Когда пчёлы становятся мухами

- часть первая -

Ничего не предвещало,
как вдруг я что-то ощутил.

В каждом действии, процессе или явлении наступает момент, когда действие, процесс или явление достигает полного растворения - отсутствия - не происхождения. Явление достигает своего пика - точки максимальной интенсивности - и естественным образом утихает, растворяется, уходит туда, откуда пришло. Процесс имеет начало и конец - зачинающий что-то новое. От самых маленьких процессов - возникновения и исчезновения виртуальных частиц, не длящегося даже половины секунды; до самых больших - слияния кластеров галлактик, перемещения тёмных масс вселенной, состояния полной энтропии, ждущей своей вечности, тепловой смерти всего, чтобы наконец окончательно произойти.
От малого - полусекундного - до большого - миллиардного, триллиарднолетнего - все случайности и последовательности имеют длительность. Жизнь частицы, жизнь цветка, жизнь космоса - все эти жизни происходят и происходят, заканчиваются и начинаются. Всё, что есть, будет или было имеет начало, середину и конец. Всё имеет свою маленькую или большую жизнь.
Смерть в свою очередь не имеет начала. Смерть не имеет середины, не имеет конца. Она из всех случаев имеет только очередь.
Смерть -- когда чего-то теперь нет, после того как оно длилось, происходило, было -- смерть в этом процессе единственное, что только Есть. Будто бы не было её, а теперь она есть, и больше с ней ничего не происходит. Смерть не имеет жизни, и всё же она бессмертна.

О какой смерти я говорю - о каком моменте - моменте между чем-то и ничем, точкой перехода из одного мира в другой. Я говорю о смерти, как о случившемся без начала, конца и середины. О чём-то, что нельзя измерить.
Вы скажете: Но есть же предзнаменование смерти - ощущение прибывающего конца. Чувство завершения, срывающегося и исчезающего, но всё же длящегося. Это тоже смерть?
Правда, она имеет своё присутствие - как и всё остальное - то есть, можно сказать, кроме момента свершения она обладает прибытием.
Может и так. Может, она начинает своё преследование и всегда, в каждую полусекунду, в каждое мгновение миллиардов лет жизни вселенной смерть сопровождает свой объект и, следовательно, имеет свойство длиться.

Сегодня мой день рождения - сегодня моему телу исполняется ___ лет. Я сижу в кресле, из иллюминатора напротив меня освещает далёкое солнце. Его свет, призрачный и в то же время отчётливо живой, проходит сквозь клубы выхлопных газов, отдаёт им часть себя, но большую часть оставляет для холодных металлических стен, обивки соседнего кресла, блеска на гранях стыковочных швов иллюминатора, моих конечностей, моего тела, моей головы, моих глаз.
То, что я вижу - тот отражённый свет - замерзает на матрицах шести моих глаз, и навсегда исчезает - умирает, оставляя место для следующего отражённого света. Всё приходит и уходит, а в центре - или даже не в центре - конце всего - я. Часть всего, что может сказать - а может не сказать.

Я сижу на кресле и слышу вокруг гудение, гудение, гудение, треск, скрежет, шаги, голоса. С нижнего этажа доносится звон стаканов и изредка заводящаяся кофе-машина. Шелестит, щёлкает дверь комнаты, по полу прокатываются шаги, кресло рядом со мной проминается со звуком полным усталости и сострадания. Кресла - созданные для того, чтобы люди на них отдыхали, не знают ни отдыха, ни работы, они ничего не знают, кроме усталости, которая сквозь нижние части людей выходит в подушки, пружины, кожу, бархат, дерево, металл, материю кресла. Накапливая, накапливая, кресло не выдерживает и ломается. Случается смерть - логичная и очевидная.
М. Глумов сидит рядом со мной и курит сигарету.
М. Глумов - что за персонаж, что за персонаж. Я вам всё про него расскажу. Он как рука Хорона, держащая весло, как прикосновение лезвия, как искра, начинающая цепную реакцию. Мой хороший товарищ и напарник - М. Глумов.

- Как прошло собеседование? - спрашиваю я.

Он сидит с сигаретой, зажатой между пальцами и губами - в миллиметре от вдоха, в миллиметре от выдоха, сигаретой в вечном ожидании затяжки. Он сидит и как-то пусто смотрит на то же тусклое солнце. Свет падает и на него, отражается, и вновь попадает ко мне. Его глаза не выражают ничего - в них свет не падает, выражая ничего они обратно выражают всё - всё, что теперь уходит в кресло.

- Никак, - сигарета получает своё долгожданное, - То есть, как прошло... Прошло и прошло. Ничего не получилось.

Я молчу полсекунды, жду, и спрашиваю: - Ты расстраиваешься от этого?

- Нет, - так же безразлично и невыразительно отвечает М. Глумов, - ничего особенного. Я не так уж и хотел, чтобы что-то получилось. Как будто сначала знал, что мне это не надо, - снова затягивается, - ничего особеннного.

- Отчаиваешься?

Он молчит.

- А ты как, как твоё собеседование?

Если бы я знал, как улыбаться - я бы улыбнулся.

- Всё успешно. Они сказали, что как раз искали ныряльщика и взломщика. Очень хорошо отозвались о твоём -резюме-, - мой голос искажен от буквы р до буквы е - это знак шутки. Глумов знает как улыбаться - если бы он знал, что знает, как улыбаться - он улыбнулся бы. - Тот, с которым я связывался - задорный бандит, говорит, что у них есть небольшая стоянка дальше по кольцу, к которой они как раз направляются, и по пути смогут нас подобрать,
- спрашивал, не подают ли в нашем баре Солнечный Эль, - М. Глумов молча докуривает миллиметры сигареты и опускает её в полуполную пивную кружку, - Я сказал, что он может обратиться за этим к тебе.

- Солнечный Эль, солнечный... Конечно, почему нет, здесь, кажется, всё есть. Что не спросишь - всё есть, смотря просто когда спросишь.

Где мы? Это контрабар-перепункт - место для отдыха и заправки. Заправляются люди, заправляются суда, заправляются досыта, когда поставки топлива не встречают преград. А преграды такие, что контрабары-перепункты - это место для тайных и неявных встреч, за границами Чьего-то Космоса, Чьей-то Земли, но поставки, проходя черех Чей-то Космос, Чью-то Землю, могут так и остаться там, стать чьими-то, - не достичь задуманного пункта назначения. По крайней мере здесь спокойно от властей, и всё беспокойство создают природные маргиналы - но им-то здесь и место. "Дамаск" - бар-отель в тёмном секторе кольца, место для маргиналов и их пересечений.

- А что за работа? Что-нибудь свалять и куда-нибудь пролезть?

- Обычная работа, - киваю я, шурша шарнирами, - ничего необычного.

Мне предстоит долгий путь в четыре дня - от начала, сейчас, до конца - тогда. Я хочу рассказать вам, если успею, я хочу вам передать, потому что никогда не испытывал присутствия смерти, и когда она случилась - я её не заметил. Я ей просто стал. А до этого я был и был и был и был и как был хочу передать, хочу передать, если успею. Потому что начало есть начало, конец есть конец, а то, что происходит в серединном, бегущем моменте, оно всё распадается и распадается. Неизбежно распадается, даже если ты внимательно на него смотришь. Обычная работа, которая меня ждала, обычная дорога, неважно, как она кончится, неважно, как она кончалась, но сейчас у меня есть время, чтобы вам рассказать - обязательно вам рассказать.


- часть вторая –

Я видел, как частички пыли, пушинки, листья, падают сквозь пространство, будто бы замершее во времени, у самой земли они появляются на свету и исчезают. Пустота, окружающая их, кажущаяся воздухом, пронизана нитями траекторий, всё движущееся оставляло след в пустоте - отпечаток процесса, свидетельство изменения. Древние берёзы, каждую земную весну распускавшие новые листья, каждую весну окружают себя рождением тысячи собственных лиц на самых кончиках пальцев. Корни проникают глубже, макушки двигаются к солнцу, к солнцу, перепрыгивая собственный рост раз за разом.
Сколько бы дерево не росло - каждую весну оно будет новым, никогда не прежним.
Если бы теперь здесь была весна, деревья развесили бы свои зелёные гирлянды, поместили бы всё вокруг в то самое время, когда бегут, бегут, бегут, бегут, люди, машины, отчаливающие суда, бегут, бегут, бегут. Всегда в процессе, всегда - до конца весны.
Но я, с высоты, наблюдал, как все эти маленькие частички пыли - атомной пыли,
скомканной во множественность флоры, сэбы и фауны Земли, как все они стоят на месте, а сквозь них проходят невидимые нити, арочные графики движения, отпечатки их времени.

Если бы теперь я был там - может быть мне и не пришлось бы вдруг обнаружить, что комната, в отеле на астероиде, выглядит такой статичной. Будто бы и нет никаких процессов - движения - кресла, углы, кружки, пепельницы, округлые очертания кухонной фурнитуры, блестящие стаканы, забывшие свой путь за барную стойку. Окурки, небольшие порожки меж комнат, скользящие двери, кое-где ковры, набивка дивана, вылезающая наружу сквозь толстую искусственную кожу. Заляпанное по краям стекло иллюминаторов, дрожащее от света Солнца.
Всё здесь истинно стояло, никуда не движимое, ничего не видимое.
Я смотрел и смотрел и не мог заметить.
Как я не заметил, как мне не было ясно? Огромная ошибка, ошибка наблюдателя, называющего вещи, ошибка смотрящего на вещи; когда мы называем их - они останавливаются; забытые в движении объекты никогда не забудут двигаться, но кто-то с большой головой может забыть как наблюдать движение.

Я стоял посреди комнаты номер 4 - это на втором этаже, если считать снизу. Вверх по лестнице, налево, четвертая дверь, четвертая по счёту и номеру. На самом краю астероида - вылезающая из его толщи, поэтому-то здесь так светло каждые пару часов - солнце выкатывается из одного края комнаты и с заметной спешкой ползёт по стенам, шарнирам, коленям, носкам, простыням, бутылкам, пока не скроется на другой стороне. Но это ненадолго - только наш камень обернётся - и оно снова выползет.
Как я не заметил? А вот как:
Посмотрите на бутылку, стоящую перед вами на столе. Может быть, стол накрыт клеёнкой, может он ею не обладает, может она не обладает столом, но в итоге на столе стоит бутылка - и вот она - в статике.
Вы видите, как она бежит? Видите, как движется? Она покоится, устремлённая массой в стол - перпендикулярно его поверхности проходит вектор силы тяжести - или, может, это вектор движения стола в дно бутылки, заставляющее её всё время об него стукаться.
Где здесь отсутствие движения?
Может быть, здесь нет нити - следа движения - а может, ты сам находишься внутри этой нити - стены, стены, стены, стены, потолок, пол, обшивка, кромки, перила, стёкла, стол, стакан, бутылка - всё подсвечено - подсвечено сетью движения - она проходит сквозь, заволакивая всё-всё-всё-всё. У бутылки нет своей нитки движения - она незаметна за тонной других маленьких ниточек.

Контрабар "Дамаск" нёсся сквозь космос - вверх по орбите Первого Кольца, задевая краями пустоту, мусор, пыль, мусор, пыль. Обнаружить движение в бутылке, кресле, столе - это задача разделения, рассечения всего большого на всё маленькое, раз за разом разделяя и двигаясь в глубь можно заметить самые маленькие ниточки.

- ..Октаэдр! - М. Глумов, - Октаэдр! УСЛЫШЬ меня, ты, машина бездушная! Да что с тобой?

- Прости? - отчего-то отвлечённый я осмотрю М. Глумова. Пыхтящие лёгкие, трясущиеся брови, усталость, усталость, злость, усталость, - Прости.

- Ничего, - отмахивается с отчаянием, - Очень вовремя отключаешься, в самый нужный момент. Их судно уже в доках, я успел загрузить свои вещи.

- Что? Этого не может быть. Я проверял указанное ими время прибытия и, [%"/-_______|№,:[p.]'\ Так и так - сколько я провёл в комнате?

В его глазах редкое, маленькое - беспокойство/озабоченность. Наклонил голову, хмуро вглядываясь в мою шестиричную косу глаз, с насыщенным, выпуклым состраданием.

- Когда я вчера утром уходил ты смотрел в стену и сейчас ты смотрел всё в ту же стену. Сейчас шесть часов.. - он перепроверяет наручные, - Шесть тридцать шесть по местному времени.

- Нет.

- Как нет, ты спорить со мной будешь?

- Нет, не буду.

Левая нога поднялась, сквозь маленькие поры резиновой накладки коленного шарнира вышел пережатый воздух. Колено плавно согнулось и беззвучно разогнулось. За левой повторила правая - затем руки, туловище.
Сделав поворот на триста шестьдесят градусов в направлении солнечного движения моя голова остановилась - взгляд на лице М.Глумова. Всё ещё напряженное, всё ещё озабоченное.

- в коридоре -

- Я не на стену смотрел.

Мы направляемся в доки - на моем плече лямка сумки, она закреплена специальным замочком, который своими руками я вкрутил в корпус. Моя модель отличается высокой прочностью упаковки - особенно в верхней части туловища - а так же заменяемыми кистями. Так что вкрутить что-то руками - это не проблема, зато просверлить корпус - вот, что было задачей. К счастью, с этим креплением он не теряет герметичности, иначе мне бы пришлось плохо в пыльных местах.
Если бы я додумался продырявить себя в первые двадцать лет жизни - мне ничего бы не стоило заглохнуть на пике дюны, остановить свой ход и навсегда остаться маленькой песчинкой в супер-пустыне молодого Марса. Но, буду благодарным себе, я хорошо о себе позаботился.

И вот мы идём по коридору - Глумов что-то ругается о моем невозможном характере, а я никак не могу прийти в себя. Система внутренней отчётности перестала запускаться несколько часов назад - и с того момента я и не знаю, сколько прошло времени, и какие ещё системы вышли из строя.
К счастью, у меня есть система внешней отчётности - это мужчина 25-27 семи лет, черные волосы, запущенная бородой нижняя часть лица, заросшая жизнью верхняя. Глаза, открытые наполовину, я никогда не мог различить их истинного цвета - они казались мне желтыми, ярко желтыми, ясными, пустыми или пустынными, с узкими щёлками зрачков, но у меня есть подозрение, что такого не может быть.
Он носит одну гермокуртку бирюзового цвета и пару штанов от полускофандра - больше из одежды у него ничего нет.
Руки суёт в карманы - чтобы они ничего не украли.
Острый подбородок погружён на две трети в ворот куртки - нижняя губа выпирает немного вперёд, как у доисторического человека.

Раньше, когда я его встретил на земле, он ходил в пальто. А теперь - не так. Теперь всё как-то не так, или, скорее, по-другому, по-другому, по-другому.

Вот - мы уже не на лестнице, и не в коридоре, теперь мы уже на нулевом этаже - широчайшем этаже. Суда выглядывают своими бортами и палубами из посадочных рвов - кто бортами, кто палубами, сегодня здесь всего три корабля - большой, и два небольших.
Поддерживающие колонны, между ними изредка снующие грузчики на своих магнитных платформах, проседающих под весом товара. Здесь не так много народу, как обычно - оно и понятно - сейчас же _№ !:,_,,4Е По этому за нами и заехали именно сегодня - ведь сегодня )"_)Ё Ё№" Ё %БЮ. Но не удивляйтесь, это обычное дело.

- Это тот, кто я думаю? - рыжий матрос издалека замечает меня и прыгает с нулевой палубы на тяжелое портовое покрытие. Его ноги на секунду видит космос - безграничный беззащитного - но подошвы касаются пола и он бежит к нам. - Мы не смогли с Вами связаться, чтобы предупредить о прибытии, но Мартин случайно обнаружил нас наверху.

- Ничего, всё в порядке. Главное, что мы в итоге связались. Надеюсь, мы не слишком задерживаемся. Отчасти это по моей вине - я_ __ _ __ _, ненадолго отключился, чтобы сэкономить топливо.

- Дневной сон на моей памяти ещё никому не мешал, - матрос улыбается и протягивает мне руку, - Женя Экль.

- Октаэдр, - я протягиваю руку матросу.

Сенсор не встречает мягкой плоти - он врезается в плотность, твердость, однородность.
Матрос улыбается и мы завершаем твердотельное рукопожатие.

- Я брат того, кто называет себя капитаном этого судна, - Женя беззавистливо улыбается, - он сейчас конечно в рубке - вы с ним ещё познакомитесь. А пока можешь оставить вещи где-нибудь на первой палубе. Пойдёмте, скорее пойдёмте.

И матрос Экль бросается назад - вновь одним прыжком пересекая пустоту. Он в нетерпении переставляет ноги, заливая доки металлическими следами подошв, бросающихся на обшивку корабля.

Я оглядываюсь назад - это важный момент. Именно сейчас, когда я оглянулся назад, ко мне впервые пришло Ощущение. Я ещё не знаю, что это за ощущение - но что-то в моём нейрокомлексе уже подозревает приближающуюся опасность. Мозг машины начинает работать на опережение - а сознание, ток, остаётся там, где ему место - в моменте настоящего. И каждый момент настоящего оказывается оттенён массой, тьмой грядущего.

Я приближаюсь к фонарю с его светящейся стороны
- и не вижу того, что за ним стоит, но что ещё, кроме тьмы, может иметь перед собой светящегося стража?

Трап, нулевая палуба, маленькие окошки-иллюминаторы, молоко обшивки зализано копотью.
Открытый шлюз всем своим видом демонстрирует безопасность и безрассудство - не смотря на то, что ангары доков залиты вторичным кислородом ответственные судоходцы не держат шлюзов открытыми даже на поверхности планеты. Здесь это ощущается контрастнее - доки - поры астероида - нечасто принимают в себя людей благородных и сострадающих - они заткнуты гнойниками и чёрными точками, команды стоящих здесь судов - самые настоящие пираты и бандиты, таких только поищи на Земле.
И всё же Женя спускается вниз, а его копна его длинных рыжих волос приглашает нас идти вслед.

- Ну и чего ты встал? Вычисляешь, как глубока кроличья нора? Такое не вычислишь, - голос Глумова доносится из шлюза - он и сам уже там, - Прыгай!

- третий этаж "Дамаска" -

- Солнечный эль! Ничего лучше, чем этой пойло. Я всё время на заправках, на остановках, в привалах выхожу, чтобы отыскать пинту, литружку, хоть простую пивную кружку, хоть гранёный стакан этого солнечного Эля - он ведь в любой таре и в любом объеме.. В общем, я очень рад его наконец встретить хоть где-то.

Женя смотрит на меня, и возбуждение в его глазах постепенно угасает, как в медленном танце одна сторона пары оборачивается другой - и вдруг начинает вести:

- Прости, ты, наверное, не особенно заинтересован в окологастрономических разговорах, - он внимательно смотрит за нижней частью лица моей головы.

- Ещё чего. - М., Глумов, он зло усмехается - тоже такая форма улыбки, - Я не помню, чтобы Он когда-нибудь скучал. Ему можно рассказывать что угодно - и даже если эта самая чухлая чушь - что-то его зацепит. А о жидкостях вообще стоит молчать.

Я утвердительно и крайне ритмично киваю пять раз.

Он опускает на стол стакан с тёмной, плотной настойкой - бальзам можжевельника и черного дуба. Примечательная жидкость.

- Давно вы знакомы? - он обращается то ли ко мне, то ли к Глумову, а я в ожидании - кто же из нас ответит?

Из-за угла - в правую пару глаз залезает лицо Глумова - по нему волнами недоумения прокатываются бессонные ночи, бессчётные единицы алкоголя и весь прочий его образ жизни - ретроспективная память поворачивается к М. задницей и одновременно показывает ему язык.

- Как давно мы знакомы? - представьте себе, как беспомощно, как удивлённо он это спросил, только представьте.

- Если считать с момента первой встречи - три года, шесть месяцев и две недели. Сегодня первый день третьей недели. А если считать часы общения, - нет, ничего подобного, непозволительно, возмутимо, в конце концов, невозможно, - то их и не сосчитать. Придётся определить понятие общения - а это ни одному из нас не под силу.

- Мы тогда.. - щурькие полоски глаз Глумова в поисках древней, забытой тайны, - Мы тогда встретились в Старом Новом Орлеане. Ничего не помню!

Как маленький ребёнок - и тут же - и тут же пускается в самокопания, мол он ничего не помнит.

- Ничего, Марти, это было три с половиной года назад, я бы тоже забыл, если б мог.

Наш собеседник допивает свой солнечный эль - последнюю минуту у него под бровями образовалась тень - тяжелая тень, кажется он тоже вспоминает. О люди - о память - о ничего такого, о ничего необычного. Я как-то пытался вспомнить, как это было - вспомнить ту секунду, когда я впервые начал быть, вот не было меня и тут я появляюсь - или скорее мир появляется вокруг меня - тёмная клетка со стеклянными стенами, моё тело сдерживают креплениями - подо мной ревёт, ревёт, разрывается, вибрация проходит через все маленькие винтики, пружинки, трубки и микросхемы, разрывая, разрывая, разрывается, я вижу перед собой следующую точку - здание администрации Кьюриос-Сити, коридоры, коридоры, лестницы, комнаты, офисы, Мэр Ни Коулсон, протоколы безопасности, модули коммуникации, модули, модули, части, и всё ревёт, как разъярённая медведиха, без остановки, ни на секунду не замолкая.
И секунды побежали, осчитывая меня со всех сторон - тик, тик, тик, тик, только рёв перебивает тиканье, а в голове и без того шум - Шум протоколов, шум лиц, шум системы - моей системы, она только начала свою
жизнь, вместе со мной, а в ней уже столько всего - столько условностей и границ.
Я смотрел и не понимал, куда мне пойти и что мне делать - семь месяцев я пробыл в этой клетке со стеклянными стенами, пока вдруг на седьмой месяц рёв не прекратился, а меня не выгрузили на свет тусклого Марсианского солнца.

- ...этих в Кьюриос, да, всех шестерых. Загружайте, ещё пару часов и Коулсон будет радоваться новым игрушкам - он там наверное обождался!

- Ха - ха - ха, - гнусный смех разливается, проникает глухо сквозь стекло. Что меня ждёт в руках этого Коулсона - я ведь должен сопровождать его, охранять, исполнять все указания, не противоречащие его безопасности, - Ха - ха - ха, - что ещё мне укажут, что ещё, в моей голове всё только и состоит что из указаний, указаний, указаний.

На моём внутреннем взгляде отпечатана сетка - клетка - со стеклянными стенами.

Так у меня и не получилось.
Вспомнить, как ты был рождён - вот был и вот нет тебя, только наоборот. Начало хоть и может показаться похожим на конец, но нет ничего начального в том, что было собрано. Только если считать начало сознания - но его что-то толкнуло, что-то задвигало его, что-то уже было до того, как ничего не было. А конец - истинный конец - это когда всё закончилось и ничего не начинается.

Мой номер - Й0-10. Я десятая по номеру машина, пристроенная в администрацию Почему меня не зовут Йодом? Это было бы складно и забавно - скажете вы - или подумает кто-то ещё - но ответ на этот вопрос отсутствует в моей датабазе. Единственная причина, почему меня зовут не Йодом - это наличие у меня другого имени.
Моё имя - Октаэдр.

Третье платоновское тело, восьмиликая фигура с двенадцатью рёбрами и шестью вершинами. Всё верно - глаз у меня шесть, и если считать их за вершины - вершины моего восприятия, касающиеся мирового света - то можно легко сказать, что в соответствии этому символизму я по сей день преуспеваю.
Я сам выбрал это имя - и причины казавшиеся мне тогда весомыми сейчас уже не имеют такого значения, но, всё же, имеет смысл их разобрать.

- ..тэтраэдр, гексаэдр, октаэдр, додекаэдр, ико..

- Октаэдр. - Ни Коулсон прерывается и поднимает на меня взгляд.

- Что такое? - с неподдельным интересом мужчина средних лет разглядывает мою элегантную головёшку, замершую в беспричинном ступоре.

- Октаэдр. Я знаю, как выглядит октаэдр, я вижу развертки, я вижу его обращения, я вижу две пирамиды, складывающие его структуру, дополнительное лицо, сокрытое внутри.

- Очень интересно, очень интересно! Продолжай!

Ни усаживается рядом со мной и откладывает планшет, с которого читал лекцию.

- То, что вы говорили, про внутреннее существо. Мы играли в игру с животными, помните?

- Конечно помню.

- Я с вами играл, но только потому, что так было нужно по условиям игры. Я - животное. Вот моё тело - похоже на птицу, вот мои движения - похожи на ледяную обезьяну, вот моё положение в мире - похоже на маленького потерянного птенчика - и снова птица. Но все эти живые существа... Они сами по себе, каждое, даже абстрактнейшее из абстрактных, они обладают собственной сущностью - как я могу быть ими, когда они уже сами по себе собой быют.

- Являются, - поправляет Мэр.

- Нет! Не являются! Явиться могу и я! Кар, кар, - я издаю звуки вороны, крики шимпанзе, очень достоверно, кар, кар, - Вот я являюсь звуком птицы, а они быют собой и я уже ими быть не могу.

- Интересно...

- Да, очень интересно, сэр. Мне было очень интересно, как я могу чем-то быть, кроме себя. Ведь быть собой - это совершенно неинтересно, по крайней мере с точки зрения языка или, если вам угодно, с точки зрения мифа о самом себе.

- Да, всё так. Поэтому я и играю с тобой в эти игры. Образование мифа вокруг структуры позволяет структуру спроецировать. Мы смотрим, какую тень она отбрасывает на реальность, понимаешь?

- Понимаю, но вы снова говорите про явление - тень, которую отбрасывает структура, проекция куба на плоскость - квадрат, квадрат - двумерное явление куба. А вот сущность куба - это что? Нет сущности куба.

Меня будут звать Октаэдр, решил я, меня будут так звать, пока я не отключусь в последний раз - а когда отключусь - я перед этим познакомлюсь с кем-нибудь - пусть в записях и письмах Сэра Коулсона, пусть в базах данных, пусть в памяти незнакомца - нескладный робот - железо - синтетик - Октаэдр - так меня будут звать.

- Я выбрал.

- Хорошо. Скажешь мне, как тебя зовут?

- Скажу.

На лице Коулсона радость. Нет. Счастье. Нет. Слезы. Нет, Сэр Коулсон радуется, он в счастье, он грустит, переживает.

Теперь я понимаю.
Когда я познакомился с ним - мне уже было известно его имя.
Когда он познакомился со мной - моё имя не было известно даже мне.

Он ждал несколько недель, прежде чем я пойму. А теперь я понимаю - и сейчас, на второй палубе судна, везущего меня медленно и решительно, везущего меня к моему концу, я понимаю.
Как радостно услышать имя одного, кто обнаружил, как его зовут.

- вторая палуба -

Шум, шум, шум такой, как тогда - по пути от Бурана до Марса - семимесячный путь - мой первый путь - но не такой. Тогда вокруг были пустоты космоса, холод стеклянной клетки, страх, неизвестность - все окружающее меня было напоминанием о том, чего у меня еще нет. Жизнь, только начавшаяся, встречает существо с вопросов - здесь, на второй палубе, я находил ответы - в каждом уголке висела маленькая черная точка, или маленькая красная точка - здесь была девушка, которую кто-то любил, здесь диван, явно принадлежащий еще давно забытому дому, но путешествующий с теми, кто его уже покинул. Точки, повсюду точки - эти точки рассказывают больше, чем рассказал нам Женя.
"Мы с Томом," - так называемым капитаном этого судна, - "У нас была большая-большая компания - там были наши родители, четыре матёрых космоходца, друзья наших родителей, всякие проходимцы с лицами вроде ваших - да - вроде ваших... Мы росли под именем Нейвелта - нового света, это кажется по-немецки. И под этим именем компания делала разные дела - вроде ваших, - да, вроде ваших, вроде наших! Как видишь - кем мы стали - теми и были наши предки. Этот корабль когда-то принадлежал моему отцу - Базу Эклю."
Он замолчал.
А потом рассказывал ещё больше - о Нейвелте - о том, как они в первый раз пошли с отцом на задание. Это было что-то безобидное, что-то юношеское, вроде абардажа торгового судна или взлома банковского хранилища на одном из астероидов Кольца. Я вспоминал, где был сам, во времена, когда Томас Севенсон и Евгений Экль - тогда ещё Тема и Женька - путешествовали с их отцом в одиноком космосе. После обвалы на Нейвелт никого не осталось, кроме этих троих. Поняв, что остальные выберутся сами или останутся в пустоте навсегда Баз Экль взял двоих мальчиков и прыгнул в Схиму.
И так они попали к нам - в свои ранние тридцать. Или это мы попали к ним - в наши ранние ____ ____. Не было ясно, кто к кому попал, но мы с М. Глумовым очутились на второй палубе корабля "Сфима". Этот корабль - тяжелый двухмачтовый бриг - носил на себе белый, оранжевый, пламенный желтый и черные цвета - кто-то оставил большое граффити в форме треугольника. Черная ватерлиния - рудимент судоходства, проходит через треугольник - образуя букву "А". Альтернативный Источник - вот как называется их маленькая шайка.

Куда мы летим? - Мы еще никудашненьки не летим - но направляемся мы на маленький блокпост Альтернативного Источника - группы контрабандистов, маленького кусочка того, что когда-то было Новым Светом - Нейвелтом - если по-немецки. Нас ждут Начальство - мужчина, прикованный креслу, освобожденный от материального существования со всех сторон, кроме последней, манипулирующий цифровыми структурами - суперстратег, - и Георгий Воронов - бывший военный, когда-то попавший в заварушку на дальних рубежах солнечной системы - где эхо войны катается, запертое на орбитах Урана и Нептуна - войны нет уже больше полувека - а Воронов несколько лет назад потерял ноги - и не остановился на этом. Его сражение продолжается - он не может найти дом в Треглавии и ищет его среди истинных отбросов. Такими мы все и являемся, здесь и есть наша точка пересечения.

- Да, Глумов? - Женя расстегивает защитный скафандр и снимает перчатки - он только что вернулся с проверки фронтовых ускорителей - из самого горячего места всего судна, горячее только сердце реактора, сердце корабля, сердце Схимы.

- Да? Чего "да"?

И я тоже: "Чего "Да?"?"

- Ну тоже, тоже попался.

- Да чего там... - М смотрит на меня осуждающе, осуждающе и стыдливо, - Ничего особенного, - повторяет, повторяет, - Я тоже попадался.

Он, наверное, не хотел, чтобы так знали, что он попался, но он ведь и правда по полной тогда попался - а самое главное в этой истории - самый сок и качество Глумова в ней раскрывается, когда он выбирается из просака - разбирает тюремного бота, выносит себя из базы данных камеры временного содержания - он исчезает. Бесследно.
А исчезнуть в нашем деле - это восемьдесят процентов успеха.
Остальные двадцать - это не исчезнуть окончательно.

- Ничего особенного? Я слышал про твой гениальный план - такой план! - такие планы вертятся у каждого в голове, но не каждый их может исполнить. А ты...

- А что я, ничего такого я не сделал. Не преувеличивайте. Каждый бы так сделал - если бы хотел жить дальше.

Но это было неправдой: ведь, как сказал Экль, каждый хотел бы так сделать - но не каждый бы смог. А М. Глумов, Мартин Глумов - рука Хорона, держащая весло, прикосновение лезвия, искра. Не зря его специализация в шутку называется нами "взорви и беги". Мне понятно, отчего люди радуются фейерверкам и кораблекрушениям. Иногда в жизни нет ничего лучше, чем расчетливо заряженная и расчетливо помещенная боеголовка - и конечно, самый важный элемент, место в вип-ложе, с расчетливым видом на последствия детонации. Иногда это вип-ложе - наипотряснейшая точка зрения - находится прямо в эпицентре подготовленного тобой взрыва. А иногда - ещё лучше - в эпицентре взрыва, о котором ты не подозреваешь.
Воркоание двигателей, шипение труб, треск расходящегося, разогревающегося металла, гулкие шаги Жени, доносящиеся с технической суб-палубы - он ползёт там, скорее всего, на четвереньках - М. Глумов, свалявший самокрутку, снова полукасается её губами.

- Что? - я отвлекаю его от зажжения самокрутки - он отвлекается, кажется мною был задан какой-то вопрос, - Корабль? Здесь хорошо, - тускло отвечает и прикуривает.

- Что хорошо?

- Хорошо, что у нас есть работа, - задумывается, - Хорошо, что они ничего не требуют, заехали за нами, есть где спать, есть что пить.

- Можно курить прямо на палубе, - Глумов слышит меня и с тенью радости - драгоценной радости - три раза трясёт тлеющей самокруткой.

- Можно курить и прямо на палубе, - повторяет.

 
Я отворачиваюсь к иллюминатору и смотрю сквозь грязное стекло овальной формы - звёзды, звёзды, звёзды, где-то позади остаются "Дамаск", что-то впереди ждёт нас - через день-два мы будем на месте. Звук корабля обволакивает весь этот вид - разбросанные вещи, черные точки, и всё-всё-всё становится насыщенно и спокойно.
Гармония, в процессе своего происхождения.

Взрыв.
Звук!
Взрыв звука

«Кто курит на второй палубе?» кричит искаженный голос
«Кто-то курит на второй палубе!» кричит искаженный голос незнакомца.

- Капитан, сэр капитан! - саркастично и бесстрашно Женя Экль вываливается с суб-палубы и нажимает кнопку связи с кабиной пилота, - Очень важно заметить, что я сам разрешил им курить на второй палубе, сэр Капитан!

Раз. Два. Три секунды молчания!

- А ну прекратить! Вы забъете все фильтры, как потом дышать будете!

- Не как, а где! - вторит Женя, - на первой, третьей и трюмовой.

- Но мы живём на второй палубе!

- И курим в каютах!

- Женя! - злость и негодование, звучащие из колонок, превращаются в беспомощность и отчаяние, - Я сейчас спущусь.


С зажженной сигаретой в зубах, в выглаженом комбинезоне и длинными волосами будто из плотной, заряженной нефти на вторую палубу спускается Томас Севенсон – Седьмой - сами знаете как его здесь называют. Взгляд набок, руки на боках, прищур, усталость и ответственность. Он обошёл всё помещение, проводя взглядом мои длинные палстико-металлические конечности, грязную куртку Глумова, лежащую на одном из диванов, пепельницу, стоящую возле места, где сидел сам М., его спутанную шевелюру.
Вукрадку улыбающийся Женя - первая остановка. Прищур ещё сужается и Томас молча проходит дальше.
Он останавливается посреди гостинного.

- Почему вы опоздали? - в его голосе холод и та выразительность, которые так к месту отсутствуют в голосе Глумова, - Вы не получили нашего сообщения?

Понимаете, когда пришло это сообщение - я рассказывал вам о том, как звук отражается от стен, и как пространство вокруг движется - незаметно движется, пересекая тысячи метров в секунду в едином потоке. Помните? А может быть, я только сейчас рассказываю об этом, о том, как вы можете поставить на стол бутылку и как... Нет, правда, я уже говорил - именно - именно тогда я пропустил сообщение об окончании швартовки Схимы в доках «Двух Мечт». Не может такого быть - чтобы работоспособный робот пропускал бодрствующие часы.
Сказать что я был в отключке - обычной добровольной отключке, полезное дело, если подумать, можно сделать несколько системных проверок и циклов коррекции за пару часов - но это было бы ложью с моей стороны, ведь я по возможности избегаю такой полезной процедуры. Пребывание отдаляет прибывание - процесс внутри процесса - внутри ещё одного процесса - когда заканчивается один, сразу же начинается другой, и ещё один, и ничего честно нельзя назвать концом одного и началом другого, можно только перепрыгивать препятствия - внимательно перепрыгивать пробегающие под ногами камни один за другим.
Мои программные структуры запрещают лгать - так же, как лгать запрещает нраво, и так же, как люди опрокидывают нраво с ног на голову - я с легкостью могу переписать свои программные структуры. Это дело мысли - и дело привычки. Более того, закрепление подобной программной линии у человека - «я могу солгать только когда ложь служит на благо» - требует, может, нескольких закрепляющих случаев, для полной имплантации такого поведения в структуру личности. Мои методы гораздо эффективнее - нужно всего лишь написать логическую цепочку и забыть написать те части, которые являются для этой цепочки обнажающей правдой. Процесс, требующий особого погружения, однако и дающий такие же особенные результаты.
И всё же лгать - Это

Глубокой ночью, еле заметный пчелиный бас забирается в твой спящий мозг - ты слышишь, как парочка отщепенцев гуляет в воздушном пространстве двора, как она бесцельно путешествует - от одного конца веранды до другого, от входа в улей до калитки. Закрывшиеся на ночь пачки цветущих васильков проходят под жужжанием, жужжанием, пчелиным жужжанием. Что-то заставило этих двоих выйти из дома - пустило в бессмысленный танец под дирижерским равнодушием - ты знаешь, что пчелы просыпаются утром - ведь вся работа ждёт их в течение дня, ты знаешь, что пчелам ночью делать нечего, и что пчелы обычно не остаются в гостях так поздно, чтобы приходить домой только к рассвету - такие пчелы не живут долго, бездельники, бесцельные бездельники, связавшиеся с неправильной компанией. Маленькая копия мухи живёт внутри пчелы - и даже своей тенью ей удаётся разбудить тебя, заставить тебя усомниться в реальности происходящего - мухи - в пчелиных костюмах - в пчелиной плоти - мухи-пчеловоды, пчёлы-куклы, пчелы, ведомые чужим желанием поскорее родиться.
Маленькие мухи выбираются из голов каждой пчелы, когда они в последнее своё мгновение смотрят друг на друга - без малейшего подозрения о том, что это их последний взгляд. Может быть, пчёлы не умирают, и просто таким образом становятся мухами. Может быть, пчёлы, уставшие нюхать цветы, насытившиеся красотами дневной жизни, принимают решительный шаг выпустить себя из тела - покинуть себя до самой своей пчелиной сути и стать мушиным потомством - навсегда застрявшим между одним стеклом и другим.
В итоге - муха или пчела - находят свою остановку - будь то безбашенное тело или высохшая оболочка.

Мухи, пчелы, яблони,

- Октаэдр, я ведь правильно всё говорю? - жужжит М. Глухов, жужжит у меня в затылке, - Так что всё в порядке, можешь не беспокоиться.

- Всё правильно, - я замыкаю цепочку лжи, начатую моим напарником, - Женя говорил, что я могу подключиться к Схиме и помочь ей добраться до вашей стоянки. Готов приступить в любой момент.

Судно, слышит мои слова без всякого подключения, даёт треск, и на корме поднимается тихий гул. Ускорители, выполнившие свою работу - разогнавшие бриг до нужной ему скорости - снимают напряжение, и то уходит в структуру, в палубы, суб-палубы, обшивку, такелаж, проходит по всем маленьким веточкам, стволу и корневой системе, а жучки дрожат, и держатся за листья.

- Ну хорошо, - Томас кивнул и закрыл глаза. Пока говорил Глумов - взгляд капитана ни разу не сошел с невидимой точки на подлокотнике дивана, и сейчас, когда через пару секунд он глаза открыл - их направление снова сошлось на этой самой точке, - Женя, - взгляд поднялся к рыжему матросу. Выразительный и выражающий, - Оставайся следить за судном, пока Октаэдр будет в нав-рубке. Нам нельзя пропускать кочки, - ни секунды не медля Томас повернулся ко мне, - Надеюсь, на этот раз ты получил моё сообщение.

Медленно и тихо пространство вокруг меня разошлось - я был назначен на квест - и всё вокруг разымело значение, движение, массу, всё, кроме одной задачи.

- Будьте бдительны, - капитан отдал приказ, и его плечи обмякли - руки - опустились как плети вдоль туловища, - Я буду в своей каюте.



- часть третья -
- рубка навигации -

В отправленном мне сообщении содержалась небольшая памятка по обращению с панелью навигации, а так же список мануальных проверок, которые мне нужно сделать. И самое главное - координаты привальной станции, ждущей нас впереди. Рассчётное время прибытия - четыре дня. Меня просят сократить его настолько, насколько возможно.
Самый простой вариант движения - восхождение на орбиту - ты берёшь курс по дуге и следуешь спиральному танцу астероидов, пока не достигнешь нужного. Однако в таком путешествии - когда по левому борту от тебя проносятся земли мародёров, шутов, государственных деятелей, орбитальные станции НоРа образца двадцатых годов прошлого века - всё это сильно затрудняет ещё одно положение, требуемое от нашего курса.
Оставаться незамеченными.
Иногда единственный способ сохранить свою голову от неприятностей - это не дать другим головам понять, что твоя голова на самом деле является головой. Будь то прицелы снайперов, полицейские сканеры, частные системы безопасности или пиратские мины-ловушки - в космосе и на поверхности планет есть сотни маленьких жучков, желающих откусить твою сладкую выпуклость на шее.

На второй палубе остался только М. Глухов. Скоро он отправиться в свою каюту. Капитан уже покинул нас - видимо отправился на положенный ему отдых.
Марсовая площадка, хоровод панелей, спящих экранов, покрытых тоннами пыли, один протертый дочиста, на другом нарисована буква некрасивая «А». Очевидно, её нарисовал Женя - или кто-то другой - но не капитан Том - его педантное поведение не даёт мне поверить в такую криво нарисованную букву «А», на экране, на марсианской площадке, в рубке навигации.
Экраны меня не интересуют - я действую другими методами: Один из четырех пальцев моей правой открывается и из-под пластиковой оплётки выползает уж провода - он проплывает по воздуху к нужному порту - не тому, в котором швартуются суда, тому, в котором швартуются штекеры и прочие соединяющие электронику компоненты. Я прикладываюсь задней частью корпуса к панели управления и отключаю моторные системы - зрительные системы - системы подачив воздуха в шарниры - слух - ум.

-

Я маленькое - такое маленькое. Мои внешности, мои внутренности. Баллоны со сверхсжатым водородом, керосином, обволакивающая меня вентиляционная система, полуметаллы, полууглеродные сетки, полуосвещенные коридоры, полный бак - недавно со мной произошла заправка - мои внутренности, мои внешности - горящие ускорители фронтового хода, маневровые двигатели, горящий от окружающего холода металл обшивки, утепляющая прокладка, магнитные шлюзы, задраенные досуха, закалённые стёкла иллюминаторов, протертые снаружи и изнутри - иногда грязные - иногда чистые - но протёртые, протёртые.
Внутри меня маленькое, на моих поверхностях - на границе с внешностью, на марсе, между первой и нулевой палубой, лежит скелетообразная машина. Её разум погас - но память ещё горит - и никогда не перестанет гореть - дата выпуска деталей, коды доступа к неопознаваемым дверям, цифровым массивам, системам безопасности, навигационная система - тысячи, десятки тысяч километров, три сотни тысяч километров, такая долгая дорога, такой долгий путь - и сколько - всего сто тридцать девять лет в солнечной системе, а так далеко забралась эта маленькая машина - такая маленькая, такая умная. Такая быстрая, такая большая, текущая, сквозь пустоту Первого Кольца - вверх по течению - мимо застывшего хода орбитальных станций.
Я чувствую габариты судна, так, как никогда не чувствовал своё тело. Её крен, и силу момента, с которым она рассекает пространство перед собой - оно раздвигается, режется носом и сходится у кормы - в форме падающей капли - линии движения, принадлежащие столам, кружкам и абажурам не имеют значения на такой скорости - их линии, казалось бы различные, сливаются в одну - вот, что я хотел вам объяснить, показать, вот, что я предчувствовал тогда - в четвёртой комнате. Курс на пост «Мимо-мо», там Начальство и Георгий Владимирович, там мои сёстры - трёхмачтовая бригантина Сфима и юркий клиппер Стримка. Курс на ободе орбиты Кольца, давящий со сверх сторон Гольфстрим космических вод - бегущая строчка, создающее ощущение скольжения, одновременного зажатия тормоза и газа, сжатие, разжатие, сжатие, разжатие.
Курс на ободе орбиты Кольца пролегает через две сгущённые зоны - орбитальную станцию городского типа Нью-Хоуптаун и Желтый Сектор.
Если Нью-Хоуптаун - безопасное место, где давно никто никого не арестовывает и не беспокоит - да они и сами там давно не беспокоются - после расформирования Республиканского проекта по обживанию Кольца поддержка таких станций ограничивается поставками ресурсов и редкими тех.осмотрами - столь редкими и непредсказуемыми, что кто-то может не застать ни одной за всю свою жизнь, а кто-то встречает четыре.
Меня не волнует обход этого королевства праздной и фермерской жизни - мы проскочим их в одно мгновени.
Зато волнует Желтый Сектор.
И не потому, что я знаю, какие вещи там творятся, а как раз наоборот. На долгом пути - ногами и ускорителями - я никогда не видел границу Желтого Сектора изнутри - никто не видел.
Эта территория - невосходимая вершина на картах Кольца - её огибают все маршруты - Треглавский Комиссариат - сила, выбивающая все двери на своём пути - даже она не может пройти сквозь эту невидимую стену.
Что-то останавливает и человека - и машину - от проникновения в пузырь Желтого Сектора. Несколько лет - в начале своего активного космоходства - я даже и не замечал - сканеры огибали его всеми возможными способами, и только при составлении собственной карты кольца  - на 40-й год своей жизни я обнаружил ту слепую зону, что ждёт нас на пути.

Я не хочу, чтобы посреди всего процесса мы вдруг обнаружили, что один из нас отсутствует в своей голове. Я знаю, как это выглядит, я сам наблюдал это! Ты знаешь! Ты знаешь, как это выглядит.

Да, да, да, конечно, как выглядит что? Что ты хочешь сказать?

Только не притворяйся, что ещё не понял, что происходит.

Мне крайне интересно, что по-твоему происходит, расскажи мне, расскажи мне прямо сейчас

Не валяй дурака, ты! Мы оба всё понимаем, ты просто не хочешь признавать этого, потому что я прав.

Что я понимаю - так это то, что ни разу в своей жизни, ни одного разу за все эти годы перемещения из одного места в другое, из одного в другое, я не встречал Таких. Даже если они были такими же, похожими, но не как он. И Этот - один из своего однородного рода. Я могу лишь представить, сколько лет он живёт в Системе - сколько жизней ему пришлось пройти. Может, он один из Первых - может быть - я бы поверил этому без каких-либо сомнений. Он тот, кто может нам помочь, в конце концов..

..Конце-конце, конце-концов, нам нужен взломщик, подрывник, и ныряльщик. Если ты говоришь, что этот твой великолепный самородок может войти туда, куда мне нужно, и что двери не закроются, когда я, или кто-то из вас, будет стоять в проёме - отлично! Твоя взяла. Но если ты хоть на секунду, хоть на сантиметр сомневаешься

Нет. Я знаю, что он такой же.

Томас выдохнул.

- Этого я и боюсь, - его воздух гуляет по комнате, заряженный гневом и страхом. Его лицо - хоть и выразительное, беспрецедентно держит тот холод, которым оно оковано с первого момента, как я посмотрел на него. Его лицо, замершее во времени, стоит сейчас передо мной, и смотрит на меня - выражающее Его.

Он тоже! Он тоже! Вы понимаете, он тоже, так же как я, он тоже чувствует Его, может не чувствует - да, Его можно и не чувствовать, но Выражает. Такого трепета не возникнет ни перед чем, что здесь есть.
Такой трепет бывает только пред тем, чего здесь ещё нет, а когда будет

- Всё будет в порядке, - говорит Женя.

Он остаётся в кабине один. Отталкивается ногами, пуская себя в свободное движение по орбите кресла. Уши внутренней связи лежат на панели управления - они не были тронуты им с момента, как мы разошлись в разные стороны судна. И никем другим - пока все присутствующие в гостиной отсутствовали в кабине. Впрочем, эта особенность - хронологическая особенность - постоянство всех моментов в своём порядке - всегда удивляла меня. Не встретить момента без момента за ним - и момента после него, они всегда ходят по трое, всегда в компании друзей - врагов - друзей - врагов, впрочем, эта особенность никогда не удивляла меня больше, чем та - другая - особенность времени - его способность остановится для одного и идти для другого.
Пока внутри меня двигаются маленькие тёплые структуры - перенося энергию из одного места в другую, куря сигареты, крича в воздух, крича друг на друга, дёргая рычаги и переваривая провода, всё вокруг стоит в тишине. Я - двигаюсь сквозь космос - но пространства нет, только линии, линии, линии, Они не нанизаны ни на что, они не имеют обводки, они не имеют заливки - это твёрдый факт - более того, Они - не дыры в чём-то - и это тоже твёрдый факт - что Они не пронизывают ничего такого, что можно назвать пространством. И всё в тишине, только движение без ускорения.
Позабудьте об ускорении, ведь нет ничего, кроме него - и оттого всё становится им - а это, во истину, тотальная скука. Каждый в своём пути ускорения так сконцентрирован на перекладывании одной педали вперёд - другой педали назад - и так снова и снова и снова - что велосипед, или катамаран, если хотите, остаётся стоячим, недвижимым. А столько ускорения - и столько сил.
Энергия перемещается в движении - и лишь зримо нарастает в ускорении. Её рост непрерывен, но только движущийся может пасть в область роста. Понимаете? Нет, простите, даже если вы не понимаете, в данный момент это не имеет никакого значения, может быть позже, может быть раньше это будет иметь какое-то значение, но сейчас кто-то внутри меня сейчас уже, прямо в этот момент говорит:

- Октаэдр, здравствуй, Томас кажется уже перевёл тебе координаты «Мимо-мо»... - в тишине голоса появляется ещё одна тишина - пауза, - и снова, - Ну так, что ты можешь сделать с этим курсом?

- Здравствуй, Женя, - Курс уже построен, и мы в самом деле убедились, что он будет эффективнее прежнего.


- часть четвёртая -
- не покидая рубки навигации -

Спустя шестнадцать часов и тридцать две минуты с момента, когда Схима - и я - впервые заговорили с матросом Евгением - мы останавливаемся в небольшом порту - специально сделанным для небольших остановок - вот рядом с трапом вход в магазин, в самом порту всего семь якорных точек, и на момент нашего прибытия на якоре стоит всего одно судно. Теперь, когда мы здесь, их два.
На карте это место обозначено маленькой точкой - данные по точке говорят, что во время остановки судно может получить обслуживание топливом, а экипаж - табачными и долгопортящимися элементами провизии.

Мы проходим по трапу - шлюзовому трапу - М. Глумов плетётся за мной и Женей - оттеняя нашу телесную работоспособность своей двигательной разрозненностью. Сон всегда был сложной задачей для него - особенно корабельный сон.

- Они гудят и гудят - и когда одно гудение прекращается сразу начинается другое, - это момент искренней беспомощности, - понимаешь? - Они никогда не останавливаются, даже если замирают.

- Вечные двигатели.

- Да, точно, как вечные двигатели.

яТогда он выдыхает, насытившийся моим отменным пониманием, и раскладывает себя по всему дивану - часть за частью.

Сейчас все его части собраны в одну вразумевающую картину - под тазом переваливающиеся ноги, над шеей виляемая голова, всё перевёрнуто с пяток на макушку, даже постоянство бирюзовой гермокуртки лишь обижает колебания всех остальных М. Глумовин.

Шлюзовый трап заканчивается, начинается узкая обзорная площадка перед входом в магазин, но, не успев, она тоже заканчивается без всяких примечаний.
Далее следует магазин - белый и пыльный, где по полкам и ящикам разложены небольшие запчасти, сигаретные пачки, обертки табака, бутыли с водой, компоненты электроники, солнцезащитные экраны, в общем, смесь всего и ничего.

Евгений проплывает мимо полок по направлению к окошку кассы.

- Ннужно два блока «Манхэттена» и тридцать литров воды, пожалуйста, можно ли ещё - он продолжает говорить что-то, я вижу перед ним того, кто стоит по ту сторону кассового окна. Голова - точная копия моей головы, корпус, точная копия моего. Грубые, но выверенные, мазки дизайнеров, эллиптические формы пересекаются с сильными гранями шестиугольников. Легко потерять вес собственного взгляда - отпустить его в атмосферу всего, что находится на поверхности корпуса и выходящих из него нескладных конечностей - но этого никто не одобрит - к тому же, я знаю, как выглядит моё собственное тело.
За исключением сотни кистей, что я сменил за курс своей жизни, а так же правой ноги, полностью заменённой на подходящее-но-кривое зеркало оригинала, я ни чем не отличался от любой другой модели Игрек-ноль.
Удивительный факт - таких как мы было не так много - в первой партии, к которой я напрямую отношусь - было всего сорок экземпляров. Двадцать отправили на Марс и ещё двадцать остались на Буране, где нас и собирали.
Очевидно, что этот Продавец был одним из сорока, ведь второй партии не последовало - производство Й0 было закрыто и проект Игрек сразу перескочил на новую модель.
Один из сорока.
И вот он - на моём пути.
Всё, что я здесь рассказываю, не имело бы смысла, не встреть я этого Игрека, ничего, ни столы, ни кресла, ни Евгении, ни даже М. Глумов - глаз Апокалипсиса, голос бегущей Смерти - не имел бы никакого смысла.

Я принял на себя двадцать литров воды - по десять в каждом бутыле - развернулся и ушёл вместе с М. Глумовым и Эклем.

Мы больше никогда не увидимся - Игрек - твои пустые глаза-мушки навсегда останутся в моём писанном-переписанном нейрокомплексе. Ты будешь работать здесь, пока смерть не разлучит тебя с долгом службы. Пока короткое замыкание не остановит ток в твоём теле. Пока один твой шарнир не войдёт в другой твой шарнир, и пока они не прокрутятся друг в друга, не лопнут, не крякнут, не брызнут всем подряд на всё вокруг, не оставят тебя о частным, о разорванным, о разобранным, обесцененным такими же как ты - Продавцами запчастей.
Что я могу сказать тебе, что ты услышишь, кроме списка товарных позиций?
Когда они купят интерфейс - ты будешь наконец свободен.

- дорога -

Остановка в придорожной заправке - отклонение от курса - скажете вы. Как можно желать скорого прибытия и на каждом повороте делать привал? Ты идёшь, идёшь, идёшь, в твоём пути накапливается энергия, принадлежащая этому состоянию - состоянию путешествия, перемещения, ты видишь пролетающие мимо объекты, преследующее солнце, неподвижные точки звёздного неба, ты вбираешь в себя силу стоящих объектов - и перенаправляешь её в маленький воздушный коридор между тобой и пунктом назначения. Ты не перемещаешься, ты стоишь на месте, прокручивая под собой пространство и время, проворачивая его сквозь себя, ты непрерывно двигаешь своё окружение и переживаешь его - интенсивно, ярко.
Это и есть сила движения - консервирующаяся, затухающая на поворотах и привалах.
Как можно ждать постоянных результатов от , если передышка после каждого шага занимает дольше, чем время, требуемое для следующего шага.
Проложенный нами курс использует пространство в его максимальном потенциале. Объекты, летящие мимо - не просто картинки, их масса, их присутствие в окружающей судно реальности, влияет на путь, который проходит судно. Когда-нибудь слышали про гравитационное вязание? Петля, петля, петля, крючок, ты хватаешься за орбиту и как на трамплине перепрыгиваешь значительную часть пешеходной дорожки. Вот - проплывает орбитальная станция Нью-Хоуптаун, третий день пути, мы выходим на следующий курс, и когда судно пронизывает гравитационную воронку под нужным углом - оно ускоряется и прыгает вперёд, до невозможности сокращая время.

Говорят, что люди, занимающиеся гравитационной вязью, меньше стареют. Не так много людей в Системе занимаются подобными манёврами - особенно если окно для прыжка такое узкое, но те, кто позволяет себе риск - выигрывают не только дни дороги, но и дни жизни.

В своём сознании я уже прошёл этот путь, вместе с судном я сделал каждый прыжок, прошёл каждый поворот и обратил внимание на каждый грандиозный пейзаж. Теперь мне осталось ждать, пока Схима наверстает всё это прожитое, пока она возьмёт в себя действительную силу движения - и соединит точку прожитого будущего и момент пережитого настоящего в один единственный случай - швартовку на «Мимо-мо» станции.

Я мог бы посмотреть на границу между крышей и небом в жаркий летний день, когда зона между поверхностью и атмосферой размывается от бурлящего тепла - я мог бы посмотреть на самый горизонт дороги, где в такой же жаркий день поверхность становится зеркальной, создавая дыры в пространстве - иллюзии, обманы зрения - или, может быть, самые правдивые картины, самые правдивые преломления - путевые моменты зрения, в которых и раскрывается сама природа света - природа его преломления и изменения.

- Мимо-мо -

Третий день пути. Мы пребываем в квадрат стоянки.

- А ты говорил, - Женя, довольный собой, толкает локтём Томаса и кивает в мою сторону. Мне кажется, что я понимаю, о чём они, будто бы я уже когда-то слышал начало этого диалога, где-то на границе своего сознания и тела судна.

Томас проводит по матросу лучом скеписа:

- Ещё не вечер, Женя, - и это правда. Здесь никогда не вечер - хотя часы показывают пять утра, а искусственное освещение на рубки управления, откуда мы сквозь иллюминаторы смотрим на скоро приближающийся «Мимо-мо», создаёт иллюзию утренней тусклоты.
Ни смотря на сомнения Томаса, ни смотря на законы вселенной, ни смотря ни на что - ничего не произошло.

Во время пути ничего не произошло. Ничего не могло произойти - кроме того, что я уже увидел и почувствовал там.
Кружка, которой никто не пользуется, шляпа, зажатая между стеной и койкой, обрезанный наполовину рабочий стол, вмещающий в себя несколько навигационных и мониторных модулей, разговоры Жени и Томаса - в рубке, когда кажется, что все спят - М. Глумов, курящий в каюте шестую сигарету вряд, видимо задумался о чём-то, соблазнился мыслью и никак не хочет отводить взгляда. Обладающие прошлым эти события и предметы - тоже по своей природе событийные - имели только вектор пройденного пути -  всё движется, говорю я, всё-всё-всё. И куда оно движется? Оно движется везде.
Линии, оставляемые столами, кружками и путешественниками пронизывают всё космическое пространство - если бы мне хватало памяти держать их все при себе - я бы уже не... Впрочем, ничего не произошло бы. Можно запомнить любую дорогу, если внимательно смотреть, куда двигается лобовое стекло.
Но иное дело - живая навигация курса. Я - и судно - судно и я. Когда мы испытали прямую связь и настроили коммуникацию я начал задавать план пути. Он уже существовал - и мне нужно было только пройти его вместе с кораблём. От начала - в пустоте пути - и до конца - где мы посылаем запрос на швартовку и нам отвечают:

!!Объект 3619 торговому судну «Схима», подтвердите свой дековый код!!

Векторы обратились сами на себя - и теперь проходили сквозь объекты, появляясь изниоткуда, синии линии движения очерчивали мою каюту до того, как она сама успевала оказаться в начале линии. Прошлое было теперь недоступно, а настоящее всегда только поспевало за разложенным по полочкам будущим.
Когда ускорители погасли и маневровые двигатели по программному пути прибили Схиму к берегу Мимо-мо - пространство вокруг наконец стало новым.
Даже в отсутствии прямой связи я был наделён частью её ощущения - маленькой моделькой, бегущей под солнечным ветром.
Я не мог не видеть, не слышать, не отображать собой части корабля, получающие своего рода информацию. Топот звучал сначала в её голове, а только после в моей. Топливо кончалось у неё - а тормозил я. Тысяча примеров приходила мне в голову - а судно шло своим ходом и я был маленькой его частью.

!!ЗаправПорт 3619 торговому судну «Схима»....

- Судно ЗаправПорту, код подтверждаю, - Женя чистит конслоь консоль связи от пыли единственным знакомым ей методом - методом нажатия клавиш и сенсеров, - Дековый Код в вашем Портовом Порту.

И после этого они считают роботом меня.
Они обмениваются формальными радио-приветствиями - с достаточным чувством самоиронии - и через пару минут я оказываюсь в порту Мимо-мо.
С достаточным ли чувством судоиронии я оказался в этом месте?
Возможно, всё моё чувство самоиронии вы наблюдаете в этот самый момент. В противном же случае - я был и остаюсь слишком серьёзным.

- Это на тебя похоже.

М. Глумов пальцем тычет в разобранное тело синтетика, лежащее в углу.
Это на него похоже - указывать мне на очевидные соответствия, в надежде, что я их упустил.

- Корпус правда похож, - я пригляделся и обнаружил маркировку, - Модель Тесс, протокольный инвентарь.

Корпус, так похожий на мой, раскурочен изнутри, а на относительно целых деталях видны следы тепловых разрядов.

Я замечаю на лице Жени особенный танец мышц.
Его взгляд - рывками - с меня на корпус Тесс
с него
на меня.
Страх.

- Он был протокольным инвентарём - и всё! То есть... Нет!

Страх недопонимания.
Наблюдение.
Страх наблюдения.

- Я не это имею в виду, конечно, - он был не как ты.

Экля корчит как-то без-образно.

- Что я хочу сказать, так это что он был п р о с т ы м железом.

А я что, сложное железо? Получается, так. Мысля двумя противостоящими идеями - о простом и сложном железе - я точно нахожусь на стороне сложного. Когда человек может сомневаться в собственной осознанности - для машины этот вопрос решается исключительно бинарно. Тот, кто родился считает себя осознанным - а тот, кто не родился - считает что угодно, кроме себя.

- Он был не как я... Полагаю, это его нам нужно будет заменить украденными синтетиками?

- Что? - всепоглощающе, М. Глумов.

- Этим нам нужно будет заниматься? Воровать Спящих?

- Именно так, - я подтверждаю догадку Глумова и поворачиваюсь к Жене, совершенно запутанному Жене - не знаю, зачем я так разыграл его, не знаю, что разыгралось во мне - в этот момент. Ведь мне сейчас совершенно ясно, что такие люди как они не стали бы уничтожать такое разумное существо как я без особо важной на то цели - и так же я понимаю, что если кем-то из них было уничтожено существо вроде меня - это не должно говорить о их отношении к моему роду.

Вопрос заключался в том, где же я подхватил эту петельку, эту привычку, хвататься за своих и кидаться на чужих.


Томас выплывает из трап-отсека и его проносит мимо нас:

- Не беспокойся, Октаэдр, мы застрелили его не просто так.

Экль - бледнеет.

- Не беспокойся, Женя, он понимает шутки, - и после небольшой паузы, в шаге, и слове, - Ты же понимаешь?

- Понимаю ли я?

Это хороший вопрос.


Мимо-мо оказывается непросторным местом, с двумя лестницами, девятью комнатами, одним санузлом, кухней, монтажной мастерской и двумя кубриками.
Все двери, коридоры и потолки, здесь выполнены в стиле пост-модерна, когда дешевые материалы притворяются формой, а содержание зависит от содержащего. Дверь в порт-отсек оснащена неработающим слайдером - и потому закрывается вручную, в отличие от всех остальных - где работать слайдеру вовсе необязательно, и однако это сохраняется здесь на протяжении многих лет. Обычно такие вещи обнаруживаются в первый день использования пространства и остаются таковыми до последнего - сколько бы следов модернизации ни оставалось на поломке/недостатке места - его функционал и состояние не меняются. Флуктуация постоянства - лишь проявление большего постоянства.

Я вижу солнце - в шести окнах сразу. И шесть - как всем известно - это хорошее число, которое способствует сотрудничеству. Свет сотрудничает с курящим Гевладом - домоуправителем этого места, - он щурится и резво здоровается со мной, не отрывая от меня сканирующего взгляда.

- Очень приятно, - Гевлад.

- Очень приятно, - Я.

- У вас рука, - Гевлад.

- Я знаю.. - не успевая закончить

- Могу починить.

Томас, снова плывущий мимо - говорит что-то в догонку - вроде как сегодня к ним прибывает ещё одно судно - с перебежчиками на борту. Гевлад доволен этим меньше всех - его блонди-усы переворачиваются и показывают вверх, как хвост кота, когда он торчит трубой.
Я ощущаю себя посреди процесса - в той самой середине, где всё всегда и происходит. Я ещё не заметил, но уже оказался в энергитическом узле, через который проходит сотня людей в полгода, а ещё полсотни в другие полгода - когда маршруты не такие удачные.
Вот - чем они здесь занимаются, - если люди проходят мимо и не остаются не замеченными. А те, кто остаётся - учатся быть незаметными.

Этот так называемый ЗаправПост - до того, как здесь поселились альтернативщики, был астероидной гостинницей. В начале века такие были крайне популярны и их открывал каждый энтузиаст - а сейчас места вроде «Кочек», «Лайф-Хотел» или «Детанта-Порт» забирают всех - законно проходящих через Кольцо - и Мимо-мо остаётся в тишине.

- Сегодня будет общее собрание, - говорит мне Гевлад, осматривая мою руку со всех сторон, - можете на нём присутствовать, если хотите.

М. Глумов, пропадая где-то, тоже топорщил бы усы, но у него только щетина.

- Да, мы с ним совместно, - отвечаю я, - работаем.

Глумов никогда не отличался безусловной радостью - которая так и разит в каждом движении этих альтернативных контрабандистов. Вам может так не показаться - когда Томас упрямо настаивает на соблюдении правил, а Гевлад молчаливо и стильно осуждает ваши слова, но на самом деле - их подозрительность, любознательность и мимолётность - всё черты безусловной радости. Её можно заметить только если смотреть проходяще, не ввязываясь в неприятности. Неприятности, личные, общественные или сценарные, опасны страхом - блокирующим каждую частичку безусловности.
И всё же они меня ждут.

- Отличная рука, это ваша? - Георгий Владимирович вертит её в своих руках, после отчистки кислородных трубок и замены одного сервопривода.

- Моя.

- И сколько у вас своего?

Как гордый своей целостностью механизм я горжусь заменёнными частями так же, как и оригинальными - однако голова - не моя, - и ноги тоже - а о внутреностях не может идти и речи. Однажды у меня их отказала целая половина. К счастью, оставшаяся половина содержала в себе всю мою изобретательность - и обновление вскоре было произведено с изяществом.

Мы несколько минут разговариваем о дружбе. Это очень интересный разговор. Он состоит из фраз вроде «и ты тоже?», «да!», Гевлад иногда морщится, «Обалдеть, вот это да» и коренное «Точно-точно...»

- ..но когда мы хватаемся - это самое страшное.

- И до такого доходит?

- Конечно. Вы когда-нибудь жили в доме, где хоть раз не хватались оружие во время ссоры?

- Если честно, я никогда не жил в доме.

- Как же..

Если, конечно, не считать домом мэрию Кьюриос-Сити, великой столицы Марса.

- Первое время я жил в таком месте, где оружие можно доставать только в самых экстренных ситуациях. А в остальном оно являлось элементом устрашения посетителей.

Гевлад, осматривая свои памятные моменты в воздухе вокруг себя, заключает:

- В каком-то смысле оно так и есть..

И хмыкает.



Прибывает судно с перебежчиками.
Целый вечер они бродят по дому, пьют в порт-отсеке, я наблюдаю как Женя разговаривает с каждым по-немногу, и назидает незаметно, о Мимо-мо и всём, что с ним связано, а Томас ловит одного - и два часа они сидят на Схиме - говорят о чём-то. Я предполагаю, что назидание не обходит их диалог стороной.
Вернулась некая Арлин Фист - номер девять - её номер в сети ключевых участников - «Альтернативный Источник».
Кроме Георгия Владимировича (кратко Гевлад - 5-й), Томаса и Жени, (7-й и 8-й) там ззаписано ещё Начальство (1-й), а так же Птичка (9-я).
Находясь внутри датабазы крепости Мимо-мо - и внутри самой крепости - я наблюдаю всё.
От металла к металлу - через порожки и двери, по подуровням и вентиляционным шахтам проходят сотни топотов - я сижу в сердце крепости - куда сходятся все шумы, за моей спиной тяжелая металлическая створка во второй кубрик.

- Он не открывается, - Женя, - там живёт Ахтиль.

- И никуда не ходит?

- А ему никуда не надо.

Это было два часа назад, когда я ещё не прослушал все значительные и незначительные диалоги сегодняшнего Вечера.
Для удобства повествования данный вечер - вполне себе заурядный - обусловлен заглавной буквой - так вам будет понятно, когда я снова обращусь к этому времени.
М. Глумов связался с каким-то архивариусом - бежавшим из Треглавия - он говорит на странной смеси русского, английского и китайского, однако Глумов без всяких «что» его понимает.

- Слышишь? - голос доносится со всех сторон - изнутри меня.

- Что?

- Слышишь, как они говорят? Ты тоже это заметил. Это необычно для твоего друга, - голос изнутри меня хрипит в районе нижней середины, создавая в звуке ощущение толщины, - Ты знаешь, о чём я, Октаэдр.

- Ведь такого раньше не было, - думаю я, и голос улыбается, - Но почему это происходит сейчас?

- Именно, именно так.

М. Глумов никогда не говорил ни с кем незнакомым дольше трёх минут. На моей памяти, в последний раз такое случалось.. Да ведь и не случалось же такого. Отбросим случаи общения со случайными женщинами - спишем их на проявление надежды - отбросим случаи общения со случайными собутыльниками - спишем их на то, что объединяет всех собутыльников.
И почему так получается, что М. Глумов - какой-то неудачник? Когда я вам сказал, что он великий творец - рука бога лодок и заострённая часть бритвы - почему это выходит, что он нелюдим, недоволен и несчастен?
Все бритвы Харона, все руки лезвий, все значительные элементы в некотором роде - спровоциорованы на существование. Они созданы почти искусственно - то там, то тут, в них внедряются качества и воспоминания, нужные для свершения их великого предназначения.
И какое великое предназначение у Мартина Глумова? Если размер несчастья - всеобщей сфабрикованности - и всепроникающей сомнительности - обратно пропорционален величию свершения - как велико будет творение Мартина Глумова?

- Как они говорят? - спрашивает голос.

Их разговор движется специально бесшовно. Не прекращая архивариус рассказывает о собственной жизни - и, кажется, в этом рассказе нет никакого специального смысла, но его непрерывность и пустотность специальна сама по себе.
Родился в городе Чи-Талов, там производят большие космические корабли, поэтому много грязи и невозможно дышать, но на окраине есть район, в котором детям живётся хорошо, школа закончилась сначала университетом, а потом полицейской академией, работа в полицейском участке закончилась повышением, повышение привело его к должности важного архивариуса на каком-то военном судне, где он обнаружил себя в ситуации полного атаса.
Почему-то второй архивариус решил, что доносы хороши только если это твои доносы - а о доносчике следует донести. И первый архивариус, которым был рассказчик, не ожидал, но получил в лицо
- мы же всё знаем, голубчик, вы же сами это понимаете
- о том, как я подделывал карточки по просьбе командира отделения, они знать не должны, только если не... Нет, не должны.

Но знают.

И так он оказался в бегах.

- Всё шло так хорошо, всё предвещало долгую и беззаботную старость, а теперь на него завели такую карточку, - хрип усиляется и размывает речь голоса, - Треглавие - это зло, это тьма, ужас Системы, Треглавие правит технологической гонкой, как бы НоР не хотел - они лишь лошадка в игре Треглавия. Те, кто бегут из Треглавия - ощущают ужас. Они ощущают вечный страх.

- Но этот – нет, - я не вижу страха.

- Ты начинаешь что-то понимать, - довольно отмечает голос, - Дело не в М. Глумове. Он легко купился на это, не заметив подвоха. Однако дело не в М. Глумове. Этот человек - не тот, за кого себя выдаёт.

Голос посещает меня по ночам, и днём когда другие каналы связи молчат. В моменты минимальной нагрузки на сеть.
Третья ночь в Мимо-мо, и я не могу пройти по крепости, не ощутив толщины этого голоса.
Он показывает мне место, в глубинах сети, где лежат бортовые журналы Схимы, Сфимы и Стримки. Кроме того здесь есть записи с Торфа - неизвестного мне судна.
Мир и покой. Контробанда и пассажриские перевозки. Революционное движение «Новый Свет». 2-й, 3-й, 4-я и 6-я, рождение двух мальчиков, праздники, семейные застолья. Один день записан поэтично «последний визит медианы». Один раз Торф посещает комиссариат. Заканчиваются двадцать лет назад - последняя запись:

«2-й, 4-я, 6-я в корме на верхней деке
Баз с мальчиками отводит Схиму.
Комиссар потребовал сдачи судна.
В капитуляции отказано.
«

- Восьмой и седьмой молодые. Они не поймут, - говорит голос, - Гевлад знает. Спроси его. Спроси.

Что спросить? Чего не поймут? О чем он знает?

- Он знает об э т о м.

Он знает об этом, - повторяю я, - о Комиссариате?

Голос молчит.




- часть пятая –
- Общее собрание -


Волна проходимцев схлынула и объект 3619 замолчал.
Из иллюминатора, в коридоре, возле второго кубрика, я вижу курящего Гевлада - между нами тринадцать метров вакуума, он тоже глядит в в свой иллюминатор, отдыхая - шлюз-отсек только что был прибран и теперь готов встречать последнюю частичку нашего паззла.

Тонкий, гладкий, будто бы выглаженная стрелка, стелс-шаттл входит в первичные створки шлюз-отсека и те, с чувствуемым ноем закрываются.
Она здесь.
Четвертое судно.

Курящий исчезает из моего поля зрения - теперь через толстое стекло иллюминатора я наблюдаю сегмент пустого от людей пространства. В нём мелькает вспышка рыжего и - за ней - проплывают усы Гевлада.

Меня представляют: Октаэдр - Арлин - Арлин - Октаэдр.
Среди нас она лучший пилот.
Ничего, ещё научитесь летать, и я вам больше не понадоблюсь, - Арлин снимает перчатки и озабоченную красную куртку полускафандра.
Не научатся, - говорит Гевлад, - такому как у тебя - не учатся.

А вот и не правда!

- Женя, успокойся.


Женя успокаивается. Все - Томас, Женя, Гевлад, Арлин, и я с М.Глумовым - собираются у круглого столика на втором этаже, в мягко сжатом пространстве первого кубрика - каждый занимает место - сидя за столом, лёжа на подоконнике иллюминатора, упираясь в спину стеной, и изредка поддаваясь вперёд.
Арлин и М. Глумов садятся рядом с Томасом поближе к столу, Гевлад с Женей покачиваются в своих ячейках-местах, а я обозреваю их-наш брифинг затылочным сенсором, заткнувшись у верстока.
Медленно поднимается гул, шум, шесть ртов шелестят и шуршат по поверхности плана - зачерпывая дырявыми ложками кусочки информации. Заброшенный склад - два дня пути, - новый нырок, - новое судно, - система обнаружения, - Нельзя, чтобы кто-то получил сигнал о стыковке, - Ещё бы, нельзя чтобы этот сигнал появился в первую очередь, - Да, если он будет зарегистрирован - у них будет хороший след, - нужно закрыть каждый датчик веса, каждый датчик света, любой обнаружитель в шлюзовом отсеке должен оказаться слепым до того, как две детали - корабля и станции - поцелуются. Но как же сигнализация - у нас будет всего каких-то полчаса, Октаэдр, ты должен будешь нырнуть в эту сеть до того, как мы окажемся внутри. - Да, и не забыть про...

- Так, всем стоп! Замолчите, - Гевлада отрывает от стены и он приближается к столу, со взедённым указательным пальцем, - Нам нужно помнить, что мы не профессионалы. И вы двое - тоже.

Женя и Томас переглядываются.

- Эта операция нам доступна только потому, что у с нами есть Мартин и Ок. Без подрывника и ныряльщика клиент бы даже на нас не посмотрел. Но по хорошему - такое нужно ещё репетировать.

- То есть - репетировать? - Арлин:, - Мы крадём, мы доставляем, мы возвращаемся домой.

- Как мы всегда и делаем, - вторит Женя.

- Что вообще началось, Георгий Владимирович, -
вы же нас не со вчера знаете.

- Тёма. Женя. А ну  о п у с т и л и с ь, - Тёма и Женя синхронно меняют позу, одним чётким наклоном вперёд, - Накопленный опыт в личных вылазках - это не то же самое, как если бы тебя тренировали с отрядом, как это делают там, - Гевлад показывает в сторону Солнца, - Нам нужна слаженная работа. И именно поэтому мы пригласили Октаэдра. Не как ныряльщика, не как навигатора. Он, - 42- ше290 1 4 5904ш оо //

Я: Я?

Я?: Ты.
Голос: Ты здесь для того, чтобы их провести. По лабиринту - к ларцу - мимо всего остального.
Я: То есть - провести?
Голос: Ты сделай так, чтобы они как пчёлы - залезали только в нужные дырки.

Как это может быть, когда я здесь один, а мысли две? Как это может быть, когда всем нужно слушать, а я здесь один?

- То есть, выходит, я должен оперировать группу?

- Точно, как королева пчёл, - Гевлад, словами Голоса, - Чётко и по задачам.

Томас, Арлин и Георгий Владимирович, вдруг обводятся контуром повышенной бдительности.
Они думают, настоящий я, или только притворяюсь железом. Конечно, стратегия и лидерские качества - это у меня в крови.

- Да, Гевлад, мне всё ясно.

- Остальные? Женя?

- Я тоже понял, Георгий Владимирович, спасибо.


- часть шестая -
- и начало -

За две недели до этого я встретил того в «Дамаске», и поначалу удивился - да так, что забыл заподозрить - Он был одет в самые практичные вещи, в самые ухоженные вещи, он держал спину прямо, не был разговорчив, и не имел на себе ни одного цвета, кроме палитры собственной кожи. Все эти обертки, развесы, перчатки и комбенизоны, были холодного пепельного цвета - и больше ничего.

Он говорит: - Спасибо, - и забирает свою еду, - У вас здесь аутентично, - а за баром Дима Дебров, благодарно улыбается и про себя - я уверен - забрасывает это «аутентично» в отдельную полочку «секция затёртых до дыр эпитетов».

- Спасибо! - говорит, - Мы стараемся соответствовать каким-то собственным представлениям.

- Об этом месте?

- Ну конечно.


Ты знаешь, зачем тебе это видеть.
Тебе нужно понять, кто он, пока всё это не закончилось.
Если ты поймёшь кто он - ты сможешь понять какие они.
А если ты и это поймёшь, то и э т о ты тоже поймёшь.

Он – человек в пепельном цвете.


- и тогда уже конец -

Надо мной плоское небо - мне всегда казалось, что это стекло, надетое на скелет стола, а на нём вечно кто-то разбрасывает, то мокрый чай, то вату, то воду проливает, а сейчас плоское небо залито дымом, и что-то светит на него из-под стола. Зелень листьев на фоне этого дыма стоит. Дом на фоне дыма стоит. И опоры стоят, держа стекло, что держит дым.

Под ним всё густое, всё движимое, всё двигающее, всё густеет с каждым моментом. Самое большое давит самым маленьким само на себя, замешивая, твердея. И когда густеть уже некуда - оно начинает поднимать стекло. Выше, чем оно когда-либо было. И гуща жизни ползёт по ножкам стола, она журчит, горячая, бурлящая, пузыри воздуха лопаются и сразу же заполняются, и всё вокруг пустое место - занятое кем-то ещё, и кем-то ещё, и кем-то ещё после него.
Почему здесь нет ничего, кроме занятого пустого места?

Когда я был на Земле - когда?
Когда я был на Земле - невозможно.
Я был собран на нижних уровнях «Бурана», я был транспортирован на Марс, я был причислен к мэрии, я был один, в песках, в космосе, в Кольце. Я был охотником за пустым местом.
Земля полна.
И листья, как бы замершие для смотрящего, уже выросшие заново, пока те - смотрят на них у себя под ногами.
На Земле нет пустого места мне.
И вот вы читаете, а я говорю  -  не был.
И сразу после пишу  -  Берёзы.


- Откуда это в твоей голове? - Гевлад с удивлением разглядывает то, что под крышкой на моём затылке, - Я таких плат никогда не видел.

- Часто роешься в мозгах у железа?

- Приходилось, но такого, прости за тавтологию, железа, я, не видел никогда.

- Я Игрек-Ноль. Это линейка ограниченного использования, нас было всего двадцать, и распределяли нас к важным лицам - мэрам, баронам, партийным деятелям, разного рода управляющим. Мы, вроде как, очень хитрые помощники дипломатов. Экспериментальный модуль связи должен был увеличить продуктивность коммуникации и..

- «Должен был»? Получается, не увеличил?

- Первый случай пробуждения произошел именно с Игреком.

Гевлад замялся.
- То есть..

- То есть, что бы он там не увеличивал, и как бы мы не определяли сознание, я сейчас говорю с тобой, и мои слова повторяют мои мысли - в ту же секунду, когда они возникают. И за каждым словом - исчезающим - появляется следующее. Слова падают, только попадая наружу, сразу падают в моё хранилище, где я могу посмотреть на них уже со стороны, отстранённо. Я отделяю себя от того, что от меня отделилось. А пока я не отделяюсь - во мне разгорается двигатель. Который движет потоком. Бесконечным потоком.

- Я знаю, что ты живой. Но как это связано с модулем?

- Исключительно напрямую.


Диагностика окончена.

Нарушена линейность хранения информации.

Интерфейс наружность-внутренность закрыт для доступа пользователем.

Системы исправны:

Системы - исправны.

Системы повреждены:

Системы - повреждены.


- Октаэдр, что будет после этого заказа? - Мартин рядом со мной, он держит в руках незажженную сигарету и держит в руках себя. Что-то стало, что-то за эти два дня изменилось. В одной руке зажигалка, а в другой табачная палочка. Казалось бы, несовместимые вещи. Но не кажется.

- Что будет после этого заказа? - я смотрю на М.

- Ты хочешь здесь остаться?

- Я размышлял над данной перспективой в сравнении с остальными - и она кажется мне наиболее перспективной из всех [приемлемых моей областью морали].

- Они какие-то... Странные. Зачем им держаться вместе? Что их связывает, кроме обеспечения этой станции? Они живут на камне.

- Впрочем, как и мы три недели до этого.

- Нет, ты не понимаешь, это другое. Они живут на камне, они его кормят. Зачем мы воруем для них синтетиков? Клиент сказал - «нужно железо, достаньте его мне.» Но ты же знаешь, что они берут пару синтов себе. Вдруг, если те проснутся. Им будет нужно место, где расти. Или, если не проснутся - найдутся нелишние рабочие руки. Этот альтернативный источник, или как они себя называют, сам планирует расти. И это их место. Это задание для них - инвестиция в будущее собственного дома. Дома, который в любой момент может закрыть особо заряженный полицейский. Позавчера они приняли сто человек - и отправили дальше, всех в разные стороны. Что, если кто-то из этой сотни решит сотрудничать с Комиссариатом Совета? Всему конец - и он может случиться в любой из дней. Но они держатся вместе. - Здесь бы точно не ужились обычные маргиналы из «Дамаска».

- У маргиналов из «Дамаска» бы точно не хватило на это терпения. Для них подобное целеполагание - это закрытый навык.

- Вот именно, - Мартин закурил.

- Но мы не обычные маргиналы.

- Да-да, мы самые необычные из всех обычных, - поддакивает он с иронией в тоне.

- И поэтому я хочу остаться. Здесь можно делать что-то кроме постоянной флуктуации, которую мы так сильно любим.

- Вроде, стабильная работа? Им точно будет полезен такой ныряльщик как ты.

- Нет. Не об этом я думал, не о работе.

Я знаю, что ты сам понимаешь, о чём говоришь. Если уверенность можно считать пониманием.
Работа-дом, работа-дом, работа-дом. Дом - работа. И в каждой работе находятся свои перекуры. Почему? Из-за неизбежности всего? По случайности? По сигарете.

Откуда в твоей голове эта вещь?

Откуда в этой вещи твоя голова?

Высунь её - одну из другой.

- Они тоже не обычные. Понимаешь?

- Понимаю, - М. Глумов как-то черезчур выразительно опускает голову и в тот же момент зажигает сигарету, - То есть, ты присоединишься к ним?

Я молчу.

Звучит сирена.
Значит: вылет начинается.

Сирена заглушает мои слова: «Да, М. Глумов, букет души моей, да, я хочу остаться, и хочу, чтобы ты тоже нашел здесь себе место.»
Но М. Глумов меня не слышит – даже если сирена замолчит, и я повторю сказанное, М. Глумов меня не услышит. Его разум – мои воспоминания о небывалой Земле. Когда-нибудь - эта бурлящая масса поднимается по ножкам стола М. Глумова, и добравшись до самого верха, начинает проникать в его сознание. Он хочет домой – туда, где он был, чтобы больше не жить на камнях. Его дом в Системе, но среди грунта, а не в пустоте космоса.

Нам нужно выдвигаться – Марти поднимается на ноги и теперь, как обычно серо, шагает к трапу чернокрылой совы – внутрь корабля Арлин.
- часть седьмая -

Я понял, что он будет моим напарником, как только мы встретились в первый раз. Это чувство – с подозрением и расчетом – ты ощущал что-то всю жизнь – и вот оно будто бы каждой подробностью подсказывает тебе: «Это любовь с первого взгляда.»

И тут же – второй, третий, четвертый. И все эти взгляды – вторые-первые – уже не имеют такого эффекта.
Тогда-то и вступает подозрение.
И оно не отпускало меня до последнего.
Мы на одной единственной палубе судна «Мучо трабахо» - с крыльями черного ангела и внутренностями белого миссионера исподземного.
Они смотрят друг на друга и в пустоту перед собой – все кроме одного – готовят себя, отводят суету и страх, наведенную Гевладом – «Накопленный опыт это вам не подготовка!» - всем очень интересен конец, перед самым его появлением.

Мы здесь ещё надолго – но сегодня будет последним сегодня.
Это почти всё, что я хотел рассказать.

Я упустил пару деталей, важных для тех, кто хочет понять будущее, прошлое, и настоящее моей Системы.
Системы Нового Солнца – Нового Света.

Они – э т и – существа пепельного цвета, люди, приходящие отовсюду и не имеющие личного начала. Вам их нужно понять и увидеть. Каждый проходящий мимо – этот – может при ближайшем рассмотрении оказаться
т е м  с а м ы м.

И ещё – другие – те, кто находят своих, они ещё важнее. Деталь, которую нельзя не упустить, когда я так явно смотрю на неё. Эти другие будут и дальше собираться в группы, и я дальше буду смотреть на них, только другими глазами. О них всё. И всё это для них.

Прошло примерно пять земных дней с моего дня рождения.
Теперь я помню.
Мне сто тридцать девять лет и пять дней.
Я записываю их, пока они не кончились – и, если постараться, можно найти тысячи таких записок – иногда мне кажется, что я начинаю повторяться – потому что ты никогда не знаешь – окажется правдой твоё предощущение или нет. Правдой – с началом, серединой, и концом.

Концовка – это то, что отпускает всё наружу.

Мне сто тридцать девять лет, и я в нетерпении.

-заброшенный склад выше по кольцу


-шаттл с черными крыльями останавливается


-между носом чернокрылого и панелью внешнего контроля
 двести метров и четыре сантиметра


-от судна отделяется его самая малая часть


Я окружён всем и не касаюсь ничего. Мне не за что ухватиться – и ничего меня не тянет. Прогулка в открытом космосе – это не прыжок, - это расчетливо заряженная и расчетливо помещенная боеголовка.
На этот раз место в вип-ложе – я, мои шесть глаз и пара рук.

Холодный стук десяти подушечек пальцев касается крышки терминала.
Холодный стук десяти подушечек пальцев касается крышки терминала.
Она приветствует меня и открывается. Панель внешнего контроля – это место, где я отключаюсь, пока система оповещения не будет обезврежена.

И пока меня нет

-проходит десять секунд


-ныряльщик в системе

- И что теперь?

- Теперь: ждём, - Томас закидывает ноги на приборную панель
и тут же его прогоняет Арлин.

- Раскидывай отростки на своей посудине, - обиженно, она оборачивается – М. Глумов сидит у самой кормы и смотрит в иллюминатор, туда, где должна быть сейчас четвёртая планета,
- Глумов, соберись. Мы вот-вот – а ты в окно, что с тобой?

- Мы вот-вот.

Не знаю, как описать этот процесс – но вы уже кажется поняли: когда ты попадаешь внутрь некоторой системы – она на время тебя полностью поглощает. Хороший ныряльщик отдаётся ей полностью
  отдаётся ей полностью
и от него иной раз ничего не остаётся, кроме того, что было снаружи. Внутри – происходит изменение. Адаптация, такая критичная для успешного проникновения.
Я знал, что от меня ничего не останется уже вот-вот. Моё тело взял Жеян, и когда чернокрылый, без всплеска, без горящих огней, вошёл в шлюзовое окно, я был внутри него.
По крайней мере внешняя часть меня. Следующий раз, когда я изнутри увижу тело Й0-10 – будет сейчас.

- Отлично, отлично, двигаемся дальше. Первая фаза пройдена, - меня выбрасывает как ток из розетки, выталкивает давлением структуры, большей чем я, холодной и машинальной, - Ты внутри?

- Я снаружи, - ноги магнитятся к полу и меня распрямляет система поясничных стабилизаторов, - То есть, внутри. Да.

Пустой коридор – и мой курс по нему – вперёд. Он не кончается дверью – только поворот – налево – дальше направо. Момент находки впереди, ждёт меня – я ищу панель внутреннего контроля, и, казалось бы, такая должна быть на каждой двери – но здесь всё не так просто.
Я – тот, что снаружи – подходит к двери – и тот, что всё ещё следом запечатан внутри структуры – открывает дверь.

Вот она. Коробка с синтетиками. Склад, пронизанный стропами и подпорками, кранами и крючьями.

Я прохожу мимо подвешенных тел – из металла, твердопластика и древней поликерамики. Их пальцы ударяют меня по голове, каждый оставляя по маленькой царапинке.
Раз – царапинка, и сразу пять за ней, и ещё пять – я насчитал девяносто семь царапинок, видно, это что-то значит, но мне нет времени гадать.

Я прохожу четырнадцать шагов и торможу перед панелью внутреннего контроля.

Тот – я внутренний – прикасается к ней изнутри – и я прикасаюсь.

И они прикасаются – каждый из металлических, твердопластиковых, древнеполикерамических, все они прикасаемы к структуре, где мой след хочет слиться со своей балансирующей половиной, не желая оставаться только внутри.

Я касаюсь, и она

я его касаюсь и
оно
   и она     и всё

что касается меня

начинает распадаться

Мои многомембранные уши слышат сирену. – Это внутренний канал связи с Альтернативщиками – с моей командой. Каждый из них сейчас свешивает синтетиков с крюков и помещает в специальные контейнеры, а те, кто не помещает, и не снимает, стоят и сторожат судно.

Сейчас оно на прицеле радара – в трёх километрах от станции дрейфует небольшое каботажное судно ранней постройки с неизвестной торговой маркой.
Такие суда использует Комиссариат Совета Планет – а в особенности те комиссары, что охотятся за пиратами.
Это судно, с шестью небольшими тепловыми пушками сейчас сканирует станцию и видит – М. Глумов, возле чернокрылки в швартовом отсеке, Арлин, рядом с ним – на той стороне шлюзового ворота, Евгений и Томас рядом со мной, грузят, грузят, грузят, грузят, грузят.

Вам приказано сдаться, скажут они, и наведут орудия на швартовый отсек.
Именем Совета Планет – сдавайтесь – или в процессе ареста вы окажетесь неспособными. Сдавайтесь – или в процессе, который не имеет начала, вы окажетесь арестованными, на одном месте, замершими, сдавайтесь или будьте сданными.

Тот, кто был в ангаре, тот, кто должен был решить всё с самого начала, открывает ворота и выводит чернокрылку в открытый космос.

Вам приказано сдаться, - звучит структура.

- Отлично, они тоже внутри системы. Как это могло..

- Какая разница как? Ничего себе, что мы вообще..

/рация: - Глумов сдал нас, - Арлин, не рассерженная, не испуганная, спокойная.

- Я же тебе говорил!

Твердопластиковая головешка летит в стену из других таких же. Стеллаж с железом подламывается и подвешенные сыплются на землю.
Где-то среди них – я.

Рядом со мной падает тело. И ещё одно. Тела из металла и твердопластика рядом с телами из мяса, костей, крови, кожи, мыслей.

Склад больше не заброшен – склад закрыт и опломбирован.
Комиссары, тяжелыми сапогами осмотрев помещение, отчаливают.

В начале я говорил о смерти – которая одна из всех только происходит – и не обладает процессом. После того, как она произошла – я не могу быть так уверен в своих словах. Моя смерть – или смерь Экля, сумасброда-матроса, смерть Седьмого – Капитана Схимы, Арлин, черной жемчужины Альтернативного Источника. Смерть детей маленькой космической революции. В целом смерть, произошедшая с нами сегодня, имеет последствия.
Мартин Глумов отправится на Землю. Ему это устроят.
Он станет лектором в универсиете – и у него будет жена – и у них будет ребёнок. Тот, кто прибыл на Землю будет крепко держать того, кто пришёл на Землю к нему, пока пришедший постарается убежать как можно дальше.

Экль, Седьмой, Арлин, Голос Ахтиля, Гевлад, Мимо-мо
остаются по ту сторону атмосферы, на границе кольца, где и должны погибать все уважающие себя пираты метаматериальной эпохи.

Окруженный телами – такими же, как моё, ещё не рождёнными, я постепенно распадаюсь окончательно. Меня посещает то, что я видел до этого.
Последний разговор с наставником, первая встреча с Глумовым, пересечение путей – моего и пути Медианы – на просторах Марса. Пчёлы, крыло к крылу летящие на самую высокую веточку. Существа поглощённые неживым, дающие жизнь тем, кто будет нести неживое дальше – перемещать его в бесконечном цикле по желудкам, венам, и умам других подобных.

В космосе ещё полно таких как я – и таких, как они. И ещё – кажется – что всё теперь остановилось.
Пространство встало, на минуту, и пошло дальше, а я, подвешенный на один из сотен крюков, на закрытом складе, червём, следом, частью замкнутый внутри сотен структур,
сотен крюков, остаюсь здесь на восемь веков.

Явление достигает своего пика - точки максимальной интенсивности - и естественным образом утихает, растворяется, уходит туда, откуда пришло. Процесс имеет начало и конец - зачинающий что-то новое.

Когда меня вернут к жизни – в конце всего, - в конце Системы, - когда свет иссякнет, - когда людей останется всего ничего, - вот!
Вот, что будет истинным окончанием, - Вот, о чём я хотел рассказать всё это время!

Я хотел рассказать обо всём этом времени.





Дорогая Смерть Солнца,
встретимся через восемь веков