***

Душно. И на улице шумят, в этих краях есть дурная привычка строить по ночам дома. Тело лежит ко мне спиной, укрытое до лопаток одеялом в белой простыне. Я стягиваю его сначала до пояса. По периферии тела, если представить его двухмерным, изумительная линяя вверх. Такая до одури женская. Эта линяя выглядит как восхождение каллиграфической Л; Если б можно было ее озвучить, проговорить, то эта линяя обязательно бы ударилась об слух сонорным, мягким и вопреки правилам языка глухим la femme. Я провожу указательным пальцем из-за такта талии вверх по этой линии, как по трамплину, провожу средним и безымянным, прошагиваю двумя пальцами, как в детской игре на чувствительность локтевого сгиба, пятерней и обратной стороной ладони. Я проделываю это раз 30. Потом я стягиваю одеяло на середину бедер.

Мне нужно знать, куда эта линия разрешается дальше. Поднимаясь от узкой талии к ягодице по крутому подъему эта линия обтягивает косточку, как сливовую, но с некрасивым названием тазобедренная, и ползет дальше равниной по ноге, препинаясь по боку только об колено, как о маленькую кочку на дороге, о которую на детском велосипеде спотыкается школьница, и помеха в виде камешка с характерным звуком отскакивает из под колеса в неизвестном направлении, а она потом еще раз пять оборачивается, виляя рулем и высматривая на асфальта беглеца.

Я почти заново вылепляю эту линию пальцами с энтузиазмом математика-девственника, который с извращенным упоением вычерчивает миллионы вариантов параболы или другого графика, от которого он непонятно чего так маньячески хочет. Потом я отодвигаю свои беспокойные руки восвояси и проделываю тот же путь глазами. Пытаясь разложить эту линию на простые очевидные точки, объясняющие к самой линии, не более, не то страсть, не то нежность, или жадность поиска, которая заканчивается находкой; словом, что вертится на языке. Ты начинаешь неуклюже мычать его возможные составляющие, надеясь напасть на след, но все тщетно, потому что слово это тебе не знакомо, но ты его бессознательно ищешь и потом оно вырастает перед твоей тушей просто так, в неожиданной близости и простоте и ты читаешь это la femme напрямую и наоборот, довольный открытием понимая, что это именно то слово, но не понимая, зачем ты, собственно, его сказал, и что оно для тебя значит, и для чего оно нужно, и что с ним делать, но, совершенно точно ощущая важность и необходимость этого осознания, продолжаешь в столбняке смотреть на линию, пока физически голос извне не окликнет, не вытянет обратно, в эту непонятно как связанную с той, в тупую реальность материализма, без которой та, эфемерная, наркотическая не может существовать.