Мистер блох, или благое безумие

               
               
               

            Агине Норде               
            МИСТЕР БЛОХ,
               или 
          БЛАГОЕ  БЕЗУМИЕ
     (Повесть частично мистическая.
         Перевод с французского   
            Геннадия Деринга)

              Оглавление
 
Два слова об авторе...………………1
Видение цыганки Азы……………...2
Собачья паника …………………….3
Думский унисон…………………….3
Гуманоид или мутант?......
Радуйтесь……………………………8
Вещий сон.…………………………..9
Доклад Сизо.……………………….11
Генпрокурор в процессе…………. 12
Встань и сознайся………………….15
Горчица в ассортименте……...……17
Отдел чести мундира ……………...20
Пророк Ионов в розыске…………..23
Путч восьмого коренного…………24
Ничего, кроме правды……………..25
Пляска смерти в упрощенном
варианте……………..……………...28
Какая бо-оль!!!...........33
Чудесное исцеление………………..36
Мысли вспять ………………………39
Происшествие с Ананием
Доберманом. ………….........41
Преображение ……………………...47
Наверх! ……………………………...49
Последние слёзы……………………50
Большие перемены………………….52
Сотрясение разума …………………53
Колода и блоха ……………………..58
Magister dixit…….……………………62
От бурёнки – к барбосу.……………68
День седьмый.……………………....71
По справедливости…………………73
Третий вариант……………………..77
От переводчика …………………….80
               
                Sed semel insanivimus omnes (однажды в
                жизни мы все бываем безумны) лат.

                ДВА СЛОВА ОБ АВТОРЕ      Экзерсисы недавно ушедшего от нас, фатально известного на Западе квазинеоромантика Агине Норде, работавшего во входящих ныне в моду жанрах мифопостреализма, на русский язык не обраща¬лись. Это явное упущение отечественных книгопечатников, т. к. шедевры Норде во всем мире славословят как гипертексты XXII века.
      Когда литературоведы Сорбонны приступили к Норде с просьбой высказаться без оби-няков, что за страна изображена им в «Мистере Блохе» (в печати появилось несколько небольших фрагментов), маститый стилист мрачно от¬ветствовал: «Без комментариев!». А когда настырные литературоведы ткнули указкой на карте в Россию, Агине вздохнул и сказал на чисто русском, что он «писаль и плакаль».
      В наши дни модно заниматься историческими розысками. Некоторые до того увлекаются краеведением, что сами того не замечая, залетают со своей любознательностью и смелыми предположениями и оценками в серьёзные уголовные дела. Помня об этом, переводчик крайне осторожно отнесся к завещанной ему Норде неоконченной повести о похождениях мистера Блоха, и к случайно сохранившимся документам, относящимся к этим событиям. Полное и объективное описание подвигов м-ра Блоха в стране Рутинии ещё, несомненно, впереди. 
               
                Переводчик.
                ВИДЕНИЕ ЦЫГАНКИ АЗЫ
      В первых числах июня ****года от Рождения Христова в городе Рутинополе, столице республики Рутиния случились удивительные события, вселяющие страх и недоумение.
      Началось с того, что известная в городе оседлая цыганка и крупный общественный деятель Аза Шарль-Атан, находясь   в собственном загородном двухэтажном капитальном шатре и собираясь на обычную вечернюю работу на Площадь трёх вокзалов, закладывая под платок противоударное устройство, рассыпала колоду карт и, собирая их, обнаружила короля неизвестной ей масти.
      Само по себе это событие не содержало ничего экстраординарного, но король, когда Аза присмотрелась к нему... погрозил ей скипетром и произнёс внятно:
      –Аза, не обмани!
      Аза утверждала потом, что король был в велюровой шляпе, на носу у него сидело пенсне, в одной руке был скипетр, или какая-то палка, в другой он держал саквояж.
      Гадалка, теряя монисты, бросилась к выходу. В тот вечер по рынкам, по вокзалам и остановкам метро, по всем местам, где скапливался народ, поползли самые невероятные слухи. Ждали с часу на час пришествия короля с саквояжем. Умники объясняли народу, что король – это наказание за все не поданные декларации. Именно поэтому он припас объемистый саквояж – для конфискуемых налогов. Одна приличная с виду дама уверяла, что сама видела загадочного типа «небольшого ростика, можно сказать, гномика с чемоданчиком, но не со скипетром, а с локтевым костыликом», очень похожего по рассказам на странного короля, причём совершенно вблизи. «Он летал, летал вокруг меня, – рассказывала дама испуганно, – потом сел и укусил!». И показывала народу пятно пониже ключицы, а если
это не убеждало, – второе, на задней поверхности крутого бедра. Находились смельчаки, которые просили свидетелей (а таковых оказалась куча!) рассказать, «как ОН себя ведёт?» и «где в последний раз ЕГО видели?», «очень хочется пообщаться…»
     Аза-то Азой, что с неё взять, соврёт не дорого возьмёт. И на экзальтированную даму наплевать. Но многие рядовые граждане, честные налогоплательщики (с белой части  зарплат), получили в тот день сообщения на свои сотовые с настоятельными просьбами «не обманывать ближнего». Например: «Не обмани, друг мой, присных и прикосновенных!». Или: «Обещай не обманывать причастных!». При этом приводились точные персональные данные – имя и отчество гражданина, его ИНН, БИК, паспортный и реальный адреса, а также личные счета в банках. Все сообщения были подписаны одинаково: «М-р Блох». Какой «м-р Блох»? Что за
«м-р Блох»? Зачем «м-р Блох»?!
     Над волнующимися людскими водоворотами, между железными коробами торговых киосков весь вечер протяжно и угрожающе, при том, неизвестно откуда, раздавалось:
     –Не обмани-и! Ни-ни-и!
     Кого «не обмани», зачем «не обмани»? Рутинопольцы, да и все рутиняне прекрасно знают: «не обманешь – не продашь», «торгуй правдой – барыш будет», «обманули дурака на четыре кулака» и, наконец, «сам Абрам дался в обман».
      Ближе к ночи криптографическая служба НИИСПЕЦТЕХа (подразделение всем известной ЧеКушки) перехватила следующее странное оповещение в стиле шифровок Штирлица: «Алекс – Логосу тчк прибыл место тчк индуцирую тчк козлищ множество зпт ещё больше овец тчк».

                СОБАЧЬЯ ПАНИКА
     А несколько ранее, в тот роковой день по всему Рутинополю, точно по мановению чьей-то дирижёрской палочки, взвыли не своими голосами бездомные и домашние псы. Сейсмологи объявили о приближающемся землетрясении силой 10 баллов. Как ни упрашивали живодёры псов замолчать, псы, носясь, как угорелые, по подворотням, продолжали свой душераздирающий концерт. Более того, половина живодёров вернулась домой покусанная, хотя не была взята ни одна собака, за исключением зарегистрированного пуделя по кличке Фик-Фак, благообразного поведения, который в момент пленения культурно орошал клумбу.
      Лингвисты НИИСПЕЦТЕХа, оперативно проанализировав звуковой спектр нечеловечес-
кого воя, пришли к совершенно ошеломляющему выводу: собаки передавали друг другу некое сообщение... ультразвуком! И это сообщение не содержало ничего хорошего. В переводе, как утверждали лингвисты, это звучало примерно так: «Все на борьбу за наши вековые права! Долой поводок и намордник! Детские площадки, газоны, обочины – в наше полное распоряжение! Он идёт! Будем бдительны!».
      При этом псы-интеллектуалы (колли и немецкие овчарки) хорохорились и несли какую-то рифмованную чушь:               
                Сгинь, проклятая блоха!
                Не пробьёшь мои меха…
      Вызванный в связи с несанкционированными собачьими манифестациями в дежурную часть Министерства мокрых внутренних дел (ММВД) к капитану Борису Широченскому полевой командир Жирик Завиральный, заслуженный, седомордый, от имени всей городской стаи дал подписку, что псы никого из должностных лиц кусать не будут. Кроме живодёров.
      –Задер-р-ржите его! – требовал Жирик в кабинете Широченского. – Застопор-р-рите!  Он всем кашу испор-р-ртит! Рррр!
      –Тубо! – рявкнул Широченский. – Фу, псина поганая! Подписал протокол и – вон!
      –Во-он! Во-о-он!! – взвыл Жирик, не сводя заиндевелой морды с раскрытого окна.
      Вслед за тем полевой собачий командир опрометью вылетел из дежурного помещения.
      Движимый неодолимой силой, капитан подошёл к окну и в сумеречном небе на западе увидел жёлтого оттенка неотвратимо приближающуюся крупную звезду, похожую на золотого жука с растопыренными лапами. Челюсть мужественного офицера стала параллельно груди. Передние длани, легко сокрушавшие бронированные двери квартир обывателей, налились свинцом и бессильно упали по швам.
       В мозгу бывалого оперативника помутилось, когда кто-то ласково шепнул ему в заросшее волосом ухо:
       – Борис, не дерись!
      От этой, казалось бы, невинной фразы «бокс» на голове Широченского, и без того стоявший дыбом, как  загривок у Жирика, заострился иглами. Сам же капитан непроизвольно ощерился на звездочку фарфоровыми фиксами.

                ДУМСКИЙ УНИСОН
      В начале было слово, и слово было от спикера.
      Вечернее заседание Государственной Думы республики Рутиния открыл спикер Андреас Климакс, щуплый, седоватый, в аккуратной укладке, с хорошо прорисованными на лбу морщинами государственной мудрости, прозванный из-за своей фамилии Андроном   Гормональным. 
      Гормональный, во-первых, призвал всех к порядку и напомнил, что заседание предстоит сложное и насыщенное. Необходимо обсудить закон о выдаче лицензий народным целителям на врачевание масс на расстоянии, с использованием телевизионных каналов. С информацией по обсуждаемой теме выступит Аза Шарль-Атан, внучатая племянница известной всему цивилизованному миру целительницы и астролога Джуны Бит-Сардис. Предлагается также заслушать инструкцию комиссии, которой поручается проверить наличие в живых президента республики Рутиния Рурика Хероновича Дубовика, документально зафиксировать исчезновение президента, если таковой факт будет установлен, и привлечь к уголовной ответственности двойника президента, если таковой будет застукан комиссией. Есть мнение укрепить состав комиссии южно-русским овчаром Жириком Завиральным, который в недавнем прошлом нёс охранную службу в Корзинном зале ЦКБ, где вот уже третий год обитает, не выходя за пределы Корзины, президент Дубовик. Жирик был отставлен Дубовиком от службы за расхождения в политических взглядах с президентом. Овчар прекрасно ориентирован во всех углах ЦКБ и от его чутья не сумеет скрыться ни один самый хитрый клон Дубовика. Жирик  прибыл на заседание, чтобы ответить на вопросы депутатов. Климакс попросил присутствовавших поаплодировать доблестному четвероногому, что и было депутатами с удовольствием исполнено.
        Однако, обсудить и принять скопившиеся важные законопроекты и текущие инструктажи невозможно без предварительного подписания документа о полном общественном согласии. Этот документ разрабатывали два года в настоящем составе Думы и четыре года в прошлом составе, однако так и не смогли прийти к консенсусу. Предстоит испытать судьбу ещё раз.
      Первым слово получил председатель фракции «Квасные патриоты» Герасим Пырялов. Похожий на Ваську Буслаева, ражий и русый Герасим, встав с кресла и возвысившись над столом, призвал от широкого державного сердца депутатов второй крупной фракции парламента «Охлократия за демократию» дружно голосовать за общественное согласие.
      – Господа демократы и либералы! – воззвал Герасим.– Наши дорогие гнилые западники! Коллеги, как изъясняются в цивилизованных странах, куда вы с тщетной надеждой поглядываете. Кончай базар, короче говоря! Прокатим Хероныча согласными усилиями на грядущих выборах! Ждать осталось недолго, каких-то три месяца.  Господин Птицелов, наш уважаемый Генрих, блин горелый, поручкаемся! Жмём краба и жмём кнопки! Месье! Кто – за? Урра-а! 
      Охлократы – демократы и либералы – не могли вытерпеть такой камень в свой огород. Председатель фракции Геннадий Уткин, прозванный Генрихом-Птицеловом, сорвался со своего кресла и, рыдая от нестерпимой обиды, закричал фальцетом:
      –Кучка фриков и скоморохов, наша позиция неизменна: президенту – полный и единогласный импичмент!
       Птицелов запустил руку в портфель, и гнилой помидор залепил курносую физиономию Герасима Пырялова.
       – А-а-а! Так-то вы соглашаетесь с нами, вашу рать-демократь! – отвечал Герасим с завыванием, обирая с лица красную кашу. В мгновение ока он выхватил из своего портфеля нечто заранее заготовленное и, широко размахнувшись, запустил в Птицелова одно за другим два тухлых яйца:
       – Высиди, пернатый!
      Снаряды влепились в плечи Уткина, обратившись в гнусные эполеты. По залу поплыла толстая вонь. Жирик, прекрасно владевший русским диалектом, на котором говорила Дума Рутинии, стиснул лапами нос и пролаял тревогу: «Шухер-р-р! Гав-зы!».
     …Собственно говоря, одна фракция другой вполне стоила. Демаркация между ними состояла в том, что клика Уткина-Птицелова предлагала устроить президенту Дубовику по-западному нормальный, законный, культурный импичмент за то, что Дубовик прикормил так называемых младореформаторов, объявивших самих себя в печати успешными менеджерами и разгромивших в какие-то пять лет авиационную отрасль, радиоэлектронику, станкостроение, судостроение и много других «ений». Дубовик   надёжно прикрывал своим авторитетом реформаторов от гнева парламентариев, поскольку младореформаторы составляли его штаб по выборам президента на третий срок. Думцы, кучковавшиеся вокруг Герасима Пырялова, признавая, что Рутиния под руководством «успешных менеджеров» скатилась на самое дно самого глубокого ущелья, призывали с импичментом не путаться, а «дать президенту коленом под зад и прокатить на выборах со свистом мимо президентского кресла»!
      Различия во взглядах на президента составляли предмет ожесточённых споров и даже рукопашных схваток думцев. Дубовик, прекрасно зная от своих информаторов о думских несогласиях, время от времени по телевизору насмехался над парламентариями, утверждал, что у них «слова не срастаются с делами, ибо у них одна извилина и та не в голове», и посылал их прямо по телевизору подальше: «Черть вас всех, делопутов,  дери!». Дубовик полагал, что он вместе с младореформаторами, по крайней мере, превратил Рутинию, из «бензобака Европы» в «бензоколонку Европы». Бензоколонка престижнее бензобака, это известно каждому дураку, как обычному, так и с депутатской маркировкой.    
     …Квасники возрадовались удачному яйцеметанию Герасима: «Наш ответ врагу – омлет!». И перешли в контрнаступление по всему фронту. Многие, готовясь к драке, сдёрнули с голов парики-горшки, изображавшие русских мужичков. В разных концах зала с высокими, как в церкви, потолками в умелых руках квасников заработали огнетушители, выпуская с лошадиным фырканьем пенные струи забродившего ситра, изготовленного по старинным рецептам. Квасники называли это обрядом очищения.
      –Получите, коллеги! Взять их! Я говорю: взя-ать!!! – командовал Герасим. – Ату их, блин горелый! Ззю!!!
      –Вы страну растащили! – кричали с мест охлократы-демократы, отбиваясь помидорами.
      –Бордальеро мы растащили, а не страну! – вопили квасники. – Это вы младореформаторов породили!
      –А вы красных директоров абортировали!   
      –Моисеи, для вас солнце встаёт в Вашингтоне! Гнать вас до Колымы строем. А там – лес валить до конца жизни.
      –Какой лес, щепотники? Вы сплавили его китайцам! Малохольные, не смешите нас жить! 
       Квасники поднялись против демократов единым фронтом. Погром возглавили коммуно-патриоты, за ними шли державники, аграрники и хоругвеносцы. Все поднялись со своих кресел, чтобы убедить противника в необходимости голосовать за общественное согласие. Демократы сбились в тесную группу и отступали в боевом порядке к выходу из зала заседаний, отстреливаясь томатами. Приглашённая на заседание целительница Аза Шарль-Атан первой выскочила в холл, рассыпав по полу тезисы своего доклада. За ней выметнулся Жирик, вылаивая на бегу команду милиции: «Мусор-р-ра-а, с пр-р-р-роходу-у-у!  Ходу, ходу, ходу-у-у!!!  Сбивая с ног выбегавших депутатов своим мощным телом, Жирик устремился в двери холла и помчался с последней информацией к собственной собачьей стае.  Андреас Гормональный, сидя в одиночестве за столом президиума, не вмешивался в битву, давая возможность противникам охладиться, прийти в себя, вернуться в зал и заняться срочной работой. При этом он с удовольствием вглядывался в полированную крышку стола, где отражалась его, по мнению самого Андреаса, не лишённая достоинств европеизированная физиономия.
      В этот драматический момент сами собой на верхних частотах заработали разом все микрофоны – три на столе президиума и два в проходах зала – и чей-то укоризненный голос, от которого звуковым полем сражавшихся отбросило друг от друга, произнёс:
      – Скверно-с, друзья мои!
      Воцарилась каменная тишина. Сжатые кулаки разжались и ладони, взлетев над головами, сами собой сделали неопределенные движения, как бы приветствуя коллег по Думе. Герасим стоял, прижав руки к сердцу, с растерянной улыбкой на широком лице. Птицелов машинально шарил в портфеле в поисках последнего снаряда. Климакс изумленно всматривался в полированное дерево столешницы.
      Из микрофонов дохнуло:
 …И затрещала кора,
И повалились колонны, заборы, ворота,
Хлынули воды свободы.
И на том месте,
Где высилась общего горя гора,
Без берегов и без дна
Общее заколыхалось болото...
      Климакс, изумлённо мыча, тыкал пальцем в крышку стола: там, в полированной глубине, как по проспекту – о, цыганка Аза! – весело прогуливался крохотный человечек в сюртучке и шляпе, с тросточкой и толстеньким саквояжиком.

                ГУМАНОИД  ИЛИ  МУТАНТ?
        В какие-нибудь два-три часа весь Рутинополь, по милости никому не ведомого, но уже всем известного «мистера Блоха» стоял на ушах. Знающие люди полагают, что отдельный человек и даже целые народы способны поверить любой чепухе, лишь бы она выглядела на первый некритический взгляд сногсшибательно. Убеждает именно чушь. Знающие люди уверяют, что у любого из смертных, независимо от образования, опыта, политических пристрастий, вообще любых талантов, в моменты паники, переполоха путаются мысли, в душе внезапно рождается дикий страх и ощущается «бульканье» в сердце. В голове возникает два противоположных посыла: «бей!» и «беги!», при том, один посыл перебивает другой. Одни cтрастно ждут событий, другие заранее их проклинают. Одни кричат: «Прощайте! Господи, я знал, что этим кончится!», другие вздыхают с надеждой: «В мире так много хорошего, вот бы и у нас!..».
       Рутинопольцы, сбитые с толку слухами о короле с саквояжем, сообщали друг другу за верное: «Президент со своей бандой уже в Матросской тишине. Пишут прошения о снижении сроков». Некоторые шли дальше: «Президент дуба дал. Завтра объявят. Совсем был безмозглый. Когда репу вскрыли, обнаружили, что там вместо мозгов был проржавевший  датчик административных распоряжений с клеймом часовых и органных дел мастера Байбакова, друга писателя Салтыкова-Щедрина.  Даже и зашивать черепушку  не стали.»
                х
На вечернем заседании Семейного совета безопасности при президенте Дубовике также возник разговор о м-ре Блохе.  Младореформаторы: Егор Хрюша, Натан Ржавый и Альфред Хок видели в «м-ре Блохе» конкурента и заранее обрушились на «этого самозванца»: «Подумайте только – мистер! Ха-ха!». Они утверждали, что этот Блох – про¬ходимец, каких даже в Рутинии поискать, активный член секты сайентоло¬гов, запрещенной законом, креатура мэра Рутинополя Димитрия Осед¬лого, явного друга и тайного врага президен¬та Дубовика. Три зятя Дубовика – Фаустов, Пахтусов и Нарусов – люди высокообразованные, окончившие втроём Академию финансовых художеств, объявили м-ра Блоха гуманоидом, ссылаясь на свидетельство сторожа Метеобюро. По уверению сторожа, «в космос зонд уходил порожним, а вернулся брюхатым» и разродился, якобы, с помощью акушерки – жены этого сторожа-дурака – «мистером Блохом», выскочившим из ракеты с ридикюлем в руках. Сторож требовал вознаграждения  для себя и для супруги-акушерки.
Силовые министры – генерал-полковник Овцын-Задерищев (внутренние войска) и генерал-полковник Базуко (армия), были затурканы Дубовиком, который обвинял генералов в том, что они «жиреют, а солдаты худеют», что совершенно недопустимо в условиях победы демократии. При демократии, утверждал президент, все служивые от генералов до рядовых, должны быть либо худыми, либо жирными, ибо главный принцип демократии – всеобщее равенство. Наконец-то нашёлся убедительный довод отразить несправедливые упрёки президента. Генералы утверждали, что всё дело в жестокой диспепсии, охватившей войска. А диспепсия – то есть несварение желудков, частый и жидкий стул и, как следствие, исхудание личного состава, – вызвана вредоносной деятельностью хакеров, обнаруженных в городе Санкт-Петербурге. Кроты иностранных спецслужб запустили анафемский микроб в киш¬ки интернета и вызвали в армии и милицейских частях эпидемию дизентерии.  «М-р Блох» – продукт жиз¬недеятельности означенных резидентов, явление виртуальное, но также и вполне реальное. Наглые хакеры, кстати, сами не избежали заразы и сейчас находятся в горшечном отделении инфекци¬онной больницы под усиленной охраной милиции, армии, флота и военно-воздушных сил. Генеральный прокурор республики Бельский дополнил рапорт военачальников, сообщив, что в Санкт-Петербург для расследования всех обстоятельств (и не только связанных с явлением м-ра Блоха, а всех вообще) уже выслана спешно бригада генпрокуратуры под руководством известного важняка Цапаева.
Ака¬демик, главный врач ЦКБ Пичугин, желая выбить для медицинской ака¬демии дополнительные бюджетные ассигно¬вания, защищал версию, согласно которой м-р Блох – мутант облученного в Чернобы¬ле пасюка – серой крысы, чем объясняются его чрезвычайная общественная пронырливость и стремление к тесным контактам с руководителями государств, наций и отдельных служб, находящихся на специальном продовольственном обеспечении.  Физиономия у пасюка, в этом случае, могла быть вполне человеческой, на голове мог красоваться цилиндр, а болтушка, которой он заговаривал доверчивых граждан, хорошо подвешена. Для изучения пасюков и постановки опытов над ними Академия медицинских наук должна, по мнению Пичугина, срочно закупить не менее миллиона грызунов в городе Барнауле, где пасюки водятся в неимоверных количествах.
Наконец, были и такие сорвиго¬ловы (олигархи Блюмен и Белоид), кто  объявил м-ра Блоха месси¬ей (машиах), прибывшего с проверкой возврата республикой синагогального имущества, реквизированного при империи.
     Совет заседал в ЦКБ, где президент поправлял здоровье, в палате, именуемой Корзинной. Дубовик принимал участие в заседании в обычном своём виде: в тёплом махровом  халате, белых кальсонах с завязками на щиколотках (привычка к  солдатским кальсонам была приобретена в юности и закрепилась в годы демократических преобразований и борьбы за электорат) и спальном колпаке из хлопкового трикотажа,  лёжа на специально для президента построенном ложе – глубокой и уютной корзине, собранной из карельской берёзы итальянскими мастерами, украшенной по бортам золотыми инкрустациями. 
       На развернувшуюся дискуссию о м-ре Блохе Дубовик не обратил ни малейшего  внимания. В Думе последнего созыва и не такие водились «мистеры»: и образина на месте, и болтушка в порядке (рты разевают на ширину плеч), но выходили они не из НЛО, черть бы их всех взял, а из глубинных народных масс и представлялись героями, великанами, хотя на самом деле не было в Думе никого, кто был бы ростом выше его, Дубовика, коленки.   М-р Блох, полагал Дубовик, это что-то другое. Какой-нибудь политический пройда, черть его побирай. Вообще же слова: вошь, блоха, гнида были прекрасно Дубовику знакомы. Они сопровождали его детство и юность. Мало ли прикольных, как выражается нынешняя молодёжь, фамил водится в народе из этой серии. К примеру, у них в Большой Будке, откуда президент был родом, были: Вшивков, Вшивцев, Вошин, Вошев, Вошкин, Блохин, Блошин, Блошкин, Блохман, Гнидин, Гнидов, Гнидкин, Гребнев, Расчесонов, Щёлоков и тому подобное. Тогда время было такое, послевоенное: вшей с блохами ловили и давили ногтями, вычёсывали на газетку (обычно на «Правду», она была самой большой и для ловли блох и других шпионов наиболее удобной), искали насекомых друг у друга, особенно ловко это проделывали бабы, а головы в ту пору мыли щёлоком за неимением мыла...Так что же, всем миром ловили на самом деле не блох и вшей, а «мистеров в цилиндрах»? Мало ли к кому какая прилипла фамила. Вот у него фамила первостатейная, самолучшая – Дубовик. Вшивцев или Блохин, конечно, поплоше. Но не в фамилах загогулина, а в деловых качествах.
        Не нужно понимать всё буквально, точка в точку. Этот Блох на самом деле какой-нибудь воротила-перекупщик, клоун ряженный. Может быть, он и похож на крупноразмерную блоху. Но только передом, на вывеску. Это же ясно. Как похожи обыкновенный стул и стул электрический. Такая вот загогулина.
     … А между тем, уже несколько часов Дубовик находился под бдительным наблюдением
м-ра Блоха и, более того, под прямой его опекой. Так что можно было сказать стороннему наблюдателю, если бы таковой мог случиться у ложа президента, что м-р Блох окружил Дубовика своей неусыпной (нет, как раз усыпной!) заботой.

                РАДУЙТЕСЬ!
     На следующий день, с утра в Рутинополе объявился пророк. Он обнаружился на площади Невозможного, там, где сходятся проспект Трезвых кочегаров и авеню Сытых шахтеров.
     Лет пророк был неопределенных, не молод и не стар: ровно вытоптанная загорелая плешь, клочкастая борода, красноречиво требующая газонокосилки, в то же время – молодые, полные пигмента глаза. Одет в полосатый древнегреческий рваный гиматий, пошитый из матрацного тика производства Ивановского текстильного комбината. На голове – арабская накидка эпохи Убайда, схваченная обручем, изготовленным, как уверял пророк, из лидийского золота фирмы «Крез и К0» и, как установит дознание, из картона, покрашенного золотой краской. На ногах – реставрированные сандалии, подошвы которых были наверняка спартанскими (настолько они были изношены), ремни же точно – меховой фабрики «Вятка». Несмотря на явный южный колорит, гражданин чем-то напоминал Деда Мороза, только без мешка. Видимо, не желая ошибок и разночтений, неизвестный повесил на грудь картонную вывеску на шнурке: «Иоанн Ионов – пророк. Открыто с 5 ч.  утра до 1 ч. ночи». В руках Ионова была карманного формата книга «М-р Блох. Мысли и мюсли».    Как было указано в протоколе задержания, гр. Ионов вел на площади Невозможного антинаучную пропаганду, не имея лицензии на консалтинговые услуги и не оплатив налога на вменённый доход.
       Пропаганда состояла из нескольких корявых слоганов, объединённых, по-видимому, неким общим замыслом:
«Очищайте кишечник, продувайте мозги!».
«Тупой делец лучше хитрого вора».
«Думайте головой – вам понравится!»
«Ты не дурак? А кто тогда?» 
«Где трезвый ум – там здравый рассудок,
Где трезвый рассудок – там здравый ум.»
«Радуйтесь!!!»
 Пророк бормотал нечто вроде молитвы, или стихотворения в прозе:
      – В начале был Логос, всё через Логос начало быть, без Логоса ничего не начало быть, что начало быть…
      На вопросы из толпы собравшихся, чего ожидать в июле**** года, пророк уверенно отвечал, де «будет много чего, но ничего хорошего».
      Вышедший из автомашины «Ока» индивидуальный предприниматель Чудовищев осведомился об изменении налогов в ближайшем будущем, при этом заранее оплатив ответ пророка зелёной бумажкой с водяными знаками.
      Ответ пророка гласил:
      – Лично для вас, Василий Васильевич, налоги изменятся в соответствии с вашей фамилией. Вас разорят в**** году. С вас снимут исподнее в*****году. Но в******году у них снова кончатся деньги... С этими словами гр. Ионов демонстративно вытер нос долларовой бумажкой, заявив: «Зелёное – зелёным!»  и на прямой вопрос Чудовищева В.В., платить ли ему налоги за второй квартал, пророк ответил уклончиво: «Я бы подумал...».  На этом пророк закончил собеседование с индивидуальным предпринимателем, который впал в размышление.
      Вышедшему из автомобиля «Чероки» президенту ОАО «Пингвин-лимитед» Лобкову Фоме Филимоновичу, занимающемуся по доверенности выдачей бюджетных льгот пингвинам, переселяющимся из Антарктиды в Арктику с целью   отыскать замороженные Сбербанком вклады, человеку в Рутинии известному и уважаемому, пророк Ионов обозначил следующую перспективу:
      – Идёт Некто за мной, значительно страшнее меня.  Который покажет тебе, президент ОАО Лобков, такие чудеса на земле внизу и на небе вверху, что ты, президент ОАО Лобков, за пару часов добежишь пешком до Большой Медведицы впереди всех пингвинов...
Поразило Лобкова не это дикое предупреждение, а то, что незнакомый ему и его телохранителям, пророк  каким-то образом узнал фамилию, должность, род занятий,  а быть может,  и домашний адрес его, Лобкова, хотя Лобков паспорта пророку не предъявлял, рутиновского паспорта вообще не имел, а имел израильский, а в бумажнике, кроме фальшивых денежных знаков, подделанных накладных и ксерокопий неоплаченных счетов-фактур держал при себе два билета в Мадрид через Северный Полюс с дозаправками в Нью-Йорке и Токио. Пророк также посоветовал Лобкову торопиться «вкусить в последний раз окорока из императорского пингвина со спагетти по-болонски».
Кто-то из собравшейся толпы (кто, милиции, к сожалению, не удалось установить) попросил «пророка» высказаться о президенте Рутинии Дубовике. На каковой вопрос «пророк» ответил дипломатически в том смысле, что «президент – редкий подонок, обжора и алкаш. Но это не мешает ему быть также и дураком…».
       Однако, на конкретный вопрос дознавателя ММВД капитана Глеба Широченского, может ли гр. Ионов предсказать, что будет лично с ним, Ионовым, через минуту, гр. Ионов ответить затруднился и думал ровно минуту, после чего, будучи взят капитаном Широченским за шиворот, сообщил: «Буду взят за шиворот». Помолчав, ворчливо добавил: «Имею же я право подумать!».

                ВЕЩИЙ СОН
      Всенародно избранному президенту Рутинии, гаранту конституции,  Главнокомандующему  Вооруженными силами, Председателю Семейного Совета Безопасности, другу Билла и Жака, названному брату Мишеля и Слободана Рурику Хероновичу Дубовику рассказали историки, что Пётр Великий имел обыкновение ежедневно, несмотря на тяготы Северной войны и бесплодные переговоры с тупым султаном Мустафой Вторым, употреблять за обеденной трапезой совокупно с Лефортом, Гордоном, канальей Меньшиковым и солдафоном Шереметевым пару-другую бокалов отборного лафита.
      Эту полезную привычку Дубовик уточнил. Его отец Херон Вавилович Дубовик,  механик, изобретатель вечного двигателя, о чём будет рассказано ниже, «Шато Лафит» откровенно презирал и  всю жизнь заряжался исключительно свекольным первачом собственной выгонки, называемым по-русски «Бурячихой», а по-английски – «Turned-up eye» («Вырви глаз»). В отличие от «Лафита», «Бурячиха» не требовала подогрева, ибо изначально имела градус открытого огня. Много Дубовик перепробовал спиртсодержащих напитков, особенно став президентом, но ни один напиток не шёл в сравнение с отцовским по крепости и вызываемым эффектам. Испробовав папашиного абсента, все эти Шереметевы и Меньшиковы немедленно бы повалились под стол во главе с императором. О Гордонах и Лефортах нечего и говорить, их бы и в щели не нашли, а не то чтобы что…
                х
      На другой день после распространения первых слухов о м-ре Блохе, в обед Рурик Херонович принял обычную норму 70-градусной «Бурячихи» и, отобедав, лёг почивать на диван, точнее – в специальный президентский диван, о котором уже упоминалось, представлявший собой как бы громадную плетёную корзину. В своей Корзине (во всех документах эта мебель писалась с прописной буквы) Дубовик всегда спал безмятежно, как спал когда-то в детстве в настоящей ивовой плетюхе вместе с любимым котёнком Трофимом. Вообще, всю жизнь он спал хорошо. Сон немного нарушился в институтские годы, но он нашёл средство быстро засыпать: читал на ночь учебник по физике и неизменно   отключался на параграфе «Понятие шестимерного пространства». Президенство, особенно поначалу, тоже тормозило засыпание: в голову лезла разная демократическая бяка, но он оборонялся от навязчивых мыслей «Бурячихой», и находил, что это лучшее средство против любой демократии.
    Для недопущения инсомнии (нарушений сна) и поддержания иллюзии ивовой плетюхи, главврач ЦКБ академик Пичугин подкладывал Дубовику в постель клубок, которым Дубовик перед сном играл, представляя его себе котькой Трофимкой.  На непредвиденный случай в Корзине всегда дежурила полулитровая ёмкость «Бурячихи» с резиновой соской. В качестве ортопедической подушки использовался известный всему миру чемоданчик с красной кнопкой и маркировкой «А». Иногда Дубовику показывали во сне какую-нибудь несуразицу, но едва очнувшись, он благополучно её забывал.
      И на этот раз Дубовик кочумарил крепко, можно сказать мёртво, как пеньку продавши, что называется. Но на этот раз приснилась Дубовику такая откровенная ахинея-галиматья, что он запомнил её во всех подробностях.
        Явилась будто бы к нему в Корзину как бы какая-то тварь, короче, кикимора наподобие гномика или, как выражается молодёжь, тролль, ростом с небольшую куколку, но ничем не отличную от нормального человека: на головке – цилиндрик, в одной ручке – тросточка, в другой – объёмистый сидорок. И эта козявка, сложив свои пожитки в ногах у Дубовика, прыжками напоминавшая блоху, поливала его из хрустального лафитника бальзамирующим раствором – смолой с каким-то воняльным маслом – и, обнаглев, примеряла ему на лицо гипсовую маску. Нахально скача по всенародно избранному телу, тролль приговаривал: «Страхов много, а смерть одна» и «Смерти и блохе не избыть».
      Болтая, тварь разматывала «Трофима» и опутывала Дубовика с головы до ног толстыми      нитками, слой за слоем. Опутав, плескала бальзамом. В результате президент, Предсемсовбеза и Главнокомандующий Вооружёнными силами должен был превратиться в куколку, чтобы, как уверял пройдоха-гном, в дальнейшей жизни, в результате плебисцита насекомых, претвориться в бабочку и, начав по законам реинкарнации новую жизнь, опылять цветы.
       Разумеется, Рурик Херонович возмутился наглым поведением тролля: «Ты что меня хоронишь, леший?! Я, слава богу, жив. А вот ты сам-то, пупс, живой ли? Или только придуриваешься?».  На что пупс вежливо возразил:
      –Позвольте представиться: мистер Блох, Христиан Октавианович, международный эксперт по вопросам жизни и смерти. Что я могу ответить на ваш вопрос? Когда-нибудь всех нас объединит общее небытие. В разное время это коснётся каждого. Лично вы, Рурик Херонович, лимит свой исчерпали: подурачились, подиволюдничали, винца с хлебцем попили, сколько уже можно? Да вы не волнуйтесь. Сказано: смерть, не имеет к нам никакого отношения, когда мы есть, а когда смерть наступает, то нас уже нет. Назначьте преемника – и дело с концом.
        Дубовик опешил. Однако собрался с мыслями:
        –Слушай, кикимора международная, что значит, «всех нас объединит»? Кого с кем? Я всё же страной управляю, указы издаю, законы подписываю.  А ты кто такой? Блоха!  Банник-овинник! Преемника ему назначь!!! Тоже сказанёт, как в бочку это самое… – Дубовик удержался от грубости. – Старобабского что ли преемником назначить?
        – Можно и Старобабского, – как будто ждал этих слов, быстро подтвердил «эксперт». Через три месяца выборы, народ решит, кого куда девать…
      Дубовик даже закашлялся во сне:
–Народ? Решит куда меня девать?!
      –По коронкам будут сличать. У кого американские – тот чужой, того на Новодевичье. А у кого отечественные коронки, того упокоят на Красной площади, как героя, погибшего за идеалы…
      – Гы-гы! А у меня какие коронки?
      –У вас американские. Вас на Новодевичье отнесут. 
        Что характерно, Дубовик вполне себя контролировал. Даже спящий, он не забывал о случающейся с мужиками белочке, когда по локтям бегают зелёные чертенята. Надо будет посоветоваться, планировал он во сне, с лепилой, академиком Пичугиным.
         Блоха успокоила:
         – Подумаем, что с вами делать, дорогой Рурик Херонович. Вы у нас – клиент специфический. Rara аvis. Редкая птица.  Может быть, зубик мудрости полечим вам для начала… С вышестоящими посоветуюсь.
        Дубовик обиделся всерьёз:
        – Какой зубик? С какими ещё вышестоящими? Я здесь вышестоящий. Черть знает что, бёныть!
       С этими своими справедливыми словами Дубовик очнулся.
       – Ишь, какая загогулина! Черти – понятно. А блохи к чему на что? – бормотал, приходя в себя, Дубовик.
                ДОКЛАД  СИЗО
      Дубовику рассказали историки, что, передохнув после трапезы, Пётр Великий брал в руки дубовую палку с набалдашником и шёл руководить отраслями. Дубовик и эту традицию уточнил. За нежеланием ходить, даже и с палкой, он по рации вызывал отрасли к себе в Корзинную палату. Чаще других с докладами был призываем министр ММВД Сигизмунд Иванович Задерищев-Овцын, а попросту, Сизо.
      С точки зрения Дубовика, любившего в людях загогулины, Сизо был тип нескучный, засадный. Он был тощий, но сосредоточенный, хотя, по наблюдениям Дубовика, тощие обычно рассеяны. Лысый, но изворотливый, хотя лысые большей частью тупые. Долговязый, но исполнительный, хотя коломенские вёрсты, как правило, ленивы. Шустрый, но молчаливый, хотя бойкие обычно не в меру говорливы. Имел не квадратные, как у прочих смертных, а овальные мозги, что позволяло им при необходимости вращаться в черепной коробке, подобно ротору электромотора, в любом направлении, соединять несоединимое и разделять неразделяемое, вырабатывая всякий раз креативные решения. Наконец, и это немаловажно, Сизо имел исключительно развитую хвостовую мышцу. Только Сизо умел так ловко завязывать и развязывать шнурки на государственных ботинках Дубовика, что ботинки никогда не жали.
      После дневного отдыха Дубовик выглядел необычно озабоченным. Странным был и первый вопрос:
      –Сизо, ты зуб мудрости имеешь?
     – В детстве, типа, вырвали, Рурик Херонович, лез криво.
     Видя, что президент настроен поговорить, Сизо осторожно сообщил:
     – Большие новости, шеф: депутаты, типа, не дерутся...
     – Поговори у меня!
     – Точно. Всей палатой чистят Пырялову пиджак. Вымазали помидорами на вчерашнем заседании при полном общественном согласии...
      – Из блохи пиджака не скроишь... – отвечая каким-то своим мыслям, заметил Дубовик.
      – Птицелов желает импичмент к вам применить,  Пырялов с друзьями – прокатить на выборах, а Гормональный по очереди то за тех, то за других топит...
       –Знаю. А почему не дерутся? Повод, кажись, крупный.
       –Вариант для обеих сторон, типа, ищут приемлемый. Говорящая блоха посоветовала. Блоха вчера выступала с микрофоном в Палате. Наверно, этот, как его, о ком вчера говорили, «мистер Блох». Больше некому. Всё собрание вчера, типа, слышало блоху. Блоха, дескать,   консенсус найти велела, габузом действовать, типа, навалиться.
       –И тут блоха?! Вишь ты… На чём порешили?
       –Мечтают двойника вашего, Рурик Херонович заполевать... Дескать, на самом деле вы умерли после пятого инфаркта.
     –И здесь я умер!  Черть их побирай!  Я же в телевизоре каждую неделю вещаю. Чего ещё?
     – Форма ушей, типа, не совпадает с истинно вашей... Эксперты нашлись по вашим ушам.
     –Эксперты! Покемарить спокойно не дадут. Во сне уже являются, скакуны! От депутатских-то ушей с души воротит, а туда же… Вот я им вариант предложу, свой… третий. Блошку за ушко посажу и чесаться не велю. Ещё что?
      – Псы бунтуют, шеф! Особенно Жирик ваш бесчинствует, в Думу вчера приглашался. Зачем – неизвестно. Наверно, стажируется. Якобы партию свою, собачью, зарегистрировать хочет.
      – Партию? Пусть регистрирует, свинья. Чуть мне нос не оттяпал. За моё-то добро. А партию… что ж. Лишняя партия – лишняя загогулина.
       – Злостные слухи, типа, распространяет…
       – Слухи?  Какие? Об чём?
       – Об НЛО. Вся гопота, включая собак, насчёт НЛО бредит, Рурик Херонович. Звезду на Западе видели вчера вечером и пришельцев, типа, с саквояжами...
      Дубовик задумался. Но ненадолго.
      –Надо подкараулить этих пришельцев, – вдумчиво сказал Дубовик. – Подождать, пока выползут из НЛО. А как выползут, из АК-47 всех положить.
       –Как вы их положите из калаша, если они, типа, блохи?
       Президент оживился:
       –Блохи с саквояжами? Опять! Тогда вот что...
      Дубовик оторвал от клубка крошечный кончик и сделал такое движение, будто ногтем большого пальца правой руки давит нечто на ногте левой руки. Раздавив, поднёс щепоть к носу Сизо:
      –Был шустрик и нет шустрика! Вот как с экспертами надо поступать! С международными.
      Тут даже Сизо задумался:
      –С кем, с кем, Рурик Херонович?
      – Поговори у меня. Ладно, свободен. 
     Много загадочных разговоров с шефом выдержал Задерищев за те шесть лет, что служил Дубовику после его первого всенародного избрания. Но этот разговор был ни на что не похож. Во всяком случае, ни о каком «третьем варианте» речь никогда не заходила. И о «международных экспертах», которых надо давить на ногте, тоже. А тут ещё какой-то Блох под ногами путается… прежде насекомых тем в беседах не возникало.
     Министр, втянув голову в ворот мундира, вышел из палаты. Овальные мозги его
вращались с бешенной скоростью. «Насчёт шустрика намёк, или крыша поехала? – гадал Сизо. – Намёк. Старик ещё крепок».
      Навстречу по коридору академик Пичугин на каталке с лекарствами вёз огромный, как табурет, муляж зуба мудрости. На плече у медицинского светила сидел десятисантимет-ровый эмбрион  с человечьей рожицей, в шляпе, с тросточкой, саквояжем и планом ЦКБ в лапках.
      –Друг мой, как нам проехать к президенту? – озабоченно осведомилось существо голосом взрослого мужчины. – Мы везём ему новый моляр.
      «Старик-то крепок, да я не выстоял!» – последнее, что мелькнуло в голове у Сизо. 
       Когда через полчаса министра откачали, он увидел над собой вежливое лицо академика Пичугина, который как ни в чём не бывало всаживал в хвостовую мышцу Сизо шприц промедола.
      Ни зуба мудрости, ни каких-либо насекомых...

                ГЕНПРОКУРОР В ПРОЦЕССЕ
      Генеральный прокурор республики Рутиния Григорий Лукьянович Бельский старался во всём следовать президенту Дубовику, хоть это не всегда у него получалось. Дубовик твёрдо  держался своей «Бурячихи». Генпрокурор такой отчётливой приверженности к одному напитку не имел, что постоянно вводило его в сомнения. Сейчас он мрачно размышлял, стоя у мини-бара в своём служебном кабинете, о том, что он выпьет: «Тоник», «Джин-тоник», или «Гипер-тоник сильвупле»?
      Генпрокурор оторвал от листа с крупным заголовком «Очная ставка» три полос-
ки бумаги, написал на каждой название напитка, полоски закатал в шарики, и, немного пожонглировав ими, поймал в горсть и притворился, что делает мучительно сложный выбор.
      С полки книжного шкафа Григорий Лукьянович достал точные фармацевтические весы со скульптурой Фемиды вниз головой вместо стрелки. На этих весах Бельский обычно анализировал указания президента Дубовика, взвешивая pro и kontra. Сейчас генпрокурор бросал бумажные шарики по очереди на чаши весов, прикидывая удельный вес и значение каждого напитка, если рассматривать их не просто как способ нагрузиться, но с позиций законности, справедливости и гуманизма. Эти манипуляции (о чём прекрасно знал и сам Григорий Лукьянович) были совершенно излишни. Бельский от рождения имел феноменальную способность буравить взглядом всё, что видел перед собой – философские понятия, финансовые выкладки, людей с их прошлым и будущим, бетонные бункеры и чугунные плиты. Добиться признания от какого-нибудь закоренелого преступника было для Бельского плёвым делом. Выражаясь профессиональным языком, он оголял татей за считанные секунды. От него, тогда ещё начинающего прокурора, не ушли даже знаменитые братья-террористы Эжен и Алекс Норнье, в поисках которых, как вы знаете, Интерпол в своё время сбился с ног. Стоило им объявиться в Рутинополе и попасть на глаза Бельскому, как они были буквально прожжены его взглядом. Но бог с ними, с братьями. Бельский мог оголить любого, стоило только мигнуть президенту Дубовику. Вся трудность заключалась в том, чтобы предугадать желания шефа, упредить их, чтобы президенту не пришлось напрягаться и мигать. Нужно было сообразить, в какую сторону в данный момент несёт Дубовика: в сторону капитализма демократического или в сторону капитализма бюрократического?  Дубовик мог завестись на одной воде, не говоря уже об H2O с добавлением спирта.   
       Удивительная способность оголять обнаружилась у Гриши Бельского в пятилетнем возрасте. На совершенно безобидный вопрос во всех смыслах достойной дамы, третьего секретаря райкома партии, беседовавшей с матерью Гриши – завхозом этого райкома: «Я вам нравлюсь, молодой человек? Вы меня любите?», Гриша, посмотрев на тётю исподлобья, сообщил:
       –Ты стъяшная и безобъязная!
      При этом тётя-секретарь машинально гладила мальчонку по русой головке.
      Как мог он в своём невинном возрасте предполагать, что тётя-секретарь райкома действительно в некотором смысле заслуживала осуждения и критики?! На возглас испуганной матери: «Не болтай лишнего, балбес!» – Григорий, вместо того чтобы смягчиться, продолжал обличения:
      –Велни хлустальную вазу. Антиквалиат!
      Секретарь грохнулась в обморок.
      – Тлетьей степени тяжести, – прокомментировал, не моргнув глазом, удивитель-
ный ребенок. – Будет знать, как воловать.
      Как вскоре выяснила ревизия, упомянутая тётя-секретарь действительно во время инвентаризации под шумок присвоила дорогостоящую хрустальную вазу, украшенную рубинами из чистого богемского стекла.
       Вот почему никакой нужды в катании бумажных шариков и их взвешивании у генпрокурора не было. Он и так в любом шарике, мгновенно просверлив его взглядом, разобрал бы текст. Просто генпрокурор обдумывал свой очередной визит к президенту Дубовику и находился в раздумье.
      Вместо того, чтобы прямо насладиться любимым «Гипер-тоником» (50 градусов крепости, настоян на 77 травах, приготовлен на воде Святого Белогорского источника), Бельский, вынув без промаха необходимую бумажку, устроил фужеру «Гипера», чтобы не слишком зазнавался, показательный уголовный процесс с привлечением рюмок из того же мини-бара в качестве потерпевших и свидетелей.  В суде между сторонами произошла небольшая потасовка: три шухерные рюмки, почувствовав настроение генпрокурора, напали на фужер с «Гипером», при этом одна из рюмок с повреждениями, несовместимыми с жизнью, была отправлена в мусорную корзину.
Это дало генпрокурору повод возбудить новый процесс против заносчивого фужера на основании статьи 108 УК (убийство при превышении пределов необходимой самообороны). Генпрокурор полагал, что фужер причинил смерть рюмке сразу же после отражения нападения, как бы по инерции, находясь ещё под влиянием отражённого посягательства. И хоть это смягчало вину фужера, но закон (а генпрокурор решительно стоял на точке закона) требовал от субъекта преступления не распускать нервы и нюни.
      Все попытки фужеров из сервиза «Арфистка» (женщин генпрокурор угощал исключительно из «Арфистки») с помощью телефонных позвонков помочь беде друга и собутыльника: «Григорий Лукьянович, отпусти, нужный чел!», разбились о непреклонность
стража закона: «Убийца и вор должны сидеть. Независимость прокурора и суда – фундамент любого успешного общества. Имейте это в виду, щенки!». (Григорий Лукьянович именно так ответил министру Сизо, которого изображал на столе кувшин из сервиза «Рог изобилия».  И даже хлопоты серебряного Бочонка на три литра не тронули Бельского, хотя Бочонок представлял интересы администрации самого президента: «Ничьих просьб не исполняем!» –  прямо заявил он Бочонку, решив заранее, что если будут гневаться те, кто подсылает Бочонка, прикинуться шлангом, мол, ничего не знаю, в первый раз слышу, такой заявки не поступало. Пусть докажут, что заявка была в природе.
      Раздражение Григория Лукьяновича, впрочем, имело и вполне реальное объяснение. На его рабочем столе лежал лист лощёной бумаги с шапкой «ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА  ФЕДЕРАЛЬНОГО СОБРАНИЯ  РЕСПУБЛИКИ РУТИНИЯ»,  пониже:  «Председатель». Ещё ниже – «ЗАПРОС», а совсем внизу: «А.Климакс». Между «запросом» и «А.Климаксом»  заключалась  какая-то ересь, которую Бельский не мог осмыслить, но которая содержала, чувствовал он, нечто тревожное:
      «Уважаемый  Григорий Лукьянович!
       В последнее время в г.Рутинополе среди местного населения и понаехавших циркулируют возбуждающие массы слухи о якобы имеющем место появлении неопознанных летающих объектов (НЛО) и тому подобных материй в небе над «Тремя вокзалами». НЛО предположительно западного происхождения. Непосредственно в здании ГД во время  творческой дискуссии о всеобщем общественном согласии имели место заграничные выкрики по микрофону на русском языке в рифму  и вылазки  эмбрионов на поверхность стола президиума. С наглым хождением по казённой мебели. Чем был сорван обмен мнениями по вопросу повестки дня.
      Просим принять меры прокурорского реагирования».
      Бельский понимал, что повод для этой галиматьи был, город гудел от слухов об НЛО и о каком-то якобы мистере Блохе. Но можно ли было всерьёз лицу, занимающему крупный государственный пост, поддаваться бессмысленной кроличьей панике? На этот счёт вчера президент высказался однозначно. Как? А никак. Что отвечать Думе? Как реагировать на эту заведомую мутотень?
      Чтобы соответствовать уровню депутатских запросов, Генпрокурор всегда разогревал себя «Гипер-тоником». Что он был вынужден предпринять и сегодня.
     … Рюмки с «Гипер-тоником», которые и сами были не рады происшествию, напрасно пы-
тались залить благородное прокурорское негодование... Григорий Лукьянович был
неумолим и требовал для опустошённого им фужера примерного наказания (лишение свободы на срок до двух лет или исправительные работы в Бухенвальде на тот же срок).
      В этот напряжённый правоприменительный момент дверь в кабинет отлетела в сторону, треснув ручкой о стену. (Стены прокурорского гнезда были отделаны фирмой «Домостил», $100 за квадратный метр.)  На пороге явился следователь по особо важным делам Цапаев – всклокоченный, в мыле, с пеной у рта, с дикими, жёлтыми, как у камышового кота, глазами. При этом Цапаев что-то нечленораздельно мямлил, явно находясь в трансе. Григорий Лукьянович решил, что следователь-важняк не спал ночь, проведя её в служебном кабинете, составляя по заданию генпрокурора справку о преступных действиях младореформаторов  Хрюши, Ржавого и Хока, стараниями которых за последние семь лет население Рутинии сократилось на 30 процентов. Определяя реформаторам наказание, Цапаев, вероятно, сломал собственную голову, что нередко случалось с сотрудниками прокуратуры, на каковые случаи была даже заведена штатная должность прокурор-психиатра. Генпрокурор, через важняка Цапаева держал процесс убыли населения под личным контролем. На всякий случай. Однако Цапаев был взволнован чем-то другим. Он протягивал генпрокурору нечто на трясущейся ладони.
      Бельский объявил перерыв в процессе, отставив в сторону свидетельницу – серебряную ложку для размешивания коктейлей – и сурово обратился к Цапаеву:
      – Почему не по форме?
      –Сам явился! Совесть заела! – не слыша вопроса, трудно выдохнул следваж.
      Бельский направил сверлящий взгляд на ладонь Цапаева. На ладони стояла 
кукла. Но кукла живая, так как она непринужденно кланялась, улыбалась и приподнимала приветственным жестом двумя крошечными пальчиками шёлковый блестящий цилиндр. «Эмбрион!» – сверкнуло в мозгу генпрокурора.
      Но поразило даже не это. Обычно взгляд генпрокурора проходил сквозь любую пре-
граду, как гвоздь сквозь трухлявую доску. На этот раз взор Григория Лукьяновича отразился от крошечной фигурки на ладони Цапаева, от цилиндра, как луч солнца отражается от зеркала, и, отразившись, обратным ходом был отброшен в сторону самого генпрокурора. Бельского ослепило и прохватил озноб. Он метнул непонимающий взор на Цапаева, решив, что что-то произошло с его собственным рентгеном. Но нет! Его рентген действовал. Напряжение генпрокурорского взгляда было столь сильно, что раздался треск электрического разряда, запахло горелым, а на мундире Цапаева закурилось круглое чёрное пятно.
      К Цапаеву вернулся дар речи:
      – С повинной притопал, гад! И сразу ко мне...
      Существо, в свою очередь, лирическим баритоном, на мотив куплетов из оперетты «Люксембург», подтвердило:
Я к вам по Неглинной
Явился с повинной!
      Цапаев бил себя ладонью по лацкану мундира государственного советника 3-го
класса. Частица генпрокурорского испепеляющего взгляда испортила его новый мундир.
      Объявив рюмкам и позванивавшему от страха фужеру, что слушание дела откладывается, генпрокурор, взял со стола лупу, подаренную ему в детстве райкомом партии за разоблачение чиновной преступницы (с этой лупой Бельский никогда не расставался) и рассмотрел
странного заявителя, усиливая линзой свой знаменитый взгляд.
       – Как насчет повышения в должности? – спросил хват Цапаев.
       –Пошел к черту! Не мешай работать...

                ВСТАНЬ И СОЗНАЙСЯ!
     –Предаюсь в руки Закона! Предаюсь в ваши руки, дорогой Григорий Лукьянович.
 Pereat mundus et fiat justicia! Пусть погибнет мир, но да свершится правосудие! – слышал из приёмной следваж Цапаев, приоткрыв на полволоса дверь в кабинет генпрокурора и подставив к косяку спецстакан для подслушивания. Вслед за этими словами, произнесенными как бы с трибуны, Цапаев уловил некий звук, похожий на сдавленное хихиканье, и напряг до предела правое рабочее ухо.
      По обожжённому «Петрами Первыми» столу, где обычно заседала коллегия и нервные прокуроры гасили бычки обо что попало, между поленницами папок с громкими делами, по которым можно было изучать новейшую историю Рутинии, по этому полю битвы с преступностью расхаживала заводная кукла в цилиндре и вела несусветные речи, заодно копаясь в папках уголовных дел, пересчитывая пачки изъятой валюты и двигая с места на место мраморную пепельницу.
      Генпрокурор Бельский поначалу решил, что неожиданный заявитель сознаётся в краже спичечной головки, возможно – пуговицы от нижнего белья, или, в крайнем случае, в пролёте на майском жуке без билета. Тем не менее, верный своим принципам, Григорий Лукьянович выполнил все положенные в данном случае требования протокола явки с повинной и задал первые вопросы согласно статьи 142:
       – Откуда взялся… такой? Регистрация, виза!
       –Блох, Христиан Октавианович, – охотно сообщила кукла. – А взялся и зарегистрирован я, друг вы наш Григорий Лукьянович... Откуда взялся, там и зарегистрирован. Предаю себя в руки...
      – А я не беру! – возразил генпрокурор. Лицо Бельского, его бульдожий выпуклый лоб, его мерзлые губы ничего не выражали. И только ледяная усмешка на миг потеплела.
       – Это что у нас такое пожелтело-порыжело? – перебирал Блох на столе тома документов. –Ага, это вот что у нас!..
Блох перекинул тросточку из правой руки в левую, а правой выхватил из стопы документов – дело о хищении полумиллиона долларов из предвыборного фонда Дубовика. Злоумышленники, нагрузив коробку из-под ксероксной бумаги валютой, волокли короб среди бела дня к выходу из выборного штаба. Дело было замытарено, поскольку лиходеями оказались сами труженики штаба, а за ними в скромном отдалении маячили ближайшие из окружения к Дубовику прыткие молодые люди – так называемые младореформаторы – Хрюша, Ржавый и Хок. Бельский, общаясь с ними, пронизав молодчиков своим взглядом, сразу определил, что они далеко пойдут и со временем непременно присядут. Поймали друзей, вернее, их клерков, охранявшие Дубовика честные служаки старого поколения, генералы внутренней службы  Корж и Барсук, которые полагали, что раз им доверена охрана  Тела первого лица Рутинии, то  и все куши, особенно наличными, направляемые региональным выборным штабам для всенародного избрания Тела, должны проходить через их, Коржа и Барсука, сравнительно честные руки. Поэтому они тщательно следили за шушерой, шнырявшей в поисках поживы в коридорах главного предвыборного штаба и в нужный момент накрыли молодчиков. Но Корж и Барсук действовали самочинно, на свой салтык.  И – жестоко сплошали. Дубовик занял позицию молодых да ранних, в то время как Корж и Барсук были кадрами вчерашнего дня. В последние годы империи тот и другой имели личный опыт общения с УБХСС и КРУ по разным мелким делишкам, что поселило в них недопустимую робость и уважение к УК. В новой Рутинии они через силу тянулись к кускам наличных крупнее миллиона: у них отсутствовала необходимая государственная смелость. Дубовику надоело бодрить старичков. Разобравшись в случившемся, он сбросил с лопаты Коржа и Барсука, а заодно и генпрокурора – предшественника Бельского, который поспешил возбудиться вместо того, чтобы скромно спустить дело на тормозах.
–Это я тащил коробку с твердышами из Дома правительства, – продолжал виниться  Блох, – это меня пытались задержать Корж и  Барсук, Да где им упрыгать за мной! Эти милые люди так накушались «Гипер-тоника», что не знали, которого из нас троих ловить. Корж бросился за мной – правым, Барсук, паля на поражение, – за мной левым, им было невдомёк, что по закону расстраивания оригинал всегда находится в центре. Шейте дело, шейте, Григорий Лукьянович!      
      В этом месте Цапаев отскочил со своим орудием для подслушивания от двери, так как в кабинете Бельского кто-то, до боли знакомым голосом, столь весело и оглушительно по-жеребячьи загоготал, что Цапаев вспомнил о том, что должен крупную сумму дознавателю капитану Бобу Широченскому, проигранную в субботу на бегах…
     –Насколько нам известно, коробку волокли два бугая из предвыборного штаба…– надрывался в пароксизме смеха  генпрокурор. – А какова ваша-то роль была, дорогой
мой… м-м-м…    
       –Карла, кукла, лилипут… Смелее, Григорий Лукьянович, не стесняйтесь, мы люди свои! Я руководил операцией, сидя на пачках валюты и погоняя этих ослов. И всё бы сложилось к общему удовольствию, если бы из-за угла не явились энтузиасты бухгалтерского оформления каждой мелочи. Ослы попались на месте преступления, а мне пришлось ретироваться... Кстати, и насчёт младореформаторов, крышевавших ослов, нам всё известно, готов дать признательные показания. Зря вы коротнули это дело. Шейте, Григорий Лукьянович, штопайте, пока колюсь!      
      Бельский лежал на своём рабочем столе и выл. Он колотил головой по крышке стола, хватался за бока, грыз в пароксизме смеха даренный ему коллективом прокуратуры «Паркер», оправленный золотом. Между приступами хохота вскидывал голову, стриженную «под ёжик» (ёжик подчёркивал мужественность и энергию, делал узковатый и низковатый лоб Бельского более широким и высоким), и грозно допрашивал:
       – Признайся, негодяй, это ты платил наличкой региональным комитетам?!
       – Разумеется, я. Я намекнул Хрюше, Хрюша – Ржавому, Ржавый – Хоку. А Хок взял дело в свои руки. Неслабые люди. Снесли все законы махом и прекрасно обходятся понятиями.
      – Так и запишем: заявитель рухнул с дуба, вынес из выборного штаба президента полмиллиона долларов и скрылся с места преступления... – вытирая слезы протоколом, подытожил   Бельский.
     Отсмеявшись, Григорий Лукьянович почувствовал какое-то неслыханное облегчение. Он совершенно забыл о сложном процессе над Гипер-тоником и нелепом запросе Климакса. И даже о том, что где-то существует президент Дубовик. Кто-то нежно щекоча ему подмышки, приклеивал к его лопаткам легкие крылья и, измеряя детскими четвертями его лоб-окатыш, насаживал  ему на голову тёплый светящийся обруч святого. Прокурор ощутил, что он парит. И в этом освобождённом от земных тягот состоянии он вспомнил себя мальчиком, школьником, учеником шестого класса, услышал ровный шум детской толпы и строгий голос их классного руководителя, биолога, рыжего, веснушчатого и румяного по прозвищу Ярило: «Кто это сделал? Встань и сознайся! Просто встань и сознайся!!».
       И он, Гриша Бельский, не может отказать любимому педагогу, не может обмануть его страстных ожиданий, и хоть вовсе не он плюнул в трубку нажёванную бумагу и что если его обыскать, то и трубки не найдут, – несмотря на полное отсутствие вины, Гриша вставал и с радостью идя на известные последующие мучения, бодро неся свой крест на Голгофу, выпаливал: «Я это сделал, я!».
      Что замечательно: Бельский ни на секунду не терял контроля над происходившим. Понимая, что перед ним гипнотизёр высочайшего класса с чрезвычайной силой внушения, прохиндей и аферист, новый Мессинг, отчётливо сознавая это, Бельский, несмотря на все попытки, не мог выпутаться из раскинутых куклой в цилиндре сетей.
      В мозгу стучало только одно, когда-то застрявшее и вдруг всплывшее: «Встань и сознайся! Просто встань и сознайся…».

ГОРЧИЦА В АССОРТИМЕНТЕ
...Отпустив министра Сизо и окончательно стряхнув сонные видения, президент Дубовик решительно сел в своей инкрустированной постели-корзине, нарушив строгий запрет академика Пичугина, который рекомендовал Рурику Хероновичу пробуждаться после обеда не ранее семи часов вечера, чтобы пополдничать с младореформаторами, послушать  рассуждения про их хвалёный  рынок, который они сами именовали не иначе, как «вшивый»,  и про его невидимую ни для кого «руку», обсудить курьёзы и залёты в стране и в мире и через пару-другую ча¬сов заснуть с новой энергией и чистой душой. Когда Дубовик о чём-нибудь серьёзном задумывался, например, о том, что население Рутинии убывает на глазах, как вода из худой корчаги, министр имуществ Натан Ржавый заливался беззаботным смехом и кричал: «Не думайте об этом, Рурик Херонович, бабы ещё родят. Куда они денутся? Главное, не отдать демократию коммунякам! А если что, на меня валите. Во всём, мол, виноват Ржавый! Ха-ха-ха!». У Дубовика отлегало от сердца, он добавлял «Бурячихи» и что пока он спит, бабы Рутинии, торопясь друг перед другом, рожают ему население. Иногда на паужник приглашались дочери с зятьями, тогда объявлялось очередное заседание Семейного Совета Безопасности (Семсовбез).
  Однако на этот раз, после объяснений с международным экспертом по вопросам жизни и смерти и сообщений министра Сизо о думских настроениях, сон упорно не шел, и Ду-бовик, осатанев от игры с клубком, заменяв¬шим ему котенка Трофима, решительно воз¬ник из корзины.
      –Спишь, знахарь? – завистливо спросил Дубовик у дежурившего возле корзины академика Пичу¬гина. – Чем ты меня пичкаешь, медицина? Ка¬кая-то лапша в голове, аж из ушей прёт. И всё блохи, блохи… Про¬сто ужас!
      –Если не все хорошо, значит, еще не конец, – ляпнул академик-сиделка, который силил¬ся не заснуть, но все-таки сладко поклевывал носом.
  –Поговори у меня! – обрезал Рурик, мрач¬но зевая. – Жерёбый в стойле? Позвать!
  Мягко явился премьер-министр Старобаб¬ский. Было слышно, что Старобабский волну-ется, так хлюпали его жирные колени. Вчера Дубовик, передавали Старобабскому, на вечернем заседании Семсовбеза неоднократно и, что са¬мое плохое, некстати хвалил премьера и даже вслух объявил его своим наследником на посту президента.  Это был дурной знак. Кандидатов на высшие должности, которых Дубовик назначал, он неизменно через малое время, испытав (свои тесты он именовал ЕГЭ), с треском со всех постов увольнял. В особенности доставалось его «преемникам», которых он объявлял периодически и так же периодически, опробовав, смещал. Старобабский и все вокруг знали, что после вчерашнего паужника он приговорен. Напрасно премьер, озира¬ясь по сторонам, гадал, где гнездует измена? Кто против него, Старобабского, злоумышля¬ет? За полусферической спиной, там, где у Ста¬робабского, согласно опросам общественно¬го мнения, по утверждению объективного Ле¬вады, всегда было не менее 47 процентов доб¬ротного, как пятидневной носки портянка, электората, теперь ощущалась пугающая пус¬тота, зыбун, в который проваливался Старо¬бабский, и слышался какой-то неясный ропот и загадочный смех. Даже при посещении пер¬сонального туалета  в сво¬ей резиденции, с мягкой, успокоительной подсветкой унитаза, он чувствовал, что кто-то осуж¬дающе шептал за спиной, перечисляя номера его лучших постановлений вперемешку с но¬мерами его, Старобабского, зарубежных банковских сче¬тов. Но стоило оглянуться, как со всех сторон всё по-прежнему улыбалось Старобабскому и возносило разнузданные хвалы его живому весу, за который девять месяцев назад Дубо¬вик и назначил его премьером, объявив наро¬ду, что Старобабский – это политический тяже¬ловес, ибо он на полцентнера тяжелее преды-дущего премьера Пончука-Божедара.
      – Указанное преимущество, считаю, отло¬женное равномерно на грудинке, рульке и око-роках, понимаешь, делает нового главу пра¬вительства исключительно перспективным и позволяет надеяться, что премьер вы¬цыганит давно посуленный Европой очеред¬ной транш, а также, и это, считаю, главное, – наш выдвиженец наверняка разродится но¬выми демократическими реформами. И пусть... (пауза 4 сек.) парламент (11 сек.) решает!
Так аттестовал Дубовик Старобабского в Думе при вступлении того в должность.
Не только Дубовик, а вслед за ним и рядо¬вые рутиняне, но и сам Старобабский все эти месяцы испытаний с надеждой погляды¬вали на тугой живот Старобабского. Живот и сам чуял отведенную ему ответственную роль и то побаливал, то почесывался, то даже пода¬вал невнятные, но довольно сильные звуко¬вые сигналы – бурчал и брюзжал, как бы готовясь озву¬чить программу реформ среднесрочной перс¬пективы. Займ был сделан и не один. Однако насчет реформ вышла заминка. Опытнейшие акушеры питали Старобабского репродуктивными пилюлями и периодически осматривали его. Пилюли премьер поглощал во множестве, хотя и с отвращением.
материализовался странный субъект в восточном хала¬те, с картонной табличкой на шее и с книгой «Мысли и мюсли» в руках и, по-хозяйски осмот¬рев и ощупав обширное тезиво премьера, хмуро двинулся к двери кабинета.
      –Ну что? – дрожащим голосом вопросил Старобабский.
      –На каком месяце? – хмуро поинтересовался халат.
      –Девятый доходит, – ответил Старобабс¬кий обреченно. – Я в норме?
 –Блох – не микитка.  Из вас преемник, как из кизяка конфета, – про¬звучал загадочный ответ. – Лежите, сейчас врач подойдет.
 –А вы-то кто?
  –Я-то? Я пророк. По просьбе Христиана Октавиановича изучаю названных президентом преемников. Окончил Окс¬форд. Вот документ, – ответил незнакомец, по¬думав и показав издали что-то напоминавшее удостоверение на пенсионные льготы, вве¬дённые Старобабским для народа и тщетно ожидавшим всеобщей благодарности.
      Старобабский не сомневался, что лжепро¬рок в восточном халате – человек Сигизмунда Задерищева. Но что он, Старобабский, сделал дурного Сизо? Старобабский терялся в догад-ках. А быть может, этот тип – из Генпрокуратуры? Но что имеет против него Гришка Бельский? И Сизо и Бельский были креатурами самого Старобабс¬кого. Старобабский их,
собственно, и вызоблил, отыскав в Санкт-Петербурге – Сигизмунда, а Гришку – в Нижнем Новгороде. При нём, Старобабском, поутихла кадровая чехарда в высших эшелонах власти. Да, он не родил реформ. Но он родил стабиль¬ность, придавив   своим политическим весом, как пресс бомбажную консервную по¬судину, разнузданную демократию, дошедшую до поножовщины перед Домом пра¬вительства. А это кое-что значит. И вот теперь диковинный пророк и стоящий за ним таинственный Христиан Октавианович…
    И только после получасового ожидания в приёмной Дубовика, Старобабского пронзила насквозь – и живот, и рульки, и окорока мысль: всё дело в этом чёртовом Леваде, который подарил Дубовику всего 3 процента электората! В пятнадцать раз меньше, чем у него, Старобабского…
  Старобабский не мог совладать со своими коленями и от этого про себя матерился. Как и все в окружении Дубовика, он знал: если ре¬шение принято – пощады не будет. Дунай, со-бака, вспять не потечет и курочка, сволочь, на¬зад не поскачет.
                х   
      Дубовик, стукнув пяткой о край корзины, вызвал из приёмной помощника. Это был новый помощник. И весь штат обслуги Корзинной палаты был обновлён после того,  как Дубовик выгнал в три шеи всех старых референтов, секретарей и всех охранявших «Тело», поскольку шантрапа старого призыва после отставки генералов Коржа и Барсука переругалась между собой и вместо того, чтобы дружно готовиться к новым выборам и отражать импичменты, принялась обличать и клясть друг друга не хуже того, как действовали в Думе, по выражению Дубовика, скакуны-депутаты. Новый глава Корзинной палаты был исключительно деловит и никогда не лез ни с вопросами, ни с просьбами, ни – боже упаси, чего Дубовик не терпел в принципе! – с «дельными советами». О новом первом помощнике было известно лишь, что он офицер запаса, ходит в штатском и никогда не смотрит в глаза собеседнику, в том числе, и это главное, в глаза президенту, что свидетельствует о хорошем воспитании.
     …Явился помощник. Дубовик велел принести горчицы и ломоть чёрного хлеба, что и было немедленно исполнено в точности, притом горчица была подана в ассортименте.
  Дубовик взял с подноса три тюбика горчи¬цы, хлеб и предложил Старо¬бабскому:
  –Ешь, жерёбый. Историю за семь классов знаешь?
  «Подслащивает пилюлю! – мелькнуло в го¬лове Старобабского. – Эх, была не была...»
  На одном тюбике был изображен наглый батька Махно. С другого подмигивал Старо-бабскому хмельной Григорий Распутин. С тре¬тьего за совершавшимся в спальне президен¬та действом наблюдал безумным взором Малюта Скуратов в компании с двухметровой се-кирой.
 Дрогнувшей рукой Старобабский потянул¬ся к Распутину, отдернул руку и взял тюбик с Малютой, но что-то словно толкнуло его под локоть, и в последний момент премьер перехватил Махно.
      Дубовик выбор одобрил:
 –Гришку предатели замочили. Скуратов на Ливонском фронте пропал. А батька на конях за бугор ушел, невозвращенцем жизнь кончил в Париже. Умней всех оказался. На первый вопрос ответил.  Разбираешься… Ешь.
      Радуясь оказанному доверию, Старобабский откусил бутерброд с батькой Махно, давился, глотал и через силу улыбался под неотступно равнодушным взглядом Дубовика.
      –Почему плачешь? – спросил президент удивленно.
      –Островато, Рурик Хероныч, – виновато улыбаясь, ответил Старобабский. – Горчица крепкая, в нос дает.
  –А ну...
 Президент отнял надкушенный бутерброд, открыл тюбик с Малютой, выдавил на хлеб пятисантиметровую колбасу, отвинтил сосуд с окончательно окосевшим Распутиным, выпустил вторую колбасу и, наконец, щедро отложил на хлеб экскрементов парижанина Махно.
      Внимательно осмотрел бутерброд и разом, как будто хлеб был сдобрен мёдом, озабочен-но проглотил. Старобабский смотрел изумлен¬но в выпученные, как обыкновенно, глаза шефа. Ни малейшей реакции! Старобабский так и сел на откидное сиденье спальной Кор-зины. Впрочем, в способностях Дубовика ник¬то из знавших его не сомневался.
  –Однако, ядрёная... – заискивающе сказал Старобабский.
  –Ась? – президент ковырял сомнительной чистоты пальцем в зубах. – Запомни: страну вести – не мудями трясти, бутыркой горчицы полопаешь. Слышал про бутырку? Нет? Мал ты ещё и глуп, даром, что брюхо нагулял. Не про то подумал. Не домзак «Бутырка», а бутырка-черпак, поварёшка. Такая, понимаешь, загогулина – ручка с ковшиком. При игре на ложках репу закрывает, на которой играешь, если репа нетоварная. Вот у Сизо, у Бельского репы  чистые, голые. А у тебя шерсть звук глушит. – Дубовик помыслил и продолжил со вздохом: – Мы на краю пропасти, паря, а надо шагнуть вперёд, бёныть. Под руководством президента. Вот какая горчица. Хлебнём, все хлебнём, мало не покажется. А ты: островато, Рурик Хероныч! Ничего не островато. В самый раз, понимаешь. Провалился ты, жерёбый, не выдержал ЕГЭ, хотя за тебя и просили. Ладно, послом в Киев по¬едешь. Шпионить, подкупать, знаю, можешь...

                ОТДЕЛ ЧЕСТИ МУНДИРА
      Между тем события в Генпрокуратуре республики Рутиния развивались стремительно, как кадры японских мультов-аниме.
      Чтобы собрать всех служащих в зал заседаний, Бельский использовал сирену воздушной тревоги. По этажам высотного здания на Копеечно-Опозданском шоссе мчались следователи и прокуроры, важняки и рядовые, государственные советники третьего, второго и первого классов, не считая приведённой в панику технической обслуги – кто с пенным огнетушителем, держа наготове шпильку, кто – с зенитным пулемётом ДШК, временами молодецки расстреливая люстры. Половина толпы вопила: «Сбит Б-52!», вторая половина: «Очаг возгорания в правом крыле!».
      Отдельные легисты на всякий случай на бегу обматывались лентой от ДШК по-революционному, крест-на-крест и криком кричали: «Товарищам привет! Буржуям – нет! Нет! Нет!»  и: «Ленин, Сталин, Берия – красная империя!».
        Когда прокуроры влетели в зал заседаний, Блох, который ожидал их, стоя на кафедре для докладчиков, объявил, постукивая пальцем по часам на своей руке:
         – 75,2 секунды. Плохая реакция! Ваш покорный слуга – свидетель: Римский сенат на убийство Цезаря собирался быстрее. Помните: рericulum in mora, опасность в промедлении!            
       – Цезаря! Да если бы здесь хотя бы депутата Думы замочили, мы бы секунд десять назад уже тут все были! – возражали запыхавшиеся следователи, изумлённо разглядывая фантастического гостя генпрокурора и немедленно попадая под обаяние удивительной говорящей куклы.
      Разоружив возбуждённую толпу (при этом было изъято 175 единиц стрелкового
оружия, 5 ракет «Томагавк», 47 щелочных и 32 кислотных огнетушителя и один сбитый по ошибке бумажный самолёт типа «СУ-37»), генпрокурор сообщил о тотальной чистке аппарата.
      – Ша! – успокоил Бельский заволновавшихся прокуроров. – Партийная и этническая принадлежность меня не интересуют. Мне, бандиты вы этакие, нужна ваша совесть. Предупреждаю: давайте жить дружно, иначе хуже будет!
      Было объявлено о создании в штате генпрокуратуры новой структурной единицы – Отдела чести мундира. Научным руководителем Отдела был утвержден Христиан Октавианович Блох. «Мистер!» –добавил Бельский через паузу с особым значением.
      Обряд прокуророочищения, на скорую руку разработанный м-ром Блохом и утверждённый Бельским, представлял собой нечто среднее между крещением младенца по христианскому положению и практикуемой шаманами Крайнего Севера тризной по медведю, павшему в неравном бою с охотниками. Также использовались элементы посвящения в нормандские рыцари.
      Очередному обращаемому подносили фужер «Гипер-тоника сильвупле» для того, чтобы победить естественную робость перед обрядом и, раскусив скорлупу внешности, внедриться в ядро прокурорской души, которая, по заверению м-ра Блоха, находится непосредственно в черепной коробке, в районе мозжечка и похожа на очищенный грецкий орех.
      – Ну-с, зубарики, – Григорий Лукьянович задержал дыхание и рявкнул: – Всем встать и сознаться!!!
      После чего следовал краткий индивидуальный допрос:
      –Значит, необъективно ведёте следствие?
     –Необъективности не допускаю, неполноту признаю! – заученно рапортовал испытуемый.
      Неискренний ответ огорчал м-ра Блоха:
      – А из дела генерала Рохлина зачем слепили висяк?  А дело Листьева? А дело Щекочихина? А дело о ксероксной коробке зачем замытарили?! Кайтесь!
       –Ка-ка...
      Признав раскаяние добровольным и удовлетворительным, переходили к следующему действу. Испытуемому давали кувшин с узким горлом из сервиза «Рог изобилия» (высота 45 см, вместимость 1,5 л.). На дне кувшина помещалась толстая пачка долларов, которая вместе с кулаком пролезть в горлышко не могла.
      Этот тест назывался «конфликтом закона и взятки». «Взятка широка – закон узок, – учил
 м-р Блох». Признавалось, что прокурор выполнит данный тест в случае, если он не только удержится от хапанца и, как бы не хотелось проверить своё счастье, не запустит руки в кувшин, но при этом отделит на доллары добрую порцию презрительной слюны, и она войдёт в тесный контакт с валютой.
      После тестов на отрицание следовали тесты положительные.
      –Блюди Конституцию! – строго увещевал м-р Блох обращаемого.
      При этом каждому под расписку выдавался текст Конституции республики Рутиния в скромной серой обложке шитьём на скрепку.
      У прокурора было три варианта действий: 1 – прижать брошюру к сердцу; 2 – попрать ногами и 3– сначала попрать, а затем прижать. Считалось, что справился с заданием тот прокурор, кто конституцию к сердцу прижал и своею назвал. При этом автоматически включалась музыка популярной песни: «А я Закон узнаю по обложке!».
      – Конституцию блюдите, монхер! – домогался Блох. Испытуемый клялся:
      – Блюду, батя, блюду!
      – А пуще всего себя блюди!
      – И себя блюду!
      – Блюди!!
      – Я и так блюду!!!
      Обряд инициации завершался тремя ударами по спине обращаемого между лопатками томом комментированного уголовно-процессуального кодекса (для работников убойных отделов) или фолиантом гражданского процессуального кодекса (для цивилистов).
      Не обошлось без жертв. Тридцать пять прокуроров и семь следователей не прошли заключительного теста на прогиб. Делалось так: из медпункта принесли стойку для измерения роста. Обращаемого ставили босиком на площадку и определяли рост в сантиметрах. Операция производилась в наглухо закрытом кабинете заместителя генпрокурора по следствию Порнокопытникова. Порнокопытников внезапно входил в кабинет. Тело испытуемого инстинктивно сокращалось, как лягушачья нога во время опыта «белой дамы», что и фиксировалось на стойке.
      Одновременно засекался наклон тела испытуемого. Если сокращение не превышало 10 процентов, а наклон не достигал 90 градусов, считалось, что испытание выдержано и впредь обращённый будет расторопным прокурором. Превышение указанных параметров признавалось основанием для перевода с творческой работы в административно-хозяйственную часть, либо, в крайнем случае, – даже для комиссования (это если наклон превышал 180 градусов, и испытуемый мог видеть себя со спины.
      Но в основном кадры генпрокуратуры соответствовали своему назначению. Особенно хорош оказался следваж  Цапаев. Он проявил особое рвение в тесте с долларами. Наполнив спецстакан для подслушивания густой качественной слюной, Цапаев с презрительной усмешкой опрокинул его в кувшин. (Некоторые недостаточно стойкие прокуроры задерживали слюноотделение и даже сглатывали слюну, не сводя глаз с баксов.) Что касается процедуры с ростомером, то тут Цапаев пошёл на хитрость: он прилепил голову бесцветным скотчем к палке ростомера, что позволило ему согнуться всего лишь на каких-то 28 градусов. Этой проделки прыткого важняка не заметил никто. Блох в этот момент отвернулся, а Порнокопытников углубился в чтение «Основ уголовного права для абитуриентов».
      Сам Бельский первым с честью выдержал все испытания. Особенно характерной была его реакция на текст Конституции. Каждые две минуты он, читая статьи Основного закона вслух, отрывался, смотрел вокруг неузнавающим взором и временами вскрикивал: «Ну и ну! Надо же! Никогда бы не подумал!». При этом, как орлица добычу в голодный год, Григорий Лукьянович прижимал к груди худую серую брошюру.
      Блох, несколько утомившийся, завершая действо, напутствовал каждого:
     –Теперь ты чист яко голубь и кроток яко агнец. Делай, что должен, и будь, что будет! Будь, что будет, и не будь, чего не будет!
                х
      …Перед тем, как проводить дорогого гостя, генпрокурор Бельский вызвал следважа Цапаева. Протягивая следователю дело «о коробке из-под ксерокса», высвободив его из-под пепельницы, на которой восседал, покуривая сигару, м-р Блох, генпрокурор мягко напутствовал:
     –На-кость, Игорь Викторович. И хватит, скотина, динамить.  Фактовое дело превратил в глухарь. Возбуждайся!
      –Сомнительная перспектива раскрытия, Григорий Лукьяныч, – забухтел нерешительно Цапаев. – Приостановление в связи с неустановлением...
       –  Возбудись в отношении неустановления. Или вторично прочиститься желаешь?
       «Прочиститься» вторично следважу не улыбалось. Со вздохом принял он в свои руки дело, повернулся на правом каблуке и вышел из кабинета. Блох при этом отметил с удовлетворением, что генпрокурор не применил на сей раз свой испепеляющий взор, а ограничился лишь «скотиной».
      Когда прощались, Бельский за уголок, скорчив брезгливую гримасу, поднял над столом запрос спикера Климакса:
      –Что ответить, Христиан Октавианович? Вы-то, конечно, видели... НЛО? Или не видели?
      Мистер Блох в сердцах стукнул тросточкой о пепельницу:
      –Видел – не видел! Устроили ромашку. У вас свои мозги есть? Как же вы без своих-то мозгов?! Сообщите Климаксу, что НЛО – проделки местных Кулибиных. Хотя не исключается мировая закулиса. Ну, Вы лучше меня оформляете висяки, дорогой Григорий Лукьянович. В данном случае разрешаем прилгать...
      Сняв цилиндр и поклонившись, мистер Блох исчез со стола. Хорошо посоветовавшись с «Гипер-тоником», Бельский, в свою очередь, отбыл на ночлег.
      До позднего вечера в генпрокуратуре мыли кувшины, ремонтировали поломанный при наклонах ростомер и выписывали ордера на аресты виднейших в Рутинии политических и финансовых деятелей, населявших тома дел-висяков.

                ПРОРОК ИОНОВ В РОЗЫСКЕ
      В 9-00 секретарь-референт министра ММВД Титана Павловна Заманаева уселась на свой вертящийся стул перед вертящимся столом, уставленным всевозможной оргтехникой. Едва она принялась изучать себя в маленькое зеркальце, пускавшее зайчики то на её румяную щеку, то на несколько отвисшую губу, то прямо в крупный голубой глаз, как очнулся факс-автомат. Титана Павловна даже не поглядела в сторону беспокойного факса, так как разводила тушь для ресниц «Рефлона от Макс Фактора».
      – Не может подождать пару часов! – вполголоса возмутилась Титана, не отрываясь от дела.
      Факс помолчал минутку и внезапно издал звук удара кулаком по столу, от чего богатая оргтехника содрогнулась, легкие предметы подпрыгнули, а бесценная тушь разлилась... Титана дрогнула, с её левого, только что отреставрированного глаза слетели три накладные ресницы, каждая другого цвета.
      И дураку было ясно: так бить кулаком могло только самое верхнее начальство.
      Несчастная секретарша томным взором смотрела сквозь остатки разноцветных ресниц на бардак на столе, осознавая случившееся.
      Когда она наконец оторвала с рассвирепевшего факса ленту, то долго не могла вникнуть в смысл сообщения. На ленте стояло: «Рутинополь, Ситная, 25, ММВД. Срочно. Особая папка. Лично министру Задерищеву. Не регистрировать. В прессу не давать. Отдельное поручение.
      Объявляется в республиканский розыск гр-н Ионов Иоанн. 43 года, холост, рост 180, лёжа на дыбе – 190. Ушёл из дома выше средней упитанности, предполагаемая упитанность на настоящий момент – скелетная. Профессия – свободный археолог, последняя должность – и.о. пророка. Место нахождения: каб. №0013 ММВД PP.
      Предписываю: этапировать Ионного в распоряжение генпрокурора РР по адресу: Копеечно-Опозданское шоссе, 105. Бельский».
      Ориентировку заверяла печать величиной с кофейное блюдце и напоминавшая по форме копыто. По кругу печати шла надпись на английском: «Topsekret».
      Документ имел приписку от руки: «При обнаружении на теле Ионаго повреждений по причине рвения низшего и среднего начальствующего состава ММВД, будете иметь дело лично с м-ром Блохой. Не советую. Бельский.»
      Наискось, по верхнему углу абсурдного документа почерком, явно знакомым более не с кириллицей, а с латынью, было начертано в виде резолюции: «Utverjdaiu.  Сигизмунд Иваныч, дорогой, встречайте. Ты помнишь нашу встречу в ЦКБ и вечер голубой? Ваш на веки, Блох. Обнимаю. Целую. Кусаю».
      Сизо смотрел на документ, как отличник на ремень. Он крутил факсовую ленту вокруг оси, разглядывал её на свет и даже, плюнув на палец, потёр. Кто дерзнул так поприветствовать его, всесильного и всеми уважаемого? Что за идиотские шутки?! Вообще, что происходит? Вчера обморок у Президента, сегодня эта наглость...
     Между тем, Титана уже вновь приближалась к его столу, утопая сорокашести-сантиметровыми каблуками в ворсе персидского ковра, под руку... с вчерашним насекомым, которого он видел на плече Пичугина. При этом Титана фактически несла существо на своём отставленном и округлённом правом локте, изображая с глупой ухмылкой на жирных губах, будто ведут её саму.
      Приподняв цилиндр, существо кланялось и, для большей галантности, делало Сизо реверансы.
     Единственно, на что хватило мужества у главного милиционера республики – спросить у вновь прибывшего документы, удостоверяющие личность.
      –В сердце инквизиции я никогда без документов не вхожу! – с достоинством отвечал
м-р Блох.–  Но где же костёр?
      На это замечание Задерищев не ответил.
      Блох вывалил из саквояжа кучу удостоверений. Здесь были русские метрики, немецкие аусвайсы, бумага, которая извещала, что подателю сего разрешается охотиться на диких коз, грамота-приказ о том, что «подателя сего примерно высечь при первой возможности», бумага, предписывающая «подателя ни в коем случае не слушать», наконец, рекомендательное письмо принца Генриха Анжуйского принцу Уэльскому, где Генрих рекомендовал м-ра Блоха в камер-геры, камер-юнкеры, камер-динеры, камер-истки и, наконец, в камер-надзиратели.
      – Так вы, значит, типа, мастер на все... – здесь министр задумался, рассматривая Блоха, сидевшего на подлокотнике кресла и обкусывавшего взятую со стола Задерищева сигару, – мастер на все… э...
       Вы хотите сказать: на все лапы? – поинтересовался м-р Блох.
       – Ни в коем случае...
      Смелее, смелее. Но должен вам сказать, любезный Сигизмунд Иванович, иные лапы будут почище рук. Именно потому-то сказать: «на лапу не чист» – как-то не получается.
      Но, с другой стороны, – возразил Овцын-Задерищев, приходя в себя, – говорят именно, типа, дать в лапу...
      –Выбирайте выражения! – возмутился м-р Блох. – Где вы видели животное, берущее в лапу? Вы видели, например, медоеда, передающего птице-мёдоуказчику взятку?
      –Если не в лапу наличкой, значит, перечисляет, – уверенно заявил Сизо.
      –Рассмотрим означенный филологический случай, – подхватил м-р Блох, раскуривая сигару и обдувая Сизо дымом. – Взятка – это когда вы, Сигизмунд Иванович, что-то взяли за оказание вами кому-либо каких-либо медвежьих услуг. Медоуказчик же трудится на пару с медоедом. Медоед разоряет ульи, закусывает мёдом, а медоуказчик, наведя медоеда на улей, сам угощается пчелиными личинками. Ни с той ни с другой стороны взятки нет.
      –Что же есть?
      –Скорее, датка с той и другой стороны, дорогой Сигизмунд Иванович, работа бригадой и справедливое распределение хабара.
       Сизо смотрел на м-ра Блоха и соображал, каков должен быть диаметр того бутылька,  на который он посадит этого кривляющегося фантошу…
      –Не о том мечтаете, Сигизмунд Иванович, – прервал его размышления м-р Блох. – Лучше скажите, где тут у вас Ионов?

ПУТЧ ВОСЬМОГО КОРЕННОГО
   Прощались недолго, но крепко. Дубовик едва не сломал руку бывшему премьеру. Вы¬дернув травмированную конечность из железной клешни шефа, Старобабский, сдерживая ес¬тественный стон, сказал:
      –Можно вопрос?
 –Поговори у меня...
 –Я... в общем... если не секрет... кто против меня зуб отрастил?
 Дубовик задумался. Вопрос Старобабского чем-то неясным обеспокоил Рурика Хероновича. Проснувшись после обеда, Дубовик обнаружил, что рот его пересох, перекошен и широко открыт. Казалось, кто-то ходил в уличной обуви у него во рту и там топтался и мусорил. Неужели блошиный эксперт? Но зачем, для чего нормальному человеку, пусть и очень маленькому, пусть даже ростом с блоху, тайно изучать хайло президента? Странная загогулина... Вопрос Старобабского был неприятен Дубовику. Он медленно, вдумчиво погладил языком и пососал коренник…
 –Зуб? Зуб... 3-у-уб! – вдруг взревел президент. –  Зу-у-уб, понимаешь!!!
      Через пять минут по всем этажам ЦКБ пронеслось: у президента прорезался зуб мудрости! Никто уже не надеялся, что Дубовик когда-нибудь помудреет, его высказывания заставляли окружающих задумываться над самыми простыми, казалось бы, словами и выражениями, например, всем было известно любимое слово президента «загогулина», но в точности никто не знал, что это слово означает. Что же касается поступков, то они большинству населения Рутинии представлялись вообще не поддающимися анализу и определению их сокровенной цели и объяснялись простыми гражданами или краткими определениями вроде «опять наквасился» или жестами (кручением пальца у виска).
       Через десять минут о случившемся зна¬ли извещенные конфиденциально члены Администрации и Совмина. Через пятнадцать минут – Дума в пол¬ном составе от председателя Климакса-Гормонального до последнего анархиста-одномандат¬ника. А через час ведущие информационные агентства мира выдали читающей, слушающей и глазеющей публике срочное известие: президент всех рутинян, гарант самой демократичной конституции, владелец самых гуманных бое¬головок в мире и самой красной кнопки на атомном чемоданчике, слег с тяжелейшим приступом зубной боли, слег в известную всему миру инкрустированную Корзину, не расставаясь с ядерным чемоданчиком с кро¬вавой кнопкой.
Топор – основная валюта Рутинии на международной валютной бирже – упал на 8 пунктов и вплотную приблизился к шее министра финансов красавчика с большим политическим прошлым и ещё большим будущим Касьяна Акимова.
      Однако, вопреки прогнозам скептиков, Ка¬сьяну удалось выровнять курс и удержать его на отметке 30 топоров и 13,7 топорищ за дол¬лар. При этом не обошлось без жертв: предсе-дателя национального банка Ахилкина откачи¬вали реаниматоры Кащенко, а заместитель са-мого Касьяна Христоупивцев, имитировал ин¬сульт и, на пять минут выпав из поля зрения
шефа, едва не сверг в суматохе самого мини¬стра, явившись без записи в Администрацию Дубовика и сообщив главе Администрации Волокушину заведомо правдивые данные о соотно¬шении валют, что позволило Волокушину срочно выбросить на рынок подешевевшие до нуля принадлежавшие лично Волокушину облигации госдолга Рутинии. В обмен на любезность Волокушин обещал срочно продвинуть Христоупивцева министром финансов, чего, конечно же, в действительности не случилось. Мудрый Волокушин был опытным кукловодом. Он знал, что после вечернего представления неминуемо будет утреннее, и марионетки снова потребуются, а потому их нужно держать в сундуке или развешивать по стенке на крючочки. Министр же финансов вряд ли захочет, чтобы его держали на крючке или в укладке.

                НИЧЕГО, КРОМЕ ПРАВДЫ
      В кабинете № 0013 шла повседневная рутинная работа: кололи подозреваемого. Работал известный всему ММВД дуэт дознавателей братьев Широченских. Старший, Борис Борисович, обращаясь к подозреваемому Ионову, предупредил:
      –У нас и шкаф заговаривал...
      Младший, Глеб Борисович, вздохнув, добавил:               
      –С любовником внутри. Любовник тоже заговаривал. Причём – не стихами.
     –Не перебивай старших, которые старше тебя на 15 минут! – рыкнул Борис Борисович.
     В самом деле, братья-близнецы Широченские появились из материнской утробы один за другим с интервалом в четверть часа. Редкий случай в медицине: будучи однояйцовыми, братья, тем не менее, сильно отличались физически. Брат Борис был на две головы выше брата Глеба и, соответственно, имел полуторный, по сравнению с Глебом, вес. Во-вторых, братцы имели абсолютно разные характеры, а в-третьих, ненавидели друг друга, как Черчилль со Сталиным. Однако, как в случае с вождями наций, братьям приходилось работать вместе. Ради дела.
       О характерах. Старший, Борис, с малолетства был человеком решительным. Он и из материнской утробы вышел, энергично помогая себе локтями, и тотчас же громким: «А-а-а!  Тестикулы откручу! Из-под земли достану!» – потребовал срочно завязать ему пуп, чтобы он мог приступить к делу. В то время как следовавший за ним Глеб выбрался скромно, змейкой и замаскировался в пелёнках так, что его едва нашла опытная акушерка.
      – Чего, мать, садишь? – спрашивал папаша Широченский работавшую на даче супругу.
      –Цветочки, – кротко поясняла матушка.
      –Надо путёвое садить, цветочки жрать не будешь.
      Выросшие в обстановке напряженных дискуссий о первичности материи, либо духа, детки распределились сообразно своим наклонностям. Борис пошёл в отца. Ценностью для него было только то, что можно было незамедлительно переправить в желудок. Приготовление пищи было самым простым – всё, что попадалось под руку: яйца куриные, яйца гусиные, сырой и вареный картофель, корнеплоды, хвощ, щавель, крапива (в том числе двудомная, особо жгучая виргиниюс) – всё собиралось в одну кастрюлю, прессовалось и получало название «Паштет-экзотик».
      В школе соклассники и даже учителя уважительно именовали Бориса Бобом.
      Глебушка пошёл по стопам матери: тянулся к прекрасному, часто задумывался, любил рассудить и дошёл до того, что объявил себя наследником гениальной обезьяны, научившейся скаредничать. Он утверждал в классе, что эта единственная в своём роде обезьяна сделала решительный шаг к человеку, когда догадалась жертвовать сегодняшним днём ради завтрашнего. А это уже от бога.
      Откуда в нищенской советской семье у малыша мог взяться банан? Однако Глебушка доставал его, тёплый, из-за пазухи, вертел перед носом пускавших слюну товарищей и со вздохом клал назад в то место, которое одноклассники окрестили сейфом.
      – Съем завтра, – вздыхал Глебушка и ругал тех посредственных обезьян, которые когда-то поступали недальновидно, поедая банан в настоящем, между тем как следовало приберечь плод на будущее.
      Когда банан был-таки похищен одноклассниками (изобразив драку, в которую был втянут и осторожный Глебушка, корешки в суматохе очистили его сейф), братья также повели себя по-разному. Глеб  методично исследовал зубы одноклассников на предмет нахождения на них остаточных молекул банана. Борис же, узнав, в чём дело (во время драки и кражи он курил в туалете), попросту выбил подозреваемым предмет исследования. И таки добился чистосердечного признания пятерых человек. Исследования же Глеба показали, что замешаны в преступлении только трое, из которых двоим досталась лишь кожура. В связи с различными итогами следствия братья подрались между собой.
      Но вернёмся в кабинет N 0013.
      –Не побудить ли его сказать правду, только правду и ничего, кроме правды? – молвил брат Глеб.
      –Добро, Фемида, – пробасил брат Борис.
      Широченский-старший одним мастерским движением схватил сидевшего на стуле пророка за ноги в спартанских сандалиях и вознёс подозреваемого к потолку столь легко и непринужденно, будто подкидывал не живого человека, а поднимал руки, сдаваясь в плен. Это упражнение на языке дознавателей называлось «виска».
      –Как вам? – заботливо спросил дознаватель Глеб болтающуюся у пола плешивую голову.
      Картонная табличка "Пророк. Открыто с 5 ч. утра..." упала дознавателю Борису на ногу.
       – Нападение на сотрудника милиции просто так вам не пройдёт, – заметил на это Глеб. – Итак, поведайте нам, давно ли вы знаете президента ОАО "Пингвин" Лобкова, сколько вам обещали в случае удачи и что значит резолюция: «Радуйтесь!»?
      – М…м.. – мычал пророк. – Учи-итель ска-а-зал... унылый дух сушит кости. Поэтому ра-а-адуйтесь!
      – Об учителе мы уже слышали, дорогой Иоанн Предтеча. Что вы имеете к Лобкову? Держи ты его ровней, Боб, не мешай допрашивать! – адресовался брат Глеб к брату Борису.
      Замечание было уместно, так как атлант Широченский-старший между делами, перехватив
пророческие ноги в левую длань, правой что-то поглощал, доставая из кармана и сыпя крошки на сивую бороду пророка.
      –Ру-утиния тощает, а Лобков и Блюмен на-аедают мо-онады... Учитель сказал:   сквозь игольное ушко в царствие небесное  попадают. Учитель Христиан Октавианыч…
      – А наш учитель, Сигизмундыч, говаривал...– да держи ты ровнее! – не хотят да заговорят! Мы и комоды раскалывали, – Глеб последовательно гнул свою линию. – Меньше экспрессии, мой друг, не спрыгивайте с фактов! Что ещё сказал ваш учитель?
       – Хватит, поговорили, перехожу к тряске! – заявил дознаватель Борис, теряя терпение. – Где высадились? Номер полка? Валюта, наркотики, оружие?!
      И прежде чем сердобольный Глеб успел смягчить категорическое требование старшего брата, Борис так тряхнул страстотерпца, что из запахнутого гиматия выпали: карманная кирка, книга «Христиан Блох. Мысли и мюсли», при этом она раскрылась на странице с жирно выделенным словом «идиоты», и несколько монет общим достоинством 8 рублей. Все было аккуратно подобрано Глебом, приобщено к делу в качестве вещественных доказательств, за исключением 8 рублей, которые   были тут же поделены между дознавателями, причем 5 рублей досталось Борису и только 3 рубля Глебу. Правда, придя после службы домой, брат Борис никакой наличности в кармане не обнаружил. (Что касается «золотого» обруча на голове подозреваемого, то его поддельность была установлена братьями в первую же минуту допроса простым взвешиванием на ладони Бориса. Весил «золотой» (картонный) обруч не более, чем спичечный коробок из шпона.
      Особенно порадовала брата Глеба кирка-ледоруб. Теперь было ясно, кто на самом деле размозжил голову Троцкому. И хотя кирка, падая последней, угодила на ногу Глебу, подбиравшему сыпавшиеся вещдоки, Глеб был доволен.
      –Шеф будет носить нас на руках, – уверенно заявил он, прыгая на одной ноге. – А это кто же такие «идиоты»?
      Глеб изучал раскрывшийся фолиант.
      –То не про вас, – отвечал лежавший на полу пророк. – То про древних греков. Кто не участвовал в управлении государством, тех называли идиотами. Вы-то участвуете... За что вы меня? Я не виноват. Я свой…
      – Не понимаю я этих «своих», – осуждающе покачал головой Борис. – Бегают со шваброй в заднице и орут: меня-то за что?! Я свой! Я нечаянно! Раз «свой», значит, будешь сидеть: за шпионаж, за педофилию, за убийство, за неуплату налогов, за переход улицы не по зебре…
      –А за «нечаянно» бьют отчаянно, так нас в школе второгодники учили, – мягко уточнил Глеб.
      Можно было сказать, что этап "тряски" прошел успешно. Теперь следовало приступить к новому испытанию, именовавшемуся у дознавателей "зеленым слоником".
      –Будешь говорить?
      –Буду. Учитель сказал: в начале был Логос…  без него ничему  не быть, что есть…
     – Вот видишь, – наставительно подхватил Глеб, –И нас бы без твоего Логоса не было!
     – И свет во тьме светит… – не сдавался пророк.   
     –Насчёт света мы ещё разберёмся! И с тобой, борода, и с твоим учителем.
     –Учитель сказал…
     –Молчать, пока зубы торчат! – прервал пророка Борис.
      Что нового ещё сказал "учитель", Ионов не успел сообщить. Мощные клешни дознавателя Широченского-старшего поставили Иоанна Ионова на ноги и надёрнули на голову ему какой-то липкий, зелёный мешок, пахнущий резиной, и пророк, глядя в два круглых стекла обезумевшими глазами, начал задыхаться.
      Однако, сколько ни пытались братья заставить подозреваемого сообщить конкретные факты о заговоре против олигарха Лобкова, Ионов лишь мычал и крестил братьев в воздухе судорожными крестами.
      Оставалось последнее средство.
      – Он, братка, по-доброму не хочет. По-простому не желает, – горько пожаловался Глеб.– Остаётся  нанатехнология. Но, дорогой наш предсказатель погоды, Минздрав предупреждает: дубинатор опасен для здоровья. Там поллитра гидраргирума. Вы у нас живо освоите таблицу старика Менделеева.
      Первый же удар по печени полулитром ртути, оправленной в резину, поверг пророка на грязный пол. У него перехватило дыхание и сиплые звуки, которые он издавал, корчась в муках, исходили, казалось, не из горла, а из самой вздувшейся и застывшей груди.
      – Один удар – одно чистосердечное признание, – философски заметил Глеб. – Я же сказал: Минздрав пре-ду-пре-жда-ет!
      –Гораздо полезнее резиноплюя! – авторитетно подтвердил Борис, имея в виду ружья, стреляющие резиновыми боеприпасами.
      В эту минуту в кабинет собственной персоной вступил министр ММВД республики Рутиния генерал-полковник Овцын-Задерищев. На правом погоне генерала стояла еще персона – человечек с тросточкой в руке и в цилиндре. Глаза человечка, увидевшего сцену допроса, небесно заголубели, от чего комната озарилась мертвенным мигающим светом.
       –Аз обиделся...– тихо проговорил человечек нормальным голосом. – И аз воздам…
      –Христиан Октавианыч, типа, обиделись, – указывая большим пальцем правой руки на персону в цилиндре, подтвердил Задерищев. Губы генерала непроизвольно дергались. – Христиан Октавианыч, типа, аз воздадут!..
      В этот момент к пророку вернулось дыхание.
      –Учитель... – простонал он, втягивая разорванный воздух.
      Ионов смотрел на человечка и улыбался жалкой, счастливой улыбкой.

                ПЛЯСКА СМЕРТИ В УПРОЩЕННОМ ВАРИАНТЕ
      Министр Задерищев, привычно угадав мысли руководства, решил было отделаться понижением Широченских в чинах, унизив капитанов до лейтенантов, либо даже до младших лейтенантов. Однако м-р Блох решительно отклонил такой план.
       –И что? – возразил он. – Зарабатывая по второму кругу свои звёзды, они с ещё большим усердием сломают дубинатор о чью-нибудь несчастную голову. Нужно проветрить души братушек и всех ваших экзекуторов, всех без исключения! – Блох строго посмотрел на потупившегося Задерищева. – Нужно проветрить души, как эти провонявшие беззаконием помещения!
      Мероприятие было решено провести в конференц-зале в присутствии и при участии всего личного состава ММВД. Кресла Блох повелел убрать. Из ленинской комнаты принесли пюпитр и флейту. На флейте Блох настаивал особенно:
      – Под флейту мы танцевали замечательный рэп – "Пляску смерти", которому я научу вас сегодня. Это было в Базеле, в Клингентальском монастыре в одна тысяча триста десятом году. Впоследствии мой ансамбль был изображён в виде настенной живописи, причём композиция распадалась на отдельные группы в числе 38. Мы там вели научно-просветительскую работу с графом Майншвайном, который слишком уж увлекался испанским сапожком и растягивающими валиками, полагая, что только с помощью этих сложных приборов можно управлять подданными. Мы так проветрили ему душу, что он, бедняга, в одночасье полысел. Но сегодня мы спляшем по упрощенному варианту.
      – Издеваетесь? – безнадежно спросил Сизо.
       – Ничуть.
      Итак, личный состав был построен вдоль стен. Шеренгу возглавлял генерал-
полковник Задерищев. Замыкала строй референт Титана Павловна, поклявшаяся норковой шубой, что не оставит шефа в беде. Титана была предупреждена м-ром Блохом, что он не настаивает на ее участии в церемонии, «так как с женщинами, – сказал м-р Блох, – я не воюю».
      Услышав это "так как", Задерищев, включив свои овальные мозги, воскликнул:
      – Моим родителям очень хотелось мальчика, но родилась девочка, и в раннем детстве я перенесла операцию по смене пола...  Так что, в сущности, уважаемый м-р Блох, я – чувиха!
       – Гений чистой красоты… Вы хотите сказать, госпожа рейхсминистр, что капитан Широченский-старший может сделать вам предложение?
      Задерищев молча глотнул воздух и прекратил попытки избежать проветривания души.
      Блох ловко вспрыгнул на пюпитр и постучал, как настоящий капельмейстер, тросточкой о доску для нот, требуя внимания.
      –Наша цель, – начал он бодро, – проникнуться благоговейным ужасом перед Смертью и тем обратить грешников на путь истины.
      По указанию Блоха, пророк Ионов, ассистировавший учителю, потирая битую печень, начертил в центре зала мелом круг, внутрь которого были отконвоированы трепещущие от животного страха братья Широченские.
      Блох приставил к губам флейту, пососал мундштук, сплюнул, вновь взял мундштук в зубы и по залу тихо, тоскливо и неотвратимо полился Шопен:
      –Та-та-тата, та-та-та-та-та-та-та-а-а...
      И весь милицейский строй приставным шагом двинулся вправо, в обход по залу.
      На всех лицах была написана отрешенность. Лица бойцов Фемиды не выражали ничего, кроме суровой покорности.
      – Господа! – воззвал Блох. – Знайте: Смерть ежеминутно, ежесекундно проносится над вами. Вы слышите, как лязгают её зубы, как трещат ее крылья ...
      Широченский-старший крепился:
      –На слабо взял, гад!
     – Вляпались по самые помидоры, – тоскливо подтвердил Глеб.
      –Ничего, – шепнул Борис, – я ещё услышу, как кое у кого позвонки затрещат...
      –Он беспозвоночный, – предупредил Глеб так же тихо. – Он членистоногий...
      Шеренга в мундирах двигалась все слаженнее и ритмичнее. В мелодии, которую вёл Блох, сотканной, как и положено, из низких и высоких звуков, из музыкальных пауз и затактов, стала проступать вторая, как бы подкладочная музыкальная суть. Как бы кто-то сначала почти шёпотом, потом все громче проговаривал некие слова о том, что жизнь коротка и что все равны перед лицом необходимости исчезнуть из этого мира, откинув подошвы и пистолеты, что Смерть настигает и старца, и юношу, и новорождённого младенца (мгновенной смертью умирает 1/100 всех народившихся, увы!). "А в нашем случае, – нажал Блох, оторвавшись от мундштука инструмента, – от рядового патрульно-постовой службы до начальника криминального управления и самого министра мокрых внутренних дел."
      Сизо при упоминании о министре нестерпимо захотелось надеть платье и зваться просто и приятно – Сизольдой.
       –А теперь, друзья мои, – внимательно всматриваясь в гипсовые лица танцующих, – провозгласил Блох, – представьте себя не чинами правопорядка, а служителями нечистой силы, подручными смерти. Нанесём синхронно, симультанно капитанам Широченским, а попросту че-ло-ве-кам Борису и Глебу, удар штатным дубинатором. Допускаются перехваты, жонглирование и финты. Па-а-а печени! Рраз! Начали-пошли! Двигаемся в прежнем ритме! Я вижу всех! Свет! Камера! Мотор!!!
      Первым нанес удар дубинатором капитану Широченскому-старшему давний его друг и приятель, заместитель начальника розыскного отдела Ивановман. Он широко, как бы играя в городки, размахнулся палкой и хлёстким ударом от плеча накрыл Боба. Боб даже не отшатнулся, как приговоренный, только лицо его свела гримаса ужаса.
      Однако палка Ивановмана... просвистела мимо, отклонённая невидимой стеной мелового круга.
      – Не верю! – закричал Блох весело. – Стоп, стоп, стоп! Дубль-два! Свет, камера, мотор! Начали-пошли!
     Вторым бил, любя братьев в эту минуту нестерпимой любовью, сам Овцын-Задерищев. Для этого он резво выскочил из строя, изящно развернулся и с криком "Туше!" адресовал рапироподобный удар Глебу. Но и тут вышла осечка: при приближении к телу трепещущего Глеба, дубинатор изогнулся змеей и объехал бок несчастного, не задев его. При этом дубинатор лопнул и капли ртути брызнули во все стороны, подобно серебряному дождю. Сизо смотрел в недоумении на свой безнадёжно испорченный инструмент, между тем как пророк Ионов шваброй затирал паркет.
       – Всю перестройку прослужил, не подвёл ни разу... – в полном недоумении бормотал генерал, разглядывая испорченное орудие труда.
       – Но вот что я скажу вам, друзья мои: коли Смерть всех уравнивает, стало быть, мы все равны и друг перед другом. Поэтому в применении насилия не просто нет необходимости, но это абсурд и абсурд преступный... А теперь, господа, попробуем по почкам! – голос Блоха усилился и зазвенел.
      Однако и по почкам толком не вышло. Подполковник Полупрозелитов сде-
лал профессионально несколько облачных отвлекающих движений могучими дланями и внезапно нанёс левой удар в челюсть Борису, правой же метил дубинатором Глебу прямо по почкам, по той самой схеме, по которой наносил всегда отменные удары в тренировочном зале, а также при приведении в чувство протестующих шахтёров и учителей: словно бы защищая правой согнутой рукой верхнюю часть туловища, а левой – нижнюю. Чудо! Ни левой, ни даже правой  не удалось достичь цели, хотя оба брата рухнули на колени. Но это не было следствием ударов, а лишь результатом шока.      
      А музыка всё лилась. И лица команды в мундирах и камуфляже всё вытягивались и
грустнели.
       – Отлично! Второе отделение: песни восточных менто-о-ов! – нараспев объявил м-р Блох. – Исполняет группа «Братья Широченские»!!!
      Как всегда, Глеб сделал пакость. Обернувшись в сторону Бориса, находившегося в столбняке, Глеб ехидно пропел:
Не хвались «макаром», Боб,
Не играйся «кедрачом».
Отберут твои наганы,      
Отоварят кирпичом!

      Прозой  Глеб добавил:
      –Это он пытал, я не виновен!
       Борис не остался в долгу, его мадригал вышел жёстче, забористее, натуралистичнее  и был исполнен Борисом с неподдельным чувством, хриплым придушенным голосом:
– Глеб обхезал свой мундир, –
Заявляет командир. –
У него в друзьях шпана,
В банде он – величина!
…Глеб хитёр: наклал  говна,
А кричит, что ржавчина!
Мистер Блох поморщился и потянул натурализм носом.  Строй же словно прорвало припевом:
                Мать твоя Кузька,
                Сукин ты сын!
 И Широченские послушно ответили, глотая слезы:
                Мать моя Кузька,
                Сукин я сын…
      – Гениально! Снято! Евровидение будет наше! – заявил Блох. – А теперь – популярные мотивы девяностых!
      Всем хором были исполнены следующие шансоны о тяготах жизни тружеников ММВД: 
Опер Насонов
 Справил кальсоны.
Долго стирал их,
Сушил на канатах...
Горе! В канаты
Попала граната...
В воздух взлетели
Сухие кальсоны,
А вслед за кальсонами –
Опер Насонов...
             х
     Молодому следаку
     Залепили по боку.
     На боку следак лежит,
     А из бока кровь бежит.
               х
   Группой риска нас зовут
   За тяжёлый ратный труд.
   Потрудиться нам не жалко –
    Где моя большая палка?
      Этот шансон м-ру Блоху не понравился. Он предупреждающе постучал тросточкой по пюпитру, а затем – по собственной голове, покрытой шляпой.
      Исключительно душевно исполнялись куплеты о горьких судьбах командиров.
Некоторые тексты были предельно кратки:
             На девять граммов потолстел
             Товарищ наш – начосотдел...
      Блох смахнул непрошенную слезу.
Жил трудяга подполковник,
Службу вёз он аки вол.
Да нашёлся уголовник –
И свинцом ударил ствол...
                х
Исчез в Чечне бесследно
Полковник МВД.
Соседи по подъезду
Мать спрашивают: "Гдэ?!"
      Однако, раз за разом возвращались к рядовым, и к среднему начальствующему составу, ведь все, все прошли тяжкие ступени службы, все тянули лямку, только одним повезло более, другим менее. Блох поддерживал поющих, направляя ухо с приставленной рупором ладонью то в одну, то в другую сторону.
      Всех в этом зале объединяла одна судьба, каждый понимал другого:
От стажёра до стажиста
Все под Богом ходим чисто.
Трах-тах-та-та-тах –
Получи, кентяра, в пах!
      И наконец, прозвучал торжественный хорал, который стал ярким свидетельством того, что души хорошо продуты. Как бы порывом свежего зефира вдруг легко приподняло всех находившихся в зале примерно на метр, а затем воспаривший строй, поколыхавшись  в воздухе,  тяжко рухнул на пол коваными омоновскими поножами, отчего сотряслось все здание. Титана Павловна, подпрыгнув вместе со всеми и совершив посадку, напрочь сломала супинатор правой туфли. Пение перешло в коллективный плач:
Рота ОМОНа в ущелье лежит,
Время над нею тихо бежит.
В полном составе бедный ОМОН.
Тризну справляет Солнце-Амон.
      Вдруг послышалось сдавленное: "О-о-о, а-а-а, у-у-у! Люди добрые, каюсь!"  Это сержант роты охраны Иосиф Пролетайло, не выдержав нравственной пытки, упал на колени перед м-ром Блохом и раскрыл перед ним свою душу:
      – Виновен! О, как я виновен!!!
      – Друг мой, нежный мой друг! – Блох протянул навстречу Пролетайло обе руки, как бы желая принять омоновца в его боевом снаряжении в отеческие объятия. – Твоя душа рвется к Вечности. Приди, я тебя обниму! Отныне ты чист яко голубь, освободивший клоаку... Кто следующий?
      Выстроилась очередь. И через час первый отдел уже выдавал служащим министер-
ства новые малиновые удостоверения с гербом республики Рутинии на обложке и надписью на развороте: "Чистилище окончил с отличием".
      М-р Блох подписывал документы и поздравлял новообращённых. Между тем, в меловом круге, словно прикованные, стояли тесно прижавшись спиной друг к другу братья Широченские, не в силах выйти за очерченные пределы. Деревянно стучали коленки Глеба, тяжко поводил боками Борис, раздувая ноздри, словно конь, только что пробежавший десяток вёрст.
      – Выпустите нас! – робко попросил Борис.
     Все обратились   к виновникам торжества. В центре круга стояли... два седых старика
в капитанских мундирах.
     – Прости нас, батюшка Блох, – просил Глеб.– Прости... Позволь называть тебя учителем.
    – Ну-ну, с кем не бывает – кивнул милостиво м-р Блох. – Выходите, чего вы там
застряли. Да в кабинете-то у себя подметите. Очень уж насвинячено.
                х
   –Прошу, – предложил Сизо широким жестом, указывая на дверь в стене.
   В комнате отдыха Сизо поспешно налил себе и хлопнул, не закусывая, специально милицейский, на всякий случай упрочнённый, непористого стекла стакан «Смирновской».  Хлопнув, напряженно уставился на своего гостя, ожидая, что хотя бы под действием "Смирновской" наваждение наконец-то исчезнет. Однако наваждение в сером в крапинку фраке и узких брючках в полоску не думало исчезать. Оно спокойно сидело на подлокотнике кресла.
       Сняв цилиндр, м-р Блох налил в пробку от "Смирновской" минеральной воды и жевал семечко солёного огурца, который Сизо всегда держал на винном столике рядом с пепельницей аккуратно нарезанным дольками и подготовленным к употреблению, когда требовалось экстренное закусывание. Сизо смущался тем же вопросом, который серьёзно беспокоил и генпрокурора Бельского: мистер Блох, он кто такой? Откуда взялся? Казалось бы, ничто не мешало Сизо задать этот вопрос прямо м-ру Блоху, обстановка благоприятствовала, Блох был доволен распорядительностью Сизо и его послушными кадрами. Но Сизо не мог сформулировать свой вопрос вежливо, чтобы задать его как бы мимоходом... На Сизо произвела глубокое впечатление «Пляска смерти». И это ещё был «упрощенный вариант»...
      –Так вы говорите, что вы... оттуда? – спросил, наконец, Сизо.
      –Оттуда.
      – Мне как бы знак?
      – Так получается.
      – Что же мне делать, посоветуйте?
      – У вас есть должностная инструкция?
      – Есть Закон об органах внутренних дел.
      –Вот и шпарьте по Закону. Но имейте в виду: закон для людей, а не наоборот.  Кто понимает дело иначе, земля ему пухом.
      – Строго...
       – Строго, мой друг.
       –Ну, я вас понял…
      Жёсткое, в досиня бритой коже лицо генерала помягчело и посветлело – «Смирновская» оказывала облагораживающее действие.
      М-р Блох понимающе усмехнулся:
      –Запустили дьявола в подкорку?
     И озабоченно глянул на часы-пуговку на руке:
    –Однако! Долгонько я тут у вас пересемениваю!
    – Торопитесь, Христин Октавианович? – озаботился Сизо.
   На что м-р Блох строго заметил:
   –У меня, кроме вас, ещё десяток султанатов. И везде надо поспеть.

                КАКАЯ БО-ОЛЬ!!!
  Просим читателя воздержаться от легко¬мысленных непочтительных улыбок. Происшествие с зубом президента подлинно было сенсацией.  Дело в том, что президент Дубовик имел феноменаль¬ную особенность: он не ощущал боли. Ни в ка¬ком ее проявлении. В отрочестве Дубовик свободно садился на подложенные одно¬классниками кнопки и, хотя его с отрочества тянуло наверх, отнюдь не взлетал при этом под потолок. А ведь подкладывались не кан¬целярские, а кровельные кнопки, те, что упот¬ребляются для крепежа рубероида к обре¬шетке крыши, к тому же специально и с любо¬вью заточенные товарищами, так что удель¬ное давление достигало килотонны на квад¬ратную ягодицу.
      Уже в зрелых летах, возглавив Рутинию, Дубовик имел привычку кормить прибли-жённого южнорусского овчара Жирика изо рта – в пасть.
Жирик окончил, между прочим, отделение псов-политологов института стран Азии и Африки. Он довольно бегло, хотя порой   излишне запальчиво, переходя на лай, изъяснялся по-русски, за что получил от генералов Коржа и Барсука, в команду которых входил в качестве ночного охранника президента, прозвище Жирик Завиральный.
Однажды Жирик, вместо того, чтобы благодарно принять кусочек са¬хара из уст Рурика Хероновича, подпрыгнув на полтора метра, взял первое лицо за пер¬вый нос государства и некоторое время ви¬сел раскачиваясь, не разжимая зубов. Столь странный поступок верного пса объяснялся просто. Жирик пытался повернуть своего хозяина лицом к генералам-службистам Коржу и Барсуку, которые были отставлены от службы в связи с инцидентом о краже 500 тысяч долларов из кассы выборного штаба. Поначалу Жирик  пытался объяснить Дубовику его ошибку на словах, поворот к младореформаторам называл «гр-р-р-рехом» и «пр-р-р-ромахом»,  умолял Дубовика обратить свои вздёрнутые ноздри  долу и увидеть верных ему нижестоящих, в том числе его, Жирика, а когда слова  не помогли, попытался  хапнуть «гор-р-р-рдеца» за нос, чтобы силой изменить его политическую  ориентацию.
И что же? Ни единый мускул не дрогнул на лице Ду¬бовика, ни единого непечатного слова не вырвалось из твердых уст президента, кроме обычного: «Черть бы тебя подрал!» и более энергичного: «Бёныть!». Дубо¬вик  щелчком указательного пальца стряхнул наглеца с носа и пинком отправил его в отставку.  Жирик вылетел вме¬сте с рамой в окно. (Будучи изгнан из резиденции, Жирик, побывавший в большой политике, не потерялся, но, как мы уже знаем, возглавил мас¬совое либерально-демократическое собачье движение в Рутинополе и даже завязал связи в Государственной Думе и ряде средств массовой информации, о чём речь впереди.)
Дубовик же, объявив Жирику полный абшид,  лишь горестно заметил:
      – Вот и верь после этого международному фонду защиты животных!
     Так нос Дубовика революционно-морков¬ного цвета окартофелился. Но это лишь при-близило его к народу.
Однако, довольно истории.
Восьмой коренной засвербил ровно в по¬ловине четвертого дня. Срочно был созван Семейный Совет Безопасности. Сначала поведение восьмого коренного связали с натовской провокацией и разбомбили два или три, точно неизвестно до сих пор, не¬значительных государства. На всякий случай отозвали из США своего посла и выгнали в четыре шеи посла американского. Однако, зуб продолжал визжать. Версию о натовском следе прикрыли, отправив в отставку мини¬стра иностранных дел и возвратив с полпути на места всех послов.               
 Младореформаторы: Егор Хрюша, Натан Ржавый и Альфред Хок в один голос твердили,
что порча наведена кемеровскими шахтерами, сплотившимися под водительством губер-натора Аманатова, который  еще не изжил из себя коммуниста и време¬нами брюзжал о равных правах и социальных гарантиях. Аманатов поведал своим шахтёрам о невып-лаченной фараоном Тутмосом Вторым заработной плате за 1999 год до нашей эры горнякам, добывавшим известняк для строительства пирамид. Испытывая глубокие интернациональные чувства к своим древним предшественникам, кемеровчане, по наущению Аманатова, требовали от Дубовика и Федерального собрания ликвидации задолженности и передаче заработанного египтянами кемеровским углекопам, как законным наследникам древних забойщиков. При этом сибирские горняки соглашались получить хабар натурой – на¬бедренными повязками, крокодилами и на¬ложницами. 
        Выручить внешний долг Египта доверили тому же Аманатову, который принял поручение руководителя президентской администрации Волокушина с кислой улыбкой. Шахтеры унялись, простили Дубовика, сняли пикет перед резиденцией президента, пере-стали выбивать касками двери в Доме прави¬тельства и настроились на решение вопроса Аманатовым. Однако восьмой коренной стонал не утихая.
            Тогда пригласили цыганку Азу Шарль-Атан, которая объявила, что это не египетский сглаз, а совсем наоборот – месть розничных торговок и базарных бабушек, обложенных с нынешней весны невменяе¬мым налогом. Аза змеила бровь, в ее рыжих волосах потрескивало статическое электричество, а в зеленых глазах знахар¬ки горели походные костры цыганских та¬боров и таборитов. (Аза уверяла, что её предки, последователи Яна Гуса, были родом из Брно и всегда стояли за отмену налогов на штучную рыночную торговлю.) Налоги немедленно отменили. Но зуб продолжал буянить.
   Шарль-Атан гадала на бобах, на кофейной гуще, на картах. Сосредоточивалась и уходила в себя. Наконец, помрачнев, решительно объявила Дубовику:
  –Тебя, дорогой, испортили «шапкой Моно¬маха». Ждут тебя казённая дорога и дом с мягкими стенами.  По¬золоти-ка ручку, сладенький...
      Боль, раздиравшая челюсть, иррадирова¬ла в большой палец правой ноги. Она была настолько сильна и, главное, абсолютно не¬знакома Дубовику, что он готов был не то что позолотить, но поплатинить нестерильную ла¬донь цыганки.
 И когда Аза с изумлением, смешанным с наивной табористской радостью, начала изме-рять караты брошенных ей бриллиантов, за¬нятых министерством финансов у международного ростовщика Иакова Агнцева, который экстренно, через Натана Ржавого, получил сокрови¬ща в алмазном фонде Рутинии, Дубовик вне себя закричал:
–Да делай же ты дело, каналья!
–Сейчас, красавчик, сейчас милок... Есть у меня заговоры и от зубов, и от десен, и от слизистой оболочки рта. Не забывай, милок, мне в Думе  выдали сертификат на целительство. А заложи-ка средний палец за указательный, чтоб крест получился... Не помогает? А прикуси-ка кончик языка передними зубами и пожелай: «И тебе того же!». Аза, кроме того, чертила вокруг Корзины мелом звезду Давида  и пела, заставляя петь и Дубовика: «Кто в круге – тот без боли, кто за кругом, тот в болестях!».  Но после того, как не сработало вернейшее средство – закладывание фиг между средним и безымянным пальцами обеих рук, помощник президента в штатском заявил, что в ЧеКушке относятся к предсказателям и целителям в общем и целом  позитивно, но экспертные заключения Азы он бы не стал приобщать к делу:
     –Блефует тётка.
    И несмотря на то, что Аза упирала на личное знакомство с загробными силами в лице мистера Блоха, который первой в Рутинополе отпустил ей все числившиеся за ней грехи перед «присными, прикосновенными и причастными», прозорливица была с позором изгнана из президентских покоев пинком под нечис¬тые юбки.
      При этом у нее отобрали не только брил¬лианты Агнцева, но конфисковали также мо-ниста, состоявшие, между прочим, из коллекционных монет, посвящённых вышедшим из употребления «летиям» и «подвигам» Обуздалиных – Первого Картавого, Второго Сухоручки, Третьего Маисового и Четвёртого Густоброва. Ретируясь, Аза выкрикивала глупости про «шапку Мономаха», предсказывая, что зубная боль пропадёт, как только Дубовик избавится от этой вредной шапки и наденет простой спальный колпак.  Но никто её предсказаний уже не слушал.
      Все средства были исчерпаны, а восьмой коренной неутолимо ныл, как ни трудился над раскрытым ртом Дубовика наконец-то допущенный до Тела академик Пичугин, под¬девая зуб козьей ножкой. Зуб-шельмец ша¬стал во все стороны, выплясывая джигу, и, казалось, выкрикивал: «Живым не дамся!».  Руки у Пичугина дрожали крупной дрожью. Кончилось тем, что был выдран здоровый зуб, и академик сослан на пенсию по состоя¬нию передних конечностей.
      Сочинялись уже совершенно маниловс¬кие прожекты. Так министр по чрезвычай¬ным ситуациям Кужупетов предложил вы¬резать в зубе щель, засыпать ее гексагеном и выбить мятежника направленным взрывом. Или, если не поможет, привести знакомого Кужупетову медведя из Кызыла и выдрать ему зуб под номером восемь, чтобы президен¬тский извлек соответствующий урок. Кужу¬петов, кстати, просил присутствующих голо¬совать на ближайших думских выборах за партийный список N 14, что ему и было обе¬щано изнемогавшим президентом.
      Министр обороны генерал-полковник Базуко полагал, что кампанию можно выиг¬рать, выстрелив по зубу из гаубицы «Мста», в конце концов, чтобы попугать Запад, авось перестанут бомбить братьев-славян, а так¬же братьев-пуштунов, братьев-колумбийцев и всех
прочих братьев. Базуко был готов не¬медленно отдать соответствующий приказ личному составу 76-й дивизии. Дивизион¬ный композитор Валерий Грумер, оказыва¬ется, уже сочинил по заказу Базуко опус в стиле медленного гимна: «Я мстю, и мста моя страшна!».  Двор-цовые прихлебатели нарекли восьмой ко¬ренной СК Грозным и предлагали превра¬тить его в руины. Базуко развил и эту мысль и предложил задействовать в штурме «Гроз¬ного» гвардейскую орденов Кутузова и Су¬ворова 71-ю воздушно-десантную бригаду и пару парашютно-десантных и бронекавале¬рийских корпусов. Слушая этот бред сивых министров, президент так расстроился, что начал готовиться к смерти и обещал любимой дочери Геле оставить ниж¬нюю челюсть вместе с историческим восьмым коренным в наследство,  Геля предлага¬ла немедленно послать за нотариусом, но Дубовик медлил. Из других предложений выделялся совет гра¬доначальника Рутинополя Димитрия Осед¬лого: срочно заказать памятник восьмому зубу знаменитому скульптору Зурабову и тем самым умилостивить восьмой коренной, точно также, как в свое время поставили па¬мятник лысине самого градоначальника, чем резко уменьшили сокращение остатков волосяного покрова.
Всех президент отправил в баню, велев выпарить компанию советников сентябрьским боярышником с отвердевшими колючками.
      Министр ММВД Сигизмунд  Задерищев-Овцын, несмотря на свои овальные мозги,  едва не попал в немилость, что наверняка случилось бы, если бы он пред¬ложил то, что вращалось у него поначалу в голове, а именно: Сизо чуть было не посо¬ветовал использовать для удаления зуба вместо козьей ножки то, чем сам был богат и рад – испытанные в боях демократизаторы капитанов братьев Широченских и их самих в качестве целителей. Достаточно было одного прицельного удара дубинкой по скуле, чтобы вылетели вообще все лишние зубы, а не один восьмой коренной. Но, вспомнив пляску смерти под руководством мистера Блоха, сдержал¬ся. Слово «Блох» как будто что-то подсказало Сизо, но всплыл в голове рэп, и Сизо смолчал, крепко затянувшись гаваной.   
      Присутствовавший на заседаниях Семсовбеза в качестве начальника Корзины президента, еще совершенно неопытный в государственных делах молодой офицер в штатском, о котором мы уже упоминали и которого имя члены Семсовбеза никак не могли запомнить, сидел у дверей палаты на специальном походном складном стуле и внимательно выслушивал предложения.  Внезапно он поднялся со стула и задумчиво произнёс, отвечая каким-то своим мыслям:
      –Меняйте врача, Циля… Господа, а ведь это шутки...  мистера Блоха!
 Сизо, поняв, что офицер попал в десятку, а он, Сизо, упустил свой шанс, проглотил окурок.
         Наступила мертвая тишина, прерываемая жалобными стенаниями Дубовика, доносив-шимися из инкрустированной Корзины.
 Все знали, что в городе орудует предста¬витель пятого измерения, гуманоид и нлонавт
м-р Блох, но чтобы он дотянулся  до президента?!
 Офицер в штатском вышел в приемную, извлёк портативную рацию висевшую у него под мышкой на специальной шлее, и оседлал волну, перехваченного три дня назад НИИСПЕЦТЕХом сообщения некоего «Алекса» некоему «Логосу». Передатчик зашипел, защёлкал, произнёс несколько слов на тарабарском, явно неземном наречии и вдруг заговорил нормальным человеческим голосом:
 –Кой хрен? Отдохнуть не дадут!
     –Будьте так добры, дорогой мистер Блох, или, как там вас, Алекс, избавьте от зубной боли нашего бедного ста¬рикана.
–Умрем, но положим жизнь за боль¬ного! – немедленно услышал офицер бодрый голос. – Либо я костьми лягу, либо больной! Вперед, с клятвой Гиппократа на устах! Ал¬лах акбар!!!
      Дубовик со стоном перевернулся в корзи¬не. Офицер услышал, как прокричал м-р Блох на том конце связи:
      –Мы теряем его! Внутридёсный срочно!
       Рурик Херонович, утратив ориентировку, метался в инкрустированном ложе и времена-ми выкрикивал нараспев на мотив известной попсы, то дискантом: «Какая боль!», то басом: «Какая бо-оль!..»
       На оперативные действия офицера в штатском, впрочем, никто из присутствующих, в том числе, конечно, и сам Дубовик, не обратил никакого внимания. Перегнувшись через борт корзины, офицер, выждав паузу между стонами и вскриками, негромко сообщил:
       –Потерпите, шеф. Лепила на подходе.
       И, встретив безумный взор Дубовика, впервые посмотрел в лицо президенту и ободряюще улыбнулся.               
                ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ
Войдя в палату, м-р Блох, учтиво приветствовал членов Семсовбеза, приподняв двумя пальцами блестящий цилиндр.
– Где наш больной – аппетит тройной? – избито пошутил он, желая поднять на¬строение присутствующих. – Вы в порядке, господа?
Господа угрюмо рассматривали на пар¬кетном пальмового дерева полу странного доктора.
Действительные члены и члены-корреспонденты Семсовбеза больше ожидали прибытия службы эвакуации «Статим» с вопросом: «Где покойник?» и «Когда вы¬нос?» – и поэтому не сразу сообразили, кто и зачем вломился в Корзинную палату, имея при себе саквояж с красным крестом.
Сорвавшись с походного стула, офицер в штатском препроводил врача к страдальцу и представил целителя Дубовику, который смотрел на лекаря мокрыми от слёз глазами. Да, то был, конечно, тот самый международный эксперт, с которым во сне они обсуждали проблемы жизни и смерти.  Конечно, хотелось бы объясниться до конца и попытать экскурсовода, кто он таков на самом деле: человек или всё-таки блоха? Но сил у Рурика Хероновича оставалось не более чем на полчаса его многострадальной жизни, и он не проронил ни слова и ничем не выдал своего знакомства с мистером Блохом.
 Ловко вскочил м-р Блох на край корзины, в мгновение ока с трес¬ком раскрыл саквояж, извлек кукольный отбойный молоток, миниатюрный складной бур для взятия пробы почвы, плотницкую ос¬тро заправленную стамеску, веревочную закрутку, употребляемую ветеринарами для фиксации челюстей рогато¬го скота и свиней, мини-паяльник, а также лазерный вели¬чиной с наперсток фонарик с перекресть¬ем для прицела и строительную пластмас¬совую каску.
Из внутреннего кармана фрака м-р Блох извлек документ, объявив, что это его диплом магистра медицины, заверенный Парацельсом, и что он, Блох, никогда не начинает лечения, не освежив в памяти клят¬вы Гиппократа.
– Чисто и непорочно я буду следовать своему искусству! – завел с лёгкой солидной гнусавинкой   м-р Блох, зачи¬тывая текст клятвы, напечатанной на об¬ложке диплома. – Обещаю не доводить страждущих до белого каления, но лишь до красного. Обещаю использовать только па¬тентованные и сертифицированные г-ном Бабаяном лекарственные средства. Мамой Исидой клянусь, что если узнаю что-либо не подлежащее разглашению, умолчу о том, как бы мне ни хотелось выложить тайну первому встречному... Если же того потребует польза больного, обещаю говорить правду прямо и без лицеприятия. Аминь!
И вот уже последователь знаменитых  врачей и философов  принялся за работу.
– Пошире, пошире, я прохожу внутрь, друг мой, – распоряжался м-р Блох. – О! Да тут рабо¬ты на год: и пульпит, и периостит, и перикоронарит, и полиомиэлит!.. Ну что, больной, будем резать или лечить? И не говорите потом, что вас не спрашивали!
Из утробы Дубовика доносилось: «Я приду к тебе на по¬мощь... Я с тобой, пока ты ды-шишь... Ну и гланды, господа!!!».
Над бортом корзины возникла всклокочен¬ная голова председателя Семсовбеза. В его еще безумных глазах уже зарождалась жизнь и светилась надежда. В глубине зева, широко развер¬стом и удерживаемом ветеринарной закруткой, было видно маленького человечка в каске и с отбойным молотком. Человечек деловито дро¬бил зубной камень, подсвечивая фонариком.
На какой-то момент м-р Блох вынырнул из гарантийного рта схватить свежего воздуха и, тяжело дыша, проговорил, обращаясь к Фаустову, Пахтусову и Нарусову:
    –Друзья мои, дайте чашку, пепельницу или иной сосуд. Больной должен сплюнуть. Помнится, – добавил м-р Блох, – именно из слюны скандинавские боги слепили кар¬лика-муд-
реца, заговаривавшего людям зубы. Но мы в подобные глупости не верим. Мы просто сплёвываем боль, как таковую, и освобождаемся от неё.  Благодарствуйте! А теперь – салфетку и вату!
Видя, что Председатель Семсовбеза ско¬рее жив, чем мертв, действительные члены и члены-корреспонденты потащили к корзине все, во что можно было плевать и чем можно было осушить рот Председателя. Отличился опять-таки офицер, вспомнивший указание цыганки Азы. Он схватил с электрон¬ного сейфа муляж шапки Мономаха в нату¬ральную величину, и  Дубовик с вели¬ким облегчением наполнил её царственной слюной, отеревшись затем поданной забот¬ливой рукой генерала Базуко украинской ширинкой (Базуко был чистокровным хох¬лом и потомственным, происходившим от Остапа Бульбы, воином. Впоследствии при¬нял горячее участие в оранжевой револю¬ции на стороне Ющенко, исполняя роль ме¬гафона.)
Слюну Дубовика незамедлительно закон¬сервировали и отправили в Санкт-Петербург в музей естественной истории для хранения и назидания потомкам, поместив бесценный эк-спонат рядом с испражнениями светлейшего князя Меньшикова.
Стоны и пение на разные голоса народной песни («Какая бо-оль! Какая бо-о-оль!») прекратились. Из корзины доносились только хриплые глубокие вздохи.
М-р Блох окончательно выскочил из отверстого зева Дубовика, снял закрутку и приказал Дубовику подняться и сесть на заветный чемоданчик повыше. Сам же оказался вместе со своим саквояжем на маковке Дубовика, прозвенел инструментами, выбирая нужное, швырнул весь инструмент назад в саквояж и вооружился собственной тростью, крутанул её рукоятку,  и в его руках оказался датчик ультразвукового сканера, которым он и зашарил по краниуму Рурика Хероновича сужающимися концентрическими кругами.
–Дорогой мой, у вас бубен новорождённого ребёнка, у вас открыт родничок! Открылся он, вероятно, после какого-то удара по вашей бестолковке. Черепные кости разошлись. Нарушены механические и электронные связи. В результате возник машинно-человеческий гибрид, способный исполнять некоторые руководящие функции, но потерявший сложные человеческие эмоции: боль, страх, печаль, душевные порывы, любовь-морковь и прочее подобное.  Скверно-с… Скверно-с… Однако, не будем терять надежды.
Целитель сначала легонько, а потом всё сильнее обстукивал голову президента по периметру:
      – Это у нас лобные… это теменные… а это затылочная. Части черепа свободно плавают по вашему чайнику аналогично тому, как по земной коре туда-сюда плавают материки.  Сейчас мы звенья сколотим, подгоним друг к другу и восстановим разрывы нервов. Операция проводится без наркоза в состоянии транса, в который мы ввели с божией помощью нашего дорогого пациента. Но как вы жили с плавающим кукундером, милейший, уму непостижимо?! Теперь я понимаю, почему вы так любили играть марши на чужих черепах деревянными ложками. Вы изучали строение других руководящих черепов и сравнивали их достоинства с характеристиками собственного.
      Говоря так, м-р Блох неутомимо колотил пациента тростью, сближая расползшиеся кости.
–Метод профессора Биттнера. Испытан на крысах, – пояснил м-р Блох низко запустившему голову в Корзину офицеру в штатском. – Наш опыт по счёту сто четвёртый... Хотите, и вам темечко сколотим? Придётся выбрить тонзуру, но мы камуфлируем её ермолкой. Зато уж головка будет первый сорт… хоть кол ты на ней теши!
Офицер в штатском поспешно вынул контролирующую голову из Корзины.
Наконец был нанесён завершающий операцию решительный удар по затылку, и м-р Блох воскликнул:
– Готово! Как новенький! Теперь вас примут в любом скворечнике. Я хотел сказать: в известном вам Сербе.
Затем случилось нечто окончатель¬но невероятное.
Дубовик, сидя в корзине с доктором-шах¬тером на темени, высоко поднялся над бортом, с наслаждением почесал затылок и…указал пальцем на прыщ, еще неделю назад вскочив¬ший на носу и до того нисколько Дубовика не беспокоивший.
– Бо-бо! – сказал президент, имея в виду «больно» и вспоминая подходящее слово.
     Затем Дубовик постучал о край корзи¬ны пяткой, где уже несколько лет зрела су¬хая мозоль, о которой всему государству было известно, что она передается Дубо¬виками-мужчинами
от отца к сыну и что она абсолютно безболезненна. Однако Дубовик опроверг это широко распространённое заблуждение:
       – Зудит, проклятая, черть бы её взял!
      Невероятно! Никогда Дубовик не жаловался на боль, никогда не че¬сался у него ни один орган и ни одной жалобы ни по какому поводу не исторгали деревян¬ные губы гаранта.
       М-р Блох внимательно осмотрел подошвы президента:
       – Ба! Да у вас роговые образования. В вашей родословной наверняка был кентавр. –Дайте копытной мази, только без скипидара! – скомандовал целитель, постучав по пяткам универсальной тростью.
  Специально копытной не нашлось, но академик Пичугин, отправленный недавно в отставку и маявшийся неподалёку от Корзинной палаты, на призыв м-ра Блоха явился как из-под земли с большой банкой ихтиоловой мази, универсальным средством, которым в Рутинии лечили ото всех наружных и от многих внутренних  болезней. Взяв на палец толстый шмат ихтиола, академик, густо вымазал обе ступни президента.
 –Ох, умучился…Какая бо-оль! – бормотал Дубовик, вспоминая испытанные им ощущения. – Укатали Сивку… Укатали… Уйти, уйти… Но кого, кого? Черть его знает!
     Удар грома не произвел бы большего впе¬чатления на членов Семсовбеза. Всем стало понятно, что в этот сложнейший исторический момент президент мыслил не о себе. Он заботился, конечно, о преемнике…
От волнения генерал-полковник Базуко, который славился тем, что любое дело и тело доводил до логического и, соответственно, физического конца, потушил раскуренную им сигарету о седой затылок преобразившегося гаранта. Дело в том, что, презирая боль и выставляя бесчувственность, как выс¬шую добродетель государственного мужа, Дубовик неоднократно на спор разрешал ту¬шить о свой затылок сигареты, и сам гасил на про¬бу бычки и гаваны о чужие нежные затылки. После чего, в знак благоволения к терпеливому испытуемому, играл на его голове деревянными ложками какой-нибудь народный пляс и повышал по службе. Это был обыденный ритуал. Базуко не понял, что сменилась эпоха. Но прези¬дент донес до сведения министра обороны сей факт незамедлительно, пере¬косившись от нестерпимой боли и вскрикнув:
 –Рядовым! В двести пьяную! Маршевым порядком на Кавказ!
Между тем, храбрый и решительный Базуко давно рассматривался придворной элитой, как один из достойных преемников Дубовика, будучи всего на пять килограммов легче политического тяжеловеса Старобабского.
И тут произошло еще одно эпохальное событие: Дубовик, никогда не замечавший чужой боли, вдруг отметил с изумлением, что физиономия Базуко исказилась до неузна¬ваемости, точно он увидел наяву, как Ша¬миль Басаев и Хаттаб играют в футбол его, Базуко, головой с языком, который между¬народные негодяи используют вместо ниппеля.
     –Шуток не понимаешь, полководец! – смягчился Дубовик. – Лейтенантом в триста трезвую!
                х
     –А теперь, больной, примите патентован¬ное общеукрепляющее средство «Геронтодог», – объявил м-р Блох, предложив президенту пилюлю, добытую из бездонного саквояжа. – И пожа¬луйте на электросон. Сеанс психоанализа. По Фрейду, голубчик.
      М-р Блох ловко сунул в заросшие куста¬ми седого волоса ноздри президента по электроду и достал двумя пальцами из на¬грудного кармашка сюртука шаровую мол¬нию размером с грецкий орех красновато-желтого цвета.
  –Этой хохмой мы играли в пинг-понг с ес¬тествоиспытателем Рихманом: я – ему, он –
–мне, пока он, наконец, не промахнулся. Шутка, шутка! Но сегодня этот орешек послужит делу большой государственной важности, – пояс¬нил физиотерапевт изумленной публике. А затем подключил молнию к электродам, не обращая внимания на сухой треск и запах па-лёной шерсти.
Через минуту всё угомонилось в Корзине и лишь равномерное посапывание гаранта конституции свидетельствовало о том, что Дубовик почивает.
М-р Блох расхаживал по борту Корзины и нараспев гнусаво читал:
     – Спи, дитя мое, усни, угомон тебя возьми...
     В легкую дремоту впали и члены Семсов¬беза – действительные и членкоры, зазевали миллиардеры-мордачи и миллиардеры-сундукеи, завели носами мелодии младореформаторы.
Но была одна пара глаз, которая не сме¬жилась целительным сном. Офицер в штатс¬ком просматривал заново сеанс героической борьбы с кариесом, пристально вглядываясь в экран ноутбука, уютно устроившегося на его мускулистых коленях. На мерцающем эк¬ране офицер внимательно наблюдал за эволюциями трехдюймового шахтера, сновав¬шего в пасти президента. Не зря осведомитель ЧеКушки академик Пичугин спаивал гаранта таблетками, заключавшими в себе портативные инфра¬красные видеокамеры! Как пригодилось это казавшееся кое-кому бесполезным изобре¬тение НИИСПЕЦТЕХа! Лекарь, понял офи¬цер, обезболивая задуривший зуб мудрости, разомкнул идущие на восьмой коренной нервные окончания, ранее кем-то свежесваренные. Прочие же нервные давно порванные жилки, ведущие под черепную крышку кукундера были аккуратно зачищены, спаяны и восстановлены. Офицер вспомнил, что он видел сегодня президента после обеденного отдыха с широко раскрытым и скошенным набок ртом. Он ещё заподозрил инсульт. Ясно, что во рту Дубовика во время сна орудовал м-р Блох. Получается, что сколачивание темечка завершало ранее начатую им операцию, история же с восьмым коренным была придумана для отвлечения, чтобы иметь возможность восстановить голову сварливого пациента.  Было ясно, как божий день: они имели дело с изрядным це¬лителем и к тому же, очевидно, немалым пройдохой.
Полученные данные были немедленно передаваемы с ноутбука в аналитический от¬дел НИИСПЕЦТЕХа для обработки и изуче¬ния возможностей приверженца Гиппократа и Парацельса.

                МЫСЛИ ВСПЯТЬ
      Между тем Рурика Хероновича Дубовика, законно избранного президента республики Рутиния, забывшегося после операции на темечке безмятежным сном, вновь накрыло нелепое сновидение. Обряд мумификации сменился обрядом поминовения, воспоминаниями о том, какую славную жизнь прожил умерший...
      К нему в инкрустированную Корзину снова явился без записи и доклада, как уже свой в доску лепила мистер Блох. Обращаясь с Руриком запанибрата, м-р Блох предложил совершить развлекательную прогулку по закромам памяти президента.
       Поначалу Рурик Херонович сопротивлялся, не желая участвовать в этой навязываемой ему прогулке. Возражал, говоря, что память у него короткая, девичья: кому даёт – не помнит. М-р Блох, уговаривая, хлопотал над Дубовиком на манер няньки, подтыкая одеяло и смело поправляя подушку (атомный чемоданчик). Блох, или, «черть его знает кто», уверял, что если у рядового, дюжинного человека впечатления выпархивают из головы, едва нарисовавшись в мозгу, то у всенародно избранного Дубовика ничего из головы никогда не вылетало, даром, что мозжечок был открыт всем ветрам, а, напротив, оседало в коробке и надёжно хранилось. Правда, навалом. Пришло время этот навал разобрать и навести на складе порядок. Мистер Блох, международный эксперт, или «черть его знает кто», даже обозвал Рурика новым для него словом – эйдет.  Поначалу Рурик обиделся и счёл это гнусной клеветой, чем-то вроде «идиот», но хлопотун ему объяснил, что эйдеты – это просто такие особенные люди, которые как бы фотографируют непрерывно неизвестно зачем всё окружающее подряд и затем валят снимки в углы своей памяти, как ненужный хлам. А между тем, если бы, например, великие люди, будучи нередко этими самыми «эйдетами», почаще вспоминали себя и окружающую действительность, которую они героически преобразовывали, и оценивали бы задним числом свои славные деяния, они бы со стыда провалились, узнав, какие они все непроходимые мерзавцы. И поостереглись бы совершать революции и военные нашествия. Человек, достигший вершин, как, например, он, Дубовик, обязан мужественно, оглянуться назад и критически обозреть пройденный путь. Тем более, что жизнь Рурика Хероновича – это известно всем! – представляет из себя цепь непрерывных подвигов, превозмоганий и радикальных пертурбаций окружающей окрестности. Ни для кого не секрет, что Рурик Херонович всегда потел за справедливость и народное благо. В этом уверены все, включая его самого. Но никогда не бывает лишне обратиться мыслями вспять, продуть мозги, как автоинспектор «продувает» водителя, подозреваемого в пьянстве, продуть и убедиться в своей правоте.
     Выслушав это объяснение, Дубовик успокоился.
               
                х    
     … И пошла в сонных видениях перед внутренним взором Рурика шаг за шагом вся его жизнь, простая, как табурет, которым преподавал ему уроки незабвенный папаша.
      Судьба с малолетства готовила Юру (имя его при рождении) в Ахиллы и по этому случаю дала ему, как греческому герою, в учителя не педа¬гога-замухрышку, наглотавшегося Чехова и – спаси бог! – Достоевского, но настоящего получеловека-полуконя. Только и было разницы, что Ахиллеса воспитывал медик и травник кентавр Хирон, а Рурика – механик и родной папаша Херон, отличавшийся мятежным нравом, необузданностью кентавра и сухими мозолями на пятках, что позволяло ему при необходимости в любое время года гулять по улице босиком. Они жили тогда с отцом в северном городке Большая Будка. Мамаша Рурика, убедившись в неискоренимости привычек своего мужа, ушла из жизни, когда Юре было всего два года, так что воспитанием его с младенчества занимался папаша.
       Херон Вавилович Дубовик работал сле¬сарем-сантехником на кирпичном заводе, а по вечерам под семилинейной керосиновой лампой, зарядившись собственного рецепта косорыловкой, которую он гнал из кормовой свёклы, именуя «Бурячихой», изобретал вечный двигатель.
Родитель мыслил сумбурно, был страстен и на руку скор. Сын, напротив, вырастал рассудительным, хладнокровным и настырным. Хотя также в своём роде субъектом недюжинным. Повзрослев, сын постоянно домогался у отца, когда, наконец, папаша прине-сет не очередную бумажку из заводского ВОИРа: «Ваше предложение изучено. Родина и партия не нуждаются в предлагаемой вами трости для щуки», а полновесную премию – хромовые сапоги, отрез сатина на рубаху, тульский печатный пряник или хотя бы веревку, чтобы пове¬ситься. При этом сын не принимал никаких оправданий. Папаша, пытаясь заинтересовать потомка своей мечтой, входил в подробности устройства веч¬ного двигателя:
 – Смотри, дурында: магнит волокёт сталь¬ной шарик по разделочной доске для теста, короче, по наклонной плоскости, вверх...
 –Ну, – торопил Дубовик-младший.
 –Гну! – возмущался папаша. –  Наперёд запряги, а там погоняй! Вот загну тебе по лобовой плоскости, будешь знать, как отца нукать!.. Шарик, дурында, вверх ползет, а по дороге дырка-отверстие. Шарик шасть в дырку! Возникает неустойчивое равновесие. Шарик всбежал по наклонной плоскости, нырнул в отверстие, скатился вниз и опять его потащило вверх. Все по новой. Сечешь, бревно?
Вместо того, чтобы одобрить в общем-то несложный принцип, сын спрашивал пря¬мо и твердо, совсем как взрослый:
 –Батя, как насчет премии? Где сатин?
Родитель бил его всеми частями анато¬мии, которые можно использовать для это¬го дела. Также бил вальком для стирки бе¬лья, жаровым утюгом, деревянным и склад¬ным железным метрами, другими предмета¬ми домашнего и слесарного обихода, но чаще всего – та¬буретом.  Синяки не схо¬дили с тела юного Дубовика и наслаивались друг на друга. Однако признать правоту па¬паши-механика, понять, что шарик, прова¬лившись в отверстие, осчастливит челове¬чество, сын не мог физически, ибо, хотя и был изготовлен вроде бы из той же самой, родительской, плоти, однако эта плоть имела иной заряд, она   готовилось претерпеть на одном из этапов побоищ некую особую мутацию.
      – По информации, полученной нами из источников, близких к здравому смыслу, – раста-
барывал м-р Блох, – мать-природа с самого начала имела на вас, Рурик Херонович, иные виды.
      – Поговори у меня… – повернувшись на бок, рычал Дубовик.

                ПРОИСШЕСТВИЕ С АНАНИЕМ ДОБЕРМАНОМ
      ...Одновременно и параллельно с меропри¬ятиями в Министерстве мокрых внутренних дел, Генпрокуратуре Рутинии и скрупулёзным изучением биографии гаранта Конституции Дубовика (что было наиболее ответственным и сложным делом), м-р Блох санировал рутинные средства массовой информации.
      Первой жертвой очищения стал главред бульварной газеты-миллионника «Дейли Брёх» Михаил Ана¬ньевич Добров (литературный псевдоним – Ананий Доберман).
  Ананий Доберман был одним из последних подвижников великой Системы, безотказно действовавшей семьдесят лет, представляв¬шей собой прекрасно организованное уни-версальное пенитенциарно-лечебное учреж¬дение для больных и здоровых, рецидивис¬тов и праведников, богатых и нищих, своих и вра¬гов, не имевшую контактов с грязью и циниз-мом внешнего мира, процветавшую во благо всех и каждого, незыблемо стоявшую на кос¬тях несчастных предков во имя неприличного счастья потомков и рухнувшую в одночасье по недосмотру пьяных санитаров, запустивших в учреждение госпитальную гангрену, в народе известную как антонов огонь.
  Доберман застал, собственно, последнее десятилетие, когда раны уже омертвели, но живая мякоть еще скорбела, пытаясь оборо¬ниться грануляционной коркой. Тогда в цене оказалось строго дозированное снадобье – здоровая критика снизу.
  Доберман имел среднее ветеринарное об¬разование, опыт работы в собачьем питомни¬ке и неуемную жажду разнюхивать и разоблачать. Он стал раб¬кором. Его скандальные изобличения время от времени публиковала центральная пресса.
  Доберман умел схватить факт. Он гонял факт, как собака гоняет кость по полу, вытащив ее из миски. Однако выпустить мосол из пасти,  возвыситься над ним, обозреть его с высоты птичьего полета Ананий не умел.
  Главный редактор газеты «Вчерашняя правда» и директор одноимённого издательского комбината Геннадий Уткин (тот самый, что стал впоследствии председателем думской фракции «Охлократия за демократию» Генрихом Птицеловом) изредка удостаи¬вал Добермана поучительной беседы.
      –К своим жареным фактам ты должен поднавонять публицистики, при этом махонькую  ножку (факт) обуть в разношенный башмак (философскую мысль). Ты же на солдат¬скую лапу тягаешь пуант балерины. Это во¬обще ништяк! – наставлял Уткин, встретив раб¬кора в туалете. –У тебя в зачаточном состоянии правое полушарие. У тебя негармонично развито нижнее чутьё. А за сим до свиданья. Меня ждут люди в ЦК.
      Оросив соседний писсуар, Уткин брезгли¬во подавал Доберману два только что вымы¬тых пальца, чтобы затем ополоснуть их еще раз, уже после рукопожатия Доброва.
  Ананий понимал, что он никуда не пробьет¬ся с ветеринарным образованием. Надо было попадать в Высшую партийную школу, что на Мяусской площади. (Доберман в бессильной ярости называл эту площадь Кошачьей).
      Публицисты-вонялы, имея развитое правое полушарие, ныряли в заветную вра-щающуюся дверь, чтобы выйти из нее через четыре года руководителями крупных СМИ.
 Ничтожную лапку они обували в солдатский башмак, размышляли над фактами, открывали и  обличали явления. Но – знали край.
 Началь¬ство любило их и само проталкивало в турни¬кет ВПШ. Добермана же ненавидели. И от турникета гоняли.
      О продвижениях не могло быть и речи. В недрах Системы всегда обнаруживались иску-санные Доберманом какой-нибудь двоюрод¬ный брат или троюродная тетя какого-нибудь крупного чина, и кандидатуру Анания зарубали.
 В очередной раз встретив печального Ана¬ния в редакционном туалете, Уткин самодо-вольно учил:
      –Наша трансцендентальная задача, доро¬гой Доберман, – щекотать в ноздрях у трудя-щихся. Утиным пером. Ха-ха! Ты же лезешь в носовые ходы пятерней и тем оскорбля¬ешь общественное обоняние. В результате даже я, увы, не могу ничего для тебя сделать. Вырабатывай верхнее чутье, Ананий! А за сим извини, меня ждут люди в Вер¬ховном Совете.
      И снова два свежевымытых пальца доста¬вались глубоко уязвленному Доберману.
 И все-таки Уткин помог. Под шум развернув¬шейся приватизации, на волне движения за права животных протолкнул Добермана ре¬дактором бюджетной газеты «Скотский вопрос». Пригодилось ветеринарное образование, а самое главное, пригодилось нижнее чутье. «Скотский вопрос» Доберман переименовал в «Независимый животный голос» и сумел заре¬гистрироваться как ее частный издатель.
      Потом Ананий  еще раз переименовал газету, на¬звав ее просто и универсально: «Голос!». В га¬зете печатались и обычные авторы, и формен¬ные скоты. Образцово был поставлен раздел собаководства, который Доберман ку¬рировал лично. Настолько хорошо, что впервые за миллионы лет между четвероногими и Homo завязалась не просто обычная дружба двух хищников, но была достигнута рыночная связь и заключен двусторонний идейно-телепати-ческий блок.
Газета открыла курсы обучения русскому языку для домашних и бездомных псов. Был выработан универсальный язык, на¬званный по аналогии с международным язы¬ком для высоколобых – сперанто (от «украсть», «спереть»), представлявший собой свободную помесь языков народов СНГ и арго.
       Когда Добров вёл с признанным вожаком собачьей стаи Рутинополя,  южно-русским овчаром Жириком Завиральным свободную дружескую беседу, сбегались со¬трудники всех редакций, населявшие огром¬ный комбинат «Вчерашней правды». Жирик, только что покинувший по идейным соображениям резиденцию президента, сидя на свеже распотрошённом мешке с кофе, только что доставленном спецрейсом с Ямай¬ки, пил черный напиток со сливками из блюдца на столе, помешивая языком сахар, требовал добавки и строго обращался к хозяину каби¬нета: «Контр-р-рабанда?!»
       Неформально контактируя с кобелями и суч¬ками крупных государственных деятелей, которых он знал, естественно,  всех, как облупленных (деятелей, сучек и кобелей), Жирик систематически  добывал  ценные сведения, в том числе интимного характера, что позво-ляло Доберману, при незначительных расходах на кофе, приобретать  эксклюзивную информацию.
       «Голос!» стала одной из влиятельнейших газет в Рутинии. Со страниц «Голоса!» оперативно раз¬давался оглушительный лай в защиту Консти¬туции и прочих завоеваний демократии. Доберман занимал нейтральную позицию между рутиновскими олигархами, поддерживая (во имя свободы печати) то одну, то другую их главные партии. Рутиняне делили своих олигархов на мордачей и сундукеев. Мордачи были в прошлом цеховиками, спортсменами, уголовниками, вообще олицетворяли собой низы борцов за демократические перемены. Сундукеи имели в своих родословных крупных революционеров, ответственных партийных и комсомольских работников, а до 17-го года – кабатчиков и процентщиков. Эти считались голубой кровью и белой костью демократии. Естественно, различия в происхождении приводили к различиям в идейных позициях, к склокам и дракам из-за выделяемым властью кусков. Чем Доберман искусно пользовался, получая за свою поддержку то комплименты мордачей (обычно в рублях), то благодарность сундукеев (как правило, в у.е.).
      По-настоящему Доберман пошел в гору после встречи на презентации кофе-мейта с одним из крупнейших в Рутинии олигархов-мордачей, гражданином кавказской национально¬сти Махмудом Муфлоновым. (Некоторые считали Махмуда безродным отмо-розком, между тем как он сам объявлял себя прямым потом¬ком тех баранов-муфлонов, которых древние шумеры запрягали в колесницы, разгоняли хорошими пинками до крейсерской скорости и пропарывали боевой строй противника.)
      Муфлонов, человек естественный, был по¬трясен фактом непосредственного общения примата и пса, после того, как на глазах Муфлонова, отпробовав кофе-мейта, Доберман, чмокнув,  взлаял: «Славно, Жирик, вау!»,  на что седомордый Жирик, оскалившись и сидя на мешке с кофе, свободно закинув правую лапу на левую и пропустив поверх хвост, свер-нутый в классическое кольцо, прорычал во всеуслышание по-украински: «Це гаррно!». При этом звук «г» произносился им мягко, фрикативно, как и положено по утвержденной в Кие-ве президентом Кучмой граммати¬ке. В душе южнорусский овчар Жирик был гус¬топсовым украинским  националистом, но ввиду того, что никакой национализм в Рутинии никак не приживался (все националисты – и украинские, и русские – оказывались при проверке помесями), сочувствовал чубатым втайне. Муфлонов спросил Добермана:
      –Что бы ты сыдэлал, дарагой, если бы я тэбэ купил балшой-балшой газэта?
      –От щекотки в ноздрях – к победе на вы¬борах! – вскинулся, взлаяв,  Доберман.
     Жирик, встрепенувшись, добавил веско:
     –Электор-р-р-рат!
     Так Доберман оказался главой целого из¬дательского Дома «Муфлон и Помёт». Главным органом «Дома» была газета с не¬приличным логотипом – «Аргументация и де¬фекация», которую тут же переименовали в респектабельный «Дейли Брёх» (англ. выпуск Daily-Yap).  «Дом» выпускал наряду с «Дейли Брёхом» солидный журнал «Экономика пропа¬щего периода» с приложением «Советов бух¬галтера Ханыгина», бульварно-эротический глянцевый еженедельник «Женское телесное зерцало»,  пресс-релиз «Слюни светской жизни» и целый хвост более мелких изданий, которые возникали и лопались, как пузыри на дождевой луже.
      Газете Доберман уделял повышенное внимание.
                х
  Для коллектива «Дейли Брёх» настали слож¬ные дни...
      Ежевечерне Доберман у себя в кабинете собирал редколлегию на заседание, официально именовавшееся брехаловкой. (В любые термины Доберман вкладывал прямой пёсий смысл.)
      Доберман не терпел пьянства и поэтому травмировал своих сотрудников вечером, перебивая им аппетит. С тем, чтобы сотрудники и не думали по традиции, которую унаследовали от гнилой имперской интеллигенции, напиваться на ночь.
      –Мне нужен писарчук поджарый и трезвый! – объявил Доберман в первую же встречу с редакционной элитой. – Темучин Есугеич, ковыль ему пухом, – Доберман истово перекрестился, – говаривал: «На охоту надо выезжать с голодными собаками». Я же добавляю: и с трезвыми!
      Доберман заявил напрямую:
      –Если наш предшественник, совок, публицист-пачкун щекотал в ноздрях у трудящихся утиным пером, то я ставлю задачу – обрабатывать народные вибриссы «Черёмухой». 
 Нет, не зря друзья и близкие называли шефа «Дейли Брёх» любовно Добермашей, а враги уважительно – неистовым Пинчером.
      –Пощадите читателя! – взмолился обозре¬ватель Силоамский. – Помилуйте! Носовые ходы – «Черёмухой»?!
      –Не пощажу! – отрезал Доберман. – И не помилую! Ибо это уже не те нозд¬ри. Проникните  в них глубже,  господа! Они заложены. Ваша вонь, которой вы так гордитесь, их не прошибает. Пусть чтец нюхнет трупака, господа!
Принципы, примененные Доберманом для создания коллектива на новых, сворных, ос-новах, были следующие:
1. Умеренная кормежка корреспондента ради обильного слюноотделения. Слюна – главный материал при построении фейковых новостей и фальшивых обвинений (false accusation).
2. Мертвый отхват с перехватом, как основ¬ное средство достижения победы над комп-рометируемым противником. Перехват приме¬няется в случае, если с первого прыжка горло супостата отхватить не удаётся.
3. Систематическая работа в сточных кана¬вах и у заборов по подбору информации.
     4. Исполнение основных команд: «Место!», «К ноге!», «Неси!», «Дай!», «Фас!», «Фа-а-ас!!!» не только по голосу, но и по жесту, что позволяет исключить внешнее прослушивание.
   5. Кодирование сотрудников по зенитной системе опознавания «свой-чужой». Каждый сотрудник «Дейли Брёх» при под¬писании договора подряда в обязательном по¬рядке проходил указанное кодирование.
        6. И никаких вам профсоюзов!
                х
Несчастье обрушилось на Добермана на вечерней брехаловке в тот момент, ког¬да главред подводил недельные итоги. Маленькие, сведенные к носу желтые глаз¬ки Добермана светились неживым огнем, как светятся в ночи зеркальца волчьих глаз. До¬берман заливался:
 –Господа, к ноге! За истекшую неделю никто не надыбал ничего стоящего. А между тем чи¬тателю по печени я обязан бить ежедневно. Ввязались ли мы хотя бы в одно приличное месилово? Нет и нет! Вы козлы, господа, ме-е-е! Вы испорчены культурными наслоениями. Про¬фессура! Ординатура! Гиены беззубые! Силоамский, дать тебе раз в физиономию и от всей твоей культуры останется неандерталец. С дубиной. Ты заплесневел! Когда ты разложишь Белоида, этого рутиновского Рокфеллера, зажавшего на газовом рынке нашего дорогого Махмуда? Когда ты дашь Белоиду пинка под навоз?
     –Сдаю, Михал Ананьич, сдаю материал!
     –Дай! –Доберман картинно выбросил руку в сторону засуетившегося Силоамского.
     –Простите...
–Аппорт!!
–Не могу! – простонал Силоамский.
–Почему?
–Компьютер спалил. Белоид, по моим сведениям, продал Швейцарии два линкора для ве-дения боевых действий в Бернском кантоне...
     –Почему сгорела машина?! – перебил  Доберман и  уста¬вился желтыми глазками в лицо Силоамского
–Компьютер выдал  «фатал эр-рор»: Швейцария не имеет моря.
–Рохля!– взревел Доберман. – Печатай на машинке «Башкирия», она безотказная! А с твоим компостером я разберусь, я ему такого вируса вставлю!.. Галатея Федосеевна, – без перехода обратился он к заведующей отделом внутренних срамных известий,– тебя спраши-ваю: когда встреча с генералом Сизо? Что там их превосходительство Сигизмунд Иваныч? – с язвой поинтересовался Доберман.
–Михаил Ананьич, какой дать заголовок: «Сизо верит стране!» или «Страна дове¬ряет Сизо!» – посоветуйте, Михаил Ананьич...
      Смягчившись, Доберман молвил:
     –Пиши так: «Каков СИЗО – такова и стра¬на». В  СИЗО – все буквы прописные. Ха-ха! Жирик рычал вчера на тусовке: Сизо будут валить. Ка¬кого-то  Блохина, то ли Блохинга, неизвестно откуда взявшегося с завихронными идеями в замминистры принял. Идиот¬ское
спаривание болонки с бульдогом  затеял в органах. Генпроку¬рора Бельского втянул. Каяться в грехах лич¬ный состав спровоцировал... Здоровинский, хоть ты и Здоровинский, а все-таки кастр... кастро... – накатом продолжал со¬вещание Доберман.
      –Кастро Рус Рауль,– подсказал Силоамский.
      –Не то! – тряхнул головой Доберман. – Ка¬стро...
      –Кастро Рус Фидель!
      –Нет же, нет! Мы это делали в лечебнице, – уже раздраженно возразил Доберман, взмах-нув в воздухе рукой, как бы отсекая нечто.
      –Кастрат! – радостно крикнул Силоамский.
      –Во! Ты, Здоровинский, – настоящий певец-кастрат. Сила в голосе мужская, а голос... Ммя-у-у! А все потому, что вместо «Чапи» в дет¬стве ел вонючий «Вискас». Вот и замяргал.
      –А что я такого сделал? – захныкал Здо¬ровинский, прочищая пальцем в носу и при-творяясь полным идиотом.
 –Наш большой друг Уткин меня арапником отходил за твой ску¬леж в сегодняшнем номере. И где? В туалете!!! Не дал спокойно отметиться. Взялись отхватать, говорит, так скальп несите! А вы сопли жуёте. Он же теперь в оппозиции к режиму, Уткин. Выборы на носу. Ты соплежуй, Здоровинский!   Даю тебе шанс проявить себя. Уткин просил взять интервью у Гормонального, или как там его, у Андрона Климакса, то есть у Андреаса, тьфу! (Ананий поднял из-под ног корзину для мусора на уровень стола и смачно в неё плюнул). И оттени вопрос о Блохмане, или как там его. Прояви настойчивость, хватку. Разберись хотя бы с блохой!
  Как всегда, у Анания вышла стычка с бильдредактором Федором Многократным. Много¬кратный был в принципе управляем, но под¬давался дрессуре с трудом. Идею любой важ¬ной картинки в газете приходилось формули¬ровать всякий раз самому Доберману.
Сегодня, расстаравшись, Многократный предложил на открытие первой полосы кадр с митинга перед резиденцией самого Муфлонова. (Взглянув, Доберман снова поднял корзину и сделал второй публичный харчок.) 
 –Ну ты и тупо-ой! Только на поводке и работа¬ешь, – адресовался Доберман к бильдредактору. – Ну, какой олигарх будет давать бабло газе¬те, если на первой полосе – пенсионер с иконостасом орденов и с таблицей в руках:
                Муфлонов, урод, 
                Верни деньги народу!
      –Правда жизни... реализм искусства...– вполголоса подмузыкнул Силоамский, не упускавший слу¬чая подзадорить шефа.
      –Сидеть! – взревел Доберман, – Чутьё – вот ваша правда!  Твой реализм, Многократный, просто дерьмо! Дай мне на первую полосу одноногого инвалида с текстовкой че¬рез всю улицу: «Так хорошо нам ещё никогда не было!».  Вознеси его с костылями над толпой!
      –Нужен инвалид – будет инвалид, как ска¬жете, шеф... – согласился, не моргнув глазом, Многократный, пиная ногой под столом про¬вокатора Силоамского. – Можем одноногого с Афганской, можем чернобыльца с тремя ногами...
      –Господа, сколько можно повторять, – Ананий в третий раз опорожнился в корзину. –Изу-
чайте ограды, вооружайтесь заборными знаниями, ибо на штакетниках отражаются общественные настроения. Кратко. Ёмко. Убойно. Вы думаете, Жирик случайно к штакетнику льнёт? Только чтобы пометить тын? Нет и нет, он изучает своих противников. И делает оперативные выводы о положении дел в государстве. Господа, вы брезгливы! Любой пес, независимо от национальности, воспита¬ния, веры и политических убеждений рачительно, со вкусом обнюхивает чужие экскременты... Но какие, господа, экскременты? Исследуется только свежее, товарное. А не ка¬кая-нибудь заваль. Учитесь у нашего друга Жирика. Жирик получил отличную натаску в президентском дворце, ныне осваивает Госдуму, регистрирует первую в Рутинии политическую собачью партию.  Жирик постоянно тренирует нюх. Изучает и облаивает только злободневное, актуальное.  И не случайно его карьера на глазах идёт в гору.  При том, – Доберман сделал вырази¬тельную паузу, – свой подвиг четвероногий со¬вершает безвозмездно. Вам же, соплежуи, я плачу еженедельный гонорар. Даже тебе, Силоамский. Взять!
       Силоамский, не любимый шефом прежде все¬го за свое имя – Соломон Иудович – сморщился. Тощий конверт с недельным содержанием живо подлетел по полированному столу к не¬рвным перстам Силоамского, который скепти¬чески посмотрел на конверт и принял его с тра¬гическим вздохом.
 –Держи, Галатея! Здоровинский, взять! Лови, Подживотов!.. Принесёте что-ни¬будь стоящее – дам больше!
Двуногие тяжело дышали, наблюдая разда¬чу сухого корма. Каждый надеялся на лучшее, но  не все на¬дежды оправдывал жестокий Доберман. И только дойдя до ведущего политическо¬го эксперта-колумниста Германа Юрьевича За¬харова (на редакционном сленге – Гюрза), шеф потеплел.
 –Вчера, – тихо, почти ласково заговорил Доберман, – Муфлонов просто блеял от удо-вольствия. Ах, как ты отшлифовал компаньона Махмуда, нашего об¬щего друга Фому Филимоновича Лобкова! И – заслуженно! Ни полслова лжи. Муфлонов язы¬ком цокал: «Чэловэк, говорит, миллион пэнгвинов пэрэсэлил с одной макушка зэмли на другой макушка, вах, слюшай! И никто не по¬хвалит! Раньше пэнгвын рыба ловил, бэздэльничал, тэпэрь дэлом занялся, морожэный вклад Сбэрбанк ищет, Сэверный полюс поэхал, вах, слюшай!».  Белоида Муфлонов заказал почернить, а Блюмена просил, наоборот,  побелить. В общем, хватай, заработал...
       Толстый, самодовольный конверт с не¬дельным содержанием Гюрзы долго ехал по полированному столу на боку, гордый тем, что на него как бы была наклеена марка победи-теля. Казалось, конверт тлеет от пламенеющих взглядов прочих корреспондентов. Здоро-винский поднялся со стула и застыл в позе изготовившейся к прыжку пумы. Эту реакцию с удовольствием отметил про себя главред.
      –Ну, а теперь, господа, гигиена зубов. Сти¬рол – самая вкусная защита от кариеса! Луч-ший вкус – для лучшей девушки. И так далее, далее. Кстати, видали новинку? «Стирол-Антар¬ктика». Специально для пингвинов. Фома Лобков выпускает. В форме рыбных палочек. Ре¬комендую.
      С этими словами Доберман с треском раз¬ломал пачку жевательной резинки. Доберман заботливо следил за своими зубами и зубами своих сотрудников. Все они наблюдались в престижном стоматсалоне по улице Револю¬ции, 7. «О-О-О! Белый клык», Здоровые зубы, считал До¬берман, – национальная идея Рутинии. Жевание резинки на вечерней брехаловке считалось чем-то вроде медитации.
       Господа журналисты понуро развернули свои пачки проклятой резинки и без всякого энтузиазма принялись жевать.
 –Ангажированность СМИ... чмок, чмок… война компроматов... чмок… журналистская этика...  чмок, ням... Слова, слова, слова! Глав¬ное, чтобы у строчкогона не замылился глаз и не завалило нюх, – жуя резинку, размышлял вслух Доберман, раз¬валясь в кресле и довольно поглядывая на понурых чле¬нов редколлегии, трудно работавших челюстя¬ми и надувавших пузыри для демонстрации того, что они действительно жуют, а не лыняют. Гордый своим красноречием, Ананий частенько говаривал, что в отличие от умения излагать публицистику на бумаге, бог его, Анания, в ораторстве не обидел, язык не привязал.
      –Согласен, профессия журналиста априо¬ри чудовищ... – с удовольствием продолжал размышлять Добер¬ман, – вищ...свищ...
  Доберман неожиданно захлебнулся. Лицо его напряглось, побагровело, глаза пошли из орбит. Одной рукой он рвал ворот рубахи, дру¬гой нашаривал в воздухе опору. Редколлегия онемела. Доберман еще шевелил через силу челюстью, но вот и последние судорожные движения затихли и до сих пор подвижное лицо шефа окаменело. Опоры в воздухе не на-шлось, и Доберман с налившимся кровью ли¬цом завалился в своем кресле набок.
  Вызвали «скорую». Но «скорым» не удалось разжать склеенные намертво жвачкой челюсти.
  Через два часа в стоматсалоне «Белый клык» была сделана экспресс-экспертиза же-вательной резинки «Стирол-Антарктика».
  Было установлено, что резинка представляет собой синтетический моментальный клей незем¬ного происхождения. На упаковке злосчастного «Стирола», которым хвалился Доберман, вместо торосов и белого медведя, которых все на брехаловке видели, красовался  странный  человечек – в цилиндре, с тросточкой и саквояжем...
       (Необходимо отметить, что в описываемый нами день друг и соратник Добермана собачий командир Жирик Завиральный  явился с утра в Дом прессы без обычного приглашения и, зайдя в кабинет Добермана, ещё от двери заскулил по-щенячьи, прерывая скулёж рычаньем. Жирик намеревался поделиться своими впечатлениями от вечернего заседания Думы и, главное, воспроизвести ужасно напугавший его голос Блоха по микрофону. Жирик  силился произнести  слово: «Сквер-р-рно-с!», но был настолько взволнован, что не мог выговорить по-человечески это простое слово. Но он наглядно показывал движениями, что дела плохи. Сидя на ковре, Жирик вдруг начал с большой скоростью вертеться вокруг своей оси, пытаясь схватить кого-то на своей шкуре. Занятый спешными делами, Доберман не обратил внимания на поведение пса и, поскольку Жирик не доставил никакой новой  информации, не стал угощать его кофе со сливками, а лишь предложил ему пластмассовую кость.  А когда Жирик кость отверг, убедившись, что она пластмассовая, Доберман скомандовал: «Гулять!». И продолжал марать статью очередного недотёпы-корреспондента. Жирик протиснулся в дверь на выход, поджав хвост и поникнув мордой. Позже, когда уже ничего нельзя было сделать, когда всё случилось, Доберман вспомнил это странное явление Жирика в кабинете, его загадочное поведение и горько пожалел, что толком не расспросил мудрую собачину, что именно её расстроило, и о чём Жирик хотел известить своего друга.)

                ПРЕОБРАЖЕНИЕ
      …Однажды отец саданул его разделочной доской, игравшей роль на¬клонной плоскости для perpetuum mobil, по маковке, по так называемой детке.  Но     вместо того, чтобы как обычно, утробно ухнуть, сын... улыбнулся. Эта улыбка поразила ув¬лекшегося экзекуцией Херона Вавиловича в самое сер¬дце, она была спокойна и страшна, как ус¬мешка Джоконды, которую Херон Вавилович, вырезав из старорежимного журнала «Нива», повесил на манер иконы в красном углу избы.
 – Ишь, как дурында-то мой задубел! – жаловался родитель соседям. – Уж не мо¬жет поблажить, отца-изобретателя потешить! Даже и лупцевать, хорошие мои, скучно. У всех сыновья как сыновья...
И тятя замолкал с нездешней тоской во взоре.
Очевидно, разделочная доска задела на плоской макуше Дубовика какую-то жилку, которая у нормальных людей за¬ведует чувством боли. Произошла полная атрофия нерва, ко-торый запрещает человеку совать палец в огонь, резать ножом собственное тело, а по аналогии – и чужие, выщипы¬вать волосы с корнем, глотать гайки, ходить по стеклу, килограммами поедать чеснок и производить еще массу эффектных цирко¬вых действий. Между тем, как показал даль¬нейший жизненный опыт Дубовика-младшего, отсут¬ствие нерва боли на макушке или хотя бы его отупение способно оказывать огромное влияние на судьбы человечества, а не слу¬жить на пользу одним только цирковым фо¬кусникам.
Дубовика детально обследовали в центральном психиатрическом заведении Рутинии, в так называемом Сербе.
Составили консилиум нейрохирургов и психиатров.
     Дубовика осыпали массой терминов, из которых запомнились: ретикулярная форма¬ция, лимбическая система, гипоталамус, аортокоронарное шунтирование (выраже¬ние, ставшее впоследствии народной ско¬роговоркой), а также слоганы: вашу и твою мать. Был сделан запрос в Генеральный штаб РККА. Предлагалось придать качества, обнаруженные у Дубовика, рядовому и начальствующему составу всех родов войск. В своём заключении Генштаб высказался в том смысле, что оглушение наклонной плоскостью рядовых и начальствующих лиц – само по себе дело стоящее и перспективное. Однако, учитывая, что данная технология сопряжена с повреждением не глиняных скудельных сосудов, но  военнообязанных черепков, следует выяснить, не приведёт ли таковое повреждение к массовому выбытию личного состава  в запас, что было бы крайне нежелательно  на фоне  обостряющейся международной обстановки. До выяснения данного вопроса предлагалось ограничиться ошеломлением рядового и начальствующего состава агитацией, разработанной и одобренной Главпуром.
Наконец, был поставлен решительный диагноз: тотальная анальгезия, и Дубовика, комиссовав, как внегруппового инвалида по боли, вышвырнули из госпиталя под зад пинком, которого Дубовик не почувствовал.
      Но права, права поговорка: яблочко от яб¬лони недалеко падает! Как ни решительно развела жизнь отца и сына, но это было лишь на первый поверхностный взгляд.  Дубовик-старший строил наклонную плоскость  для подъема на небо, имея при этом,  как и положено идеалисту и романтику, весьма смутную цель своих высоких устремлений. Сын его тоже целился в небеса, но при этом имел вполне реальный проект и понятную любому человеку цель. Он был реалист, мечтавший о хро¬мовых сапогах и отрезе сатина на рубаху. 
      Отца и сына томила неотступная жажда подвига, и тот и другой ощущали периодически такие приливы духа, что глаза вылезали из орбит и распространялись на всё лицо. В таком состоянии со словами: «Свят, свят, сгинь-рассыпься!» –  Дубовиков обходили за квартал соседи.
Когда школьные педагоги упрекали Юру за то, что он в классе и в школе многих   недолюбливает, и поэтому его боятся все, от директора до последнего первоклассника, Юра, выкатив крупные глаза, отвечал в пространство:
–Пусть придут ко мне те, кого я недолюбливаю, я их долюблю.
 Педагоги отшатывались от юного героя, чувствуя в его ответах что-то двусмысленное и устрашающее.
…Прошли дни. Иные отношения оформи¬лись между отцом и сыном.
Теперь уже сын смирял папашу, говоря ему, уединившемуся в чулане и созидавшему очередной perpetuum:
– Трудишься, Хероша?
     –Бог труды любит, – смиренно отвечал Херон Вавилович, со страхом поглядывая на своего одеревеневшего отпрыска.
      –А дурак – работу, – веско заканчивал сын. –  К вечеру Нобеля не принесешь, жрать не дам.
Он подходил к отцу, низко склонившему к верстаку свою неукротимую голову, и гла¬дил морщинистую шею труженика ребром твердой, как лопата, ладони, как бы готовясь произнести последнюю реплику, которая бы навсегда положила конец их дискусси¬ям. Шея замирала, плечи надевались на шею, однако сынок, помедлив, произносил загадочное:
 –Потом... (пауза 3 сек.) жизнь... (пауза 10 сек.) рассудит...
                х
      Переживая  во сне то далёкое и, казалось, навсегда забытое время становления собственной личности, или, как он сам выражался, период мордализации, Рурик Херонович ощутил впервые за много лет лёгкое беспокойство и странную грусть.  «А как бы сложилась жизнь, если бы не роковой удар по темени наклонной плоскостью? Плохо или хорошо, что его тогда торкнуло?» – машинально продолжал он разговор с м-ром Блохом, очнувшись после сеанса эйдетизма. М-р Блох, теперь преследовавший его не только сонного, но и бдящего, уверил: «По информации, полученной из источников, близких к здравому смыслу, только бездушные могли в ту пору, когда страной правили  Обуздалины, особенно Первый и Второй, выжить, во всяком случае, сделать карьеру.  Вы, дорогой, со своим талантом бесчувствия счастливо вписались в эпоху. Другие рядом с вами впадали в безнадёгу и панику: хочешь сей, а хочешь, куй, говорили они, всё равно получишь…нуль. Смущались высокие умы и колебались твёрдые души. А вы упорно «сеяли» и «ковали». Вы – истинный сын и внук рутиновских правителей, именно поэтому вы в конце концов встали рядом с ними и совершили не менее их. Вы маршировали в будущее, не оглядываясь, и топали вперёд не раздумывая. И – осилили-таки дорогу. Радуйтесь!»
    Но почему-то Дубовику было от этой радости невесело. Он даже рассердился на Блоха и заявил, что не желает больше путешествовать с ним по закромам своей памяти. Но м-р Блох сумел вывернуться. Он заявил, что будет предельно объективен и найдёт-таки факты в биографии президента, которые докажут, что он, президент, не был окончательным пнём  и дуроломом, но пронёс через все испытания отдельные  человеческие черты.
               
                НАВЕРХ!
…Сонная одурь, в которую Дубовик по воле Блоха погрузился на ночь, начала расходиться и отступать в углы какого-то просторного помещения с кирпичными стенами, асфальтовыми желобами и высокой стропильной крышей. Дубовик увидел себя ражим, энергичным,  с обвалочным ножом в правой руке и секачом в левой. Он ловко обваловывает здоровенную свиную тушу и при этом посвистывает и ритмично притопывает ногами в галошах, крепко подвязанных к лодыжкам   мочальной оборой… Он понял, что находится на живодёрне, где некоторое время, переехав в областной город, подрабатывал бойцом. Он был тогда часто приглашаем к людям окраины, где сам поселился, со своей отточенной пикой и кувалдочкой для забивания скотины, согла¬шаясь получать за труды требухой и кровью животных. Требуху он жарил, а свежую кровь пил так. Впрочем, это продол¬жалось недолго, хотя и сыграло в дальней¬шем важную роль в судьбе будущего Прези¬дента, а косвенно – и всего мира.
Наевшись требухи и напившись крови, Дубовик посещал подготовительное отделение вечернего института. Медленно, но верно складывался интеллект будущего президента. Выслушав лекторов (в отличие от прочих слушателей, особенно он любил политинформации), Дубовик уединялся в свой угол в общежитии и до полуночи читал газеты, преимущественно передовицы, политические подвалы и агитационные колонки. Поначалу из прочитанного он не понимал ничего. Но, вчитываясь, постепенно начал ухватывать читаемое. Общественные дела захватили его, ему стало не до папаши, так что он совершенно неожиданно узнал о вне¬запной вследствие удара смерти предка. Удар случился после того, как соседские мальчишки стащили из чулана и употребили на ледянки тщательно рассчитанную и про¬сверлённую наклонную плоскость, полностью готовую для решающего экспе¬римента (exsperementum krucius).
Дубовик съездил в Большую Будку, изловил и покарал по шеям сознавшихся похи-тителей. Но Херону Вавиловичу, увы, не помог. Все, что мог сде¬лать любящий сын для отца – это воздвиг¬нуть на могиле памятник из кирпичной крошки в виде похищенной врагами технического прогресса наклонной доски.
Образ иного отца занял сердце Дубовика. Со всех стен, из газет, из радиотарелок на него смотрел и лично к нему обращался правивший в ту пору Рутинией Обуздалин Второй Сухоручка. Тверже всех топал ногами в галошах по мос¬товым во главе демонстраций в поддержку Обуздалина молодой человек с выпуклой грудью, выпученными глазами и животом, затянутым широким брезентовым рабочим ремнём. Громче всех по коман¬де ответственных дириже¬ров выкрикивал он чеканные ритмы:
Наша сила, наша воля,
Сколь завидна наша доля!
Наша сила, наша власть,
Хитрый враг должен пасть!
                х
Враг готовится напасть
И уже разинул пасть.
Наша сила, наша власть:
Мы ему по пасти – хрясть!
(Припев с повторением строки «Наша сила, наша власть» до 10 раз подряд).
Но только на первый взгляд для полного жизненного процветания было достаточно то-пать по мостовой и в такт горланить. Ой, как легко было впасть в заблуждение! Как-то сосед Дубовика не остерегся и пропел:
Наша сила, наша власть
Нам самим по пасти – хрясть!
Соседу пришили правый уклон от генеральной линии, и сосед бесследно исчез в подворотне всесильной ЧеКушки вместе с товарищем в штатском и с ум¬ным лицом.
Исчез и сосед, проголосивший:
Наша сила, наша власть,
Лучше сами будем красть!
Этот пошел в подворотню за левый уклон.
Дубовика заметил старший колонны, и со¬всем скоро Дубовик стучал по мостовой каб-луками сапог вначале солдатских кирзовых со свиными головками, а вскоре и хромо¬вых, партийных. Ходил он теперь в сатино¬вой косоворотке и руководящем картузе. Всё шло, как
по маслу: подготовительное отделение, ин¬ститут, строительное СМУ, трест, объекты и спе-цобъекты, много спецобъектов... Ни один из них Дубовик не завершал, так как его пере-брасывали на организацию нового строи¬тельства, за которое он принимался с присущим ему энтузиазмом. Он постиг в совершенстве снос старого и закладку фундаментов нового. Когда его наконец выдвинули хозяином це¬лой губернии, он назакладывал столько фундаментов, что если бы они не разруша¬лись от времени, то на них вполне можно было бы воздвигнуть ту самую наклонную плоскость до небес, о которой мечтал ро¬мантик-родитель. Но Бог не попустил, и фун¬даменты заросли лопухами…
       –И где обещанная вами человечность? – обиженно хмыкал Дубовик, когда м-р Блох подвёл первые итоги уже взрослой, сознательной деятельности будущего президента. – Не хочу я тебя, Блоха, больше ни видеть ни слышать!
       И тут м-р Блох вытянул из самого дальнего угла чулана, служившего арсеналом памяти Дубовика,   маленькую пожелтевшую от времени дощечку с маленьким же следиком кошачьей лапки. Видимо, когда-то кошка наступила на чернильное пятно и оставила свой отпечаток.
      
                ПОСЛЕДНИЕ СЛЁЗЫ
       Когда Дубовик взглянул на эту чернильную отметину, его внезапно прошибла слеза.    И затем он впал в депрессию. Следок на случайной дощечке напомнил ему говорящего кота Трофима.
   Видимо, прав был Блох: ка¬кая-то капля человеческих чувств все-таки сохранялась в поросшей седым курчавым волосом маковке головы Дубовика. Трофим был единственной настоящей его любовью, мостиком между той, первой, жизнью, в которой Дубовик ощу¬щал и боль от молотка, пущенного мимо гвоз¬дя по пальцу, и боль мук душевных  –  и жиз¬нью второй, уже без чувств и боли. Дубовик вспоминал, откликаясь на пассы колдовавшего над ним Блоха, который вызывал из закоулков прошлого новые и новые детали и комментировал сонное видео монотонным мурлыкающим голосом, воздействуя таким образом на расшатанные нервы обитателя инкрустированной корзины.
…Дубовик гладил котенка, устроившись на ночлег в ивовой плетюхе, глотая слезы после очередной папашиной лупцов¬ки, а котенок мурлыкал и, выпуская коготки, нежно поцарапывал мокрую лиловую скулу своего хозяина… Потом сцена менялась, Дубовик видел себя возмужавшим, Трофима выросшим и потолстевшим, научившимся го¬ворить (он объяснялся со своим  другом хвостом и ушами,  прекрасно разбираясь в его несложных житейских и политических интересах). У Дубовика был понимающий верный  собеседник, с которым он отводил душу.
      …Они ночевали с Трошкой уже в бараке, на втором этаже, на кровати с панцирной сеткой, под плотным суконным одеялом. Позёвывая, Дубовик перешептывался с котом:
 – Буду начальником, Трошка, в начальники выйду, в партию поступлю...
     Трофим поднимался из своего гнезда в ногах Дубовика, прожигал его жёлтым взглядом, недоверчиво и неодобрительно дёргал пушистым хвостом и двигал ушами:
     – Миау!
     Дубовик прочитывал эти знаки и звуки, как фразу, услышанную на последнем собрании:
–Поддерживая вас в целом, не могу не заметить и не предупредить…
Трофим постоянно возражал ему и вечно о чём-то предупреждал. Наверно, чувствовал, что хозяин, толковавший ему о партии и об Обуздалине, ни партию, ни Обуздалина не любит, а только косит под их приверженца, хотя на самом деле приверженцем не является, а является всего лишь прилипалой.
Да, он был обязан Обуздалину всем. Но он не любил Обуздалина и Обуздалиных, понужавших его строить исключительно фун¬даменты, тогда как поначалу очень хотелось построить и крышу. Они давили его своими бесконечными постановлениями, в которые нужно было вчитываться и заучивать их.  Трофим тонко чуял ис¬тинные настроения хозяина.
 – Окончу институт, заживём, Трошка! – мечтал Дубовик. – И тебя не забуду. Думаешь, отчего кот гладок? Поел, попил и на бок!
Трофим настораживал уши и недоверчиво изгибал вопросительным знаком хвост:
      – Мррр?!
      – Лучше скажи: вождя народов любишь – нет, загогулина мохнатая?
     Трофим нервно подергивал хвостом, явно отрицая авторитет вождя, и даже показывал, как попирает этот авторитет лапами, брезгливо ими подергивая, как он проделывал это в углу, где стоял его вонючий ящик с песком.
 –Нет, ты выскажись откровенно, друг ситцевый! Для протокола!
 Трофим сердито шипел, вибрировал хвостом и выпускал предупреждающе когти:
– Ш-ш-ши… Пшш!
     –Чего, чего? Не в склад, не в лад, поцелуй кошке зад. Это ты о ком шипишь, враг ты этакий?!
Объяснившись с Трофимом, он брал пару деревянных ложек, переворачивал оловянное блюдо, из которого хлебал заправленный свиными  почками  и зеленью квас, и начинал, дробя в такт ложками, напевать полюбившуюся ему песенку, которую он слышал от приятеля-рабфаковца. Полгода назад приятеля пригласили в ЧеКушку на беседу, и эта беседа затянулась на десять лет «без права переписки».  Но песенка прилипла к памяти и никак не соскабливалась с неё:
                Скажем вместе, скажем дружно:
                На фига нам это нужно?
      Хвост нервно дёргался, Трофим   переступал с лапы на лапу и вдруг прыгал на пол и мчался к балкону.
– Мррр!!! –возмущался Трофим на ходу. – А гвоздей жареных не хочешь?
    Дубовик бросался следом к балконной двери, чтобы накрепко её замкнуть, подхватывал кота на руки, крепко прижимал к себе и благодарил Трофима, вовремя напомнившего о конспирации.
Кстати, отдельную квартирку на вто¬ром этаже двухэтажного барака с деревянным, таким уютным балкончиком Дубовик по¬лучил от ценившего преданность идеалам ре¬волюции Обуздалина Второго Сухоручка...
И вот этого-то кота, изловив его во дворе, где Трофим ублажал загулявших кошек, съели в послевоен¬ную голодуху нищие…
 Перед Дубовиком оживали события той давней поры и, видясь в последний раз с Трофимом, Дубовик безутешно плакал в своей инкрустированной корзине.
               
                БОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ
Просматривая в ускоренном темпе отдельными кусками собственную  жизнь, Дубовик не соглашался с настырным м-ром Блохом в оценках своего прошлого и настоящего. Озираясь на события давние и всматриваясь в день сегодняшний, он находил всё естественным и законным. И победа над папашей, и преданность Обуздалину Второму Сухоручке, а затем Обуздалину Третьему Маисовому, и употребление в сыром виде крови забиваемых скотов… М-р Блох возражал: «Видимо, опять надели очки не на то место. Оденьте их на глаза!». Упрямое насекомое каким-то образом связывало сыропитие скотской крови с развалом фундаментов, настаивая на том, что пьющий сырую скотскую кровь и свободно её усваивающий, сам понемногу становится завзятой скотиной и, конечно же, ничего путного заложить и воздвигнуть не может. Усиливается биологическая часть человека и уступает его социальная часть, утверждал м-р Блох. Человек порывает с человечеством и вливается в стадо или стаю скотов.  Весь вопрос в том, сколько выпито сырой руды. Давно, ох, давно, с времён подготовительного отделения никто не говорил с Дубовиком на столь сложные темы! Как и почему человек становится сначала политическим, а потом и обыкновенным животным?  При Обуздалине Втором Сухоручке такие разговорчики стоили 25 лет отдыха от цивилизации.  Так или иначе, чем дальше, тем больше сонные общения с разговористым м-ром Блохом подкашивали Дубовика. Он даже уменьшил ежедневную дозу  «Бурячихи»: вместо поллитровки заказывал подавать в корзину после обеда только  косушку, чтобы вспоминалось  живее и  не упускались бы важные детали.
А что последние времена? И здесь всё было объяснимо и оправданно.
                х
…После того, как за превышение власти и политическую недальновидность, из-за скандала с коробкой из-под ксерокса, набитой долларами, были отправлены в отставку верные ему, но излишне прямолинейные простаки Корж и Барсук, Дубовик укомплектовался  разнообразной шушерой – от святых простаков, каким был, например, министр экономики, теоретик Хрюша, утверждавший вполне серьёзно, что «если колбасы нет в магазинах, она должна быть в телевизоре». До законченных, прожжённых мерзавцев, таких, например, как министр государственных имуществ Натан Ржавый. На тушку этого Натана, если бы, допустим, Дубовик как в годы оны работал на бойне, невозможно было бы залепить клейма из-за недостатка места для клеймения. Центр занимал вечно мрачный Альфред Хок, который был занят всегда одной мыслью: как использовать с прибылью биомассу и протоплазму, скопившиеся в Рутинии в огромных масштабах? Чтобы успешно торговать с Западом и Востоком углеводородами, не нужно столько биомассы и протоплазмы. А тогда что с ними делать? Хок не находил ответа на мучивший его вопрос, и от этого вечно страдал головными болями.
Это были новые, непривычные для Дубовика люди-загогулины, которых ещё надлежало проверить и оценить в деле.
 В день отставок был даже момент, когда до самого обеда и потом, вечером, было неясно, кто снабдит его на ночь «Бурячихой»? Новые помощники и референты, разобравшись с рецептами и сервировкой, подрались из-за права спускать напиток непосредственно президенту в Корзину. В конце концов решили подавать яство по очереди, и перед Дубовиком замелькали какие-то совершенно незнамые, сомнительные гайдуки из обновлённого персонала… Случился даже прорыв непосредственно к лежбищу делегации ходатаев из провинции, так как в обслуге опять-таки вышел спор, кто займёт место начальника прихожей в Корзинной палате  и будет дозировать доступ к Телу. Ходатаи допрашивали Дубовика, в чём смысл их, ходатаев, жизни?  Дубовик, застигнутый философией врасплох, брякнул первое пришедшее на ум. Пообещал делегатам мелкой автономии дать суверенитета столько, сколько те сумеют «проглотить», и в этом глотании советовал найти ответ на интересующий ходатаев вопрос. Газеты подняли его на смех. Короче, пошла сумятица как вокруг Корзины, так и в самой Корзине. Да тут ещё куда-то закатился клубок Пичугина, изображавший любимого Трофима.
Однако, кризис был вскоре преодолён.
 После того, как Дубовик решительно оборонил Натана Ржавого и его друзей-реформаторов от нападок прокуроров и поменял к чертям собачьим генерального прокурора, заявив ему в лицо: «Вы провалили ЕГЭ!», Ржавый взял полное засилье и принялся за государственные дела с удвоенной энергией и утроенной смелостью. Теперь он вертел, по поручению Дубовика, ни перед кем не отчитываясь движимостью и недвижимостью всей Рутинии.
Именно Натан откопал где-то в провинции исключительно делового и распорядительного офицера в штатском, имя которого забыл сообщить Дубовику. Но офицер без имени и мундира, работая за всех челядинцев сразу и при том круглосуточно, быстро установил идеальный порядок в Корзине и вне её, начиная с прихожей. Когда бы он ни потребовался, днём или в полночь, он вырастал как из-под земли над бортом президентского ложа и, не глядя в глаза Дубовику (чем неприятно отличались невежи Корж и Барсук), а лишь наклонив к президенту ухо, буквально снимал все требования с языка у вождя, как будто знал о них заранее. Дубовик не успевал произнести своё обычное: «Куда вы все провалились?!», а только: «Куда вы…», как офицер являлся и был готов слушать приказ. Притом, слушал он всегда молча, не лез с умными мыслями о реформах и электорате, и Дубовику не надо было рявкать: «Поговори у меня!». Клубок-Трофим немедленно нашёлся. Оказалось, что Дубовик, играя, так раздразнил кота, что тот вымахнул из корзины и затаился в углу палаты. Что касается надоедных провинциальных ходоков, офицер изобрёл для них и вообще для всех неприятных гостей единообразный от ворот поворот: «Президент работает с документами». А поскольку «документы» спускались Дубовику на подносах, Дубовик постоянно пребывал в занятости. С тех же дней вошли в обиход такие универсальные клише, как «вопрос в проработке» и «вопрос на паузе».
Короче, всё угомонилось и приобрело твёрдые очертания. Всё притёрлось вокруг президента, блоха не проскочит. Однако, Блох не унимался. Он обещал вскрыть некие тайные даже для самого Дубовика побуждения, которые, увы,  не красили и самого президента и его как бы успехи. М-р Блох упорно отказывался откушать вместе с Руриком Хероновичем из его четвертинки. И даже грубо одёргивал его самого:
    – Куда смотрите? Опять в бутылку?
      
                СОТРЯСЕНИЕ РАЗУМА
Газета выйдет, хотя бы в наличии остались лишь один сотрудник и лишь одна капля типографской краски.
Кресло злосчастного Добермана еще хра¬нило тепло своего владельца, а на всех эта¬жах огромной информационной кухни изда¬тельского дома  «Муфлон и Помёт», пови¬нуясь железному графику, по минутам рас¬считанному задним ходом от финишной ленты: «подписано в свет», уже стучали крупповские тесаки поваров-обозревателей, выли бошевские мясорубки литературных правщиков, из кабинетов заведующих отде¬лами несло тлетворными миазмами приготовляемых ана¬литических статей и обзоров и звенела по¬суда в секретариате. Звенела по-настояще¬му: сотрудники, глубоко скорбя о своём душевном главреде, попавшем в такую странную переделку, сдав срочные  материалы, подобающим образом дружно от¬мечали его отсутствие, опрокидывая пару – другую, ну, вы знаете чего.
Ежедневный колумнист Гер¬ман Юрьевич Захаров, Гюрза, сидел в своем кабинете перед компьютером и копил вдохновение. В левом верхнем углу экрана уже чернели его имя и фамилия, в правом светилась его, Гюрзы, одухотворённая физиономия, специально снятая и отретушированная бильдредактором Многократным. Гюрза ощущал необыкновенный прилив душевных сил, которые, он знал, спустя ма¬лое время огненным клинком пронзят пер¬вую полосу газеты (с переносом на пятую). Ощущая приближение родов, Гюрза весь ушел в себя. «Блюмен – Моисей Рутинии», – настучал он заголовок. И нео¬жиданно для себя добавил подсечку, Получилось: «Блюмен – Моисей Рутинии,  или – Полный аминь».
Гюрза медлил. Творческая тревога распи¬рала его, как насос – футбольный мяч. Однако репутация чистого экрана, покорно ожидавше¬го лишения себя невинности, оставалась дев-ственной. Явилось странное сомнение: написать текст будет нелегко. Могут помешать...
Задача была ясна. Требовалось защитить от нападок так называемой обще¬ственности Евгения Сауловича Блюмена, бан¬кира и предпринимателя. Общественное мне¬ние через газеты, тяготеющие к мэру Рутинополя Димитрию Оседлому и в телепрограммах, вещавших за Оседлого, объявило, что Блюмен, якобы, высосал досуха десяток круп¬нейших металлургических заводов Рутинии и сейчас успешно принялся за второй десяток. Эти измышления были бы Блюмену, как говорится, фиолетовы. Он входил в кружок младореформаторов (второй эшелон фаланги реформистов), пользовавшихся особой благосклонностью Дубовика, после того,  как младореформаторы загнули салазки косным силовикам и проложили Дубовику дорогу на второй срок президентства. Однако невесть от-куда в обычно спокойно сосущем лапу обще¬стве возникло сомнение: вывод капита¬ла, нажитого Блюменом в Рутинии, в оф¬шор на Ямайку – лучший ли вариант для дистрофичной Рутинии? То там, то здесь вспузыривались акции протеста. Уже сам пре¬зидент Дубовик прорычал угрожающе из сво¬ей инкрустированной  Корзины, хотя было непонятно, в чью сторону он рычал: в сторону ли олигарха или в сторону протестующих. Блюмен, когда с ним беседовал Гюрза, пребы¬вал в сильнейшем волнении. Истерил. Надо было отмыть Сауловича. Но не фактами, ибо что такое, господа, факты? Фак¬ты, господа, это птичьи погадки на костюме от Версаче. Рискните, господа, отмыть всеми проклинаемого дельца на одном настроении, без птичьих фактажных погадок – вот настоящий класс! И Гюрза знал, что он обойдется без фактажа, взлетит над суетностью мира, раскроет фигуру Блюмена в нео¬жиданном ракурсе, сдернув с него лантух, подобно тому, как художник-передвижник перед глазами изумленной публики срывал покрывало со своего полотна. Гюрза в мину¬ты душевного порыва ощущал себя по необ¬ходимости то лириком Саврасовым («Грачи прилетели»), то трагиком Репиным («Иван Грозный и сын его Иван»). На этот раз Гюрзе предстояло перевоплотиться в иконописца Рублева.
Он явит миру Блюмена, как истин¬ного спасителя отечества. Да, Блюмен имеет израильское гражданство. Блюмен увел в офшоры мешки долларов. Но в дан¬ном случае это не существенно, господа. Пуб¬лика жаждет другого. Она жаждет Спасителя, и он, Гюрза, подобно Иоанну Крестителю, бро¬сит публике:
–Се!
Гюрза опустил руки на клавиатуру, и набра¬лось ни с того ни с сего... «суетность». Гюрза прошелся по клавишам второй, третий раз и выскочили нелепые, незванные слова: «пресловутый» и «неприемлемый». Гюрза сосредоточился, напрягся… но тут желающие сорвать его ра¬боту отключили электричество. В со¬седнем кабинете жалобно вскричал Здоровинский, который только что усадил против себя в кресло Андреаса Климакса, явившегося срочно давать интервью против какого-то очевидного шарлатана Блохинга. Здоровинскому было оставлено окно на первой полосе, и он спешил исполнить заказ Анания Добермана.
Электричество загорелось, и компьютер ожил. Гюрза гомерически расхохотался.          Новый удар по клавишам – и набралось еще более нелепое: «ныне и присно», затем: «лукавый» и, наконец, «ге¬енна»! Было такое впечатление, что эти сло¬ва, содержащие некую скрытую иронию над самим Гюрзой, выскакивают сами собой, без его, Гюрзы, понужания.
Гюрза откинулся на спинку кресла, вдруг разбитый гнетущей слабостью, какой-то непо-нятной томной дисфункцией во всех членах. Ка¬кой там Репин, какой Рублев! Гюрза ощущал себя натурщиком для полотна Верещагина «Смертельно раненный». Равнодушно подума-лось: «Теперь можно ждать и теракта»... Отку¬да-то явилась головная боль и сейчас же за-полнила все пустоты черепной коробки.
      «Бохатые поднимут страну!» – сформулировал Гюр¬за новый заголовок, непонятно для чего, вероятно, для выразительности, меняя «г» на «х». Он передохнул и выпил таблетку анальгина. Здесь кто-то негромко в его, Гюрзы, голове уточнил: «Ни¬щие, нищие  наследуют землю...»
Гюрза припомнил, когда он пил в после¬дний раз?.. Вышло, что на прошлой неделе в Домжуре, где отмечался с шумом и громом его творческий юбилей. Кстати, а какой это был, чёрт побирай, юбилей? Гюрза задумал¬ся. А! Это было пятнадцатилетие сорокале¬тия... Герман задумался: странно прочиталась в мозгу цифра юбилея. Как же он замотался! Напряг-ши память, Гюрза сообразил, что нын¬че он в бар на второй этаж точно не съезжал.
Хмара сгущалась. Заныла шея. Гюрза по¬скреб ее, густо заросшую твердым конским волосом. В голове кто-то, отдельный от Гюрзы, пропел наставительно: «Иже не иде на совет нечестивых…». И затем без перехода, раздражённо: «Не тако нечестивии, не тако!» И это пропетое кем-то в его голове Гюрза вывел на экран компьютера, после набивки каждого слова из предосто¬рожности записывая файл. Это были, как он догадался, ключевые слова, которые ему кто-то навяливал, якобы помогая раскрыть образ Блюмена.
Гюрза сообразил, что  ему не хватает портрета Блюмена, только глядя на портрет, он сможет сосредоточиться. Гюрза быстрень¬ко поднялся на 11-й этаж к бильдредактору Федору Многократному, где  портрет банкира ви¬сел на стене и употреблялся в качестве мише¬ни для игры в дартс.
Многократный в кабинете со стенами, за¬лепленными сверху донизу фотографиями, преимущественно в стиле секс-модерна, при¬нимал массаж шейной зоны.
Над шеей Многократного хлопо¬тал странный субъект в жилете и цилиндре. Субъект был ростом в ладонь, однако действо¬вал уверенно и напористо. На спинке кресла висели кукольный фрак и тросточка размером с карандаш.
– Не так толста, как черна! – пожаловался врач-самозванец голосом нормального че¬ловека изумленному Гюрзе, указывая на объект массажа и смахивая с крошечного лобика капли пота. – Да мы не с такими выя¬ми справлялись! А вот ваша, Герман, выя мне нравится. Только надо бы пройтись по ней с косой.
Субъект в цилиндре пользовал твердыми пальчиками шею Многократного с явным удо-вольствием. Порой он соскакивал на стол Многократного, производил в воздухе пассы, как бы собирая что-то в ладони, и затем брезгливо смахивал собранное в круглую чашу для полоскания рук, которую Многократный вывез откуда-то из ко¬мандировки, то ли из Франции, то ли из Егип¬та, и уверял коллег, что из этой чаши пил Ген¬рих Наваррский.
Сам Многократный использовал раритет в качестве плевательницы.
      –Вам хорошо, друг мой. Вы больше не пря¬чете лучшие фотографии, а прямо достаете из рукава и отстаиваете то, что вам дорого, перед господином Доберманом.
      –Хорошо! Ой, как мне хорошо! – воскли¬цал истязуемый. – Буду, буду отстаивать... ой, боль¬но! Буду, клянусь! А еще можно?
      –Не можно, а нужно! У вас усохла мышца гордости, управляющая шеей! Она атрофировалась за ненадобностью. Она вся – концент¬рат дурной энергии. А вот мы гадость эту со¬берем, да и сольем в уни¬версальный тазик. Именно так мы готовили¬ Генриха Навар-
рского перед его пирами со своими беспокойными вассалами, после чего Генрих, не будь тем помянут, даже чёрту не здравствовал... А сейчас мы займемся вами, мой друг...
      И не успел Гюрза моргнуть глазом, как не¬виданный массажист, схватив тросточку, пере-летел на его, Гюрзы, плечи и принялся выстукивать голову колумниста, как бы выискивая нужное место...
 –Где вы были раньше, дорогой Герман? – строго спросил массажист сверху, орудуя тростью как перкуссионным молоточком. Тросточка спотк¬нулась на височной косточке и отчаянно за¬пищала, как счетчик Гейгера под Челябинс¬ком. – Нашёл! – радостно воскликнул ис¬следователь. Этот крик и эти радостные вос¬клицания успокоительно подействовали на расстроенные нервы колумниста. – Та-ак, а что мы имеем в анамнезе? В анамнезе мы имеем дедушку-чекиста, жоха и сифили¬тика, бабушку – актрису музтеатра, алкоголич¬ку, маминого братца – заслуженного культ¬работника, самоубийцу, и, наконец, тетеньку по папе, страдавшую болезнью Пика... М-да! Тетенька нам особенно не нравится: внушаемость, склонность к фантазированию, рассеянность, забывчивость...
      –Вся семья без ума! – брякнул Многократ¬ный, свободно вращая шеей.
      –И, наконец, сотрясение разума в нежном возрасте, уважаемый. Что же вы нам сразу не сказали?
      –Врёте вы! –  грубо возразил Гюрза.– Не было никакого со¬трясения в нежном возрасте!
 –Тихо-тихо, врачу лучше знать. Соберем чувства в узду, волю в кулак! – не отступал массажист, чихая от выбитой из шевелюры Гюрзы пыли и нацепляя на лицо крохотную белоснежную мас¬ку. – Газончик зелененький, кепочки стопоч¬ками. Плюх – удар!  Плюх – удар! А? Нужны эк¬страмеры. Мы вас теряем, дорогой Гюрза, мы вас уже потеряли!!!
     –Откуда вы это знаете? – Гюрза наморщил лоб и действительно что-то такое ему вдруг померещилось. И даже зеленый газончик...
      –О! Мы знаем очень много, – подхватил массажист, приятно наколачивая тростью по че-репной коробке Гюрзы. – На днях по вызову я выехал к больному на «скорой», тоже на со-трясение разума. Так вот, выносим, задвигаем носилки в фургон, я говорю: в морг! А больной: ребята, я ведь жив! Я говорю: так мы еще не доехали. И что вы думаете? На подъезде к моргу преста¬вился – второй инсульт... А что же у нас в диаг¬нозе, уважаемый Гюрза? Ну-ка произнесите: «триста тридцать третья артиллерийская бри¬гада...» Нет, не произносите, вижу, что сложно. Ну и не надо!
Тут массажист нанес тростью такой удар меж¬ду глаз Гюрзы, что в комнате бильдредактора полыхнуло синим огнем.
...Гюрзе было хорошо, покойно и свобод¬но. Он попытался взлететь, но под ним был всё тот же пол. Он открыл глаза и тяжело поднялся. Массажист, стоя на столе Многократ¬ного, помахивал сверкающей тросточкой.
–Вашими мозгами думают, дорогой, – видя, что Гюрза очнулся, сообщил ему массажист. –  Син¬дром Кандинского – вот наш диагноз. Кризис, однако, позади. А ну-ка отсчитайте от 100 пос¬ледовательно по 7 единиц. Прекрасно! Вижу, что получается!
      Отпустив взмокшего от волнения пациен¬та, массажист, надевая на белоснежную рубаш-ку и голубую жилетку серый в крапинку фрак, наконец представился:
 –Судмедэксперт Блох, приват-доцент. Ста¬жировался у Парацельса, – гордо пояснил до-цент и неожиданно добавил с металлом в го¬лосе. – Проверяем всех по делу Добермана. Мы этого так не оставим! Вы, конечно, знаете, что на Пинчера совершено покушение? В него стреляли из автомата, морили фосгеном, под¬сыпали в пищу цианид. И, наконец, последняя подлость – клей ПВО под видом «Стирола». Достойный человек сидит в кресле, ничего сказать не может, делает под себя – это разве хорошо?!
                х
Гюрза вернулся к себе в кабинет в совершенно расслабленном состоянии. Ему хотелось пла¬кать, но от чего – он не знал.
Страшным усилием воли Гюрза заставил себя сосредоточиться. Судорожно поискав на задворках памяти, он трудно вытащил на свет за шиворот идею, которая только что безраз-дельно им владела и приводила в озноб вдохновения. «Наше общество, – вяло писал Гюр¬за, – жадно стремилось к капита¬лизму, наивно полагая, что настоящий капи¬тализм – это синоним потребительства. Но когда ходом истории выяснилось, что это не совсем так, и даже совсем не так и что капитал требует от каждого полной отдачи, вплоть до исподнего белья, – об¬щество, не умея осмыслить деятельность луч¬ших представителей отечественного капита¬ла, начало формовать их под собственный уровень и даже ниже, ведь тот, кто внизу, ина¬че не осмыслит действий того, кто наверху. И тогда родились мифы про олигархов, якобы обещавших народу опережение Португалии и обманувших ожидания.  Это, разумеется, миф. Олигархи обещали обогнать не Португалию, а бывшую её колонию Мозамбик, и сегодня мы действительно наступаем Мозамбику на загорелые пятки. Португалия – наш следующий рубеж. Но его ещё нужно общими усилиями достичь. Беда Блюмена и ему подобных не в том, что они прячут нажитое в офшоры (ведь это – мера, как всем известно, вынужденная, оборона от приставаний государства), а в том, что они, в силу их ранимости и дели¬катности, не дают отпора незрелым обще¬ственным настроениям типа «отнять и поделить». В этой глупости замечен даже президент Рутинии Дубовик, высказавший недавно мысль о том, что следует откромсать от общественной мякоти каждому гражданину республики по куску парного мяса на стейк, или дать хотя бы по килограмму ливера.  Серпом подобного сермяжно¬го хамства могут быть срезаны нежные всхо¬ды прогресса на и без того бесплодной по¬чве Рутинии...»
Руки Гюрзы, всегда легко летавшие по компьютерной клавиатуре, отяжелели, он попытался поудобнее сесть в кресле, однако ноги не повиновались. В голове настойчиво раздавался стук тросточки массажиста. Ритм ударов складывался в нечто бессовестно-без-заботное: «А ты не бей меня по пузу мокрым полотенцем!..».
Обозреватель вдруг осознал, что он ведет страшную, не на жизнь, а на смерть борьбу именно с наглым массажистом, который засел у него, Гюрзы, в голове и оттуда мутит воду. Но Гюрза не думал уступать негодяю. Он повел новую бодрую строку на подмигивающем ему экране. Написалось, однако, нелепое: «Как по¬лучилось, что Блюмен из дельца, вы-сасывающего наши заводы досуха, стал ново¬явленным спасителем многострадальной Рутинии?».
Гюрза смотрел на дело рук своих, на весе¬ло плящущий экран и не мог сообразить, что происходит. Он сделал еще одну, нечелове¬ческую попытку продолжить писание в пра-вильном направлении – о непонимании об¬ществом финансового гения и о горькой судь¬бе последнего. Тут случилось то, чего он боялся, – новое отключение электричества. В соседнем кабинете горестно, баритоном,  возопил Добровинский, которому вторил голос послабее, тенористый. Наверно, возмущался порядками в редакции гость Добровинского Климакс. Гюрза, непонятно к кому адресуясь, с удовлетворением произнёс: «Хана!».
Кто-то голосом массажиста во мраке кабинета свистящим шопотом скомандовал ему в самое  ухо: «Засыпи, Гюр¬за, отдохни, змей гремучий!». Оглу¬шённый Гюрза погрузился в дремоту и в полусне вспомнил хнычуще¬го Блюмена, вспомнил, как тощий Блюмен равнодушно жевал вчерашний бутерброд с засохшей черной икрой и запивал его холод¬ным чаем. Не в силах высказаться толком, да¬вясь слезами, банкир бормотал под крюч¬коватый нос любимое «поскоку-постоку»: «По¬скоку хоть что-то могу спасти, постоку спасаю!». Гюрза хотел завершить этим пронзительным эпизодом свои раздумья о горькой судьбе олигарха. Тут вспыхнул свет, и ожившие пальцы под диктовку массажиста, который уже прочно обосновался в голове Гюрзы, легко набрали: «От кого же собрался спасать Рутинию напер-сточник Блюмен? От самого себя?!»
Пришло ясное осознание: это болезнь! И тотчас возник вопрос: в чем, где корень беды? Проницательный массажист не случай¬но спрашивал о детских впечатлениях. Од¬нажды, вдруг  ярко вспомнил Гюрза, нездешние, нелепые го¬лоса уже посещали его. И тогда он лежал в детском отделении дурки. Озноб пробежал по коже Гюрзы. Он по¬пал в дурку с сотрясением мозга, каковое схлопотал при игре в чугунный зад. Это не¬винное занятие состояло в том, что водящий садился на газоне на корточки, а на его голо¬ву клали стопкой фуражки, и надо было, вы¬соко подпрыгнув и разведя ножницами ноги, пролететь над головой водилы, не задев пи¬рамиду кепок. Задевшего и обрушившего пи¬рамиду штрафовали: брали за ноги и за руки, раскачивали и били задом о зад водящего, который при экзекуции вставал на четве¬реньки и выставлял для ударов твердые яго¬дицы. Это было похоже на взятие в старые времена городов с помощью тарана. Били так, что едва не вышибали дух из «тарана», водила же после удачного удара отлетал на несколько метров.
После последнего решительного качка, промахнувшись, друзья-второгодники нечаян¬но выпустили Гюрзу, и будущий репортер, опи¬сав плавную параболу, впечатался  головой  в пень не¬давно срезанной липы. Гюрза впал в истери¬ку. Его стошнило, а в мозгу произошли суще¬ственные перемены: левое стало правым, а правое – левым.
Гюрза грезил одновременно в двух изме¬рениях. Видел себя зазванным в кабинет за¬вуча Серафима Саровича, где завуч-геометр, зажав испуганного Гюрзу между высоких коленей, ис¬следовал транспортиром углы поворота язы¬ка Гюрзы. Это было больно и страшно. Одно-временно Гюрза мыслил себя самим истяза¬телем Саровичем, переживавшим возбужде¬ние первооткрывателя: язык обтекал транс¬портир, как океанская волна коралловый риф. Восхищенный Сарович благословлял Гюрзу на замечательное, мосфильмовской пробы вра-нье и предрекал Гюрзе великое будущее.
С полгода после пережитого он слышал го¬лоса, которые сообщали ему, что он, Герман, жил во Вселенной еще до образования Зем¬ли. Голоса также подавали советы, приказания и ругались грубо, как солдаты во время уволь¬нения.
Лечащий психиатр, выписывая его, сооб¬щил, что в обществе Гюрза не найдет себе по-добных. «Ибо, – сказал лечащий психиатр, имея в виду дворовых друзей Гюрзы, – у этих дикарей мозги прорублены топором, а у тебя, милый, пропилены лобзиком и потому подвер¬жены трансформациям». С того исторического момента началась у Гюрзы жизнь, полная тос¬ки и одиночества. Но также полная страсти и счастья творчества.
Гюрза согнал абзацы в защиту мученика Блюмена в одну статью. Сбил абзацы, разоб-лачающие олигарха, в другую. Написал на той и на другой: «Вариант», вывел статьи по отдельности на бумагу и каждую – на отдельную флешку и поехал в лифте на одиннадцатый этаж к бильдредактору Многократному, чтобы предъявить мас¬сажисту оба варианта на выбор: ко¬торый возьмет.
Кабинет Многократного, однако, оказался хотя и не закрыт, но пуст и темен.
…На его, Гюрзы, шестом этаже в кабину лифта вошли, толкая друг друга, Здоровинский и Климакс, оба красные и возбуждённые спором.
–Запомните, дорогой, главное, – внушал Климакс. – Рутиния  встаёт с колен!   
   – С четверенек она встаёт, – возражал Здоровинский. –  Отклячив задницу.
   – Отдельные недостатки…
   – Кроме них, ничего и  нет! Почему вы и боитесь критикующих блох.
   –Запомните, дорогуша: никто Блоха этого не боится. Мы просто хотим его…  унасекомить!
   –И как же вы намерены это сделать?
  – Очень просто. И меня учили и я учил: материя первична, сознание вторично.  Считали, что это «учение всесильно, потому что оно верно». Выяснилась ложность старой доктрины. Она неверна. Это легко проверить. Смотрите. Вот я включаю сознание и смотрю во все глаза. Что я вижу? Я вижу мерзкого авантюриста, скачущего по государственным структурам и сеющего панику. Мистер Блох, как я вам, милейший, докладывал, гулял лично по моему столу в своём дурацком цилиндре. Но стоит мне выключить восприятие (Климакс закрыл глаза и бессильно повесил голову на плечо, государственная морщь на его лбу разгладилась), как этот «мистер» исчезает из сферы моего сознания, и с моего стола. Потому что сознание, оказывается, первично, материя же вторична! Наше болотистое население должно крепко усвоить новую доктрину. Если мы выключим сознание, мы унасекомим всех критикующих блох. Тогда происки Запада будут нам по кочану. И никто не заклеит рот вашему Доберману...
      Гюрза вышел в вестибюль, по которому с говором и шарканьем ног сновал туда-сюда закончивший службу народ. Гюрза зажмурил глаза и для верности придавил их пальцами. Материя исчезла, но лишь частично. В уши лез беспорядочный шум. Значит, чтобы упразднить м-ра Блоха с его тросточкой, гуляющей по черепным коробкам, нужно зажать пальцами также и уши. Интересно, а в этом случае вестибюль продолжит существовать, или исчезнет, подчиняясь закону Климакса?
      Гюрза решил прогуляться вечерним городом. Ему свободно дышалось и свободно шагалось. В голове звучал незатейливый мотивчик когда-то слышанной песенки: «Провались, земля и небо, я на кочке проживу!».   

                КОЛОДА И БЛОХА      
…Непосредственно в Центральный Аппарат, уже при Обуздалине Седьмом Меченном, Дубовика взяли после того, как он известил  руководство, что намерен заложить на вверенной ему террито¬рии при соответствующем финансировании фундамент со стороной равной 557 ки¬лометрам. В пояснительной записке он от¬крыл, что на этом фундаменте можно будет воздвигнуть величественный храм коммунистического будущего Империи. Единственно, о чём просил Дубовик: не мешать ему при строительстве вплоть до сдачи храма под ключ. Обуздалин Седьмой Меченный, только что вознесённый партийным роком на высшую ступень власти в Рутинии, желал иметь рядом с собой таких же ранних и рисковых. Прослышав об успехах Дубовика и его планах, будучи поражён размахом проекта «557», Меченный воскликнул:
 – Браво! Аплодирую стоя!
Работы уже начались, уже срыли 5 миллионов 120 тысяч гектаров огородного чернозема, превратив местность в Нечерно¬земье, и дошли до великопермских отложе¬ний, когда из столицы пришло указание: «Срочно. С проектом. На выход».  Меченный убедился в огромных возможностях Дубовика, Меченному требовались свежие кадры немедленно. На свою меченную голову…
 Дубовику и на этот раз пришлось подчиниться партийной дисциплине.
Вещей было немного. Только жена, трое дочерей и фото Трофима. Фундаменты при-надлежали народу.
По инициативе Меченного в Рутинии началась «перестройка». Планировалась спешная перековка всего народонаселения Рутинии. Предполагалось, что массы в едином порыве произведут колоссальный прыжок в новую жизнь, при этом во время свободного полёта переобуются, сбросив социалистические чуни и лагерные коцы, и натянут капиталистические шузы. Помешала антиалкогольная пропаганда. Когда под возмущённые вопли всего народа была вылита на землю последняя цистерна спиртсодержащих напитков (одно из важнейших мероприятий «перестройки»), народ на короткое время просох и даже начал усиленно плодиться, но затем массово перешёл на «Бурячиху» и в кровь обозлился на Обуздалина Седьмого Меченного. (Единственный, кто сделал реальную попытку переобуться в воздухе, был археолог Иоанн Ионов, но и тот успел заменить на своих сандалиях только сгнившие за три тысячелетия греческие воловьи  ремни на коровьи меховой фабрики «Вятка»,   подошвы же  пришлось оставить ископаемые, спартанские.) Всё покатилось сикось-накось. Заложенные дубовиками под руководством обуздалиных фундаменты из-за низкомарочности цемента и обильных ат¬мосферных осадков, пришедших со стороны Атлантического океана, крякнули, задрожали и пошли рассыпать¬ся. В этот-то переломный момент и засияла звезда Дубовика.
Дубовик одним из первых прямо отрекся от Обуздалиных, обвинив их в идейных ошибках при закладке фундаментов будущего, а заодно и в гибели кота Трофима, якобы попавшего в зас¬тенки ЧеКушки за свое острое мяуканье и там замученного. Дубовик остался верен лишь  Седьмому Меченному, ибо Меченный был на тот момент действующим Обуздалиным, и под него какое-то время приходилось подмахивать.
Дубовик не испытывал угрызений совести. Оставив чувства где-то за гранью детства и юности, имея на руках официальную справку Серба о тотальной анальгезии, он не страшился суда времени и людей, ибо действовал в полном согласии со своей преображённой   природой.
      …У каждого в жизни есть отрезок времени, пусть самый короткий, который подлинно следует назвать героическим. Один защищал страну на фронтах (боевом или трудовом). Другой бился с воровством, неправдой, с хулиганами и двоечниками. Третий летал в космос или запускал в него других. Четвёртый осуждал в печати аборты и пьянство. Пятый прак-тически увеличивал количество гражданских семей, поднимая тем самым рождаемость. Шестой сидел за убийство, или шпионаж, педофилию или фальшивомонетничество и, сидя на зоне, преображался духовно… Был свой героический период и у Дубовика, которым Дубовик искренне гордился.
      Взращённый на принципе: я – начальник, ты – дурак, Дубовик выступил за уточнение   этой всем обрыдлой  формулы. Вышло: я – дурак и я же – начальник.  И доказал на собственном примере, что и самая рядовая, бесчувственная, но с понтами колода может быть крупным и успешным руководителем. Были бы окружающие возможности. Перевернув окостеневшие при Обуздалиных взгляды и традиции, Дубовик возглавил движение рутинян за демократию. Оказалось, что его выводы – это и есть самое настоящее народовластие.
      Конечно, при этом пришлось пойти на некоторые жертвы и риски: срочно стать демократом ещё до того, как он дорос до верхнего поста.  Он начал, глотнув для душевного подъёма «Бурячихи», ходить пешком по улицам, заглядывать в булочные и спрашивать, почём ржаной хлеб и белые плетёнки, ездить на троллейбусе и здоровкаться с кем ни попадя, чтобы граждане Рутинополя поняли, что простота и незатейливость нисколько не хуже вельможества, а даже и лучше. Народ охотно его поддержал: «Ручкается, пьёт, чёрной корочкой закусывает, значит, свой!». За ним закрепилась симпатичная кликуха: «Загогулин», поскольку Дубовик частенько объяснял народу разные серьёзные проблемы и несуразности этим ёмким философским термином. А кто за обуздалинские годы не стал загогулиной? Если говорить честно, положив руку туда, куда её положено класть (так выражался остряк Ржавый) все до единого граждане Рутинии – чистые «загогулины». Всё это укрепило его статус народного защитника и мыслителя, героя и борца. 
      За троллейбусом всегда шла его машина, так что, проехав с народом две-три остановки, Дубовик выходил и, убедившись, что общественный транспорт укатил по маршруту, садился в своё персональное авто и, достав из кармана густо наодеколоненный платок, протирал свои крупные демократические ладони и откушивал глоток-другой «Бурячихи».   Да, близость к народу требовала жертв. Но кто без жертв и крайних усилий добывает гражданские свободы? Это как штурмовать на лыжах крайний Север, или вплавь достигать крайний Юг. Или менять магнитные полюса Земли на обратные.
      О его демократичности, доступности и преданности простому обывателю и близко не напоминавших поведение прочих бонз-небожителей, подражавших (и не смевших не подражать!) Обуздалиным, о его вывертах в гастрономах и троллейбусах писала вся пресса
Рутинии, к которой Дубовик относился с подчёркнутым почтением и для которой был открыт в любое время дня и ночи. Дубовик был готов беседовать до посинения с любым боталом-корреспондентом, переливая из пустого в порожнее и обратно в пустое. Рядовые писарчуки и знаменитые телеведущие спешили поведать неограниченному кругу лиц заветные мысли руководителя нового типа. Даже общение с писарчуками и телевизион-щиками  Дубовик называл демократически: «торговлей собственной рожей». Дубовик заверял публику совершенно открыто, что без такой торговли политику обойтись никак невозможно. Подобные откровенности ещё более приближали его к массам.
      О нём затрещала и загудела мировая пресса. Обуздалин Седьмой Меченный, провозгла-сивший в Рутинии  ломку всех отношений сверху до низу, но аккуратную, благоразумную, просто не знал, что делать с Дубовиком, ломившемся в открытые перестройкой ворота. Сам Меченный тоже хотел бы ездить на троллейбусе и, зайдя в булочную, протягивать продавцу мятую трёшку и спрашивать, почём хлеб грубого помола,  и по скольку булок  дают в одни руки. Но он не мог преодолеть въевшееся с  артековских  лет превосходство над простыми трудягами. Он был слишком высоко, а они слишком низко, чтобы он мог достать их своей холёной рукой и погладить по плохо промытым шевелюрам. Мятой же трёшки в карманах никогда у него не находилось. Он прятал её в карман, но жена – чрезвычайно культурная,  начитанная и ревнивая  женщина – регулярно проверяла его карманы и очищала их от «подкожных» рублей.  Она была не способна понять, как он ей ни доказывал, что мятая трёшница – это не то, о чём она думает. Это – пропуск в демократию,  его необходимо всегда носить при себе и чаще демонстрировать массам! Меченный испытывал к Дубовику страх и зависть и ещё какое-то отвращение, потому что не мог переносить запах «Шипра», которым теперь постоянно несло от Дубовика. В конце концов Меченный решил выкинуть Дубовика из когорты небожителей, которых народ видел только на портретах и по большим праздникам, издалека, теснившихся на трибуне зиккурата Обуздалина Первого Картавого. Решил, но поздно. Дни Меченного были сочтены…
                х
      Было много съездов и совещаний,  много митингов и демонстраций. И всякий раз Дубовик долбил Меченного с трибуны за его барство, волокиту в делах и бесконечную болтовню, на которую Генсек был большой мастер. Резонно отделав Меченного, Дубовик как ни в чём не бывало усаживался в президиуме рядом с вождём, опозорившим слюнтяйством своих великих предшественников-обуздалиных. Дружески пожимал слабую руку Меченного своей медвежьей наодеколоненной лапой. И шутил так, что Меченного передёргивало: «Что это у вас, товарищ генсек, на голове-то происходит?» –  «А что такое?» – вскидывался нервный Меченный. «Пятно-то на головке расплывается, эх-эх!». Дубовик заговорщицки оглядывался и сообщал густым шопотом: «Родинку вам на плешь бес поставил, в аду бригадиром будете! Га-га-га!». Вокруг, ничего не понимая, тоже начинали хохотать. Смеялся через силу и сам Меченный.
 Потом они сравнялись авторитетами. Потом Дубовик превзошёл.
                х
 Дубовик долго не соглашался возглавить государство. Однако, демократы первой волны, будущие рутиновские олигархи и, прежде всего, Белоид, вовремя вернувшийся из политической эмиграции, куда его выгнало УБХСС, Блюмен, до того занимавшийся фундаментальной наукой в курилках нескольких НИИ, Муфлонов, кубарем скатившийся с  кавказских гор, а из русских потомственных кабатчиков и революционеров –  Лобков Фома Филимонович и Ворвонин Сергей Сергеевич настаивали. На  стороне олигархов оказались младореформаторы и его собственные дочери, к тому времени повыскакивавшие замуж и окружившие Дубовика  верными  зятьями.
 Он должен был в конце концов уступить.
 –Дорогой вы наш, вы уже давно не Юрик, а Рурик! – доказывали члены   межрегиональной группы депутатов парламента, поглощая вы¬ставленное Дубовиком угощение. Дубовик, подливая, внимательно наблюдал за членами. – Вы не закисший демократ, не трепло-либерал, не  протухший патриот. Вы – наша с народом скрепа. К со-жалению, ни один из нас, демократов пер¬вой волны, не прошел столь нещадной луп¬цовки. Любимого отца, построившего, кажется, Маг¬нитку, вы потеряли в детстве, богов вам за-менили Обуздалины. И эта душераздираю¬щая история с диссидентом Трофимом... На¬род пойдет за вами!
      –А сами вы что же? – испытывал Дубовик.
      – Из нас народные вожди, как из пениса тяж. Люди нам не верят.
      –А фундаменты? – сопел Дубо¬вик, обнося общество специальной выгонки «Бурячихой», надежно отнимаю¬щей ноги и распускающей языки, разлитой ради уважения к образованным и культурным демократам в бутылки из-под «Шато Лафит-Ротшильд». – Корреспонденты могут их в счет мне поставить...
 –И думать забудьте, папаша! – возникли дочери с зятьями. Молодежь оказа¬лась мудра не по возрасту. –Дело известное: чем в молодости хвалимся, в том в старости каемся. Народ и не такое поймет. Схавает пипл!
 – Обуздалин Второй вообще банки брал, – вмешался знаток истории нового времени  Натан Ржавый. –К тому же у вас, шеф, хариз¬ма. Вон она, мало, что до земли не достаёт!
Интеллигент Пахтусов ляпнул, начитав¬шись Василя Быкова: «Полезайте на танк, папаша!      Мертвым не больно!».
И Дубовик, кряхтя, влез на подвернувшийся под руку «Т-72», символ перестройки и гласности. Провозгласил и возглавил.
      …Однако, коварный м-р Блох, опутывая его во сне нитками, смотанными с «Трофима», этот истинно героический эпизод низводил с пьедестала неуместными комментариями, поток которых Дубовик не мог ни остановить, ни опровергнуть, ибо в сонном состоянии даже президенты бессильны раздавить ногтем самую ничтожную блошку.               
    –Вы явились в Рутинополь, – утверждал эксперт по вопросам жизни и смерти, – из Большой Будки, потому что вам надоела крыша, которая над вами постоянно висела и грозила обрушиться на вас – безмерная власть Обуздалиных. А вы мечтали всю жизнь о том, чтобы над вами не было никаких крыш, потому и жаждали отвоевать себе высокое место в столице. Поэтому и возник ваш проект «557». Вы мечтали о красных бархатных стульях, и когда вы на них, наконец, уселись, оторвать вас от этих стульев было уже невозможно. Ведь вы всю жизнь положили на это…
       –И что?
      – А то, что вы скурвились ещё там, в вашей Будке, когда и не мечтали о  Рутинополе. Раз и навсегда. И когда закладывали фундаменты, и в троллейбусе, и в булочной вы рисовались исключительно ради этих бархатных седалищ. Вас называют бесстрашным. А в собственную помойку слабо заглянуть?  Вам мою мысль разжевать, или она понятна?
       Доверенный офицер в штатском, глядя куда-то мимо Дубовика, пытался проникнуть в сонные видения шефа. Но Дубовик на расспросы отвечал хмуро:
      – Блоха колоду ворочает.   
               
                MAGISTER DIXIT
Когда редакционные фак¬сы со змеиным шипеньем выдали средствам массовой информации приглашения: «При¬быть к 19 ноль-ноль под балкон генеральной прокуратуры на имеющую быть пресс-конфе¬ренцию мистера Блоха», СМИ уже гудели от слухов, подобно ульям в майский день, когда отощавшие за зиму пчелы, обнюхав матку, одна за другой тактическими ракетами средней дальности «земля-земля» выстреливают че¬рез леток. Лавина корреспондентов, сметая кордоны милиции и отбиваясь микрофонами от омоновцев, пытавшихся наладить нормаль¬ный проход на площадку под балкон Генпро¬куратуры, примчалась вся в синяках к оцеплен¬ному зданию на Копеечно-Опозданском шос¬се. Что несказанно поразило журналистов, так это отсутствие демократизаторов в передних конечностях охраны.
На балкон пятого этажа в 19 ноль-ноль выш¬ли генпрокурор Бельский и министр мокрых внутренних дел Сигизмунд Задерищев, оба в скромных полевых потертых мундирах. За ми-нистрами  явился человек – лысый, загорелый, в полосатом халате, узбек или тад¬жик, а скорее – еврей казахского происхож¬дения. Толпа внизу поняла, что это и есть чу¬десный мистер Блох, имя которого было у всех на устах, тем более,  что на груди южанин нес табличку с надписью «Пророк. Прием граждан круглосуточно». Каков же был восторг публи¬ки, когда она разглядела на погоне Задерищева как бы куколку ростом в четверть, в цилиндре-наперстке и с тросточкой размером с карандаш. На личике куколки, если сильно прищуриться, была различима милостивая и несколько усталая улыбка. Куколка одобри-тельно кивала пишущей и снимающей братии.
Здесь произошло первое чудо: из толпы вырвался обозреватель «Дейли Брёх» Герман Гюрза и, на ходу сбросив ботинки, держа в зу¬бах кипу белых листов, цепко, как таракан, взбежал по практически отвесной стене зда¬ния прямо под балкон, крича радостно, как ста-рому знакомому: «Машагист, я ш вами, вот вагианты!».  Куколка покивала Гюрзе и погладила ручкой шерстистую голову обозревателя, подтянувшегося к перилам балкона.
– Господа! – объявил министр ММВД. – В нашем городе проездом остановился Христиан Октавианович Блох – известный фи¬лософ-любомудр, типа, отшельник и филон (но не из тех  филонов, о которых в народе  сложена популярная песня «Гоп со смыком…»,  – Сизо  перегнулся через балконные перила и с презрением сплюнул в сторону корреспондентов, –  а совсем из других, уважаемых Филонов, которые, несмотря на свою более чем сомнительную кликуху, упорно двигали, типа, прогресс в науке, технике и так далее далее)…
   Сизо принял от пророка Ионова небольшой листочек-памятку и зачитал:
 – Филон Александрийский, Филон Византийский, Филон Тарсийский, Филон полководец, Филон-смутьян… а этот-то зачем здесь? Короче, много достойных Филонов и среди них наш собственный филон – типа, мистер Блох.
Генпрокурор Бельский принял эстафету ведущего пресс-конференцию:
– Господа, пришествия мистера Блоха, как вы знаете, мы все нетерпеливо ждали. Уже давно, – воз¬высил голос генпрокурор, – народы мира с приближением более или менее круглой даты готовились к появлению Его или кого-нибудь в этом роде. В 1000 году все думали, что Он явится в Иерусалиме. Когда же этого не произошло, все ожидали Его ко дво-ру Папы в Ватикане к исходу 1100 года. В 1500 году уже никто не сомневался в Его явлении и даже извещали о часе Его прихода. Увы, Он ограничился тогда только небесными знаме-ниями и язвенным мором. Чудесное прише¬ствие планировалось на 2000 год. Как-никак, смена космических вех и очередные счастливые выборы президента нашего Рурика Хероновича Дубо¬вика. Была на этот случай утверждена смета, и все инвестиции благополучно израсходовали. Был, как вы все знаете, основан общественный фонд встречи. Его также успешно издер¬жали. Пришлось привлечь на эти цели зарп¬лату шахтеров. Она также по¬трачена  к сегодняшнему дню с дефицитом. Но мы уверены: Он непритязателен, наш дорогой мистер Блох! Да уж и не надеялись мы с вами, господа четвёртая власть, честно сказать, на Его прибытие... И вдруг, как шуткует наш президент Рурик Херонович Ду¬бовик, такой форс-мажор, или – хитрая загогулина: Они... изволили явиться!!! Управившись с прочими междупланетными де¬лами, прибыли с некоторым опережением дня выборов президента с целью их тщательной подготовки. И уже, как вы, конечно, шельмы меченные, знаете, мистер Блох включился в работу. И сегодня у нас не рядовой базар. Длинные руки мистера Бло¬ха дотянулись и до вас, пираньи пера...
– Ра-а-адуйтесь! – пропел пророк Ионов.
– Господа корреспонденты! Обвиняемые, подозреваемые и свидетели, поздравляю! – закончил вступительное слово Бельский.
– Дождались! – подтвердил Ионов.
– Типа, допрыгались, – заключил Задерищев.
Сразу стало ясно, что м-ра Блоха в обиду корреспондентам не дадут, о чем, кстати, крас-норечиво свидетельствовали братья капита¬ны Широченские, стоявшие в охране под са¬мым балконом, вооруженные вместо люби¬мых ими демократизаторов легкими жезлами с вмонтированными в их концы инфракрасными излучателя¬ми, похожими на автоинспекторские палки – новинка НИИСПЕЦТЕХа, употребляемая для оп¬ределения уровня накала страстей толпы. Жезлы братья сжимали в левой руке. В пра¬вой же – спецопахала внушительных разме¬ров, предназначенные для понижения обще¬ственного градуса. Капитан Глеб Широченский периодически наставлял свой жезл на особенно нагло напиравших репортеров и совершал опахалом движение инь. Капитан Боб Широченский фехтовал таким же опа¬халом в стиле янь.
(Согласно только что принятой в ММВД инст¬рукции, прицеливаться в физиономию коррес¬пондента дубинатором-излучателем разреша¬лось не более 5 секунд, дабы не взбаламутить окончательно излучением нежные мозги пишу¬щих, но этого вполне хватало, чтобы опреде¬лить уровень пыла зарвавшегося писарчука и своевременно применить спецопахала.)
Слаженные действия братьев напоминали труд крестьян на сенокосе. И результат был со-ответствующим: прямо под балконом сохраня¬лось чисто выкошенное пространство.
– Кто вы такой, и для какой цели прибыли в наш город, и откуда взялись, что вам вообще от нас надо, и скоро ли вы соизволите убрать¬ся к чертям собачьим? – таков был первый вопрос, который задала София Трахман, корреспондент газе¬ты «Независимый детонатор», издаваемой  Борисом Белоидом. София ходила мужской походкой враскачку, ку¬рила вонючую «Бронзовую Яву» и говорила простуженным басом.
М-р Блох собирался откликнуться на приветствие Софы Трахман, ибо наморщил микролоб, закрыл микроглаза и открыл микророт. Но... за м-ра Блоха отреагировал генпрокурор Бельский:
     –Мистер Блох ниспослан. Мистер Блох ща¬дит покорившихся и укрощает надменных. Ми-стер Блох является негусом семи восточных сатрапий, царем иудейским, зарегистрирован-ным Буддой, а также гэгеном Гумбумского мо¬настыря... Кстати, мистер Блох – единственный, кто из этого монастыря спасся. Как вы все зна¬ете, – пояснил Бельский, – гэгены из Гумбума сна¬чала были праведниками, но впали в разврат и стали услаждать свою плоть всеми доступны¬ми способами, за что и были жестоко, но спра¬ведливо наказаны императором Поднебес¬ной. Устоял в этом гнезде разврата один чело¬век. Он – перед вами.
         –Типа, не привлекавшийся, – пояснил Сизо. – Вы удовлетворены?
Сонечка Трахман не могла быть удовлетворена уже по самой своей природе. Однако высказаться ей не дали.
Обозреватель правительственно¬го органа «Ежедневная культивация» Климент Бордосский, отстранив локтем Софию, взял быка за рога:
– Мистер Блох, связан ли с вашей деятель¬ностью вчерашний  арест швейцарских счетов олигарха Блюмена? И точно ли, что одна тысяча двадцать три доллара и семнадцать центов при аресте счетов были неизвестно кем похищены?
И снова м-р Блох последовательно намор¬щил лобик, прикрыл глазки и приоткрыл ро¬тик. Но тут вперед выступил Сизо:
– М-р Блох, типа, отвечает за мето¬дическую часть проводимых мероприятий по ребилду нашего общества и бодибилдингу наших органов. За практическую часть несут ответственность нижние чины вроде нас грешных, – Сизо постучал пальцем по крупно-звездочному по¬гону Бельского. – В последние трое суток правоохранительные органы республики Рутиния с подачи м-ра Блоха оперативно прощучили источники обогащения известных вам, пираньи пера, финансовых воротил и в настоящее время приступают  к тотальному облегчению их кошельков. Впереди большая работа, и мы заявляем с этого амвона: уйди, Блюмен!
Бельский подхватил:
     – Уйди, Белоид!
     И вся площадка, забитая «пираньями пера», выдохнула вслед за генералами в такт:
      –Уйди, Лобков! Уйди, Ворвонин! Уйди!.. Уйди!.. Уйди!..
      Переведя дыхание, Сизо добавил:
– А что касается одной тысячи долларов, то она, типа, оказала сопротивление и погибла при задержании. С двадцати трех долларов и семнадцати центов взята подпис¬ка о невыезде. Вы удовлетворены?
Тут, наконец, смог протиснуться со своим вопросом Гюрза, которого под балконом слег¬ка раскачивал свежий вечерний ветерок. По¬скольку во рту его была зажата пачка листов со статьей как раз про Блюмена, а насчет ареста счетов и героической гибели тысячи долла¬ров Гюрза ничего не слышал, он был изумлен и, пользуясь близостью к источнику информа¬ции, спросил, обращаясь к Блоху:
 –Вафы коментагиги?
      И еще раз м-р Блох закатил глаза и намор¬щил лоб, чтобы ответить. И еще раз ему не дали этого сделать адепты, неофиты и прозелиты.
      –Сын мой, – миролюбиво обратился генп¬рокурор, засматривая за перила, где раскачи-вался смельчак Гюрза, – не проникайте в офи¬циальное учреждение привычными путями. Слёзно молю и вас, и прочих акул пера!
 – Мистер Блох у нас многое отняли, но это Они оставили, – подхватил Сизо и, подогнув указательный палец правой руки под большой, так что получился предмет, похожий на толстую баранку, продемонстрировал увесистный плот¬ничий шелобан. –  И это... Сизо оттянул средний палец, как бы готовясь впечатать его в лоб «аку¬лы пера».
  – Фто флуфилось с Блюменом?– дрыгая ногами, не унимался Гюрза. –  Пгимите фагианты!
  – С заявлениями, милости просим, в при¬емную ММВД, к Титане Павловне, с 9 до 17. Блюмену мы выписали повестку. У нас каждый по¬лучит повестку, – успокоил Сизо.
  –Иа?
  –И ты, сынуля. Алименты надо платить.
  –Закон суров, но это закон. Так говорит ми¬стер Блох. По-другому сказать, магистэр диксит, – солидно вмешался пророк Ионов.
  Ничего не понимая в происходящем, веду¬щий авторской телепрограммы «Соловей-Лай», известный всей стране телекиллер-стервятник  Рудольф Пернатов поднял над головами свою традиционную заставку с изображением стрел, бьющих в одну цель, и символизирую¬щую неизбежную погибель того, на кого обра¬тит Рудольф  свое строгое внимание, и возопил:
– Прекратите лопотать на латыни, негусы! Отвечайте по-русски, гэгены: вы за свободу или за колбасу?!
Сизо обратился к м-ру Бло¬ху, который нервно расхаживал по перилине:
– Не слушайте его, магистэр, – сказал он снисходительно. – Этот тип, он ничего, кроме ручки, до которой его довела демократия, никогда не видел. Все, что он может, – это комментировать нас с вами, магис¬тэр. Закрыл рот и, типа, свободен. А вот я тебя, Соловья,  в клеточку с жёрдочкой, с лесенкой и с  кормушечкой! – Сизо перегнулся через перила к толпе. Широченские с удвоенной силой заработали охлаждающими опахалами.
Наконец, заговорил сам м-р Блох. Но преж¬де он свистнул, вложив в рот два крошечных пальчика. Свист поначалу показался звуком басовой стру¬ны гигантской виолончели. Над переполнен¬ной народом площадкой полетело нижнее «до», потом нижнее «фа». Затем звук, перели¬ваясь, быстро стал утончаться, наконец, взято было верхнее «си», но на этом м-р Блох не ос¬тановился, а вышел на звук, который может издавать один только «Витафон» – устройство, вы¬пускаемое знаменитым заводом медаппаратуры и применяемое для лечения  геморроя ультразвуком. Но это, по-видимому, был какой-то особенный «Витафон», потому что у присутствовавших заломило в ушах, как будто они оказались в самолете, падающем в што¬пор, а в сердца вступили восторг и ужас. Глав¬ное же, и этого, по-видимому, и добивался м-р Блох, публика окаменела. Замолчали и пригла¬шенные, и устроители пресс-конференции, под балконом перестал недовольно сопеть, зата¬ив дыхание, даже бесстрашный Гюрза.
      –Итак, откуда я и где мой дом? – заговорил в наступившей тишине м-р Блох, стоя на перилине, сунув руки в карманы фрака и покачива¬ясь с пяток на носки. Голос микрооратора был слышан и тем, кто стоял в задних рядах толпы репортёров. – Вот мой дом, скажем мы вслед за нашим другом Ди¬огеном из Синопа. – М-р Блох повернулся лицом на Запад и простер руки к высоким в сигаретных вечерних облаках не¬бесам. – Как широко простирается его синяя крыша днем, как таинственно бле¬стит его купол ночью...
 –Вы...бессмертны? – раздалось из ожив¬шей толпы.
 –Всяк преходящ.
 –Что предшествует жизни?
 – Небытие.
 – А что следует после жизни?
       –Небытие же. Но это не относится к теме се¬годняшней акции.
                х
Блох, как бы благословляя публику, простёр над толпой корреспондентов руки:
–Друзья мои, к делу! Ради которого мы со¬брались. Представляю вам «Комис¬сию по приёму согрешений тружеников видео, аудио и печатного слова». Председатель – Илья Ионов, пророк, члены: генпрокурор Бельский и министр Задерищев. Комиссия принимает блуд языком, растление словом, злостное искажение фактов и прочие гре¬хи по цене черного и цветного металла, в зависимости от  состава преступления и его тяжести, а также способствует распространению об¬щеупотребительных благоразумных мыслей. Приступайте, господа!
      Генпрокурор Бельский  прокашлял¬ся в мегафон:
      –Господа, в организованном порядке приносим явки с повинной...
 –Прошвабрим, типа, души! – поддержал коллегу Сизо.
      –Прошу повторять за мной, господа...  Опомнись, душа моя, вздохни, просле¬зись, облегчи воздержанием и постом тяжкое бремя беззаконий моих… – воз¬высил голос генпрокурор, читая текст по бумажке, поданной ему Ионовым.
      Некоторые корреспонденты, почуяв нелад¬ное, кинулись было вправо, к про¬спекту Трезвых кочегаров, но две роты липец¬кого Омона, предусмотрительно выставленные здесь, преградили путь. Ломанулись влево, в сторону авеню Сытых шахтеров, однако здесь их ждал заслон бойцов Пермского Омо¬на. Сзади напирали безродные люди в камуф¬ляже. Впереди была стена дома с балконом, под которым все еще болтался Гюрза и поте¬ли братья Широченские.
– Всякий грех соделан мною, окаянным… – в полный голос взывал с балкона теперь уже  Сизо по своей, вручённой ему пророком Ионовым молитве. – Господа, я надеюсь, что среди вас нет малоумных. Всякий да проставит здесь свой ярлык: редактор, обозреватель, информатор и тому подобное. Итак, я, окаянный, всех превзошел  распутством, блудил языком с раннего утра и до позднего вечера, а ночью опять же блудил – во сне. Горе мне! Повинен муке веч¬ной. Желаю каяться и обливаюсь слезами!..
      Площадка под балконом ожила. Сотрудни¬ки газет и журналов, телевидения и радио преданными глазами смотрели на Бельского и Сизо и как бы в забытьи повторяли за ними стихеры. Горячее всех каялся ведущий телевизионной програм¬мы «Соловей-Лай» Пернатов, показывая во все стороны свою заставку-талисман в виде стрелок и тыча в неё пером, как бы под¬вергая ее наказанию:
      –Повинен! Горе мне, распутнику и лжецу, опозорившему святой Логос! – взвивалось над площадкой. – Язык мой – враг мой! Это я настрочил статью (о том-то и о том-то), это я накатал обзор (о том-то и о том-то), это я кривляюсь ежедневно  на  пакостном телешоу.   Все житие мое –  жилище греха! Всё, всё –  наглая ложь, в которую я сам поверил!..
  Бельский проникновенно взывал с балкона:
      –Не обращай внимания на сучец, сущий в очеси брата твоего и ближнего...
  –Но взирай, типа, на свое бревно! – октавой выше вопил в экстазе Сизо.
  Пророк Ионов отбивал во все стороны по¬клоны:
      –Аминь! Аминь во веки веков. Близок конец, треклятые!
М-р Блох, сидя на перилине и покуривая си¬гару, одобрительно вслушивался во всеобщий плач и гвалт  и в такт покачивал головой. Площадь меж¬ду тем возвысила голос. Это было уже вполне похоже на праздники хорового пения, с кото¬рых, как известно, началась победоносная борьба за демократию и суверенитет в прибал¬тийских республиках. Прибалты тоже тогда пели, пели, пели...
      –Горе мне! Зачем пылаю мщением, когда меня хулят? – сокрушалась площадь. –Для чего завожу тяжбу с оболганным мною, если требует справедливого опровержения? Зачем почитаю того за врага, кто говорит мне с улыбкой истину, ведь я же не египетский фараон! Горе мне горькое!
Глаза прояснились.
По многим лицам лились слезы счастья. Корреспонденты, представлявшие различные политические лагери, еще час назад готовые съесть друг друга без остатка, братались. Мно-гие обменивались визитными, клубными и даже кредитными карточками, приглашали друг друга в свободное от работы время поси¬деть на кухне, как в добрые старые времена, когда общими усилиями разваливали империю Рутинию и стряпали Рутинию-республику.
      –Гюрза, эй, Юрьич, падай, мы тебя словим! – приглашали Германа Захарова коллеги, видя, что их товарищ, повторяя вслед за дру¬гими текст клятвы раскаяния, не может решить-ся спрыгнуть, несмотря на то, что Сизо уже несколько раз, как бы нечаянно, отдавливал пальцы Гюрзы своим форменным ботинком.
      –Падай, змей, ловим тебя, гад, пресмыкающееся ты этакое! Лети, кобра ин¬дийская!
      –Сын мой, решайся, это всё твои друзья! – услышал Гюрза над собой голос м-ра Блоха.
Гюрза решился и, закрыв глаза, медленно, плавно спустился, как на парашюте, прямо в руки подбежавших к балкону коллег, на услуж¬ливо подставленные братьями Широченскими опахала. Это было удивительно! Так летал Гюрза лишь когда-то в детстве в пионерском лагере, падая спиной назад в руки товарищей – это называлось «падением на доверии». Крепкие руки схватили его за ноги и за руки, но не для того, чтобы, как в игре в чугунный зад, размахнуть и дюгнуть по твердому заду во¬дилы, нет! Заботливые руки друзей быстро ощупали Гюрзу, проверив, нет ли каких травм и кошельков на теле знаменитого обозрева¬теля и ловко поставили его на ноги. И, обняв дру¬зей за плечи, Гюрза затянул-заголосил в лад со всеми, не выпуская изо рта двух вариантов статьи о Блюмене:
– Гоге мне, отчаянному! Иа зафистлиф и шесток, немилосегд к нищим, гнефаюсь, птотифогечу, спогю, лениф, люплю роскошь в отеште, чъевоукотник и  сластолюпец...
Чудо! Только что изощрявшиеся во вздорном мелкотемьи крикуны-корреспонденты, бессовестно клеветавшие на своих действительных и выдуманных врагов, проплаченно превозносившие своих якобы друзей и вылизывавшие интимные места предержащей власти, задавали важные  вопросы м-ру Блоху и получали не менее важные ответы:
      –Христиан Октавианович, правительство вложило в сундукея Белоида квадриллион,  а он все переправил в офшор на Ямайку. В стране интересуются, как насчет  расстрела?
 –Сушите порох.
 –Магистэр диксит! – солидно подтверждал Ионов.
     –Лобков получил пособия на три миллиона пингвинов, для переселения их с Южного Полюса на Северный. И сухие рыбные палочки на них же. Теперь пингвины в Аркти¬ке, а палочки не выданы за март месяц. Что делать?
–Отправьте Лобкова на Северный Полюс рядовым пингвином – палочки найдутся.
– Так говорит учитель! – рубил пророк.
     –20 тысяч нефтяных вышек контролирует один человек по фамилии Мышкин. Хорошо ли это?
      –Нет, не хорошо, мой друг. Предложите Мышкину: или он поделится своими вышками, или получит только одну вышку – из рук тройки.
 –Учитель диксит!
 Редактор радио «Эхо Рутинополя» Алексей Францисканский, столь же плешивый, сколь и бородатый, задал вопрос политико-философ¬ского характера:
– Понимать ли вашу деятельность по укро¬щению надменных, уважаемый господин Блох, как возврат к авторитарному режиму, а наме¬рение щадить покорившихся – как узаконение примата государства над личностью?
Это было настолько мудрено, что Бельский, ад¬ресуясь к Францисканскому, покрутил паль¬цем у виска, а  Сизо озабоченно почесал под фуражкой.
Ответ м-ра Блоха был краток:
– Человек да будет свободен! Но да приидет раб¬ство кулаку его!
     – Намерены ли вы встретиться с нашим президентом? Что посоветуете делать ему в сложившейся обстановке в первую очередь?
      – Косить траву, полоть морковь, квасить капусту, закатывать консервы, красить и утеплять окна. Самое главное, следите, чтобы у президента не свистнули чемоданчик…
                х
     Площадь, увлёкшись клятвами и  вопросами, не заметила, как м-р Блох уехал  внутрь помещения на погоне генпрокурора Бельского. Балкон опу¬стел, двери наверху закрылись, липецкие и пермские омоновцы, спиравшие корреспон¬дентов в густую толпу, куда-то пропали. Отдельные вопрошающие голоса еще взвивались над толпой, но вот затих¬ли и они, и толпа тружеников СМИ замерла в недоумении. Кто-то крикнул:
      – В номер!!!
 И как бы взорвалась стартовая петарда, и орда репортеров брызнула во все стороны. На асфальтовой площадке перед зданием рес¬публиканской прокуратуры остался лишь мусор: разгры¬зенные шариковые ручки и огромная куча окурков. Позади всех шагал усталый, но счаст¬ливый Гюрза. В кармане пиджака, учуял Гюрза, как будто что-то трепыхнулось. Он сунул руку в карман и извлек аккуратно сложенную бумажку. На бу¬мажке было написано: «Завтра после 13 я зайду, мы всё обсудим. Блох».
                х
  Неизвестно, где и когда встречались Гюрза и мистер Блох, и встречались ли вообще. Но не подлежит сомнению факт публикации в «Дейли Брёх» разгромной статьи Гюрзы о деятельности банкира  Блюмена «на благо республики Рутинии».

             ОТ БУРЁНКИ К БАРБОСУ
Осталось рассмотреть в его биографии главное.
В прошлый раз Блох уел его карьеризмом. Доля правды в укоризнах, конечно, была. Но ведь и все вокруг Дубовика, если на что-то годились, точно так же двигались по карьерной лестнице, со ступеньки на ступеньку. Заведено не нами, не нами и кончится.  Да, он не любил лестничной тягомотины и мечтал вознестись к небесам в лифте. И это ему удалось. Просто он знал себе цену, не отвлекался на мелочи и, главное, безусловно верил рулящим в данный момент  Обуздалиным: чёрное – это белое, кислое – это сладкое. Люминий значит люминий, а чугуний значит чугуний! Потому и добивался успехов. Мастер в строительной каске, управляющий трестом в полувоенном картузе, партийный деятель в велюровой шляпе…  Ему не было и пятидесяти, а он уже командовал крупной губернией. Пятидесяти двух стоял с Обуздалиным Седьмым Меченным на верхней площадке зиккурата Обуздалина Первого Картавого. Всего каких-то пять метров, пять постов отделяли его от Обуздалина Седьмого. И даже меньше, три метра, три поста, если по прямой. Но эти регламентные обязательные метры, которые определял комендант зиккурата, Обуздалин Седьмой, тяготили его. Приходилось смирять себя. Он чувствовал в себе ту самую силу, которая его папашу Херона Вавиловича подвигала, вооружившись перпетуумом, скорректировать само мироустройство. Да, приходилось ходить по головам. Последняя голова, на которую он наступил, была плешивая с огромным лиловым родимым пятном на лбу – голова Обуздалина Седьмого Меченного.  Было дело под Полтавой! Но всё, что он проделывал, вернее, как выражались теперь историки, совершал, проделывалось и совершалось не ради успехов его личности только. Не ради себя одного, но, может быть, прежде всего ради других. Ради миллионов ушлёпков и портянок, как уважительно именовал он строителей светлого будущего, ради биомассы и протоплазмы, как обозначал портянок и ушлёпков мрачный Хок, он шагал по ступеням, взмывал на лифте и наступал на лиловые котелки. Карьеризм, на который указывает дотошливый м-р Блох, меркнет перед широтой его души, перед его бескорыстием, открытостью и щедростью. Карьеризм его – просто пхе на фоне благородства его натуры, мешок картошки гнилой, не более того!
   …Откушав из «бутылочки» и закусив «булочкой», Дубовик устроился удобнее на правом боку, как рекомендовал академик Пичугин, и приготовился спокойно смотреть во сне самую важную и ответственную серию собственной жизни.
                х
Зная о лимите своего интеллекта Дубовик никогда не хлестался своим ай кью, как другие вожди, больше надеясь на рабочую сметку, в особенности же, – на выдержку и настырность. По вечерам, сидя в своём кабинете и подкрепляясь «Бурячихой», он  скорбно смотрел на занимавшую одну из стен карту ни с того ни с сего доставшейся ему державы.
 – Велика, ох, велика! – бормотал он, оза¬боченно разглядывая раскинувшуюся из края в край Рутинию. – Такая загогулина! Ни один прораб не справится. Велика Федора... Тут и бригада прорабов забурится. Да ещё эта гангрена, будь она неладна, на ранах мясуй буграми нарос. Повесил я себе корону на уши, не было заботы…
Вдохновившись свекольным первачом, Рурик Херонович ещё раз внимательно изучил карту.
От долгого смотре¬ния зарябило в глазах. На чертеже яв¬ственно проступали черты огромного говядо: вон рога, холка, брюхо, вон копыта, вон хвост. Развер¬нуто, раскинуто говядо от моря и до моря, с Запада на Восток и, обратно, – с Востока на Запад. Политики именовали это великое государственное тело Красногорбатовской дойной коровой.  Историки-египтологи утверждали, что Красногорбатовскую  прабабку осеменял ещё чёрный бык Апис – символ фараона  (ранее эти историки-державники  доказали как дважды два, что Рутиния – родина слонов и уж во всяком случае – шерстистых мамонтов).  Внучку Красногорбатовской бабки со свободновыгульного содержания пе¬ревел на круглогодично-стойловое Обуздалин Первый Картавый. Это было известно любому неучу.
Тут его осенило. Вспомнилось, как в молодости хаживал по дворам с кувалдочкой и пикой, как бил и порол скотину. В чём в чём, а в разделке туш толк он понимал.
      –Отечество! Папашество, едрёна корень! – бормотал Дубовик в каком-то забвении.
      И – принялся за дело.
 ...Говядо – поверженное, оглушённое ле¬жало у его ног. Взяв мясницкий топор-се¬кач, тщательно продезинфициро¬вавшись «Бурячихой», Дубовик деловито опробовал лез¬вие пальцем и принялся за разделку туши.
      Собрался народ: американские советники, демократы обоего полу, буржуи и коммуни-сты всех мастей и оттенков. Дело происходило на государственной даче. Из-за каждого соснового ствола, из каждого кус¬та можжевельника смотрели на него испуган¬ные, восхищённые, устрашённые и озадачен¬ные телекамеры. Историки впоследствии ут-верждали, что именно на этой поляне, близ спецдачи Дубовика, жрецы Обуздалина Второго Сухоручка в пыльных шлемах приносили друг друга в жертву Революции.
Именно поэтому, дескать, с поляны всю жизнь наносило органикой.
…Зарез и шею – Блюмену, челышко и толстый край – Белоиду. Ростбиф   отписал Лобкову, лопатку получил Ворвонин. Муфлонову вручил бочёк и покромку. И младореформаторов не обидел – Хрюшу, Ржавого и Хока. Поделил на троих голяшки, а в придачу на троих же – бедёрки отвалил. Хрюша по глупости отмахнулся от своих  кусков: некогда, нужно обосновать теорию разделки туши,  фазу обваловки и  методы  жиловки  (отделение от мякоти плёнок, жил и мясуя). Никаким делом, был уверен Хрюша, нельзя заниматься наугад, на фуфу, без серьёзной академической проработки.               
 Хок принял голяшку, как должное, даже не сказал спасибо. (Дубовик подумал: делай людям  добро, получишь от них го-го).  Хок мыслил о глобальном: обойдётся ли мировое хозяйство без красногорбатовской коровы? Вернее, без рутинян, обсевших говядо? И если обойдётся, то куда девать  рутинян, чтобы  не мешали  техническому  прогрессу? На эти вопросы Хока Дубовик мог ответить только: «Ну, бёныть, ты и загогулина!».
Зато Ржавый ухватил всё с большой благодарностью и даже ныл, нахал: «Маловато будет!»
Рога клянчи¬ли Белоид с Блюменом, хотели из рогов соорудить мемориальный комплекс богу Яхве в честь одержанной над красногорбатовской коровой полной и  окончательной победы, желанной и долго ускользавшей из рук, обещали изваять и его, Дубовика, в полный рост на бюджетные деньги у входа в мемориал в виде почтительного швейцара.  Подумав, рога  не отдал, повесил у себя в приёмной: авось кому-нибудь из православных отцов сгодятся, тоже на какой-нибудь символ. Муфлонов пыта¬лся приватизировать хвост, который понадобился ему, чтобы сметать с гор воспоминания о рутиновских захватчиках Х1Х столетия, собрал толпу разноплеменников, и всей толпой дер¬гали коровий край. В итоге корень хвоста на¬дорвали, но себе так и не оприходовали: Дубовик, разобравшись, в чём дело, разогнал компанию матерками.
     Ребро, обсосав, метнул в Терек. Приняв дружественный жест за превентивную бом-бардировку, неблагодарные чичи объявили ему джихад.
Филей, кострец, огузок и Дальний Восток ос¬тавил себе.
Работал и бормотал:
– Ни гангрены, ни  мясуя!
…За рубежом слава его росла, как на дрожжах. Сорос дежурил в приёмной с утра до вечера. Корреспонденты истошно кричали в те¬лефоны, историки тупили перья, занося на свои скрижали его подвиги. Дрожали и колебались, казалось, незыблемые после Великой войны мировые устои: Красногорбатовская дойная корова откинула свои, победоносные ещё недавно, копыта…
                х
Пахло парной плотью и его, Дубовика, седьмым потом.
...Долго в какой-то отрешённости взирал боец на свои труды.
То, что он завалил и разделал, было когда-то коровой. То, что теперь ле¬жало перед Дубовиком в остатке, напомнило ему пса, гонявшегося ког¬да-то за любимым котом Трофимом. Это был не вонючка шпиц, тем более не калека так¬са или транссексуал-пудель. Нет! Это был старый, с кровоточащим боком, но с бы¬чьей выей, не утративший боевой мощи зве¬рюга-ротвейлер.
     …В Большой Будке чистокровного ротвейлера держал адво¬кат Запёкин. Рассказывали, что Запёкин вывез псину из Германии. Ротвейлер, раскормленный на рутиновских  хлебах, 
походил на кабана, и хоть порой бросался на кота Трофима (Дубовики жили на задворках усадьбы известного адвоката), но за шустрым Трофимом было ему не угнаться.
Запёкин гордился своим ротвей¬лером. Он, Запёкин, вообще слыл космополи¬том: пил пиво отечественной варки и при этом разглаголь¬ствовал, что пена этого пива жиже, чем у баварского. А сылвенское бутылочное стекло, ежели даже надраить его кирпичом, мутнее венецианского. Когда вся страна, вслед за Обуздалиным Вторым Сухоручкой, подня¬лась в едином порыве против космополитов, погорел и Запёкин со своим ротвей¬лером и пивом. Но это было потом...
Ротвей¬лер, вырубленный им невзначай, наводил на грустные воспоминания.
Дубовик решил не останавливаться, раз¬валить и ротвейлера и раздать рутинянам – всем вообще – по куску. Как никак их прадеды, деды и отцы, да и сами они ходили за красногорбатовской коровой, паратили  её сеном, мукой,  а когда  не было ни того ни другого – запаренной яровой соломой, выгребали за ней навоз из стойла (и стойло они же возвели, целый дворец, хоть самим жить). Это были не его эфемерные фундаменты, а настоящие капитальные скотные дворы).  Рутиняне  прогуливали бурёнку по зелёным лугам, отгоняли от неё слепней и оводов, тучами налетавших из-за бугра, как с Запада, так и с Востока... Им, скотникам, пастухам, дояркам, трактористам  и сторожам тоже надо бы отделить сколь-нибудь убоины на дожитие.
–Зубаст был кобель, да прост оказался! – сказал Дубовик со вздохом. –Делать нечего, надобно херить.
      Ещё раз продезинфицировался и перехватил покрепче рукоятку секача. Но тут подско-чили дети.
     – Что же вы, папаша, творите? Ничего у вас святого нет! – возмутилось хором юное поколение.
 –Псина же, стерво! – оправдывался он, указывая на остаток туши. –Тем более бочина хохлами располосована. Такая загогулина, понимаешь!  Дорешить зараз да раздать по куску нищим на ростбиф. На ростбиф, на стейк, на битки, на пельмени, а то в квас – что хотят, то пусть и варакают. Демократия…
     – Сами вы, папаша, пельмень и загогулина.  Опять за свои фундаменты взялись?!
Младореформаторы – Хрюша, Ржавый и Хок вспомнили зачёты в Академии финансовых худо¬жеств. Хрюша пояснил:
     – Ничего страшного, что псина, шеф. Если предприятие, изначально будучи коровой, теряет долю на рынке, оно переходит в ка¬тегорию псов. Дойных, шеф! Только и всего.
        –Общепринята¬я, терминология маркето¬логов! – подтвердил Ржавый.
      –И, если уж до конца раскрывать зна¬чение термина, – консультировал Хок, – то мы упремся в известную матрицу Би - Си - Джи.
 –Так что, балаболки, так и оставить кобеля? – Дубовик делал ударение на «о», так все говорили в Большой Будке.
     –Так и оставить! – радостно закивали дети. –  Нам ведь жить! Бок стру¬ной с гитары Высоцкого затянем. (Молодёжь не расставалась с «Тошибами», и в каждой «Тошибе» не своим голосом надрывался Высоцкий: «Быть или не быть?! Вот в чём вопрос!»). И, конечно же, выходило, по общему мнению: «Быть!».
–А ежели дорубать до кота, например? Чтоб уж навеки…
Хрюша, Ржавый и Хок категорически воспротивились:
– Неблагоприятно для инвестиционного климата, шеф. Кто же кота доит?! В матрице Би - Си -Джи нет дойных котов. Дикие кошки есть. Но это же дрянь заведомая.
 –Навеки! – возмутились дети. – Ха-ха! В вашем возрасте легко говорить «навеки», а разгребать нам! Матрица Би-Си-Джи…
      Этой чертовой матрицей молодёжь его и добила.
– Я вас услышал…  Быть, то есть, жить по сему! – решил он.
В том, что планы угостить ростбифом убыточных (так Дубовик теперь  тепло отзывался о простых обывателях-скотниках) не исполнились, он не считал себя виноватым. С закусью действительно вышел облом. Но не из-за него же. Главное, он обеспечил: косорыловка, пиво не сходили со столов рутинян. «О водке я не говорю…» – любил отметить он, когда речь заходила о росте благосостояния народа.
      Покончив с коровой, он опубликовал манифест, который тут же, на коленке, изобразили младореформаторы, оформив разделку, обваловку и жиловку туши законными залоговыми аукционами и приватизацией.  Кобеля Дубовик поручил заботам дочерей и зятьёв. Им – жить.
   Молодёжь обнимала и целовала его. Крепко. В дёсна.  Натан  Ржавый  заполошно  кричал:
   – Если что, валите на меня: во всём, мол, виноват Ржавый!
     И даже похлопал Дубовика, хлюст, дружески по плечу.               

                ДЕНЬ СЕДЬМЫЙ
   …Теперь можно было подумать и о себе.
        Когда-то где-то, кто-то в молодости подсунул ему в качестве завёртки куска печени забитой им свиньи, лист печатной бумаги, на котором среди пятен сала и сукровицы разглядел он интересные слова. Это было как раз то время, когда он читал подряд любые тексты, не пропуская ни одного: газеты, брошюры, плакаты, меню в столовых, медицинские справки, объявления на столбах и т. п. Он открывал тогда для себя окружающую жизнь, и поэтому интересовался любыми печатными знаками.
     Он даже поэзию тогда читал. Маяковский, например, ему не понравился: резало ухо, как визг свиньи. Свинья до последнего не согласна с бойцом, отнимающим у неё жизнь. Отсюда – истошный зёв. Другое дело овцы, бараны, молодняк КРС. Дубовик на этот счёт вычитал у Пушкина:
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
      Вверно сказано. Молодой Дубовик, орудуя на бойне, чувствовал себя хозяином жизни и смерти коров, свиней, овец и других рогатых и безрогих. Это чувство собственного превосходства и слова про гремушки с бичом, разобрав каждое слово со словарём, он запомнил на всю жизнь…
        На завёртке куска печени напечатан был любопытный рассказ. Похоже на молитву или на стихи. Описывалось, как некто до поту гегемонил в течение шести дней, а в «седьмый» день порешил отдохнуть.  «И совершил Он («он» почему-то с заглавной буквы) к седьмому дню дела Свои (почему-то опять заглавная), которые делал. И благословил седьмый день, и освятил его, ибо в оный почил от всех дел Своих (опять заглавная, к чему бы это?), которые Он (опять!) творил и созидал.» Дельно! Сам Дубовик трубил годами без передыха. То работа, то общественные нагрузки. Сначала Будка, потом губерния, потом Рутинополь... Одна разделка  Красногорбатовского говядо сколько силушки забрала: помаши-ка секачом, поиграй-ка ножом обвалочным, в нём весу килограмма три не меньше. Да ублажи кучу народа. Какой там «седьмый» день! А хотелось, ой, как хотелось забыть всё, да потянуть ляжки, как мечтал, бывало, папаша Херон Вавилович, отрываясь на минуту от перпетуум мобиле.  И вот теперь, расчленив Красногорбатовское говядо, он понял, что совершил дело, ради которого явился на свет и вряд ли ему ещё придется орудовать секачом и обвалочным ножом. А уж пикой с кувалдочкой тем более. И захотелось ему, как писано на том клочке: «почить от всех дел своих».
      …Некоторое время он развлекался экскурсиями по земному шару. Хотелось лично убедиться, что он действительно шар, как рассказывали в школе на географии, а, например, не дыня. Было много встреч с главами народов. Он мало слушал, о чём толковали ему президенты и премьеры. Не слушая, он оценивал их головы. На одной ложками он сыграл бы «Карусель», на другой – «Барыню с бубенчиками», а третья весьма бы сгодилась, если на ней исполнить вальсок о голубом шаре, который крутится, вертится, хочет упасть, но не падает. Совсем как он сам, Дубовик.
Потом езда надоела, тем более что перелёты туда-сюда невозможно было подстроить под употребление «Бурячихи». Выпил – заснул, а самолёт по расписанию мотыляет: сел –поднялся, поднялся – сел.
 Прилетели, брат, – вылазь, хочешь не хочешь, слушай выутюженных краснобаев и сам бурчи по бумажке какую-нибудь заказную ерунду. Отвернёшься отлить за колесо – виноват, хамом обзовут в прессе, невежей. Так и ходи по этим приёмам, будто тебя кто под уздцы водит. Нет, это не по нему. По Рутинии путешествовать? Тут, конечно, не придерутся, мочись хоть с самолёта в иллюминатор, хлещи ложками и чем угодно по склонённым башкам чинуш. Но сколько можно хлестать? Глупость какая-то везде, куда ни глянь, ей-ей.
 Как-то историки (он полюбил, чтобы на ночь приходили поговорить историки) рассказали про Моисея, который израильскую голь, водил 40 лет по пустыне   и в конце концов вывел по указанному богом адресу. Так вот Моисей, оказывается, по рождении своём был упакован матерью в корзину и пущен по реке Нил. Поплавал, поплавал, спасся да и повёл народ через пустыню к хорошей жизни. А ведь он, Дубовик, жизнь свою тоже начинал в корзине, только не на реке, а в конюховке, на прелом навозе стояла его плетюшка, в которую он, бросив ветошь на дно и взяв котёнка Трофима на руки, умащивался на ночь. И сладко им было вдвоём! А что, если… Так появилась в ЦКБ  Корзина карельской берёзы с инкрустациями, в которую он и залёг вместе с клубком, изображавшим Трофимушку. Из новой, государственной Корзины Дубовик вылезал исключительно по нужде, да ещё на медицинские осмотры, а так беспечально проводил в ней время сутками, руководя отраслями на отдалёнке и предводительствуя народ не хуже хрыча Моисея.
Губернаторы тоже завели себе по корзине (поскромнее) и, устав от коррупционных схем, предавались, благоприличному отдыху, предоставляя местным делопутам депутатам полную суверенность.
Вокруг него и его Корзины кипела жизнь. Особенно старался Натан Ржавый.
Ржавый с утра до вечера был занят распределением того, что осталось от разрубленной и раздаренной шефом Красногорбатовки, а именно – субпродуктов: сердца, лёгких, селезёнки, печени и прочей требухи. Одних кишок было столько, что по ним теперь гнали нефть и газ в Европу и Азию сразу по нескольким ниткам. Ржавый обеспечил коровьими потрохами по гроб жизни всех своих друзей и друзей друзей и ещё чёрт знает кого, совершенно посторонних лиц.
Те, которым не досталось говяжьих оковалков и даже требушины, собрав вокруг себя убыточных скотоводов, полагавших, что к водке всё-таки нужны пельмени, поволновались, поволновались у него перед ЦКБ и пошли было на него буром. Затеяли гнать его из Корзины. Тогда он, из Корзины не вылезая, велел тому же танку, с которого провозглашал народоправие, расстрелять охламонов, бёныть, в упор! И расстрелял. А танк поставил на постамент в музей. Заряженным.
                х
    Ну, и при чём здесь, скажите, карьеризм? Себе что ли он присвоил эту чёртову корову? Не считать же рогов в его приёмной, употребляемых в качестве вешалок для шляп, плащей и прочей одёжи послов, народных вождей и своих православных жрецов, прибывавших к нему на поклон. По миру он путешествовал исключительно от скуки, а не с какой-то шкурной целью. А в Корзину залёг, если хотите, из экономии народных средств.
    …И опять надоедный Блох принялся разматывать клубок, изображавший Трофима и опутывать Дубовика нитками, и опять, на правах близкого друга и спасителя от зубной боли, принялся поливать его бальзамирующим раствором, превращая в куколку. И опять начался нудёжь:
 –Дорогой мой, всё объясняется рейтингом, – уверял м-р Блох. – Ваш рейтинг, Рурик Херонович, когда вы разделывали, обваловывали и жиловали корову, был всего-навсего жалких 2 процента. А нужно вам было хотя бы 52. Вам не с чем было идти на новые выборы, милый мой. Вот вы и раздарили Рутинию.
 – Не понял… 
 – Для рейтингу, Рурик Херонович, тока для рейтингу. Без рейтинга вы теперь, как наркоман без дозы. Ваши успешные реформаторы, изъяв из государственных банков денежки, скупили для вас голоса избирателей, а точнее – местные избиркомы. Не самому же вам было аферами заниматься, зелень коробками таскать! А рейтинг ваш почему упал, хотите узнать?
 –Почему?
 –Потому что вы снапёрстачили: людей на площадь вывели под лозунгом: «Больше равенства!», а с площади увели под кричалки: «Больше наглости!». Вот и вся ваша душа безбрежная. Согласны?
      –Я тебя услышал, насекомое, ты прав, с меня стакан. Были, были загогулины с рейтингом. Но ведь живём же, и я живу, и убыточные живут…
      –Не живёте, перебиваетесь. Пока нефть течёт, будет у вас, любезный, холопское государство. А потом вымрете, потому что ничему не учитесь. Игрой ложками на лбах, дорогой вы наш, не проживёте. За это я вам ручаюсь.
        –С меня стакан...
        –Куда смотрите? Опять в бутылку?

                ПО СПРАВЕДЛИВОСТИ
       Было очевидно, что после ремонта головы и превращения из киборга в нормального Номо, президент Дубовик не работник и не жилец. Лечение не пошло ему на пользу, как ни старался м-р Блох. Дубовик очеловечился, облагородился, поумнел.  Но это только помешало ему исполнять (или не исполнять, что равносильно) свои обязанности государственного деятеля. Он теперь вникал в несущественные детали и события, гневался из-за пустячных проступков своих помощников. Влез в распрю Блюмена и Белоида, не поделивших смачный отруб говядины. Стоя на четвереньках (для лучшего упора), сундукеи тянули зубами оковалок каждый в свою сторону. Дубовик начал вникать в «юридическую составляющую хозяйственного спора»,  вместо того, чтобы гаркнуть, как гаркал совсем ещё недавно: «Вы, оба, в угол, понимаешь, до конца урока!». Так бывало командовал их школьный военрук Гавкало (ударение на второе «а»). На третью ночь после Блоховской операции, Дубовик ни с того ни с сего разговорился. Но не с членами Семсовбеза, а с кем-то другим, в Корзине. Он что-то утверждал, на чём-то настаивал, кому-то грозил (себе?), строил какие-то отвлечённые вероятия и при этом явно выходил за пределы человеческого разумения: «Вот запрещу восход солнца, – гремел он в Корзине, – тогда у меня попляшете!». Или обещал навести порядок с берущими немилосердно чиновниками: «Найдём порядочных, прозрачных, надо – заменим бюрократов привидениями!». Касался и экономических тем: «Пушниной торговать будем, лаптями, дёгтем. Пушнину у канадцев закупим, лаптей китайцы наковыряют, а вот дёгтем не знаю, где и разжиться.». Предполагал торговать Белоидами, Блюменами, Ворвониными, Лобковыми, а также Хрюшами, Ржавыми и Хоками: «У нас их как  дерьма за баней, как у барбоски блох!». Высказывал ни с чем не сообразные оценки и заключения, как бы наблюдая явления со стороны. «Что они там в этой властной вертикали курят, принимают и нюхают?» – вопрошал он сам себя, прочтя в «Дейли Брёх» статью окончательно расходившегося Гюрзы о безобразиях олигархов и бездействии властей. И сам же себе отвечал: «Да сосут они. Сосут. Кровь народную!».
      Но что наиболее беспокоило членов Семсовбеза, как действительных, так и членкоров, так это усиливавшееся с каждым днём (да что там «с днём», с каждым часом!) желание президента уйти, покинуть, оставить всё и всех и куда-то не то скрыться, не то вообще исчезнуть с лица земли. Страстно исторгал он время от времени скопившееся в душе страдание: «Уйти! Уйти! Уйти! Но кого? Кого? Кого?».
                х
…Очнувшись поутру, Дубовик пригласил историков и принялся расспрашивать их, долго ли в прошлые времена сидели правители на своих местах? Переглянувшись, историки объявили на память, что рекордсменами по отбыванию тронных сроков следует считать древнеегипетского фараона Тутмоса Третьего и супругу его Хатшепсут. Эта парочка грела трон дольше всех известных науке государей, а именно 54 года. Выслушав сообщение о Тутмосах, Дубовик сердито буркнул: «Нормальный возраст политика – 65 лет, после чего он впадает в маразм». Слушавшие Дубовика окаменели. На момент произнесения роковых слов, президенту уже стукнуло полных 66 и шёл 67-й! Но дело не в этих сроках. Ещё неделю назад Дубовик определял критическим возраст главы государства… в 75 лет! Скостить самому себе срок правления сразу аж на 10 годочков?! Вот что поразило приближённых...
   Выслушав историков, Дубовик пригласил к Корзине секцию придворных экономистов и начал допытываться у перепуганных учёных мужей:
  – Какое государство я построил? И почему у нас кроме закона есть ещё какой-то «закон-тайга»?
      Поёжившись, эксперты, с которыми м-р Блох только что провёл в Академии наук обстоятельную консультацию, сообщили, что, по их мнению, в Рутинии построено государство-ублюдок. Обрамление – антично-капиталистическое, внутреннее же устройство –  азиатское с  халифом во главе. Поэтому и законов действует одновременно два: писанный (европейский) и таёжный  (азиатский): хвать-мать, было ваше – стало наше.
       –Никто не хотел созидать ублюдка, – смущённо извинялись специалисты, – оно само так устроилось.
       Видя, что президент впал в тяжкую задумчивость, присутствовавший на симпозиуме офицер в штатском успокоил:
      – Всякое бывает. У нас в ЧеКушке одного уговаривали-уговаривали, а потом так вышло, что  ногу сломали. А другого уговаривали-уговаривали, а он из окна с четвёртого этажа возьми да сигани... Так уж устроилось!  Стали разбираться, оказалось: тот и другой – ублюдки!
       Нашлась, впрочем, и альтернатива. Среди экспертов затесался спикер Госдумы Андреас Климакс. Оказалось, он – тоже экономист и даже кандидат наук. Историей же интересуется с младенчества, ещё когда под себя ходил. Климакс высказал любопытную мысль (он доказывал её в докторской диссертации, которую намеревался вскорости защитить): всё зависит от точки зрения. Надо только марксизм с ленинизмом поставить с ног на голову. Подход верный, потому что он правильный: с одной стороны, какой-нибудь тип или явление  – ублюдки, а если посмотреть с другой стороны, – добрый молодец и прекрасный феномен. В жизни это бывает сплошь и рядом. «Вот я, например, космополит, западник, короче – Андреас. А вот я уже – патриот и державник Андрон. Что со мной случилось? Да ровно ничего. Сменил ориентацию. Вот я – мальчик, вот – девочка. Полная аналогия. Сейчас у Рутинии ориентация демократическая. Давайте сменим на державную. И будет исчерпывающее объяснение азиатству и халифатству».
       Все посмотрели с надеждой на Дубовика. Дубовик подумал, посопел и сообщил свою резолюцию: 
      –Загогулина ты, Андрон, вот что. Может, и фамилу поменяешь? Был Климаксом, станешь Гормональным?.. Что кобёл делает, Андрон, когда ему делать нечего? Понял? Займись.
       Эксперты, в том числе Климакс-Гормональный, устыдились.  Вокруг корзины повисло
стеснённое молчание. Но офицер в штатском ловко разрулил обстановку:
        –Вопрос на паузе, господа...
                х
      Ближайшим соратникам Дубовика становилось всё более ясно, что государственная ноша прямо на глазах становилась непосильна президенту. Именно об этом он горюет в своей Корзине, отсюда и все его странные вопросы и абсурдные заявления. Сомнений не осталось, когда, просмотрев во сне очередной кусок своей жизни, Дубовик, очнувшись, хрипло, с болью исторг, кажется, из самой глубины души:
      –Уйти! Уйти! Но кто же?! Кто-о?!».      
      Он слабел на глазах – физически, политически и административно. Учитывая, что всё может произойти в какие-нибудь минуты или даже секунды, члены Семсовбеза, не сговариваясь, установили у Корзины Дубовика круглосуточное дежурство. Дежурили не по очереди, а все вместе. Дежурного президент мог внезапно осчастливить, обездолив прочих. Поэтому наблюдение за самочувствием Дубовика вели сообща. Заняв исходно законные и удобные для наблюдения места вокруг ложа Рурика Хероновича.
                х
      Откровенный разговор начался без подготовки, вдруг, но оказалось, что все думают об одном: рутиновское наследство. Вопрос о преемнике Дубовика не стоял, поскольку с кончиной Дубовика должна была кончиться и сама республика Рутиния, ибо Дубовик и Рутиния составляли в понимании всех единое целое, а сносного преемника на горизонте не было видно.
Усевшись вокруг смертного одра на инкрустированных откидных си¬деньях, действительные члены Семсовбеза дочери Дубовика Неля, Эля и Геля и, соот¬ветственно, зятья Фаустов, Пахтусов и Нару¬сов, навострив уши до лезвия бритвы, чутко прислушивались к угасавшим родительско-тестевым стенаниям и спорили о будущем разделе имущества. Члены-корреспонденты – глава президентской администрации Чугун Модестович Волокушин, исполня¬ющий обязанности премьер-министра Киндер-Нечаянный с указом о своем назначении на руках, пресс-секретарь Мочегонный, генпрокурор Бельский, министр мокрых внутренних дел Сизо, министр обороны генерал-полковник Базуко, министр по чрезвычайным ситуациям ге¬нерал-лейтенант Кужупетов, отставной премьер Старобабский, только что получивший командировочные для прогона в Киев, но, естественно, задер¬жавшийся с отбытием, наблюдали за происходящим из второго ряда кресел, стоявших полукругом в некотором отдалении от одра президента. Советники, они же финансовые гении Рутинии: Блюмен, Белоид и Муфлонов, а из русских – Фома Филимонович Лобков и Ворвонин Сергей Сергеевич,   располагались в третьем ряду в ожидании распоряжений дей¬ствительных членов и членов-корреспондентов. Политический мо¬лодняк, искренне полагавший, что за ним – будущее: Егор Хрюша, Натан Ржавый и Альфред Хок стояли на ногах за креслами третьего ряда, занимая выгодную позицию для старта в любую сторону.
У дверей палаты, на складном походном стуле скромно сидел на часах офицер в штатском.
Неля и Фаустов, будучи старшими по воз¬расту, вели совещание. Они подчёркивали ис-торическую параллель между собой и на¬следниками Чингисхана. Как известно, ука¬зывали они, после смерти Потрясателя Все¬ленной практичные сыновья великого мон¬гола оставили шизофренические мечты ро¬дителя искупать коней в атлантической ван¬не и перешли к идейно менее значимому, но практически много более приятному и по¬лезному делу – разобрались с накопленным папашей барахлом.
      –Аналогично надлежит поступить и нам. Все согласны или я насилую? – вопрошал так-тичный Фаустов.
      Отринув подозрения в насилии и согласив¬шись в принципе насчет необходимости ре-визии и распределения нажитого родителем, Эля и Пахтусов, однако, призвали использо-вать другую историческую параллель, а имен¬но – Александра Македонского и его преемников-диадохов, поскольку на Западе до сих пор так испуганы властным Чингизом, что одно упоминание о нем, как об избранном на¬следниками Дубовика образце, навсегда мо¬жет лишить Рутинию инвестиций, как отпу¬гивает изнеженного интеллигента ядреный дух монгольской подмышки.
  Они заявляли, что наглых потомков Чингиза в конце концов частично загнали во Внутреннюю Монголию, а частью рассеяли в Татарстане под тяжкой дланью президента Шаймиева, а всё потому, что   фрае¬ров сгубили жадность и высокомерное отрицание роли прочих личностей в истории. Насчет опрометчивого отрица¬ния роли прочих личностей Пахтусовы напи¬рали особенно:
      –Не поведет ли размахивание жупелом Чингиза к тому, что и нас всех, элиту Рутинии, загонят в конечном счете под чью-нибудь тяжкую длань?
      Третья пара – молодожёны Геля и Нарусов – придержи¬валась той точки зрения, что будет правиль¬нее опираться на прогрессивный опыт Напо¬леона I Бонапарта, который, хотя и значитель¬но уступал в росте и весе президенту Рутинии, но по духу был значительно ближе Дубо¬вику, нежели Чингисхан и Александр Македон¬ский, которые, как известно, империи созда¬ли, но пограничных столбов нигде не вкопа¬ли, что привело к большим историческим переполохам. Во-вторых, из указанных великих только Наполеон и Дубовик издали каждый по Гражданс¬кому кодексу, в то время как Чингиз и Александр из Македонии ограничивались на разборках простой рубкой голов и других членов подве¬домственных тел.
 – Простите! Темучин Есугеич изло¬жил свой взгляд на правоотношения в извес¬тной специалистам Ясе: пятки виновного, со¬гласно новеллам Ясы, притягивались к ушам, а весь человеческий узел прихватывался на вертикаль власти не произвольно, но на осно¬вании норм Закона. Нам сообщали об этом в Высшей шпионской школе при ЧеКушке, – скромно уточнил от двери офи¬цер в штатском, демонстрируя глубокие познания права.
 Но Геля и Нарусов отмахнулись:
     –Исторической наукой, – сказали они, перебивая друг друга, – твердо установлено, что выскочка Македонс¬кий редко посещал баню, а чистку зубов пас¬той «Блендамёд» («Пусть здоровье сияет улыб¬кой!»), которой активно торгует Нарусов, вообще отвер¬гал. Чингиз на десерт трескал вшей – брр! Для детей это дурные примеры, в то вре¬мя как Наполеон и Дубовик, при некоторой подчистке их биографий, навсегда останутся в памяти потомков образцовыми (в гигиени¬ческом смысле слова) личностями и велики¬ми законодавцами.
      Советники-олигархи Блюмен, Белоид, Муфлонов, а из русских – Лоб¬ков и Ворвонин Сергей Сергеевич, готовив¬шие тезисы выступлений зятьев, согласно кивали головами. Они и сами были готовы выступить, но были отвлекаемы Сизо и Бель¬ским, которые после общения с м-ром Блохом находились как бы не в своей тарелке и, возбудив уголовные дела о злостном само¬управстве сундукеев (инициатива министра Сизо, ст. 330 УК) и о дневном  разбое мордачей (ини¬циатива генпрокурора Бельского, ст. 162 УК),  пересылали по рядам кресел олигархам обоих сортов  свежевыписанные повестки с вызовом на допрос и постановления с печатями об аресте несчастных прямо у спальной Корзины. (В том и другом случа¬ях предусматривалась полная кон¬фискация имущества.) Добившись на повестках автографов подозреваемых, законники отпускали их под подписку о невыезде.
Общество находилось в затруднении. Взо¬ры всех невольно обратились к офицеру в штатском, как к независимому эксперту. И служивый выручил.
– Все хотят в конце концов одного, – ска¬зал офицер, глядя куда-то в угол Корзинной залы,– придать операции легитим¬ный характер. Мы ищем яркий символ, по¬нятный народам знак. Однако, Запад символы и знаки отверг. Я это узнал в Мюнхене, стажируясь по окончании шпионской школы. В то же время право сильного, как и право первой ночи, Западом возрождено. Взять «Бурю в пустыне»...  Пра¬во на дары, приобретения, займы, доходы установлено, как известно, априори. Поэтому я бы не стал зацикливаться на знаках и жупелах, гос¬пода.
–Желаем и хотим, – заторопились Неля и Фаустов, уцепив мысль офицера, – взять столицу республики город Кара-Курум, то бишь Рутинополь, с прилагаю¬щимися землями на 1/6 части земной суши!
    –Уже на 1/7, – мягко поправил сиделец в штатском.
    –Неважно. И три дня – на поджоги, изнаси¬лования и законную приватизацию!
     –Пахтусовым, – продолжали раздел Фаустовы, – отходит, правда, завоеванный еще не до конца, но весьма перспективный ку¬сочек: Урус-Чечня, обжаренная бомбами до хрустящей корочки. Горный воздух, добро¬желательное население – фактически Швейцария! Нарусовым же, несмотря на их малолетство, дарится великодушно все ос¬тальное, то есть то, против чего не возража¬ет НАТО: мирное Косово, остров свободы Куба, а заодно можете прихватить Съерра Леоне, где бессмысленно против вестернизма бунтуют чёрные. Кроме того, под летний отдых отводится Верхняя Воль¬та – та  же, кстати, Рутиния, только без ракет. Все согласны или я насилую? – воп¬рошал настойчивый Фаустов.
      От второй пары (Пахтусовы) первая пара (Фаустовы) незамедлительно получила энер-гичную ноту протеста:
      –Дураков нет!
 От третьей пары (Нарусовы) первой паре (Фаустовым) прилетела ценной бандеролью наложенным платежом мраморная пепель¬ница с остатками сигарет со следующим уст¬ным текстом, который третья пара пропела хором:
– Во вам наследство! И все, что в Корзине, можете забрать!
(Это было невиданной дерзостью! Парочка Нарусовых за свой выпад могла поплатиться лишением вос¬кресного отцовского благословения и изгнанием полномочными по¬слами в республику Чад, чего не произошло только потому, что политическая обстановка в Корзине внезапно и бесповоротно изменилась.)
Между тем офицер в штатском аккуратно подмел щеточкой в совочек разлетевшиеся из пепельницы бычки.               
               
                ТРЕТИЙ ВАРИАНТ
Сквозь лёгкую, приятную хмару Дубовик слышал настой¬чивый, обволакивающий сознание голос. То м-р Блох, магистр медицины, специалист по преображению киборгов в хомо сапиенсов и экскурсовод по залежам человеческой памяти, гнусаво, кося под дьячка, читал над инкрустированной Корзиной, а Дубовик беззвучно повторял за ним, ше¬веля немеющими губами:
– Вот я возвеличился и приобрел боль¬ше всех Обуздалиных, которые были преж¬де меня. И всё это – томление духа и суета сует. И возненавидел я жизнь. Противны стали мне дела, которые делаются под сол¬нцем, противен фундамент со стороной 557 километров, дойные коровы и мо¬лочные псы. Надоела возня, чинимая теми, кого я сам породил… Пусть наступит покой…
       Я хочу уйти по третьему, по своему, варианту, без импичментов и выборов, хочу быть хвалимым потомками, пусть вспоминают мои благодеяния, и главное из них то, что не стал я цепляться за бархатное красное кресло, а ушёл своей волей.
      Изнемог я, устало сердце моё. Для чего толкался я среди людей, для чего по головам ходил, соперников истреблял…  если не истребил их совсем?
       –Не отвлекайтесь, не рыскайте в сторону, – недовольно поправлял м-р Блох. –  Договорились же: уйдёте сами, без тычков и проклятий. О важном думайте, о насущном. Ходяй непорочен и делаяй правду, глаголяй истину в сердце своём и не сотвори искренному твоему зла и поношения. Погребение будет грандиозно. Соболезнования поступят изо всех углов планеты. Распоряжусь, чтобы соболезновала и прочая вселенная, от Млечного пути до Альфа Центавра.  Ослушников, кто не представит адреса, накажу тростью, астероидом полосну, хвостатой кометой огрею. Прощание проведём в храме Христа Спасителя, лично согласую с патриархом, он меня знает… по Книгам. В гроб дубовый вызолоченный положим вас, лично за всем прослежу. А хотите, в Корзине похороним. Ходуны, конечности то есть ваши, штандартом покроем, немало вы потоптались в пьяном виде по штандартам, да ладно уж, последним подвигом, добровольным уходом много вы грехов скостите с себя. Награды все до одной, в том числе самые дорогие,  «Ворошиловского стрелка» и МОПРовский знак на подушках выложу, а знак «Воинствующего безбожника» на помойку выброшу… Пятнадцать тысяч человек с вами проститься придут добровольно и столько же свезут на автобусах силой. Воины караул будут у гроба нести трое суток денно и нощно, хотя бы вы и припахивали... Духовный синклит вплоть до высших чинов явится. Скажут: раб божий Рурик приказал долго жить…
    –Лучше уж по должности именовать: президент всех рутинян и прочее. Не забыть: Главнокомандующий и всё такое. Привык уж я.
    – Будь по-вашему. Можно и по должности.
    – О фундаментах пусть не поминают.
    –Замётано. Народ будет вас жалеть, говорить будут плохим людям, ворам и мошенникам: «Дубовика на вас нет!».      
   – А если по-хорошему не уйду, что скажут?
   –Тогда скажут: «Банду Дубовика – под суд!».
   – Ишь ты, какая загогулина… Проследи, дорогой, чтобы ушей не касались. Тронут – встану, самим надеру.
   – Распоряжусь.
   – То-то! Поговори у меня!
        Члены Семсовбеза, действительные и член-коры спали блаженным сном под речитативы Блоха и прерывистый шопот Дубовика.
  …В этот момент у дверей в Корзинную палату возникла суматоха. Спикер государственной Думы Рутинии Андреас Климакс-Гормональный едва не прорвался в зал. Климакс хотел лично ободрить занемогшего президента и сообщить ему, что в истории были примеры исключительно продолжительных царствований, а то, что ему сообщили в прошлый раз историки, это всё фейк, то есть фигня. Он, Климакс, отыскал пример так пример: оказывается, египетский фараон У1 династии Пиопи Второй благополучно процарствовал аж 100 лет! До последнего узнавал родных и близких, с соседями воевал не хуже молодых фараонов, вердикты утверждал во множестве. Совет старейшин – Сару – при фараоне работал не хуже Думы республики Рутинии при президенте Дубовике…                               
  Климакс рвался доложить о Пиопи Втором лично, ему нужна была виза Дубовика о посылке его, Климакса, на переговоры о египетском долге, который ранее поручалось получить кемеровскому хитрецу Аманатову и которое дело тот, естественно, завалил, не имея научной подготовки, не зная даже, в какой стороне Света находится Египет. Климакс обещал долг с фараонов содрать  с живых, или  с мёртвых, а заодно разведать обстановку в местных офшорах.   Кроме того, Климакс хотел посоветоваться с президентом о личном, интимном. Климакс задумал перейти из охлократов в патриоты и официально изменить имя и фамилию на исконно рутиновские: Андрон Климов. Благословите, Рурик Херонович!
 Климакс был остановлен железной рукой офицера в штатском, который объяснил, глядя Климаксу не в глаза, а куда-то в лоб и мимо, что сейчас не время докладывать о Пиопи Втором, президент обсуждает с м-ром Блохом совершенно другие вопросы. Услышав о м-ре Блохе, Климакс икнул, попятился и полетел, оглядываясь, по коридорам дома скорби на выход.
Следом за Климаксом поддержать президента явился верный его охранник и просто друг многих лет, глава собачьей стаи Рутинополя, общественный деятель и политик южно-русский овчар Жирик. У Жирика была и другая, тайная, цель. По наущению Климакса он за помощь в регистрации псячьей партии, должен был лично убедиться в том, что в Корзине действительно обитает избранный народом президент, а не какой-нибудь дешёвый  клон. Жирик проскочил в двери, когда офицер в штатском отвернулся на минуту к телефону, по которому президент Соединённых Штатов интересовался здоровьем «друга Рурика». Жирик уверенно пролетел к Корзине и уже поднялся было на задние лапы, чтобы заглянуть вовнутрь, потянуть носом запахи для анализа и сказать несколько слов ободрения бывшему хозяину, но тут был замечен вернувшимся на свой пост офицером в штатском.
   –Ты откуда взялся, псяра? – удивился офицер, –А ну, пшёл отсюда!
   Жирик, видимо, почувствовав в себе прежнего охранника Корзинной палаты, зарычал, оскалив клыки, способные вырвать горло матёрому волку. Но офицер смело подошёл к Жирику, задрал ему башку, взяв её за уши, заглянул прямо в пёсьи глаза и, взяв за медвежий загривок стальной рукой, спокойно вывел зарвавшегося визитёра вон из палаты. При этом Жирик, глянув в глаза офицеру,  внезапно потерял всю свою воинственность, поджал хвост, волочился брюхом по паркету и жалобно повизгивал, оправдываясь за свою дерзость.
                х
      Между тем, обитатель Корзины, проходя гражданское пострижение, повторял за м-ром Блохом:
       –И понял я, что участь человека и участь скотины – одна. И нет у человека пре-имущества перед скотом. Меня устремляли – и я устремлял. Меня осаживали, и я осаживал. Меня свежевали – и я свежевал. Выкидыш счаст¬ливее меня...
  –Сыне мой! – слышал Дубовик совсем рядом настойчивый гундосый голос. – Грех отчаяния – грех тягчайший. Веруй, сыне! Даже, если хвост растет и пробиваются копыта. Веруй в малое, в насекомое, сердце сосущее, сатану до святей¬шего Папы докусать могущее...
 – Даждь мне Крови и Тела! – взрыдал Дубовик.
      –Ни Крови не дам, ни Тела, – возразил м-р Блох. – И согласовывать с руководством не буду. Крови и так попил. Тела самому мало. Не сподобился ты.
       –Алчен быв, жесток быв, – покорно согласился Дубовик. – Корову замордовал, прав и сво¬бод членистоногих не блюл...
  М-р Блох смягчился:
  –Крови и Тела не дам. Другое дам...
  –Юя, мя-о-о-о-от! – услышал Дубовик сквозь сон и, радостно вздрогнув, подумал: «Это за мной!».
       …Он открыл старую, разбухшую балконную дверь и вместе с тёплым июньским ветром впустил Трофима. Трофим прошествовал в комнату с торжественно поднятым хвостом:
      – Миау!
       – Где же ты шлялся? Заждался я тебя, Трофимушка! Все брошу, с тобой уйду…  Уйду! уйду! уйду… Но – кто? Кто? Кто?!
      – Не думайте об этом, – успокоил м-р Блох. – Три месяца до выборов Рутиния отлично проживёт и без вас и без преемника. Все институты в наличии…
                х
       Мистер Блох вышел в приёмную перекурить, не желая мешать друзьям и близким прощаться с президентом.
       Между тем, очнувшись, члены Семсовбеза снялись со своих кресел и налегли грудью на борта Корзины, поняв, что президент бредит о чём-то важном.  Ближе других к изголовью оказался офицер в штатском.
       –Уйти, уйти, самому уйти… – шептал, едва шевеля губами, президент. – Но кто? Но кого?
    Глаза Дубовика широко открылись. Лента воспоминаний – Обуздалины, подвиги и поражения, сподвижники и соратники, прихлебатели и предатели, скоты и люди – прошла во мгновение перед внутренним его взором и отразилась в остановившихся, подёрнутых, как у старой лошади, мутной влагой глазах. Он обвёл ими склонившихся над Корзиной и остановил свой взгляд на офицере в штатском:   
        –Внешний контур? – спросил Дубовик слабым голосом.
        –Рутиния – сама по себе! – быстро отвечал офицер.
        –Пойдёт… Внутренний контур? – Дубовик очнулся и, медленно поворачивая отремонтированную голову, повёл глазами.
        –Уси-пуси, моя Дуся, ты нагнись, а я упруся...
        – Сдадим… Момент истины и суть событий?
        – Поворовали? А посидеть?!
        – Ориентация? – тревожно повёл головой Дубовик. – Блоха где?
        –Чёрное – это белое, сладкое – это кислое. Блоха курит в приёмной.
Голова в Корзине удовлетворённо кивала:         
        –Стратегия?
        –Руки прочь от наших святынь!
             –Тактика?
             –Мелкими перебежками.       
        – Пойдёт. Сдал ты  ЕГЭ, брат. На пять баллов сдал...
        Дубовик трудно вздохнул. Из Корзины восстала жёлтая в складках морщин рука, указательный палец уперся в лоб офицеру:
        – Он! – выдохнул Дубовик. – О-о-он!
                х
       М-р Блох вошёл из приёмной в Корзинный зал минутой позже, заталкивая окурок сигары в карманчик фрака, где у него хранилась шаровая молния. По торжественно сияющим лицам он понял, что опоздал, всё важное совершилось.
Офицер в штатском от имени всех присутствующих высказал своё восхищение тонкой работой магистра медицины м-ра Блоха Христиана Октавиановича, поблагодарил его от имени государства и попросил о секретной аудиенции:
     – Христиан Октавианович, вы знаете ресторан «У Жоры»? Прошу быть в 21-00 в випзале.
    М-р Блох обещал:    
  – Я буду «У Жоры». Чтобы я увидел вас, положите на столик  журнал «У Маруси».    
       Тут же в зале Семсовбеза образовали похоронную комиссию. Председателем единогласно  утвердили офицера в штатском.
                х
Через полчаса после описанных событий отдел спецсвязи со спецми¬рами НИИСПЕЦТЕХа перехватил шифровку: «Алекс – Логосу. Замену нашли тчк ори¬ентирован истории зпт   географии зпт юстиции зпт пространстве зпт времени тчк тени не от¬брасывает тчк» Убываю турне южным султанатам»...

                ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
         На этом обрывается рукопись Агине Норде. Маститый автор сумел отразить на страницах своей повести замечательное и странное происшествие. Но не оставил даже намёка на объяснение его!
М-ра Блоха в Рутинополе больше никто не видел. Откуда явился он и по каким таким «султанатам» отправился в турне? Официант, обслуживавший м-ра Блоха и офицера в штатском в ресторане «У Жоры»,  рассказывал потом желающим послушать, что м-р Блох, посидев со своим приятелем и о чём-то крупно с ним поговорив (кажется, он даже грозил своему собеседнику пальчиком), вынул из кармашка фрака окурок сигары и миниатюрную шаровую молнию, прикурил очибыш от красного шарика и тут же, естественно, с лёгким дымком  взорвался и улетучился, закоптив скатерть на столе, за которым они сидели с офицером. Офицер ничуть не опешил, как будто, рассказывал официант, проводил в обычный путь своего друга или сослуживца, разогнал салфеткой дымок от взрыва молнии, расплатился с официантом, в том числе за попорченную скатерть, дал официанту хорошо на чай и спокойно вышел вон из ресторана, держа в руке скрученный в трубку журнал «У Маруси».
 Какова была истинная цель появления м-ра Блоха в республике Рутинии? Смена президента? Вразумление подданных? С какой разведслужбой, с какими «иными мирами» связывался он под агентурной кличкой «Алекс» по радио? Кому докладывал, что найден преемник Дубовика?  Что вообще сей сон значит? Ответов нет.
 Был ли м-р Блох рептилоидом с альфа Дракона, принявшим образ человека, или это западноевропейский масон, пытавшийся своей «индукцией» сбить Рутинию с её вековечного пути? Не засланец ли это какого-нибудь зловещего тайного мирового правительства, которое исподтишка управляет нашей несчастной планетой? А может, это был просто сатанист-оккультист? 
Ананий Доберман, поправившийся и перешедший на телевидение, где ведёт программу «Ананий-Лай» (не путать с программами «Кисель-Лай» и «Соловей-Лай») утверждает, что все пострадавшие от вмешательства так называемого м-ра Блоха попросту были окормлены западными спецслужбами «веществами, расширяющими сознание». М-р Блох, уверенно утверждает Ананий, – агент BND, или, что вероятнее, Central Intelligence Agency.               
 …Некоторое время после исчезновения м-ра Блоха Рутиния пребывала как бы в недоумении. Прежнее исторически выверенное, надёжное поступательное движение было нарушено наглым проникновением потусторонних сил в руководящие органы страны: Госдуму, Генпрокуратуру, ММВД, средства массовой информации и, наконец, в святая святых – постоянно действующий Семейный Совет Безопасности. Лучшие умы республики, законопослушные граждане   некоторое время находились под воздействием несбыточных мечтаний и даже, разгорячённые утопиями м-ра Блоха, совершали непродуманные антиобщественные поступки: «выходили» на улицы и требовали невозможного, в связи с чем братьям Широченским приходилось трудиться не покладая дубинаторов. (Температурные жезлы и опахала были сданы братьями на склад и там при инвентаризации списаны, как пришедшее в негодность оборудование).
     Замешательство продолжалось, по счастью, недолго.
Затем началось неуклонное вставание Рутинии с колен. Началось оно с того, что вскоре после исчезновения «мистера Блоха» две главные думские фракции: «Охлократия и демократия» и «Квасники-державники» с целью «решительно противостоять каверзам иностранной агентуры», наконец-то перемешались между собой под лозунгом борьбы за общественное согласие и слились в крупное политическое образование «Единая Рутиния» (кратко: «ЕДИНРУТИН»). Председатель Думы бывший «охлократ» Андреас Климакс встал во главе нового политического шоу и официально сменил своё евпропеизированное имя на старожильное  рутиновское: Андрей Климов сын. С амвона Думы  Андрей предал проклятию  собственные юношеские увлечения Западом, перенёс на всякий случай свои накопления из офшоров европейских в офшоры африканские и призвал  всех сундукеев и мордачей проделать то же самое и тем наказать  мировую закулису за её наглые происки… Среди новых политических движений необходимо упомянуть о создании и регистрации пёсьей партии, объединившей под руководством овчара Жирика Завирального остатки либералов и демократов (после возникновения  ЕДИНРУТИНа). Его  партия опирается на массовое собачье движение и гордо именуется ЛДПР (Либерально-демократическая партия Рутинии). 
Совершенно необъясним поступок президента Рутинии Рурика Хероновича Дубовика, добровольно отказавшегося от власти и уступившего корону преемнику.
Собравшиеся в тот исторический вечер вокруг золотой инкрустированной Корзины и слушавшие покаянные междометия Дубовика, не могли поверить, что это их Рурик Херонович, великий, прославленный в веках вождь новой Рутинии. В головах у всех толпились в общем-то одинаковые соображения. Болезнь? Пять инфарктов, полученных во
время непосильной работы с документами?  Что-то не верится. Разве Обуздалин  Четвёртый Густобров с «документами» не работал на износ, не чахнул всеми возможными в его возрасте и при его образе жизни хворями? А между тем, пребывал на посту целых 18 лет, в прямом смысле слова, до последнего вздоха. В конце концов Густобров забыл все немногие имевшиеся смолоду в его распоряжении слова, а те, которые случайно сохранил его омерт-вевший  глузд, всегда оказывались произнесёнными не к месту. Забыл всё, даже само слово «власть», но золотую державу  трясущейся ладонью ласкал до последнего! А Обуздалины Первый и Второй, Пятый и Шестой разве не страдали тяжкими недугами? Но разве они сошли с престола, убоявшись диагнозов учёных лепил? Деньги? Но кто в Рутинии мог, если требовалось, запустить руку в казённый ящик глубже первых лиц? Демократия?  Консти-туция? Закон? Всё – ересь! Разве Дубовик, следуя примеру предшественников Обуздалиных, не использовал важную бумагу в качестве обёртки для свиной печени? Страх божий? Но Обуздалины (все, как один!)  были уверены, что именно бог подарил им Рутинию для вечного соития с ней, попросту сказать, для траха её до конца их дней.
      Нет, в добровольном уходе Дубовика было что-то загадочное, немыслимое и жуткое. Тайна. Глухая, зловещая тайна.   
     Может быть, Дубовик юродствовал? И потому отказался от власти? Как отказывался когда-то Ивашка Остервенелый? Но Ивашка  только делал вид, что ему обрыдло бесконечное владычество. А на самом деле, отдавая трон на краткое время татарину Семеону Бекбулатовичу,  «шуту полосатому», венчая его на царство,  только пуще возбуждался и     судорожно цеплялся за престол.  А кто ещё отрекался от власти? Нет более никого. Дубовик – первый и единственный доброволец. Остаётся допустить, что кто-то иной, сторонний довёл Дубовика до абсурдной мысли оставить пост и управлял поступками президента в его смертный час...
Существует «феномену м-ра Блоха» ещё одно объяснение, которого придерживается известный ведущий радиостанции «Отсвет Рутинополя», бывший «пророк» Иоанн Ионов, предсказавший появление в Рутинии «мистера Блоха»… Если верить этому «мечтателю» (переводчик сильно сомневается, что хоть один гражданин республики Рутиния может верить ему), действия   м-ра Блоха означают   ничем не мотивированное, скоропостижное проявление у граждан Рутинии... здравого смысла. Хотя и минимального, о чём свидетельствует сама мизерность посланника некоего «Логоса»  – «Блох».
Известно, утверждает Ионов, что совершенно здоровые телесно люди внезапно и необъяснимо подвергаются иногда приступам сумасшествия, которое, случившись, исчезает через краткое время совершенно бесследно. Медицинский-де факт! Возможно, такой же приступ сумасшествия наблюдался в июне**** года в Рутинополе: беспричинное, самопроизвольное   сотрясение умов, которого не избежал и сам Ионов. Так называемый «полезный психоз». Только и всего.
  Но это уж совершенно фантастическое предположение.
……………………………………………………………………………………………..
                МИСТЕР БЛОХ,
                или
                БЛАГОЕ БЕЗУМИЕ
                Синопсис (аннотация)
      Кто он, «мистер Блох»? Резидент западных спецслужб, НЛОнавт, мутант-гуманоид, посланец неких потусторонних сил, или просто политический авантюрист-проходимец, обладавший тайными секретами духовного воздействия на психику нормальных людей? Этого так и не удалось установить ни политикам, ни учёным, ни силовым органам республики Рутиния, хотя «мистер Блох», проникнув  в руководящие сферы: Госдуму, Генпрокуратуру, ММВД, средства массовой информации и, наконец, в святая святых – постоянно действующий Семейный Совет Безопас-ности,  действовал вполне открыто, нагло вмешиваясь во внутренние дела государства, грубо нарушая исторически выверенное, неуклонное  поступательное движение суверенной державы.
      Возможно, читатель выдвинет в объяснение феномена «м-ра Блоха» собственную версию, которая объяснит происходившие всего несколько дней чрезвычайные события в республике Рутинии...
………………………………………………………………………………………………………………