Педагоги-иностранцы в русской журнальной сатире

                (Просветительские традиции отечественной журналистики:
                Оценка иностранных педагогических моделей в русской сатирической периодике XVIII века)


        Возникнув и активно развиваясь в эпоху Просвещения, отечественная журналистика XVIII века совершенно закономерно уделяла значительное внимание проблемам укрепления и распространения образования в русском обществе. Хорошо известно, какую существенную роль в деле популяризации ценностей просвещения, науки и образованности сыграли периодические издания Академии наук. В гораздо меньшей степени изучен вклад в просветительскую тематику журнальных изданий сатирической направленности, хотя во многих из них публикации по общественно-педагогическим вопросам занимали видное место.

        Среди многообразия подобного рода материалов обращает на себя особое внимание оживленный спор о преимуществах и недостатках заимствования в Европе и перенесения на русскую почву иностранных образовательных моделей, главными проводниками которых в русском обществе являлись многочисленные выходцы из Франции, стоявшей в XVIII столетии во главе европейского Просвещения в силу своей политической влиятельности и чрезвычайно высокого культурного авторитета. Интенсивные межгосударственные и общественные контакты России с Францией способствовали быстрому формированию моды на всё французское, причем одним из наиболее ярко выраженных элементов этой галломании стал повышенный спрос на французских педагогов, охотно приглашавшихся для обеспечения домашнего типа светского образования и воспитания детей в зажиточных дворянских семьях. Результатом этого стала по сути монополизация педагогической профессии иностранцами, преимущественно французами, что вызвало негативную реакцию со стороны сатирической части русской журналистики.

        Отечественные публицисты с подозрением относились к засилью чужеземных педагогов, справедливо опасаясь возможности причинения ими непоправимого ущерба русскому национальному самосознанию, ослабления внутригосударственного единства и даже порчи народной нравственности под влиянием насаждаемых иностранцами-воспитателями соблазнов и пороков, присущих западной культуре. В таком контексте детальный анализ «антифранцузской» аргументации в русской сатирической журналистике XVIII века может представлять вполне определенный интерес в качестве исторического примера осуществления с помощью средств массовой информации действенной защиты отечественных культурно-образовательных приоритетов и попытки обоснования отличительной специфики национальной педагогической модели. Всё это придает несомненную целесообразность обращению в наши дни к историческому опыту осмысления русской журналистикой проблемы международного характера образовательного процесса, что представляется особенно актуальным именно сейчас, в условиях неоднозначно оцениваемой тесной интеграции современной отечественной системы образования в общеевропейское и – шире – всемирное образовательное пространство.
               
        Одним из первых представителей русской сатирической журналистики XVIII века, давших резко критическую оценку французской экспансии в сфере педагогики, был редактор-издатель «Адской почты» (1769) Ф. А. Эмин, проницательно указавший на сугубо корыстные расчеты, лежавшие в основе интереса многих предприимчивых французов к педагогике как универсальному средству извлечения неограниченной прибыли путем ловкого использования чужого невежества и легковерия. В пародийных ведомостях из «присоединенных ко аду провинций» Эмин от лица некоего шевалье де*** гласно разоблачил стратегический замысел значительной части недобросовестных французских педагогов: «Везде почти наши одноземцы воспитывают и учат детей, а часто и жен первых рангов вельмож. Уклонность, с хитростию смешанная, доставляет им великую дружбу у многих, и от их проворства баланс часто в других государствах переменяется, а нашему из того бывает выгода...» [1, с. 105].

        Позднее этот же эффективный прием сатирического саморазоблачения французских лжепедагогов применил в «Почте духов» (1789) молодой И. А. Крылов, вложив в уста хозяйки модной лавки циничные назидания ее беспутному братцу, готовящемуся к вступлению на педагогическую ниву (письмо XLII): «Считается три рода главных упражнений, которыми мы здесь разоряем и приготовляем к разорению ежегодно по нескольку тысяч человек, а именно: торговля товарами, рукоделья и учительство» [2, с. 240  -220–221]. Но все-таки главным для отечественной сатирической журналистики выступал не столько материальный, сколько моральный аспект проблемы негативного влияния иностранной педагогики на русское общество. Суть вопроса образно выразил Н. И. Новиков в своем «Кошельке» (1774): «А ныне развращение во нравах учителей наших столь велико, что они и изъяснение некоторых добродетелей совсем потеряли и столь далеко умствованиями своими заходят, что во аде рай свой найти уповают...» [3, с. 76].

        И действительно, русская сатирическая журналистика тех лет привела целый ряд образчиков развращающих общественную нравственность поступков, зачастую совершавшихся французскими авантюристами под прикрытием их якобы педагогической деятельности. Тот же Новиков в журнале «Живописец» (1772–1773) отнюдь не случайно поместил язвительное «Известие», наглядно рисующее мошеннические уловки многих самозваных псевдопедагогов: «Недавно приехавший француз учредил для молодых благородных и мещанских детей школу, в которой преподавать будет все в карточных играх употребляемые хитрости и обманы, в каждый день от 10 пополудни до 5 часов пополуночи. Сей честный и некорыстолюбивый француз обязуется как сему, так и другим разным к обогащению себя средствам обучать учеников свих без всякой платы. Но чтобы ученики его больше уважали его наставления и более бы имели прилежания ко скорейшему обучению, то требует он только сей безделки, чтобы они играли с ним на чистые деньги. Впрочем, он клянется французскою своею честию, что в скорое время учеников своих приведет в такое состояние, что они других обучать будут. Сей учитель живет в улице Разорение, в доме г. Бесстыднова» [3, с. 199].

        Ироническую манеру Новикова сознательно воспроизвел Крылов в пародийно-сатирических «Мыслях философа по моде, или Способе казаться разумным, не имея ни капли разума», опубликованных в журнале «Зритель» (1792): «Французские учители многие очень хорошо делают, что питомцев своих учат играть в карты, и я бы не советовал родителям принимать для своих детей никакого учителя, если он не знает игор, которые в употреблении...» [2, с. 333].

        Основные усилия отечественной сатирической журналистики были нацелены на выявление и обличение скрытой идеологической стратегии чужеземных педагогов, исподволь насаждавших в обществе антирусские по своей направленности и подрывные по характеру взгляды и представления. Наглядным примером такого сатирического разоблачения может служить новиковский «Разговор между немцем и французом», помещенный на страницах «Кошелька». Первому персонажу диалога, добропорядочному немцу, олицетворяющему честных и полезных России представителей западной науки и просвещения, столь активно привлекавшихся для общественных преобразований еще Петром I, противостоит авантюрист-француз, прикрывающий своим педагогическим статусом враждебные России намерения:

        «Немец. Позвольте сказать откровенно, вы воспитанием своим удобнее можете развратить, а не исправить сердце юного своего воспитанника: сделаете таковым, каких, ко стыду России, видел я довольно проезжающих мою отчизну... <...>
        Француз. Добрые ли будут иметь склонности воспитанники мои или худые, для меня это все равно, лишь бы только воспитались они с любовию ко французам и с отвращением от своих соотечественников, а в прочем какая мне нужда. <...> В должность учителя вступаю я не для того, чтобы в состоянии быть вправду учить моих воспитанников; но для того, чтобы запастись деньгами, коих я теперь не имею» [3, с. 82–83].

        В аналогичном свете виделись злокозненные происки французских лжепедагогов и Д. И. Фонвизину, написавшему специально для задуманного им журнала «Друг честных людей, или Стародум» (1788) остросатирический «Разговор у княгини Халдиной», ведущий участник которого, полуобразованный недоучка – светский щеголь Сорванцов, крайне саркастично отзывался о наставнике своих детских лет, шевалье Какаду: «Он вселял в сердца наши ненависть к отечеству, презрение ко всему русскому и любовь к французскому. Сей образ наставления есть обыкновенная система большей части чужестранных учителей» [4, с. 73].

        Весьма показательно то обстоятельство, что тогда же и о том же писал в «Почте духов» Крылов, чутко улавливавший общественные настроения и оперативно отражавший их в своем сатирическом журнале. Француженка, хозяйка модной лавки, наставляет брата «педагогическим» (на самом деле, конечно, антипедагогическим) уловкам совершенно в духе фонвизинского шевалье Какаду (письмо XXXIX): «Помни только мои наставления: будь важен, показывай отвращение ко всему, что увидишь в доме, сделанное не по французскому вкусу, и чаще наказывай детей за то, если они не почувствуют склонности к щегольству и к нашим уборам, что должен ты называть опрятством. Главное твое правило будет состоять в том, чтобы учить их лепетать и кланяться по-французски; и как скоро достигнешь ты до того совершенства, то родители почтут себя счастливыми: тебя назовут мудрецом, а детей своих станут возить напоказ по городу» [2, с. 220]. 

        Впрочем, обильный приток иностранных авантюристов-псевдопедагогов в Россию воспринимался отечественной сатирической журналистикой тех лет не как самодовлеющее явление, а как следствие неверного понимания значительной частью русского общества внутренней сущности просвещения, что привело к подмене ценностей истинной образованности показным внешним блеском, в котором первенствующее место занимало усвоение наиболее ярких проявлений французской культуры, к тому же чаще всего усвоенной чересчур поверхностно. Именно такой плачевный результат однобокого приобщения к европейскому просвещению и вызвал в светских слоях общества неудержимую галломанию, которой ловко воспользовались чужеземные проходимцы.

        Об этом прямо говорил в «Почте духов» Крылов (письмо XLII): «Ныне же, по прошествии варварских времен, вздумали, что тот не может быть хорошим гражданином, кто не умеет танцевать, прыгать, вертеться, говорить по-французски и болтать целый день, не затворяя рта в беседах. К такому воспитанию необходимо понадобились французы» [2, с. 241]. Иными словами, утрата национальных культурно-образовательных корней, замещение их скороспелыми чужеземными пересадками закономерно вела к дальнейшему извращению характера педагогического процесса, что и проявилось теми очевидными злоупотреблениями, с которыми пыталась бороться сатирическая журналистика. Пожалуй, едва ли не самым сильным средством из ее полемического арсенала стало гротескно-изобличительное повествование о темном, а нередко даже и криминальном прошлом педагогов-самозванцев.

        Едкие сатирические намеки на предысторию новоявленных авантюристов на ниве просвещения призваны было, по замыслу журналистов, породить в русском обществе необходимую настороженность и тем самым оградить потенциальных воспитанников от пагубного влияния их недостойных наставников. Первым начал разрабатывать эту тему Новиков, поместив в «Живописце» пародийное известие «Из Кронштадта», сообщающее о прибытии из Франции к русским берегам корабля, привезшего целую компанию французских авантюристов, многие из которых «в превеликой жили ссоре с парижскою полициею» [3, с. 193], то есть являлись, по сути, преступниками, не раз нарушавшими у себя на родине закон. «Любезные сограждане, – саркастически восклицает Новиков, – спешите нанимать сих чужестранцев для воспитания ваших детей! Поручайте немедленно будущую подпору государства сим побродягам и думайте, что вы исполнили долг родительский, когда наняли в учители французов, не узнав прежде ни знания их, ни поведения» [3, с. 193].

        Чуть позже, на страницах «Кошелька», в «Разговоре между немцем и французом» Новиков поставил вопрос о национальной безопасности в сфере образования и не смог найти на него утешительного ответа в окружающей общественной жизни:

        «Немец. Как поверят будущую подпору славнейшия империи воспитанию человека неизвестного? <...>
        Француз. Где, кроме сущих невежд, найти можно такую оплошность, чтобы вверить себя человеку, никогда ему добра не желающему, и позволить из себя всё, что бы я ни захотел, сделать...» [3, с. 82–83].

        К разоблачительной линии Новикова примкнул Фонвизин, аттестовав устами Сорванцова в «Разговоре у княгини Халдиной» пресловутого шевалье Какаду: «Француз пустоголовый, из побродяг самая негодница...» [4, с. 72]. В еще большей мере усилил сатирический пафос Крылов, характеризуя в XLII письме «Почты духов» предприимчивого брата французской модистки: «Мне очень хотелось знать, кто будет то несчастный, кому французский беглец с виселицы достанется в учители, и найдутся ли столь глупые родители, которые бы поверили воспитание своих детей почти безграмотному плуту, который скорее может научить, как вытаскивать из карманов платки, нежели наставить в добродетели...» [2, с. 236].

        Крылов и в дальнейшем неоднократно возвращался к теме обличения полупреступного аморализма, насаждаемого французскими авантюристами-педагогами, и даже обобщил программные постулаты этой новоявленной французской педагогической премудрости в пародийных «Мыслях философа по моде», завершив их характерным критическим пассажем: «...я знаю, что многие французы будут завидовать, для чего другие написали то, чему они словесно учили; но я не самолюбив и охотно признаюсь, что эти прекрасные правила не моей выдумки и что мы обязаны оными тем снисходительным французам, которые, кончив на галерах свой курс философии, приехали к нам образовать наши нравы» [2, с. 336].

        Задачи противодействия авантюристическим тенденциям иностранной педагогики закономерно предопределили сатирическое изображение конечных результатов внедрения в русское общество таких в корне порочных «образовательных» моделей. Еще Новиков в «Кошельке» изобразил плачевные плоды чужеземной легковесной псевдообразованности: «Словом, помощию обхождения моего со французами я, ничему не учась, сделался ученым человеком и могу разговаривать и критиковать дела военные, гражданские и политические; <...> а таковы-то точно, сказывают, и есть большая часть французских дворян, <...> а ничего не делающие и пропитания не имеющие приезжают к нам купцами, учителями, учеными...» [3, с. 91].

        В дальнейшем на крайне невысокий уровень исключительно светского воспитания, насаждаемого французскими педагогами, постоянно обрушивал сатирические стрелы Крылов, декларируя, в частности, в «Мыслях философа по моде»: «Вот предмет моего труда! Я посвящаю его вам, друзья мои, и буду доволен, если один из тех французов, которые готовят вас в свет и учат трудной науке ничего не думать, – если один из тех французов, говорю я, прочтя мои правила, скажет, что они согласны с образцом, по коему он воспитывал благородное наше юношество» [2, с. 332].

        Наглядный пример сатирического толкования чужеземного по духу воспитания, навязываемого иностранцами-педагогами русскому юношеству, содержится в анонимном «Опыте вещественного российского словаря», помещенном в журнале «Чтение для вкуса, разума и чувствования» (1791): «Воспитание. Наставление детей, как делать комплименты, а особливо на французском языке, искусно шаркать ногами, поносить других, хорошо танцевать и хорошо играть в карты. Кажется, довольно?» [1, с. 166]. Риторический вопрос лишь подчеркивал настоятельную необходимость выработки действенного ответа на столь злободневную общественную проблему.

        В поисках вариантов такого ответа отечественная сатирическая журналистика сосредоточила усилия на дискредитации репутационного имиджа иностранцев-педагогов, стремясь решительно развенчать неправомерно утвердившуюся за французами славу якобы лучших, признанных во всей Европе учителей. Для этого приходилось целенаправленно акцентировать внимание читателей на обнаруживающемся вопиющем непрофессионализме чужеземных наставников и воспитателей, неустанно разоблачать шарлатанские методы их педагогических упражнений. Приоритет в этой сатирической дискредитации принадлежит Новикову, в «Разговоре между немцем и французом» вложившему в уста французского авантюриста самодовольное признание: «Наконец, скажите мне, государь мой, по какой бы причине я не мог быть учителем? Разве на французском языке нет книг, всяким наукам обучающих? Поверьте мне, что их довольно: я закуплю оные книги и буду учить моих воспитанников и сам учиться. Ха, ха, ха...» [3, с. 82].

        Подобное же антипрофессиональное кредо исповедовал и фонвизинский шевалье Какаду, который, по свидетельству Сорванцова, «учил нас по-французски, то есть дал нам выучить несколько вокабулов и начал с нами болтать по-французски. Грамматике нас не учил, считая, что она педантство» [4, с. 72]. Наконец, полномасштабное разоблачение заведомого и преднамеренного непрофессионализма весьма многих из числа иностранных учителей осуществил в «Почте духов» Крылов, приведя красноречивые «педагогические» назидания французской модистки, отлично разбирающейся в запросах великосветского общества (письмо XLII): «Итак, братец, когда вступишь ты в учители, то берегись перед детьми раскрывать умные книги, ибо они за то станут тебя ненавидеть и наговаривать своим родителям, которые назовут тебя педантом и сгонят со двора. Тверди своим ученикам только то, как должно жить в большом свете, и поставь их на такой ноге, чтобы они могли быть из числа усерднейших французских данников; а когда они вырастут, старайся потакать их порокам; они тебя тем более полюбят и удвоят твое жалованье» [2, с. 241–242].

        Резкая критика французской модели светского образования, бесстыдно профанирующей истинные просветительские ценности, стала одной из ключевых доминант крыловской журнально-сатирической прозы. С этой темой напрямую связана и напечатанная в «Зрителе» «Речь, говоренная повесою в собрании дураков» (1792), осмеивающая французских наставников, которые «открыли нам ключ, что удачнее можно искать счастья с помощию портного, парикмахера и каретника, нежели с помощию профессора философии» [2, с. 317], и «Похвальная речь науке убивать время, говоренная в Новый год», увидевшая свет в «Санкт-Петербургском Меркурии» (1793), воссоздающая целую преемственную систему распространения французских, то есть сугубо светских, методов воспитания в высшем кругу русского дворянства: «...молодые люди наши, воспитанные в глазах французских гувернеров и в виду гончих и борзых собак, наполняются с детства благородною страстью расточать время; что по прошествии юношества учители отдают их с рук на руки французским ростовщикам, иностранным магазейнам и театральным сборщицам сердец...» [2, с. 377].

        Однако Крылов подходил к обсуждению проблемы поверхностного, чуждого национальным традициям воспитания намного глубже, чем многие из его предшественников. Важнейшей особенностью сатирической позиции Крылова в определении причин столь массовой подверженности русского общества влиянию иностранных шарлатанов-педагогов явилось то, что редактор-издатель «Почты духов» не возлагал всю ответственность на одних лишь корыстных чужеземцев, но признавал значительную долю вины за самими родителями, норовящими дать своим отпрыскам модное, великосветское, а по существу – космополитическое воспитание: «Отцы советуют всегда иметь в наличности деньги, которые могут заменить достоинства и поправлять недостатки; а учители научают променивать сии деньги на кафтаны и на щегольство, которое здесь заменяет иногда богатство» (письмо XLII) [2, с. 241].

        Итоговый вывод Крылова звучит справедливым укором эгоистичным и чуждым сознания общественного долга отцам: «Итак, можно утвердительно сказать, что они сих детей воспитывают не для отечества, но собственно для себя» [2, с. 243]. В этом обоснованном упреке уже отчетливо проглядывают признаки постепенного формирования в передовых представителях русского общества представлений о необходимости выработки национального самосознания, отказа от слепого следования за иностранной модой, ощущается осознанная потребность создания собственной, самобытной, отечественной культурно-образовательной модели, основанной на истинных патриотических ценностях и коренящейся в многовековых исторических традициях самой России.

        Конец 1780-х гг. стал рубежом вызревания русской национальной идеи в сфере отечественного образования. Пройдет совсем не много времени, и Н. М. Карамзин в основанном им «Вестнике Европы» принципиально поставит вопрос о том характере, который должно принять в России европейское образование, предложив идеал равноправного и равноценного взаимодействия и взаимообогащения зарубежной и отечественной культурно-образовательных традиций. В программной статье «Приятные виды, надежды и желания нынешнего времени» (1802), словно бы подводя окончательный итог давней сатирической полемике вокруг отрицательных и положительных сторон внедрения иностранных образовательных моделей в жизнь русского общества, Карамзин четко обосновал приоритетность национального характера образования в России, видя в нем магистральный путь успешного и плодотворного развития отечества: «Усердные любители отечественной славы! Россия <...> требует от вас одной рассудительности, честности, одних гражданских и семейственных добродетелей; требует, чтобы вы заставляли иностранцев удивляться не мотовству своему, а порядку в ваших идеях и домах: вот действие истинного просвещения!» [5, с. 228].

        Этот завет не утратил свой значимости даже по прошествии двух столетий. Дело в том, что эпоха Просвещения не ограничивается рамками одного лишь XVIII века. Просвещение – базовая ценность любого общества во все времена. Только на основе высококачественного образования возможно эффективное продвижение нашей страны в XXI век, раскрытие потенциала отечественной науки, повышение культурного уровня народа, и журналистика, вместе со всей существующей на сегодня системой средств массовой информации, призвана, продолжая проверенные временем традиции своих предшественников, всемерно способствовать отечественному просветительскому процессу. 

                Литература

        1.  Русская сатирическая проза XVIII века: Сборник произведений. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1986. – 448 с. 
        2.  Крылов И. А.  Полное собрание сочинений: В 3 т. Т. 1. – М.: ГИХЛ, 1945. – 487 с.      
        3.  Новиков Н. И.  Избранные сочинения. – М.-Л.: ГИХЛ, 1951. – XL, 744 с.   
        4.  Фонвизин Д. И.  Собрание сочинений: В 2 т. Т. 2. – М.-Л.: ГИХЛ, 1959. – 742 с.  С. 72 – 73.   
        5.  Карамзин Н. М.  О древней и новой России: Избранная проза и публицистика. – М.: Жизнь и мысль, 2002. – 480 с.

       Сентябрь 2007