Лишний роман

Стартовали поздно, пока доехали, запарковались, нашли ресторан, было уже около девяти. К этому времени оживление спало, но в ресторане ещё играла живая музыка, группа из двух гитаристов и ударника. С океана дул свежий бриз. Мы сели за столик в ожидании официанта. На сцену вышла девочка, подросток.
- Bensonhurst Blues, - объявила она.
Я включил видео камеру.
Девчонка была, скорее всего, креолка - помесь латинос с неграми, из Кубы или окружающих островов. Смуглая, длинные чёрные вьющиеся волосы, хрупкое сложение, она была словно кофейная чашка из сервиза Мадонна.
Девочка запела.

Сон. Мучительный и сладкий сон. Сон, который не приходит случайно, который нужно заработать, заслужить. Сначала необходимо увидеть тёмный экран. Увидеть канву. Как заклинания повторяю слова. Слова скользят и падают. Падают в никуда. Это всего лишь слова. Они не приносят мне сон. В голове, там, где закрыты мои глаза, где может возникнут сон - пусто. Нет даже экрана. Четырёхугольника темноты. Я смотрю там, в голове в пустоту, считаю слонов. Мне нужен сон.
Слоники побежали по сердцу, по клавеольной артерии, по клапанам, по аорте. Сердце сжимается вместе с каждым тактом, каждым аккордом, с каждым ударом каблука об пол. Senor Jesucristo, ten piedad de mi. Hijo de Dios, ten piedad. Ten piedad de nosotros.

В середине восьмидесятых Хардинг учился в университете. Его вместе с группой друзей пригласила на Новый Год молодая пара, Юрек и Лиля. Хардинг ещё показывал фото, как они все вместе, обнявшись, топали тем вечером от электрички.
К Лиле приехала землячка Лена, которая училась в институте культуры на режиссёра детского театра. Хардинг сразу заметил Лену. Потом уже, рассматривая пожелтевшие фотографии своей матери, он понял, как две женщины были похожи.

Хардинг тогда начитался латиноамериканцев и сыпал цитатами из Кортасара и Карпентьера как дырявый мешок с маисом. Ещё Хардинг наслушался джаза. Паркер, Бейси, Эллингтон, Армстронг… Главное - ритмично помахивать головой в такт музыки, сойдёшь за коносьера…
- Джаз это не только вопль нежной, но подавленной африканской души, - вещал Хардинг. -  Заметьте, джаз - это форма религиозной музыки. Артист принимает мир, как творение Божье, но, в свою очередь, он, как образ Творца, тоже творит, создаёт свой мир. Возьмём к примеру, “Гоу Даун Мозес” Армстронга. “Иди туда, Мозес,” - говорит Бог-Господь, - “иди туда в египетскую землю.” Это буквальный пересказ известного библейского сюжета. А вот “Бейсин Стрит Блюз” - это уже путешествие в страну снов, мир авторской фантазии.
- Что же лучше - жить в реальности или фантазировать? - спросила Лена.
Хардинг сидел к ней спиной. Он чувствовал затылком, как внимательно она слушала его трёп, и распалялся ещё больше.
- А что ты называешь лучше? И что ты называешь жизнь?
- Когда жить не стыдно.
- В смысле?... За бесцельно прожитые годы?
- За бесцельно потраченные мгновенья.
- Всё уже совершенно решено до нас, - качал головой Хардинг. - И я не говорю о Библии. Современное искусство. Всё сказано, и сыграно, и показано. Мы просто ленимся видеть и слышать. Учиться надо.
- Творите людям добро, - пожал плечами Юрек. - Спектакль такой.
- Вот какая миру нравственная польза, если кто-то решит двенадцатую проблему Гильберта? Или седьмую гипотезу Пуанкаре? Кто-нибудь станет счастливей?.. Ты сам-то станешь? Какая мне разница, что кто-то докажет… если кто-то уже доказал...
- Спектакль называется “Спешите делать добро”. Хороший, - сказала Лена.
- Если я говно, мне нет разницы. Вопрос - вот тебе есть разница? Юрек, тебе есть разница?
Пьяный Юрек промычал что-то с кровати. Хардинг не унимался:
- Хорошо, поставим вопрос по-другому. Вот эта бутылка портвейна может ли она спасти мир? Ну, вообще. Всех. Всю вселенную?
- Мистика, - пробормотал Юрек.
- При чём здесь мистика? Просто сила воображения. Я живу там, где хочу. Я жив тогда, когда хочу. И живу так, как хочу. И это не что-нибудь, что мне кто-то может позволить или запретить, это я решаю силою моего собственного воображения. Да превратится это вино в воду. Аллилуйа! Мир спасён!
Потом Хардинг и Лена долго гуляли по ночному посёлку.
Утром он не мог вспомнить ничего кроме счастья. Всё было как сон.

- Я как-то доказал одну теорему во сне. Абсолютно точно видел в голове каждый шаг доказательства. Я думал, что не спал, что это полусон. Вставать не хотелось. Был уверен не забуду. Доказательство прокрутил в голове десяток раз, потом уснул.
- И?
- Не смог вспомнить. Потом, наверное, месяц засыпал с идеей вернуться в то место внутри меня и увидеть доказательство снова. Не получилось. Забыл. А через какое-то время узнал, что теоремка-то недоказуема. Недоказуема в выбранной системе аксиом. В общем, бросил аспирантуру и занялся компьютерной графикой. Снами наяву.
Хардинг свободно говорит по-русски:
- А я вот осторожен со снами. Мне часто они приходят в виде загадки, пазла. Нужно собрать картинку, и я кручу, кручу эти девять кубиков, и никак. Сны бывают сладостно невероятными. Но чаще они безжалостно правдивы. Однажды еду в “Корвете”, крыша поднята, балдею, девчонки оборачиваются. Вижу, впереди поворот. Жму на тормоз и не могу остановиться. Жму, а она катится. Сейчас сорвусь в обрыв.
Хардинг вытер испарину со лба.
- Потом несколько прихожу в себя. Вспоминаю, что сплю, и нога онемела, не может двигаться. Это во-первых. Но забавнее всего, что под ногой нет педали. Машина есть, а педали тормоза нет. Это же сон, идиот.

- Что заставляет тебя это делать? - спрашивает Хардинг.
Мы сидим на патио ресторана, выходящее на океан. После сумасшедшего дня я наслаждаюсь тишиной и относительной безлюдностью.
- Гордыня? Желание славы? - он настаивает.
- Чувство ответственности перед пятилетним мальчиком, написавшим “Сдрасвуй фея сказал мальчик. Сдрасвуй мальчик ответила фея”.
- Да, конечно. Обожаю компьютерную графику, - кивает Хардинг. - Это как сон, всё возможно.

Я закрываю дипломат. Всё готово. Оглядываюсь. Поправляю фотографию на стене. До завтра. Если оно будет. Я должен верить, что оно будет, и оно будет, говорил великий…
Дипломат тяжелый. Повис на руке как пьяная проститутка. Пара заявлений в полицию так не весят.
Вот такие детали всё и портят. Держи руку уверенно, свободно. Ты - свободен. Дипломат пуст. Пуст настолько, насколько пусты твои намерения.
Всего несколько шагов до угла. Девушка в окне бара улыбнулась. Обычно девушки мне не улыбаются. Неужели заметила? Неужели я так напряжен? Окей. Расслабся. Ничего не происходит.
Будь спокоен. Это - правило. Правила нужно соблюдать. Правила написаны для дураков, как ты и я, которые имеют достаточно силы воли, чтобы соблюдать правила.
За углом квартала меня ждёт Хардинг. Что такое квартал? Ряд домов и два угла. Это просто. Я поверну за угол и встречу Хардинга.

Он рассказывал, как вскоре после свадьбы (нет, не медовый месяц, ха-ха, медовый провели в Новом Орлеане, всё включено, даже пара купонов на стриптиз) он и жена поехали на Кейп-код, в эту пучину Северо-Атлантического разврата, в “египетскую землю”... Я смотрю на жену, - говорил он, - маленькая попка, тонкие, стройные ноги, невысокая, Бэмби - одним словом… А там... всё - кобылы, кобылы табунами… все лужайки вытоптаны. Ух, и меня затопчат. Там я и понял, как люблю жену. Любить жену - правильно. Ты это знаешь, я - человек правил.

Я решаю вернуться, захожу в бар.
- Хозяин ругает, если я не улыбаюсь клиентам, сеньор, - девушка-мексиканка виновато поднимает глаза.
- Я же не клиент.
- Потенциальный, сеньор.
- Как тебя зовут?
- Лана, сеньор.
- А кто твой хозяин?
- Мой муж, сеньор.
Я кривлю губы, пытаясь найти гримасу, соответствующую улыбке.
- Эспрессо с собой, por favor, Лана.
Теперь нести дипломат ещё неудобней. Я раздумываю, пела ли она в детстве?

- Назад с Кейп-кода мы ехали по побережью. Мы оттяпали у индейцев неплохую землю, подумал я. Где-то там, всего пару миль в океане - Марта Виньярд. Остров Кеннеди, Рокфеллеров и прочих хозяев жизни. Я поклялся, что сделаю для неё всё. Всё, чтобы принести ей счастье.
Ради неё я оставил Лену. Можно сказать, предал. Она приехала ко мне, а я был занят. Я уже хотел ту, что стала женой.
После совместной недели в Москве и месяца ежедневных междугородних звонков я приехал к Лене в её городок. Там было снежно и тихо. Мы легли вместе, но в ту ночь ничего не случилось. Я был неопытен. Я слишком волновался. На следующий день встречались с её папашей и ели полужидкий холодец, запивая его полутёплой водкой.
- Почему ты мне всё это говоришь?
- Секс очень важен в жизни мужчины. Ты не знал?
- Мне по фигу.
- С сексом мне как-то не повезло. Зато повезло в любви, - Хардинг смотрит на меня внимательно. - Назад с Кейп-кода мы ехали по побережью. И я вспоминал, как Лена приехала ко мне, а я её не встретил. Я очень ревновал то, что у неё было раньше, до меня. Как-то не повезло мне переспать с девственницей, кроме одного раза, когда я был в стельку... хотя, конечно, тоже не удалось.
Ни время, ни расстояние не лечит, - говорит Хардинг, разглядывая меня через увеличительное стекло. Размер его глаза убеждает. Хардинг - харизматик. Евангелист, как любят здесь называть таких как он. - Мы создадим реальность более реальную, чем вот это, - он показывает в сторону ржавого унитаза и капающего крана. Он тогда снимал подвал в Бронксе.

Я приехал в Нью-Йорк на конференцию по компьютерной графике. Моя компания собиралась продавать оборудование для телестудий и послала меня на разведку. Специализированные компьютеры стоили десятки тысяч, и это был крутой бизнес. Но Хардиг сказал, давай сделаем гениальную графику сами. Это - правильно. Я не мог поверить, что он убедил меня словом “правильно”.
- Ты должен представить, что я тебя придумал.
- Как это?
- Ты - мой персонаж. Ну, проще простого. Я сочиняю, а ты делаешь то, что я придумал. Мы забацаем гениальную вещь, вот увидишь.

Я выбрасываю кофе в мусорный бак. Пальцы дрожат, да и, всё равно, я не могу его пить. Что, если Хардинга не будет на месте?
Поворачиваю за угол. В сотне метрах дальше дверь, в которую мне нужно войти. Там стоит полицейская машина и скорая, толпятся люди.
Впрочем, они стоят с другой стороны улицы, у банка. Мне нужно в дверь напротив. Не обращая внимания на происходящее на улице, я вхожу и поднимаюсь на второй этаж. Подаю рукописи секретарше:
- Три первых копии через полтора интервала, двенадцатый кегль.
- Ждите. Вам позвонят, - отвечает она.
Спускаюсь на первый этаж, из двери офиса выглядывает девушка:
- Боже мой, что случилось?
- Какой-то влюблённый решился на безумство, - повторяю слова, придуманные Хардингом.
- Как? Этого не может быть! - девушка выбегает на улицу.
Я вхожу в офис. Полчаса назад здесь состоялась сделка по продаже имущества. Триста тысяч задатка лежат в сейфе. Я набираю код, достаю тугие пачки, укладываю в дипломат.
- Новый Орлеан - город маленький, но там легко потеряться, - говорил Хардинг.

- Что дальше? - спрашиваю.
- Что дальше? - поворачивается ко мне Хардинг. - А дальше - Шервудские зонтики, бэби. Мне нужны деньги. Стелла умирает. Ты должен мне помочь.
- Твою жену зовут Стелла? - удивляюсь. Хардинг никогда раньше не называл её по имени.
- Статистика говорит, - продолжает он, -  что на каждые десять тысяч человек приходится один каторжник... Это закон природы... Стало быть, за нас с тобой теперь кто-нибудь там, на Колыме, отдувается... работает. И только потому, что мы с тобой на свободе. Та же статистика говорит, что один алкоголик приходится на восемь тысяч человек, - и перст судьбы указал на меня. Из восьми тысяч только на одного меня, и безнадежно. Понимаешь? На одного. Выходит, что, не будь нас с тобой, людей несчастных, не было бы счастья на земле. Ты понимаешь идею искупления?
- Туманно... - отвечаю я.
- Статистика - это то, как боги смотрят на землян. Способ приобщиться к трансцендентному. Я бросил Лену и уехал в Нью-Йорк. Привёз сюда и жену. Вырвал её как грибницу из-под тихой берёзы. В принципе, она выжила. Но, a posteriori, это была ошибка. Она не прижилась на здешней почве. Зачахла. Теперь она умирает.

- Что заставляет тебя это делать? - спрашивает Хардинг.
- Что “это”?
- Зачем ты пишешь? Тем более сейчас, в век эсэмэсок, смайликов и мемок. Прочитать страницу текста кажется неимоверным усилием. Мне некогда. Я в поиске. Читателю некогда. Читатель занят. В принципе, я тоже занят. Часики тикают. И чем дальше, тем громче.
Хардинг отхлёбывает кофе из стакана.
- А я просто смотрю сны, - продолжает он. - Всё что покажут. Я непривередливый. Как быть с тем, что я тогда ошибся, поспешил не дождаться её? Теперь она приходит во сне. Ко мне старому, обрюзгшему приходит девушка, я знаю, она любит меня. И дело не в сексе. Секс не самое главное в жизни мужчины. Да, и в моём возрасте секс не снится. Нам просто хорошо вдвоём. Впрочем, всё это лишнее. Как седьмая гипотеза Пуанкаре.
Он замирает, словно пытается услышать что-то.
- Хочешь я познакомлю тебя с Леной?
Мы едем в ресторан на берегу моря. Людей почти нет, но играет живая музыка.

Выйдя на улицу, я, преодолевая страх, подхожу ближе. Хардинг лежит на земле, окружённый полицейскими.
- Ман, - стонет Хардинг, - Я всего навсего хотел придумать сцену ограбления банка. Зачем вы меня убили?
Он трогает живот, смотрит на руку, залитую кровью:
- Вы все мне снитесь. Я вас выдумал. Идите к чёрту.

На обратной дороге захожу в бар. Сажусь за стойку, улыбаясь давешней девушке, Лане, заказываю рюмку текилы.
- Празднуете, сеньор? - спрашивает она.
- Не думаю, но, в любом случае случае, есть повод выпить, сеньора.
– Думаете, я мексиканка? - спрашивает Лана.
– Вовсе нет.
– Нет да. Вы не первый. Так послушайте. Я такая же белая, как и вы, ясно? Конечно, у меня черные волосы и вообще внешность... но я такая же белая, как и вы.
– Но вы нисколько не похожи на мексиканку. У мексиканок широкие бедра и толстые ноги, груди как дыни, желтая кожа и волосы, как намазанные жиром. Вы же выглядите иначе. Вы стройная, с прекрасной белой кожей, волосы у вас мягкие и волнистые, хотя и черные. Единственное, что у вас мексиканского, так это зубы. У всех мексиканцев прекрасные белые зубы. Это нужно признать.
- Мистер Хардинг просил передать вам это, - Лана протягивает мне пакет.
- Ты знаешь его?
- Он заходил незадолго до вас.
Я открываю пакет, на котором написано “наша гениальная вещь”. Там рукопись романа, и я знаю, как он называется.

- Пусти меня в твою историю, - просит Хардинг.
- Не могу, - отвечает девчонка. - Я забыла тебя. И ещё не раз забуду. И потом, - она улыбнулась так, как могут улыбаться только креолки, помесь латинос и нигрос, - мне ещё бежать по волнам навстречу солнцу.