Мак Маг. Юленька, гл, 1

Серия рассказов: Мак Маг.

 ЮЛЕНЬКА



1

 - Я познакомился с ней в магазине.

Она стояла, не отрывая от меня взгляд.

Я некоторое время, несколько раз отворачивался, отвлекаясь на вещи, которые интересовали меня, и снова-снова ловил на себе ее серо-небесный взгляд.
 Это, знаете ли, Макс, цвет такой: неба над городскими заводскими трубами, где копоть, сероводород смешивается с началом истинного неба. И в ее глазах было истины той столько, что я не мог не отметить это.
 Мои отношения с женщинами ни к чему не приводили до сих пор. Да. Да и теперь вряд ли ухвачу счастье-птицу вдруг, как бы не тянуло ее ко мне, меня - к ней. И к тому же эти формальные ничтожные формулы ухаживаний… К чему это все, если мы знаем, что желаем и подходим друг другу?
 Нет, нужно действовать без лишнего треска, без осечки.
 За первую половину своих возможностей, странных возможностей общения с женщинами я был ещё как-то уверен. Цена: помочь поднести авоську с продуктами, или спросить какой-нибудь адрес и зачать общение с предметом обожания… Извините, я, наверное, теперь говорю чушь…
 Мой гость сделал паузу и продолжил:
 - Я, э-э, знаете ли, люблю говорить на разные романтические темы. И улыбка у меня, говорят, любопытная.
 Но вот люблю я камерное слушание, этакое сугубо индивидуальное, то есть, чтобы глядели в рот, тет-а-тет, глаза в глаза, лик в лик. И вокруг, чтобы была успокаивающая тишина. По-другому? Я теряюсь и выгляжу, ну, непрезентабельно.
Вы видите – я, в общем и целом, не красавец, однако…
 Что же она из себя представляла, Юленька?
 Да-да, я забыл представить – Юленька!
 Не правда ли, изумительно мягкое, нежное имя?
 Когда-то у меня была женщина Юля. Но в той была масса недостатков во внешности, - излишне красное, излишне живое лицо и…
 Настоящая Юленька была безупречна.
 Я не мог даже пока представить себе ощущений с ней в постели, но это стопроцентно должно было, должно было случиться!
 О, чтобы, если бы она только ступила через порог!
 Я бы упал к ее стопам, я бы целовал каждый пальчик…
 Впрочем, что бы она про меня подумала тогда?
 Всякая странность должна быть изъяснена, не правда ли?
 Вот здесь и есть сеть второй половинки моих притязаний к женщинам.
 Макс, как для любого мужчины мне важна верность. Доверие необходимо.
 В верности, думаю, есть что-то очень сексуальное, чего не вычерпать и из дна самой на зависть развращённой души. То есть, часть даже того дна где-то обязательно должна быть влюблённой. И даже тот пик, игольчатый пик, развращенной, то есть души, «опытной души» не стоит никакого свинцового плато обычного устоявшегося чувства.
 В верности - тайна молчания. А все чистое – в молчании, тишине. Что-то обволакивает тебя силой духовной сексуальности и насилует, насилует беспрецедентной нежностью. Ну, вот, как-то так.
 Тайна Вселенной, скрытая навечно часть ее, тайна та, не может находиться ни под чьим началом. И многогранной изменчивой Любви – тоже нет.
 Верность – тёплая дымка дыхания, вырывающаяся из Ауры Создателя, волос кисти колонкА неповторимого Художника, как эскиз доверительных и подлинных отношений.
 И Юленька, Юленька – она, как никто обладала этой арт-божественной печатью. Вот здесь-то я был стопроцентно уверен.
 Нет, разумеется, она могла поддержать разговор, она могла улыбаться, на вдруг интересующую тему и ещё даже: вставить два-три слова, чтобы разогнать моё разлюбезное рассказничество, моих безумных, безумных, безумных часов непрерывного сообщения.
 Я оценил в Юленьке именно это, как только увидел ее.
 Был вечер. Я провожал к дому.
 Мы присели на мокрую лавочку после давешнего краткого дождя.
 Под синью шаркающей листвой берёзы порхал особенный воздух. Она молчала, не торопилась выдать больше, чем я о ней уже стопроцентно знал.
 Я чувствовал – в ней тишины предостаточно и ещё больше, чем я рассчитывал бы.
 Мне шла и шла дурная навязчивая мысль, что ей - собственно идти-то некуда.
 Муж? Раздор в семье или треугольник какой-нибудь.
 Может быть, она была любовницей и жила у жестокого мужчины подобием заложницы, а? Как это, э-э, зависимость любви, патологическая привязанность. Я не переставал наблюдать это в ее глазах. Она не отпускала меня ни словом, ни взглядом. Ни словом не оборанилась, и не просила оставить ее в покое. Она была сама - покой.
 Просто смотрела небесно-серыми зрачками, молча глядела, словно сквозь и меня.
 Я поднялся, отряхнул брюки, они измазались у самых башмаков.
 Да-с. Мне хотелось ещё знать, чем пахнут они, так как я давно их не стирал и… И вдруг, если она … вдруг, если…
 …если Юленька согласиться со мной сесть в маршрутку, поехать в гости, то было бы неприятным, что с моих штанов несло каким-нибудь машинным маслом.
Ведь я работаю путейцем на станции, и эти единственные брюки ношу с работы домой: и туда и сюда.
 Возможно, Макс, скажете вы, стоило молодому мужчине приобрести какой-нибудь порядочный костюм, рубашечку эдакую кетоновую и прочее. Обновить гардероб, так сказать. И необходимо-требовательно, скажу, и действительно нужно было сделать это, наверное.
 Но, знаете ли, экономия… Да-с, экономия.
 И ещё, и главное: в одежде так же есть что-то молчаливое, что-то божественно верное, отменно художественное, которое содержит лишь сам хозяин, лишь сам хозяин одеяния, то есть я.
 Время шло, и было упущено чуть.
 Деньги… Да-с, деньги эти…
 Чем мог я привлечь, представ молодцом перед Юленькой, шикарной дамой-особой? Вызвать такси, купить букет роз в красочной люминесценции огромной корзины из хвои, хлопка, эвкалипта! Но сэкономил.
 Дождь прихорашивался, чтобы нахлынуть новой силой. Мы сели в маршрутку, я заплатил два места.
 Вынул пиджак, который все это время находился у меня в сумке и набросил на спутницу.
 Она прикрыла глаза, облокотясь лбом об окно.
 В маршрутке - мизер людей, мы сидели на последнем месте.
 Мельком я позволил себе наблюдать ее настроение.
 По стеклу - зайчики флёрдоранжевых фонарей да синяки посеребрённых луж.

Сырая эдакая атмосфера. И все, как все боролось за отражение, за отражение на ее, Юленьке, перламутровом лице.
 Я отлично понимал, Макс, что женская натура тотчас, то есть сию минуту может прекратить своё однозначное существование и вдруг, молнией звякнув, перевернуть весь мир с ног на голову. Очень просто это у девушек делается.
 Я отлично понимал, Макс, что недостоин этой девушки, да и что если ей захочется изменить маршрут, на самом деле. Мне ничего не остаётся – смириться, подло, низко повиноваться блистательному ее эгоизму.
 Но, Макс, я чувствовал, чувствовал – без неё, начиная с этой минуты, я чувствовал - не могу жить: и уже ни завтра, ни послезавтра, и никогда дальше.
 Я торопливо планировал - эта женщина должна быть моей, моей как бы, что ни вышло. Через все пройду!
 По беспамятству, ангелом по краю титаниктического айсберга, руками - до облаков - самым дивным, колдовским способом дотянусь! Но Юленька! Но Юленька должна быть со мной!
 И вот, что я сделал.
 Я предложил ей галлюциноген, от которого первое время жертва имеет лишь возможность машинально передвигаться.
 А дороги - от остановки до места прибытия шестьдесят шагов.
 Но тут: однако, их - не только преодолеть, но не встретить свидетелей никаких не нужно. И данный вопрос особенным образом заострялся на двух особах: Ольге Олеговне и собаке, неизвестной породы.
 Ольга Олеговна – молодая уборщица, у которой на должности два или три подъезда. Ну, так: личность, скажу вам.
 Мне убийственно удивительно было, когда впервые я встретил ее на лестничной площадке. Так прекрасно сложенный человек мог заниматься грязной, маркой работой!
 На безымянном пальце - тонкий ободок золотого обручального кольца. Из под косынки – прядь золотистых волос.
 Голос! Ох! Голос - меццо-сопрано. Я узнавал по бойкому ее общению с обитателями нашего дома, по эху, разлетающемуся вокруг.
 Она любила своего мужа и часто упоминала о нем, при любом случае.
 Об их вечерних прогулках, упоминала, о походах по каким-то замечательным окрестностям города и такое. Двух разнополых подростках в их семье знали тоже все.
 Но в ней все же состояло. Состояло нечто восхитительное, упомянутое арт-волнительное, замеченное мною задолго до Юленьки – в ней, - Ольге Олеговне, нечто бОльшее, чем просто исторически вялотекущая семейная жизнь.
 И мне чудилось – я тогда уже в том был безусловно прав.
 И она, - Ольга Олеговна, мне чудилось, чувствовала моё знание то: скважину молчания «тет-а-тет», «лик в лик». Все это было до Юленьки.
 Однажды, дабы предупредить санитарную обработку общих коридоров, Ольга Олеговна, держа в руках «чернильницу», - швабру с продолжительной тонкой талией и цветастой тряпкой на ней, ходила и звонила по всем квартирам с просьбой, чтобы коврики перед дверью были убраны.
 У меня тоже, знаете ли, этакий синеволновый синтетический на резиновой основе лежал на входе.
 Возможно, рассуждал я, - Ольга Олеговна сомневалась перед моей цифрой жать на медиатор звонка. Одинокий мужчина и все такое… И все же – не таскать же самой коврик за каждого! Гляди-к! Да и мало ли кто покажется подозрительным. Предубеждение!
 Услышав звонок, я двинулся к двери.
 Всякий новый призыв оттуда, потусторонний, мне всегда казался неким волшебством. Судьба каким-то манером, мечталось, познакомит меня с задуманными воплощениями? И, ах-х, арт-дыханием будет повёрнута моя жизнь…
 Отпёр замки.
 Ольга Олеговна.
 Черные вишнёвые зрачки на огненно-белом пространстве белков и удивительно длинные ресницы. Носик эдак задорно вздёрнут. Ровно отточенные ноздри. Фиалковое дыхание, и-эхх-х, в стеснённой лунной груди. Щеки - розовым здоровьем живописью богини.
 «Да-с, такая бы судьба бы».
 Она начала говорить, сосредоточенно, занурив в себя где-то, выдавая строго то, и ровно то, что должна была перед каждым жильцом обслуживаемого подъезда сказать. Не более.
 - Вы, будьте добры, коврик свой уберите, сегодня-завтра - обработка, химия. Чтобы не загрязнился…
 Клише- сообщение, значит.
 Я был знаком с данным текстом заранее, я слышал меццо-сопрано ещё прошлым вечером у иных дверей. Текс это Моню был заучен. Но, здесь, проговорив лишь фразу, ее взгляд, мимоходом летя – просто так, по фигуре моей, вдруг запнулся. Ее взгляд - на руке моей.
 Два пальца, – мизинец и безымянный левой руки были вложены в стограммовый гранёный стакан с жидкостью. И я держал его навесу перед собой, придерживая другой, -  правой рукой.
 Проговорив: «вы, пожалуйста, коврик…», она запнулась, изучая это то.
 А дело просто: в то утро, занимаясь ремонтом костыльного молоточка путейного, я решил поменять на нем ручку и, вбивая рукоятку в молоток, каким-то бешеным способом вогнал себе под ноготь занозу.
 Черт знает, откуда взялась эта щепка!
 Вытащил пинцетом, но скорым временем ощутил подёргивающую боль и решил, по-умному, по-медицинскому обрабатывать мизинец противовоспалительным и антибактериальным средствами.
 Перекись водорода, йод вскочили под раскрасневшийся ноготь. Ну, и напоследок что? Держать палец в содовом растворе для вытягивания сыворотки гноя. Что не так?
 Ольга Олеговна, учуяв запах спирта, впрочем, который, да, не стану отрицать, также участвовал в лечении моей раны, и случайно, частично, совершенно случайно был опрокинут на майку. Случайно совершенно для дезинфекции и только. Был, опрокинут каплей абсолютной, и соответственно, производил запах…

Она подняла глаза на моё измученное страданиями лицо, бытовыми страданиями лицо, - страданиями щепки. Поморгала, понимая что-то то, что непонятно было в то мгновение мне, отступила на шаг, кивнула, подняла и плюнула в кулачок, шагнула дальше - в сторону, удаляясь и звеня, великолепными царственными лодыжками…
 Я – что? Я автоматически прикрыл дверь и посмотрел на содовый аквариум с двумя пальцами.
 «И что? И всего-то: тьфу!»

«А ведь черте что человек решит! Что де алкоголик и… и даже стакан не упускает, когда дверь отщёлкивает! А ещё два пальца! Ого! Ничего себе история! Ого, ещё какой выдумщик-то!»
 Я стал бродить конвойным шагом, сопровождая всплывшие свои домыслы-идеи, из одного конца коридора в другой конец.
 «Это же непременно, - стучало во мне, - непременно эта дама, подметальщица-уборщица доложит всему миру, миру всему о том, что де видела: два пальца в стакане! Точно!»
 «Но ведь, рассудить, как не совершенно не так же абсолютно все представлено!»
 Мыльным пузырём радужно обильно что-то хлопнуло во мне вдруг, я решительным шагом потопал к двери, открыл и громко взвыл в неё:
 - О-Ольга О-Олеговна!
 Эхом по подъездным ступеням, от шестого вниз до тамбура первого этажа, до стука в железную широко-метровую дверь мои слова раскатистым тембром прогарцевали.
 «Нет, точно, оставлять так нельзя!» - Заказал я, и ступил через порог.
 - О-Ольга О-Олеговна-а!



2