По эту сторону молчания. 66. Оконников и Акчурин

Оконников ждал, когда Акчурин ему позвонит и, как всегда, ныл, что вот де Вова не звонит, наверное, забыл, или больше того – умер, чем раздражал Тамару Андреевну, которая по-прежнему его ненавидела и, если не желала ему смерти, то мечтала о том дне, когда снежный ли, огненный ли вихрь подхватит его и унесет, что, вообще-то, уже случилось, но почему не навсегда. «У тебя все умерли,- говорила она. – Живой твой друг. Живой. Где-то водку пьет».

И тут он ему позвонил.

-Куда ты пропал? – спросил его Оконников.

-Потом расскажу. Давай встретимся.

Было начало июня. Небо дышало летом. На нем ни тучки. Вымытые витрины магазинов блестели на солнце. Отражаясь в них, как в зеркалах, по улицам прогуливались молодые женщины в летних платьях. И Оконников видел только их.

Хотя и Акчурина - тоже. Тот сильно изменился. Он и раньше казался старым, а теперь вообще состарился. Он подстригся, и стал совершенно лысым. Кожа на лице обвисла. Уши, как два поджаренных шницеля. Но на нем футболка с коротким рукавом, потертые на коленях джинсы и непонятно какие серые кроссовки.

Когда Оконников подошел к нему, то тот посмотрел на него, как бы проверяя все ли у него на месте, так, при помощи такого приема, и тут вид Оконникова ни при чем, он показывал, что недоволен, что тот опоздал, не на много, на какую-то мелочь, но когда не он, а речь шла о другом, то он был строг, и протянул ему руку:
-Привет. Ну что? Чем занимаешься?

-Да так – ничем. Сном и голодом.

На лице Акчурина появилась слабая улыбка. Он будто отошел и уже не сердился, отметив про себя, что у Оконникова неплохо с юмором.

-А ты чем?

-Я только вчера приехал. Меня не было в городе два месяца.

Они еще стояли на остановке.

-Куда пойдем? – спросил Оконников. – Может, посмотрим книги?

-Давай.

Когда они шли по бульвару, Акчурин вдруг остановился:
-Черт. Нога болит, - и сел на скамейку.

Оконников сначала стоял рядом, наблюдая за тем, как тот, приподнял штанину и, кривясь, начал поглаживать лодыжку. Затем сел.

-Я жил все это время на хуторе. Знаешь Холодный яр? Красивая природа. Ни телевизора. Правда, есть радио. Вокруг ни души. Тишина, которая располагала к серьезному чтению и размышлениям. Читал «Ветхий завет».

И тут Оконникова прорвало:
-Вот скажи мне, кто такой Бог. И в связи с этим другой вопрос: где он, назови место, только не говори, что на небе. Это божья коровка на небе. А Он? Меня больше устроило б, что Он – каменная баба где-нибудь в украинской степи. И не хочу слушать, что в нас. Дескать, познаем его в себе. Согласиться с этим, значит  подвергнуть сомнению его существование. И тогда, зачем первый вопрос. Тогда, вообще, не надо никаких вопросов. Слов не надо, букв на белом листе.

-Бог – Исус Христос.

-Вот!

-Тогда  почему не «Дон Кихота»?

-Что донкихота?

-Читал не «Дон Кихота». Если Бог – блаженство, которое может быть и в танце, и в языческом, или христианском ритуале, то есть нечто чувственное, и ради чувства, наслаждения, то зачем все эти слова о морали и прочем, если он – процесс, или энергия, то достаточно только зарядиться ею: уколоться чем-то. Все просто, без формальностей, без обставленного формальностями действа, наконец, без ничего и никого, а именно: один и где угодно, хоть на лестничной площадке, - закончив это, он тут же перескочил на другое, что стало у него уже привычкой: недоговаривать, как бы наметить тему, или намекнуть -  благо Акчурин знал об этом его недостатке и не допрашивал, мол, что дальше, или что ты имел ввиду. – Так ты ничего не знаешь, что происходит?


-Почему - знаю.

-И как ты считаешь?

-Ты об обстрелах? Я там не был. А то, что пишут в интернете, то еще надо доказать.

-Что доказать? – спросил его Оконников почти шепотом, но затем говорил громче и громче, что, мол, война у порога, да что там порог! Мирные города бомбят. - Ты тоже считаешь, что это все вранье, и во всем виноваты москали?

-Ну, не знаю.

-Ты хоть понимаешь, что к власти пришли фашисты?

Тот перестал гладить ногу и просто сидел. Оконников не понимал, почему тот так упрямится. Он всегда с ним во всем соглашался. Ему казалось, что теперь он хочет наказать его своим несогласием. Что он делает это даже не из упрямства, не для того, чтоб досадить ему, а из вредности, чтоб посмаковать тем, как он злится и уже кричит, не обращая внимания на случайных прохожих, которые слышат их разговор, не весь – отрывки, но и этого достаточно понять, что Оконников - враг.

-Где фашисты? Я не вижу. Покажи. Ты все преувеличиваешь.

Оконников не знал, что ответить. Ведь это так очевидно.

-Это частности, - отмахнувшись, сказал он, когда тот начал говорить о волчьем крюке и факельных шествиях

-А Канев? А Мариуполь? А Дом профсоюзов в Одессе? Донбасс принял на себя удар, который был направлен, в том числе, и на нас.

И тут Оконников понял, что и так много сказал и поэтому, как бы споткнувшись о что-то, вдруг замолчал и затем добавил:
-Пошли, что ли? - и встал.

Какое-то время они шли молча.

-Знаешь. Я тут недавно не выдержал – разразился сумбурной «мировоззренческой» речью. Прямо скажу, неудачно. Но даже, если так, если глупо, если никому не нужно, надо же когда нибуть и сказать. Не все же молчать. Но они. Они! все поняли, поэтому и сидели за столом как опущенные в воду. Я зацепил их за живое. Фальш, фальш во всем. Притворство!