В другой раз она, конечно, взяла бы что-нибудь одно – в последнее время пыталась ограничивать себя во вкусностях, следила за весом. Но сегодня… сегодня можно было и расслабиться. Первый день отпуска! Поэтому она взяла и фруктовый коктейль, и горячий шоколад, увенчанный целой пышной горкой сливок.
Коктейль в высоком бокале выглядел весьма соблазнительно: внизу разноцветные фрукты, затем слой молока, а сверху – пенка. А на пенке вишенка – блестящая от сиропа, победного красного цвета, с задорно торчащим хвостиком, она так и просилась в рот! Куда немедленно и была отправлена. А без вишенки – ну, пенка и пенка.
Вот так и в жизни, вдруг подумалось ей. В любой ситуации. Если посмотреть на любое событие, видно только пенку: «Ах, он бедный, несчастный, и за что это ему?». А поглубже глянуть? И получится, что этот условный «он» вовсе и не несчастная жертва, а очень даже умный манипулятор, который так сумел подстроить события, как нужно ему, да еще и выглядеть при этом бедной невинной овечкой. А если еще немного глубже? Может, все это только уроки, которые нужно пройти нашей Душе?
Фруктовый коктейль.
1. Пенка.
Аленке никогда не нравилась книга «Пеппи длинныйчулок». Ну все книги Линдгрен просто изумительные, а эта – фу! И Пеппи эта дура, и ведет себя как идиотка, и не бывает так вообще, чтобы ребенок жил один, сам о себе заботился, сокровищами распоряжался… И тут же говорила себе – Ну это же сказка! А остальные сказки – вообще всяческие! Да вот, хотя бы «Шел по городу волшебник»: что, бывают волшебные спички? И там тоже мальчик живет один и распоряжается сокровищами... Но никакие доводы разума не помогали. Не принимала Аленка Пеппи, и все тут.
Единственное, что прямо восхитило ее – это как Пеппи хотела быть наполовину Леди, наполовину – Разбойницей. И как это Линдгрен угадала, прямо мысли Аленкины прочитала! А в мультфильме про Снежную Королеву Маленькая Разбойница едва ли не обаятельнее самой Герды! Но…но, но. Разбойница – это, конечно, здорово. А Леди и Герда – лучше. У них и муфточки, и шляпки, и всякие наряды. И живут они в уютном домике, а то и во дворце, и в карете ездят, на балах танцуют. А Разбойницы - ну, пусть свобода, делают что хотят, но живут-то они в лесу с разбойниками, ходят в лохмотьях! Так что все-таки Леди. Даже не Леди, а Принцесса. Недаром Аленка все детство рисовала исключительно принцесс, и сказки про них же любила. Папа ее даже Принцецой называл – именно так Аленка выговаривала, когда маленькая была.
Так что росла Аленка никакой не разбойницей, а примерной девочкой. Слушалась взрослых, получала в школе пятерки и четверки, общественную работу вела – то была командиром звездочки, то в редколлегии что-то там делала, а в последнее время – председатель совета отряда («Шишка», а как же!). Ну, иногда в снегу вываляется до мокрого белья, или единственные варежки подружке подарит, или в киоске на всю сдачу от билетов в кино какой-то ерунды накупит – вот и все «разбойство». Да, пожалуй, еще велосипед – вот уж тут Аленка «отрывалась» по полной! И «без рук», и сидя на раме или багажнике крутила педали, и «ласточкой» на седле лежа. А по дорогам летала так, что знакомые, маме рассказывая, только ахали: - Девочка ведь! А если машины!
Мама просила быть осторожнее, Аленка обещала и успокаивала маму, что машин в их городке не так уж и много, и видно их издалека, всегда можно успеть к обочине съехать.
Теперь-то, в 13 лет, Аленка уже намного спокойнее катается, даже с Горки так не разгоняется – не хочется со сбитыми коленками ходить. Да и зачем? На велике и так быстро получается – и в магазин, и на речку, и по маминым поручениям. А пять минут погоды не сделают. Да и то, со стороны посмотреть – эдакая девица, на вид совсем взрослая, во всяком случае, фигура-то точно, и вдруг полетит как угорелая… смешно.
Фигура огорчала. Хотелось быть «тонкой, звонкой и прозрачной», плоской и спереди, и сзади, как большинство девчонок в их классе. Но Аленка «рано оформилась», как деликатно говорила ее тетя Вера, а другая тетя, Клаша, припечатывала: «Вот девка созрела – хоть замуж отдавай». Да какой там замуж! Аленка чувствовала себя еще совсем ребенком, отражение в больших зеркалах приводило ее в недоумение: неужели эта взрослая девица – я? Я же маленькая еще!
Однажды даже у нее впервые в жизни, как-то само собой получилось стихотворение:
Куда ты уходишь, детство?
Я хочу еще девочкой быть,
И бегать по лужам за дождиком,
И короткие платья носить…
Стишок до краев наполнил Аленку целой гаммой чувств: радостью такой, что хотелось полететь, как воздушный шарик, удивлением (неужели это я сама придумала?), гордостью… Мама, правда, только улыбнулась, прочитав его, но Аленка все равно не переставала радоваться и твердить его про себя. Пыталась сочинить что-то еще, но не получалось.
А вторым следствием «оформившийся фигуры» было то, что на улицах незнакомые парни лет 14-15-ти стали обращать на нее внимание. Да ладно бы просто обращали – так нет, они свистели вслед, причмокивали, отпускали какие-то плоские и вульгарные шуточки… Если бы Аленка знала тогда, что именно в этом неудобном возрасте они сами одуревают от свалившегося на них гормонального взрыва и не умеют с ним справиться, ей было бы, наверное, намного легче. А так она воспринимала эти «знаки внимания» как что-то мерзкое, липкое, которое пачкает. И каждый раз расстраивалась почти до слез.
Уж на что Васька, сын папиного друга, Васька, который еще летом носился с ней на великах, накачивавший спустившие шины, поправлявший руль или цепь – и тот туда же! Недавно Аленка зашла после уроков за своей двоюродной сестрой Светой (Света училась уже в восьмом, на год старше Аленки, и Васька с ней). Девочки собирали портфели, чтобы идти по домам, а мальчишки носились по всему классу, по партам, размахивая какими-то веревками, стараясь стегнуть ими друг друга, так что девочкам приходилось уворачиваться, чтобы не попасть под раздачу, воинственно орали. Когда Васька пробегал мимо и встретился с Аленкой глазами, она кивнула ему и сказала: «Привет!». А этот придурок в ответ стегнул ее своей веревкой (несильно, правда) и что-то проорал прямо в лицо! Остальные придурки, кто это увидел, одобрительно заржали и продолжали носиться. Аленка оторопела, а Света, не долго думая, догнала Ваську, выхватила у него веревку и несколько раз изо всей силы хлестнула того по чему попало.
На улице Света немедленно принялась отчитывать сестру.
- Ты что, с ума сошла? Он тебя хлещет, а ты стоишь, моргаешь!
- Светик, да я так растерялась! Если бы это кто-то другой, то получил бы, парой раз, как от тебя, не отделался бы… Но ведь это Васька! Вот уж от кого не ожидала!
- А что Васька, лучше, что ли! У нас от него все учителя плачут, недаром и фамилия-то – Задиркин! Что ты в нем нашла, не понимаю, вечно защищаешь его.
-Ну, он же не такой! Он меня сколько раз с великом выручал, и мальчишкам из детдома велел меня не трогать. Ты же знаешь, как к тете Вере ехать, так мимо детдома попробуй проедься спокойно – могут и палку в колеса сунуть, и вообще велик отобрать, и не найдешь потом. А Васька им сказал, они меня пропускают, спокойно езжу. Да и кататься с ним интересно, всегда мне что-то такое покажет, чего я еще не видела.
-Ага, ага, хороший, когда спит и дома нет, – Светлана уже сердилась. – Просто он знает, чья ты дочка, что если ты папе пожалуешься, а он его папе скажет, то Ваське ой как достанется!
-Свет, ну что ты говоришь! Мы же совсем маленькие были, когда познакомились! У меня еще «Школьник» был! Мне первый раз разрешили по улицам кататься, потому, что 9 мая было, и машин на улицах не было, а у меня в городе цепь съехала. Вот он тогда и цепь сделал, и руль поправил. И потом, когда встречал, помогать начал. Так это мне лет 8 всего было, наши папы еще даже вместе не работали!
- Ну, раз он такой весь из себя примерный, что же он сегодня на тебя напал? – ехидно поинтересовалась Света.
- Да вот, сама не пойму. – Аленка пожала плечами. – Знаешь, Светик, они в последнее время все как с дурдома сбежали, вообще не пройти спокойно. То свистят, то скажут гадость какую-нибудь, а то еще и за руку могут схватить.
- Кто - они?
- Да всякие…парни, такие, как Васька, ну или постарше немного. То на улице, то в кино, да вообще везде!
- Тебя задирают?! Ну ладно, наших девок, которые задом крутят, но у тебя ведь на лбу написано: «Примерная девочка»!
-Слушай, Свет, я уже не знаю, что делать. Сказать им что-нибудь – еще хуже будет, молча проходить – прямо от людей стыдно, вот именно, будто я девка какая-нибудь…
Света помолчала. Потом нерешительно посмотрела на Аленку.
- Я знаю, что надо делать. Отстанут сразу. Только вот сможешь ли ты?
- Смогу, только скажи! Мне это все уже так надоело!
- Ладно, запоминай. Надо посмотреть ему в глаза и четко, спокойно, даже голос тише сделай – послать матом!
Аленка оторопела:
- Как матом?..
- Ну вот, я же сказала, не сможешь!
- Нет, все! Смогу! – Аленка осмотрелась. За разговором они как-то незаметно дошли до дома сестры и теперь находились у той в комнате. – Вот, пусть как будто мишка – это такой вот…на улице. Свистит. А я повернулась и говорю: - Пошел…!
- Ну, примерно так. Только вот смотри, если люди рядом, особенно знакомые, лучше не надо.
- Конечно! Да я и не буду при нормальных людях-то! Это же просто как собаку отпугнуть!
- А самое странное, что несколько раз такое сделаешь – и приставать перестанут, причем не те, кому ты сказала, а вообще другие!
- Как это? Они-то откуда знают? Что, друг другу рассказывают, что ли?
Света рассмеялась.
- Да нет, конечно. Как-то чувствуют, наверное, что ты можешь отпор дать.
Аленка задумалась.
- Слушай, Свет, а может, просто сказать «Пошел вон»?
- Не, не поможет. Поверь, такие дебилы только мат понимают, остальное им - семечки, только хуже сделаешь, еще и обсмеют.
Аленка запомнила Светкины наставления, но… как-то не получалось! У них в семье никто не матерился. Да что там в семье! Даже на улицах если и слышался мат, то уж от каких-то совсем опустившихся пьяниц. Даже нетрезвые помятые мужики у пивного ларька, завидев проходящих женщин или детей, предупреждали друг друга: - Эй, мужики, полегче, здесь ребенок! - И возобновляли свои фигуральные выражения подальше от нежных женских и детских ушей. А тут самой сказать! Вслух! При всех!.. Ужас…
Однажды она пошла в Дом Быта за фотографиями, сделанными несколько дней назад. Фотография – на последнем, четвертом, этаже, лестничка узкая, на верхней площадке почему-то не горит свет. И вот в этой полутьме стояли трое парней – именно таких, что всегда досаждали Аленке: лет 14-15, с патлатыми немытыми волосами, с какими-то глазами, будто бы тоже грязными. И, конечно, увидев поднимающуюся по лестнице Аленку (рядом, как назло, никого не было), они тут же принялись хихикать, причмокивать, болтать что-то вроде «Ой, какая… иди к нам, развлечемся!». Аленка пыталась сделать безразличное лицо, но тут же почувствовала, что краснеет. Парни тоже это увидели и довольно заржали, отпуская свои шуточки с удвоенным энтузиазмом. Особенно старался один, постарше других и какой-то особенно противный. Казалось, не только волосы и глаза, но и весь он какой-то липкий. Аленке удалось быстро проскочить мимо. Она получала фотографии, и у нее даже руки тряслись от страха и унижения. Надо идти обратно, мимо этих придурков. А те, уже, конечно, ждут бесплатное развлечение. Как же, почувствовали свою власть над человеком!
Ну уж нет! Фигу вам! – Аленка вспомнила Светланкины уроки. – Сейчас будет вам представление!
Она вышла на площадку лестницы, быстро глянула вниз. Никого, кроме парней на площадке. А те, уже предвкушая удовольствие, захихикали, запереглядывались. Старший подвинулся ближе, так, чтобы загородить проход, и даже протянул к ней руку, намереваясь схватить за рукав. Аленка остановилась, собралась с духом, уперла свой взгляд прямо ему в глаза и негромко, но четко сказала: «Пошел на…!» И вдруг она с изумлением увидела, как в этих сальных глазах появляется…- что? Удивление? Смущение? Уважение? За эти пару секунд она так и не успела понять, что это было, но что-то было, точно.
Аленка повернулась и начала спускаться, всей спиной ощущая растерянность, исходившую от парней, и слыша тишину на всей лестнице. «Только не беги!» - уговаривала она себя. Уже третий этаж. Парни все еще молчат. Вдруг изумленный голос одного из них: «Ох, нифига ж себе! Ну, Колян, ты и получил!». Колян что-то забормотал в ответ – Аленка уже не слышала – все-таки не выдержала и оставшиеся пролеты пробежала вприпрыжку. Уши под шапкой у нее горели, горели щеки, даже глазам, кажется, стало жарко. Но сердце ее ликовало: - Ура! Я справилась! Я не дала над собой издеваться! Ну, и эти дураки, может, в другой раз подумают, прежде чем к кому-то лезть!
Весь вечер Аленка прокручивала эту ситуацию – вот она идет, вот парни, вот противно и страшно, вот они ее поджидают, как бродячие коты глупенькую мышку, а мышка – раз! И смогла защититься! И коты съежились, убрались в свою норку, поглядывают теперь оттуда с опаской – не нападет ли снова мышка? Аленка сравнивала свое состояние ДО и ПОСЛЕ. Теперь она знала, что у нее есть оружие.
Потом она применила свое «оружие» еще раз. Они брали молоко и простоквашу у маминой знакомой – та жила в частном доме и держала корову. Однажды что-то припозднились, было уже позже 9 вечера (для их городка это почти ночь), и решили пойти вдвоем. На обратном пути Аленка несла бидончик с простоквашей. Было совсем безлюдно и темно, только редкие фонари кое-как освещали дорогу, поэтому шли по ее обочине. Аленка с мамой о чем-то болтали, смеялись, как две подружки. Вдруг тишину разорвал рев мотора: сзади их догонял мотоцикл. Мотоциклист проехал совсем близко от них, вдруг впереди на дороге развернулся и поехал прямо на них! Аленка с мамой еле успели отскочить, Аленка только успела увидеть оскаленные в ухмылке зубы. Мама обернулась и стала что-то кричать ему вслед, типа: «Что ж ты делаешь?». А мотоциклист развернулся и опять поехал на них! Решение пришло мгновенно: Аленка сняла крышку с бидончика, выступила чуть вперед, а другой рукой отодвинула маму дальше с края дороги. Мама закричала: «Лена! Отойди, собьет ведь!», но мотоциклист был уже совсем близко. Аленка наклонила бидончик, и в момент, когда мотоцикл поравнялся с ней, чуть отскочила в сторону, выплеснула простоквашу прямо в эти оскаленные зубы и одновременно крикнула: «Пошел…!». За ревом мотора ее, конечно, никто не услышал, но она-то знала!
Мотоциклист проехал вперед, остановился в нескольких шагах. Вытер рукой лицо и прокричал: - Ну все, сейчас ты получишь!
- Только попробуй! – Аленку трясло, но отступать она не собиралась. – У меня еще тут много! А приблизишься – вместе с драндулетом своим закувыркаешься!
Мама чуть не плакала, тянула Аленку за руку, показывая на кусты возле дороги – укрыться, а Аленка стояла, уперев одну руку в бок, и грозя бидончиком. И мотоциклист испугался, а может, решил не связываться с бешеной девчонкой – последний раз выругавшись, взревел мотором и умчался.
Мама потом еще долго переживала, рассказывала папе, тот сокрушался, что они не разглядели номер и запретил им ходить за молоком, когда темно. А Аленка гордилась собой – ведь в этот раз она сумела защитить не только себя, но и маму.
И все! Все придурки куда-то исчезли! А может, они просто увидели, что Аленку теперь так просто не возьмешь, и не трогали именно ее! Но ведь об этом и говорила Света!
Со временем острота воспоминаний этих двух случаев стерлась, но Аленка уже знала: больше к ней никакие гады не полезут.
2. Молоко.
Аленка отложила дочитанную книжку и вздохнула. Вот ведь какие люди были! Герои! Сказал – сделал! Ну, это-то как раз не очень сложно. Аленка всегда старается выполнять то, что наметила, иначе, кстати, она и не была лучшей по учебе в классе, и по дому бы ничего не успевала. Учеба, общественные нагрузки, секция легкой атлетики, работа по дому в помощь маме – здесь у нее порядок, остается время и погулять, и на любимое чтение. А вот твердость проявлять она не умеет. Ее ведь можно в чем угодно убедить! Решила не давать списывать, а стоит только пожалобнее попросить, да причину придумать, почему домашка не сделана – и пожалуйста, Леночка уже готова всем помочь! И сидят перед уроками, по 5-7 человек с ее тетрадки сдирают. Да и на контрольных, ее-то вариант – ладно, так ведь, обычно, еще и другой просят решить!
А с другой стороны – ведь не жалко же! И потом: вот ее подруга Маша. Во-первых, Маша твердо решила после восьмого идти в «швейку» - швейное училище. Говорит:- Ну, зачем мне все эти алгебры-геометрии и прочие физики? Я все равно буду портнихой, причем классной! Вот приходи ко мне потом – по дружбе тебе так буду шить – все обзавидуются!
И правда, Машка уже и сейчас возьмет какую-то тряпочку, покрутит – через полчаса готова юбка, или кофточка! И без примерки сидят так, что теткам в их Доме Быта и не снилось!
Ну и зачем Маше хорошо учиться? Да и когда – у нее в семье пятеро детей, Машка – старшая. Папа с мамой допоздна на работе. На Машке весь дом держится – она и в магазины, и готовит, и стирает, и мелкие тоже все на ней. В общем – в школе она отдыхает от дома. Ну и пусть списывает, лишь бы школу дотянула.
А Люся? Отец - пьяница, мачеха – настоящая Мачеха из сказки! Даже учебники падчерице не купила! В школе-то сосед по парте выручает – жалеет Люсю, делят один учебник на двоих. А дома-то у нее их нет! Как домашку сделать? И что, не дать ей списывать?
А Лариска? Нехорошо так думать про человека, но она - вроде и не глупая в житейском смысле - но в учебе тупая, «как сибирский валенок». Аленка как-то, еще в прошлом году, пыталась ей что-то объяснить по алгебре, но без толку. Устала, будто на ней воду возили, и никакого результата. Наоборот, Ларка еще и ее обвинила, что объяснять не умеет. Ну и ладно, проще тетрадь с домашкой отдать.
Да и остальные «списывальщики» не лучше – все после восьмого в ПТУ собираются, так и говорят: «Зачем нам эта учеба? «Пару» не получить – да и ладно!». Конечно, за «пары»-то влетит, не от учителей, так дома точно.
Так что Аленкино решение не давать списывать было бесполезным.
А где еще можно твердость характера закалить?
Как Вандербуль из книжки – руку себе кипятком жечь? Но это, Аленка считает, как и другое вредительство себе, никакое не геройство или закалка характера, а полнейшая глупость (ну, про войну и героев не будем, это совсем другое дело).
Так что думала Аленка, думала, да так и ничего не придумала.
Как-то болтали со Светой, двоюродной сестрой и подружкой. Света всего на год старше, но как будто на полжизни! Аленка все премудрости их книжек берет, а Света – из жизни! Поэтому если Аленке нужен какой-то совет, Светка – незаменимый человек. И скажет что-нибудь дельное, и, главное, никому не проболтается. Ну, Аленка и сказала:
- Знаешь, Светик, что-то мне в моем характере не все нравится. Так вроде бы ничего, но если надо кого-то убедить, или отпор дать – не могу, и все! Трусость это, что ли?
Света аж глаза вытаращила:
- Это у тебя трусость?! Ты отпор не можешь дать?! А кто на велике по дорогам носится, что аж машины дорогу уступают? Да еще и «без рук»? Кто мимо детского дома катается?
- Ну, на велике – это не то, это просто привычка. Любой дурак научиться может. А мимо детского дома езжу – так Ваське Задиркину спасибо надо сказать, это же он детдомовским велел меня не трогать.
- Ну, ладно. А кто Дубину снегом кормил, за девчонок заступался?!
- Вот! За кого-то я могу заступиться, или попросить! А если мне надо – ни за что не смогу!
Света задумалась.
- А если тебе представить, что это не тебе надо, а кому-то?
- Нет, я же все равно буду знать, что для себя. И не смогу. Вот мне и нужно сделать свой характер более твердым.
- Ну, не знаю тогда…Твердым… Может, тебе надо научиться делать что-то такое, что ты не можешь, ну, как бы себя преодолеть? – Света засмеялась. - Пить, курить и матом ругаться?
Аленка тоже засмеялась: - Ага, представь, идет такая «Леночка примерная» по улице, фартучек белый, галстучек наглаженный, в портфеле пятерки и четверки, а сама пьяная, в зубах папироска и матом прохожих кроет!
Тут уж девчонки не выдержали и так захохотали, что из кухни пришла тетя Нина.
- Девочки, что тут у вас такое смешное? Расскажите, тоже посмеяться хочется!
- Мам, да мы тут придумываем то, чего быть не может, ну, кто смешнее, вот и придумали, что Аленка пьет, курит, и в школу в таком виде приходит!
Тетя Нина замахнулась на дочку кухонным полотенцем: - Вот дурочка-то! Может, и смешно, но про такое даже для смеха думать нельзя! Не надо, девочки, лучше что-то приятное придумайте! Про каких-нибудь царевичей-королевичей, например!
- Ладно, мам, придумаем. О! Вот! Пусть как будто Аленка выиграла гонки задом наперед и ей подарили золотой велик!
Девчонки опять захохотали. Тетя Нина улыбнулась:
- Ну вот, другое дело! Пошли чай пить, у меня как раз калитки поспели.
После чая с калитками девчата опять заговорили о том же.
Аленка задумчиво протянула:
- Ну, пить я точно не буду. Это только дуракам кажется – выпил водки – и герой, а на самом деле человек только дуреет и свиньей от этого становится. Курить? Тоже не хочу… Когда маленькая девочка курит – это смотрится противно, мне не нравится. Вот матом… Тоже противно, я мат терпеть не могу! Ну, наверное, это как раз можно попробовать – для твердости и именно чтобы себя преодолеть. Только как это: ни с того, ни с сего взять да матом крыть?
У Светы загорелись глаза.
- Слушай! Помнишь, ты говорила, что какие-то парни тебе проходу не дают? Вот кого надо крыть! Ну, не крыть, а так, послать кое-куда! Только это надо по-умному сделать: во-первых выбрать действительно противных, чтобы разозлиться, во-вторых, чтобы никого рядом не было! А то ты же знаешь – знакомых полно, расскажут твоим родителям, от отца тебе точно влетит. А самое главное – подойти к ним поближе, совсем рядом, смотреть прямо в глаза и тихим голосом – тихо, но грозно! – сказать: «Пошел на…!». Поняла?
- Поняла! Слушай-ка, а вот это действительно должно подействовать! Ладно, надо попробовать. Светик, ну какая же ты умная!
- Да это девчонки во дворе рассказывали, к ним тоже кто-то приставал, так они таким способом от всех придурков избавляются.
Ну что ж, сказано-сделано. Несколько дней Аленка ждала случая, но то парни мелкие какие-то, то прохожих рядом полно, то в последний момент засмеяться «приспичило»…
Но вот, наконец-то! Пошла она в Дом Быта за фотографиями. А там, на четвертом, верхнем, этаже лестничная площадка такая темная (свет почему-то не горел, как по заказу), и в этой полутьме стоит троица – волосы грязные, одежда тоже не первой свежести, глаза сальные и рожи глупые. Аленка подумала: «Ага, голубчики! Попались! Ну, давайте уже, искрите юмором своим!». Она почувствовала, как от волнения краснеют щеки и еще и глаза опустила. А парни решили, что она испугалась, и от вида такой легкой добычи оживились, принялись хихикать, причмокивать, болтать что-то вроде «Ой, какая… иди к нам, развлечемся!». Аленка уже была готова дать им отпор, но тут ей послышались чьи-то шаги, и она быстро проскочила в фотостудию. Получив фотки, Аленка подошла к прикрытой двери и стала прислушиваться. Ага, парни тут – болтают, сплевывают. Понятно, жертву дожидаются – обратно-то только здесь можно выйти. Больше вроде никого не слышно. Аленка глубоко вздохнула и шагнула на площадку.
Парни, увидев ее, опять захихикали, один загородил проход, и даже протянул к ней руку, намереваясь схватить за рукав. Аленка остановилась, мысленно усмехаясь, уперла свой взгляд прямо ему в глаза и негромко, но четко сказала: «Пошел на…!». Парни остолбенели, и только когда Аленка развернулась и уже успела спокойно дойти до следующей площадки, она услышала за спиной: «Ох, нифига ж себе! Ну, Колян, ты и получил!».
Аленка чуть не расхохоталась в голос, пришлось бежать вниз по ступенькам и уже на улице дать волю веселью. И, пока шла до дому, все время вспоминала обалдевшее лицо Коляна и снова принималась смеяться: «Ну что, дружок, теперь подумаешь, как девушек смущать?»
А через несколько дней ее поджидало более серьезное испытание.
Шли они с мамой поздно вечером от знакомой, у которой покупали молоко и молочные продукты, с бидончиком простокваши. Пустынная дорога, темноту перемежают редкие фонари, а тишину – редкий лай собак за заборами. Уютный такой вечер, и им было весело болтать, как двум подружкам. Вдруг их нагнал мотоциклист, и то ли от большого ума, то ли просто пьян был, решил их попугать – стал выписывать вокруг них, передним колесом уже почти наезжая. Мама закричала и стала тянуть Аленку к кустам на обочине дороги, чтобы не попасть под колесо. Аленка тоже испугалась, но не за себя – а за маму. Она-то могла просто перемахнуть через невысокий забор стоявшего рядом детского сада, а там, с другой стороны участка, перелезть на соседнюю улицу – фиг бы с ним, с мотоциклом тогда! Но мама! Этот гад испугал ее маму! В душе у Аленки поднялась волна гнева. «Ну, сейчас ты у меня получишь!».
Она сняла крышку с бидончика, дождалась, когда мотоциклист подъехал вплотную (сверкнул из-под шлема оскал его улыбки), чуть отступила и, выплеснув простоквашу из бидончика прямо в этот оскал, бросила: «Пошел на…!». Слов ее конечно, в реве мотора никто не услышал, зато облитый чем-то густым и кислым мотоциклист вынужден был остановиться и обтереть лицо. Утершись, он снова стал разворачивать мотоцикл и прокричал: - Ну все, сейчас ты получишь!
- Только попробуй! – Аленке уже море было по колено. – У меня еще тут много! А приблизишься – вместе с драндулетом своим закувыркаешься! – Аленка даже представила, как она толкает ногой в бок мотоцикла и как тот падает вместе со своим седоком. Видимо, парень почувствовал ее гнев, а может, просто решил не связываться с бешеной девчонкой – последний раз выругавшись, взревел мотором и умчался.
А когда они с мамой пошли дальше, обсуждая, естественно, то, что случилось, оказалось, что мама тоже испугалась не за себя, а за дочку. И вообще, оказывается, она тоже успела составить свой план! План был хорош: Аленка с мамой отступают за куст, «этот» видит, что жертвы ускользают, начинает объезжать куст, мама в это время забегает ему со спины (из-за шлема ему видно только то, что впереди, то есть Аленку), толкает ногой мотоцикл вбок, тот падает вместе с седоком в куст, мама опрокидывает ему в лицо простоквашу! А пока «этот» выпутывается из куста и простокваши, мама и Аленка быстро его связывают!
Аленка восхищенно покрутила головой:
- Ну, мам, ты даешь! А связывать-то чем?
- Да вот, у меня же пояс от плаща, и у тебя есть, да можно еще и кофтой твоей!
- Ну, долго его эти завязки не удержали бы!
- Так и не надо долго! Вон дом Семенцовых, рядом совсем. А у них телефон есть. Я бы покараулила, а ты бы сбегала, позвонила в милицию, а потом папе. Да и папе можно было не звонить – дядя Миша Семенцов с Сережкой помогли бы! И сдали бы мы его, голубчика, в кутузку, как миленького!
- Вот это да! А я-то думала, ты испугалась! А ты, оказывается, боевая какая!
- О-о-о, ты меня еще не знаешь! Я в детстве очень бойкая была. Меня все мальчишки на нашей улице побаивались. Даже главный хулиган, Генка, даром, что выше на голову и на два года старше, и тот не связывался. А потом и вовсе зауважал, когда я его спасла.
- Спасла? Как? Мамочка, расскажи!
- Да у нас летом какое развлечение было? В Журавке купаться да с моста нырять. Я, конечно, наравне с мальчишками. Хорошо плавала. Но нырял лучше всех Генка, конечно. Да только раз как-то неудачно нырнул, ударился, видимо, обо что-то под водой, сознание потерял и стал тонуть. Все как-то растерялись, а я быстрее всех сообразила, прыгнула в воду, его за волосы схватила. На берег выволокла, а там уже к себе на колено животом положила, да на спину надавила. Сколько из него воды вытекло, ужас! Ну, закашлял, потом задышал. Тут все набежали, положили его полежать. Меня нахваливают, а меня саму колотит. Кто-то полотенце дал. Вот после этого Генка меня уважать стал. На улице увидит – обязательно руку пожмет. Пацанам на улице сказал, чтобы меня не обижали, а те говорят: «Ага, Вальку Филатову обидишь, как же! Сама кого хочешь обидит!». А когда старше стали, он даже замуж меня звал.
- Здорово! А чего не согласилась?
- А я ему сказала, что мы с ним оба слишком боевые. Вдруг поругаемся? Поубиваем ведь друг друга! – Мама засмеялась. – Ну, да и не любила я его, да и он меня вряд ли, так зачем?
- Мам, а откуда ты знала, как утопающих спасать?
- Да у нас все это знали. Купались-то одни, без взрослых, вот друг другу как-то рассказывали. И знаешь, ведь каждое лето такие случаи бывали, что ребятишки сами друг друга спасали! Уж на что тетя Галя в детстве смирная была, да трусиха, и то она как-то малыша вытащила из омута!
- Ну да, у нас тоже такое бывает: помнишь, прошлым летом?
- Ага… «спасение утопающих дело рук самих утопающих»!
За разговором не заметили, как до дома дошли. Рассказали все папе, Аленка еще и в лицах изобразила.
Папа сначала переживал, долго курил на кухне. А потом повеселел – оказалось, и у него тоже есть свой план! Он сказал, что хочет поймать «этого урода». Для этого будет ходить с ними, но действовать нужно так: мама пойдет по освещенной дороге, а Аленка с папой рядом по тротуару: там темнее, да и за кустами их будет не видно. А когда «этот урод» опять начнет маму пугать, наезжать на нее, тут уж они выскочат, и все втроем точно его скрутят! Папа даже крепкую веревку приготовил.
Так они и ходили много раз, но никто им не попался. Потом папа все-таки согласился отпускать их одних, но взял честное слово, что идти они будут только по тротуару, и в случае опасности не начнут геройствовать, а будут «уходить огородами».
А Аленка поняла: хочешь быть твердой и решительной – не надо ничего специально придумывать, никаких таких способов: просто БУДЬ твердой и решительной. Вот и все.
3. Фрукты.
Осень… Какая красота кругом! Скоро выпадет снег, можно будет кататься на лыжах, а велосипед придется убрать до весны в сарай. А пока надо накататься на нем всласть!
Аленка решила поехать в Летний сад (да, был у них в городке свой Летний сад, конечно, не такой шикарный, как в Ленинграде, но тоже очень красивый), полюбоваться с обрыва на Журавку. Она всегда разная, и Аленке не надоедает на нее смотреть.
Аленка прислонила велик к своей любимой сосне – с ее корней, нависающих над обрывом, открывался особенно красивый вид. Журавка была гладкой и серебристой, как будто стальной, а от прошедших дождей воды в ней заметно прибавилось. Аленка вдыхала прохладный, пахнущий осенними листьями и грибами воздух и тихонько гладила сосновую шершавую кору.
Вдруг она услышала шуршанье велосипедных шин по дорожке и обернулась.
- Привет! – с велика соскакивал ее давний приятель Васька Задиркин. – А я ехал от бабки, смотрю, ты в Летний сад заруливаешь. Думал, у вас тут компания, хотел присоединиться, а ты одна, оказывается.
- Да вот, с осенью попрощаться решила. На Журавку смотрю. Видишь, она сегодня важная такая, серебряная!
- А, да, я тоже здесь люблю смотреть. Часто заезжаю, как к бабке езжу. Знаешь, она всегда разная! Особенно летом красиво!
- Да ну, летом народу на пляже полно, и в реке тоже, неинтересно!
- Нет, надо или в дождь, или в белые ночи. А лучше всего, когда солнце встает – вода гладкая-гладкая, над ней туман, облака розовые, голубые, сиреневые! А в белые ночи вообще как будто не по-настоящему, а в сказке. Красота такая, что и не расскажешь!
- А я не видела никогда… кто ж меня ночью отпустит! Да ночью я бы и не поехала одна – страшно!
- Да что страшно-то? Ночью и нет никого! Да и не подумал бы, что ты чего-то боишься!
- Ага! Знаешь, какая я трусиха! Темноты боюсь, детдомовских боюсь! Вот тебе спасибо, что им сказал меня не трогать, так теперь хоть нормально езжу, а то объезжала за две улицы!
- Слушай, ну ты даешь! Трусиха, скажешь тоже! Да ты так на велике гоняешь, что тебя все парни знают! Мы как-то раз видели твою «трусость». Стоим мы, такие, с парнями, что-то перетираем, а ты с Горки, да «без рук», да еще педали накручиваешь, чтобы скорость побольше была. А тут из-за поворота грузовик выруливает! Так ты ни руль не взяла, ни притормозила хоть чуть-чуть, на полной скорости во двор завернула перед самым грузовиком. Водила, по-моему, перепугался, а тебе хоть бы что – просвистела мимо нас, даже не заметила! Мы с парнями только рты поразевали!
- А, знаю, о чем ты говоришь! У меня такая игра: надо с Горки разогнаться сильно, потом примерно на середине перестать педали крутить и на этом разгоне успеть до самого дома доехать. Вот тогда разогналась что-то сильнее обычного, а там грузовик этот. Я так перепугалась, что со страху не сообразила руль взять, или притормозить, или к обочине съехать! Хорошо, успела свернуть, а то бы хана… До сих пор как вспоминаю, так коленки дрожат. Вот тебе и вся смелость.
- Понятно. Но по тебе не сказал бы, что ты испугалась. Правда, с нами один парень был, Колян из нашего класса. Ему вообще-то уже 16, да он два раза пересиживал, в этом году с нами в восьмом опять. 16 лет, а ума как у детсадовца! Так вот, парни от тебя обалдели, стали хвалить, что молодец девка, четко все просчитала, перед самой машиной успела свернуть, а Колян давай ржать, говорит, она просто случайно так повернула, и ничего не просчитала, а на самом деле обо… хм… ну, в общем, в штаны напустила.
- Вот гад! Треснуть бы ему, чтобы сам напустил!
- Да ты не расстраивайся! Парни тебя так защищали! Из вашего класса Береза тоже был, так он сказал, что ты вообще молоток. Хоть и учишься хорошо, да активистка, но списывать не зажимаешь, не строишь из себя цацу, если что, так можешь и с учителями спорить, если несправедливо. А еще он рассказывал, как ты Дубину той зимой отлупила и снегом кормила.
- Ничего я его не лупила! Просто он девчонок мелких доводил, на лыжи им на ходу наступит, они лицом в снег. Я ему раз сказала, другой, не понимает человек. Ну, я так же ему наступила, он рожей в снег, я сверху села да пару раз еще ткнула головой, чтобы покушал да получше запомнил. И знаешь, он такой трус оказался, даже не попытался мне отомстить как-то!
- Вот ты молодец! Этот Дубина ваш правда мутный какой-то, уж точно морда кирпича просит! Ну вот, Береза про тебя хорошо расписывал, а тут ваш Моха сунулся, Коляну стал поддакивать.
- Ого! Я-то думала, что это девочки мальчиков обсуждают, а, оказывается, и мальчики девочек тоже!
Васька смутился и даже покраснел. – Ну, а что нам, уроки, что ли обсуждать? Да и не всех девочек, а только которые с горы перед машинами летают и народ пугают…
- Ну ладно, не обижайся! Так что там дальше-то было?
- Да… знаешь… - Васька замялся и отвел глаза. – Когда Моха стал тоже на тебя гнать, что ты такая вся правильная и примерная, только про оценки думаешь, я не выдержал, и сказал, что тебя знаю, что у нас отцы вместе работают. И что ты точно ничего не боишься, с трамплина большого прыгала, и что с виду только примерная, а так можешь и послать, если надо, и покурить…
Аленка аж задохнулась: - Васька, ты с ума сошел? Сам же говоришь, что там Моха и Береза были! Это что мне теперь, мало того, что с трамплина прыгать – а я, между прочим, ни лыжи, ни кости ломать не собираюсь! Так еще и курить, и матом ругаться??? Спасибо тебе, конечно, что заступался, только как теперь быть-то?
- Не бойся, от трамплина я тебя отмазал: сказал, что ты, когда прыгала, ногу сильно растянула и все зимние каникулы дома просидела, а потом тебе врач запретил прыгать, сказал, связки надо беречь. Ну, помнишь, прошлый Новый год вы у нас праздновали? А ты такая: «Ах, ах, какой двор! Ах, ах, какой чистый снежок!». И давайте с братом по снегу босиком носиться, полярников, что ли, изображали?
- Вась, я тебя сейчас стукну!
- Ну, стукни, а скажешь, не так было?
- Ну, так, только я не ахала, а просто снег правда такой красивый и чистый был, вот мне и захотелось босиком попробовать!
- Ага, попробовала! Брат-то, хоть и маленький, но быстро сообразил, что холодно, в дом зашел, а тебя я полчаса загнать не мог. Вот и заболела, и все каникулы с простудой провалялась.
- Ну и пусть! А по снегу босиком все равно здорово!
- А про «курить» я сказал, ты мне обещала, что не будешь, пока 18 не исполнится.
- А почему именно тебе?
- Так ты же как будто со мной курила, а мне это не понравилось…
- Ой, Вась, точно, надо бы тебя стукнуть пару раз! Да ладно, живи пока. Ну, а с матом как быть? Я мат терпеть не могу, не то, что говорить, а слышать противно!
- Лен, ну извини! Ну не мог я спокойно слышать Моху, как он про тебя врет, а Колян еще ухмылялся так гаденько!
- Да… теперь надо как-то выкручиваться… придется Моху, что ли, послать пару раз…
Вася задумался.
- Погоди, не надо Моху. Я придумал. Колян этот со своей компанией - такие же дурные все - часто в Доме Быта на четвертом этаже ошиваются. Они там на площадке стоят, нарочно лампочку выкрутят, говорят: «Темнота – друг молодежи». Ну и как девчонка какая-нибудь идет, давай ее смущать: шуточки глупые, смеются, ну, сама знаешь. Девчонка стесняется, или злится, а им этого и надо, довольные, как кони. Они так могут часами развлекаться, на большее ума не хватает. Ну вот, ты пойди наверх, как будто по делу – в фотографию или в парикмахерскую. Вид-то у тебя подходящий – идет себе такая отличница. А начнут они приставать, вот и пошлешь их. Только это надо по-умному сделать, чтобы никого другого рядом не было! А то ты же знаешь – знакомых полно, расскажут твоим родителям, от отца тебе точно влетит. А самое главное – встать поближе, совсем рядом, смотреть прямо в глаза и тихим голосом – тихо, но грозно! – сказать: «Пошел на…!». Поняла?
Аленка засмеялась: - Вот у них рожи-то будут! Ладно, давай! Не люблю, когда кого-то обижают, надо этих гадов проучить! Ну, и заодно твою репутацию поддержим, что ты не врешь. А то трамплин я не могу - ногу растянула, курить ты мне якобы запретил. Ну, хоть этим докажу.
Васька вдруг сморщился и помотал головой.
- Лен, не, погоди, что-то я плохо это придумал. Ну их, идиотов этих. Кто знает, что там у них в репах делается? А вдруг тебе что-нибудь сделают! Ну не знаю, вдруг стукнут!
- Да нет, не успеют. Пока сообразят, я уже успею уйти! И вообще такие - смелые только когда отпора не чувствуют. Знаешь, вот точно про них: «Молодец среди овец, а возле молодца – сам овца»! А мне уже самой интересно их проучить да на рожи посмотреть.
- Все равно не хочу, не ходи! – Васька посмотрел Аленке в глаза. – А, я же тебя знаю, теперь специально по-своему сделаешь!
Аленка засмеялась: - Конечно! Такое развлечение пропустить, ты что!
- Ладно. Только давай так: я тоже там буду, ну, типа, с ними вместе. Если что, подстрахую тебя. Точно! Завтра как раз понедельник, они точно там будут. А время… давай часов в 6 вечера.
- Отлично! Я как раз фотки заказала, и мне именно завтра их забирать! – Аленка хитренько улыбнулась: - Только тебя не шокирует мой мат в твоем присутствии?
Васька тоже заулыбался: - Так ведь ты как бы при мне уже материлась, да еще и курила!
- А, ну да! Тогда так и решим! - Аленка посмотрела на часы: - Ой, меня дома уже, наверное, потеряли!
- Васька тоже посмотрел: - Да и меня! Давай, покатили!
Следующим вечером так все и было. Темная лестничная площадка, на ней – парни (О! И Васька тут! – отметила про себя Аленка). Васька, кстати, выгодно отличается: у «этих» волосы грязные, одежда тоже не первой свежести, глаза сальные и рожи глупые. Аленка приняла самый смиренный вид, даже шаги замедлила, как бы от страха, и от такой легкой добычи «эти» оживились, принялись хихикать, причмокивать, болтать что-то вроде «Ой, какая… иди к нам, развлечемся!». Аленка уже рот открыла, но тут ей послышались чьи-то шаги, и она быстро проскочила в фотостудию. Получив фотки, Аленка подошла к прикрытой двери и стала прислушиваться. Ага, парни тут – болтают, сплевывают. Понятно, жертву дожидаются – обратно-то только здесь можно выйти. Больше вроде никого не слышно. Аленка шагнула на площадку.
Парни, увидев ее, опять захихикали, один загородил проход, и даже протянул к ней руку, намереваясь схватить за рукав. Аленка остановилась, мысленно усмехаясь, уперла свой взгляд прямо ему в глаза и негромко, но четко сказала: «Пошел на…!». Парни остолбенели, и только когда Аленка развернулась и уже успела не торопясь дойти до следующей площадки, она услышала за спиной: «Ох, нифига ж себе! Ну, Колян, ты и получил!».
Аленка чуть не расхохоталась в голос, пришлось бежать вниз по ступенькам и уже на улице дать волю веселью.
Дома она позвонила Задиркиным. Васька еще не пришел, поэтому пришлось наплести тете Лиде, что Васька обещал ей прикрутить педаль, которая, якобы, болтается, и смазать цепь. Тетя Лида немного удивилась, почему это не может сделать ее папа. Так что Аленка выдумала целую историю: что вчера в городе у нее открутилась педаль, что Васька проезжал мимо, винты снял, а обратно прикрутить не мог – ключей не было, поэтому обещал сделать потом, да и винты забыл отдать… Тетя Лида пообещала, что пришлет сына, как только он появится дома.
Не прошло и получаса, как под окном ее комнаты раздался Васькин свист.
Аленка высунулась в форточку.
- Привет! Сейчас выйду!
Она оделась, взяла ключи от сарая.
- Мам, я сейчас! Васька мне цепь только смажет!
В сарае она первым делом отчитала Ваську:
- Вот сколько раз тебе говорить: не свисти под окном! Бросил бы камешком! А вообще, цивилизованные люди по телефону звонят!
- Ага! Отец уже и так косился, куда это я на ночь глядя, а если бы звонить начал, потом шуточек не оберешься: на свиданку, мол, по телефону вызывает!
- А так лучше? Теперь мой начнет приставать, что у меня под окном женихи обсвистелись… В следующий раз брось чем-нибудь в окошко, ладно?
- Ладно! А с великом ты хорошо придумала! Ну давай уж, тогда и вправду смажу.
- Ну, как мое выступление?
- О! – Васька поднял большой палец. – Колян охренел, да и остальные тоже! А потом, когда ты ушла, он мне и говорит в том смысле, что зря мне не верил, что ты и вправду девка что надо. Хотел еще что-то сказануть, но я на него так посмотрел, что заткнулся сразу.
- А не заткнулся бы?
- Ну пришлось бы в рожу настучать…
- Вась, не лез бы ты к ним. Еще к тебе теперь пристанут.
- Да не, они силу-то понимают, сама же говорила – овцы. Да я и не лезу, так, иногда случайно получается, как тогда, возле Горки. А так – пошли бы они… - Васька засмеялся и сквозь смех проговорил: - Куда подальше!
Аленка тоже захохотала.
Тут дверь сарая открылась и вошел Аленкин папа:
- Что это вы тут хохочете?
Аленка сквозь смех проговорила:
- Да Васька обещал педаль прикрутить – в городе меня вчера встретил, а ключей не было. Вот он сегодня под окном свистел, а я сказала, что ты будешь меня теперь дразнить женихами, что надо по телефону было звонить, а Васька сказал, что тогда его будут дома дразнить, будто он по телефону свидания назначает!
Папа тоже заулыбался:
- Вот так свидание – в сарае!
- Ну так и я о чем! – Аленка вытерла выступившие от смеха слезы. – Спасибо, Вась!
- Да не за что! Обращайся! Ну вот, все, вроде. Пойду, а то там мои уже заждались!
- Вась, а ты знаешь, в следующий раз не свисти, а тихонько камешком в окно кинь. – Папа подмигнул. – Мы всегда так девушек вызывали на улицу!
Аленка скорчила Ваське рожицу, опять засмеялась и подала на прощание руку.
Папин совет скоро пригодился. Где-то через месяц, уже снег лежал, Аленка делала домашку и вдруг услышала странный звук – как будто стекло тихонько звякнуло. Она прислушалась вот еще раз! Отодвинула занавеску – в прямоугольнике света, падающего из окна, кто-то стоял. Васька! Она вскочила на стул, открыла форточку:
- Привет! Ты чего?
- Привет. Можешь выйти?
- Да, сейчас. А хочешь, ты заходи.
- Нет, поговорить надо.
- Ну хорошо, сейчас, оденусь только.
Аленка быстро оделась, заглянула в комнату. Папа смотрел телевизор, мама рядом что-то шила.
- Я погуляю немного?
- С кем ты?
- Да, ребята пришли.
- Конечно, иди, проветрись.
Аленка вышла из подъезда, завернула за угол дома.
- Вась, ты что? Что-то случилось?
Васька пожал плечами.
- Пока нет, но может.
- Ну, заинтриговал! Говори уже!
- Да все этот Колян. Хвастался сегодня. Знаешь, что придумал? У него старший брат с Армии пришел, мотик купил. У Коляна-то прав нет, так он потихоньку по вечерам катается. Так удумал – как увидит женщину одинокую – пугает ее: ездит вокруг, как будто наехать хочет. Наехать-то не наедет, конечно, а тетки пугаются, кричат, визжат, а ему этого и надо. Попугает, натешится, и удирает. А номер нарочно пачкает, чтобы не видно было. В общем, наслаждается таким образом. А тетя Валя, я знаю, к нашей соседке за молоком по вечерам ходит. Ты ее предупреди, а то тоже испугается. Может, ей пока не ходить, или днем лучше?
- Нет, ну надо же, гад какой! Нашел развлечение!
- Ага, все власть пытается доказать свою!
Аленка помолчала. В голове у нее копошилась какая-то мысль. Но мысль эту явно не нужно было озвучивать при Ваське.
- Эй, ты чего? – Васька заглянул ей в глаза. – Ты что удумываешь?
- Да нет, ничего, - Аленка попыталась сделать взгляд максимально честным. – Просто думаю, как маме сказать.
- Да так и скажи! Надеюсь, тетя Валя не даст тебе никаких глупостей натворить!
Аленка про себя усмехнулась (не знаешь ты мою маму!), а вслух сказала:
- Никаких глупостей я и не собиралась делать! Маме скажу, чтобы днем за молоком ходила. А тебе спасибо за предупреждение! А давай, в снежки поиграем, а то домой пока неохота!
Они побросались снежками, потом Аленка пошла домой.
Папа уже дремал на диване перед телевизором, брат что-то мастерил, а мама продолжала шить.
Аленка вызвала маму на кухню и рассказала про Коляна.
Мама покачала головой: - Вот ведь дурак, прости, Господи! То, что женщин пугает – дурак, да ведь не думает, что у женщин мужья есть! Подкараулят его как-нибудь, да наваляют хорошенько, и мотоцикл могут отобрать, да и в милицию сообщить. То-то брату радости будет.
- Мам, да так им и надо! Брат ведь тоже – мотик дает Коляну, а ведь знает, что у того прав нет, значит, тоже нарушает. Да они-то пусть как хотят, а может, тоже папе сказать?
- Ну уж нет! Ты что, папу не знаешь? Он этого Коляна поймает, да отлупит, да еще не хватало самому потом в милицию попасть! Нет, я сама справлюсь, просто пойду по тротуару, за кустами темно, он меня и не увидит. Можно было бы, конечно, подпустить его поближе да толкнуть, но вдруг сильно упадет и разобьется? Так что просто не буду провоцировать, пойду тихонько в темноте.
Аленке такой план не понравился. – Знаешь, мам, если просто так мимо проходить, он ведь так и будет людей пугать. Это хорошо, что меня Васька предупредил, но остальные-то пугаются! Надо Коляна как-то проучить.
- Ну, а как ты проучишь? Тоже напугать бы как-нибудь. Может, фонарик ему в лицо включить?
- Нет, не фонарик, лучше! - Аленка уже вовсю хохотала. – Он подъедет, вроде наехать хочет, а я ему в рожу простоквашу из бидончика выплесну!
Мама тоже засмеялась: - Ладно, тогда надо завтра два бидончика взять!
Назавтра было именно так, как они задумали.
Пустынная дорога, темноту перемежают редкие фонари, а тишину – редкий лай собак за заборами. Уютный такой вечер, и им было весело болтать, как двум подружкам, они даже и про Коляна с его мотоциклом забыли. Но вот и шум мотора. Мотоциклист начал выписывать вокруг них, передним колесом уже почти наезжая. В душе у Аленки поднялась волна гнева. Да, если не знать заранее, действительно очень страшно оказаться под колесами. «Ну, доигрался, голубчик!».
Она сняла крышку с бидончика, дождалась, когда мотоциклист подъехал вплотную (сверкнул из-под шлема оскал его улыбки), чуть отступила и, выплеснув простоквашу из бидончика прямо в этот оскал, бросила: «Пошел на…!». Слов ее конечно, в реве мотора никто не услышал, зато облитый чем-то густым и кислым мотоциклист вынужден был остановиться и обтереть лицо. Утершись, он снова стал разворачивать мотоцикл и прокричал: - Ну все, сейчас ты получишь!
- Только попробуй! – Аленке уже море было по колено. – У меня еще тут много! А приблизишься – вместе с драндулетом своим закувыркаешься! – Аленка даже представила, как она толкает ногой в бок мотоцикла и как тот падает вместе со своим седоком. Видимо, Колян почувствовал ее гнев, а может, узнал, или просто решил не связываться с бешеной девчонкой – последний раз выругавшись, взревел мотором и умчался.
- Фу! – Мама вытирала рукавичкой пот со лба. – Знаешь, я и правда испугалась, боялась, что он тебя все-таки заденет колесом. Сто раз успела пожалеть, что тебе разрешила это сделать, лучше бы сама.
- Мам, да обошлось же! Да не дала бы я ему наехать, успела бы отпрыгнуть, скорость-то у него совсем маленькая была. Зато теперь, может, подумает, прежде чем опять на кого-то наезжать.
Через несколько дней ее опять вызвал камушком Васька.
- Слушай, Лен, это ты Коляна простоквашей в морду угостила?
Аленка разулыбалась. - Да! Нечего пакостить! Еще в другой раз надо будет чем-нибудь противным облить! А что, он сильно ругался?
- Да не то слово! Все маты сложил. Я как раз к его брату, Сереге, зашел, хотел кое-что про мотики спросить, а тут Колян вваливается, весь в чем-то противном, ругается так, что уши в трубочку сворачиваются! Мол, ехал, а какая-то девка его облила и что он теперь этой девке устроит, задавит по-настоящему, а не попугает. А Серега поржал сначала, а потом сказал, что Колян дурак, сам виноват, и чтобы мотик больше не смел брать. И еще сказал, что если Колян будет еще что-то подобное делать, или девке этой мстить, то Серега его самого ремнем армейским отдубасит.
- Ого! Серега-то, оказывается, нормальный человек!
- Да Серега-то нормальный, а ты-то нет! Ты что учудила-то? А если бы он со злости правда на тебя наехал?
- Ага, наехал бы! Я что, дура, стою такая и жду: раздавите меня! А ты, прямо как моя мама, она тоже испугалась, что Колян меня собьет.
- Так еще и тетя Валя там была?
- Конечно, я же ей все рассказала сразу, мы папе не сказали, а сами все придумали. – Аленка уже вовсю веселилась.
- Ну, Ленка, ладно ты, но тетя Валя… - Васька развел руками.
- Так я-то в кого? – хмыкнула Аленка. – И вообще, это сейчас наши мамы такие тихие и примерные, а в нашем возрасте еще и не такое выделывали. Советую тебе тетю Лиду поспрашивать на эту тему – много интересного узнаешь.
- Да ладно…Васька помолчал, а потом засмеялся: - Хотя…если по тебе судить…примерная девочка, а туда же! А я-то тебе подвиги придумываю перед парнями, а ты сама такое выдумаешь – не соскучишься!
И они еще долго хохотали вдвоем, в красках расписывая друг другу сцены «наезда» и возвращения Коляна домой.
4. … А сверху – вишенка!
- Привет!
- Привет!
- Ну что, готовишься?
- Ага. Ты тоже?
- Да почти готово уже. Что отрабатывать будешь?
- Да то же, что и ты: страхи, обиды. Мы же с тобой сейчас на одном уровне.
- Ну да. Хотя, ты чуть-чуть повыше.
- Да ну, самую капельку. Ну, на чуть поблагополучнее детство хватит.
- А ты кто сейчас будешь?
- Девочка.
- О! Здорово! А я – мальчик. «Ромео и Джульетта» возьмешь? Они любят друг друга, но им все мешают!
- Да не, это потом как-нибудь. Сейчас попробую «Барышня и хулиган».
- Смотри, в «жертву» не свались!
- Да вот, надеюсь. Ну, это уж как пойдет.
- Может, лучше «Спящую красавицу»?
- Нет, там возможностей меньше.
- Ну да, вообще-то… А хочешь, пересечемся там с тобой?
- Давай. Сейчас посмотрим… Вот, гляди, хорошая точка. Ты можешь меня хорошо напугать.
- Ага! А давай, для усиления эффекта, я буду постарше тебя года на два – в таком возрасте достаточно, и на мотоцикле, а ты – на велосипеде!
- Можно, только лучше я тогда вообще пешком.
- А еще за кого-нибудь испугаться тоже хорошо. Ребенок?
- Нет, какой ребенок в таком возрасте-то? Вот, - за маму.
- О, это ты здорово придумала! А родителей уже подобрала?
- Да, очень подходящие по всем параметрам, вот, смотри!
- Нормально. А вот мои!
- Ну что тогда, начинаем? Смотри, время откорректируй, чтобы раньше меня родиться.
- Да, сейчас сделаю. Ну вот, готово.
- Ну, поехали?
- Поехали!
Горячий шоколад со взбитыми сливками.
1. Сливки.
Как было бы здорово, мечтала иногда Люба, если бы они с Надей были однояйцевыми! Значит, тогда у них были бы одинаковые и характер, и внешность! И они тогда не ссорились бы, а наоборот, помогали бы друг другу и всегда выручали… Вот, например, Надя могла бы за нее в школе отвечать – она же такая умная! А я могла бы шитье или вязание за двоих сдавать! Или Надя за меня в магазин ходила бы, а я посуду бы мыла и полы! – думала она. Но потом спохватывалась – если бы они были одинаковыми, тогда она и сама бы могла и у доски отвечать, и в магазин ходить бы не боялась…
Сестры были абсолютно разными. Как их только не называли, удивляясь, люди: «земля и небо», «лед и пламень»… Надя была старше на десять минут и умнее в сто раз. Учеба давалась ей легко: в школе она могла на уроке читать под партой интересную книжку, домашку делала за полчаса. Могла бы учиться отлично, но ей снижали оценки за небрежное выполнение, за плохой почерк. Она даже не удосуживалась прочитать параграф по какому-то предмету, а когда ее вызывали, отвечала то, что запомнила из урока или успела просмотреть на переменке. И получала четверки и пятерки! Любаша же все уроки старательно, не отвлекаясь, слушала учителей, домашку делала по два часа, и все равно, училась на тройки с редкими четверками. А уж пятерка! – это было за счастье. Конечно, по трудам, изо и пению у нее всегда были пятерки – и пела Люба хорошо, и рисовала, а шить-вышивать-вязать она научилась в самом детстве у бабушки. Их каждое лето отправляли к папиной маме, так пока Надька носилась по деревне с ребятней, Любаша училась у бабушки всяким домашним премудростям – ей это все очень нравилось. Надя звала ее на улицу – хватит, мол, с бабушкой сидеть, но Любе не хотелось. Деревенские ребята были вечно грязными, крикливыми, все поголовно ругались матом. Люба к такому не привыкла – у них в семье никто не матерился.
К тому же, Любаша была очень стеснительной. Даже в магазин ходить было мучением. Хоть все продавцы и знакомые, но четко и быстро сказать, что ей нужно, никак не получалось, вечно или мямлит непонятно, или забудет что-нибудь. А уж сдачу-то посчитать!.. Это про магазин. А однажды на какой-то праздник в школе учительница пения предложила ей выступить на сцене – петь, так Люба так перепугалась, что потом даже на уроке петь долго не могла! Как это выступить? Она что, певица? Ну и что, что поет хорошо (Люба вовсе так не считала, многие девочки поют еще лучше, но так говорила учительница). А вот Надюха на каждом празднике читала со сцены стихи – как настоящая артистка! Люба в такие минуты несказанно гордилась сестрой. Да и весь зал всегда ей хлопал, а если стихи были про маму или про войну, то многие сидели со слезами на глазах!
Да и внешность, тоже всем на удивление, была абсолютно разной. Надя – в маму: темные волосы, карие глаза с густыми черными ресницами (Надька хвасталась, что ей потом даже красить их не надо будет), тоненькая и гибкая, а Люба – полная папина копия: светлые, почти белые волосы (Надька смеялась: «Вот уж точно – блондинка!»), серые глаза, а уж ресницы… Горе одно – коротенькие, светлые, редкие… Мама утешала, что можно будет и накрасить, и приклеить. Но это же потом! А красоты хочется сейчас! Да и фигурой Любаша своей была ужасно недовольна. Конечно, она не толстая, но и не тоненькая, а так, серединка на половинку. Как все.
Ну вот почему, почему она – блондинка! Может, если волосы были бы темными, то была бы поумнее? И не дразнил бы никто, что она тупая!
Единственное, что было у них одинаковым – толстые длинные косы. Надя давно хотела отстричь свою – коса мешала плавать, бегать, цеплялась за что-нибудь, а сушить волосы после купания или мытья головы приходилось чуть ли не по полдня! Но мама сказала – будете взрослыми, делайте, что хотите, а пока школу не закончите, никаких стрижек. А Люба косой потихоньку гордилась. Она считала, что единственное, что в ее внешности красивое, так это коса. Вот если бы еще не блондинистая! Мама смеялась, что женщины мечтают, чтобы у них был такой пепельный цвет, даже специально осветляются, а ты темные волосы хочешь. Да, знакомые мамины часто говорили, что завидуют Любочкиным волосам, но Люба им не верила, думала, что они нарочно так говорят по маминой просьбе.
Вот такими странными близняшками они были. Но, как нарочно, чтобы получился совсем уж полный комплект (так мама говорила), у них была двоюродная сестра – рыжая! Такая же длинная и толстая коса прямо-таки светилась как медная проволока на солнце, рыжие ресницы вокруг темно-серых глаз, все загнутые кверху, как будто их специально завивали на малюсенькие бигуди. От них глаза похожи были на солнышки, особенно когда Вера улыбалась. Да и щеки тогда тоже улыбались ямочками. По весне Верино лицо усыпало веснушками. Другие девчонки, у кого были веснушки, терпеть их не могли, а Вера – ничего! Наоборот, когда ее дразнили «конопатой», обычно отвечала, что конопушки-то, мол, пройдут, а вот если человек дурак – то это надолго. Потом ее уже и дразнить перестали.
Когда они были втроем, незнакомые люди восхищались и удивлялись: ну надо же, мол, какие косы шикарные, да еще и как по заказу – беленькая, темненькая и рыженькая! А знакомые привыкли – они часто бывали вместе. Вера была их двоюродной сестрой, их мамы в детстве очень дружили (не так, как вы, упрекала их с Надей мама), и родили дочек почти одновременно – Вера была всего на неделю старше!
Собственно, и имена им мамы дали такие специально – Вера, Надежда, Любовь. А потом сами же удивлялись, как подходят они девочкам. Вера, вроде и умной была, и сообразительной, но такой уж доверчивой! И сама врать не умела, и верила всем подряд. Обвести ее вокруг пальца не составляло труда кому угодно – всем верила. И убедить ее тоже было легко. Вот начинают они о чем-то говорить, она с Любой соглашается. А Надя станет нарочно наоборот говорить – и с ней согласится. Надька смеется – «У тебя, мол, свое-то мнение есть?», а Вера смущается – вроде и то, и то правильно. Но и, что правда, если уж она во что-то крепко верит – тут ее не собьешь ни за что. Вот тебе и мнение, что все рыжие – хитрые! Самый бесхитростный человек – Верочка! Если кто и был у них хитрым – так это Надя! Если ей что-то надо, то так повернет, что они сами отдадут или сделают. Люба-то уже давно научилась ее хитрости распознавать, и то нет-нет, да и попадется, что уж про Веру говорить!
Про Надю многие говорили, что она – наша надежда: и учителя, и папа. Даже соседка тетя Света часто приговаривала: - Учись, Надюшка, хорошенько, вся надежда у родителей на тебя. В институте выучишься, работу хорошую найдешь. Да и мужа сама себе выберешь, какого хочешь. Потом в старости родителям будешь помогать.
- А что все я-то? У них еще Любашка есть, - смеялась Надька.
- Ну, Любашка! Скажешь тоже! Любашка замуж выскочит да детей нарожает – вот и вся ее помощь! – убежденно говорила тетя Света.
Надька опять показывала Любе язык, а потом еще и дразнилась «многодетной мамашей».
А Люба и правда любила детей – вся соседская малышня ходила за ней хвостиками, когда она выходила гулять. Кто нос вытрет, рассудит, помирит? Кто в Новый год хороводы с ребятишками поводит вокруг елки за домом? Кто присмотрит за младенцем, если маме уйти надо? – Любашка. Соседские мамаши на нее нахвалиться не могли. Да и взрослые Любе чаще всего нравились. Сколько ни спорили с ней сестры, доказывая, что есть всякие воры, преступники, да и просто хулиганы, Люба все равно была убеждена, что все они в глубине души хорошие, просто в детстве их мало любили. Только одним человеком была она почти всегда недовольна – собой. Мало того, что ни ума, ни красоты, так еще и характер дурацкий – трусиха, стеснительная, мягкотелая какая-то! Это слово – «мягкотелая» - Люба где-то услышала и решила, что вот это точно про нее. Однажды она так маме и сказала. Мама посмотрела на нее удивленно и ответила:
- Да нет, Любонька, ты вовсе не мягкотелая. Вот если защитить кого-то надо будет – малыша какого-то, или меня, или Надю – ты же не раздумывая на помощь кинешься. Помнишь, как ты от котят большую собаку отогнала? Ведь ни капли не боялась, хотя сама еще маленькой была.
- Да уж, не боялась! У меня потом знаешь, ноги как тряпочки были, я даже идти не могла! Так что я еще и трусиха…
- Ну нет! Все люди боятся. Только трус убегает и прячется, а смелый свой страх преодолевает.
- Просто мне котят было жалко… - протянула Люба.
- Вот, я об этом и говорю. Ты боялась, но их защищала. И вообще, ты у нас – точно любовь – всех любишь!
Люба тогда долго думала и решила, что, наверное, мама права. Но все равно ей свой характер не нравился, и все тут!
Хоть они и были такие разные, все три сестры крепко дружили. Вдвоем Люба с Надей постоянно то ссорились, то мирились, а втроем – просто не разлей вода! Поэтому очень часто то они ошивались у Веры, то она у них. Конечно, чаще она – мама дежурила сутками, папа работал допоздна, так что девчонкам раздолье было! А на каникулах так и вообще Вера частенько переселялась к ним.
Как-то в воскресенье утром, когда они все втроем, и с мамой, завтракали, Люба спросила:
- Мам, ну я знаю, что мы с Надей разнояйцевые, поэтому разные такие. Но вот почему именно я такая тихоня? Я тоже хочу такой бойкой быть, как Надька, а не могу! Пока думаю, что сказать, уже поздно! Или хочу что-то смелое сделать, а боюсь!
- Знаешь, Любочка, все люди разные. У каждого человека свой характер. Надо просто найти в себе хорошие черты и радоваться, что они есть, а плохие исправлять. Вот ты, например, добрая, послушная, спокойная. Наверное, когда ты родилась, Тихий Ангел пролетел и тебя крыльями обмахнул, - улыбнулась мама.
- А у меня тогда кто? – заинтересовалась Вера.
- А тебя солнышко своими лучиками осыпало – вон ты какая золотая у нас! - засмеялась тетя Тоня.
- А Надьку? – Люба посмотрела на сестру.
- А когда мы родились, мимо Ангел с корзинкой ума летел. Ему на нас двоих дали, да твой Тихий крыльями взмахнул, вот из корзинки весь ум ко мне и сдуло, - Надька ехидно ухмыльнулась. – Так что скажи своему спасибо!
Вера засмеялась, Люба схватила полотенце и стала хлопать им Надю, та уворачивалась и тоже смеялась:
- Вот дура, она и есть дура! Я же сейчас чай пролью, а он горячий! Ошпарюсь же!
- Ну и так тебе и надо! – Люба отбросила полотенце. – Мам, ну чего она!
- Ох, Надюша, ты опять Любочку дразнишь! Вот тебе-то уж точно надо свои недостатки исправлять!
Люба показала Наде язык, но та только продолжала ехидно ухмыляться.
Недавно им троим исполнилось по тринадцать лет. Их день рождения отмечали дважды. Мама решила – раз дочек две, значит, и отмечаем два раза! Первый раз, в сам день рождения, утром они получали по подарку от мамы с папой, а вечером, после школы, приглашали друзей-приятелей. А в выходной собиралась вся их родня и отмечали уже не только их, но и Верин день рождения. Все честно – Вера одна, значит, и отмечают ей один раз – она тоже своих друзей к себе домой зовет. А родственников приглашать к ним неудобно – у них квартира меньше, всего двухкомнатная. И у Веры еще младший братишка есть, совсем мелкий, дошкольник. Куда там всех в их квартиру! Мамины сестры с семьями, бабушка (мамина мама), папин брат тоже с семьей! Папин брат вообще живет в поселке, и они приезжают на такие праздники с ночевкой. Да, еще же соседка тетя Света, а их тоже четверо! А другая бабушка, папина мама, присылала посылку: домашнее соленое сало, сушеные грибы и обязательно всем по паре варежек и носков. Носки и папины варежки были обычными – теплые, мягкие, а так – ничего особенного. Мамины варежки тоже были хоть и красивыми, но простыми, а вот внучкам каждый раз она вязала такие варежки, что хоть на выставку. То снегирей вывяжет на веточке – как живых, то мелкими бусинками разошьет, то в виде лисьих мордочек сделает. Руку сжимаешь в кулак – и вот на тебя лисичка смотрит, ушки вверх торчат, а мордочка хитрющая! И пары немного различаются. Понятно, Надька всегда себе самые красивые выбирала. Даже если мама скажет Любе первой выбирать, Надька потом все равно подлижется и выманит. В этот же раз варежки были такими, что мамины сестры, хоть и сами мастерицы еще какие, только ахали, разглядывая их. Одна пара – голубая, другая – красная. И узоры на них не вывязаны, а сплетены сверху, как кружево. Особенно красивые были красные – как огоньки или розы. Если их надеть и сжать руку в кулак – получатся настоящие розочки! Конечно же, Надька тут же их себе заграбастала. Даже мама сказала, что правильно – темненьким больше идет красное, а светленьким – голубое. Ну и ладно, подумала тогда Люба. Все равно Надю не переспоришь. Буду пока голубые носить, а летом у бабушки научусь и себе тоже свяжу красные.
Любашка любила праздники, а кто же их не любит? Правда, когда гости должны прийти – много мороки: мама без конца готовит, а им с Надей приходится и квартиру до блеска мыть, и в магазин бегать то за одним, то за другим, и овощи чистить для винегрета, то лук, картошку, морковку для готовки… Еще то, что на кухне нужно, Надька делает – от мамы не увильнешь, а как только уборка – она потихоньку уже слиняла, все Любе приходится самой доделывать. А как все уже сделано – является как ни в чем не бывало: - Люб, уже все, что ли? А я так помочь хотела!
Хорошо в гости ходить – идешь на все готовенькое, даже посуду потом мыть не нужно, только иногда скажут помочь со стола убрать – красота! Еще и гостинцев с собой дадут.
Но самый лучший праздник, когда на улице празднуют! Все люди нарядные, веселые, со знакомыми здороваются, поздравляют друг друга, фотографируются. На Ноябрьские или Первомай – демонстрация проходит с флагами и бумажными цветами в руках, с трибуны поздравления и стихи читают, музыка из всех репродукторов! На Новый год тоже весело: елку большую наряжают, Дед Мороз со Снегурочкой хороводы водят, но это больше для малышей. А самый любимый – это Масленица, у них еще называется Проводы Зимы. Весь город собирается на Площади, разные конкурсы устраивают, пляски под гармошку, песни поют, кругом столы с блинами, чаем из настоящих самоваров, сладостями всякими, лимонадом! Мама им с Надей и Верой всегда по рублю дает, да Вере тоже мама три рубля дает на них на всех, получается – у каждой уже по два! Это такое богатство – можно и блинов до отвала наестся, и лимонаду с чаем напиться, и в беспроигрышной лотерее поучаствовать, и всяких мелочей на ярмарке накупить, и конфет, и еще на кино останется. Главное, заранее Наде ее деньги не отдать – она половину потратит на что-нибудь, а потом начинает у них с Верой просить, чтобы ей то чай купили, то блин. Не жалко же, они и покупают, только несправедливо – дали-то всем поровну!
Проводы Зимы уже послезавтра, мама даже деньги уже дала. Знает про Надькину способность все быстренько спустить, поэтому отдала Любе. Надька уже лисой к ней подъезжала, но Люба сказала, что мама до воскресенья не велела ей отдавать.
- Вот придем на Площадь – там и отдам, - отрезала она.
Сегодня Верчик прибегала в школу после уроков, успела, пока они еще не ушли – после шестого урока автобуса пятнадцать минут ждать, она как раз прибежать успевает. Жалко, конечно, что они в разных школах учатся, приходится Вере, если что-то срочное, бегом бежать, чтобы успеть. Договорились, что в субботу вечером Вера к ним с ночевкой придет, тетя Аля отпустила уже, а в воскресенье они втроем пойдут на Площадь.
Там Надя, конечно, сбежит к своим подружкам (они учились в их классе, но Люба с ними не дружила и называла Цацами – противные такие девки, нос задирают перед всеми, считают себя чуть ли не королевами, а остальные – так, вроде слуг). Но это даже интересней – они то и дело встречаются у столов с выпечкой, на конкурсах, возле гармониста. И рассказывают друг другу, где самые вкусные блины или пирожки, где конкурсы интереснее, покупками хвастаются. А потом вместе в кино идут, даже с девками этими – в кино-то не развоображаешься особо.
Надюха поприставала немного с деньгами, так, для порядка больше, знала, что сестра не даст, сделала наскоро уроки и убежала на улицу. Пришла уже перед самым ужином и какая-то загадочная вся из себя. Мама ничего не заметила, но Люба-то ее знает как облупленную. Пришли в свою комнату, спросила ее, в чем дело. Надька сначала немного интересничала для виду, да недолго. Под большим секретом сказала, что ее пригласил на свидание мальчик! Петька из их класса! Вот это новость! Петька был самым нормальным мальчишкой в их классе – и симпатичный, и высокий, и не дурак, и девчонок не задирал никогда. Все девочки в их классе ему глазки строили, и вот на тебе – пригласил Надюшку на свидание! Вот пусть эти Цацы теперь поменьше носами крутят!
Люба засыпала сестру вопросами – как это было, да что именно он сказал, да где и когда будет свидание, да что они делать будут.
Надюшка вынула из-за обложки учебника записку. Там очень аккуратно – видно, что Петька старался – было написано: «Надя! Ты мне нравишься. Приходи в воскресенье на Площадь. Я тебя буду ждать. Петр».
- Ну, разве это свидание, - разочарованно протянула она.
- Вот и видно, что ты ничего не понимаешь, - вполголоса, чтобы не услышали родители, возмутилась Надя. – Это же он специально, чтобы не обидно было, если вдруг я не соглашусь. А так – вроде на Масленицу пришел. Эх, - размечталась она, - вот взрослые парни цветы девушкам дарят, в кино водят, угощают чем-нибудь… Я тоже Петьке скажу, чтобы он меня блинами и лимонадом угостил и в кино сводил!
- Да ты что, он же постесняется, там же народу полно, - удивилась Люба.
- Нет уж, если свидание, пусть угощает, - заупрямилась сестра.
- Ну дак он же не сказал, что свидание, - засмеялась Люба, - просто написал, чтобы ты приходила.
- Да? – Надя опять перечитала записку. – Ну, вообще-то, да… Ну все равно, я ему скажу, что деньги дома забыла, а хочу пить или есть! Так что придется ему все-таки купить мне что-нибудь! – хитренько заулыбалась она.
- Ух ты! – восхитилась Люба, - как ты все время умеешь себе на пользу придумать?
- Учись, студент, пока я жив! – подмигнула та.
В субботу они завтракали всей семьей. Это было так здорово! По будням папа уходит на работу очень рано, а мамины дежурства могут и на выходной попасть. Но мама вчера отдежурила, значит, и сегодня, и завтра она дома! На кухне играло радио, мама пела что-то под него тоненьким голосочком. Любашке нравится, как мама поет, а вот Надя с Верой между собой иногда тихонько хихикают – петь мама не умела. В ноты частенько не попадала, голосок слабый, да и срывается все время. Но все равно, когда мама поет – это здорово! Это значит, что ей не на работу, что никто не болеет, что они с папой не поссорились, и вообще – все хорошо!
По всей квартире пахло блинами. Блины мамины – объеденье и красота: тоненькие, румяные, а вкуснятина какая! И делает она много, хоть объешься. Вот Верина тетя Аля блины печь не любит, только оладьи. Так что Вера только у них блины и ест. Ну ничего, завтра на ярмарке наестся.
Папа уже ел блины, макал то в сметану, то в варенье. Девочки тоже поскорее уселись за стол. Люба налила в любимую большую кружку заварку, кипяток и потянулась поставить чайник обратно на подставку. И вдруг она задела чайником свою кружку.
Что-то странное случилось со временем: Люба смотрела, как медленно-медленно наклоняется кружка, как медленно-медленно кипяток из нее широким водопадом льется прямо на ее ногу, как медленно-медленно на подоле халатика расплывается мокрое пятно…
И вдруг появилась БОЛЬ. Она была везде, во всем теле, даже в глазах и волосах до самого кончика косы, она была вокруг… Кто-то тоненько кричал – может быть, она сама, может быть, Надя или мама. И вдруг она увидела мамину руку. Рука подняла подол ее халата, и от этого стало еще больнее, хотя казалось, что больнее уже не может быть. Надя закричала:
- НЕТ! Не трогай! Больно!
Мама пыталась уговорить ее снять рейтузы (с утра, пока не истопят печки, было холодновато дома, поэтому они надевали старенькие шерстяные рейтузы, а потом днем снимали и ходили так), чтобы посмотреть, что с ногой, помазать растительным маслом. Но Люба даже подумать боялась, как это будет больно. И так-то она уже не могла терпеть, даже плакать не могла, только подвывала на одной ноте.
А вот мама с Надюхой уже обе плакали чуть не навзрыд.
- Так, - сказал папа. – Хватит реветь. Слезами горю не поможешь. Я пошел машину заводить, а ты, Тоня, одевайся, да Любашку одень. Поедем на Скорую.
- А я? - всхлипнула Надя.
- Ты дома будешь.
- Нет, я с вами! – жалобно попросила она.
- Да что тебе там делать? Под ногами у врачей путаться? - возразил папа. – Да и все равно ты в кабину не влезешь. Так что жди нас.
Мама оделась и пыталась надеть пальто и шапку Любаше, но почему-то от одежды было еще больнее, хоть пальто даже не дотрагивалось до ноги. Но папа сказал, что ничего: в кабине тепло – он уже печку включил – а до машины и там от машины он ее быстро донесет.
Папа осторожно взял Любу на руки. Она прижалась лицом к его груди, и ей даже легче стало: от папы шли знакомый запах бензина, папирос и какое-то спокойствие.
Мама забралась в кабину первой, потом папа аккуратно посадил к ней на колени дочку, а сам пошел за руль.
На Скорой они совсем недолго подождали в коридоре. В кабинете мама опять плакала, а папа рассказывал, что случилось, и как Люба от боли не дает снять рейтузы и даже надеть ей шапку.
Докторша сказала:
- Ну, конечно, ей больно! Ожог – это очень болезненно! Да еще целая кружка кипятку! Бедная девочка! Ничего! Сейчас мы ей обезболивающий укол сделаем, а потом и посмотрим, что там. И рану обработаем, и помажем, и забинтуем, - приговаривала она, пока медсестра готовила укол.
Медсестра как-то ловко спустила Любины штаны и уколола так, что Люба ничего не почувствовала, хотя уже приготовилась заорать от боли. А через немного времени и сама боль стала уменьшаться, пока сделалась маленькой-маленькой, совсем почти незаметной.
- Ну вот, ожила, - с удовольствием заметила медсестра, - даже порозовела. А то аж зеленая была.
- Так, - распорядилась врач. – Ложись, красавица, сюда. А вы, папаша, сядьте рядом и голову ее к себе на колени положите. Да отверните ее, чтобы не смотрела на рану. Да и вы, мамочка, подальше сядьте и лучше тоже не смотрите, а то кто вас, девчонок, знает, еще в обморок грохнетесь, а мне возись потом с вами.
Так что Люба не видела, что там делают с ее ногой. Чем-то брызгали, мазали, бинтовали… Главное, что было совершенно не больно. Наконец, врачиха сказала, что можно вставать. Но рейтузы надеть не разрешила, папа сказал, что прогреет машину и доедут, ничего! И еще сказали, что надо приезжать на перевязки, и – самое главное! – в школу ходить две недели нельзя!
Люба обрадовалась – целых две недели! А потом уже скоро и весенние каникулы!
Но дома ее ждало настоящее предательство.
Когда они приехали, Надя поохала над ее забинтованной до самого колена ногой, пообнималась, даже опять всплакнула, мол, как ей бедную Любашку жалко. А когда мама сказала, что Любе пока в школу нельзя ходить, вдруг выдала:
- Так, значит, Люб, ты и завтра на Проводы Зимы не сможешь пойти?
Люба замерла. Точно! Ну вот, пропал самый любимый праздник! Ну что же ей так не везет-то? Ну пусть бы эта дурацкая кружка в понедельник перевернулась, так нет, надо было именно перед праздником! Теперь все будут веселиться, а им с Надюшкой придется одним скучать.
- Надь, - сказала она виновато. – Ты не обижайся, что тебе из-за меня придется дома сидеть. Я же не нарочно!
Надя с удивлением посмотрела на нее:
- А мне-то зачем сидеть? Я пойду. Ты что, я же целый год этого ждала! Да и с девчонками мы уже договорились!
- Как пойдешь? – у Любы даже дыхание перехватило. – А что, я одна тут буду? А ты праздновать будешь без меня?
- Ну и что? Я же не виновата, что ты ошпарилась! Да и все равно я всегда с девочками, а ты с Верой!
- Ты же моя сестра родная, и вообще близнец! Мы друг друга всегда поддерживать должны! – закричала Люба.
- Мам, ну скажи ей! – тоже закричала Надя. – Что мне-то сидеть! Что, от этого нога быстрее заживет, что ли? Ну и посидит завтра дома, дак не умрет же!
Мама помолчала. – Знаешь, Любушка, и правда – ну что Надя будет напрасно страдать. Пускай идет. Да и Вера тоже. Масленица же раз в году бывает. А ты вовсе не одна будешь, я тоже дома буду, и папа. А мы с тобой, хочешь, вместе пирогов напечем? Ты же любишь со мной пироги делать?
А папа сказал, что Люба права, и что сестры должны быть друг за друга горой. И если одна не может пойти на праздник, то второй нужно ее поддержать.
Мама махнула рукой: - Делайте, как хотите.
Надя опять возмутилась:
- Любка сама виновата! Из-за того, что она руками по сторонам машет, я должна теперь страдать? Вот если бы что-то опасное было и надо было бы у постели сидеть, ухаживать, я бы сидела! А так будем только, как две дуры, скучать!
- Ну и ладно, - заплакала Люба, - буду, значит, как одна дура.
Она убежала в их комнату и упала лицом в подушку. Ей было ужасно жалко себя – такую несчастную, одинокую… Надька ее просто предала! Променяла на веселье и подружек! И даже мама не захотела защищать!
Надька пришла и стала опять говорить, что она же не виновата. А потом наклонилась, обняла за плечи и прошептала в ухо:
- Любочка, ну не обижайся! Я бы осталась с тобой, правда, но Петя же придет! Он подумает, что я специально из-за него не пришла!
Люба сбросила Надину руку и повернула к ней голову:
- А, все понятно! Свидание тебе дороже родной сестры! Ну и уматывай тогда! – она опять заплакала в подушку.
Надька пыталась еще ее уговаривать, обещала, что придет пораньше и что принесет ей гостинцев с ярмарки, но Люба ничего не хотела слушать. Наконец сестра ушла. Слышно было, как хлопнула входная дверь.
Люба еще немного поплакала, а потом решила: ну и пусть уходит, предательница! И Верка тоже пусть идет на праздник, она-то уж тут совсем ни при чем. И пироги никакие делать не буду. Пускай они все веселятся, радуются, а я и без них обойдусь!
Вечером пришла Вера. Выслушала новости, прижав руки к щекам и вытаращив глаза.
- Представляешь, мама сказала, что кожу вместе с рейтузами снимали! – еще попугала ее Надя. – Зато теперь в школу не надо ходить! Вот только завтра на Масленицу тебе придется вдвоем с Надькой идти, я-то не смогу!
- Как это с Надькой? – опять вытаращилась Вера, - она что, без тебя пойдет?
- Ну да. Я думала, она со мной останется, чтобы мне не обидно было, а она сказала, что пойдет. Даже мама ее поддержала, а не меня, - чуть снова не заплакала Люба.
- Вот предательница! – возмутилась Вера.- Тебе и так тяжело, так она еще!
Люба вздохнула:
- Да ладно… Я сама виновата. В следующем году пойду. А в этом посижу одна, что уж теперь.
- Да ты что! Я с тобой останусь!
- Да не надо, иди! Зачем ты будешь из-за меня все пропускать!
- Нет уж, - решительно возразила Вера. – Что, я буду я там веселиться, а ты тут одна скучать? Я останусь! Мы с тобой прекрасно и без предательниц всяких обойдемся! Пусть катится хоть на все четыре стороны!
- Правда? – Люба даже не смела поверить. – Ты что, из-за меня на Проводы Зимы не пойдешь? И со мной весь день просидишь дома?
- Конечно! Даже и не думала пойти! Ты же моя сестра! Почти что родная! Мне что, праздник дороже сестры, что ли? – Вера была настроена решительно.
- Ой, Верушка, какая же ты хорошая! – Люба заглянула сестре в глаза. – Но ты точно не пожалеешь, что не пошла?
- Да ни капельки! Подумаешь, блины! Тетя Тоня нам завтра еще и повкуснее напечет!
- Ну там же всякое веселье, конкурсы будут! Помнишь, как в том году мужик на морозе прямо до трусов разделся, чтобы на столб за сапогами залезть, - захихикала Любашка.
- Ага! И достал ведь! Сколько до него пробовали, и босиком, и всяко, а над ним все насмехались, а он долез!
- Ой, а этого, с гармошкой, помнишь? Ему говорят – то сыграй, да это сыграй, а он важный такой, говорит, я все, что хочешь, сыграть могу, а у самого все одно и то же получается!
- Да, все смеются, а ему хоть бы хны! А помнишь, одна тетенька такие пышки вкусные продавала, с медом! Мы у нее по пять штук, наверное, съели!
Девчонки еще долго вспоминали прошлые праздники, и Люба уже совсем успокоилась. Так что когда Надька пришла с деланно-веселым видом, она даже не стала ничего ей говорить, только нарочно отвернулась.
Утром Люба выдала Наде два рубля – мамин и Тети-Алин. Надька ушла с гордо поднятой головой. А девчонки день праздника отлично провели: играли в куклы, делали с тетей Тоней пироги с разными начинками, объедались блинами – со сметаной, с медом, с разным вареньем, даже вишневым, с селедкой! Люба удивилась – откуда у них мед и вишневое варенье, а мама сказала, что кто-то из соседей принес. Все вчера как узнали, что с Любой приключилось, да что она на Масленицу не пойдет, так и начали варенье да мед приносить! Пускай, мол, Любочка вкусненького поест с блинами!
Вечером пришла Надька. Как она ни пыжилась, а все-таки чувствовала себя виноватой. Принесла им целую кучу петушков и леденцов на палочке и сказала, что один рубль она потратила на себя, а на другой честно накупила им гостинцев. Но Люба фыркнула и сказала, что им подачки не нужны. Так и лежали эти леденцы с петушками на столе до следующих выходных, пока Люба не велела Наде раздать их детям во дворе.
А еще Надюха печально сказала им, что Петька к ней даже не подошел! Кивнул только издали, а сам все время с пацанами был.
- Так тебе и надо! Не будешь сестру на мальчиков менять! – припечатала Люба.
Надька только вздохнула.
А еще позже в их комнату с загадочным видом зашел папа. В руках он держал большую картонную коробку.
Папа рассказал, что его знакомый, дядя Толя, тоже работает на грузовике – отвозит из магазинов на свалку испорченные продукты. Так вот, ему недавно попалась целая коробка «Кавказских» конфет. Конфеты совершенно нормальные, просто на них нечаянно высыпалась открытая пачка чая, и сверху они были все в чаинках. А «Кавказские»-то без фантиков! Вот и пришлось выбрасывать, не продашь же в чаинках! А дядя Толя их себе забрал, выбросил те, что сверху, а дальше они хорошие. Хотел своим детям отдать, да тут услышал про Любашкин ожог и решил ее порадовать!
- Так что, Любашка, ешь конфеты и не горюй! – подмигнул папа.
- Ой! «Кавказские»! Наши любимые! – обрадовалась Люба. – И что, это все мне?
- Тебе-тебе, как пострадавшей. А одна ты их все съешь, или угостишь кого, - это уж сама решай.
- Ну вот Веру и угощу, - сказала Люба. – Ну и тебя с мамой, конечно. А Надьку – фиг! Она предательница!
- Да я-то конфет не ем, - засмеялся папа. – Маму угости, конечно. А может, все-таки Надюшу простишь?
- Вот когда конфеты кончатся, тогда и прощу! – отрезала Люба.
А Верушка еще вот что придумала: у них под Любиной кроватью была целая стопка пустых коробок от шоколадных конфет – собирали, чтобы сделать бумажным куклам домики с мебелью. Коробки с конфетами покупали редко, только для подарка кому-нибудь, ну и маме и тете Але дарили тоже на праздники. Вот у них и накопилось уже штук пятнадцать разных. Вера и предложила все «Кавказские» разложить по этим коробкам, как будто это настоящие шоколадные. И есть из коробок!
Так они и сделали. Когда Вера приходила, доставали очередную коробку и съедали, не забывая угостить маму. А Надьке так ни одной и не дали! Она, правда, говорила, что и не хочет и что сама может купить. И как-то принесла кулек «Кавказских», и даже им предлагала, но они не взяли – у самих полно!
Конфет хватило почти до самого Первомая. Перед праздником Люба торжественно сказала сестре, что прощает ее предательство. Надя, хоть и делала вид, что ей все равно, но на самом деле очень обрадовалась. Так что на Первомайской демонстрации они уже были вместе. То есть, шла-то Вера отдельно от них, со своей школой. Но обычно на Площади, пока зачитывали поздравления с трибун и читали стихи, все разбредались из своих рядов по родственникам и знакомым. Надя тоже, как и в прошлом году, читала с трибуны стихи. Как только она спустилась, девочки походили еще вокруг, здороваясь с друзьями, а потом пошли в кино.
2. Горячий шоколад.
Нет, ну угораздило же их разнояйцевыми родиться! Были бы одинаковыми, можно было бы всякой интересной путаницы напридумывать! Да вот хоть и на уроках – Надя могла бы через день отвечать то за себя, то за нее, и у обеих бы четверки-пятерки были! Хотя, если бы были одинаковыми, то и она была бы не тупой, а такой же умной, как Надька. И училась бы тоже хорошо, а не так, как сейчас – еле-еле четверки с совсем уж редкими пятерками, а чаще всего – серенькие троечки.
А то Наденька, хитренькая, как старшая (ага, всего-то десять минут!) все себе забрала – и красоту, и фигурку, и ум! А ей, Любе, только и досталось, что коса. И то, раньше она и цветом волос недовольна была. Еще бы – Надька вечно дразнилась «блондинкой», когда она никак в уроках что-то понять не могла. Когда мамины подруги ее волосы хвалили, думала, что они нарочно, чтобы она не огорчалась. Но недавно мама ей журнал мод принесла заграничный, так там все красавицы с такими волосами, называется «платиновый блонд». Мама сказала, что они так специально красятся, а Любе такой цвет от природы достался.
Ну и Верушка, их двоюродная сестренка, молодец – догадалась рыжей родиться! Они, если втроем по улице идут – рыжая, темная и светлая косы до попы – прохожие восхищенно оглядывают, а прошлым летом, когда в одинаковых сарафанчиках ходили, так вообще шеи посворачивали. Да и сарафанчики-то тоже не обычные были, а как из такого же красочного журнала. Это им тетя Шура, еще одна мамина сестра, сшила. Она тогда на швейные курсы ходила, вот и сшила Вере, а мама как увидела, так уговорила и для своих дочек сшить.
Вообще, у них в родне все интересно. Бабушка своих трех дочек похоже назвала: Антонина, Алевтина и Александра. И их тоже так поэтому назвали: они с Надей близнецы, а Вера у тети Али всего на неделю раньше их родилась. Вот и получились Вера, Надежда, Любовь. Сами назвали, а теперь удивляются – как, мол, девочкам имена подходят!
У них «троица», и вторая тоже есть. У тети Шуры двое мальчишек с разницей два года. Алексей и Андрей. А у тети Али, кроме Веры, еще сын есть – как раз посередине между тети-Шуриными родился. Алекс. - ? - Андр. – что получается? Конечно же, Александр! Эти вот Лешка-Дюшка-Сашка хоть и мелкие еще, дошкольники, – настоящая банда! Если вместе – обязательно каверзы какой-нибудь жди!
Вот в этом году, например, на их - Верин-Надин-Любин - день рождения вся родня у них, как обычно, собиралась. Пацанов накормили и на улицу отправили. Так они там всю местную мелюзгу организовали с крыши самого высокого сарая в сугроб прыгать! Им-то – хоть бы хны, они и в огне не сгорят, и в воде не утонут, а один из соседских мальчишек упал неудачно и руку сломал. Да все бы ничего, но мать - единственная противная из их трех домов. На следующий день к ним явилась и такой скандал подняла, что, мол, ваши хулиганы моего Валерика угробили! Пришлось родителям извиняться долго и обещать, что «троицу» накажут. Нет, Валерку, конечно, жалко было, и вообще, он нормальный мальчишка, но мамаша его!..
Они, когда с девчонками втроем, все у них хорошо, мирно-спокойно. И играют вместе, и дела делают. «Гармония», - мама говорит. А вот если они вдвоем с Надькой, то частенько ссорятся, а то и дерутся. Помирятся, вроде все нормально, и – опять! Люба сестру, понятно, любит, и гордится ею, но иногда просто убить хочется! Ну и завидует, конечно, частенько. У Надьки только «руки не из того места растут», а так ей все удается – и на сцене выступать, и учиться хорошо без особых усилий, и подружек легко заводить. Даже мальчики на нее всю жизнь поглядывают, с самого детского сада, не то что на Любу! Хоть бы один в ее сторону глянул!
И талант тоже Надюхе достался! Тут, правда, недавно учительница пения сказала, что Люба поет хорошо, и надо ей на восьмое марта на школьном концерте выступить. Вот еще! Пойдет она петь перед всеми, как же! А вдруг слова забудет, или голос сорвется, или в ноты не попадет, или с одеждой что-то не то? Позора потом не оберешься! Пришлось изображать, что так испугалась, что теперь и на обычном уроке петь не может. Учительница за нее переживала и больше петь со сцены не просила. Это Наде с ее талантом все с рук сойдет. Вот на мамин день в том году вышла на сцену с растрепанной косой, бант почти развязался, пуговица у воротника вообще оторвалась – да так прочитала стихи про маму, что в зале плакали не то что девчонки, а половина мам и учителей! Кто там на бант да пуговицу внимание-то обратил! А в мае вообще такой фортель выкинула! Ей поручили на последнем звонке у десятиклассников стихотворение о школе прочитать. А она накануне вечером в отрывном календаре увидела стих Константина Ваншенкина «Он был грозою нашего района…», за вечер выучила и, никому ничего не сказав, (только ей, сестре, но предупредила, чтобы раньше времени не проговорилась), прочитала его вместо того, который дали! Люба очень боялась сначала, думала, что теперь-то Надюшке точно влетит – вместо школы про мальчишку какого-то. Она сидела в зале и вдруг поняла, что зал не то что замер, а, кажется, даже и не дышит. Хлопали Наде так, что уши заложило. Не хотели со сцены отпускать. Пришлось ей и то, первое, рассказывать, про школу. А на другой день к ним прямо домой пришла целая толпа этих дурочек, выпускниц – просили «Надюшечку» дать им это стихотворение переписать.
Но уж рукодельничать бабушка, спасибо ей, научила. Надька хоть и высмеивает за это: «Бабулечка ты наша», а как на труды работу сдать – сразу подлизывается (удобно, конечно: вышить салфетку Любе раз плюнуть, но лучше сделать вид, что это суперсложно, тогда Надя без разговоров и насмешек дает домашку списывать. Чем больше пыхтишь, тем дольше домашку делать не надо!). Или когда они в куклы играют. Надо платье сшить – Верка с Надькой ткань пополам сложат, дырку для головы прорежут, по бокам кривыми стежками заметают – готово! А Люба и рукавчики сделает, и стежочки у нее меленькие да аккуратные – как на машинке прошито! Или связать кукле шапочку или шарфик. Надя через пять минут спицы бросает на пол, да еще и ругается! Вера ничего, пыхтит, хоть криво-косо, но свяжет. А у Любашки уже три шарфика и три шапочки готовы. Играть-то хочется, а то Надька рассердится да и уйдет, а втроем интереснее, чем вдвоем. Да и по правде сказать, Надюшка всегда что-то интересное придумает. Недавно вот, подсунула своей кукле под платье комок ткани и сказала, что у нее скоро ребенок родится! Вот им здорово было играть! Они с Верунькой тоже так сделали, потом пупсиков взяли, как будто это малыши! Все зимние каникулы так проиграли! Мама даже удивлялась, что они ни разу не поссорились.
А вообще-то Надюхой легко управлять. Вот именно потому, что она умная. И думает, что раз сестра плоховато учится, то уж совсем ничего не соображает. А Любашка прекрасно знает, как сделать так, чтобы по ее вышло. Вот варежки взять, что бабушка прислала на День рождения. Бабушка у них – рукодельница, варежки связала такие, что мамины подружки, хоть и сами мастерицы еще какие, только ахали, разглядывая их. Одна пара – голубые, другая – красные. Наде сразу голубые приглянулись, но она на них только мельком взглянула и давай вздыхать, как будто бы украдкой, да вроде бы незаметно на красные поглядывать. Ну, Надя, конечно, именно их и схватила. Люба сделала вид, что расстроилась, так Надюха ей еще и свою шоколадку отдала, чтобы маме не пожаловалась! Конечно, они эту шоколадку все рано пополам разделили потом, но Наде-то половинка шоколадки досталась, а Любе-то полторы, да еще и варежки голубенькие, как она хотела! И совесть ее нисколько не мучала – всем известно, что блондинкам красный цвет не идет! А шоколадку свою Любе пришлось соседскому Ванюшке отдать, когда с ним сидела – очень уж он без мамы скучал. Мама его в больнице была – сестренку Ване родила, а бабушке надо было в магазин сходить.
Но в последнее время Надька стала какой-то другой. Началось все с того, что в прошлом учебном году к ним в класс перешли из Вериной школы, из параллельного ей класса, три девчонки. Они, несмотря, что были новенькими, как-то сразу поставили себя главными. Они вроде как королевы, а остальные – прислуга. Конечно, они и учатся хорошо, и симпатичные все, что уж тут говорить, но – ничего ведь особенного! А вот – главными себя считают! Да ладно бы они сами, так ведь и все в классе этому подчиняются. Остальные девчонки все к ним в подружки набиваются, но они как посмотрят свысока, как скажут что-нибудь насмешливое! Так и держатся отдельной кучкой. Любе-то на этих «цариц»- цац наплевать с высокой колокольни, так они почему-то Надюшку вдруг привечать стали! На прошлогодние Проводы Зимы Надюха даже с ними ходила, вместо сестер, а в этом году постоянно с ними – и на переменках, и после уроков! А девки противные такие – все время кого-нибудь высмеивают, могут и до слез довести, и хоть бы раз совесть шелохнулась! А уж к учителям-то подлизываются! То открыточку на праздник подарят, то цветочки, то чуть ли не в любви признаются! А уж если им тройку поставят – так из кожи вон лезут, лишь бы исправили! И Надька туда же – перед Новым годом аж целый вечер над открытками сидела, подписывала. Да это ерунда, а вот стала тоже насмешливой и безжалостной к другим – вместе с Цацами то одну девчонку в классе своими подколками до слез доведут, то другую. А Гришку так осенью изводили за то, что не может ни отжиматься, ни на канат залезть, что аж физрук вмешался, прикрикнул на них. А уж их физрука-то пронять, дак это постараться надо! Они сразу заюлили, мол, мы же не со зла, а так, по-дружески, мол! Ага, по-дружески! А из-за кого Наташка да Олька плакали?
И вообще, Надька такая противная стала! Даже глаза изменились – какие-то пустые, как будто не на тебя смотрит, а сквозь. Вот надо ей будет – так и предаст недолго. А мама с папой ничего не замечают. Все у них Наденька – лучшая! Они, конечно, так не говорят, но Люба-то чувствует!
Надо бы им глаза раскрыть, чтобы на сестрицу повлияли. И тогда, может, она с этими Цацами перестанет дружить, а будет сестру ценить больше. Только вот как сделать, чтобы все увидели, какая Надька стала?
Надо как-то подстроить так, чтобы Надька на предательство решилась. Причем именно ее, Любу, предала. Родителей – не посмеет, а если кого-то другого, то это не так сильно подействует. Так. Скоро Проводы Зимы – все знают, что это Любин любимый праздник. И на него они ходят всегда втроем – Люба, Надя и Вера. В прошлом году, конечно, на Площади она к Цацам смотала, но из дома-то вместе шли! Вот если бы в этом году Люба заболела, то Надька бы точно с ними ушла бы, а ее дома одну оставила! А это уж точно предательство – больную сестру на праздник променять!
Заболеть, наверное, уже не получится – праздник послезавтра. Что же делать? Ногу, что ли сломать, или руку?
Люба забралась на стол и посмотрела. Нет, этой высоты мало, пожалуй. А вот, печка. Там под самым потолком приступка такая – на ней они хранят большую корзину с елочными игрушками. Почему именно там – так это бабушка когда-то сказку им рассказывала, что Дед Мороз, если дети себя плохо ведут, у них елочные игрушки забирает, чтобы им елку было не нарядить. А раз елки нарядной нет – то и праздника у них не будет. Вот они и уговорили папу на печку игрушки поставить, чтобы Дед Мороз не смог их взять! В Деда Мороза они уже, конечно, не верят, но игрушки так на печке и хранятся. Чтобы их достать, надо на спинку кровати встать, да и то тянуться приходится. В этот раз, когда доставали, она так свалилась, что даже мама прибежала. Синячище на ноге был здоровенный – об угол припечника приложилась. Мама сказала – хорошо, что ногу не сломала. А игрушки они с Надей иногда просто так достают – разглядывают их, Новый год вспоминают. Правда, это летом бывает, ну да скажет, что уже соскучилась.
Люба залезла на спинку кровати и примерилась – надо было, чтобы нога опять на припечник попала. Удачно, что дома никого – Надька гуляет с Цацами, папа еще с работы не пришел, а мама к тете Свете пошла «на минутку», так что это минимум на полчаса, падай – не хочу!
Она оттолкнулась от печки и полетела вниз. Бамц! Попу классно ушибла, а ногам и рукам – хоть бы что! Даже синяка, похоже, не будет. Придется снова. Но в следующий раз получилось совсем неудачно – башкой так треснулась об ножку стола, что даже как будто загудело внутри и в глазах потемнело. Люба помотала головой. Нет уж, головой стукаться ей совсем ни к чему – мозги, пусть и не самые умные они у нее, еще пригодятся. Да и вряд ли получится ноги или руки сломать, они у нее какие-то крепкие – сколько раз падала – ни разу не ломала.
А может, кипятком ошпариться? Вон, соседская тетя Рая в прошлом году на ногу себе кастрюлю с супом выплеснула, так потом сколько на работу не ходила. Только это, наверное, ужасно больно! Ничего, ради того, чтобы Надюшка прежней стала, можно и потерпеть. Все, так она и сделает! Вот завтра утром чай будут пить, тогда – пообещала себе Люба.
А когда Надюха пришла домой, ее решимости еще прибавилось.
Сестра под большим секретом сказала, что ее пригласил на свидание мальчик! Петька из их класса! То есть не совсем свидание, конечно, просто прислал записку: «Надя! Ты мне нравишься. Приходи в воскресенье на Площадь. Я тебя буду ждать. Петр».
Надюшка тут же размечталась, что Петька будет ее конфетами угощать, как взрослые парни девушек угощают, и даже в кино, наверное, сводит. А Люба поняла, что теперь уж Надя точно с ней дома не останется!
Удобный случай подвернулся на следующее утро (да и времени тянуть уже не было).
По всей квартире пахло блинами. Блины мамины – объеденье и красота: тоненькие, румяные, а вкуснятина какая! И делает она много, хоть объешься. Папа уже и ел их, макая то в сметану, то в варенье. Девочки тоже поскорее уселись за стол. Люба налила в любимую большую кружку заварку, кипяток и потянулась поставить чайник обратно на подставку. И подумала: «Все! Сейчас!» - и будто нечаянно задела чайником свою кружку.
Как же это оказалось больно! БОЛЬ была везде, во всем теле, даже в глазах и волосах до самого кончика косы… Но даже в этот момент Люба помнила, что все это не просто так, и поэтому сдерживалась изо всех сил, даже не закричала. Тоненько кричал кто-то другой, то ли Надя, то ли мама. Вот только одеть себя она не дала, даже когда мама попыталась надеть шапку ей на голову (папа сказал, что надо ехать на Скорую) – одна мысль о прикосновении была невыносима. Только у папы на руках стало чуточку полегче – от него шли знакомый запах бензина, папирос и какое-то спокойствие.
Мама забралась в кабину первой, потом папа аккуратно посадил к ней на колени дочку, а сам пошел за руль.
На Скорой их очень быстро запустили в кабинет врача, а там сделали обезболивающий укол. Так что и потерпеть оказалось совсем недолго. Ногу мазали, чем-то посыпали, забинтовали. Врач сказала, что одеваться пока нельзя, чтобы рану не тревожить, а значит, придется сидеть дома.
Что и требовалось!
И, конечно же, когда они приехали домой, Надя поохала над ее забинтованной до самого колена ногой, пообнималась, даже опять всплакнула, мол, как ей бедную Любашку жалко. А когда мама сказала, что Любе пока в школу нельзя ходить, вдруг сообразила:
- Так, значит, Люб, ты и завтра на Проводы Зимы не сможешь пойти?
- Надь, - Люба постаралась, чтобы голос звучал виновато. – Ты не обижайся, что тебе из-за меня придется дома сидеть. Я же не нарочно!
Она затаила дыхание: вот! Сейчас все зависит от Надиных слов!
И Надюха не подвела – сказала именно так, как и предполагала Люба:
- А мне-то зачем сидеть? Я пойду. Ты что, я же целый год этого ждала! Да и с девчонками мы уже договорились!
- Как пойдешь? – Люба подпустила в голос слезу. – А что, я одна тут буду? А ты праздновать будешь без меня?
- Ну и что? Я же не виновата, что ты ошпарилась! Да и все равно я буду с девочками, а ты с Верой!
- Ты же моя сестра родная, и вообще близнец! Мы друг друга всегда поддерживать должны! – уже искренне закричала Люба.
- Мам, ну скажи ей! – тоже закричала Надя. – Что мне-то сидеть! Что, от этого нога быстрее заживет, что ли? Ну и посидит завтра дома, дак не умрет же!
Мама помолчала. – Знаешь, Любушка, и правда – ну что Надя будет напрасно страдать. Пускай идет. Да и Вера тоже. Масленица же раз в году бывает. А ты вовсе не одна будешь, я тоже дома буду, и папа. А мы с тобой, хочешь, вместе пирогов напечем? Ты же любишь со мной пироги делать?
Люба даже на нее рассердилась – после этих слов вроде и вина сестры поменьше стала. Но папа, молодец, сказал именно то, в чем Люба уверена была - что сестры должны быть друг за друга горой. И если одна не может пойти на праздник, то второй нужно ее поддержать.
Мама махнула рукой: - Делайте, как хотите.
Надя опять возмутилась:
- Любка сама виновата! Из-за того, что она руками по сторонам машет, я должна теперь страдать? Вот если бы что-то опасное было и надо было бы у постели сидеть, ухаживать, я бы сидела! А так будем только, как две дуры, скучать!
- Ну и ладно, - заплакала Люба (все-таки, хоть и сама подстроила, но от предательства сестры было по-настоящему больно), - буду, значит, как одна дура.
Она убежала в их комнату и упала лицом в подушку. Ей было ужасно жалко себя – такую несчастную, одинокую…
Надька пришла и стала опять говорить, что она же не виновата. А потом наклонилась, обняла за плечи и прошептала в ухо:
- Любочка, ну не обижайся! Я бы осталась с тобой, правда, но Петя же придет! Он подумает, что я специально из-за него не пришла!
Люба сбросила Надину руку и повернула к ней голову:
- А, все понятно! Свидание тебе дороже родной сестры! Ну и уматывай тогда! – она опять заплакала в подушку.
Надька пыталась еще ее уговаривать, обещала, что придет пораньше и что принесет ей гостинцев с ярмарки, но Люба ничего не хотела слушать. Наконец сестра ушла. Слышно было, как хлопнула входная дверь. Люба еще немного поплакала. И тут очень кстати в комнату вошла мама. Люба чуть усилила плач. Мама присела на краешек ее кровати и осторожно погладила по волосам:
- Очень больно, Любаша?
Люба повернула к ней заплаканное лицо:
- Нет, мам, ожог совсем не болит. Просто мне очень обидно, что моя родная сестра променяла меня на веселье!
- Ну зачем ты так говоришь, Любонька! Надюша у нас хорошая, и тебя очень любит, и, если бы болела серьезно, конечно же, не оставила бы тебя одну. А так – мы с папой дома будем. Да мне кажется, она еще подумает, да и не пойдет никуда.
- Ладно. Давай до завтра подождем. А завтра и увидим, как она меня любит и какая она хорошая!
- Ну вот и отлично. А сейчас поешь пойди и не плачь больше!
Любашка с радостью согласилась. Есть, несмотря на все переживания, хотелось ужасно – утром позавтракать-то она так и не успела!
Вечером пришла Вера. Она выслушала новость, вытаращив глаза и прижав ладошки к щекам. Конечно, она сразу же сказала, что никуда не пойдет, а будет развлекать бедную больную Любочку. А когда узнала, что Надя не хочет оставаться дома, долго возмущалась.
Утром Надька, конечно же, не удержалась: сделав независимо-гордое лицо, взяла выданные рубли и ушла, объявив, что ее уже ждут. Люба выждала на всякий случай минут тридцать и пошла к маме.
- Ну вот тебе и вся любовь, - она постаралась сказать это слабым прерывистым голосом. Я же говорила, мама, что Надя меня легко на подружек и веселье променяет…
Тут вмешалась Вера:
- Да это же самое настоящее предательство – единственную сестру в беде бросить! Ну, Надька, я, конечно, видела, что она в последнее время такой вреднющей стала, но уж этого не ожидала!
- Что значит – «в последнее время стала вреднющей»? – удивилась мама. По-моему, она какой была, такой и осталась. Ну, если, конечно, сегодняшнего ухода не считать.
Люба чуть было не стала ей рассказывать про Надину дружбу с «цацами» и про их выкрутасы, но вовремя поняла, что тогда уже она станет предательницей, и только пожала плечами. И Верку скорее из кухни в комнату утащила, чтобы та не разболталась, а там постаралась отвлечь ее внимание прошлогодними воспоминаниями о мужике, который на морозе разделся до трусов, чтобы влезть на столб и достать своей жене сапоги, про дядьку с гармошкой, у которого все мелодии получались на один лад, какое кино они тогда посмотрели… А когда подошло тесто и они втроем с мамой лепили пироги с разными начинками, постаралась сделать такой вид: «Я пытаюсь быть веселой, но мне ужасно плохо в душе» - посреди дела и обычной болтовни вдруг вроде бы украдкой бросала взгляд в кухонное окно, или внезапно замолкала и потом как будто спохватывалась и начинала что-то говорить с улыбкой, делая при этом очень виноватые глаза и вообще старалась, чтобы голос почаще звучал печально. Люба в душе даже возгордилась – да она настоящая актриса! Хоть в кино снимайся в роли сиротки!
Все эти старания дали желаемый результат: мама все чаще внимательно взглядывала на нее и хмурилась, а Верка не выдержала:
- Ну Надька! Вот придет, я ей все выскажу!
- Да ладно, Верушка, - грустно улыбнулась Люба, - пусть веселится. Все нормально. Тем более что ты-то не бросила меня! – и снова постаралась, чтобы улыбка ее была печальной.
Вечером пришла Надька. Как она ни пыжилась, а все-таки чувствовала себя виноватой. Принесла им целую кучу петушков и леденцов на палочке и сказала, что один рубль она потратила на себя, а на другой честно накупила им гостинцев. Но Люба фыркнула и сказала, что им подачки не нужны. Так и лежали эти леденцы с петушками на столе до следующих выходных, пока Люба не велела Наде раздать их детям во дворе.
А еще Надюха печально сказала им, что Петька к ней даже не подошел! Кивнул только издали, а сам все время с пацанами был.
- Так тебе и надо! Не будешь сестру на мальчиков менять! – припечатала Люба.
Надька только вздохнула.
Но самое главное – мама позвала Надьку на кухню, когда там никого не было, и о чем-то с ней долго разговаривала. Вышла Надюха оттуда с заплаканными глазами и шмыгающая носом, и уселась в большой комнате будто бы смотреть телевизор. А там – Вера сходила на разведку – какая-то скучища шла!
Отлично! У Любы в душе все пело – ее план удался на все сто! Но пока надо было держаться той же линии, чтобы Надюшка надолго все это запомнила. А помог еще и папа: он пришел к ним с загадочным видом, держа в руках большую картонную коробку – та наполовину была заполнена «Кавказскими» конфетами!
Оказывается, его знакомому, дяде Толе, отдали их в магазине – на конфеты высыпался чай из разорванной пачки. А так как «Кавказские» - без фантиков, то продавать их было уже нельзя. Вот продавщицы и отдали дяде Толе для его детей, а тот услышал про Любашкин ожог и решил ее порадовать!
- Так что, Любашка, ешь конфеты и не горюй! – подмигнул папа.
- Ой! «Кавказские»! Наши любимые! – обрадовалась Люба. – И что, это все мне?
- Тебе-тебе, как пострадавшей. А одна ты их все съешь, или угостишь кого, - это уж сама решай.
- Ну вот Веру и угощу, - сказала Люба. – Ну и тебя с мамой, конечно. А Надьку – фиг! Она предательница!
- Да я-то конфет не ем, - засмеялся папа. – Маму угости, конечно. А может, все-таки Надюшу простишь?
- Вот когда конфеты кончатся, тогда и прощу! – отрезала Люба.
А Верушка еще вот что придумала: у них под Любиной кроватью была целая стопка пустых коробок от шоколадных конфет – собирали, чтобы сделать бумажным куклам домики с мебелью. Коробки с конфетами покупали редко, только для подарка кому-нибудь, ну и маме и тете Але дарили тоже на праздники. Вот у них и накопилось уже штук пятнадцать разных. Вера и предложила все «Кавказские» разложить по этим коробкам, как будто это настоящие шоколадные. И есть из коробок!
Так они и сделали. Когда Вера приходила, доставали очередную коробку и съедали, не забывая угостить маму. А Надьке так ни одной и не дали! Она, правда, говорила, что и не хочет и что сама может купить. И как-то принесла кулек «Кавказских», и даже им предлагала, но они не взяли – у самих полно!
Конфет хватило почти до самого Первомая. Перед праздником Люба торжественно сказала сестре, что прощает ее предательство. Надя, хоть и делала вид, что ей все равно, но на самом деле очень обрадовалась. А на демонстрацию они пошли вместе!
- Ну что, - думала Люба, веселясь про себя, - поняла, «наша надежда», что сестру любить и ценить надо?
3… А сверху – вишенка!
- Привет!
- Привет!
- Мы что, с тобой близняшки будем?
- Да. Я заниженную самооценку отрабатываю, «меня никто не любит». У тебя, значит, тоже?
- Нет, у меня, наоборот, завышенная, «девушка, вам корона мозги не натирает?».
- Понятно. Значит, разнояйцевые.
- «Золушку» возьмем? Подходит, как раз я – старшая сестра.
- Слушай, банально. «Золушку» кто только уже не брал, даже и ленивый! Давай «Красную шапочку»!
- Типа я – волк?
- Да нет, зачем так впрямую. «Волками» же можно кого угодно сделать, и необязательно до съедения дело доводить. Гадость сделал, подставил – вот тебе и «волк». Ну, а «охотники», которые «спасают», и так найдутся.
- Да знаю я, знаю. Ладно, давай, может быть интересно. А мне тогда что взять? «Голый король», может? Нет, не подойдет, у меня же самооценка завышенная. О, знаю! «Принцесса и дракон»!
- Здорово! А кто «драконом» будет? И «принцем»?
- Сейчас пойду смотреть.
- Ну, на «Красную шапочку» мы с тобой договорились, да?
- Конечно!
- Ну, пока тогда! До встречи!
- Пока!
А сверху вишенка!
© Copyright: Елена Тершукова, 2021
Свидетельство о публикации №221073101545
Свидетельство о публикации №221073101545
Рецензии