и вкуса, засахаривал фиалки и карамелизовал ирисы, мариновал в пьяных ликёрах спелые вишни и глазировал плачущие сладким соком сливы, посыпал сахарной пудрой ягоды брусники и клюквы, отливал из белого, как эдельвейс, и чёрного, как горная ночь, шоколада фигурки зайцев и фазанов, нарезал нугу и лукум тонкими кусочками, взбивал мягкий и воздушный, как королевская перина, зефир и лепил из тонких марципановых лепестков розы, что были прекраснее живых цветов.
      Доволен и счастлив был кондитер такой жизнью. Одного лишь в его сказочном доме, благоухавшем ароматами ванили и корицы, мёда и патоки, не хватало. У кондитера не было детей, а смех ребёнка похож на леденец, переливающийся на солнце весенним утром.
      Тогда кондитер отправился в самое сердце Огненных гор, туда, где в большой пещере почивал на горах злата и самоцветов старый дракон. Три дня и три ночи провёл кондитер в горах, развлекая дракона историями и сказками о пирожках и штруделях, маффинах и конфетах, коих он знал не меньше, чем рецептов их приготовления. Наконец, поклявшись отдать дракону в уплату долга то, чем будет больше всего гордиться через шестнадцать лет, кондитер принёс с гор запечатанную в янтаре капельку драконьей крови.
      Взял кондитер эту каплю, смешал тесто с драгоценными специями, да и слепил из смеси красавицу-дочь. Кожа у той получилась белая, как самый дорогой шоколад, волосы чёрные, как тёртый жемчуг, которым украшают пирожные, доставляемые к королевскому столу, губы алые, как кайенский перец, а щёки бархатные, как аппетитный спелый персик.
      Росла красавица, и отца непрестанно радовала. За какой рецепт ни возьмётся – всё-то у неё получается, от всякой малой конфетки и зефиринки раз попробовавшие их разум теряют и в блаженную негу окунаются. Парфе и меренги, птифуры и эклеры, безе и профитроли – девица ещё и в возраст не вошла, а к ней уж сватались сыновья купцов и лавочников, городских судей и странствующих рыцарей.
      Только никого дочь кондитера не привечала. Как сравнялось ей шестнадцать, так, закончив ежедневные хлопоты в отцовской лавке, всё-то убегала она на убелённый горным эдельвейсом луг. Хоть и строг был отец, помнящий о клятве дракону, но ни родительский наказ, ни засов на двери дочерней спальни не могли удержать рвавшуюся на свободу девицу взаперти.
      Уж как обрадовался кондитер, когда молодой принц, случившийся проездом в тех краях, отведав дочкин марципан да заглянув в тёмные, что твоя голубика, глаза красавицы, тут же упал на колени, готовый кинуть к ногам упрямой девицы целое королевство! И, как это часто заведено у отцов, кондитер не стал и слушать умолявшую не отдавать её нелюбимому дочь, принявшись готовить королевскую свадьбу.
      И вот, в назначенный день, невеста была прекрасна, хоть и печальнее неё не было девушки во всём королевстве Севера. Из сахарной ваты и твёрдого белого сахара, тысячи ягод клюквы, нанизанных на нити из застывшего карамельного сиропа, и засахаренных фиалок, кондитер, распираемый от гордости, любивший свою красавицу-дочь больше жизни, создал для суженой принца платье – и не было во всём королевстве девицы красивее и юноши счастливее.
      Когда кондитер, счастливый, что не придётся выполнять обещание, данное дракону, уже, возможно, почившему от старости в своей горной пещере, под звуки церковного хора вёл свою плачущую горькими слезами дочь к алтарю, а завистники-ангелы проливали с небес свои слёзы, накрывшие венчальный собор королевства майским ливнем, свет за окнами померк от широких крыльев, от взмахов которых поднялась такая буря, что острые осколки разлетевшихся вдребезги стёкол полетели в гостей, обагрив священные стены их кровью как знаком нарушенных клятв.
      Дракон в тот памятный день, в уплату старого долга, забрал немало жизней. Но лишь одна улыбка, один ласковый взгляд важны были ему, древнему и безобразному, в безумной пляске огня, стенаниях и плаче сотен – улыбка счастливо тянущей к нему белые руки дочери кондитера…
      Хозяйка пряничного домика, из уст которой ровно, словно укрывающая торт карамель, лилась эта сказочная история, впервые замолчала, глядя куда-то сквозь замершую, ловящую каждое слово, Муху. В тёмных, голубичных глазах плясали отсветы далёкого драконьего пламени, а воздух, казалось, звенел от эха голосов сотен корчащихся под объятыми огнём церковными сводами людей. 
      — Так Вы, то есть, она… дочь кондитера… Она любила старого дракона? – спросила Танюша, в голове которой, медленно соображающей от обжорства, звучал сейчас совсем другой голос, рассказывающий свою версию той же истории. Веня-Вигге, зарвавшийся дракон, бессовестный лгун и потенциальный родственник по ведьмино-тётиной линии, неужели он не видел, не понимал? Или же опять обманул её-наивную, пожелав расположить к себе жалостливой историей?
      Хотя, нужно отдать принцу должное: не обманывал. Просто рассказал сокращённую, адаптированную для развесивших уши дурынд, версию. А уж что она там сама себе напридумывала…
      Рассказчица, тем временем, пока Таня упорно пыталась собраться с мыслями, словно вырвавшись из плена нахлынувших воспоминаний, в упор смотрела на неё.
      — Любила? – переспросила она, словно пробуя это слово на вкус, катая его на языке, как диковинную конфетку. – Дочь кондитера принадлежала старому дракону, была его кровью от крови. А этот глупец-принц, умевший, как все принцы, лишь скакать тропе из слёз и костей да махать своим мечом, отнял у неё… отнял у меня того, что был моим горным лугом в сердце Огненных гор, был моей волей, моей свободой от ограниченного тирана-отца, мечтавшего продать меня подороже, от невежественных женишков и их не менее невежественных родителей, желавших навсегда запереть меня как редкого зверька-горностая в золотой клетке. И, в уплату старого долга, я теперь заберу у принца тебя!
      Татьяна Сергеевна, волоски на загривке которой уже давно встали дыбом, предупреждая об опасности, в последний момент успела сгруппироваться, волевым усилием стряхнув сонливость, вызванную вовсе не перееданием, как это показалось ей сначала, а очередными злыми чарами. Серебряный нож просвистел всего в паре сантиметров от горла метнувшейся в сторону переводчицы, со свистом рассекая воздух.
      Краем глаза заметив, как мимо неё, упавшей на колени и инстинктивно забившейся под стол, мелькнуло покрытое всклокоченной серой шерстью тело Фаола и протопали сапоги Вардена, чародейка, пошарив ладошкой по поверхности стола, сунула за щёку марципановую конфетку, приготовившись если и умирать, то с карамелькой за щекой.