Петушиные бои

~~~
ГЛАВА ПЕРВАЯ: Всеядность Homo sapiens не имеет себе равных под солнцем
~~~

Летнее утро началось по издавна заведенному порядку. Сергей Захарович Чепегин с незажжённой папиросой в зубах вышел на террасу, вступил на босу ногу в галоши и спустился во двор.

— Петька, куриные твои мозги, — проходя мимо меня, проговорил он сонно. — Что ты ни свет, ни заря горлопанишь на всю станицу, точно тебя режут…

От этих слов я зябко передернул плечами, а Чепегин, не дожидаясь ответа, пошаркал по росистой, испещрённой помётом домашней птицы мураве в дальний угол подворья и затворился в дощатом нужнике. На его голос из громадной собачей будки выбрался Чапай, длинношерстная кавказская овчарка, потянулся, зевнул — по-человечески, с подвыванием — и проводил хозяина преданным взглядом. Затем, опустив морду до самой земли и привычно сдерживая позывы, волкодав отправился по обыкновению метить территорию, обходя при этом стороной большое ореховое дерево с вкопанными под ним столом и скамейками: на это место хозяин наложил строгий запрет на отправление собачьих естественных надобностей. После этого Сергей Захарович до позднего вечера посадит облегчившегося любимца на цепь, иначе на подворье не сможет без робости ступить ни один пришлый человек, включая чепегинских кумовьев Владимира Ивановича и Марию Михайловну Ермоленко, живущих по соседству. Но даже и в железных оковах Чапай при виде чужих заходится глухим лаем, переходящим в астматическое хрипение. Домочадцев же пёс и днём и ночью непогрешимо отличает посредством зрения и обоняния.

За моей спиной снова хлопнула входная дверь в дом. На террасе в байковом, скромной расцветки халате и с непокрытой головой появилась Анна Константиновна, благоверная Сергея Захаровича. Она мелко и быстро, словно украдкой, перекрестилась в сторону станичного храма Успения Пресвятой Богородицы. До меня явственно донёсся её тяжелый вздох. Только у человеческого существа этот физиологический процесс впуска воздуха в легкие и его выталкивания выражает осмысленное чувство. У Нюры — так запросто звали в станице Константиновну — утренний вздох отразил в себе ужас первобытного человека, вышедшего после тревожного ночного забытья из пещеры на полный опасностей свет, который ещё только через тьму веков станет осознаваться как Божий. Перетёкший в кровь по наследству от далеких предков трепет перед зарождающимся днём — с его непредсказуемостью и непредвиденностью, нескончаемыми до века заботами о хлебе насущном и неясными, нестройными думами о душе — неизменно сопутствует пробуждению Анны Константиновны и предшествует её включению в беспросветную будничную суету сует.

Словно в ответ на её мысли из хлева раздалось трубное мычание Зорьки, зовущей хозяйку на утреннюю дойку; истерическое взвизгивание ненасытных прорв — кабанчика Борьки и свинки Хавки; разноязычное кудахтанье и гоготание полусотни кур, индеек, цесарок и гусей, просящихся разом наружу, а также колоратурное меканье молодой козочки Эсмеральды. Безмолвствовали только кролики в клетке. Нюра посмотрела в сторону отхожего места, где из топорно вырубленного в двери сердечка вился папиросный дымок, ещё раз вздохнула — как перед прыжком в студёную воду — и вернулась в дом за подойником.

Когда у меня случается досуг, я заполняю его размышлениями о том, о сём, о пятом, десятом. И главным образом о доместикации — одомашнивании человеком диких животных. Своими «куриными мозгами», как незлобиво ныне ругнулся Сергей Захарович, я всё же доискался истины: человек приручает «братьев своих меньших» не из пасторальной любви к телятам и поросятам, ягнятам и козлятам, цыплятам и гусятам. Пастырское попечение о них — это, прежде всего, предусмотрительное накопление, приращение еды впрок, свойственное далеко вперед заглядывающим плотоядным созданиям, наделённым человеческим разумом. Даже первая домашняя лошадь содержалась ради мяса и шкуры, кобыльего молока, а обратать её под седло или в упряжку додумались не вдруг. И вся эта буколическая идиллия с тучными стадами коров и свиней, косяками лошадей, отарами овец на зеленых выгонах, птичьими базарами курей, уток и гусей заканчивается их закланием, принесением в жертву человеческой неутолимой потребности в пище. На нашем подворье один лишь Чапай, далекий потомок волков каменного века, был выведен в ходе искусственного отбора не для съедения, а для охраны стад и жилищ. Но и псовые не избежали печальной участи попадать на человеческий стол. Странно только, хмыкнул я, что на протяжении веков людям удалось одомашнить не больше двадцати пяти видов животных.

Люди, продолжал я размышлять, — всепожирающие особи, всеядность Homo sapiens не имеет себе равных под солнцем. Говорят же станичники: «Казацкое брюхо и ежа перепреет». Всё, что на земле и под землёй, в небе и океане, в реках и озерах, в лесах и степях, в горах, пустынях и болотах способно «перепреть» в человеческой утробе, напитать её соками, нарекается хлебом насущным. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь!» — возносят Божьи создания, наделённые даром слова, молитву к своему Творцу. Но сказано было первочеловеку Адаму: «В поте лица твоего будешь есть хлеб…». У Чепегиных так всё и устроилось. Они с непреходящей христианской надеждой и верой, что будет день — будет пища, в поте лица добывали пропитание для себя и детей — близнецов Константина и Александра и младшей Натальи. И не погрязли в грехе чревоугодия и в дни нажитого трудом достатка. Оба брата статью пошли в отца — сухощавые, жилистые, наделенные не бросающейся в глаза недюжинной физической силой, не нуждающейся в неумеренном поглощении мяса. А Наталка, учащаяся Краснодарского техникума советской торговли, с помощью постоянного недоедания с переменным успехом борется с унаследованной от матери полнотой…

Выросшие и навсегда покинувшие станицу Костя и Александр по небесному завету «стараются не о пище тленной», а всё больше, замечу я, о преуспевании на избранном пути. Костька окончил штурманский факультет Высшего военно-морского училища в Ленинграде и служит на Северном флоте, после переподготовки на Высших специальных офицерских классах назначен на должность старшего помощника командира большой дизельной ракетной подводной лодки в заполярном гарнизоне. С ним всё как будто ясно. Он под влиянием отца, который пятнадцать лет служил в Новороссийске в Экспедиции подводных работ особого назначения Черноморского флота, с детства бредил морем. А Шурка пошёл неизвестно в кого. Ещё в раннем детстве, едва начав говорить, он огрызком химического карандаша, попавшим ему в руки, исчеркал каракулями клочок бумаги и, протянув его матери, вдохновенно сказал: «Мама, я писакаю…»

«Писакать» он начал с класса седьмого. Как-то в десятом он по обыкновению показал учителю русского языка и литературы Арсению Мокиевичу Ткачёву свой очередной рифмованный опус:

      Планет хороводы кружатся,
      Пьют пространства хмельное зелье;
      Что-то строится, что-то рушится
      На далеких планетах-землях.

      Где-то на звездных околицах
      Возле созвездия вроде Тельца
      Кто-то радуется, кто-то молится,
      Кто-то бесится в сердцах.

      Кто-то белкой в заботах вертится,
      Кто-то в стужу сидит в тепле…
      В общем, всё это, очень верится,
      Происходит как на Земле…

Арсений Мокиевич, лучший предметный учитель Краснодарского края и член Союза писателей СССР, после прочтения сдвинул очки на лоб и долго смотрел на любимого ученика, словно старался прозреть его будущее.

— Шура, твои стихи похожи на пафосную прозу, а твои школьные сочинения похожи на лирические стихи. А ты где-то посредине. Тебе надо подаваться на филологический факультет.

Но Шурка нашел «золотую середину» на факультете журналистики Ленинградского государственного университета, в который он поступил, чтобы быть рядом с братом-курсантом. А после его окончания с красным дипломом распределился в Москву, в одну из центральных газет, где на последнем курсе успешно прошёл стажировку в отделе расследований. Ныне, несмотря на молодость, корреспондент отдела очерков и публицистики Александр Чепегин пользуется репутацией одного из лучших очеркистов, а в редакции уже обозначилась кадровая перспектива его назначения на должность заведующего отделом.

Прервав размышления, я разогнал остатки сна энергичным похлопыванием себя по бёдрам — как-никак, с четырех часов утра на ногах. Оставалось дождаться, пока к хлеву прошествует Нюра и выпустит наружу живность, а затем приниматься за дела свои грешные. А вот и она — уже с косынкой на волосах и с подойником в руках. Остановив взор на мне, она мимоходом молвила:

— Петенька, красавец ты мой…

Признаться, я никогда не видел себя в зеркале, но и другие станичницы в один голос говорят: «Петька у Чепегиных — красавец, вылитый есаул в красном бешмете». Почём им знать, что никакой я не Петька и тем паче не есаул в исконно казачьей справе. Мое родовое имя — Кур XVIII, а наследный титул, полученный от отца, казненного пять лет назад отсечением головы — Волей Провидения Великий Куролевс и куриный походный атаман всея Кубани, Ставрополья, Ростовской, Волгоградской областей, Карачаево-Черкессии, Адыгеи, Абхазии, Калмыкии, Крыма, Севастополя и иных.

На Земле насчитывается несколько десятков миллиардов домашних кур, ведущих родство от банкивских красных джунглевых куриц. Но только прямые потомки мужского пола из правящей династии Куров, которую основал в римской провинции Иудее Иерусалимский Кур Первый, были наделены во времена великих откровений и чудес беспримерным даром свыше. Мы понимаем двунадесять живых и мёртвых человеческих языков и языки домашних животных, накапливаем и бесконтактно передаём из поколения в поколение знания — научные, обыденные, интуитивные, религиозные и другие систематизированные результаты познавательной деятельности человека. А также нам дано проникать внутренним взором в прошлое и будущее и томиться предчувствиями частой сбываемости. Мои пращуры — Курьевичи — появились на свет из оплодотворённых семенем Кура Первого яиц и рассеялись по всему миру яко посуху, так и по морю купеческими караванами, торговыми судами, паломниками и обозами крестоносцев.

 
~~~
ГЛАВА ВТОРАЯ: Достаточно ли люди умны, чтобы судить об уме животных?
~~~

Солнце уже поднялось над горизонтом — маленькое, как яичный желток, но разом осветившее всё вокруг и начертавшее на земле косые тени деревьев. Подворье наполнилось шумным гоготом гусей, курлыканьем индюшек и кудахтаньем цесарок и кур. К этой многоязычной разноголосице примешивалось довольное похрюкивание накормленных свиней. Зорька, покачивая досуха выдоенным выменем, степенно вышла за отворённые хозяином ворота, чтобы влиться в стадо, идущее на пастбище под водительством станичного пастуха Степана. Зорька безбоязненно покосилась на его бесцельно стегающий воздух бич и заняла привычное место рядом с соседской комолой Лаской.

Я взлетел на забор и проводил бурёнок взглядом. Было слышно, как Ласка жаловалась нашей Зорьке на то, что отлучили от вымени её шестимесячного телёнка Гаврика, и теперь она его не увидит до вечера. И снова нахлынули мысли о взаимосвязанности человека с прирученной им живностью и роковой неразрывности этих уз. Рабская зависимость домашних животных от хозяев, которые защищают их от голода, холода, болезней и опасностей дикого мира, вошла в их плоть и кровь, притупила инстинкт самосохранения. Зорька с Лаской не прожили бы без человека и недели. Долго недоенные бурёнки испытывают боль и наверняка заболеют маститом, который перейдёт в сепсис и закончится падежом. Не выжить на воле и кроликам, которых выращивает Сергей Захарович. Их дикие собратья могут убегать от хищников со скоростью более семидесяти километров в час, кролики же станут лёгкой добычей, ибо в прыткости намного уступают зайцам.

Шурка ещё школьником на уроке биологии сочинил:

      Гнала лиса косого по лесам,
      Но убежал от рыжей заяц.
      И отдышавшись, молвила лиса:
      «Какой мерза-а-а-вец!»

Не жильцы на жестокой свободе овцы, свиньи и многие другие обитатели скотных и птичьих дворов, ослабленные человеческой селекцией. Впрочем, у многих из них и в сытой неволе, в отличие от обитателей зоопарков, век недолог. Так мой отец совсем ещё не старым закончил жизнь на дубовой колоде и попал в ощип…

Пора, спохватился я, заняться тем, что Наталка и её подруги, шушукаясь на скамейке под ореховым деревом, называют любовью. И тут мне вспомнился прошлогодний разговор близнецов, которые по традиции одновременно прикатили в отпуск.

— Интересно, а животные испытывают наслаждение от… ну, от этого самого? — покосившись на прошмыгнувшую мимо Наталку, спросил Костю с журналистской любознательностью Шурка, наблюдая за моей очередной пробежкой за курицей.

— Вот уж чего не знаю, того не знаю. Правда, читал где-то, что некоторые виды обезьян занимаются сексом лицом к лицу, — ответил флотский штурман, не склонный к умозрительным рассуждениям. — А ты лучше Петьку спроси, ему лучше знать…

— Петька, — дурашливо обратился ко мне Шурка, когда я подобрался ближе к ним, — отчего это от тебя курицы убегают? Ты что, им не нравишься?

Чудесный дар, полученный моими предками свыше и переданный мне по наследству, предполагает только монологи. Без надежды быть понятым Шуркой, я пустился в объяснения:

— Бегаю я за курами, взъерошив перья на шее и опустив голову до земли, не ради наслаждения, Шурка, а мной движет инстинкт размножения. И в нашем курином языке нет слов: «Тебе со мной хорошо, Петечка?» — «А тебе, моя Цыпочка?» А убегают цыпы потому, что им не нравится, когда их спину и бока раздирают петушиными когтями. Некоторые хозяева нам их даже укорачивают, чтобы не наносить несушке травм: как-никак, самец весит иногда на килограмм больше партнёрши. Особенно некомфортно себя чувствует во время интимных сближений линяющая курица…

Я расклевал кусочек ещё теплого Нюриного пирожка с рисом и… яйцом, который мне бросил жующий Костька, и продолжил свой монолог:

— У людей «это самое» тоже связано с продолжением рода. Только сопровождается душевными и эмоциональными переживаниями, в которых человек отказывает животным, а также сексуальным наслаждением, которого человеческие существа ищут и тогда, когда зачатие нежелательно или невозможно. Но ведь и многие животные могут совокупляться чаще, чем необходимо для зарождения новой жизни. И не только с противоположным полом. Не значит ли это, Шурка, что они испытывают физическое удовольствие, что и им доступны радости секса?

— Нет, определённо скотина в этих вопросах не сильно от нас отличается, — не унимался Шурка, не обращая внимания на мои слова. — Или всё же мы от неё, а, Костя?

И тут же выдал неразговорчивому брату стихотворный экспромт:

      Даже плотва влюбляется плотски,
      Трется бочком, от страстей шелушась.
      Это, наверное, по-идиотски
      Считать, что на первом месте душа…

Шурка прямо снял у меня с языка мысль, которой я хотел закончить монолог: обхаживание самцами особ противоположного пола у людей и животных, или, если хотите, у животных и людей, не так уж и разнится. Я окинул взором подворье, по которому рассыпались мои жены Коко, Кура, Цыпа, Чернушка и целая дюжина наложниц — ещё безымянных курочек, вылупившихся из яйца полгода назад. Пора приступать к поиску съедобных насекомых, червей, личинок, семян и растений, которые могут встретиться на выгуле. Первым в клюв мне попался аппетитный червячок, но я не проглотил его, а сронил в траву. Затем, ещё раз повторив эту петушиную брачную церемонию, издал крик, хорошо знакомый моим курочкам как приглашение к кормлению. При этом мои ноги сами собой пустились в пляс, который птицеводы называют «бальным». При этом энергичным потряхиванием головы я ещё и раскачивал свою большую красную бородку под клювом, или, по-другому, серьги, которые очень нравятся моему гарему. После такой прелюдии у меня с несушками и совершается главное. Любопытно, что некоторые петухи пытаются обманным путём привлечь курицу, даже если не нашли на земле ничего съедобного. Но ещё любопытнее, что несушки, введённые несколько раз в заблуждение, перестают реагировать на призывы хитреца. Вот и толкуй после этого о куриных мозгах!

Человека от животных, утверждаю я, отличает вовсе не наличие разума, а гордыня, не свойственная братьям его меньшим. Вознёс он себя главою выше всех ходящих, летающих, ползающих, копошащихся, гигантских, больших и маленьких, видимых и невидимых существ, и решил, что интеллекта у животных нет и по определению быть не может. Нет, человече, даже те самые куры, которых ты воспринимаешь как примитивных и глупых созданий, не способных испытывать радость, разочарование, стресс, чуткость, привязанность, понимают намного больше, чем ты в ослеплении своём полагаешь. И не всё в их поведении можно объяснить условными рефлексами…

В полдень случай неожиданно послал мне авторитетного единомышленника в этом вопросе. К Сергею Захаровичу заглянул его крестник Володя Антонов, выпускник ветеринарного факультета Краснодарского сельхозинститута. Я как раз закончил свои неотложные дела и подошёл к летнему столику под орехом, где духовные родственники в ожидании, когда Анна Константиновна вынесет холодный свекольник и пирожки с капустой, потягивали белое домашнее вино и беседовали о том о сём — больше о домашних животных. Когда я подобрался поближе, Волоха, как звали его ближние, как раз увлечённо рассказывал крёстному отцу о том, что учёные на основе опытов с вылупившимися цыплятами установили: куры умеют считать, а также различают некоторые геометрические фигуры.

— Вы не поверите, Сергей Захарович, — говорил Волоха заученно, как на экзамене в институте, который он в прошлом году окончил с отличием, — но курице достаточно один раз увидеть другую курицу или человека, чтобы даже через долгое время узнать их среди десятков других. Да что там десятков! Учёные считают, что куры способны удерживать в памяти более ста лиц людей. И эти бестии, представьте себе, при этом помнят тех, кто однажды отнёсся к ним плохо. Но и добро не забывают. И ещё они используют накопленный наблюдениями опыт и знание окружающей среды…

Далее увлёкшийся Волоха перешёл к тому, как удивительно устроено у курей зрение:

— Вот вы, Сергей Захарович, видите обоими глазами одинаково, так? — Крёстный, у которого недавно в районной поликлинике обнаружили на левом глазу катаракту, лишь вздохнул. — А у курей правый глаз близорукий, который они используют для поиска мельчайшего корма на земле, а левый — дальнозоркий — помогает им обозревать окрестности и вовремя обнаруживать опасность.

Неумолкающий крестник сообщил также и вовсе для его собеседника невероятное: куры способны испытывать эмпатию (то есть сопереживать другим, объяснил ветеринар) и грустят, если оказываются далеко от группы. А ещё доказано, что из различных звуков, которые издают куры, можно составить десятка три различных человеческих фраз.

А напоследок — Нюра уже появилась на веранде с блюдом пирожков — Волоха, артистично округлив глаза, сразил Сергея Захаровича наповал:

— Держитесь, Сергей Захарович, крепче, чтобы не упасть со скамейки. В Америке петух по кличке Майк в 1945 году лишился головы, но после этого он прожил еще восемнадцать месяцев, поскольку у него осталось основание мозга и одно ухо. Когда фермер понял, что петух не околел, стал кормить его с помощью пипетки и чистить шприцом пищевод. Подлинность этого случая задокументирована…

Чепегин только удивлённо покачивал головой, а я, собственно, ничего нового в том, что рассказывал Волоха, не обнаружил. Но подумал, что для человечества это невыигрышные, неудобные сведения: большинству Homo sapiens проще считать всё живое, кроме себя, бесчувственными тварями. Так проще без особых переживаний лишать их жизни и с аппетитом поедать…

— Конечно, при изучении разума животных нельзя проводить параллели с человеком, но всё же, но всё же они где-то пересекаются… — глубокомысленно подвёл итоги крестник, утирая губы после очередного стакана винца.

Ох уж эти параллели между животным миром и человечеством! Забавно было услышать из уст такого учёного человека, как Волоха, что куриные различают некоторые геометрические фигуры. Ибо откуда может он знать, что мы, потомки Кура Великого по прямой мужской линии, обладаем знаниями как евклидовой геометрии, так и геометрии неевклидовой — гиперболической и эллиптической. О какой бы геометрии ни шла речь, уважаемый Волоха, параллельными называются две прямые, которые никогда не пересекаются, а в некоторых видах геометрии параллельных прямых не бывает вообще.

И точку в разговоре поставил всё же я, заметив едко:

— А достаточно ли сами люди умны, чтобы судить об уме животных?

Но собеседники услышали только мой петушиный скрипучий вскрик. А я пошагал прочь от стола, задумавшись над тем, а как бы преобразился мир, обзаведись животные человеческим складом ума? И пришёл к выводу, что они начали бы с приручения рода людского. А затем по человеческим понятиям установили бы границы, разделяющие мир на Запад и Восток, укрепили бы неограниченную власть хищников над травоядными. При этом цари природы захватили бы львиную долю земных богатств, издали бы драконовские законы, приняли бы хамелеоновскую Конституцию, учредили бы зверские государственные институты оболванивания, принуждения, устрашения и усмирения. А также создали бы оружие нечеловеческой разрушительной силы. С его помощью западные животные нагоняли бы страх на восточных, ещё не обладающих, на их взгляд, развитым интеллектом и ведущих собачий образ жизни, а те, в свою очередь, вселяли бы ужас в западных угрозой упредительного удара…

 
~~~
ГЛАВА ТРЕТЬЯ: И чего людям не хватает?!
~~~

Сегодня, как только испарилась утренняя роса, Константиновна впервые выпустила на выгул наседку Рябу с трёхнедельным от роду выводком. Месяц назад она ещё по-девичьи беззаботно сновала по двору и по меньшей мере один раз в день с готовностью отзывалась на галантные знаки внимания с моей стороны. Это именно ей, одной из лучших цыпочек в моём гареме, Шурка посвятил экспромт:

      Что-то было в этой курице от птицы.
      Взор орла? Иль журавлиный шаг?
      Я смотрел на чудо чуть дыша:
      Ну чего тебе, пеструшка, не летится?

Я по этому поводу напомнил Шурке, что именно Ряба попала в человеческую книгу рекордов Гиннесса, когда, убегая от меня (у неё, видишь ли, не было настроения заниматься сексом третий раз кряду), она совершила полёт длительностью тринадцать секунд. Но Шурка мои монологи слушает, но не слышит.

Некто дедушка Крылов — а чей дедушка, мне неизвестно, во всяком случае, у Чепегиных такого родственника на подворье я не примечал ни правым, ни левым оком — написал: «Орлам случается и ниже кур спускаться; но курам никогда до облак не подняться». Но вот человек, размышляю я, рождён, чтобы ходить по земле, но спускается под землю, поднимается высоко в небо, погружается в морскую бездну, а стал ли он ближе матери-природе, чем орёл, петух, крот, дельфин и иные Божьи создания? В какую стихию ни вторгся бы человек, везде настигают его грозные предостережения от насилия над окружающей средой: самолёты падают, шахты обрушаются, подводные лодки горят и тонут (ох, храни Костю и всех моряков их морской Николай Чудотворец!).

Наблюдая, как мои наседки царапают своими слабыми лапами землю в поисках корма, я явственно вижу другую картину. Сотни миллионов землеройных машин, траншеекопателей и бульдозеров, скреперов и экскаваторов, автогрейдеров и проходческих комбайнов, тонеллепроходческих комплексов и буровых установок, плугов и культиваторов и иных машин перекапывают, перепахивают, перерывают и перерыхляют верхний плодородный слой Земли, лишая его живительных соков. Человек всё глубже зарывается в Планету, оставляет в её недрах гигантские пустоты после извлечения миллионов и миллиардов тонн полезных ископаемых, в результате строительства подземных путей сообщения, тоннелей, бомбоубежищ и иного. Он уже близок к тому, чтобы пробить толщу земной коры. Он рвётся к мантии Земли, к её ядру, в котором, наивно думает Homo sapiens, как в шоколадном яйце спрятан сладкий сюрприз. И уже не может остановиться в своём самоубийственном хозяйничанье на Земном шаре.

Кто-то, Кто над всеми нами, запрудил океаны континентами и материками и населил их животными и людьми. Животным он сказал: будете жить всегда на одном месте, не смешиваясь с иными. А человечество наделил родными палестинами и отметил людей разными цветами кожи — белым, чёрным и жёлтым, чтобы и они жили на заповедованных землях и не смешивались с иными. Но люди не вняли и этому предостережению природы и начали растекаться по всей планете и смешиваться, как масти в перетасованной карточной колоде.

Я ничего не имею против метисов, мулатов, креолов, квартеронов и иных, как не имею ничего против выведенных людьми декоративных пород кур, собак или кошек. Но учёные допускают, узнал я, что смешение разных рас рискованно для будущих поколений, а накопление изменений на генетическом уровне — бомба замедленного действия. Она может взорвать иммунную систему, снизить сопротивляемость инфекциям, сказаться на снижении функций высшей нервной деятельности. На планете будет накапливаться всё больше и больше людей, которые несут патологические гены и нестабильный генотип. И примеры тому есть, говорю я: в бывшей голландской колонии на острове Ява метисы малайцев и голландцев уже в третьем поколении рождают только бесплодных девочек.

А ещё я вижу в грядущем, как человеческие потоки, перемещающиеся по планете Земля — из города в город, из страны в страну, с континента на континент, — перенесут во все её уголки взвеси смертельных вирусов. Они обрекут народы на общепланетарную изоляцию, на миллиарды человеческих разобщённостей, посеют между разноязычными человеческими племенами настороженность и недоверие. С врождённым животным ужасом и данным мне Провидением ужасом человеческим я заглянул ещё дальше. Вот представители Homo sapiens в скафандровой скорлупе ведут изыскания и промышленные разработки на других планетах. И я вижу, как вместе с космическими биологами и добытыми ими образцами на Землю переселяются причудливые микроорганизмы и проникают смертельными дозами в кровь человечества…

…Ряба — попечительная мать своих птенцов, отказавшаяся от прежних вольностей куриной жизни и переставшая замечать мои заигрывания, осторожно, словно нащупывая брод в реке, опускает лапы на землю, чтобы ненароком не придавить кого-нибудь из цыплят, ошалевших от новых впечатлений. Обойдя далеко стороной будку Чапая (впрочем, вышколенный волкодав и глазом не повёл в её сторону), она увлекла выводок вглубь двора, готовая при любой опасности самоотверженно укрыть цыплят своими крылами.

Я впервые увидел своё потомство, которое Нюра до сего дня выдерживала в доме. Как сказал бы, наверное, ветеринар Волоха, у меня, единственного пока взрослого петуха в хозяйстве, нет повода сомневаться в своём отцовстве. Но если бы подобные терзания были свойственны петухам в той же степени, что и человеческому сильному полу, поводов для сомнений у меня нашлось бы немало. Увы и ах, но курицам, должен я признать, присущи беспорядочные связи с несколькими самцами. Но вот чудо природы: они обладают и неповторимой способностью отторгать уже после совокупления петушиное семя низкой, если говорить человеческим языком, пробы — это обеспечивает здоровое потомство.

А как улучшилась бы человеческая порода, скольких трагедий можно было бы избежать, подумал я, обладай этим неоценимым даром представительницы прекрасного пола у людей. Увы, бедняжки не могут отторгать нежизнеспособное семя мужчин, страдающих наследственными болезнями, алкоголизмом, наркоманией, нравственно и духовно убогих самцов и, главное, насильников. Посреди этих мыслей в моём мозгу зашевелился вдруг червячок какого-то ещё неясного предчувствия, что в семействе Чепегиных в скором будущем произойдут большие перемены. Но с кем? И к чему они совершатся — к добру или злу?

Ряба с семейством прошествовала мимо меня. Я вглядывался в птенцов, но ни левым глазом, способным заприметить высоко в небе ястреба-перепелятника, вернуть меня сквозь непроницаемую пелену времени в прошлое или перенести в грядущее, ни глазом правым, которым я могу выискать в густой траве крохотное зёрнышко проса, я не смог ещё отличить петушков от курочек. Мои сыновья и дочери окажут себя во всей красе позже, и тогда старики Чепегины по совету крестника Волохи будут устанавливать правильное на их взгляд — но не на мой — соотношение полов в курятнике. Безжалостный птицевод с дипломом толковал им, что самцы впервые подают голос в четыре месяца, и с этой поры надо прислушиваться к их распевкам. И если потенциальный производитель ленится заниматься вокализом, он подлежит выбраковке. А это значит, подумал я, что части подросшего выводка угрожает… Впрочем, петушиная природа избавила меня от мучительных страданий по поводу судьбы моего потомства, прореженного, как морковь в огороде. Главным предметом моих очеловеченных тревог являются наследные принцы-петушки, которых хозяева оставят при моём куролевском дворе…

С тех пор, как в прошлом году Костька привёз отцу в подарок на день рождения транзисторный радиоприёмник «Спидола», я неизменно отираюсь подле Сергея Захаровича и Анны Константиновны, когда те на веранде или садовой скамейке под орехом слушают «Маяк». Радио стало одним из источников пополнения моих знаний о людях и мире. По вполне понятным причинам я с особым интересом внимаю сообщениям о жизни и скандалах в королевских дворах Европы. Углубляясь в эту тему, я уже заглянул одним глазком — прозревающим левым, разумеется, — на несколько десятилетий вперёд, и диву дался. Британский принц Чарльз даже во время брака с Дианой Спенсер будет состоять в связи с сексуально раскованной Камиллой Паркер-Боулз, а принцесса Леди Ди в свою очередь также окажется не безгрешной по отношению к наследнику короны. Но нынешние и будущие супружеские адюльтеры под крышами дворцов, мезальянсы королевских особ, женящихся на топ-моделях и выходящих замуж за тренеров по фитнесу, отказы от престолонаследия и иное я воспринимаю без лишних эмоций. В отличие от четы Чепегиных, которые со священным ужасом восклицают: «И чего, спрашивается, людям не хватает?!»

Мне же поучительно было узнать, что в европейских династиях утвердился устойчивый порядок наследования престола. Стало ясно, что в куролевствах, где петухи, подобно восточным сатрапам, придерживаются многожёнства, смена царствий не может происходить цивилизованно. Как, кстати, и у древних шахов, падишахов и шахиншахов, султанов, эмиров и шейхов, обременённых огромными гаремами и многочисленным потомством. И я стал напряжённо размышлять над этим. И пришёл к выводу, что старшим наследным принцам от разных матерей приходилось, полагаю я, выделять, худо-бедно, хотя бы по провинции. Но где гарантии, что папашин наместник не вздумает провозгласить провинцию по человеческим понятиям суверенной. И вряд ли отец, заботливо, кропотливо собиравший воедино земли, это одобрит и скажет: «Бери, сынок, суверенитета столько, сколько сможешь проглотить». Этак и державу можно растащить по кускам! (На мгновение я впал в оцепенение и под моими перьями по коже побежали мурашки, что со мной случается только тогда, когда из горла вдруг вырываются пророчества). Или с властолюбивого принца станется двинуть собственные войска на отца или брата, а те в ответ ощетинятся копьями — вот вам и гражданская война. А все эти непрекращающиеся в центре гаремные интриги многочисленных принцев, их матерей, жён и наложниц; яд в кувшине с вином или в чашечке кофе; кинжал под халатом великого визиря или шёлковая удавка в рукаве евнуха!

Нечто похожее назревает и в моих владениях. В пять-шесть месяцев от роду пернатые принцы, высиженные Рябой, начнут затевать яростные поединки и пускаться в погоню за курицами. И рано или поздно кто-нибудь из них бросит вызов и мне. Так у нас чаще всего и происходит извержение из куровлевского сана. Вот и недавно после рыцарского ристалища лишился своего положения мой царственный брат Юмбе VIII — Волей Провидения Куролевс Кенийский, Эфиопский, Танзанийский, Сомалийский, Угандийский, Суданский и иных, чей предок увековечен на гербе Кении в виде серебристого петуха с топором. Зашатался насест и под Волей провидения Куролевсом Французским, Швейцарским, Бельгийским и иных — де Коком XXV. Де Коки — потомки галльского золотистого петуха, одного из главных тотемов Франции, равные по родовитости нашей Иерусалимской ветви раскидистого генеалогического древа петушиных. Его образ запечатлён на государственной печати и воротах резиденции человеческого правительства. Я как раз и жду с почтой известий о подробностях происходящего в восточном пригороде Парижа Шан-сюр-Марн, где издревле располагается резиденция де Коков…

У представителей нашего рода, ведущих начало от Кура Великого, и царствующих в большинстве стран мира, некогда существовали начатки письменности. Однако она не получила развития в связи с огромным пространственным рассеянием нашего народа по планете и чисто физическими затруднениями, которые мы испытываем в ручном письме. Найденные археологами обожжённые глиняные черепки с Заветами Кура Великого так и остались нерасшифрованными людьми. Французский египтолог Жак Шампиньон после нескольких лет изучения таинственных иероглифов оставил бесплодные попытки и произнёс в сердцах: «Оh la la! Написано как курица лапой…» Фраза стала крылатой, а Шампиньон до конца дней своих так и остался в неведении, как близок он был к истине.

Вместо ручного письма потомки Кура Первого стали развивать по примеру человека голубиную почту. Только нашими воздушными почтальонами стали дикие голуби перелётного или частично перелётного вида, а также деревенские и городские ласточки, стрижи, трясогузки и кукушки обыкновенные. Заключили мы было соглашение и с воронами — для внутреннего, без пересечения национальных границ, сообщения. Однако они стали использовать служебное положение и таскать с дворов цыплят, и контракт был разорван. В последнее время мы всё реже привлекаем к сотрудничеству и кукушек, которым с трудом даётся воляпюк — межптичий искусственный язык.

На днях я решил дать дополнительный урок воляпюка молодому Кукую, присевшему на тутовник около летней кухни.

— Ну, что, Cuculus canorus, — тщеславно блеснул я латынью, — пока твоя ленивая женушка подкидывает яйца в чужие гнёзда, давай займёмся языком.

— Кто бы говорить! — огрызнулся на ломаном воляпюке Кукуй. — У вас самих яйцо нести одни, а высиживать другие.

Надо же, подумал я, а ведь и правда, тут мы с кукушками как будто похожи, а вслух сказал:

— Ладно, не кукушись, повторяй за мной: Ку-ка-ре-ку!

— Ку-ку, ку-ку, ку-ку! — продудел как фагот заика в перьях.

— Ку! Ка! Ре! Ку! — терпеливо поправил я.

— Ку… — И на этом Кукуй умолк.

— А чтоб тебе неладно было! Кыш, отсюда, шаромыга! — крикнула от летней кухни Нюра, загадавшая было, сколько ей накукует кукушка.

А я сказал Кукую:

— Ладно, лети, откуда прилетел. Расстанемся друзьями…

— Ага, Петушка хвалит Кукуха, за то, что хвалит он Петушку… — оставил Кукуй последнее слово за собой.

Откуда эта косноязычная птаха знает дедушку Крылова?! Что же касается ласточек, то они по всему миру ревностно служат нашим куролевствам. Вот и сейчас одна из них спорхнула с небес на козырёк крыльца и издала несколько щебечущих фраз, заканчивающихся звуком, похожим на отдалённую трель милицейского свистка. Это прилетела на крыльях долгожданная весть из Франции. Оказывается, де Кок XXV во время линьки, что время от времени случается со всеми петухами, потерял голос, а тщеславный претендент на трон немедленно воспользовался этим, чтобы захватить власть. Король умер (или съеден?) — да здравствует король де Кок XXVI! Также я узнал от вестника, впрочем, без несвойственного мне, когда я нахожусь в петушиной ипостаси, прискорбия, что Волей провидения Куролевс Италии, Австрии, Швейцарии, Словении, Алжира и иных Gallo XXI скончался от птичьего гриппа, а Великий куриный магистр Риги, окрестных мыз и иных Gailis XV погиб под колёсами велосипеда. И ещё одна новость: Куролевс Турции, Греции, Болгарии, Крита, Кипра и иных, наследник Византийских куролевсов, Horoz XXXV, по собственной воле оставил скипетр и державу старшему сыну, а сам затворился в курятнике армянского монастыря, где смиренно призывает братию на утренние, вечерние и ночные молитвы.

С этими новостями я прошествовал на другой конец двора, где меня уже поджидал на заборе мой дальний родственник Певчий Тух — выборный атаман станиц Северской, Новодмитриевской, прилегающих хуторов, железнодорожной станции Афипской и иных, живущий на подворье чепегинских соседей Ермоленко. Выслушав с раскрытым от удивления клювом новости из далёких стран, атаман, косясь на меня правым глазом, с возмущением сказал:

— Ваша Величественность, я тут недавно своими ушами слышал, как соседский кастрированный каплун Петел, откармливаемый на мясо, рассказывал курочкам-пуляркам, будто он происходит из старинного рода бойцовых петухов. С людьми живём, от них и набираемся дурного: хвалимся родом своим, а не своими делами, стремимся казаться лучше, возвыситься над другими… Срамно, но кастрата Петела хозяева используют даже для насиживания яиц…

Но я-то Певчего Туха насквозь вижу, даже не глядя на него телескопическим левым. Это камешек в мой огород. В нём говорит затаённая зависть — вот это у него точно от людей — к моему высокому положению, неудовлетворённость своей подчинённостью. Я де, мол, тоже из Курьевичей, а прозябаю на станицах и хуторах. А я примирительно проговорил:

— Атаман, все мы, куры, — потомки королевского тираннозавра, который жил шестьдесят восемь миллионов лет назад (спасибо Волохе, просветил). И кастрированный бедняга Петел, и лишённые женского естества пулярки, и совхозные бройлеры, и карликовые бентамки, и венгерские великаны. И все мы для человека просто… ножки Буша…

Какие ножки? Какого Буша?! У меня снова по коже забегали мурашки. Из оцепенения меня вывел бешенный рык Чапая («И не думай, пор-р-р-ву!»), узревшего взявшуюся за ручку калитки станичную почтальоншу Людмилу Зайцеву. Но ей навстречу уже устремилась Нюра. А через минуту раздался её заполошный крик, который подводник Костя как-то назвал «маминым аварийным голосом»:

— Сергей, телеграмма! Наши сыночки послезавтра приезжают!

Не предчувствие ли приезда Константина и Александра шевельнулось сегодня в моей душе? Нет, не то, не совсем то… Тут что-то другое. Но что, что?

Между тем, долгий, и только кажущийся нескончаемым летний день подошёл к концу. Солнце медленно склонялось к закату, удлиняя тени, которые вот-вот сольются в одно чёрное, как пахота без огрехов, поле. Кто-то, Кто над нами всеми — людьми и животными — словно откручивает назад утренние кадры: Зорька с раздутыми боками прошествовала от ворот к хлеву, Наталка привела на верёвке козу с выгона, птичье население потянулось под крышу ночного убежища, Нюра с вечерним удоем возвращается в дом… Во дворе остается уже спущенный с цепи Чапай и я — мне хозяева не препятствуют устраиваться на ночь не с коровой, козой, курами, гусями, индейками, цесарками и свиньями, которые мешают мне предаваться размышлениям, а на нижней ветке тутовника.

— Странный всё-таки у нас пивень, — сказала как-то Анна Константиновна мужу, наблюдая, как я устраиваюсь на дереве. — Мне иногда чудится, что он всё понимает, только сказать не может…

— Да пускай его, Нюра, ночует хоть на крыше, — примирительно отозвался Сергей Захаровичи, просвещённый крестником-ветеринаром. — Кур топчет исправно и ладно…

Чапай тоже не возражал, чтобы я ночевал под открытым небом: вместе, мол, веселей усадьбу кар-р-р-р-раулить… Положим, ничего весёлого в нраве волкодава я не нахожу, но в чём-то мы походим друг на друга. По китайскому гороскопу Петух — символ бдительности. Недаром ведь по всей Европе наше изображение водружают высоко на башнях: бдите. К тому же из всех двенадцати знаков китайского зодиака мы наиболее склонны к военным профессиям.

Из дома через раскрытое окно послышался голос Анны Константиновны, повторившей несколько раз молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных». Затем она, знаю я, начнёт в голос читать Библию. Это регулярное душеутоляющее чтение началось года три-четыре назад, когда на Костькиной подводной лодке случился пожар, а вечно не высыпающийся Шурка на мгновение задремал на Рижском шоссе под Москвой за рулём своей «копейки», съехал на большой скорости в кювет и чудом остался невредимым…

Нюре даже в голову не могло прийти, что эти ежевечерние бдения воскрешают во мне древние предания, живущие ab ovo — то есть с самого начала, с яйца — в памяти всех потомков Кура Великого по прямой мужской линии.

 
~~~
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ: «В эту ночь, прежде, нежели дважды пропоёт петух, трижды отречёшься от меня»
~~~

«…Когда же наступило утро, все первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе, чтобы предать Его смерти». — Нюра читает Евангелие от Матфея с чувством, словно рассказывая близкому человеку о чём-то выстраданном.

«И связавши Его, отвели и предали Его Понтию Пилату, правителю. Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осуждён, и раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: Согрешил я, предав кровь невинную. И бросив сребреники в храме, он вышел, пошёл и удавился. Первосвященники, взявши сребреники, сказали: не позволительно положить их в сокровищницу церковную, потому что это цена крови. Сделавши же совещание, купили на них землю горшечника, для погребения странников…»…

Анна Константиновна на мгновение умолкла, переводя дыхание для продолжения, а я бестелесно, единым духом оказался в Иерусалиме во дворе горшечника Самуила…

— Я умываю руки, радость сердца моего, — сказал Самуил жене Соломее, заложив в печь для обжига последние двенадцать горшков. — Я замешивал глину и лепил горшки ещё задолго до того, как ты была посвящена мне в жёны согласно вере и закону Моисея. Теперь у нас выросли сыновья — Аким, Посланный Богом, и Яков, Следующий по пятам. Хочу передать им эту печь и землю, богатую прекрасной горшечной глиной. А я присмотрел продающуюся посудную лавочку старого Сендера у Яффских ворот. Хочу её купить и самому торговать нашей посудой, а то перекупщики — чтоб их рот никогда не закрывался, а задний проход никогда не открывался — сбивают на неё цену…

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Смотри, чтобы потом соседи не сказали: «Самуил — а хухэм а ид, слишком уж явно он возжелал перехитрить всех, и его раскусили», — сварливо отозвалась Соломея и ушла со двора в дом.

За несколько дней до праздника Песах в память об Исходе еврейского народа из Египта она с сыновьями и дочерью Бейлой согласно завету — «К первому дню Песаха устраните квасное из домов ваших» — начала при свете свечи очищать жилище от хамеца до последнего кусочка величиной с оливку. А четырнадцатого числа месяца ниссана Самуил с первенцем Акимом пойдут утром в Иерусалимский храм вознести молитвенную благодарность за спасение первенцев Израиля во время «десяти казней египетских». Ибо сказано в Моисеевом законе — Пятикнижии, что после отказа фараона освободить порабощённых евреев на Египет были обрушены десять бедствий. И только после того, как «в полночь Господь поразил всех первенцев в земле Египетской, от первенца фараона, сидевшего на престоле своём, до первенца узника, находившегося в темнице, и всё первородное из скота… фараон призвал Моисея и брата его Аарона и сказал: „Встаньте, выйдите из среды народа моего, как вы, так и сыны Израилевы“…». Так в ночь на пятнадцатое нисана 2448 года от рождения Адама евреи покинули место своего четырёхсотлетнего рабства и во главе с Моисеем направились в Землю обетованную…

Смогу ли я, наделённый даром человеческого разума и способностью разделять человеческие чувства, когда-нибудь постичь, чем может быть оправдана, обоснована, обелена необходимость столь страшной небесной кары, обрушенной на головы первенцев древних египтян и первенцев ни в чём не повинных лошадей, быков, коз, ослов, мулов и иных. И чьим делом должно быть обретение истинной свободы — самого человека или высших сил? И свободен ли избранный народ от того, чтобы на земле отличать добро от зла?

Как-то братья Чепегины, съехавшиеся ещё в пору учения под родительскую крышу на каникулы, стали свидетелями последствий нашествия саранчи на Краснодарский край. «Это была просто какая-то казнь египетская», — сказала сыновьям Анна Константиновна. Шурка, в недавнюю сессию сдавший зачёт по научному атеизму, не преминул блеснуть своими познаниями, частью полученными на занятиях явно, а частью тайно, от своего однокурсника Додика Фельдмана (я тогда же предсказал, что он вскоре после окончания университета уедет с родителями в Израиль), и ввернул в разговор:

— Хорошо, что не десять казней египетских, которые навлёк на себя и своих подданных упрямый фараон, вообразивший себя богом, и утверждавший: «Нил мой, и я создал его»…

— Может, он ещё и Суэцкий канал создал? — вставил Костя.

Анне Константиновне хотелось известить Шурку о своем сегодняшнем разговоре с батюшкой Иоанном после вседневной утрени. Старый священник, знавший сыновей Чепегиных ещё детьми и крестивший Наталку, сказал Нюре, что встретил Александра в станице и приязненно интересовался его учёбой и жизнью в Ленинграде.

— Одно скажу вам, сестра Анна. Олександр — легкомысленный атеист. Учёного атеиста ещё можно переучить, а молодому и легкомыслящему неверцу надобно в темноте духовной раз другой наткнуться на острые углы жизни, чтобы начать размышлять о горнем…

— Спасибо, отец Иоанн, я молюсь за него.

— Истинно, сестра, молитва — это привлечение благодати Божией и тому, за кого молятся…

Однако Нюра, сама не зная почему, не стала говорить Шурке о встрече с батюшкой…

…От размышлений и воспоминаний к действительности меня вернул голос Нюры, продолжившей чтение — теперь уже Евангелия от Марка:

«И говорит им Иисус: все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь; ибо написано: поражу пастыря, и рассеются овцы… Пётр сказал Ему: если и все соблазнятся, но не я… И говорит ему Иисус: истинно говорю тебе, что ты ныне в эту ночь, прежде нежели дважды пропоёт петух, трижды отречёшься от Меня. Но с ещё с большим усилием говорил: хотя бы мне надлежало и умереть с Тобой, не отрекусь от Тебя»…

Нюра вздохнула со всхлипом, а я снова незримой частью своей сущности оказался на заходе солнца в знакомом дворе в Иерусалиме.

— Аба, что случилось с Тарнеголем, он прошлой ночью не пел? — спросил отца Яков.

— Ничего страшного, бен, просто наш петушок линяет. В это время петухи не поют.

Яков, дождавшись, когда в доме все улягутся, встал с постели, закутался в покрывало, выскользнул на двор и пошёл в Гефсиманию…

«Пришли они в селение, называемое Гефсимания; и Он сказал ученикам Своим: посидите здесь, пока Я помолюсь… Кончено, пришёл час; вот предается Сын Человеческий в руки грешников. Встаньте, пойдём; вот, приблизился предающий Меня», — проливался из окна на меня и на весь окрестный мир текст Священного Писания.

«И тотчас, как Он ещё говорил, приходит Иуда, один из двенадцати, и с ним множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и книжников и старейшин. Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть; возьмите Его и ведите осторожно. И пришед тотчас подошёл к Нему и говорит: Равви! Равви! И поцеловал Его. А они возложили на Него руки свои и взяли Его»…

«Тогда Иисус сказал им: как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня. Каждый день бывал Я с вами в храме и учил, и вы не брали Меня; но да сбудутся Писания. Тогда, оставивши Его, все бежали… Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за Ним; и воины схватили его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них»…

…Яков, задыхаясь от горя и стыда, вбежал во двор, и, таясь, пробрался в жилище, чтобы прикрыть наготу. А затем вернулся наружу, куда тотчас вышел Самуил, разбуженный приходом сына. Он сказал:

— С Тарнеголем творится что-то необычное. Смотри, он взлетел на крышу курятника и словно окаменел, как обожженная глина…

Яков взглянул на петуха: тот неотрывно смотрел в сторону дома первосвященника Каиафы…

«И привели Иисуса к первосвященнику; и собрались к Нему все первосвященники, и старейшины, и книжники. Пётр издали следовал за Ним, даже внутрь двора первосвященникова; и сидел со служителями, и грелся у огня… Когда Пётр был на дворе внизу, пришла одна из служанок первосвященника. И увидевши Петра греющегося и всмотревшись в него, сказала: и ты был с Иисусом Назарянином. Но он отрёкся, сказав: не знаю и не понимаю, что ты говоришь, и вышел вон на передний двор; и запел петух. Служанка, увидевши его опять, начала говорить: этот из них. Он опять отрёкся. Спустя немного, стоявшие тут опять стали говорить Петру: точно ты из них; ибо ты Галилеянин, и наречие твоё сходно. Он же начал клясться и божиться: не знаю Человека Сего, о Котором говорите. Тогда петух запел во второй раз».

— Аба, аба, Тарнеголь запел. Ах, вот ещё раз! — возопил Яков.

А Тарнеголь слетел с крыши и сказал:

— Отныне я не Тарнеголь, а Волей Провидения Кур Первый, Куролевс Иудеи, Иерусалима и иных. И потомки мои распространятся по всей земле…

Самуил и Яков его слушали, но не услышали. А Кур Первый прошествовал к куче мягкой глины возле печи, и, вдохновенный свыше, начертал Заветы своим наследникам.

— Посмотри, Яков, какой красивый орнамент нечаянно нанёс на глину своими лапами Тарнеголь. Перенесем узор на наши горшки…

— Скоро, скоро оставишь ты свое ремесло, Самуил, чечевичная похлёбка в последний раз вольётся в твои горшки, а твоя земля прорастет могилами странников! — изрёк Кур Великий своё первое прорицание, чувствуя, как под линяющими перьями побежали мурашки…

«И вспомнил Пётр слово, сказанное ему Иисусом: прежде, нежели петух пропоёт дважды, трижды отречёшься от Меня. И начал плакать», — закончила читать Нюра и зевнула. Ибо только дух неутомим, а телесные силы человека сосчитаны.

А я взлетел на нижнюю ветку тутовника, чтобы оказаться ближе к солнцу, которое уже вскоре проклюнется, как птенец из яйца.

 
~~~
ГЛАВА ПЯТАЯ: Одна девятая некоторого царства, некоторого государства
~~~

Первые лучи солнца коснулись вершины тутовника, и его листва затрепетала от утреннего вдоха. Напрягшись всем телом, я первым громко воспел зарю. Тут же, следуя установленному церемониалу, эхом отозвался выборный атаман Певчий Тух, к которому в разных концах станицы присоединились, согласно ранжиру, другие кочеты. Растревоженный ими рассвет начал наполняться новыми звуками: человеческими голосами, мычанием коров, ржаньем лошадей, блеянием овец, кукованием, воркованием, чириканьем, свистом и карканьем птиц. Но я продолжал чутко вылавливать из этой разноголосицы удаляющееся на Запад кукареканье. И слышал внутренним слухом, как его врозь и купно подхватывают всё новые и новые петухи.

Склонив голову набок, я всевидящим оком заглянул в будущее моей куриной империи, простирающейся от Каспийского до Чёрного моря. И увидел орлов, орланов, соколов, лебедей и журавлей, лошадей, коров и быков, уток, индюков и куликов, стерлядь и даже райскую птицу на флагах и гербах муниципальных образований (истинно, как муниципии в Римской империи). И отметил с удовлетворением, что не забудут провинциальные геральдмейстеры запечатлеть на гербах и флагах некоторых городов и посёлков, сёл и станиц, кишлаков и аулов образ нашего великого предка. Но подобно чтимому Шуркой поэту Вознесенскому, который написал: «Я не знаю, как это сделать, но товарищи из ЦК, уберите Ленина с денег, так цена его высока», я, будь в моих силах, убрал бы с некоторых полотнищ портрет Его Величественности Кура Первого. Например, со знамени одного из сельских поселений Краснодарского края, ибо выходит, что лик праотца всех куролевсов кощунственным образом будет связан с возведенной здесь крупной птицефабрикой, где порабощённые представители моего народа станут нести неоплодотворённые яйца, или томиться в тесных клетках в ожидания заклания.

Для той части моей раздвоенной петушиной сущности, которой я воспринимаю речь, мысли, эмоции и взгляды Homo sapiens, более прозрачны, понятны аллегории советской аскетической геральдики, чем лубочные символы, которые я увидел в грядущем. Серп, скрещённый с молотом, — это, считаю я, гениальное иносказание о людях, которые в поте лица пожинают хлеб насущный, никогда не вкушая его досыта, и куют своё будущее, в которое никогда не залетают райские птицы. Как-то в знаковый осенний праздник по обыкновению гостил у Сергея Захаровича, члена КПСС с 1942 года, беспартийный кум Владимир Иванович Ермоленко, наживший на колхозных рисовых чеках ревматизм. Когда его одолевают боли, он в кругу близких начинает злословить по поводу советских порядков. Так было и в тот раз. Владимир Иванович осторожно, чтобы не опрокинуть уже початую бутылку «Столичной», наклонился через стол и заговорщицки сказал Захаровичу:

— Кум, слышал такое:

      Слева молот, справа — серп…
      Это наш советский герб.
      Хочешь, жни, а хочешь — куй,
      Всё равно получишь… хрен.

Чепегин, которому единственным ругательством служил универсальный эвфемизм «гадство», заменявший ему на все случаи жизни матерные выражении, поморщился, взял наполненную стопку и отозвался:

— Гадство! Ну, будем считать это тостом, кум! Выпьем!

Загляд с ветки тутовника в будущую российскую геральдику завёл меня, признаюсь, в тупик. С удивлением смотрел я на невиданную в природе птаху — двуглавого орла, и бесплодно гадал: в чём тут притча, что означает эта пара неразлучных голов на туловище державной птицы? Но дела уже звали меня. Слетев с дерева, я направился на оперативную «слетучку» с Певчим Тухом, который ждал меня на сопредельном заборе.

— Ваша Величественность, — сказал выборный атаман, едва я взгромоздился рядом, — вчера на нашем подворье только и было разговоров о приезде сыновей Чепегиных. Дочь Владимира Ивановича и Марии Михайловны Валентина сегодня с утра наладилась в парикмахерскую делать какую-то химическую завивку, а Марьмихаловна придёт к Анне Константиновне иметь совещание по завтрашней вечере. Большой урон ожидаете при своём куролевском дворе, Ваша Величественность?

— Об этом только Нюра ведает, но мню, что бескровно не отделаться…

— Talis est vita — такова судьба! — притворно вздохнул атаман.

Ему хорошо изрекать латинские прописи, ведь приезд Костьки и Шурки ничем не грозит его свите. И я ответил:

— Vae victis — горе побеждённым. Эх, не следовало нашим предкам покоряться человеку за горстку пшена!

И тут меня с головой накрыли воспоминания о последнем дне отца — Кура XVII. Как-то к Чепегиным приехал из Пскова погостить младший единоутробный брат Нюры — Иван, подполковник, командир батальона Псковской воздушно-десантной дивизии. Встретил я его, входящего в калитку, и по телу забегали мурашки: через два года, увидел я, Ивана не станет — примет он от пули конец свой. Но не смог я узреть тогда, как круто повернётся моя собственная петушиная судьба на следующий день после приезда Ивана.

Я прогуливался по двору и услышал, как Нюра сказала мужу:

— Сергей, почему это у Петьки гребень в крови?

— Досталось ему от молодого петуха. Во-о-о-он от того драчливого кочетка. Далеко пойдёт салага! — показал в мою сторону отставной водолаз Сергей Захарович.

— Давно хотела тебе сказать, что пора нашему Петьке замену найти, а она, гляди-ка, сама нашлась. Завтра сварю Ивану щи с петушатиной…

Так в день коронования пала на меня отцовская кровь. Природная петушиная сущность возгордилась вожделенной властью, а другая моя ипостась, барахтающаяся в море человеческих чувствований и верований, установок, ценностей и идеалов, растревожилась. И задумался я тогда над мрачным, зловещим, устрашающим словарём борьбы за власть. Цезари и короли, тираны и диктаторы, деспоты и сатрапы, узурпаторы и самодержцы, самозванцы и марионетки, фюреры и дуче, генсеки и президенты, канцлеры и премьер-министры. Отцеубийцы и братоубийцы. Усекновение глав и четвертование; заточение и дыба; плаха и виселица; удавка и яд; кинжал и пуля; костёр и распятие. Смуты и бунты, безвременье и перестройки. Коварство и клятвопреступления; притворство и подлоги; вероломство и предательство; заговоры и интриги. Подкуп и лживые посулы; соперничество и временные союзы. Клевета и компромат; политтехнологии и имиджмейкеры… Составление этого словаря, мне ли, провидцу, не знать этого, никогда не будет доведено до конца…

Константин в один из приездов сказал мне, не подозревая, естественно, что я его понимаю:

— Привет Петька! Знаешь ли ты, что живешь в Отечестве, которое занимает одну шестую часть земной суши, это я тебе как штурман говорю. А ты, бедняга, кроме этого двора, ничего не увидишь до самого ощипа.

— Жалостливый какой! Ты бы меня ещё по головке погладил, — огрызнулся я вслед удаляющемуся Костьке. — Сам, наверное, сушу на картах да в перископ только и видишь…

В отличие от него, лишённого дара прозревать будущее, я увидел сквозь плотную субстанцию времени, как «некоторое царство, некоторое государство», словно шагреневая кожа, уменьшится уже до одной девятой. Государи и политики, подобно карточным шулерам, достающим из рукава тузы, извлекали на свет Божий одно отечество за другим. Веками складывались — впритирку один к другому — пазлы российских территорий, а властолюбивые разноязычные наместники, в которых через три десятилетия войдёт, как в Иуду, Сатана, начнут раздирать когтями державу на части под своё целование. И прирастать ей, как бывало при давнишних государях, будет уже нечем, дай Бог хотя бы сохранить оставшееся — до последнего острова и полуострова…

— Ваша Величественность! — пробудил меня от провидческих дум Певчий Тух. — Всеподданнейше доношу, что наше население в станице на сегодняшний день уменьшилось на пятьдесят голов по случаю свадеб у Ковалёвых и Борщеских, празднования предстоящего Дня Военно-Морского флота. А семидесятилетний табаковод Марко Задорожный пригласил на свой юбилей полстаницы. Чтобы прирост в несколько раз превышал убыль, мыслю я, необходимо обязать несушек нести больше яиц, а наседок — высиживать больше цыплят…

Мыслит он! А того не домысливает, что наседка, которая сидит на большой куче яиц, не высидит, как говорят румыны, ни одного цыпленка. А у арабов есть пословица: «Кто съел яйцо, тот уже съел курицу». И не в нашей власти помешать людям есть кур и яйца. К тому же нас на планете в два с половиной раза больше чем людей. Тут я краем глаза увидел, как Мария Михайловна направилась к Нюре, и, не дослушав, к вящему неудовольствию атамана, его доклад, слетел с забора и направился к летней кухне, где уже встретились соседки.

— Константиновна, пришла узнать, не нужна ли помощь?

— От спасибо, Мария. Ты да я, да Наталка — втроём быстро упораемся.

— Как там хлопцы, жениться ещё не надумали? У их там, в Москве да в Заполярье, невест, наверное, как у нас на Кубани чернозёма.

— Есть и на Кубани невесты, кума.

— Так-то оно так, — вздохнула Михайловна, подумав о своей разведённой дочери Валентине, всего-то два года поносившей бабий платок.

А по мне вдруг забегали знакомые мурашки: то, что несколько дней назад было тайным в гаданьях, стало, наконец, явным, словно сказано устами.

— Возрадуйся, Нюра, сыновья готовят вам с Захаровичем сюрприз! — сказал я, но Нюра, замахнувшись полотенцем, прикрикнула:

— Петька, кыш отсюда, не путайся под ногами…

— Нюра, я сбегаю в сельпо за «казёнкой» и папиросами. Может взять пару баночек кильки в томате? — подошёл к женщинам Сергей Захарович.

— Не ерунди, Сергей! — отозвалась жена. — Не буду я детей концэрвами кормить!

— Сколько людей думаете пригласить, Нюра? — спросила кума.

— Считай сама: ты с Владимиром Ивановичем и Валей. Наших детей трое, да мы с Сергеем. Бывший директор школы Теплухин Юрий Дмитриевич и бывший учитель по русскому Ткачёв Арсений Мокиевич, их Костя с Шуркой обязательно приглашают, тем более что в прошлом годе они не виделись — старики болели. Отца Иоанна всегда зову, чтобы сыновей благословил. Вот только Волоха уезжает в область на семинар и не придёт. Ну, кажется, всех упомнила…

— Одиннадцать человек выходит…

— Как бы не так, — крикнул я с безопасного расстояния. — А тринадцать не хотите?!

Но не спешил отходить далеко, чтобы не пропустить обсуждения меню. И только после того, как узнал, что на стол из мясного и рыбного планируется подать тушеного кролика, запечённого гуся с гречневой кашей, жареных карпов, изловленных вчера на вечерней зорьке Сергеем Захаровичем, со вздохом облегчения собрался вернуться к своим делам. Но истинно изрекали латиняне: abiens abi — уходя, уходи. Тут Нюра и молвила:

— Думаю ещё щей с курочкой сделать. Вдруг ребята с дороги захотят горячего похлебать…

Я воинственно поджал лапу, что у нас, петухов, означает готовность к битве, но вовремя спохватился: ну не драться же с Анной Константиновной, в самом деле. И мысленно укорил себя: «Куролевс, не давай бродить в себе закваске человеческих эмоций, успокойся и посмотри на эту ситуацию с петушиной точки зрения: курей резали и будут резать, а наседки новых высидят…» И вспомнился рассказ всеведущего ветеринара Волохи. На птицефабрике в грузинском городе Марнеули на свалку вывезли яйца, которые посчитали испорченными. Каково же было удивление людей, когда через некоторое время под животворными лучами солнца из них вылупились сотни сирот-цыплят и направились в город, где и были разобраны сердобольными жителями по дворам. Жизнеутверждающий случай! Впрочем (это во мне человеческий цинизм заговорил), подросших цыплят всё равно съедят…

 
~~~
ГЛАВА ШЕСТАЯ: «Мы кукарекаем не затем, чтобы рассвело. Солнце и без нас проклюнется»
~~~

День тихими стопами подобрался к середине. Для Чепегиных он, с одной стороны, казался нескончаемым в их нетерпеливом ожидании приезда сыновей, а с другой — время для них уплотнялось, подгоняло, подстёгивало, понукало, торопило завершить начатое и приняться за другое. Но, как говорили в Риме патриции и плебеи, торопливые и медлительные, озабоченные и беззаботные: rapit hora diem — час увлекает за собой день. А я скажу: tempus tantum nostrum est — только время принадлежит нам.

— Наталка, сходи к Ткачёвым и Теплухиным, скажи Арсению Мокиевичу и Юрию Дмитриевичу, что Костя с Сашкой приезжают, и пригласи их назавтра на вечерю! — Огласил двор голос Анны Константиновны.

— Иду, мама, — с поспешной готовностью отозвалась дочь со скамейки под орехом.

Но не сорвалась сразу со двора, а подошла к летнему рукомойнику и начала внимательно разглядывать себя в подвешенном зеркальце. Не то чтобы она раньше себя никогда не видела, просто Наталка, знаю я, пытается последнее время взглянуть на себя глазами внука Арсения Мокиевича, студента второго курса Краснодарского медицинского института Вячеслава. И только после этого вышла из калитки, забыв её затворить за собой. Этим сразу же воспользовалась одна из молодых курочек, намереваясь выйти за пределы усадьбы. Нам, петухам, нередко приходится сталкиваться с тем, что куры гуляют сами по себе, и мы пресекаем любую попытки покинуть подведомственную нам территорию. Загнав наложницу вглубь подворья, я с чувством исполненного долга взлетел на тутовник. Сквозь полудрёму я видел, как скорый поезд «Москва — Краснодар» отошёл от перрона Курского вокзала в Москве. Как Костька, Шурка и их спутницы — блондинка и брюнетка — устраиваются в купе. Как переодетые по-дорожному девушки выходят в коридор…

— Маша, тебе не кажется, что мы с тобой вдвоём выходим замуж за одного мужчину? — сказала вполголоса Лара, покосившись на открытую дверь купе, в котором сидели близнецы.

Когда Маша вместе с Шурой встретила на Ленинградском вокзале Константина с невестой — яркой кареглазой брюнеткой Ларисой, приехавшими из Мурманска, она внутренне взбунтовалась против того, что на свете есть мужчина, похожий как две капли воды на её Сашеньку. Но за несколько часов, остававшихся до их совместного отъезда на Кубань, Маша с невыразимым облегчением уже видела и ощущала различия между братьями, которые их физическая схожесть, копийность только усиливала. И если от Константина чуть ощутимо повевало родственным радушием к будущей снохе, то глядя в глаза Саше или слушая его голос она чувствовала, как от него исходит волна неповторимости, единичности, уникальности их отношений.

Маше, которую Шурка за её скромность, сдержанность, затворённость, словно покрывавшими тонким льдом глубокую натуру и не дававшими ей выплеснуться на поверхность, называл выпускницей Смольного института благородных девиц, почудилась в вопросе Лары какая-то двусмысленность, неуместная в их положении игривость, и она поспешила сменить тему:

— Как ты с Костей познакомилась?

— Это целая история, Маша! Старшая сестра Тоня живёт с мужем, командиром подводной лодки, в Заполярье. Они пригласили меня погостить у них. Как-то пошли с сестрой на выездной спектакль драматического театра Северного флота. Моё место оказалось рядом с Константином. Я, кажется, на всю жизнь запомню имя драматурга — журналиста из флотской газеты Леонида Крейна, и название пьесы — «Торопись успеть». Вот уж поистине это про меня, всё-таки двадцать пять годочков скоро. Когда Костя предложил мне выйти за него замуж, я не колебалась. Видно, мне, как и сестре, суждено стать гарнизонной дамой, ждать мужа из автономных плаваний, петь в хоре Дома офицеров и посещать курсы кройки и шитья. Впрочем, я и без того сама себя обшиваю на «Зингере» покойной мамы. А Тоня, кстати, преподаёт на курсах в Доме офицеров. Кстати, Маша, а сколько тебе лет?

— Девятнадцать.

— И где вы встретились с Александром?

— После окончания школы я решила устроиться на работу в отдел подписки редакции и издательства и поступать на заочное обучение в Московский полиграфический институт. С Сашей то и дело сталкивались на проходной или у лифта, я уже начала выделять его лицо среди десятков других. Позже я узнала, что эти казавшиеся случайными встречи подстраивал он. А однажды Саша вдруг назвал меня по имени и сунул в руку листок: «Маша, прочтите, буду ждать ответа». Это были стихи…

— На память помнишь?

Маша, настороженно, словно открывая дверь незнакомому человеку, прочла:

      Милая!
      Я весь перед тобой:
      Усталый и бедовый,
      с бредовой головой,
      И сложный и не новый.
      Милая!
      Я ведь всегда такой:
      Рассерженный и рьяный,
      С хитринкой и простой,
      И донельзя упрямый…
      Милая!
      Я для тебя хочу
      Таким любимым быть, забавным,
      Неловким и смешным,
      И не красивым — славным!

— Между прочим, наши суженые — Петухи по китайскому астрологическому кругу, — сказала Лара. — Я прочитала, что они являются символом пяти китайских добродетелей: достоинства и храбрости в войне, а в мирное время — благородства, надежности и великодушия. Если опустить войну, всё остальное нам вполне подходит…

— Они к тому же ещё и Львы по гороскопу! — откликнулась Маша.

Она хорошо знала историю рождения братьев. «Петушки» появились на свет шестого августа 1945 года на борту парохода, возвращающего в Новороссийск семьи моряков Экспедиции подводных работ особого назначения из Поти, куда они были эвакуированы с началом войны. Вахтенный помощник капитана записал в вахтенном журнале координаты рождения близнецов пассажиркой Чепегиной А. К., а судовой баталер со вздохом списал актом «на ветошь» две новенькие простыни и одеяло…

Константин и Александр, между тем, сидели в купе за столиком перед фляжкой армянского коньяка и стаканами растворимого кофе. Перед отпуском, не сговариваясь (близнецам это не всегда обязательно), оба отрастили усы. Правда, в последнем плавании Костя оброс ещё и бородкой, но эта походная вольность в подплаве на берегу не поощрялась, поэтому месячная поросль была скошена в парикмахерской гарнизонного Дома быта. На Северном флоте было всего три офицера в должности командира корабля, которым по разным причинам командующий флотом официально разрешил носить бороду, и без спросу — ещё один адмирал на флотилии атомных подводных лодок. А в столице флота — Североморске, и в отдалённых гарнизонах примелькалась черная как смоль бородка корреспондента флотской газеты лейтенанта Вячеслава Крысова…

Перед отъездом у братьев не было времени поговорить ладком, и теперь, сидя напротив, они смотрели друг на друга и одновременно как будто каждый на себя, и вели беседу.

— Костик, ты остался старшим помощником на своей лодке или тебя перевели на другую?

— К счастью, я назначен на должность в другой экипаж. Представляешь, на своей «букашке» ещё вчера я со всеми «бычками», то есть, командирами боевых частей, был на «ты», мы плакали друг в жилетку на своего придирчивого старпома, а тут в одно прекрасное утро я говорю своему однокашнику по училищу Володьке Агапову: «Товарищ капитан-лейтенант, у вас в торпедном отсеке бардак. Доложить до двадцати четырёх ноль-ноль об устранении недостатков!» Или повышу голос на каплея Витьку Панкратова: «Вы когда, товарищ помощник командира, последний раз проверяли пломбы на бачках с неприкосновенным запасом? Во втором отсеке в бачке двух плиток шоколада не хватает. Будете с зарплаты пополнять…» И слышать за спиной: блин, Костик Чепегин дорвался до власти, и его как будто подменили. А тут я пришёл в новый экипаж «варягом» и с ходу продемонстрировал подчиненным «ху из ху». И не обижайтесь, краснофлотцы, с меня тоже спрашивают, так уж устроена вертикальная власть…

— Суров ты, брат, — улыбнулся Шурка. И тут же озадаченно потряс головой, ибо его зеркальное отражение осталось неулыбчивым. — Я сейчас тоже в похожем положении. В редакции полно московских зрелых и перезрелых журналюг, которые с руками оторвали бы любой отдел — хоть отдел некрологов, если бы такой существовал. А тут понаехали из станиц — и уже на место заведующего метят! А я готов перейти из отдела очерков корреспондентом в отдел расследований, в котором проходил студенческую практику. Там такие зубры сидят — Серёга Турчанинов и Серёга Тищенко, между прочим, капитаны первого ранга запаса, в своё время до ухода с флота прошли в военных газетах Крым, Рим и медные трубы…

— Чем тебе отдел очерков не нравится? — в свою очередь улыбнулся Костя, и тоже покрутил головой, словно отгоняя наваждение: в зеркальном отражении его лицо оставалось серьезным…

— Устал я, Костик, воспевать ударный труд невольников, любовь рабов к своей галере, веру евнухов в светлое будущее их детей, — скосив глаза на полуоткрытую дверь купе, ответил Шурка.

— Откуда цитата? — иронично спросил Костя, почувствовав позёрство, фальшь, рисовку в словах брата.

Тот неопределённо махнул рукой. Не хотелось признаваться, что заведующий отделом Лев Борисович Поляков, видевший в подчиненном свою замену, как-то исповедовался Шурке на собственной кухне, где они выпивали без краёв:

— Знаешь, Александр, устал я сеять разумное в неплодородную почву, вечное разменивать на преходящее. Пора на покой…

Шурка, которому надо было всё же идти на филологический факультет, как советовал ему Арсений Мокиевич, легко поддавался магии красного словца, ради которого, как говорят, не пожалеют и родного отца. Образность, выразительность речи и игра слов, яркие краски и приглушённые оттенки языка стали его идолами. Одни слова он любил за однозначность, другие же — за их многозначительность, третьи — за способность передавать мнимые и отвлечённые понятия, порождённые воображением. Как-то любимый учитель словесности сказал Шурке — тогда уже московскому журналисту — под ореховым деревом:

— Всё, Шура, что мы пишем — это слова, что читаем — слова, что говорим и думаем — слова…

Для Александра Чепегина стало правилом в работе над очерками и публицистикой терпеливо копаться в «золотой словесной груде», по определению поэта Есенина, добывая единственное и потом уже незаменимое слово или оборот. А когда в круг его чтения вошёл, ворвался известный ленинградский писатель Виктор Конецкий, Шурка часто обращался к его фразе, звучавшей как молитва пишущего человека: «Слова нашего языка витали над остывающей планетой, над кипящими океанами безмерно далекого прошлого. Слова ждали нас миллиарды лет. И мы наконец пришли, чтобы произнести их… Они ждут нас за каждой гранью познания. Они тоскуют без нас, но мы никогда не сможем произнести их все, как никогда не сможем представить бесконечность времени». Примеряясь к самым высоким рискам на шкале творчества, Шурка всегда испытывал неудовлетворённость написанным. И как обычно, однажды отозвался своим мыслям экспромтом:

      Жница-жизнь за мною пожинала,
      Не ропща, едва созревшие слова…
      Только мало шло на жернова,
      В плевелы всё больше попадало…

Так вот, возвращаясь к словам Льва Борисовича, его шефа, вырвавшимся на кухне вместе с парами, разведёнными в мозгу алкоголем: они настолько понравились Шурке своей экспрессией, образностью и вместе с тем подкупающей — Шурка это уловил — искренностью, что он поневоле щегольнул ими перед братом. (Позже Шурка узнал, что Лев Борисович был близко знаком с академиком Сахаровым и писателем Солженицыным, и что уходил он на пенсию не совсем вольной волею.)

Шурка, знаю я, к своей журналистской миссии относится ещё свежо, невымученно, убеждённо. У меня в памяти сохранился его разговор с другом детства Андреем Якушевым, редактором районной газеты, который я от начала и до конца подслушал, держась поблизости от одноклассников. Андрей, узнав о приезде Шурки в отпуск, заглянул к нему, и они почти сразу же заговорили о своём, профессиональном. Андрей пожаловался, что райком партии так крепко держит руку «на пульсе редакционной жизни», что он просто задыхается…

— Анджей, не строй себе иллюзий по поводу свободы печати. Независимой прессы никогда и нигде под солнцем не было, нет и не будет ныне и присно! Да, у нас один работодатель, одна бухгалтерия, один отдел кадров, один наградной отдел, один цензор — СССР. А думаешь, там — Шурка показал куда-то в сторону собачьей будки Чапая — иначе? Просто нас, советских журналистов, покупают оптом, а у них — в розницу. Только герои у нас разные. Ты «Комсомольскую правду» читай, дружище. Сколько же она хрестоматийно-былинных героев из народа — трудолюбивых, честных, нестяжательных, любящих свою землю — находит по всей стране! Интерес к простому человеку — это ведь вековая традиция нашей отечественной литературы. И мне никто не препятствует показывать на лучших примерах, каким должен быть человек…

— А какова действенность твоих публикаций, задумывался? Ты вот наверняка готов мчаться из Москвы во всю прыть в самый дальний конец Союза, узнав, что там явился «былинный герой», покрывший себя славой своим нестяжательством и тем, что отдал нуждающемуся свою последнюю кольчужную рубашку. Приехал, увидел, написал. Меньше ли стало вокруг стяжательства, корыстолюбия, шкурничества, рвачества после твоего очерка? Да ничуть не меньше. Вот и получается: прокукарекал, а там хоть не рассветай! Чтобы влиять на улучшение жизни человека и его самого, нужны совсем другие жанры, да что там жанры, нужна другая пресса — как четвёртая ветвь власти, не совмещённая с тремя другими. А цензуры вообще не нужно…

Шурка, не ожидавший такого вольнодумства от районщика, попытался прикрыться одним из своих многочисленных экспромтов, припасённых на все случаи жизни. Этот был написан на еженедельной редакционной летучке, где дежурный докладчик раздраконил статью коллеги:

      Было плохо написано, сухо,
      Что там сухо — сплошной сухостой…
      Но докладчика слушал вполуха
      Автор этой статьи холостой.

      А потом он с трибуны, нахмурясь,
      Важно глупость коллегам изрёк:
      «Я бы лучше писал… Но — цензура…».
      Дуракам и цензура не впрок!

— Сань, давай прекратим этот разговор, а то поссоримся. Лучше употребим по пятьсот капель за встречу! — миролюбиво предложил редактор районки, на что получил поспешное согласие.

А я подошёл к скамейке и сказал гостю:

— А вы Андрей, правы: мы кукарекаем не затем, чтобы рассвело, солнце и без нас проклюнется. Так мы обозначаем свою территорию и готовность её защищать. — И зная, что они меня слушают, но не слышат, добавил: — Вот как вы сейчас кукарекаете и сталкиваетесь грудью как петушки, чтобы высказать свою точку зрения и отстаивать её…

 
~~~
ГЛАВА СЕДЬМАЯ: «И вы, отцы, не раздражайте детей ваших»
~~~

— Сергей, займись кроликом! — вернул меня в настоящее голос Нюры.

Пока я совершал скачки в будущее и отскоки в прошедшее, день уже готов был обернуться ранним вечером. Я спрыгнул с тутовника и направился к хлеву, откуда Сергей Захарович уже вынес за уши в далеко отставленной в сторону руке кролика, лягающего задними лапами. В семье Чепегиных, скажу я, странно распределились обязанности при совершении заклания жертвенных животных. Сергей Захарович не в состоянии зарубить курицу, зато умело расправляется с кроликами. Шкурки он обрабатывает и распинает на деревянных рамках, чтобы затем сдать в заготконтору. Это всегда живые деньги в хозяйстве. Свои навыки Сергей Захарович совершенствовал с детства, когда выливал из нор сусликов и выкапывал кротов (довольно дешёвые женские шубки из кротовьего меха были модны в провинции почти до шестидесятых годов). А курей без содрогания казнит Нюра, которая в своё время и стала палачом моего отца. Вот и сейчас она уже потрошила ощипанную курицу. От калитки во двор, встреченный коротким, для порядка, рыком Чапая, прошествовал ветеринар Волоха, заглянувший перед отъездом в Краснодар к своим духовным родственникам, чтобы поспрошать, не надо ли чего привезти из краевого центра.

Он остановился возле Анны Константиновны, и понаблюдал за её работой взором жреца, гадающего на куриных внутренностях.

— Хорошо, тётя Аня, что мы живём не в Колумбии, — сказал Волоха, и сделал паузу, чтобы дождаться вопроса, а что, мол, хорошего. И только после этого объяснил: — В этой стране в районе Музо находится главное месторождение изумрудов. Эти камни знамениты на весь мир. Так вот, в тех местах ни одну курицу нельзя зарезать и выпотрошить без присутствия государственного чиновника, потому что в её желудке могут оказаться изумруды, которые она склевала для улучшения пищеварения…

— Не знаю, что склёвывают наши куры, но пищеварение у них куда как хорошее — весь двор в говне! — по-свойски отреагировала на Волохино сообщение Нюра, которой ещё предстояло принести в жертву завтрашнему празднованию гуся.

А я подумал о дедушке Крылове и его басне, которую как-то учила на веранде школьница Наталка: «Навозну кучу разрывая, Петух нашел жемчужное зерно…». Пытаясь вспомнить, что было в басне дальше и в чём там мораль — кажется, какая-то гадость о петухах, — я стал загонять свой гарем на ночлег, что тоже входит в мои петушиные обязанности. Несушки начали устраиваться на насесте, а меня впереди ждало ежевечернее Нюрино чтение Священного Писания.

«Сын мой! храни заповедь отца твоего и не отвергай наставления матери твоей. Навяжи их навсегда на сердце твоё, обвяжи ими шею твою. Когда ты пойдёшь, они будут руководить тебя; когда ляжешь спать, будут охранять тебя; когда ты пробудишься, будут беседовать с тобой…». — Тихий, едва слышный, голос Анны Константиновны, начавшей читать из Книги притч Соломоновых, знаю я, крепнет, возносясь к звёздному бездонному небу…

При словах «и не отвергай наставления матери твоей» голос Нюры заметно дрогнул. А я тотчас же вспомнил её разговор с отцом Иоанном, который посетил ревностную прихожанку, не увидев её на всенощном бдении накануне Дня Святой Троицы.

— Здорова ли ты, сестра? — спросил Нюру батюшка, присаживаясь рядом с ней на скамейке под орехом.

— Занедужила днями, батюшка, а сёдни, слава Богу, уже легче!

Священник, в молодые лета окончивший Одесский медицинский институт и до пострига работавший в районной поликлинике, долго расспрашивал Нюру о её самочувствии и, наконец, сказал:

— Утомляешься телом, сестра, укрепляй его отдыхом. Ибо сказано в Книге Екклесиаста: «Всё, что может рука твоя делать, по силам делай…». И дух укрепляй молитвами. И будешь долголетна на земле…

И тут Нюра разрыдалась, и, ещё не выплакавшись, рассказала отцу Иоанну как на духу о том, что давно похоронила в своей душе от всех, кроме мужа. Ей было три года, когда её отец — сотник Кубанского казачьего войска Константин Цыганков — погиб на Гражданской войне, воюя на стороне белых. Только и знала по рассказам родного дяди, что отец был лихим рубакой почти двухметрового роста с чёрными, как вороново крыло, чуприной и усами. Она любила этот образ всей осиротевшей детской душой. Нюра уже была подростком, когда узнала, что отца убил её отчим, Иван Чалый, бывший красный казак из их же станицы. И не в бою, не в лютой сече, где лица неузнаваемо искажены жаждой убийства и страхом смерти, а собственноручно расстрелял земляка, когда тот раненым попал в руки красных. Издавна завидовал он Константину за то, что тот дорос из простого казака до обер-офицерского чина, что вернулся с Первой мировой войны с тремя Георгиевскими крестами, что держал в станице до революции шорную мастерскую и скобяную лавку, и за то, что женился на красавице Марии, на которую Иван сам заглядывался.

— Целовал он меня, иуда, отцовским целованием как свою дочку. А я была его детям и сестра, и мамка, и нянька. Но горше всего было узнать, что родная мать моя знала, как погиб её первый муж, хотя Иван и скрывал от неё правду. Возненавидела я и мать, и отчима…

Ушла тогда Нюра из дому, скиталась по Северному Кавказу, нанималась в няньки, работала сезонной работницей на сборе табака, винограда, овощей и фруктов. А осела в Новороссийске, устроилась на городской элеватор, потом окончила курсы вагоновожатых трамвая. В трамвае и заприметил её краснофлотец Сергей Чепегин из станицы Новодмитриевской. За несколько лет до войны поженились. А когда после войны старая Мария узнала, что на свет появились разом два её внука, написала дочери: позволь с ними перед смертью свидеться. Если бы не уговоры Сергея Захаровича, не дала бы Нюра своего согласия. Неделю терпела она нежеланную гостью, а затем выпроводила её обратно. И больше с матерью не виделась.

— Не простила я мать свою, отче, и по сей день, а суклятого убийцу моего отца проклинаю во все дни и ночи…

— Святой апостол Павел в послании к Ефесянам учил их, уважаемая Анна Константиновна, — по-мирски обратился к Нюре старенький священник: — «И вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем». Согрешила твоя мать-покойница против тебя, раздражила тебя, прости ты её, и спасёшься. Ибо в гражданскую войну вошёл Сатана и в красных, и в белых, брат пошёл на брата, земляк на земляка. Не знает человек своего времени, сказано в Книге Екклесиаста, и как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них. А Сатана возрадовался, что уловил в сети целый народ. Примирись, сестра…

Преклонив головы перед своими думами, замолчали оба надолго. Как вдруг отец Иоанн, словно продолжая свои мысли вслух, проговорил:

— А ведь Иуда любил Христа, любил… А иначе почему избрал знаком предательства поцелуй? И почему затем удавился? И Каин, наверное, любил брата Авеля, как же иначе. Но после того как Бог принял жертву Авеля, а Каинову — отверг, решил его убить. Дивлюсь аз, грешный, как непостижимо устраивает судьбы людей Всевышний, как сурово и ревниво подчас испытует их…

И размашисто перекрестился, будто отгоняя неподобающие его сану мысли, исторгнувшиеся из глубины души. А Нюра эхом откликнулась:

— Господи, за что же мне такие страдания?

А я, не дожидаясь, чем закончится исповедальный разговор пастыря с его духовной овцой, отошёл тогда в сторону, чтобы поразмышлять наедине. Человек лукаво называет «идеальными убийцами» хищников, вооруженных острыми клыками, когтями, клювами, ядовитыми зубами и хвостами и иным. Но это всего лишь такие же приспособления для еды, как вилки, которые вы, люди, втыкаете в котлеты и ромштексы, ножи, которыми вы отрезаете от куриных грудок и филе индейки аппетитные куски. И животные не убивают подобных себе в ходе революций и переворотов, классовой борьбы, религиозных и расовых войн, для установления демократии или плутократии, не истребляют инакомыслящих и неприсоединившихся. Воистину человечество со времён Каина, совершившего первое убийство на Земле, неудержимо влечётся злым роком к самоистреблению, поднимает на самоё себя руку, оснащённую ракетами и бомбами, снарядами и минами, напалмом, огнестрельным и холодным, химическим и бактериологическим оружием. Двуногий без перьев в развязанных им войнах — за спорные клочки земли, за целые континенты, за недра, пропитанные нефтью, за свои божества и идолы, за господство одной расы над другой, за мировое владычество — уже лишил жизни сотни миллионов себе подобных. И самые учёные головы из рода Homo sapiens заблуждаются, утверждаю я, будто скифы и гунны, хазары и половцы, готы и иные вымерли, вывелись, исчезли с лица земли. Ибо живут их гены в крови изнасилованных народов, глядя на свет, как сказал Блок, ещё один из любимых Шуркой поэтов, раскосыми и жадными очами. И вижу я, но никому сказать не могу, как мир — от моря до моря — неудержимо распадается на соперничающие племена, на завоевателей и порабощённых. Как в мозгах будущих вождей разноплемённых орд таятся карстовые пустоты, в которых, дожидаясь сумерек, вниз головой висят химеры мировой гегемонии…

…«Венец стариков — сыновья сыновей, и слава детей — родители их», — с выражением, с каким она нянькой читала детям сказки, продолжает Нюра. Она вчитывается в Соломоновы притчи, а я, чудится мне, читаю её мысли. Сегодня она сказала Сергею Захаровичу за ужином под ореховым деревом, что, мол, пора бы сыновьям обзаводиться семьями, а им — внуками. И меня снова повлекло в поезд «Москва — Краснодар», уже втягивающийся в тоннель ночи…

— Зря я тебя послушался, Шурка, надо было известить родных, что едем не одни… — недовольно выговаривал цивильному брату офицер. — Заладил: «сюрприз», «сюрприз»… Ты бы ещё сказал: «сенсация»… Любите вы, борзописцы, сенсации. А вот мы, подводники, неожиданностей, сюрпризов и сенсаций не любим…

— Да всё будет хорошо, Костя, дом большой, всем места хватит…

— Ну, вы, братцы, даёте! Дело же не в месте. В случае чего, можно и на сеновале ночевать. Это даже романтично. А каково будет неподготовленным родителям, когда им на голову неожиданно свалятся сразу две будущие невестки, вы подумали? Может, они вам в станице уже невест присмотрели. — Это вступила в разговор Лара.

А Маша отмалчивалась, но Шурка увидел, как её зелёные глаза вдруг окрасились серо-голубым цветом. Он уже хорошо изучил эту особенность любимой женщины — менять цвет глаз в минуты тревоги, сомнений, затаённых размышлений, душевных потрясений. Он однажды сказал ей:

— Твои глаза, Манечка, для меня как светофор. Зелёный — путь для общения открыт, серо-голубой — притормози, остановись, помолчи, выжди, не лезь с расспросами…

Маша с Шуркой, не сговариваясь, вышли из купе в коридор.

— Боюсь я, Санечка, встречи с Анной Константиновной. Я так хочу, чтобы она одобрила твой выбор, но я не умею нравиться…

— Манечка, лапушка, всё будет хорошо, она полюбит тебя, вот увидишь, тебя нельзя не любить, — успокаивал невесту Шурка. — И потом, у мужиков есть время матери, а есть время любимой женщины, жены…

И заглянув ей в глаза, увидел, что они оттаяли, зазеленели по-весеннему.

— Ох, уже первый час, давай сейчас Костю с Днём Военно-Морского флота поздравим, чего откладывать.

— Старпом, с наступившим Днём ВМФ тебя! — возгласил Шурка, шагнув в купе.

Пришлось Ларе извлекать из дорожной сумки припасённого на утро плюшевого белого медвежонка в бескозырке и с надписью на ленточке «Северный флот». А Шурка мгновенно отозвался экспромтом:

      Североморцев-моряков
      В деяньях вижу смелых:
      Мы не из зайцев-беляков,
      Мы — из медведей белых!

— А теперь команде отдыхать, — скомандовал старпом. — Как говаривал мой однокашник Коля Буров: «Утро вечера мудрёней!»

 
~~~
ГЛАВА ВОСЬМАЯ: Регулярная сменяемость власти в курятнике — благо для несушек
~~~

Утру безразлично, пробудились люди или нет, оно всё равно наступит, как наступало миллионы лет до появления человека, и будет наступать ещё миллионы лет после того, как человечество истребит самоё себя и исчезнет с лика Земли, обезображенного им. А мы, куриные, знаю я, переживём своих поработителей. Ибо мы не уничтожаем себе подобных, если только человек на забаву себе не натравливает нас друг на друга в петушиных боях. Ибо регулярная сменяемость власти в курятнике — благо для подданных, она способствует повышению яйценоскости и появлению на свет более жизнестойких потомков. Ибо нам не присущи разрушающие человека черты: жестокость и злость, зависть и мстительность, лицемерие, лживость и предательство, эгоизм и высокомерие. Ибо мы не стремимся обогатиться, набить мошну, сколотить состояние, нажиться, окружить себя роскошью…

И тут мне вспомнилось, наконец, продолжение басни о Петухе, нашедшем в навозе жемчужное зерно.

      Куда оно?
      Какая вещь пустая!
      Не глупо ль, что его высоко так ценят?
      А я бы, право, был гораздо боле рад
      Зерну Ячменному: оно не столь хоть видно,
      Да сытно, —

разумно рассуждает со своей петушиной точки зрения герой басни, да и с точки зрения проголодавшегося человека тоже, скажу я. А баснописец возьми да переверни всё с лап на голову:

      Невежи судят точно так:
      В чем толку не поймут, то всё у них пустяк.

Как знаток древнегреческого языка я должен упрекнуть более современного автора, что он слишком вольно распорядился древним оригиналом Эзопа. Его Петух из Эллады — не невежа, он понимал красоту жемчугов, но он разрывал навоз в поисках пищи. И его выбор между красотой и утилитарностью в данной ситуации вполне оправдан…

Анне Константиновне и Сергею Захаровичу Чепегиным жизнь подобного выбора не предоставляла. Они привыкли ценить красоту мира, в котором не стреляют и не бомбят, красоту послеобеденной сытости после прошлых голодных лет, красоту теплоты дома в холодные дни, красоту прохлады колодезной воды и тени в летнюю жару, красоту отдыха после трудов в поте лица своего, красоту растущих детей и иное, но никогда не испытывали соблазна уснащать свои персты, уши, выи и одежду украшениями. Нюра, как я погляжу, ходит с непроколотыми мочками ушей, не знавших серёжек, её шею с рождения обвивает лишь суровая ниточка с крестиком. А безымянные пальцы самых натруженных, правых рук супругов Чепегиных никогда не ощущали прикосновения золота. И даже когда такая возможность появилась — Шурка и Костя готовы были преподнести родителям обручальные кольца в честь «рубиновой» свадьбы, — они с неловким смешком, но решительно отказались.

Только Наталка одна в семье после окончания школы навертела на палец колечко с каким-то стёклышком, да продела в уши дешёвую бижутерию. И не ропщет на несостоятельность родителей, ибо и её одноклассница Оля, дочь председателя колхоза, тоже не в бриллиантах разгуливает по станице. Разве что ещё одна школьная подруга Асмик из армянской семьи, издавна прижившейся в станице, носит золотые серёжки. Но Чепегиным — ни старым, ни молодым — неведомо снедающее чувство зависти.

И тут мои мысли приняли неожиданный поворот. А, собственно, кому они могут завидовать, спросил я себя? Жизнь в стране, которая стала и моей родиной, устроена так, что куда человек ни посмотрит, он не увидит на окружающих золота и жемчугов, норковых шуб и финских курток на арктическом пухе, ондатровых шапок, ботинок и сапожек «Саламандер» и многого иного. Ибо наряжается народ в массе своей в отечественный ширпотреб, многие сами обшивают себя, кто-то по случаю наведывается и в ателье — не так уж и дорого. Но фасон, ткань, фурнитура те же, отечественные, всё схоже — от хлястика до пуговиц. Словом, у всех всё как у людей, чему и кому, спрашивается, завидовать?

Вот Шурка и его одноклассник Андрей Якушев прославляют людей труда — честных, нестяжательных и иных. А сколько они зарабатывают, не пишут. Ибо не в традициях советской прессы считать в кармане у простых тружеников. Ибо это цифры из арифметики для младших классов. Другое дело, когда газета публикует фельетон о мелком растратчике, тут уж без указания суммы похищенного не обходится. Это чтобы подчеркнуть, что власть стоит на страже народного кармана и сберегла для него несколько тысяч рублей. Ну, Чепегины, предположим, понимают, что зарплата по разным расценкам начисляется. У Сергея Захаровича на флотской службе она была одна, ныне на должности аппаратчика на маслобойном заводике — другая; у кума Ермоленко, который несколько лет был разнорабочим в геологоразведывательных партиях — третья, а на рисовых полях она у него была четвёртой; а, скажем, у шахтёра она пятая. Недавно в станицу вернулся Ефим Гордеев, проработавший двадцать лет на шахте в заполярной Воркуте; так вот он заработал себе на «Москвич», а сыну, невестке и внукам на новый дом деньги выделил. Завидуешь Гордееву? Так устраивайся на шахту, там люди нужны, и ломай уголь в забое. Или взять нашего Костю. Получает он на своей подводной лодке в Заполярье как три инженера вместе взятые. Хочешь зарабатывать столько же — поступай в училище подводного плавания, учись пять лет, ходи строем, а затем на субмарине, которую Костя с неизменной улыбкой называет «канализационной трубой с винтами», достигай званий, должностей и увеличивающихся с годами окладов, доплат за звание и полярных надбавок… Ну нет, нет у советских людей, утверждаю я, оснований для зависти, не отравляет она их дневные мысли и ночные сновидения.

Не заедает их зависть и к иноязычным народам в других частях света. Ибо мало кто в СССР достоверно знает, как они там живут, сколько зарабатывают, в какие одежды облекаются, что вкушают на завтрак, обед и ужин. Только и пишут советские журналисты-международники, что о забастовках в странах капитализма с требованием повысить заработную плату. А сколько долларов, фунтов стерлингов, франков или марок кажется ихнему брату мало в качестве заработка, наши журналисты умалчивают. Ибо эти цифры могут стать поводом для сравнения, поколебать скромность запросов советского человека, его извечную неприхотливость, умеренность и непритязательность.

Но открылось сей день моему провидческому дару иное. И припомнились слова из Книги Екклесиаста, которыми Нюра вчера закончила полуночное бдение: «И обратился я и видел под солнцем, что не проворным достаётся успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их». Не пройдёт и трёх десятилетий (всего три петушиных жизни — от яйца и до естественной смерти), и время и случай пробудят в человеке тёмные инстинкты сребролюбия, алчного накопительства, безудержного извлечения прибыли, ненасытного потребления. И будут приватизированы земные и подземные, водные и воздушные богатства России. И будет раскуплена в розницу четвёртая власть — газеты, радио, телевидение. И переплетутся в тугую плеть все пряди власти. И будет Homo sapiens запутываться в липучей паутине кредитов. И в комфортной, кондиционированной неволе офисов западных фирм и банков, вавилонских торгово-развлекательных центров будут вышколены миллионы бесплодных, ничего не производящих менеджеров, зазывающих к покупкам, шопингу, приобретению, отовариванию, получению ссуд, займов, ипотек, овердрафтов, онколей и иных…

Однако пора известить всё живое о рассвете, спохватился я, и легко взлетел на ворота.

— Всё дерёшь горло, Петруха… — сказал в мою сторону направляющийся к дощатому домику Сергей Захарович.

Хорошо ещё, что на сей раз он не присовокупил «точно тебя режут». Когда-нибудь я не удержусь и клюну его, ибо, как сказал всезнающий ветеринар Волоха, петухи или равнодушны к человеку или агрессивны. Сегодня Захаровичу не суждено беспрепятственно затвориться в гальюне, как они с сыном-моряком по-флотски называют это место. Дело в том, что по соседнему двору Владимир Иванович также направлялся в нужное место. А поскольку огромные скворечники разделял только по-соседски жидкий забор, кумовья неизбежно встретились лицом к лицу.

— Доброго здоровья, кум, — первым заговорил Ермоленко. — С Днём Военно-Морского Флота тебя!

— И тебе, кум, не хворать! — откликнулся Захарович. — А за поздравление спасибо. Вечером отметим это дело…

— А пионеры сегодня придут тебя поздравлять?

— Меня предупредили вчера, что в этом году будут ребятки из межрайонного пионерлагеря…

Ежегодно в последнее воскресенье июля на подворье Чепегиных появляются подростки с красными галстуками на шее и красными пилотками на голове, отчего они напоминают мне молоденьких петушков и курочек. Я всегда разгуливаю рядом, когда Сергей Захарович, единственный в станице военный моряк-фронтовик беседует с детьми (летом Нюра уставляет стол под ореховым деревом мисками с варениками с вишней и кувшином с хлебным квасом), и знаю, о чём сегодня поведает школьникам хозяина дома.

В 1933 году Сергея Чепегина призвали на флот. Курс молодого краснофлотца он прошёл на учебном крейсере «Коминтерн» в Севастополе, где обрёл специальность рулевого-сигнальщика. Затем были курсы при военно-морском водолазном техникуме Экспедиции подводных работ особого назначения в Балаклаве и служба в Новороссийском отряде ЭПРОНа. До начала войны Экспедицией было поднято со дна морей и рек 450 судов и кораблей общим весом 210 тысяч тонн и спасено 188 аварийных судов, за что она награждена орденом Трудового Красного Знамени (при этом ветеран не сочтёт важным сообщить, что ему лично вручили орден «Знак Почёта»). Мальчики будут слушать ветерана краем уха и наливаться, отдуваясь, квасом, девочки же деликатно откажутся от этого угощения. Чтобы расшевелить пионеров, Сергей Захарович с неизменным зачином «а вот ещё был случай» расскажет, как они, эпроновцы, в тридцатых годах поднимали со дна Цемесской бухты в Новороссийске две башни главного калибра линейного корабля «Свободная Россия», пущенного в июне 1918 года своими же моряками на дно. Чтобы избежать долгих объяснений о том, что корабли Черноморского флота могли достаться вторгшимся в Крым немецким войскам и их союзнику, гетману Скоропадскому, провозгласившему «украинскую державу», а себя — «всеукраинским гетманом», Сергей Захарович скороговоркой проговорит: «Это вы ещё будете учить в школе на уроках истории».

А история с подъёмом артиллерийских башен линкора и в самом деле заинтересует подростков, особенно мальчиков.

— Водолазы на сорокадвухметровой глубине пробили тоннели под башнями, лежащими рядом с корпусом корабля, завели в них парусиновые пояса, — неторопливо поведёт рассказ Чепегин, — и прикрепили их к затопленным понтонам. С водолазного бота стали закачивать в них воздух, вытесняя воду. Постепенно подъемная сила наполненных воздухом понтонов оторвала башни от грунта, и они всплыли на поясах. А вот с корпусом вышло гадство… В погребах линкора находилось несколько сот тон снарядов. Чтобы их извлечь, решили проделать взрывчаткой лазы в корпусе корабля. Первый заряд сработал удачно. Тогда мой сослуживец водолаз-глубоководник Иван Чертан заложил второй заряд. Когда его подорвали, вдруг сдетонировали снаряды главного калибра. Вы в школе бегаете стометровку? Так вот, вода взметнулась над морем на высоту более ста метров, с палуб катеров обеспечения и водолазного бота многих волной смыло за борт. В том числе Ивана Терентьевича. С него успели снять только шлем (самостоятельно водолаз разоблачиться не может, пояснил Сергей Захарович), и он оставался ещё в тяжелом скафандре. Курсантам водолазной школы едва удалось спасти его. Потом комиссия обследовала разрушенный корпус и решила, что поднимать его уже нет смысла…

— Захарыч, а я тебе не рассказывал, как меня в мае инструктор райкома Наливайко, из молодых да ранних, отчитывал за выступление на «Уроке мужества» в школе перед Днём Победы? — спросил Владимир Иванович, отгоняя от забора взмахом руки Певчего Туха.

— Что-то не припомню. А чего ты такого наговорил, что до райкома дошло?

— Что видел лично, об этом и наговорил. О том, что в 1941 году в бою за село, не помню уже названия, побило большую часть нашей роты, что фрицы поливали нас из автоматов, а мы из винтовочек пукали: пока передёрнешь затвор, в тебе несколько дыр немец проделает. И как пробивались полком из окружения, а вышла одна рота… Перед этим Наливайко дал мне листок и говорит, что он, мол, подготовил для выступления справочку о фронте, на котором я воевал (а я между прочим, воевал не на нём одном). А от себя, говорит, коротко расскажете, за что вы были награждены в сорок четвёртом году двумя орденами Славы. Прочитал я ту «справочку». Чего в ней только не было! И стратегическое положение на всех фронтах, и решения Государственного Комитета Обороны, и директивы Ставки Верховного Главнокомандования, и незаменимый маршал Жуков, затыкающий дыры в обороне от Ленинграда до Москвы, и немецкие группы армий «Центр», «Юг» и ещё какие-то там группы. И, конечно, лично товарищ Сталин, бодрствующий все ночи напролёт (лучше бы он до войны не дремал, чтобы подготовиться к ней как следует, а то немцы за несколько месяцев допёрли до столицы). Вот ты и скажи, кум, на хрен мне, бывшему сержанту, два раза раненному, один раз контуженному и один раз засыпанному землёй в окопе, рассказывать детям о стратегических планах советского главнокомандования и лично товарища Сталина?!

Если это и был вопрос, то Сергей Захарович на него не ответил. Сам он летом 1941 года, когда судоподъемные работы на Черном море были прекращены, получил назначение на МО-4 — малый морской охотник — на должность старшины команды рулевых-сигнальщиков. «Мошки», как их называли моряки, несли дозоры, конвоировали транспорты, прикрывали собственные минные постановки и расстреливали плавающие немецкие мины, обеспечивали противолодочную и противовоздушную оборону Новороссийского порта.

В июле 1942 года во время «звёздного» — с разных направлений горизонта — налета немецкой авиации на корабли и суда, стоящие в Цемесской бухте, бомба взорвалась рядом с бортом МО-4 и разнесла деревянный корпус в щепки. Почти весь экипаж погиб, кроме тех, кто сошёл на берег по делам. Среди них оказался и боцман Чепегин. А когда в феврале 1943 года десантники численностью около трёхсот человек захватили плацдарм «Малая земля» на берегу бухты и двести двадцать пять дней его удерживали, экипаж морского охотника, на который перевели Чепегина, неоднократно прорывался на Малую землю с оружием, боеприпасами, продовольствием и пополнением…

В 1944 году Сергея Захаровича вернули в ЭПРОН, уже преобразованный в Аварийно-спасательную службу ВМФ. А в конце 1945 года он был включён в сводную команду водолазных специалистов со всех четырёх флотов, направленную в Германию для подъема судов, кораблей и подводных лодок, затопленных немцами в своих военно-морских базах прямо у причалов. Эти борта затем отправлялись в Советский Союз в качестве репараций…

Кумовья ещё немного постояли у забора и разошлись по своим отложенным насколько можно делам. А я, прослушав удаляющуюся на запад петушиную перекличку и приняв утренний доклад атамана Певчего Туха, по обыкновению поразмышлял о том о сём, об увиденном и услышанном…

Нам, животным, утверждаю я, не чуждо, как и Homo sapiens, чувство родины и патриотизма. Если открыть клетки, загоны, террариумы и вольеры в зоопарках, зверинцах, цирках, шапито, в лабораториях секретных научно-исследовательских институтов и в квартирах любителей животных, то узники человека, подталкиваемые инстинктом, разбегутся, расползутся и разлетятся по местам обитания своих предков, безошибочно отыскивая нужное направление. Верблюду дорога его пустыня; северные олени чувствуют себя на своем месте в тундре; белый медведь не представляет своей жизни нигде, кроме как в Арктике; пингвины ни на что на свете по доброй воле не променяют свою Антарктиду; кулик хвалит своё болото… И подобно людям, мы метим и защищаем свою территорию, своё потомство. Но при этом, говорил и буду говорить, мы не развязываем мировых и гражданских войн, не изобретаем и не используем оружия. Ибо полагаемся только на свои клыки, зубы, рога, бивни, хоботы, ноги, лапы, копыта, клювы, когти, хвосты, жала, лбы и иное.

Чепегины, дальние родственники (седьмая вода на киселе, отмахивался Сергей Захарович, когда ему об этом напоминали) Захария Чепеги, атамана Черноморского казачьего войска и активного участника переселение войска на Кубань, воевали, узнал я из семейных преданий, с деда-прадеда. Воевал дед Сергея Захаровича — урядник Чепегин, а его отец вахмистр Чепегин вернулся с первой мировой войны с тремя Георгиевскими крестами — золотым и двумя серебряными. Дважды Георгиевским кавалером стал и его младший брат вахмистр Дмитрий. А с кем воевал прадед Сергея Захаровича, нынешнее поколение уже и не упомнит. В годы Великой Отечественной войны погибли два младших брата Сергея Захаровича Андрей и Ефим, казаки первого гвардейского кавалерийского корпуса под командованием генерала Белова. Погиб в 1942 году и старший брат Анны Константиновны Александр — стрелок-радист штурмовика Ил-2. И ещё кровоточащая память Анны Константиновны хранит образ отца, погибшего на братоубийственной Гражданской войне. Да и она сама на рытье противотанковых рвов поймала в ногу пулю из «шмайсера», которая так и не была извлечена…

Воспитание потомков на примерах героического прошлого предков, в котором ежегодно принимают участие Сергей Захарович и Владимир Иванович, — это, думаю я, педагогика на крови, необходимость, вызванная тревожным ожиданием вторжения, нашествия, набегов, ига, оккупации, истребления и иного. Это продукт векового недоверия и вражды одних племён и народов к другим, предчувствия новых и новых битв за место под солнцем. И земные народы, готовясь к ним, воспевают свою историю в героических балладах и сагах, сказаниях и былинах, легендах и мифах…

Когда Сергей Захарович молча слушал у забора мятежного кума, он ещё не знал и знать не мог того, что я, благодаря дару, данному мне Провидением, увидел и услышал в недалёком будущем. Ветерана пригласит тот самый Наливайко, но уже пребывающий в роли второго секретаря райкома партии.

— Уважаемый Сергей Захарович, — скажет он. — Прошу вас как коммунист коммуниста выступить накануне Дня Победы в школе. Я тут набросал для вас некоторые тезисы. Вы в станице единственный участник событий на Малой земле, где, как известно, лично принимал участие в боевых действиях Генеральный секретарь Центрального комитета нашей партии Леонид Ильич Брежнев, а тогда полковник, начальник политотдела восемнадцатой армии, и теоретически могли там встретиться с ним. Вы читали его недавно вышедшие воспоминания «Малая земля»? Хорошо. Так вот, в выступлении сделайте упор на то, что Леонид Ильич сорок раз на десантных кораблях переправлялся на плацдарм, под огнём противника высаживался на берег. Однажды полковник Брежнев заменил на передовой погибшего пулемётчика и огнём сдерживал идущего в атаку противника, пока ему не пришли на выручку подоспевшие бойцы…

— Вячеслав Христофорович, ошибочка в моей биографии вышла. Я не был в морской пехоте и ни разу не ступал ногой на плацдарм. Поэтому не мог видеть там Леонида Ильича. Мы на нашем малом охотнике подходили к берегу на глубину осадки, а десантники по грудь в воде разгружали доставленные оружие, боеприпасы и продовольствие. Я же, рулевой, ни на одну минуту не выпускал из рук штурвала в готовности немедленно отвалить от берега. А так я, конечно, видел Брежнева не раз, но только по телевизору на трибуне…

Второй секретарь грозно свёл брови к переносице. Эту суровую мимику он использовал в беседах с рядовыми коммунистами, привлечёнными к ответственности за бытовое разложение или попавшими в районный медвытрезвитель. А меня лично поразило выражение лица самого Чепегина. Пять лет живу с ним в одном дворе, но ни разу не видел, чтобы он улыбался (а уж смеха его я не слышал и подавно). С таким каменным ликом, думаю я, он расписывался с Нюрой в ЗАГСе; принимал на руки сыновей у новороссийского причала; спускался на сорокаметровую глубину; стоял на руле катера, прорывающегося сквозь заградительный огонь к Малой земле. А тут… Две глубокие прямые морщины от крыльев орлиного носа до уголков губ бывшего главного старшины округлились, как дуга лука, в едва уловимой улыбке. Но Наливайко предпочёл её не увидеть и сказал, протягивая листик с цитатами из «Малой земли»:

— Ладно, используйте, по мере возможности, пожалуйста, этот текст…

Через день Сергей Захарович выступил в школе перед старшеклассниками, и когда дошёл до того места, где на выручку будущему Генсеку, в одиночку сдерживающему врага огнём пулемёта, подоспели бойцы, прозвенел звонок. Облегчённо вздохнув, Чепегин добавил от себя: «Будем надеяться, что войны больше не будет, и вам не придётся испытать то, через что прошло старшее поколение». Сергей Захарович не обладает даром предвидения, поэтому не знал, что скоро, очень скоро советские войска войдут в Афганистан, и некоторые его сегодняшние слушатели будут воевать и погибать вдали от Родины, куда их пошлёт храбрый Генсек. А там война разразится и в отечественных пределах, и вчерашних школьников пошлёт на Кавказ проливать кровь президент, который не всегда на другой день мог вспомнить, кого, куда и зачем послал…

…Мои размышления прервал голос Нюры, уже окрепший после сна:

— Сергей, вынеси из дома ещё один стол под орех, за одним мы не разместимся…

Ореховое дерево, говорю я, воистину стало для Чепегиных Древом познания добра и зла. Ибо под его листвой семейство, заглянувшие на огонёк родственники и знакомые Чепегиных обсуждают всё благое, добродетельное, полезное, путное и всё дурное, злое, низкое, бесчестное, что совершается вокруг. А словесный искусник Шурка как-то даже сочинил легенду о происхождении их ореха, которую и рассказал сестрице.

— Жило на свете племя под бессменным предводительством князя Путимира. А у него подрастала дочь Божеслава. Для своего времени это была очень начитанная девица. Кстати, Наташка, мать мне сказала, что ты последнее время читаешь одни любовные романы, — вставил по ходу повествования брат. — В домашней библиотеке Божеславы стояли на полках глиняные ассирийские клинописные таблички, древнегреческие письмена на козьей коже, египетские папирусные свитки, римские табулы на дощечках, покрытых гипсом, а также свитки на палеоеврейском квадратном письме. Но больше всего она любила отечественную литературу, и зачитывалась полным собранием любовной переписки на бересте между Святолюбой и Любомилом, которые не могли пожениться из-за принадлежности к разным социальным слоям. Тем временем пришла пора и самой Божеславе выходить замуж. Ей давно приглянулся молодой воин из княжеской дружины, а тот со своей стороны откликнулся на её чувства берестяной записочкой. Однако Путимир решил отдать дочь в жёны своему верному воеводе Блуду, старому прелюбодею и любострастнику, который возглавлял НКВД — Народную княжескую верную дружину. Он был неотёсанным служакой, Держимордой и Скалозубом вместе взятыми, прочитавшим за всю жизнь единственную книгу, переведенную для него толмачами с логосиллабического языка майя: «Тактика испанских конкистадоров при разгоне бунтующих чичимеков Северной Америки». Блуд поклонялся богу-охраннику Чуру и богине охоты — Деване (в его доме на стене висела наскальная картина охоты на мамонта). И ещё — женскому полу. Божеслава, узнав о таком наречённом, упала в ноги отцу, умоляя не выдавать за него, но тот был непреклонен: «Дочь моя, лет через тридцать мне уже будет в тягость княжеский венец. Мне нужен преемник…» И тогда Божеслава в отчаянии обратилась к богине Таре, покровительнице священных дубрав. «Тара, отец хочет выдать меня за старого, нелюбимого человека. Уж лучше преврати меня в эдемское Древо познания добра и зла…» И Тара, сжалившись над Божеславой, превратила её в ореховое дерево на нашем подворье, поскольку в священных дубравах ореховые деревья не произрастают…

Наталка тогда посмеялась выдумке брата, мол, ну ты и фантазёр, Шурка.

А я заметил безответно:

— У вас, журналистов, Шурка, легенды — самый правдивый жанр…

И подумал, скольким же людям не по зубам крепкие плоды орехового Древа познания, недоступно понимание добра и зла, света и тьмы, чести и бесчестия, грехопадения и покаяния, рая и ада…

— Сергей, разожги печку на летней кухне! — снова вернула меня в настоящее Нюра.

А Тот, Кто над нами всеми, людьми и животными, уже без чьего-либо напоминания разжёг на небосклоне солнце.

— Хоть бы дождя не было, неохота в дом перебираться, — откликнулся Чепегин.

А я сказал:

— Дождя не будет, Сергей Захарович!

 
~~~
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ: «Все джунгли будут думать завтра так, как обезьяны думают сегодня»
~~~

— Яман! — раздался заполошный вскрик Анны Константиновны, хлопотавшей вместе с кумой Марией Михайловной на летней кухне. — Сергей, иди сюда…

Мне, как знатоку тюркского и родственных ему языков, хорошо известно значение этого слова. Нюра, скитаясь от Новороссийска до Батуми, пополнила, знаю я, свой кубанский говор десятком слов из разноязычной речи насельников региона. Она давным-давно забыла их буквальное значение, но всегда безошибочно применяет к месту. На этот раз поводом для ногайского словечка «плохо» послужило недовольство Анны Константиновны печкой, которая вдруг густо задымила.

— Так, так, сказал бедняк, выпить хочется, а денег нет! — вздохнул Сергей Захарович, у которого это присловье во всех случаях жизни означало озабоченность, и направился к женщинам.

У кур слабое обоняние, и Провидение в этом отношении не сделало исключения и для нас, Курьевичей. Но я, ежедневно угощаясь столовыми отходами хозяев, различаю смак за счёт многочисленных вкусовых сосочков на языке и нёбе. Поэтому скорее глазами и умом, чем ноздрями (замечу к слову, куры могут страдать от насморка), я понимаю, что от кухни идут приятные для человека запахи от готовящихся для вечернего застолья яств. Вот животные — те никогда не приглашают друг друга в гости и не накрывают столов; не справляют дней рождения, юбилеев, именин, крестин, обручений; не играют свадеб; не обмывают появления на свет младенцев, наград, премий; не отмечают государственных и церковных праздников, побед в войне; не поминают ушедших в мир иной, поэтому меня не перестаёт удивлять обыкновение людей по любому поводу собираться за столом и не выходить из-за него трезвыми и вполсыта.

Впрочем, осведомлён я, не везде так ведётся в мире под луной. Шурка, пострел, успел побывать с делегацией за рубежом и рассказывал как-то родителям, что там им к красному сухому вину (полбокала!) подавали только кр-о-о-о-шечные бутербродики, прозываемые канапками. Их трудно ухватить с блюда даже двумя пальцами, живописал Шурка ахающей матери и хмыкающему отцу, поэтому в каждую канапку втыкают для удобства заострённую деревянную или пластмассовую палочку…

Переместившись ближе к кухне, где Захарович уже пошуровал в печке и восстановил нормальный для готовки процесс горения, я прислушался к разговору Анны Константиновны и Марии Михайловны.

— Счастливая ты, Константиновна. Славные у тебя сыновья, дай Бог каждому… — говорила соседка.

— Ох, а сколько сил отдано, Михайловна, чтобы поднять их, вывести в люди. Я им с раннего детства вбивала в головки, чтобы учились хорошо. Грех на мне, но иногда в младших классах и по затылку, и по заднице шлёпала то одного, то другого, а то и обоих сразу, и ругала их, порой, на чём свет стоит. И не за тройки и двойки, кума, а, представь себе, за четвёрки. И с улицы хворостиной загоняла в дом делать уроки. А Сергей, видишь ли, на сыновей руки никогда не поднимал. И меня, если разойдусь, а ты знаешь мой характер (кума боязливо кивнула головой), останавливал. Говорил: битьём только испортишь мальчиков, они и взрослыми мужиками, ещё не приступив к делу, будут думать не о том, как его лучше сделать, а наперёд страшиться наказания, если что пойдёт не так…

— Захарыч прав, Нюра, — непрошено вмешался я в разговор кумушек. — Я тут недавно молодого петушка проучил: рано, говорю ему, пытаешься топтать моих наложниц, оперись сначала, производитель недоразвитый. Так он теперь ходит по двору как пришибленный, сторонится курочек. А я ведь не этого хотел…

— А я ведь чего хотела? Чтобы мои дети выучились, стали инжэнэрами, чтобы ходили чисто, жили в большом городе в хороших квартирах, — не слушая меня, продолжала изливаться Нюра перед духовной родственницей. — Сама я училась семь месяцев в школе ликвидации безграмотности чтению, письму и простому счёту, когда мне было почти пятнадцать лет. После того как я уже могла прочитать печатный и разборчивый письменный текст, написать несколько простых предложений, меня перевели из неграмотных в малограмотные…

А мне вспомнилось, как супруг Марии Михайловны, которому НКВД чудом не перерезало пуповину, связывавшую его с отцом и дядей — белоказаками, в разговоре с соседом ядовито отозвался о поголовной ликвидации неграмотности в СССР:

— Всё это было нужно для того, чтобы население могло читать лозунги и декреты…

Захарыч, как сказал о медведе Балу человеческий классик Редьярд Киплинг, воспевший землю моих предков — джунглевых куриц, «не ответил ничего, но подумал очень многое»…

— Помню, когда Костя после выпуска из училища приехал в форме и с кортиком, — вслушался я дальнейший разговор кумушек, — так главный старшина Чепегин перед ним в струнку вытягивался, только что честь не отдавал. А когда наш лейтенант улёгся спать, суконкой отполировал его туфли и любовно навёл утюгом на брюки стрелки, как когда-то на свои клёши. А я в первый совместный приезд сыновей взяла их за руки — а они не загрубелые, не мозолистые, не натруженные. Плакала от счастья, как дура, и целовала им руки. А они сердились, отдёргивали их…

— Они головой, Константиновна, работают, голова у них натружена. А для чёрной работы руками люди не переведутся. Куда ни глянь, все доски для объявлений заклеены приглашениями: «Требуются рабочие»…

А я по обыкновению заглянул в будущее, в котором уже ни Анна Константиновна, ни Сергей Захарович, ни их кумовья не побывают. И увидел, что далеко не всем внукам и правнукам ныне живущих советских людей будет доступно высшее образование, ибо бюджетные места в вузах будут из года в год сокращаться, а на платных отделениях диплом станет в копеечку. А после окончания учёбы выпускникам предстоит самим искать себе работу. Но рабочих мест цивилизация будущего будет предоставлять всё меньше и меньше, ибо внедрение робототехники, развитие искусственного интеллекта, алгоритмизация многих видов деятельности, электронный документооборот, цифровизация экономики приведут к массовому высвобождению рабочих рук, исчезновению сотен профессий. И будут потомки Чепегиных строить уже не социализм и коммунизм. На смену этим миражам идеального социального устройства придут очередные оптические иллюзии — рыночная экономика, глобализация и иное. И будет много слов о демократии, уважении к человеку труда, о социальном партнерстве, экономической солидарности. Но будет как написано: «В джунглях много слов, звук которых расходится со смыслом» и «Все джунгли будут думать завтра так, как обезьяны думают сегодня». И будут потомки ныне живущих людей возводить уродливую копию «голого», «дикого» капитализма и жить в его неоштукатуренных стенах, завистливо поглядывая в сторону замаскированных тропической и субтропической зеленью особняков…

— Мария, присмотри за плитой, я на минутку отойду. К Сергею с минуты на минуту придут пионэры поздравлять его с Днём военно-морского флота. Так я вынесу им за столик кваску, вареников и печенья…

О прибытии депутации первым известил Чапай, зашедшийся в собачьем оре при таком нашествии. Пионеры во главе со своим вожатым в нерешительности сгрудились у калитки. Сергей Захарович, уже успевший облачиться во флотский китель сверхсрочника с орденскими и медальными колодками на левой стороне груди, поспешил им навстречу.

— Проходите, проходите, собака привязана…

— А я бы сказал, прикована, — не удержался я, намекая на цепь, но ни хозяин, ни его гости не услышали меня. Только Чапай едва заметно шевельнул хвостом.

Вожатый, а вслед за ним и ведомые, отсалютовал ветерану, и представился:

— Пионервожатый первого отряда межрайонного пионерлагеря Александр Андрейченко. По поручению коллектива лагеря и лично директора Анатолия Владимировича Гуменюка поздравляем вас, уважаемый Сергей Захарович, с Днём Военно-морского флота СССР и желаем крепкого здоровья, успехов в труде и счастья в личной жизни!

И вся депутация снова отсалютовала. Интересно, подумал я, какими фигурами речи поздравляли бы друг друга животные, ну, скажем, с Днём защиты животных, если бы понимали друг друга и переняли бы человеческие обычаи? Наверное, сначала прозвучало бы: «мы с тобой одной крови — ты и я», а потом…

— …А потом и поговорим, — донёсся до меня голос хозяина, который уже подводил парламентариев к столу под орехом.

Нетрудно догадаться, что главный старшина предложил юным гостям для начала подкрепиться варениками и печеньем и освежиться квасом. И я поспешил к ним в надежде напитать крохами новых знаний свою очеловеченную сущность, а петушиную плоть — крошками со стола. И я не разочаровался в своих ожиданиях. Из рассказа пионервожатого было поучительно узнать, что за лето через пионерлагерь на берегу речки Шебш проходят в три смены около пятисот мальчишек и девчонок. Дети вместе с пионервожатыми живут в громадных палатках, скроенных явно для военных, а для директора, воспитателей и медиков привозят деревянные вагончики. Кроме районных профсоюзов, органов народного образования и здравоохранения в содержание лагеря вносит лепту и колхоз «Путь к коммунизму». И вовсе не от избытка средств, а потому, что пионеры участвуют в сезонном сборе плодов и ягод.

— У нас, уважаемый Сергей Захарович, даже смены носят говорящие названия, неофициальные, конечно: «Черешнёво-клубничная», «Абрикосовая» и «Арбузная», — рассказывал глава делегации Саша Андрейченко. — И колхозу выгодно, и пионеры имеют сладкую витаминную прибавку к своему и без того не скудному столу… Правильно я говорю, ребята?

Приученные к пионерскому строю, ребята в один голос отозвались: «Правильно!» А одна девочка в матроске, которая, заметил я, давно выковыряла из вареника вишни и съела, под шумок уронила мне словно ненароком остальное. Сергей Захарович приступил, наконец, к уже знакомому мне рассказу о своей службе на Черноморском флоте в предвоенные годы, о деятельности Экспедиции подводных работ особого назначения, о войне на Чёрном море, битве за Новороссийск, который немцам так и не удалось захватить целиком и об ином. А я предался размышлениям, навеянным рассказом о счастливом детстве на берегах реки Шебш…

Двойная жизнь, которую я веду среди людей, кур и других домашних животных, поневоле толкает меня на постоянное сравнение сознательной жизни Homo sapiens с рефлекторным, как я бы сказал, существованием братьев его меньших. И меня не проняло, не растрогало, не расшевелило, не умилило отношение людей к своим детям. Ибо, утверждаю я, если поискать, то у нас в этом вопросе отыщется немало общего. Большинству животных, так же как и человекам, присуще заботливое отношение к своим детёнышам. Оно начинается ещё до их появления на свет, ибо размножение происходит у диких животных только в условиях, благоприятных для потомства: при наличии пастбищ, охотничьих угодий, воды, убежищ от хищников и непогоды и иного. Ибо и сезонные тысячекилометровые миграции животных часто связаны с перемещением из мест обитания в места размножения. И тут людям, скажу я, есть чему поучиться у меньших братьев. Учёные головы (куда учёней даже нашего ветеринара Волохи) установили, что самки многих видов животных, таких как южноамериканский броненосец или австралийский рыжий кенгуру, способны планировать, растягивать, откладывать беременность и задерживать роды для того, чтобы произвести на свет детёнышей в лучшее для их развития время.

А худо было бы, спрашиваю я, если бы женщины могли задерживать роды перед назревающими войнами и революциями, переворотами и перестройками, бунтами и безвременьем, перед повальным мором или голодом? Матерям не пришлось бы видеть страждущих, умирающих от болезней и голода детей, их едва вступившие в жизнь сыновья — ещё не целованные, не познавшие женщин — не гибли бы на фронтах, уличных баррикадах, не сидели бы в обледенелых лагерях Гулага, милицейских и полицейских «обезьянниках». Но у человека, хотя ему и не всегда удаётся заглушить в себе повадки животных, есть всё же мораль, свои представления о том, что уместно, допустимо или необходимо. Кстати, я как-то упрекнул Кукуя, что его подруга — плохая мать, она подбрасывает свои яйца в чужие гнёзда. Если разобиженный Кукуй когда-нибудь ещё раз усядется в ветвях нашего тутовника, я принесу ему извинения: на самом деле на свете живёт более ста пятидесяти видов кукушек, и большинство из них сами строят гнёзда, высиживают яйца и выкармливают птенцов…

…От собачьей будки раздался предупредительный лай Чапая, впрочем, на этот раз без особого надрыва. Я направил свой взгляд на калитку, которую отпирал одноклассник Шурки и Костьки, редактор районной газеты Андрей Якушев. В отличие от пса я ждал его прихода с минуты на минуту, ибо уже побывал бестелесно и незримо в краевом центре, куда прибыл поезд «Москва — Краснодар». Сошедшие Костя с Ларой и Шурка с Машей уложили вещи на тележку носильщика (вышло с горкой) и почти бегом последовали за ним к выходу из вокзала, ибо труженик перрона рассчитывал ещё раз вернуться к поезду в надежде на новых клиентов (через лет тридцать эту профессию погубят чемоданы на колёсиках). На стоянке такси молодые люди разделились. Костя, одёрнув тужурку (в отпуск по просьбе родителей он неизменно приезжал в форме), отправился к военному коменданту вокзала, чтобы позвонить Якушеву, у которого, как у редактора, был домашний телефон. А Шурка с девушками остались договариваться с таксистами или частниками. Расчёт на то, что в День ВМФ комендант не откажет моряку в междугородном звонке, оправдался, и Костя попросил Андрея наведаться к родителям и деликатно, он подчеркнул это голосом, известить их, что приедут они с невестами…

— Доброго дня, Анна Константиновна и Сергей Захарович! Привет, Наталка! Мне позвонил с вокзала Костя, они найдут машину и через часик, думаю, будут здесь…

— Спасибо, Андрюша! Заглянешь к нам вечером? — спросила Нюра.

— Сегодня не смогу, а на днях наведаюсь. Тут вот ещё какое дело: Шурка и Костя приедут не одни…

— А с невестами, — подсказал я Андрею, но он не услышал. Или всё же услышал?

— А с невестами, — проговорил гонец…

— Вай мэ! — вскрикнула Нюра.

— Так, так, сказал бедняк… — эхом отозвался Сергей Захарович.

Его присловье я уже хорошо знаю, а вырвавшееся у Анны Константиновны восклицание я перевёл бы с грузинского языка как «ничего себе!» или «ух ты!» или «чтоб меня!» Смотря по ситуации, но мне она была ещё неясна…

 
~~~
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ: «Пусть душа несправедливого вселится в кошку, а её укусит собака»
~~~

Выше всех возносящихся к небу молитв — молитва матери о благоденствии детей. Анна Константиновна родила близнецов, знаю я, когда ей было под тридцать, а Наталка появилась на свет намного позже. «Матерь Божия, введи меня во образ Твоего небеснаго материнства, — взывала Нюра во всякое время жизни своих детей. — Уврачуй душевные и телесные раны чад моих, моими грехами нанесенные. Вручаю дитя мое всецело Господу моему Иисусу Христу и Твоему, Пречистая, небесному покровительству…» Когда близнецов по настоянию Нюры решили окрестить, чтобы стали они видимыми для небесного мира, Сергею Захаровичу пришлось известить об этом секретаря партийной организации дивизиона спасательных судов. Но фронтовой товарищ не потребовал от него письменного заявления, как было принято тогда в партии. Только и сказал: «Ты Сергей, сам в церкву не ходи, Нюра и крёстные и без тебя обойдутся. Если что, ты знать ничего не знал…» И неожиданно для себя самого и для Чепегина машинально добавил: «Ну, давай, с Богом!» А когда пришло время крещения дочери, а это случилось уже в станице, Чепегин и вовсе махнул рукой на партийные табу…

Для многих людей на земле — богатых или достаточных, малоимущих или вовсе сирых — сыновья считаются лучшим прибавлением семейства. Ибо без сыновей прерываются старинные роды. Ибо без наследников нажитые капиталы уплывают в чужие руки. Ибо выросшие и ставшие на ноги сыновья могут стать опорой для несостоятельных родителей и призреть их старость. Ибо дочери — отрезанный ломоть, всё едино выходят замуж на сторону. Оттого и заводится в некоторых семьях многочадие, что ждут отец с матерью появления на свет долгожданного младенца мужеского пола. Так случилось и в семье последнего российского самодержца Николая II (знание истории страны проживания входит в программу самообразования Курьевичей). Император Всероссийский, Царь Польский и Великий Князь Финляндский ждал наследника девять лет. За это время императрица Александра Фёдоровна принесла мужу четырёх дочерей. В далёком будущем, знаю я, некоторые венценосные семьи Европы, Азии, Африки и Южной Америки ждёт кризис, связанный с отсутствием наследника.

Чету Чепегиных, как и советских людей в целом, добавлю я, не посещают снедающие мысли о престолонаследии, наследстве, разделе движимого и недвижимого имущества, наличии приданого для дочерей, о завещаниях, покупке мест на кладбище и ином. Они плодятся и размножаются, не думая о тесноте Земного шара, который способен вместить в себе всех погребённых, но не может прокормить всех живых. Они не знают теории английского экономиста и священника Мальтуса, который подсчитал, что рост населения земли, если его не сдерживают голод, эпидемии и войны, растет в геометрической прогрессии, а производство продовольствия — только в прогрессии арифметической. Они ведать не ведают, что новые мальтузианцы в обозримом будущем исчислят, сколько человек может прокормить Планета (чтобы подтвердить мою репутацию учёного петуха-провидца, скажу, что в конце XX века эта колеблющаяся цифра составит от восьми до шестнадцати миллиардов), и будут призывать к ограничению рождаемости. И тем более старшие Чепегины не ведают, что в недоступном их взорам будущем в новой России при мизерных зарплатах и пенсиях будут безудержно расти цены на продукты и лекарства. Что смертность начнет превышать рождаемость, а средняя продолжительность жизни — сокращаться.

Но не Мальтус же со своей теорией, согласно которой неконтролируемый рост народонаселения может привести к снижению благосостояния и массовому голоду, спрашиваю я, ввергнет в будущем советский народ в социальные обрушения, приведёт к снижению уровня жизни, кризисам, дефицитам бюджета, дефолтам, инфляции, бегству капиталов и интеллекта за рубежи страны. Учёный священник, кстати, живший очень скромно, не призывал к неправедному обогащению немногих за счёт многих, ибо писал в 1798 году: «Богатство нации будет лучше всего обеспечено тогда, когда каждому человеку позволено, до тех пор, пока он придерживается правил справедливости, преследовать свои собственные интересы».

Дикие животные, если бы им было присуще понятие о справедливости — соответствии деяния и воздаяния, труда и вознаграждения, сочли бы свой мир, говорю я, справедливым. В нём не иссякают растения для всех травоядных и добыча для всех плотоядных. И вижу я, как на африканских равнинах и холмах, в саванне и редколесье, не тронутых цивилизацией, бок о бок кормятся слоны и жирафы, буйволы и носороги, зебры и антилопы; охотятся прайдами, стаями, семействами и в одиночку львы и леопарды, гепарды и гиены, и иные. И вижу, как буйвол с раздутым брюхом перестаёт щипать траву и, лёжа в болоте, пережёвывает жвачку; как леопард затаскивает на акацию остатки своей добычи, чтобы, проголодавшись, доесть её позже; как львица после удачной охоты равнодушно взирает на пробегающих невдалеке антилоп — сытый хищник не убивает.

Но иначе, вижу я, устроен Homo sapiens. Ибо если он лишён чувства справедливости, если на волю выпущены тёмные инстинкты сребролюбия и жажды личной наживы, алчности и стяжательства, корысти и жадности, то он никогда не насытится тем, что у него есть. И будут престарелые Чепегины, прожившие долгую жизнь под гипнозом веры в нерушимость своей страны, устрашаться происходящему вокруг. И неугомонный Владимир Иванович Ермоленко — бывший фронтовик, рисовод, чернорабочий геологоразведки, а теперь пенсионер на сроке дожития — будет досаждать куму Сергею Захаровичу, щёлкая дешёвой вставной челюстью:

— Нет, ты скажи, Захарыч! Как такое может быть? Чтобы несколько сотен или там тысяч людей владели в государстве всеми запасами нефти и газа, золота и серебра, платины и алмазов, никеля, алюминия и хрома, титана и меди, графита и минеральных удобрений и чем-то там ещё. Присосались, бляха-муха, к недрам, как пиявки к снулой рыбе в нашем ставке. Это справедливо, а?

А я вспомнил, как хозяин моего предка — Кура Первого — иерусалимский горшечник Самуил в минуты бессильного гнева изрекал: «Пусть душа несправедливого вселится в кошку, а кошку укусит собака…» Мрачный Чепегин в ответ по обыкновению будет отмалчиваться. И думать о многом. О неслыханных и невиданных до сих времён олигархах. Об их несметных, не вмещающихся в сознании капиталах. О своих уже немолодых детях и их детях…

…Как-то так сложилось в семье Чепегиных, что муж с самого начала загадывал дочь, а супруга — сына. И наречение ему приуготовила — Константин, в честь отца своего. Вот тут у Сергея Захаровича и Анны Константиновны и пошли перекоры. Чепегин настаивал, и сам не мог объяснить почему, на имени Александр (будь я тогда рядом, непременно блеснул бы латынью: nomen est omen, имя — знамение, имя что-то предвещает). А Нюра гнула своё… Но Тот, Кто наделяет людей судьбами, решил разом наградить супругов и Константином и Александром. Нюра бесчисленное множество раз рассказывала и мужу, и подросшим сыновьям, и кумовьям (а вскоре поведает и будущим невесткам), как она в августовский полдень родила в каюте судового доктора двух младенцев. Как в качестве акушерок вокруг суетились жёны эпроновцев, с которыми она сдружилась за годы Потийской эвакуации. Как капитан судна, уроженец Ленинграда, преподнёс ей вместе с заверенной выпиской из вахтенного журнала о рождении сыновей фигурку «Медного всадника» со своего стола. Как команда за неимением лучшего подарила родильнице лото, развлекавшее моряков в часы свободные от вахт. И Анна Константиновна показывала (и покажет Ларе и Маше) и конную фигуру Петра Первого, и лото, и красную тесёмку, которой доктор повязал ножку близнеца, появившегося на свет первым.

— Мне и убаюкивать их на руках не надо было, пароход качало на крупной зыби как колыбель. Укладывала мальчуганов поперёк койки и, не отрываясь, глядела, пытаясь решить, кто же из них станет на всю жизнь Костей, а кто Шурой, — будет повествовать Нюра Маше и Ларе. — Советчиков на судне нашлось много, а выбирать-то мне. Чего только не предлагали. Одна из подруг, та даже додумалась чуть ли не до игры в фантики. Мол, повернись к младенцам спиной, я укажу на одного из них, а ты имя скажешь. А седенький доктор, когда узнал, что я мечтала о сыне и собиралась назвать его в честь отца, сказал: «Вы, Анна Константиновна, этим именем и назовите младенца, который поспешил в мир первым. И будет, как говорится, по вашим упованиям. И справедливо по отношению ко второму сынишке…» Так я и ступила на берег в Новороссийске с Костей, помеченным ленточкой на ножке, и Шуркой…

Новороссийск, где Чепегины жили на улице Мира, стал родным городом для братьев. После списания с флота — сказывались последствия баротравмы, полученной при подъеме судна с большой глубины — Сергей Захарович устроился на вагоноремонтный завод сменным мастером. К этому времени Чепегин получил среднее образование в вечерней школе, о нём писала городская газета «Новороссийский рабочий» как о самом возрастном ученике в Краснодарском крае. Но жизнь семьи резко изменилась после того, как Костька и Шурка стали периодически страдать болезнями горла, и медики настоятельно рекомендовали выбрать до их взросления и физического возмужания место жительства не менее чем в ста километрах от моря. Так они оказались в родной станице Сергея Захаровича, где поселились в доме его отца, Захара Яковлевича, недавно ушедшего из жизни. Задолго до переезда и при живом ещё отце Сергей Захарович наезжал в станицу и благоустраивал дом. И здесь уже родилась Наталка…

Много воды с тех пор утекло в быстрой речке Шебш. Братья выросли, нашли своё место в жизни, или оно нашло их; Наталка учится, а там, как говорит Нюра, будет видно (мне и сейчас, скажу я, видно). Но в материнском сердце Анны Константиновны, натруженном оставшимися в прошлом заботами о детях и нынешними неотпускающими тревогами за их здоровье и благополучие, остался незанятый уголок. Жизнь человеческой матери не бывает полной, если не станет она свекровью, тёщей, сватьей, бабушкой… Мы, животные, говорю я, в отличие от людей не опутаны частой сетью близкого и дальнего кровного родства, родства, возникающего в браке, косвенных семейных и обрядовых связей и иного. Конечно, по человеческим понятиям — а человек, убедился я, всё мерит по себе, — есть у нас мужья и жены, сожительницы и сожители, сыновья и дочери, как единокровные, так и единоутробные братья и сёстры, дядья и тётушки, племянники и племянницы, дедушки и бабушки. И приёмные родители у нас есть, и молочные матери, а следовательно, есть и молочные братья и сёстры. По человеческому счёту можно определить, в конце концов, кто кому в львином прайде или слоновьем стаде приходится тёщей или тестем, свёкром или свекровью, отчимом или мачехой, пасынком или падчерицей, деверем или золовкой, шурином или свояком. Но мы не величаем друг друга, не ведём хроник родства ни от второго, ни от третьего, ни от пятого колена, не гордимся своими предками и ничего не завещаем потомкам. Ибо дикая природа только нас, в отличие от человека — её блудного, неблагодарного сына, сделала своими детьми, ибо она оградила нас от сложных, постоянно меняющихся связей человека с человеком, народов с народами и отношения человека к самому себе…

Своим всепроникающим левым петушиным оком узрел я, что возле летней кухни разворачивается живой пример моим размышлениям. Марья Михайловна как раз молвила Нюре:

— Ну, Константиновна, поздравляю, выходит, станешь ты скоро сразу дважды свекровью…

Не знаю, как Чепегины, а я уловил в голосе их соседки вовсе не радость за Нюру, но, утверждаю я, разочарование. Мне-то хорошо известно из утреннего доклада выборного атамана Певчего Туха, что перед нынешним приездом братьев Мария Михайловна завела с Владимиром Ивановичем разговор о том, что вот было бы славно, если бы один из его крестников взял замуж их Валентину. Правда, благоверный Марии в ответ только буркнул, мол, с какого переляку Костьке или Шурке искать подругу в станице, да ещё разведёнку. И вот скажите мне на милость, разве такая жизненная ситуация может не сказаться на дальнейших отношениях соседок, не внести в них душевный раздор? И разве несбыточные надежды, крушение планов, неоправдавшиеся ожидания и горькие разочарования, эмоциональные привязанности и отторжения, спрашиваю я, волнуют животный мир? Нет, нет и ещё раз нет.

Нюра, погружённая в свои мысли, ничего не ответила соседке, которая засобиралась домой. Молча сидел Сергей Захарович, хранила молчание Наталка, присоединившаяся к старшим. А через мгновение Анна Константиновна глотнула воздуха, словно вынырнув из воды, и решительно заговорила:

— Так, Сергей, надо приготовить комнату в мансарде для Шурки и Кости. И убери с вешалки в прихожей свои рабочие лахи. А ты, Наталка, перенеси свои вещи в нашу комнату. В твоей поживут… — тут Нюра замялась, подыскивая слово.

— Твои будущие невестки, мама. А мне и та и другая будет братовой, — подсказала Наталка, взбудораженная предстоящим знакомством с будущими родственницами из сказочной Москвы и края света в Заполярье. — А почему Шурка и Костька не могут разместиться вместе с ними?

— Больно ты грамотная стала в своём техникуме, — недовольно сказала Анна Константиновна, которая с тех пор, как Наталка обосновалась в общежитии, постоянно тревожится за дочернюю нравственность. И даже однажды наехала в Краснодар, чтобы вызнать, какие порядки царят в общем девичьем житии. — А о том подумала, что завтра кума наша может по всей станице растрепаться, что у Чепегиных дом терпимости?

— Ну ты, Нюра, совсем уж… — поморщился муж.

— Пусть они в Москве, или где ещё, спят, как хотят, а в моём доме до свадьбы я этого не потерплю…

Нюра проводила взглядом скрывшихся в доме мужа и дочь, а я подошёл к ней поближе. Нюра поняла это по-своему, и бросила мне корочку хлеба. Или эта битая жизнью, умная, властная и проницательная казачка всё же понимает, суеверно подумал я, что имеет дело не с простым петухом? И поэтому и обратилась она ко мне:

— Вот оно как всё бывает в жизни, Петька. Долго я ждала, пока Костька с Шуркой остепенятся, подарят нам с Сергеем Захаровичем внуков. В книге Соломоновой сказано, если кто нашёл добрую жену, тот нашёл благо и получил благодать от Господа. И вот, кажись, это время подоспело. Так чего же я, дура баба, всполохнулась?! А потому и всполохнулась, что не знаю, добрых ли жён себе приискали сыночки мои драгоценные и не взревную ли я их к своим невесткам?

И бросила мне ещё одну корочку. Нет, всё-таки Нюра разговаривала сама с собой…

 
~~~
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ: «Только обезьяны в зоопарке могут перенимать людские ужимки…»
~~~

С козырька крыльца послышалось хорошо знакомое мне и всегда долгожданное щебетанье почтовой ласточки-касатки, закончившееся трелью, похожей на звук милицейского свистка станичного участкового оперуполномоченного, старшего лейтенанта милиции Анисимова. Я не мешкая направился к дому и едва не попал под ноги Наталке, несущейся к летней душевой с кипой полотенец.

— Что вы все носитесь как угорелые! — недовольно проскрежетал я, но осёкся на полуслове, вспомнив, что у некоторых суеверных народов красный петух является талисманом против пожаров. И по коже у меня поползли мурашки, сопровождающие всякий раз пробуждение покоящегося во мне дара прорицания. Но меня ждал неотложно крылатый вестник…

Мы, Курьевичи, за плохие вести не казним гонцов, а за хорошие — не вознаграждаем, как это ранее водилось у людских владык. Касатка на сей раз принесла мне по эстафете приятную новость: Иерусалимский Кур Великий, которого мы почитаем, как своего наибольшего, посвятил меня в рыцари Ордена железной шпоры (о чём будут извещены все куролевские дворы) за вклад в борьбу с птичьим гриппом и красным куриным клещом. Помню, как после известия о том, что Волей провидения Куролевс Италии, Австрии, Швейцарии, Словении, Алжира и иных Gallo XXI скончался от птичьего гриппа, я не мешкая разослал с внутренней крылатой почтой повеление своим подданным. В нём я предписал избегать большого скопления кур на ограниченном пространстве, не вступать в контакт с дикими птицами и не посещать места их обитания; не брать корма из чужих рук и не пить из луж; принимать, поелику возможно, песочные или пылевые ванны. А пуще всего наказал подвластным мне Курьевичам на местах оказывать неповиновение владельцам подворьев, которые не соблюдают в сараях, хлевах и курятниках санитарные нормы, не меняют своевременно подстилку, не следят за чистотой кормушек, поилок, насестов и иного. Форма протеста, строго-настрого наказал я, должна быть мирной и проявляться в отказе идти на ночлег в неподготовленные помещения: это должно заставить хозяев задуматься над необычным куриным поведением, искать вместе с учёными-ветеринарами, подобными Волохе Антонову, объяснения и принимать надлежащие меры. И дисциплинированность несушек вкупе с реакцией птицеводов позволила обойтись малыми жертвами. А гонец между тем сообщил также, что Кур Великий выразил Gallo XXII, сменившему на троне скончавшегося от птичьего гриппа предшественника, свое монаршеское неудовольствие за неприятие мер по локализации пандемии. Ибо, как сказано в его послании, Gallo XXII в стремлении сохранить свою драгоценную жизнь затворился в курятнике и избегает тесного общения с несушками и иными членами своего куролевского двора.

Петушиная моя натура осталась бы равнодушной к награде и к благоволению ко мне нашего куриного владыки, если бы я не был наделён чудодейственной способностью испытывать человеческие страсти. Ох, неужели прав был Певчий Тух, и мы, истинные Курьевичи, за тысячелетия пребывания в непосредственном общении с Homo sapiens усвоили от него много чего такого, что истинным сыновьям матери-природы следует избегать? Только обезьяны в зоопарке могут перенимать людские ужимки, говорю я, только попугаи и некоторые иные птицы в клетках могут имитировать речь человека, чтобы заслужить его снисходительную привязанность. Животные существуют в реальной, без прикрас, действительности, мир же Homo sapiens полон условностей и фантазий, верований и предрассудков, абстракций, фетишей и символов. И только в человеке можно подогревать воинственный дух, патриотическое воодушевление и трудовой энтузиазм присягами, медалями и орденами; звездами и лычками, шевронами и выпушками, кантами и лампасами, аксельбантами и кокардами, встречными и прощальными маршами; здравицами и призывами, обращениями и воззваниями; лозунгами и плакатами, почётными грамотами и переходящими знамёнами, степенями и званиями и иным. (Дивлюсь я, к слову, и тому, что ордена, медали и отличия, подобные мирским, учреждены также и в мировых религиях.)

Должен сказать, что свои лоскутные политические и экономические знания я пополняю из одобренных властями новостей «Маяка», которые постоянно слушаю со своими хозяевами. Ибо, как говорили латиняне, si vivis Romae, romano vivito more — если живешь в Риме, живи по римским обычаям. А не поощряемые властями и компетентными органами сведения получаю от склонного к политическому срамословию соседа Чепегиных Владимира Ивановича Ермоленко. Недавно он сказал Сергею Захаровичу, что лучшей наградой человеку трудящемуся должна быть не Почётная грамота, бляха-муха, которую даже нельзя в виду её глянцевитости и царапающей плотности использовать в сортире, а почётная зарплата, почётная премия, почётная пенсия. Чепегин по обыкновению ничего не ответил, но подумал очень многое.

А я в свою очередь вспомнил прочитанное Нюрой из Книги Екклесиаста о том, что «всему свое время, и время всякой вещи под небом…». Было в России время, подумал я, гулять розгам по спинам крепостных, и стало время управлять трудами человека иными средствами: играя на его честолюбии, тщеславии, ревнивом чувстве к успехам других, стремлении к публичным почестям, на раболепстве перед властью. А затем придёт время и для разжигания частнособственнических инстинктов и потребительского отношения к жизни…

Владимир Иванович, лишённый дара прозревать будущее (как, впрочем, и другие человеческие особи, включая лжепророков, оракулов, астрологов, пифий, хиромантов и прорицателей, провидцев, ясновидящих и гадалок, ворожей и колдунов, цыганок и иных), находит неисчерпаемые темы в доступном его критическому взору настоящем. Одной из них стала болезненная падкость человеческого куролевса — действующего генсека — к наградам и почестям. Кавалер двух Орденов Славы, медалей «За отвагу», «За взятие Вены», «За взятие Будапешта» и иных говорил молчаливому соседу, мол, ты посмотри, Захарыч, на портрет нашего-то в маршальской форме. Четырежды Герой Советского Союза — сравнялся с Георгием Константиновичем Жуковым, Герой Социалистического труда, герой высших наград двадцати стран. Владимир Иванович не поленился и сосчитал орденские и медальные планки на его мундире. Восемьдесят штук, бляха-муха, осведомил он Захаровича! Так ему ещё, блин горелый, именную шашку с золотым гербом СССР вручили! Казак хренов…

— Сергей, накачай душевой воды в бак! И укороти цепь Чапаю… — Высокий Нюрин голос всякий раз заставляет меня вздрогнуть от неожиданности. Вздрогнул, услышав своё имя из властных уст хозяйки, и волкодав.

А Сергей Захарович, как я погляжу, привычный к командам, перекрывающим рокот моторов его МО-4 на скорости в двадцать семь узлов, треск очередей из 12,7-миллиметрового зенитного ДШК и выстрелов 45-миллиметрового орудия, от восклицаний жены никогда не вздрагивает. И с Анной Константиновной никогда не спорит — «Хорошо, Нюра», «Как скажешь, так и сделаем, Нюра», — отчего та давно решила, что она глава семьи. А если и так — а это всё же не совсем так — что, спрашиваю я, в этом дурного? Ибо говорят в народе, среди которого проживаю: мужская слава в битве, а женская — в мире; без мужа — что без забора, без жены — что без крыши; муж возом не навозит, что жена горшком наносит; что мужчина не разрубит, то женщина распутает; если муж задурит — половина двора горит, жена задурит — весь двор сгорит. И снова мурашки забегали у меня под красными перьями, и зачесалось под крылом, но всему свое время — время молчать, и время говорить…

Помню, как Шурка в один из приездов захватил несколько номеров газеты со своими публикациями. И они с одноклассником Андреем Якушевым, редактором районной газеты, обсуждали интервью, которое Шурке дала известная поэтесса, лауреат премии Московского комсомола Лариса Васильева — женщина умная и язвительная. В беседе с корреспондентом она назвала четыре женских таланта, не востребованных, как она выразилась, обществом: этический, изначально заложенный в неё природой, этнический — когда женщина любит, она на графу «национальность» не смотрит, экономический — она спасает семью в трудные минуты своим хозяйственным гением, экологический — она содержит в чистоте свой дом… А общество, где не ценят женщину, саркастически заявила она, — это холостяцкая квартира, где нет прочного уклада, никаких норм нравственности. От женщины многое в семье зависит, говорила Васильева, гораздо больше, чем от мужчины. Женщина безумно много может, но она разрушена мужчинами и саморазрушена, потому что она вынуждена приспосабливаться в этом мужском мире. У неё нет собственного мира и, следовательно, нет самосознания. И нет права сорешать. Иначе на земле не было бы войн, концлагерей — женщины бы этого не допустили. Женщина должна иметь право запрещать войну. Ибо какое право имеет мужчина отнять у женщины ребенка, которого она родила. Это не жизненное право, это право надстроечное…

В семье Чепегиных я прожил уже половину жизни, отпущенной петухам — пять лет, но не замечал своим пронизывающим время и расстояние взором, чтобы Сергей Захарович испытывал чувство мужской неполноценности. Не припомнит он случая, чтобы в положенное для завтрака, обеда и ужина время пустовал стол, никогда не стирал он своей одежды, одежды детишек и постельного белья, не штопал рабочей одежды, носков, не мыл посуды и полов, не заготавливал варений и солений, не купал детей, не распределял семейный бюджет. Но и Анна Константиновна никогда не держала в руках топора, не забивала в стену гвозди, не пилила и не колола дрова, не возила в огород тачки с навозом, не спускала в погреб мешки с картошкой, не точила ножей, не искала, как муж, дополнительных приработков.

Точно так же в дикой природе самцы, живущие в матриархальных группах, не чувствуют никакого, говоря человеческим языком, дискомфорта от своего раз и навсегда установленного положения. Например, в стаде слонов вожаком является старая слониха, бабушка или прабабушка (если уж переходить на человеческие родственные связи) другим членам семьи. Она заботиться о пропитании стада, отыскивая благодаря многолетнему опыту места кормления и водопоя, от неё зависит статус каждого члена семьи. А на самцов кроме необременительных и приятных трудов на благо продолжения рода возлагается безопасность стада. Немногим уступают слонам в организации социальных связей и в привязанности друг к другу океанские косатки. И здесь верховодит самка. Рядом с нею живут и охотятся детёныши разного возраста и взрослые сыновья. Самцы некоторых видов косаток изредка покидают материнскую стаю и прибиваются к другой, в которой есть одинокие самки. Поскольку косатки стоят в океане на вершине пищевой цепочки (фу, ненавижу это человеческое определение), самцы не испытывают тягостей и лишений, связанных с охраной территорий и родичей. Доминируют самки и в кланах гиен, колониях карликовых мангустов, сурикатов и некоторых иных. И везде самцы хорошо знают, что от них требуется, и не страдают ревностью, мнительностью, обидчивостью, неврастенией или меланхолией. А слоны, мангусты, гиены, сурикаты, косатки и иные живут и успешно размножаются под водительством слабого пола. Кстати, ещё раз о косатках. Что, интересно мне, сказала бы Нюра, если бы узнала, что сыновья косаток больше привязаны к матери, чем к своим подругам? Но, может быть, это и к лучшему, что она об этом не знает…

Анна Константиновна прошлась по дому и подворью, чтобы определить, всё ли готово к приёму сыновей с… (Тут Нюра всякий раз, думаю я, спотыкается в своих мыслях — с кем, собственно?) Возле летних удобств поморщилась и ворчливо заметила благоверному, мол, жили бы в Новороссийске, не пришлось бы бегать через весь двор. На что Сергей Захарович примирительно заметил, что мы, мол, привычные, а сыновья здесь жить не будут…

— Едут! — закричала от ворот Наталка, которую родители отправили следить за дорогой. Мать сказала ей при этом: «Будешь махальщицей». А отец уточнил: «Вперёдсмотрящей». И Анна Константиновна с Сергеем Захаровичем направились к калитке. Окружающий их мир, только что наполненный гоготом гусей, курлыканьем индюшек, кудахтаньем цесарок и курей, похрюкиванием свиней, щебетанием и кукованием, воркованием и карканьем, шелестом листвы, вдруг погрузился для них в безмолвие нетерпеливого ожидания…

 
~~~
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ: Нет выгодней работы, чем устраивать счастье других
~~~

Для большинства животных расставания, говорю я, значат, в отличие от человека, куда меньше, чем встречи. Ибо недолго сохраняются в их памяти образы тех, с кем они, возможно, больше не увидятся или увидятся нескоро. Для них жизненно важнее ритуал встреч — желаемых или не очень. И сама природа выступает здесь распорядителем церемоний: напряженного всматривания и обнюхивания; угрожающих выпадов и отпугивающего вздымания на задние лапы, предупредительного оскаливания и выпускания когтей, злобного рычания и зловещего шипения; дружелюбного помахивания хвостом или его робкого поджимания; игривых ударов лапами, ластами и крыльями, нежного покусывания и облизывания; переплетения шей, игривых скачков, трения боками или подчинённого переворачивания на спину. А также бодания, лягания, клевания, щипания и иного. Человеки же при встречах с другими человеками скупее на жесты, мимику и издаваемые звуки. И только Homo sapiens способен одарить непрошеного гостя фальшивой улыбкой и неискренними словами привета. И только он может встретить близкого человека с нахмуренным ликом и сердитой речью. И только поцелуй человека может оказаться поцелуем Иуды. И лишь человеку свойственно не всегда говорить то, что он думает, и поступать не так, как этого требует обстановка.

В повадках братьев его меньших, скажу я, тоже можно обнаружить признаки притворства, маскировки, хитрости. Они способны завоевывать доверие жертвы или привлекать внимание противоположного пола, они стремятся выглядеть сильнее, чем на самом деле, или, наоборот, симулировать слабость. Они могут притаиться, надеть личину, выдать себя за несъедобный предмет. Но это не сознательное вероломство, не лицемерие или лукавство, не фарисейство или ханжество, не криводушие или двуличие, свойственные человеческой натуре. Дитя природы, говорю я, не бывает enfant terrible — испорченным ребёнком. Оно не выбирает себе фальшивой манеры держаться, стиля поведения и общения, и не способно менять свои повадки и замашки, заложенные от рождения…

— Святые угодники, он что, школьницу себе высватал?! — услышал я подавленный прижатой ко рту ладошкой вскрик Нюры…

…Краснодарское такси, покрытое загородной пылью, уже стояло у ворот. С передней дверцы вышел Шурка и открыл заднюю дверь, из которой выбросила длинные ноги, а затем целиком явилась взору встречающих юная Маша. Сергей Захарович, не оглянувшись на застывшую жену, шагнул за калитку навстречу Шурке и Маше.

— Отец, здравствуй! Познакомься, это моя будущая жена Маша…

Сергей Захарович с флотской учтивостью молвил: «Очень приятно». А затем со словами «Здравствуй, дитятко» неожиданно для Нюры, Шурки и Кости, показавшегося из-за такси с Ларой, для самого себя (и, главное, для Маши) приподнялся на носках и поцеловал её в лоб. Ибо не в станичных обычаях проявлять такие знаки родственной близости, как объятия и поцелуи, по отношению к гостям пока ещё незнакомым, с неопределённым, как будут говорить в недалёком будущем, статусом. Только через неделю, когда гости начнут разъезжаться, будут уже объятия, поцелуи и слёзы, пожелания писать и взаимные приглашения приезжать.

— Батя, здравия желаю! С нашим праздником тебя, Днём Военно-морского флота! — Костя сдержанно приобнял отца, ибо братья с детства привыкли получать ласки только от матери, а отец всегда держал себя с ними по-мужски, без телячьих, как он выражался, нежностей. — Позволь представить тебе мою невесту Ларису…

— Добро пожаловать в наш скромный дом, Лариса, — отозвался на приветствие будущей снохи Чепегин…

Ничего на подворье в эти знаменательные минуты не ускользнуло от моего всепроникающего взора и слуха. Вот Чапай, натянув до предела укороченные хозяином оковы, втягивает в себя шлейфы запахов, которыми пропитался воздух вокруг него. Всезнающий животный лекарь Волоха Антонов как-то просветил своего крёстного отца, что собака является макросматиком, то есть животным, которое в значительной мере полагается на обоняние. Так вот, оказывается, пёс способен (Волоха предупредил Захаровича, чтобы тот ухватился за скамейку, дабы не упасть) различать около миллиона различных запахов. Бедный провинциальный волкодав впервые в жизни собачей вдохнул в себя аромат духов «Тет-а-тет», исходящий от Лары. Он сочетал в себе запахи островных мандаринов, древесного мха, зеленых растений и изысканного мускуса. И Чапай старательно запоминал каждый из них в отдельности. Затем для пса наступил черёд принюхаться к амбровым «ноткам» духов «Тайна рижанки» марки «Дзинтарс», которые источала Маша, и дифференцировать их. Только после этого Чапай с облегчением обонял уже хорошо знакомые запахи туалетной воды и одеколона братьев. И раздраженно чихнул, втянув в себя выхлопные газы отъезжающего такси.

Были взволнованы происходящим, всякий по-своему, и другие обитатели подворья. Из хлева я услышал оживленный диалог свинки Хавки и кабанчика Борьки о том, что с приездом гостей в их рационе добавятся обильные столовые остатки — недоеденный отварной картофель, салаты, соусы и подливы, горбушки хлеба, крупяные гарниры и иное. А Коко торжественно сказала Куре, Цыпе и Чернушке: «Сегодня ожидается много крошек с праздничного человеческого стола». Только Ряба была озабочена другим, хотя и не пропустила мимо ушей слова Коко. «Деточки, будьте сегодня осторожными как никогда. На подворье будет столпотворение, смотрите не попадите под ноги людям!» — обратилась она на нашем курином языке к жёлтым комочкам. На что один из них, не иначе как петушок-куролевич, запальчиво пискнул: «Это пусть они не попадают мне под ноги».

Пока мужчины переносили на веранду вещи приехавших, Анна Константиновна и Наталка показали Маше и Ларе дом и отведённую им на двоих комнату. Девушки недоумённо переглянулись, и Лара уже собралась что-то сказать, но, думаю я, спохватилась очень вовремя. А Анна Константиновна уже пригласила их осмотреть хозяйство, а затем перед нескорым ещё ужином попить чая с домашним печеньем и вишнёвым вареньем.

— Анна Константиновна, а ваш петух не клюется? — опасливо спросила Маша, увидев меня.

Мне, владеющему даром перепархивать из настоящего в прошлое, будущее и обратно, хорошо известна подоплека вопроса: не может Маша забыть, как однажды на даче в Подмосковье деревенский петух больно клюнул её в ногу.

Когда женщины проходили мимо летней кухни, Лара спросила:

— Может, помощь нужна в приготовлении ужина, Анна Константиновна? Мы с Машей как пионеры, всегда готовы…

— Будете своим мужьям готовить, когда замуж выйдете. А пока у них для этого мать есть… Кстати, когда вы будете расписываться?

Где и у кого, хотел бы я знать, Нюра научилась так непринуждённо вести беседу, переводить стрелки разговора с вопросов неважных, праздных, пустых на насущные, животрепещущие, злободневные, актуальные, волнующие её темы? Она и её гостьи уже расселись на лавке под орехом, а я расхаживал рядом, чтобы не пропустить премьерного спектакля Нюры в роли будущей свекрови…

— Мы через полторы недели распишемся с Костей в Севастополе… — начала Лара…

— В Севастополе? — подала реплику Анна Константиновна, у которой в голове крутился калейдоскоп из ранее слышанных от сына заполярных топонимов: Мурманск, Североморск, Полярный, Оленья Губа…

— Я ведь, Анна Константиновна, родом из Севастополя. Работаю старшим секретарем городского суда, — продолжила Лара. — От покойных родителей остался домик с виноградником и садом. Правда, он запланирован под снос, так что мы с Костей получим в Севастополе двухкомнатную квартиру, забронируем её, а жить будем там, куда его бросит служба. Свадьба будет скромной, приглашен с женой Костин однокашник по училищу Витя Падорин, который служит в Севастополе, моя двоюродная сестра с мужем. Конечно, мы ждём и вас с Сергеем Захаровичем и Наташей…

Наталка при этих словах оживлённо встрепенулась и хотела было что-то сказать, но не помню я, чтобы кто-то в семье Чепегиных успевал по важным вопросам высказаться раньше Нюры.

— Нам от хозяйства и на день нельзя оторваться, — с искренним сожалением вздохнула она. — А вот помолвку я предлагаю сегодня устроить…

Мне иногда кажется, что если дело касается её семьи, Нюра бывает близка к предвещаниям. Вот и сейчас она словно предугадала то, о чём я уже знал: Костька и Шурка втайне от своих избранниц договорились, что по приезде в станицу будут искать родительского согласия и благословения (в которых они не сомневались) и приготовили колечки для Лары и Маши, Костя — с рубином, а Шурка — с красно-розовым сердоликом…

А Нюра между тем уже перевела немигающий взгляд небольших карих глаз, который в станице выдерживала редкая женщина, на Машу.

— Мы уже подали заявление в ЗАГС и в августе распишемся… — сказала Маша.

— Семья-то у вас большая? — уточнила Нюра.

— Мы живём с мамой, папой и бабушкой в трёхкомнатной квартире. После свадьбы я перееду к Саше в его однокомнатную… — предвосхитила Маша сразу несколько очередных вопросов Анны Константиновны.

— Работаешь или учишься?

— Работаю в отделе подписки издательства и планирую учиться заочно…

Нюра неутомимо выпытывала у Маши, кто её родители, где работают, сколько зарабатывают, сколько лет бабушке, в каком районе столицы находится родительская квартира? Когда Нюра, наконец, на минуту примолкла, расставляя тарелки с печеньем и вазочки для варенья, паузу заполнила Наталка. Рассмотрев с девичьим любопытством, как одеты, обуты и причёсаны её будущие родственницы, спросила Лару, где она купила свой летний брючный костюм. Лара с улыбкой ответила, что сшила костюм сама. Это придало Анне Константиновне новое направление для расспросов. К вящему удовлетворению Анны Константиновны оказалось, что и Маша и Лара моделируют, кроят, шьют, вяжут и вышивают. И что нарядный сарафанчик на Маше — тоже её рукотворная работа.

Нюра в свою очередь, и не без задней мысли (а иначе зачем?), рассказала, что она всегда заботилась, чтобы по мере семейного достатка её сыновья были одеты, обуты и подстрижены по-современному. Когда в Краснодаре, а затем и в других городах и весях Кубани, начали появляться молодые люди в узких брючках, она безоговорочно приняла эту моду и села за машинку, чтобы сузить книзу Костины и Шуркины брюки. Когда они первый раз пришли в них в школу, учитель химии Добровольский Павел Иасонович (которого в станице за глаза звали Кальсоновичем) выставил «стиляг» перед классом на посмешище. Однако ученики, убеждённо сказала Нюра, смеялись в душе над старомодным учителем в широченных, метущих пол брюках, а не над новомодниками. А в школе один за другим стали появляться и другие ученики в «дудочках». А затем Косте и Шурке в старших классах были куплены в Краснодаре клетчатые польские пиджаки и чехословацкие туфли «Цебо» на микропорке, цветные носки. Нюра припомнила также, что перекрашивала им белые рубашки в модные цвета, и ещё что-то говорила Маше и Ларе о крахмале и синьке для постельного белья и об ином, к чему привыкли её чада, а я по обыкновению глубоко погрузился в размышления об увиденном и услышанном…

Человеческой матери, думал я, глядя на Нюру, свойственно стремление сохранить свое влияние на выросших детей, распространить его на их мужей и жён, их детей. Но меня такое цепкое, напористое материнское участие в устройстве счастья сыновей и дочерей, внуков и правнуков, признаюсь, не может растрогать, умилить, покорить, заставить расчувствоваться. Ибо и львица, говорил я, и буду говорить, заботится о своих маленьких львятах, и волчица о беспомощных волчатах своих, и иные пекутся об иных. Но они не выбирают выросшему и возмужавшему потомству самцов или самок для продолжения рода, не учат их зачинать, рожать и воспитывать собственных детей, добывать пропитание, защищать свою территорию, не вносят раздора и свар, распрей и неприязни, разномыслия и сплетней и иного в их отношения. И не теснятся, как многие люди, в одном логове. Не высчитывают, кем приходится бабушкин внучатый козел тёщиной курице. Не смеются сквозь слёзы над пословицами, присказками, прибаутками и причётами: журлива что свекровь; пусть бы невестка и дура, только бы огонь пораньше дула; зять любит взять, тесть любит честь, а шурин глаза щурит; был у тёщи, да рад утёкши; свекровь в дом — всё вверх дном…

Ибо сказал о наших советских людях Сатана, принявший волею писателя Михаила Булгакова (кстати, знаю я, один из любимых писателей Маши) образ язвительного, сардонического Воланда: «Обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…» Истинно, говорю и я, испортил, ибо не все молодые семьи имеют счастье начинать жизнь обособленно, удельно, своим домом и своим умом. И обречены долгие годы копошиться в пеленах родственных взаимоотношений. Но и несметные муравьи уживаются без розни в одном муравейнике, замечу я, и бесчисленные пчёлы мудро роятся в одном улье. Homo sapiens с академической снисходительностью объясняет их жизнь — от личинки до взрослой особи — инстинктами, реакциями, опытом приспособляемости к условиям окружающего мира. Но сам губительно для природы эгоистично приспосабливает её под себя. И безгласные существа ему, венцу творения, не в пример и не в поучение. И удаляется Homo sapiens с течением веков от живой природы, породившей его, и которую ещё один любимый Шуркин (а позже и Машин) великий усовершенствователь поэзии Маяковский назвал «неусовершенствованной вещью».

А затем я подумал о том, что обычай Homo sapiens устраивать счастье не только близких, но и целых народов станет в будущем самым престижным, выгодным и высокооплачиваемым видом деятельности для политиков, государственных деятелей, чиновников, депутатов, идеологов и политтехнологов и иных. И будут, вижу я, петушиные бои за власть, за влияние и рейтинги, льготы и преференции, за полномочия и личную неприкосновенность, за амнистию криминальных капиталов. И будет настойчивое внедрение в общественное сознание привлекательного образа государства. Но и суверенным государствам отведён на Земле свой срок. И будет возведена планетарная Вавилонская башня, под сводами которой двунадесять языков будут жить под надзором мирового правительства. Но придёт время разбрасывать камни, и эта башня, вижу я, с веками рухнет, ибо не поделят власть вселенские владыки, ибо активы одного капиталиста не дружат с активами конкурента, деньги одного банкира не уживаются с деньгами банка через улицу, властолюбие одного вершителя человеческого счастья соперничает с властолюбием другого. И опять придёт время собирать камни и строить лоскутные государства уже в новых границах. Но конечная судьба человечества, планеты и Вселенной закрыта для меня, ибо пророческому взору с Земли на пределы существования Homo sapiens поставлена на Небесах непроницаемая завеса, и…

— …И всех троих вскормила грудью. — донёсся до меня обрывок Нюриной фразы, прервавшей мои размышления.

А я увидел своим пронизывающим левым оком, что Константиновна, только что рассказавшая, как она рожала и вскармливала своих детей, неодобрительно покосилась на вырез Машиного сарафана.

— Ты, Нюра, истинная представительница рода млекопитающих. Но не тревожься, выкормит тебе Маша внука… — сказал я.

Я уже привык к тому, что меня слушают, но не слышат. Но тут мне показалось, что Маша услышала меня. Мы, Курьевичи, владеем даосской техникой медитации, которая в течение многих веков была доступна только монахам и членам императорской фамилии Китая. Я знал, а знаю я многое, что и Маша занимается йогой, медитирует. И между нами, думал я, установилась незримая связь. Но вскоре понимающий взгляд Маши, который я уловил на себе, получил объяснение.

— А знаешь, Санечка, ты напоминаешь мне этого петуха. Особенно когда что-то важное хочешь мне сказать, а потом на полуслове замолкаешь… — сказала Маша, когда братья с отцом присоединились к женщинам.

— Пивень у нас малахольный, всё время трётся около людей, вроде как прислушивается к нашим разговорам, — сказала Нюра.

— А вам бы не помешало прислушаться к моим, — буркнул я.

А Сергей Захарович сказал:

— Ну что, мать (он всегда при сыновьях так звал Нюру), вода в душевой согрелась. Приглашай желающих освежиться после дороги. А там уже и гости начнут собираться…

 
~~~
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ: Тайная вечеря
~~~

Животные приглашают друг друга в гости только в баснях, сказках и мультфильмах, говорю я, ибо в реальной жизни они не расположены по доброй воле делиться добычей с пришлыми. И только люди, среди которых я живу, выставляют захожим и наезжим гостям с трудом приобретённую дефицитную к концу семидесятых годов провизию: варёную колбасу, зелёный горошек, шпроты, гречку, грузинский чай и иное, а сортиры вместо нарезанных газет оснащают не менее дефицитной туалетной бумагой. А когда на столе у гражданина, не состоящего в списках спецраспределителей для партийных и иных руководящих органов, появляются добытые по блату (do, ut des; facio, ut facias — даю, чтобы ты дал; делаю, чтобы ты сделал) батончик колбасы сырокопчёной, баночка красной икры и растворимого кофе, пачка чая индийского, триста граммов шоколадных конфет «Белочка», то, как приговаривают в таких случаях и хозяева и приглашённые, праздник удался.

Мятежный, не сдержанный на язык Чепегинский беспартийный кум Владимир Иванович Ермоленко как-то спросил Сергея Захаровича:

— Вот ты мне скажи, Сергей, не могут же сорок обкомов и шесть крайкомов КПСС стрескать всю свинину, говядину, колбасу в стране. Куда она пропала, на хрен?

— Володя, остынь, не кричи на всю станицу, — ответил недовольно Сергей Захарович, а о чём подумал, то и сказал куму. — Ты ещё не приплюсовал столько же областных и краевых исполкомов. И забыл о пятнадцати Центральных комитетах компартий союзных республик, о стольких же Советах министров. А если серьёзно, кум, то Кубань вроде с голода не пухнет, как в начале тридцатых, когда нас с тобой спас от истощения, а, может, и от голодной смерти призыв в Рабоче-крестьянскую Красную армию и Рабоче-крестьянский Военно-морской флот.

— Так я для того, чтобы ставить каждый день что-то на стол, перекопал уже в огороде больше земли, чем вырыл за четыре года окопов, и в хлеву провожу больше времени, чем в доме…

…В ожидании гостей молодые Чепегины, нынешние и будущие, уже постояли под душем. Под неусыпным взором Нюры в деревянной кабинке сначала затворились Лара с Машей. И каждый раз, когда оттуда доносилось повизгивание (вода оказалась прохладной), Нюра поворачивала голову в сторону душевой, а Чапай нервно вздрагивал. При этом от меня не укрылось подспудное желание Анны Константиновны оказаться рядом с претендентками на руку и сердце Кости и Шуры, чтобы придирчиво осмотреть их в первозданной наготе — и спереди и сзади. Затем настал черёд братьев. А когда принарядившиеся Лара и Маша вернулись из дома под крону ореха (гостьи покровительственно позволили любопытной Наталке присутствовать при развешивании привезённого гардероба и переодевании), Чапай возвестил глухим лаем приход первых гостей…

Так уж повелось в станице, а, может быть, не только в станице, что званые гости приходят ранее назначенного срока. Чтобы не прямо с улицы сразу попасть под процедуру шумного рассаживания и неизбежного затем пересаживания, не с колёс окунуться в застольный гомон, дисгармонию звучащих на разных регистрах слов, выкриков, восклицаний, перебивок, вопрошаний и ответов, смешков и иного. Чтобы пообщаться не через стол, не через плечо с соседями справа и слева, а встретиться сначала поочерёдно со всеми лицом к лицу, с приязненными словами приветствия, с вопросами о здоровье, с передачей приветов от отсутствующих, с взаимным оглядыванием, похлопыванием по плечам и объятиями. К тому же кто-нибудь из женщин непременно вызовется помочь хозяйке, а мужчины могут пригодиться для неожиданно понадобившейся перестановке мебели.

Но есть одна давняя особенность у советских дружеских вечеринок, пирушек и междусобойчиков, пикников и гулянок, тусовок и кухонных посиделок, которая, вижу я, отличает их от официальных банкетов, фуршетов, раутов и приёмов. В кругу родных, близких и знакомых после нескольких соответствующих поводу тостов общий разговор всегда или почти всегда сворачивает на политические темы. Звучат остроумные анекдоты вперебивку с едкими суждениями о существующих порядках, вырывается в сердцах нелицеприятное словцо в адрес того или иного партийного или государственного деятеля — местного чинодрала или номенклатурного, повыше. А иногда — выше некуда. Человеческие мудрецы нашли этому явлению великое множество определений: вольнодумство, андеграунд и нонконформизм, диссидентство, мятежность и упадочное умонастроение, отрицание общественных ценностей, внутреннее несогласие с линией партии и духовное отделение от политики государства.

Скажу не без тревоги за семейство Чепегиных, что ежегодные вечерние посиделки под орехом в честь приезда братьев также не обходились без разговоров, которые не предназначались для посторонних ушей, и, наверное, не обойдется без них и сегодня. Ибо знаю я, что не канули бесследно в небытие те времена, когда на «тайных вечерях» мог вместе с другими пить дешёвое креплёное вино и есть колбасу с нарезным батоном потомок Иуды; а на следующую ночь, прежде чем дважды пропоёт петух, в квартиры звонили неусыпные охранители строя. Ибо сказал мудрый царь Соломон: «Даже в мыслях не кляни царя и в спальном покое не кляни богатых, ибо птицы небесные перенесут твою речь, и пернатые объявят дело». И в новые времена, вижу я, духовное отделение от политики государства не будет оставаться без ревнивого внимания. Ибо сказано в Книге Екклесиаста: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться…»…

В поведении многих животных тоже можно увидеть, утверждаю я, признаки протеста против притеснения и угнетения, ограничений и обременений, помыкания и гонения. Осёл может заупрямиться и не стронутся с места с тяжёлым грузом; лошадь может сбросить седока наземь; пёс рвется с поводка; волк грызёт собственную лапу, попавшую в капкан… Но животные не объединяются в группы, кружки и фракции, социалистические, коммунистические, республиканские и демократические, либерально-демократические и лейбористские, консервативные и иные партии. Не выходят на митинги и демонстрации. Не борются за справедливое распределение сочной травы, листьев, съедобных плодов, мяса и дичи. И не подвергаются лживым обещаниям достойной жизни, не ведают, что такое предательство, доносы, ябеды…

…Во двор под недобрым взглядом упорно не признающего добрососедских отношений Чапая чинно проследовали соседи Чепегиных — Владимир Иванович, Мария Михайловна и их дочь Валентина. Братья, ничего не знающие о рухнувших надеждах матери и дочери, церемонно — мол, просим любить и жаловать — представили им Лару и Машу. В свою очередь Лару и Машу посвятили в тонкость духовных уз, связывающих семьи: Владимир Иванович приходится крёстным отцом Костьке и Шурке, а Мария Михайловна — крёстной матерью Наталке. Кума сразу же присоединилась к Нюре и Наталке, накрывающим стол, к ум с Сергеем Захаровичем задымили в сторонке: бывший моряк — папиросой, бывший пехотинец — самокруткой из собственного табака.

А Валентина, ревниво поглядывая на ничего не подозревающих Машу и Лару, стала задавать вопросы: как доехали, как глянулись Краснодар и станица, как долго пробудут здесь… Я давно убедился, что чудесный дар речи, которым наделены люди, часто расточается ими на пустые, досужие разговоры и ненужные споры, перепалки и препирательства, пререкания и пикировки и иное. Наш куриный словарь, из которого можно составить, как поучал крёстного ветеринар Волоха, тридцать человеческих фраз, такого мотовства слов — «Сегодня прекрасная погода для выгула, не правда ли?», «Как вы находите мои новые перья после линьки?» — себе допустить не может. Маша, ценившая в людях искреннюю близость и избегавшая докучливого общения, предоставила отвечать на вопросы Валентины Ларе, более коммуникабельной и терпимой к избыточному многословию, с которым свыклась на процессах в севастопольском городском суде.

К моменту, когда вопросы вежливости у Валентины исчерпались, в калитку уже входил школьный учитель русской словесности на покое и действующий писатель Арсений Мокиевич Ткачёв. После взаимных представлений, объятий педагога со своими учениками и целованием дамских ручек, которое себе позволил фронтовой кавалерист, всегда считавший, что в каждом коннике живёт гусар, Арсений Мокиевич шутливо постучал костяшками пальцев по лбу Костьки, а затем Шурки, и произнёс знакомую всем его многочисленным ученикам шутливую приговорку: «Приветствую тебя, пустынный уголок». После чего они с Шуркой отошли в сторонку, чтобы поговорить на воле.

— Два года мы с тобой, Шурка, не видались. Что у тебя нового?

— Новости, конечно, есть. Думаю, к осени меня назначат заведующим отделом. И жениться вот надумал…

— Выбор твоего главного редактора одобряю, — с улыбкой сказал отставной педагог. — И твой личный выбор тоже. Заглянул я в глаза твоей Маше, и говорю тебе: на таких, как она, женятся навсегда…

Я знающе поддакнул Арсению Мокиевичу, но собеседники меня не услышали. А Шурка, на мгновение, задумавшись, привычно отозвался экспромтом:

      К морям поток свой наклоня,
      Текут поодиночке реки,
      Слиянья таинством маня…
      Там, где впадаешь ты в меня,
      С тобой сливаюсь я навеки!

— Как там столица нашей Родины поживает, какие ветры подувают в журналистике?

— Я, Арсений Мокиевич, называю про себя Москву первопрестольной станицей нашей Родины. Она из года в год всё разрастается, разбухает как от водянки. Вот идёшь по нашей Новодмитриевской и здороваешься с каждым встречным-поперечным. А Москва — это скопление миллионов незнакомых людей, по сути безразличных друг другу. И собирает она на жительство не только сливки всего лучшего, талантливого, что есть в стране, но и находит тёплые местечки для всякой и тоже весьма продвинутой преступной и околопреступной пролазы, — Шурка слегка пригасил свой баритон и добавил: — Да что местечки, и на довольно высоких местах встречается она. А что касается печати, то в ней гайки завинчены давно: мы гребем, а бессменный кормчий направляет ладью. Конечно, из подпола глухо доносятся протестные голоса с требованием свободы слова и собраний, работают печатные станки самиздата…

И Шурка прочёл своё, родившееся с ходу:

      Нет слаще ничего на свете,
      Чем несменяемая власть.
      «Товарищ Брежнев, соблюдай диету!»
      А он не слышит, поедает всласть…

А я перенёсся в XXI век, в котором уже поседевший Александр Сергеевич Чепегин — бывший заместитель главного редактора бывшей центральной газеты — будет издавать в Москве вместе с однокурсником по факультету журналистики популярный в Москве и России еженедельник «Мужская газета». И напишет в одном из номеров:

«Временами, когда душевная желчь, накопившаяся за 75 лет жизни, выплескивается из меня, нынешняя Москва представляется мне выращенной стараниями большой политики и бизнеса искусственной жемчужиной в навозной куче. Её мишурный блеск привлекает честолюбивых и амбициозных, властолюбивых и тщеславных, мотивированных и целеустремлённых, увлеченных и инициативных, талантливых и изобретательных. О жизни и карьере в Москве, мечтают, наверное, миллионы россиян. И как мотыльки на огонь в город-государство слетаются со всех четырех сторон света не только гении, но и злодеи, охваченные жаждой власти, скорохватного богатства и влияния. Сегодняшняя Москва в моих глазах — это намоленные столетиями храмы и насиженные тюремные застенки. Её белокаменное тело усеяно жировиками многочисленных банков и ломбардов, покрыто угреватой россыпью ночных клубов и нелегальных притонов. Это современный клон старомосковского “Хитрова рынка”, на котором царят диаспоры…»…

— А ты сам, Шура, в какую сторону склоняешься? — вернул меня в сегодняшний день голос Арсения Мокиевича.

— Полагаю, что единственный путь, который не ведёт человечество к моральной деградации, а, быть может, и к физическому уничтожению, — это построение социального общества на коммунистических принципах. Но что мы сейчас возводим, право, я не могу понять…

А перед моими глазами встал ещё один отрывок из Шуркиных писаний:

«Более сорока лет я прожил в Советском Союзе. Перед моими глазами в мареве будущего возникли и растаяли радужные миражи социализма и коммунизма. Сегодня исчезнувший с карты мира СССР, с его неудавшейся попыткой построить справедливое социальное общество, представляется мне прудом, в котором под надзором щуки мирно паслись в тине плотва, караси и пескари. Нынешний же рыночный капитализм сравню я с Карибским морем, в котором водятся сорок видов акул — начиная от серых, рифовых и бычьих и заканчивая тигровыми и белыми, — пожирающих более слабых обитателей глубин. Предвыборные шаманские камлания кандидатов, Аннибаловы клятвы, обещания и заверения, крестное целование, каждение и божба политиков и законодателей привести Россию к процветанию могут оказаться очередным миражом. И пора расстаться с иллюзиями, будто…»…

— Ох, тяжело тебе будет, Шурка, спускаться с небес на землю, расставаться с иллюзиями, — вздохнул Арсений Мокиевич.

— Ладно, лучше скажите, как ваше здоровье? — перевёл разговор Шурка.

— Я, дорогой мой ученик, нахожусь в самом расцвете упадка сил. И экономно отщипываю по кусочку от чёрствого пирога старости, — метафорично ответил старый литератор, всю жизнь преклонявшийся перед силой родного языка и передавший это многим своим ученикам (Арсений Мокиевич не доживёт до того времени, когда словарь многих выпускников школ будет беднее, чем у нас, куриных).

…Чапай не оставил незамеченным приход и двух последних приглашённых — Юрия Дмитриевича Теплухина, который многие годы возглавлял Новодмитриевскую среднюю школу и преподавал астрономию, и отца Иоанна. После уже знакомой мне церемонии представления Лары и Маши вновь пришедшим верующая Маша подошла под благословение батюшки и поцеловала ему руку.

— Приглашаем всех к столу, — раздался торжественный голос Нюры.

Сама Нюра оставила себе место в торце стола, чтобы способней было выбираться в дом и на летнюю кухню за переменами блюд. По левую и правую руку она посадила Машу и Лару, далее расположились по обе стороны стола братья. Рядом пристроились Наталка и Валентина. Сергей Захарович, потоптавшись вокруг стола, уселся на противоположном торце. Станичные интеллектуалы — учителя — оказались рядом, Владимир Иванович с благоверной также, а плечом к плечу с чепегинской кумой расположился отец Иоанн. Но прежде чем были наполнены разнокалиберные рюмки, бокалы и стаканы, прежде чем застучали по тарелкам тяжёлые серебряные вилки и ножи, которыми в 1945 году был премирован в Германии за судоподъёмные работы Сергей Захарович, поднялись Костя с Ларой и Костя сказал совсем не старпомовским голосом:

— Дорогие папа и мама, я прошу вас благословить нас с Ларисой на брак!

Следом с просьбой о благословении поднялись и Шура с Машей. И хотя я Волей Провидения наделён человеческими эмоциями, но, увы, не способен плакать, поскольку, как объяснил ветеринар Волоха, слёзные железы у петухов и куриц развиты крайне слабо. Но зато слезы беззвучно, но обильно полились из глаз Анны Константиновны, на мокром месте оказались глаза и у сурового Сергея Захаровича. А у Маши, прихожанки московской церкви Иконы Божьей Матери «Всех скорбящих Радость» на Ордынке, взволнованной происходящим и присутствием священника, увидел я, скатились по щекам две слезинки, которые она не стала торопливо осушать платочком, как это делают накрашенные женщины, ибо не пользовалась макияжем. Анна Константиновна собственноручно принесла из дома икону Николая Чудотворца, которая есть в семьях многих моряков, и они с Сергеем Захаровичем благословили своих детей и окрылили своими напутствиями. А братья вручили своим избранницам золотые колечки: Костя с рубином, а Шурка — с красно-розовым сердоликом. Что до отца Иоанна, то он умилённо процитировал братьям из Книги Екклесиаста: «Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, и которую дал тебе Бог под солнцем на все суетные дни твои; потому что это — доля твоя в жизни и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем». А Ларе и Маше привёл с доброй усмешкой слова Августина Блаженного: «Если бы Бог назначил женщине быть госпожой мужчины, он сотворил бы ее из головы; если бы рабою, то сотворил бы из ноги; но так как Он назначил ей быть подругой и равной мужчине, то сотворил из ребра».

Когда начали густеть летние сумерки, Сергей Захарович подвесил на ветку ореха переносную лампочку, и застолье продолжилось, ибо как сказал Арсений Мокиевич после ухода непьющего отца Иоанна, выпивка на Руси приравнивается к отправлению естественных надобностей. Немало тостов было поднято купно и врозь за помолвленных, за их живых родителей, немало высказано сожалений, что вместе с ними не могут порадоваться Ларины мать и отец. Не обошли вниманием гости и хозяева и День Военно-морского флота. Наказанный природой «куриной слепотой», я прислушивался к разнобою знакомых голосов. Мария Михайловна вполголоса обсуждала с Валентиной предполагаемую цену колечек, подаренных Ларе и Маше, и они сошлись на том, что на это ушла бы, наверное, полугодовая пенсия Владимира Ивановича и Марии Михайловны. А Валентина с горечью напомнила матери, что обручальные кольца на её свадьбу с Петром покупал не голоштанный жених, чтобы ему пусто было, а они сами. На что мать отрезала: «Сама выбрала такого…» А в это время неугомонный глава семьи осаждал сельских интеллигентов вопросом, зачем Советский Союз кормит вокруг себя весь «этот цыганский табор» социалистического лагеря, когда у самих проблем целый воз и маленькая тележка.

— А вы, Владимир Иванович, чего желали бы? Чтобы нас окружал враждебный лагерь? — устало буркнул Арсений Мокиевич.

После таких слов я приподнял крыло и поскрёб лапой по телу, разгоняя вещих мурашек.

— Я желал бы жить по-человечески, как там… — Ермоленко неопределённо махнул рукой в сторону будки Чапая, а я решил, что надо завтра при солнечном свете определить, в какую сторону света сориентирована будка, что на неё указывал и Шурка в разговоре с редактором районной газеты, и вот теперь чепегинский сосед.

— А вы там бывали, многоуважаемый Владимир Иванович? — вступил в разговор Юрий Дмитриевич. — Нет? Вот так и люди, они от начала времён не знали, что Земля имеет форму шара, поэтому могли спокойно жить на любой воображаемой геометрической фигуре — плоскости, квадрате, кубе, цилиндре… Верно говорят: хорошо там, где нас нет…

А я не стал дожидаться окончания дискуссии, ибо знал, что через лет семнадцать престарелый Владимир Иванович ещё поживёт «как там…», и будет с тоской вспоминать прежнее житьё-бытьё. За столом Шурка и прильнувшая к нему Маша слушали, как Нюра рассказывала, что братья в детстве болели одними и теми же болезнями, любили одинаково манную кашу и одинаково не любили жареной хамсы. А невдалеке Костя, достойный ученик преподавателя астрономии Юрия Дмитриевича, а ныне штурман-«звездочёт», рассказывал Ларе, что в кубанском небе можно найти звёзды из семидесяти созвездий — Водолея, Волопаса, Волос Вероники, Гончих Псов, Девы, Дельфина, Дракона, Единорога, Персея, Кассиопеи… Капитан третьего ранга при этом водил перстом по небу, словно прикасаясь им к звёздам, а Лара смотрела на его звёзды на погонах, а звёзды с высоты взирали на них обоих…

Моя же петушиная звезда, Солнце, светит только днём, поэтому я оставил человеческую компанию и отправился на тутовое дерево на ночлег. И посочувствовал с высоты своего положения Чапаю, прикованному теперь на всю ночь после того, как Сергей Захарович выгулял этого Геркулеса на поводке, как комнатную городскую собачонку.

 
~~~
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ: Фантастическая зоология и новая порода людей
~~~

Восход Солнца ждут на Земле люди, деревья и кусты, цветы и травы, лианы и водные растения, сорняки и злаки, овощи и фрукты, ягоды и грибы, мхи, семена и споры. Его появление на горизонте предвкушают миллиарды теплокровных и холоднокровных живых существ, заполнивших сушу и воду, воздух и почву. А с ними и те, кто избрал местообитанием растения, других животных и самого человека. Но только ему, Homo sapiens, со временем достоверно открылась невообразимая для скудельного ума животных истина, что ничто не вечно под Солнцем, как и оно само. Что эта единственная звезда Солнечной системы имеет своё начало и свой конец…

И мне вспомнилось, как вчера беспорядочное хмельное кружение гостей чепегинского застолья, утратившее с полвечера стройное линейное начало, лицом к лицу столкнуло на перекуре в сторонке от стола хозяина и Юрия Дмитриевича Теплухина. Чепегин, затрудняясь с поводом для разговора (не стоять же молча), сказал:

— Жаркое лето выдалось, всё прямо горит в огороде…

А старый педагог, открывавший когда-то детям Сергея Захаровича мир звёзд, неожиданно придал начинающемуся разговору о том о сём, а в общем-то, ни о чём, любопытный для меня поворот:

— То ли ещё будет, Сергей Захарович. Светимость нашего солнышка за счёт сжигания водорода постоянно увеличивается. И через миллиард с лишним лет после того, как мы сейчас выпьем ещё по рюмке, оно станет ярче на одиннадцать процентов. А через пять миллиардов лет после того, как мы закусим, оно поглотит или очень сильно разогреет нашу грешную Землю. Боюсь, что после этого жизнь на ней ещё некоторое время будет трепыхаться только в глубине морей и океанов, а затем и она превратится в уху. Солнце же начнёт гаснуть и ещё через миллиарды лет превратится в планетарную туманность…

— Вот гадство, — вырвалось у озадаченного Захаровича…

А в это же время невдалеке от Сергея Захаровича и Юрия Дмитриевича Костька, показывавший Ларе звёзды в кубанском небе, спросил:

— А ты знаешь, что звезда Бета Гончих Псов является аналогом нашего Солнца? А звезда 18 Скорпиона по своим характеристикам — вообще близнец Солнца?

— Костик, мне вполне хватает одного близнеца — тебя! — находчиво ответила Лара…

…А я ещё припомнил, как в один из приездов Костя рассказывал отцу, матери, Наталке и заскочившему по случаю Волохе о том, что на подводных лодках из исторически сложившейся на Земле совокупности животных только три вида могут жить без солнца, в условиях нехватки кислорода и повышенного содержания углекислоты и водорода. И, дождавшись вопроса «Какие?» откуда и ждал — от ветеринара, — ответил:

— Крысы и тараканы.

— Ты же сказал, три вида? — первой уточнила ничего не упустившая в рассказе брата Наталка.

— Ну, и сами подводники, — со смешком закончил мореман.

На меня подобная приспособляемость животных к окружающей среде не произвела сильного впечатления. Как не вызывает удивления, что животные никогда не тяготятся однообразием раз и навсегда сложившегося образа жизни — поиска пищи, преследования жертвы и бегства от врагов, сезонной линьки, смены кожи и сбрасывания рогов, строительства новых гнёзд и нор, ухаживания, спаривания и выращивания потомства. Они не меняют, подобно человеку, своих законов и норм, обычаев и традиций, уставов и канонов, порядков и установлений и иного. Нам, петухам, например, никогда не прискучат, не набьют оскомину, не опостылеют ночные и утренние распевы. И я, не терзаясь вопросом «Петь или не петь?», прямо с тутовника положил начало петушиной перекличке, которая покатилась от станицы на запад. Между тем Сергей Захарович уже выгулял Чапая, соединил Зорьку со стадом, снёс в хлев ведро с щедрыми столовыми остатками для Борьки и Хавки и начал растапливать печку; Нюра унесла в дом подойник с утренним надоем, вернулась к печке с чайником, а затем снова скрылась в доме. Я же не спеша, сохраняя своё достоинство перед подданными, уже рассыпавшимися по подворью, прошёл на утреннюю слетучку с Певчим Тухом.

— Ваша величественность, — противно проскрипел станичный атаман, — с возмущением доношу, что вчера вечером после возвращения из гостей Владимир Иванович попытался пнуть меня ногой, но промахнулся и свалился наземь, а я предусмотрительно убежал. А сегодня утром он запустил в меня палкой…

— Атаман, нам с тобой хорошо известно, что человек — единственное живое существо, употребляющее спиртное, причём нередко — в лошадиных дозах, да простят меня не пьющие и не курящие лошади. Из животных только собаки, и то не все, конечно, могут лакать пиво, а некоторые лабораторные крысы, знаю я, не прочь глотнуть этилового спирта. Впрочем, сильно сомневаюсь, чтобы лаборанты охотливо делились с подопытными казённым спиртом, ибо они человеки. Так что надо держаться подальше от пьяного или ещё не опохмелившегося хозяина, — заключил я в поучение Певчему Туху.

А сам вспомнил, как ветеринар Волоха рассказывал Сергею Захаровичу, который мало всё же разумеет в птицеводстве, что домашним птицам для борьбы с пищевыми отравлениями, расстройством желудка дают корм, пропитанный самогоном или коньяком — это ускоряет обмен веществ и выведение шлаков из организма. А в дикой природе любые птицы, наклевавшиеся забродивших ягод, могут впасть в состояние опьянения вплоть до потери сознания. Сергей Захарович ничего не сказал, но подумал очень многое — об уголовной ответственности за самогоноварение, о ценах на коньяк и ином…

Ход летнего дня неуловим, как привидение. Кажется, только что бесшумно прошёл по подворью рассвет в белых прозрачных одеждах, и вот он уже растаял в полуденном солнце. У Чепегиных поздно, в угоду всласть выспавшимся Ларе и Маше, братьям и Наталке состоялся завтрак под орехом, а с обедом не торопились. Да и сам завтрак ужаснул воздержанную в еде Машу своим обилием: вчерашними нетронутыми мясными блюдами; разжаренным отварным картофелем; глазуньей (глаза бы мои её не видели, раздражённо подумал я), жареной рыбой; солениями, пирожками, домашним печеньем; вишнёвым вареньем и вареньем из крыжовника. Впрочем, и Нюра с её недавно обнаруженным сахарным диабетом, и Лара, отдавшая должное только пирожку, и Шурка, предпочетший картофель с соленьями, и Костька, отъевший немного гусятины, которая не входила в подводное меню, и Наталка со своей мученической диетой — словом, все, кроме привыкшего плотно завтракать перед работой Сергея Захаровича больше беседовали, чем насыщались. Наталка, Маша, Лара и братья ещё пили экзотический бразильский растворимый кофе, в который Шурка под неодобрительным взглядом Нюры (и моим, признаться, тоже, ибо не одобряю, когда подвыпившие мужики норовят пнуть бедного петуха ногой) подлил себе из фляжки каплю коньяка, когда Сергей Захарович подвёл к столу Чапая.

— Свои, Чапай, свои, — приучал он усаженного по команде пса к новым лицам, а Чапай настороженно всех оглядывал, принюхивался, вбирая в себя давно знакомые запахи членов семьи и ещё раз осваивая новые.

При этом я слышал, как пёс незлобиво ворчал:

— Р-р-р-разберусь, не ду-р-р-рак…

Волоха как-то рассказывал, что собаки полагаются больше на обоняние, чем на зрение. Но — сделал короткую паузу ветеринар — в височной доле головного мозга собак есть область, которая отвечает за распознавание лиц. Представляю я, как она напрягается у волкодава всякий раз при взгляде на двух совершенно одинаковых людей — Костьку и Шурку.

— А можно Чапая погладить? — вдруг спросила Маша, поднимаясь со своего места.

— Яман! — встревожено вскрикнула Нюра.— Сергей, сейчас же отведи собаку на место…

А Костя, проводив пса взглядом, предложил всем послушать забавную — и правдивую, подчеркнул он серьезно — историю о собаке, которая первой и, наверное, последней в истории ВМФ СССР вышла в море на ракетной подводной лодке.

— Я тогда был еще командиром электронавигационной группы боевой части один, считай что заместителем штурмана, — начал рассказ Костя. — Мы готовились к первому для экипажа испытательному пуску баллистической ракеты с надводного положения. И тут заместителю командира лодки по политчасти пришла в голову шальная мысль провести «научный эксперимент»: захватить с собой своего домашнего пёсика неизвестной породы и задраиться вместе с ним во время пуска в ракетном отсеке, который после предстартовой подготовки все покидали. Ночью — а выход планировался утром — он незаметно для вахты пронёс собачонку в хозяйственной сумке в лодку и схоронил в своей каюте. Утром экипаж во главе с командиром и несколько флагманских специалистов штаба прибыли на лодку, и мы отдали швартовы. Тут зам и открыл карты перед командиром. Тот встал на дыбы: ты что, зам, больной на всю голову, хочешь меня подвести под монастырь?! Командир орал на всё Баренцево море, но при этом упорно смотрел на флагманского ракетчика. Ты, мол, не молчи, поддержи меня. А тот: ты командир, решай сам, хоть обоих — зама и его грёбаного пса — за борт выбрасывай. А ракетную стрельбу завалишь — сам за борт прыгай. Что было командиру делать? И он махнул на зама рукой; перед пуском тратить нервную энергию на то, что не в состоянии уже изменить, глупо. Отстреляемся хорошо — победителей не судят, а если нет, то, возможно, и судить будет некого, философски решил командир…

Костя отхлебнул большой глоток кофе и закончил:

— Отстрелялись мы на пять баллов, ракета полетела куда надо и упала там, где надо. Зам потом рассказывал, что сильно перед пуском нервничал, а пёс рядом с хозяином поначалу был спокоен. А потом, говорит зам, в отсеке загрохотал гром небесный. После пуска командир по переговорному устройству с тревогой запросил ракетный отсек аварийным голосом: «Зам, ты как там, живой?» А зам ответил с наигранным спокойствием: «А что мне сделается. Вот только пёс обкакался». Кстати, для командира и зама всё обошлось без оргвыводов, сейчас оба занимают должности на ступень выше…

После Костиного рассказа мужчины разом встали из-за стола, оставив Анну Константиновну наедине с Ларой и Машей. Недолгие дни, отпущенные ей для тесного общения и сближения с будущими невестками, будут заполнены, знаю я, рассказами Нюры о сыновьях. Об их детстве и юности, чертах характера и способностях, вкусах и привычках, наклонностях, пристрастиях и ином. Но не всё знают матери о сыновьях, вступивших в лета, заматеревших в отдалении от них. Многого о Костьке и Шурке уже не знала и Нюра. И менее всего об их взаимоотношениях с женщинами. При редких встречах братья делились, не избегая распаляющих воображение интимных подробностей, сексуальным опытом. Рассказывали о своих амурных похождениях, романтических приключениях, любовных связях и ином. И обменивались своими представлениями о том, какой должна быть будущая жена. И Костька знал о Шурке, что тот ищет идеал женщины для рыцарского поклонения — от ЗАГСа до гроба, а Шурка знал о Костьке, что тот видит условие благополучия в семье моряка, прежде всего, в любви жены к мужу и ничем непоколебимой верности ему. И Шурка по обыкновению выразил это в двух экспромтах. Костьку он видел таким:

      Проходи, не мани, красавица,
      Не обманщик я, не смолчу:
      Не смогу тебе долго нравиться,
      А на время — совсем не хочу…

Себя же он обрисовал следующими строчками:

      Я ведь такой, извольте видеть,
      И не могу другим я быть:
      Я ненавижу ненавидеть,
      И всей душой люблю любить…

Но Нюра, повторяю я, видела своих мальчуганов ещё в чистоте и невинности, и сейчас, за завтраком, решила поведать Ларе и Маше о том, как их в трёхлетнем возрасте впервые посадили на лошадь.

— Как счас помню, это была гнедая кобыла из породы тяжеловозов по кличке Катря. Она досталась колхозу как трофей от немцев. У них она таскала пушки. Спина у Катри была шириной с двуспальную кровать. Бросили ей на спину ватник и усадили и Костьку и Шурку. А колхозный конюх Василий водил её под уздцы кругами по колхозному двору. Они были в восторге, и пришлось силой снимать их с Катри. А Василий похвалил их: «Настоящие казаки растут»…

После завтрака братья с наречёнными ушли на прогулку по станице. А я по обыкновению уединился на тутовнике, чтобы поразмышлять о том, что меня волнует, тревожит, будоражит, лишает покоя. О взаимосвязи человека и животных. О разрушающей природу деятельности Homo sapiens. О безрассудном выведении им новых пород, полученных от скрещивания тигров и львов, лошадей и зебр, зебр и ослов, волков и собак, диких и домашних кошек и иных. Тот, Кто над нами всеми — человеками и животными — лишил декоративных гибридов, сотворённых человеком без великой надобности, а потехи и забавы ради, потомства, чтобы люди не населили природу выродками. Но человек, наделённый свыше волей поступать по своему разумению, ослеплён представлением о своём величии, о своей силе, о своей избранности, и упорно вмешивается в силы природы, в её естественный, самородный ход.

А случайно ли, думал я, древние мифы и легенды населены монстрами — полуживотными-полулюдьми, которые вмешиваются, вкрадываются, влезают, вползают, вторгаются в жизнь простых смертных? Кентавр с головой и торсом человека на теле лошади и свирепым нравом, полуженщина и полузмея Ехидна, Минотавр с телом человека и головой быка, Василиск — с головой петуха, глазами жабы, крыльями летучей мыши и телом дракона. Мантикора с львиным телом, хвостом скорпиона и человеческим лицом. Сфинкс — крылатое чудовище с лицом и грудью женщины и туловищем льва. Гиппогриф — помесь коня и грифа. Не отражено ли в фантастической зоологии прозрение древних, что их далёких потомков ждут Овидиевы метаморфозы, превращения, перевоплощения и, наконец, деградация обезображенного изощрённым разумом человека животного мира и самого Homo sapiens? И вспомнился мне рассказ Нюры о конной прогулке её малышей и слова конюха Василия: «Настоящие казаки растут»…

История страны, в которой я проживаю, богата примерами стараний, проб, попыток, потуг вырастить особую породу людей. Лет пятьсот назад в этом преуспел царь Иван Грозный, учредивший по образцу монашеского ордена опричнину — свою личную гвардию, доходящую до шести тысяч человек (одеянием напоминавших чёрное монашество). Каждый опричник приносил царю клятву на верность и обязывался не общаться, не ведаться, не сближаться, не водить хлеб-соль с остальным народонаселением. Ибо для того и вывел Иоанн эту особую породу, чтобы использовать её для репрессий, казней, конфискации имущества и земель боярской, княжеской знати и церковников, волнующихся супротив царя.

Или вот казачество. В течение столетий было вскормлено и выпестовано это особое сословие, эта самостоятельная народность тюрко-славянского происхождения, эта четвёртая ветвь восточного славянства, обласканная властью немалыми привилегиями за обязательное несение воинской службы. Но в первые же годы советской власти, знаю я, эту ветвь обрубили — припомнилась казакам их верная служба монархии не только на внешних рубежах империи, но и в делах внутренних, их зажиточность, их вольный дух, не стеснённый крепостничеством. Казачество формально было уничтожено, ликвидировано. Но в годы Великой Отечественной войны снова вспомнили о воинах-землепашцах. И казачья конница в последний раз беспримерно сразилась в современной войне — с её танками и мотопехотой, дальнобойной артиллерией и авиацией. После Победы станичники сдали в арсеналы шашки и снова стали принуждёнными колхозниками, а их боевые кони впряглись в плуги и бороны, сеялки, косилки и повозки и стали в коллективных и индивидуальных хозяйствах тягловой силой и гужевым транспортом. И от казачества осталась со временем фольклорная, фестивальная, концертная оболочка. Но под её спудом ещё живёт казачья душа, рвущаяся на волю. Ещё струится кровь удалых наездников по жилам потомков урядника Чепегина и сотника Цыганкова — Сергея Захаровича и Анны Константиновны, Костьки и Шурки. И ещё будет она будоражить кровь нового поколения Чепегиных, которое, знаю я, скоро появится на свет вдалеке от станицы. И так будет, пока из родовой памяти не изгладятся ковыльные степи и сторожевые курганы, ночные костры и котлы с кулешом, табуны горячих лошадей, буйные набеги, иноземные полонянки, неразумные хазары, горячие сечи…

Ныне стал я живым свидетелем невиданной, крупномасштабной, грандиозной попытки сформировать человека нового типа — «Гомо советикуса», пособием для которого был создан «Моральный кодекс строителя коммунизма». Наталка долго по комсомольскому принуждению твердила его назубок, а мне достаточно было раз услышать. Широко задумана, убедился я, ещё невиданная доселе порода людей. Предписано им добросовестно трудиться на благо общества. Проявлять коллективизм и товарищескую взаимопомощь. Быть честными, правдивыми, скромными в общественной и личной жизни. Соблюдать нравственную чистоту. Поддерживать взаимное уважение в семье, заботиться о воспитании детей. Учит кодекс и непримиримости к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству, к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов.

Но, думаю я, воспитать нового человека нравоучениями, назиданиями и наставлениями, проповедями и моралями — иллюзорно, утопично, несбыточно. И через несколько десятилетий на место несостоявшегося «Гомо советикуса» придёт, знаю я, новая порода людей. Её идеалами станут безудержное извлечение прибыли, барыши, накопление, преуспевание и обогащение, роскошь и преизбыток, счета в зарубежных банках и недвижимость за океаном, правовой нигилизм. Её героями — миллиардеры и мультимиллиардеры. Честность, правдивость и скромность в общественной и личной жизни так и останутся плодом воображения, нравственная чистота — призраком, труд на благо общества, непримиримость к несправедливости и стяжательству — химерами… И ещё увидел я, как на экранах кинотеатров и телевизоров появятся заокеанские бездушные универсальные солдаты и робокопы, предвещая новую, пока ещё нескорую эпоху, когда для охраны капиталов, для защиты законов, принятых немногими для немногих, во всём мире будут рекрутированы роботы-опричники с холодным искусственным интеллектом и супероружием…

…В калитке Чепегинского дома появились две парочки, вернувшиеся с прогулки и благосклонно встреченные Чапаем. Только людям, подумал я, свойственны такие праздные, досужие гулянья и вылазки, пикники, променады и моционы, любование пейзажами, ландшафтами и маринами, восходами и закатами. Нам, животным, недоступно чувство красоты, но мы, в отличие от человека, сами являемся неотъемлемой, органической частью природы и частью её красоты. С этой мыслью я слетел с тутовника и направился к ореховому Древу познания, где Чепегины вскоре соберутся на обед, на который приглашён и учёный крестник Сергея Захаровича Волоха Антонов.

 
~~~
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ: Животные не бывают счастливыми или несчастными. Они бывают сытыми или голодными
~~~

И повседневный, непарадный, без возлияния обед, утверждаю я, может стать праздничным. Если члены семьи с годами ещё не насытились общением друг с другом; если не приелись темы для разговоров; если простые, но сытные блюда раздразнивают аппетит; если не надо, дожёвывая на ходу, торопиться к прерванным делам; если сели за трапезу в добром расположении духа; если в доме к обеденному часу оказался чаянный гость… У Чепегиных так оно и было. Правда, перед ветеринаром Волохой поставили графин с белым сухим вином собственного изготовления, и он выпил гранёный стакан за обручённых Машу и Шурку, Лару и Костьку, затем — за здоровье Анны Константиновны и крёстного, а третий — за прошедший День Военно-морского флота. И только потом Волоха отозвал с таинственным видом Сергея Захаровича в сторонку, и я подслушал их разговор, который и в самом деле оказался не для обеденного стола, не для ушей двух городских девушек…

Оказалось, что пастух Степан на днях упредил Чепегиных, что их Зорька начала делать садки на других коров, по-человечески говоря, заневестилась, и Чепегины решили покрыть корову колхозным быком-производителем. Будет тёлочка — хорошо, вырастет замена матери или будет продана на сторону хозяевам, решившим завести корову. Будет бычок — тоже не худо, нагуляет вес и пойдёт на мясо. И станичники купят по килограмму-другому, и у хозяев будет свежина, и домашней тушёнки Нюра закрутит. Вот Волоха и внёс уже деньги в колхозную кассу (он назвал крёстному сумму и крёстный зашарил по карманам) и завтра готов отвести Зорьку и всё самолично проконтролировать. На том и сошлись…

На чьей я стороне, спрашиваю себя каждый раз, когда вижу, как человек самовластно, деспотично, всесильно распоряжается судьбой домашних животных и подчас бесцеремонно, бездумно, легковесно вторгается в жизнь диких, полудиких и одомашненных существ? Какое мне дело до того, что Зорька не сама выбирает себе отца будущего телёнка, а его будущему отцу всё едино, безразлично, кого покрывать? В конце концов, говорю я себе, бурёнки и лошади, свиньи и козы, буйволы и бизоны, антилопы и бегемоты, жирафы и яки, слоны и носороги, тигры и львы, орлы и воробьи и иные не бывают счастливыми или несчастными. Они не умеют мечтать, не живут надеждой, поэтому никогда не испытывают чувства разочарования. Они не испытывают чувство стыда, ибо никогда не совершают ничего постыдного. Они не чувствуют угрызений совести, не терзаются муками раскаяния, ибо никогда не нарушают законов природы. Они не знают, что такое гордость, поэтому никогда не чувствуют себя униженными. Им неведома радость, а значит, и огорчения. Они никогда не смеются, следовательно, не печалятся и не плачут. Счастье для них означает быть сытыми, несчастье — быть голодными. Любовь — в борьбе за самку одержать верх над соперником, одолеть, сокрушить, обратить в бегство. Дружба — сбиться в стадо, табун, отару, стаю, прайд, гурт, косяк, рой. Ненависть, вражда — значит, во что бы то ни стало прогнать чужака, забравшегося в их охотничье угодье. Но если бы животные могли мечтать, они мечтали бы об одном — чтобы человек не вторгался так бесцеремонно в их планетарные угодья: леса, степи и пампасы, сельвы и джунгли, горы и пустыни, равнины, моря и реки…

Иное дело — Homo sapiens. Он живёт в созданном им самим мире, где над его умом и душой властвуют слова и понятия, чувства, впечатления и эмоции, мечты и помыслы, мнения и суждения, надежды и сомнения, радости и разочарования. Он ищет счастья, и не находя его, ощущает себя несчастным. Он ищет любви, привязанности, дружбы, и не найдя ответного чувства или пережив измену, испытывает душевную боль, разочарование, муки ревности. Более четырёхсот лет назад, знаю я, жил во владениях де-Кока I — Волей Провидения Куролевса Французского, Швейцарского, Бельгийского и иных — некто Блез Паскаль, который назвал человека «средним между всем и ничем» и пророчески изрёк: «Человек – всего лишь тростинка, самая слабая в природе, но это тростинка мыслящая. Не нужно ополчаться против него всей вселенной, чтобы его раздавить; облачка пара, капельки воды достаточно, чтобы его убить». И пар, скажу я, всё сгущается, и капли воды всё глубже точат камень величественного пьедестала, на который человек себя воздвиг. Неужели только мы, Курьевичи, услышали философа, его завет: «Итак, всё наше достоинство — в способности мыслить. Только мысль возносит нас, а не пространство и время, в которых мы — ничто. Постараемся же мыслить достойно: в этом — основа нравственности»?..

…Семейный обед у Чепегиных затянулся, ибо всем и всё пришлось по вкусу — и хлеб насущный, и пища духовная. Старые Чепегины расчувствовались рядом с сыновьями и их избранницами, молодые же люди были взволнованы, потому что в эти часы глубже поняли, какое серьёзное решение приняли они в своей жизни. И все вместе словно предчувствовали (а я знал точно), что будут ещё новые встречи в станице — уже с детьми и внуками, а Нюра и Сергей Захарович хотя не решатся на поездку в далёкое Заполярье, но выберутся в столицу, чтобы подержать на руках внука Захара. Шурка, поэтический толкователь влияния знаков Зодиака на судьбу человека, в отличие от брата-штурмана, наученного использовать светила только для определения места корабля в море, в честь рождения декабрьского сына-Козерога посвятит Маше-Стрельцу сонет:

      Стрелец и Лев… Но кто охотник? Жертва кто же?
      О, если б только знать я истину бы мог:
      В когтях ли львиных — неприкаянный Стрелок
      Или пронзён стрелой, кто так на Льва похожий?

      Но сердцу во сто крат той истины дороже
      Прочесть в скрижалях судеб между строк:
      Стрелы в колчане, запасенной впрок,
      Лев избежать не захотел, быть может!

      Звенит струной по-прежнему тугая тетива
      И в присмиревшем Льве любовь по-прежнему жива.
      Над нами согнут луком Зодиак
      И светит нам с тобой заветный знак —
      Знак продолжения любви — знак Козерога!

…Маше, Ларе, Шурке и Костьке предстояло гостить в Новодмитриевской ещё неделю, посетить по приглашению Арсения Мокиевича и Юрия Дмитриевича, побывать в районной станице Северской на концэрте, как выразится Нюра, Кубанского казачьего хора. А я уже на своих чудесных крыльях времени побывал в столице и Севастополе, чтобы незримо присутствовать на будущих свадьбах Костьки и Лары, Маши и Шурки. Ибо мне надлежит помнить, что, скажем, в Югославии петух и курица считаются символом брачного единства, и ранее их приносили в жертву супруги (варварский обычай, должен я сказать). А у других народов петух — птица плодородия и урожая, а также, подчеркну я, сексуальной потенции. А у южных славян, а также венгров и некоторых других народов жених во время свадьбы нередко носил живую птицу или её изображение. Но, напомню я, и Костька, и Шурка по десятому знаку китайского астрологического круга животных — сами себе Петухи, так что обычай будет соблюдён.

Лара и Костька распишутся в Севастополе, где и отметят скромно первый день супружеской жизни. А по приезде в Оленью губу их будут величать за столом едва ли не все офицеры дивизии подводных лодок, а комдив выделит им в качестве свадебного подарка освободившуюся однокомнатную квартирку. Через год у них родится сын, наречённый Максимом, но только когда ему исполнится три года, заполярные Чепегины привезут его в станицу, подгадав к свадьбе Наталки.

К слову сказать, у Наталки со Славиком, внуком Арсения Мокиевича, не сложится, о чём я, разумеется, знал заранее. Но что за честь быть пророком и не иметь гласа человеческого, не иметь возможности известить о благой вести или предостеречь от злосчастья, напасти, пагубы, лиха, печалования и иного! Нюра так и не смогла оберечь Чепегину-младшую, и выйдет она замуж за водителя-дальнобойщика, и через полгода после свадьбы у них родится дочь Лариса, а через четыре года — сын Виталий. А ещё через пять лет муж Наталки Владимир погибнет в автокатастрофе на трассе Краснодар — Ростов-на-Дону. И больше Наталка замуж не выйдет. Слава после окончания института переберётся в Москву, где станет доктором наук, профессором, членом Российской академии наук, деканом медицинского факультета престижного вуза…

На Наталкину свадьбу прикатят и московские Чепегины с сыном Захаром. Первая встреча двоюродных братьев положит начало их многолетнему дружеству, родственной привязанности и взаимному расположению. Братья с жёнами и сыновьями будут, вижу я, встречаться и в Севастополе, куда Костьку переведут с Севера, и в Ленинграде, где он будет учиться в Военно-морской академии, и в Москве, где Костька станет слушателем Академии Генштаба. Служба у старпома Константина Чепегина до времени будет складываться, знаю я, успешно. Он будет командовать подводным ракетоносцем в Заполярье, будет начальником штаба и командиром отдельной бригады подводных лодок на Черноморском флоте. И каждая ступень карьеры будет означать, что в руках капитана первого ранга Чепегина станет сосредотачиваться всё больше сокрушительного, смертоносного, разрушительного, губительного оружия, а под его началом — сотни и сотни людей под присягой. Нам, петухам, на роду написано беспрестанно враждовать с соперниками, и тут параллели (дались мне эти параллели!) с воинственным Homo sapiens у нас идут рядом, как железнодорожные рельсы. Но ветка человеческой цивилизации, говорю я, ведёт в тупик, ибо оружие, затаившееся на планете — на земле, в небе, космосе, глубоко под землёй и толщей океана, — рано или поздно может поставить на ней крест.

Я не смог удержаться от соблазна и побывал в будущем — на борту дизельного подводного ракетоносца под командованием капитана первого ранга Чепегина. Субмарина уходила в море для погружения на предельную для неё глубину — триста метров, и подготовка началась ещё в базе. В отсеках задраенной подлодки понизили атмосферное давление, чтобы проверить корпус на герметичность: малейшее нарушение её немедленно возвестит о себе разбойничьим посвистом воздуха, проникающего в отсек извне. Жаль, что эту картину не может наблюдать Сергей Захарович. Ибо ему было бы интересно увидеть, как специалисты поисково-спасательной службы флота (бывшего ЭПРОНа) осматривали аварийные системы подачи воздуха, продувания балластных цистерн и вентилирования отсеков со спасательного судна, аварийной связи с водолазами, индивидуальные средства спасения членов экипажа, удостоверялись в наличии аварийных запасов пищи. Кроме спасательного судна к выходу в море готовилась еще одна субмарина. В районе глубоководного погружения она будет поддерживать с лодкой капитана первого ранга Чепегина звукоподводную связь. И вот ракетоносец вышел в море…

— Всем вниз! По местам стоять, к погружению!

Капитан первого ранга Чепегин, отдав команду, остался на мостике один. Это, уже осведомлён я, долг и привилегия командира-подводника. После всплытия он первым поднимается на ходовой мостик, чтобы осмотреться вокруг. И ему же по праву принадлежит первый глоток морского воздуха, первая затяжка, если курит. А перед погружением командир спускается вниз последним, после того, как накрепко убедится, что в надстройке и на верхней палубе никого не осталось. Но и после того, как лодка ушла на перископную глубину, Костька еще раз вкруговую прокрутил перископ, вглядываясь в поверхность моря вокруг. И стал похож на неуклюжего танцора, топчущегося вокруг партнёрши. Слышу его очередную команду:

— Глубина шестьдесят метров! Осмотреться в отсеках!

Прочный корпус субмарины, кажущийся на первый взгляд отлитым монолитом, недоступным для вторжения забортной воды, на самом деле во многих местах пронизан забортными отверстиями, обеспечивающими работу многочисленных корабельных систем. И я увидел, как в этих местах уже появились капельки конденсата, стекающие в развешанные полиэтиленовые мешки. В напряженной тишине слышался скрип внутриотсечных легких переборок. Двери в каюты и рубки распахнуты, словно подводники в панике покинули их. Дело в том, узнал я, что от сжатия корпуса закрытую дверь может заклинить — ни войти, ни выйти. Так однажды на лодке и случилось: в каюте на время глубоководного погружения оказался заперт замешкавшийся офицер, и вышел он только после того, как лодка начала всплытие.

И вот лодка достигла глубины в триста метров. В одном из отсеков были собраны молодые матросы, которым продемонстрировали «матросский глубиномер» — шнурок, туго натянутый между боковыми переборками в начале погружения. Только что он провисал, словно Нюрина бельевая верёвка под грузом развешанного белья, как вдруг на глазах присутствующих он оборвался, как перетянутая гитарная струна. Это сдавленный корпус начал во время всплытия расправляться, словно лодка вдохнула полной грудью. Глубокий вздох облегчения издал и капитан первого ранга Чепегин, когда лодка закачалась на волнах Баренцева моря.

— Десятки раз в разных должностях ходил на глубоководные погружения. И всякий раз сжимаюсь вместе с лодкой, и вместе с ней разжимаюсь… — признался Костька капитану второго ранга Олегу Одинцову, недавно назначенному старшим помощником командира…

А я по обыкновению стал размышлять над увиденным и услышанным внутри прочного корпуса подлодки. Сколько же затрачивает Homo sapiens интеллекта, физических сил и душевной энергии, сколько финансовых и материальных средств отрывает от своих человеческих нужд насущных, какую опасную игру в жизнь и смерть ведёт, чтобы до поры до времени утаить оружие в глубине…

…Когда на небосклоне комбрига Чепегина уже покажется, как выразился бывший штурман, звезда первой величины — адмиральская, в Севастополь на отдых приедут Шурка, Маша и Захар.

— Готовится представление на меня о назначении на адмиральскую должность. Придётся возвращаться на Север… — с непритворным вздохом скажет он брату и невестке.

Они вшестером будут блаженствовать на безлюдном пляже, отгороженном для командующего флотом, его заместителей и командиров соединений. Максим и Захар станут охотиться у кромки моря на крабов, а их родители — обсуждать извечный для военных вопрос о необходимости в очередной раз ради повышения в должности и звании срываться с обжитого места. А на новом месте снова решать вопросы с жильём, детсадом для младшеньких, школой для старшеньких, с работой для жён. А я не без чувства юмора, ибо мне ничто человеческое не чуждо, попытался представить себе, как индийскую слониху назначают старшей самкой в стадо африканских слонов или верблюда из Сахары переводят в Южную Америку для улучшения породы альпака. Костька зачерпнёт в правую ладонь пляжного песка и станет пересыпать его в левую. Лара, которая к тому времени вернётся на работу в городской народный суд, будет неотрывно наблюдать за тонкой струйкой импровизированных песочных часов, и когда она иссякнет, промолвит — и тоже со вздохом:

— Кажется, альтернативы нет…

Но назначение капитана первого ранга Чепегина на Северный флот не состоится. На одной из лодок бригады, находящейся на боевом дежурстве, в торпедном отсеке произойдёт самовозгорание стеллажной торпеды (среди боезапаса на лодке будет и торпеда с ядерной боевой частью). В ходе борьбы за живучесть пожар будет потушен, при этом погибнет несколько членов экипажа. Комиссия из Москвы придёт к выводу, что причиной возгорания стали конструктивное несовершенство новой торпеды, и её неквалифицированная подготовка на береговой минно-торпедной базе перед погрузкой на лодку и другие обстоятельства, не зависящие от командира лодки. Тем не менее, его отстранят от должности, а представление на капитана первого ранга Чепегина останется без движения. Через некоторое время Костьку назначат заместителем начальника одного из управлений штаба Черноморского флота. А в пятьдесят лет Константин уволится в запас. Нет худа без добра, говорят люди. Костька устроится старшим помощником капитана научно-исследовательского судна и ещё не один год будет странствовать по морям и океанам, которые он видел только в перископ и во время кратких всплытий.

А Максим, вижу я, окончит в Киевском — подальше от родителей и вроде не так уж далеко от Севастополя — государственном университете имени Т. Г. Шевченко радиофизический факультет. А потом и вовсе переберётся в Москву. Женится и в скором времени разведётся, снова женится и снова разведётся. От второго брака родится правнук Анны Константиновны и Сергея Захаровича Илья, но об этом они уже не узнают…

— Анна Константиновна, я вымою посуду, — отвлёк меня от телепортации в будущее голос Маши.

— Мы с Наталкой управимся, — по-доброму откликнулась Нюра. — Ты, дочка, побереги силы для мытья посуды в замужестве…

Я не стал тратить свою чудодейственную способность на то, чтобы посмотреть, как Маша в будущем будет мыть посуду своими тонкими длинными пальчиками, которые Шурка любовно называет «макаронинами». Пространственную манипуляцию я использовал для того, чтобы увидеть, как в Москве чёрная «Волга» подвозит жениха и невесту — Шурку и Машу — к Нагатинскому ЗАГСу. И как отвозит уже мужа и жену в редакцию и издательство, где они работают. И как свидетель Шурки Володя Марков с добровольным подручным таскает по этажам ящики с шампанским. И как мужики с мученическим видом пьют сладкую шипучку, а дамы её с видимым удовольствием смакуют и дивятся, что не разглядели у себя под носом жениха, а Маша оказалась-де не промах. И как чёрная «Волга» снова вписывается в поток машин и подъезжает к дому на Нагатинской набережной. И как новоявленную супружескую пару встречают мать Маши Елена Фёдоровна, отец Виктор Дмитриевич и бабушка новобрачной Ксения Ивановна…

И увидел я, не пересекая физического пространства, как двадцать лет спустя у входа в ЗАГС выросла скульптурная группа из металла: жених и невеста, слившиеся в акте самого сладкого гражданского состояния. Особенно хорошо скульптору удалась невеста. Он любовно выковал ей маленькие упругие ягодицы и тонкий стан, затянутый шнуровкой. Недалеко от парочки на железных рамках развешены, как в скобяной лавке, навесные замки, ключи от которых новобрачные забрасывают в Москву-реку. Некоторые замки за давностью времени уже заржавели, другие всё еще отблёскивают заводской выделкой. Шурка с Машей не заложили своих отношений пудовым амбарным запором, их верность друг другу хранит в неприкосновенности Господь. Захар окончит факультет инноваций и высоких технологий прославленного Московского физико-технического института, будет работать в Москве. Уже после того, как давно не стало на свете станичных бабушки и дедушки, побывает в Краснодаре по делам. И повидается с теткой Наталкой, живущей в краевом центре, а также с двоюродными братом Виталием и сестрой Ларисой…

…Вечер в станицу пришёл тихими стопами, отгородившись от ушедшего дня полосой заката на горизонте. Красной, как мои перья, скажу я (после этого сравнения по моему телу уже в который раз побежали мурашки предчувствия). Когда на подворье всё живое угомонилось, затихло, замерло до рассвета, я занял свой летний насест на тутовнике, но не смог сомкнуть глаз до вторых петухов. Сергей Захарович оставил для ночных надобностей переноску на ореховом дереве, и в её неверном свете я увидел, как уже освобождённый на ночь Чапай обеспокоено направился к хлеву. Я присоединился к нему и почувствовал, как из-под крыши хлева потянуло едким дымком. Non est fumus absgue igne — нет дыма без огня, говорили древние. Не теряя времени, я взбежал на террасу и стал бросаться грудью на окно комнаты, где почивали старые Чепегины.

— Сергей, выйди и посмотри, что там делается?! — услышал я испуганный голос Нюры…

Эту ночь я запомню на всю свою недолгую петушиную жизнь. Запомню до мельчайших подробностей, как выскочил на веранду Сергей Захарович, как я помчался, как никогда не бегал за самыми быстроногими молодыми курицами, к хлеву, как издавал там петушиные звуки тревоги, к которым в хлеву присоединилось разноголосое гоготанье гусей и кудахтанье кур, взвизгивание свиней, протяжное мычанье Зорьки. Как во двор выбежал Костька и заорал: «Что тут за аварийная тревога?!» И как истинный подводник одновременно и учуял и увидел дымок под крышей. Как Нюра кричала: «Сергей, выводи скотину!». Как Шурка тащил к железному баку возле хлева с дождевой водой пустые вёдра. Как Маша, Лара и Наталка столпились в растерянности на веранде. Как Сергей Захарович и Нюра выгоняли на подворье живность, а Костька и Шурка с приставной лестницей и двумя вёдрами воды исчезли в хлеву и вскоре появились в дверях, заверив остальных, что затушили возгорание. Как потом всей семьей загоняли назад разбредшихся домашних животных. А утром установили, что причиной возгорания под крышей стало короткое замыкание электропроводки, лет десять назад подведенной по воздуху хозяином для освещения хлева.

— Правду говорят, что красный петух отводит пожар от дома, — глубокомысленно изрёк за поздним завтраком Сергей Захарович.

— Эту ерунду на постном масле тебе Волоха сказал? — ехидно спросила Нюра, ещё не успокоившаяся после вчерашнего.

— Это, мама, предания глубокой старины, — сказал Шурка.

А я сказал:

— Хоть бы спасибо сказали!

— Спасибо всем членам аварийной партии за выучку и проявленное мужество при тушении огня! — тотчас отозвался старпом.

Определённо Костька меня не услышал. Но нашлась добрая душа, забывшая прежнюю обиду на представителя нашей породы, клюнувшего её в ногу.

— Всё-таки надо сказать Петьке спасибо, — промолвила Маша, бросив мне кусочек пирожка.

— Что правда, то правда, — охотно отозвалась Нюра. — У меня теперь рука не поднимется его зарезать. Пусть живёт, пока сам не околеет.

Ну конечно же, мы, животные, по мнению Нюры, подумал я, не умираем, не приказываем долго жить, не отходим, не испускаем дух, не засыпаем вечным сном, не переселяемся в лучший мир. А только околеваем и дохнем. Но я благодарен Нюре за её гуманизм, который она сроду не проявляла по отношению к домашней птице, ибо не хочу закончить жизнь в супе. Я отошёл от стола, поскольку услышал милицейский свисток высоко на крыльце. Это крылатый почтальон принёс новости. И готов забрать мои воляпюкские депеши, чтобы доставить их по этапу в указанные адреса. И я принял решение известить Кура Великого и Курьевичей во всех концах Европы о том, что осенью намерен добровольно отречься от сана Куролевса и уйти на покой, дарованный мне Homo sapiens, в данном случае — Нюрой.

 
~~~
ЭПИЛОГ
~~~

Крупные снежинки роятся в воздухе, то приближаясь к земле, то поднимаясь вверх, словно раздумывая — упасть ли им на землю и истаять или вернуться на небо. Нюра вынесла из хлева корыто с кормом и миску с водой наружу и выпустила кур на несколько часов на прогулку во дворе. Мы, замечу я, можем гулять даже при температуре минус десять градусов, но в нашем крае она опускается до этой отметки не часто. Нюра, помня своё решение о данных ею гарантиях моей неприкосновенности, как петуха прекратившего исполнение полномочий, метит мне крылья зелёнкой, ибо несколько петухов из моего прошлогоднего летнего потомства похожи на меня, как Костька на Шурку. Или наоборот. Кстати, после их отъезда вскоре пришли письма из Москвы и Мурманской области с описанием их свадебных церемоний. Когда Нюра читала их вслух мужу и дочери, я поймал Шурку на неточности. Он написал, будто в редакции было выпито три ящика шампанского, в то время как их, видел я, было два…

Мне не хотелось толкаться возле корыта, и я привычно взлетел на нижнюю ветку тутовника (единственная моя привилегия, которая осталась неприкосновенной), чтобы по обыкновению поразмышлять без помех о том, о сём, пятом, десятом. Каждое утро после отречения от куролевского престола я с трудом подавляю многолетнюю привычку первым возвестить о наступлении утра, о готовности защитить неприкосновенность моей территории, о моём непререкаемом, безоговорочном, бесспорном и ином праве на интимные отношения с придворными курочками. Но, как сказал Сергей Захарович жене, когда их маслобойный заводик не выполнил квартального плана: «Мой номер второй, Нюра». Нынче и я по придворному этикету подаю голос вторым — после недавно коронованного наследника. И всякий час меня посещают мысли, которые, уверен я, одолевают и ненасытного властолюбца из рода Homo sapiens, оттёртого от кормила власти, отлучённого от возможности преобразовывать, переиначивать и перекраивать, преображать и реформировать реальность вокруг себя. А также выводить из игры, отсеивать, отодвигать в сторону, удалять, устранять и уничтожать конкурентов. А также окружать себя льстецами и угодниками, подголосками и приспешниками, холуями и лакеями. А также брать мзду, принимать подношения, извлекать выгоду из служебного положения и официального статуса, чина и звания, престижа и административного ресурса. Учёные, на которых так хочет походить дипломированный ветеринар Волоха, крестник Сергея Захаровича, обнаружили у людей, лишённых части или всех властных полномочий, снижение когнитивных, то есть умственных, познавательных, мыслительных и иных способностей. Но дальше всех зашёл психолог из Калифорнийского университета в Беркли. Он сравнил эффект, который власть оказывает на человека, вошедшего во вкус владычества, с травмой мозга; от неё честолюбец не может излечиться и после того, как из рук его выпадают бразды правления.

Вкус к власти, ранее обретённой и, увы, утраченной ныне, нанёс, признаюсь я, травму и моему петушиному мозгу, очеловеченному Волей Провидения. И роятся, мечутся в нём, как снежинки, смутные мысли об изменении порядка наследования престола Курьевичей, который предусматривал бы пожизненное занятие почётного места на насесте. Но, говорю я себе в утешение, ничто не вечно под луной, всякой власти время кладёт свой предел — власти человека над человеком, человека над собой, красноречивого меньшинства над безгласным большинством, государства над государством, света над тьмой и тьмы над светом, зла над добром и добра над злом.

И будет, думаю я, положен предел и владычеству Homo sapiens над живой природой. Над былинками и баобабами, над кустами и цветами, над ручейками и океанами, над зверями и птицами, над рыбами и насекомыми — над всем, что растёт, зеленеет, цветёт, распускается, благоухает, бегает, пресмыкается, ползает, плавает, летает, дышит, питается, пасётся, охотится, размножается и развивается. И через неисчислимое количество лет, десятилетий, веков, тысячелетий, эр окружающая среда отторгнет человек, если только он не…

— Ну, что Пётр Второй, замёрз? — прервал мои размышления голос Сергея Захаровича, проходящего по двору мимо нового владетеля куриного гарема.

Сергей Захарович брякнул наобум, ибо в его вечерней школе об этом внуке Петра Первого, последнем представителе рода Романовых по прямой мужской линии, на уроках истории не упоминалось. Но мы, Курьевичи, изучаем родословные представителей человеческих царских династий, и поэтому я счёл неуместным сравнение одного из нас с Петром Вторым. Ибо отпрыск царевича Алексея Петровича и немецкой принцессы Софии-Шарлотты Брауншвейг-Вольфенбюттельской вступил на престол в одиннадцать лет, а в четырнадцать лет умер от оспы. Это пробудило во мне неприятное воспоминание о том, что один из моих пращуров пал от куриной оспы в XVIII веке.

Но мой наследник, посмотрев на меня левым, всепроникающим глазом, с достоинством ответил Захаровичу:

— Никакой я не Пётр Второй, а Кур XIX — Волей Провидения Великий Куролевс и куриный походный атаман всея Кубани, Ставрополья, Ростовской, Волгоградской областей, Карачаево-Черкессии, Адыгеи, Абхазии, Калмыкии, Крыма, Севастополя и иных…

Москва
Январь–апрель
2021 г.