Правда

Печка - хорошая, не чадит, прогрелась в меру, ни жарко, ни холодно. Что не спать-то? Но старикам не спалось, дед ворочался.
- Ну, что вы всё маетесь, Патрикий Данилыч? - спрашивает бабка.
- А маюсь я, Евлогия Фроловна, что правды о себе не знаю, - отвечает старик супруге. - А не зная правды о себе, и помирать неохота, словно не помылся. А правда-то, она где-то записана, вот бы прочитать. А где прочитать-то? И узнать ведь негде. Священник наш отец Олександр - молодой, куды ему. Да и по ему видно - не знает. Отец Фома, царство небесное, тот знал, может, но-дь хитрый был, всё говорил - на Бога надейся, даже вот так - уповай, уповай, а так и не сказал. Учителя спрашивал, тот говорит, вон - вся библиотека полна правды. А разве так бывает? Правде даже книжка не нужна целая, так - тоненькая строчечка, может, всего одно слово, и всем сразу ясно - Правда!
Дед помолчал, словно обдумывая только что им сказанное.
- Поеду я, мать, на Рассею, Правду искать.
- На Рассею? А ты-ж где? Разве не в России? - удивилась Евлогия.
- Не, мне на Рассею надо-ть, там где Хремль, там Правда точно записана.
- В Хре-емль? В Москву, что ль?
- Куда в Москву? Сбрендила? Кто ж меня в Москву-то пустит такого. В валенках. Я только в Хремль.

Замолчал дед, затаился. Едва забрезжило, скатился тихонько с печи, ноги в валенки и потек из избы.

Евлогия, проснувшись, не удивилась. Дед давно чудил, и впрямь помирать пора, пока из ума совсем не выжил. То за двор годами не выходил, то понесло его куда-тоть.

К обеду газик подъезжает к дому, полицейский. Лейтенант-участковый выпрыгивает, высаживает Патрикия. Тот плетётся, как цветок опавший.

- Вот, на станции просил билет до Рассеи. Клавдия - билетёрша мне и позвонила. Принимайте, - улыбнулся участковый. - Больше не теряйте.
Патрикий вдогонку ему:
- Егор, что там все на станции в ладошки смотрели? Молились что ли?
- Не, дядь Патрикий. Это смартфоны у них.
- Мартофоны? Что за штука?
- Ну, там - интернет, почта, информация всякая.
- Информация? Много там информации?
- Так со всего свету. Всего не прочитать.
- Да ну!.. Врёшь, небось?
- Ну, дядь Патрикий, я ж - полицейский, мне нельзя.

Позже пришла Анюта, соцработница, пенсию принесла.
- Нюр, у тебя мартофон есть?
- Смартфон? Есть. А что?
- Посмотри там… Правду о себе где мне прочитать?
- Дед Патрикий, это каждый сам о себе знает.
- Не, я не знаю. Посмотри.
- Хорошо. Давай введём запрос - “Правду о себе где мне прочитать?” Нажимаем, ждём. Вот - смотри. Семь миллионов результатов.
- Чего?
- Ну, например. Четыре правды о себе. Всё - кроме правды. Гороскоп - вся правда. Тебе что надо?

- Залез дед на печку и лежал там три дня. Думала - всё, - Евлогия говорит внуку Лёшке. Лёшка теперь в городе живет с Дашкой. Дашка - местная. Они здесь познакомились и в город уехали - жить. Молодцы, приехали к деду в момент как позвонила с почты. На Лёшкином мотоцикле недолго, только запылились. Дашка пошла в баньку ополоснуться, а Евлогия с внуком не наговорится. Патрикий внука любил, но трескотню бабью, эту сопливую, терпеть не мог.
- Пойду, подышу, - сообщил и вышел за порог. “Пойду, хоть в баньке в тишине полежу”, - думает.

Заходит Патрикий в баньку, а там, в тазике - женское тело. Стоит. Голова в мыле. Спиной к нему, речная нимфа - откуда-то мелькает образ.
- Лёш, ты? Иди, полей, - говорит Дашка и поворачивается к нему всем своим фронтальным оборудованием. - Давай полей, а то - зябко.
Дед Патрикий берет ковшик, поливает. Дашка обретает зрение:
- Ой, - говорит, прикрываясь руками, - Дед, ты чего?
- За дровами пришел, - врёт Патрикий. - Ладно. Ты это, домывайся, или Лёшку позвать?
- Я сама теперь - улыбается Дашка.

Вот же, природа как чудно устроена. Дашке он - не только типа внучатый свёкр, он и крёстный. Патрикий хорошо помнил, как её из купели принял, и крёстной передал. Такая была крохотная, а природа-то из той розовой котлетки такую женщину вылепила. Чудо, никак.

Отец Фома говорил, мол, не гоже по церковным правилам им жениться Лёшке-то и Дарье, мол, уже в родстве через крещение, но Бог их знает, что там за правила, влюбились, сошлись и уже пятый год вместе. Вот только - в город уехали. Детей не рожают, что там делают? Поп-то, покойный Фома Фомич предупреждал - будет тебе искушение. Вот и - искушение.

После обеда поехали на озеро купаться. Там на озере, на том берегу - монастырь. Стены белые, а вокруг березовый лесок, словно продолжение небесного. Лёшка с Дарьей в воде резвятся, как дети.

Вечером дети пошли в баню, по сухому. Финская баня, - говорят. Учёные! Часов до трёх не могли угомониться.

- Ева! Ева!.. Не спишь? - постучал по тощему боку для достоверности. Евой Патрикий старуху лет двадцать назад звал последний раз.
- А? Шо? Шо? - встрепенулась.
- Шо, шо. Да, ни шо, - повернулся спиной Патрикий.

На утро дети уехали.
- Давай накрывай, пьянствовать будем, - сообщает Патрикий супруге.
- Посреди недели-то? - вскидывает руки Евлогия.
- А что? Пятьдесят лет вместе. Надо отметить. Выпьем, а потом в койку.
Бабка на него смотрит - что это?
- Ладно, что ж? Давай выпьем, - соглашается и накрывает, огурчики, хлебушек, бутылку нашла. Он прикоснулся к рюмке, а та идти не хочет, отставил.
- Пойдём спать, - говорит, - не задалась пьянка.
- Пойду, зубы почищу, - вдруг вспоминает протокол Евлогия.

Легли, старуха молча сопит, ожидает.
- Стал припоминать, - говорит дед Патрикий, - что в жизни-то было, и уже не помню, двадцать лет как жить перестал, никому ненужный.
Помолчал.
- Бабка, а кем я в жизни-то был?
- Кем?.. Ну… Комбайнером, и шофером, и…
- Погодь. Это - не то. Кем я в жизни был как человек? Плохим, хорошим? Я не помню.

Пошёл давеча к учителю:
- Андрюшка, - говорю, - хочу на Рассею, в Хремль. Покажи мне!
Он книжку несёт, раскрывает аж на две страницы.
- Вот, - говорит, - Россия. А кремль много где есть в старых городах, и у нас в Запольске есть, а в Москве самый главный Кремль. Тебе куда?
- Это что ж Рассея? - смотрю я на розовый такой комок, как бычье лёгкое.
- Россия, - отвечает.
- А Москва - это? - Точка там со звездой.
- Она.
Не понимаю. Старый, что ли стал?

- Но вот что, - говорит Патрикий. -  Я капризный теперь. Знаю. Прости. Ещё каприз. Устрой мне баньку.
Не отказалась Евлогия. Натопила баньку, повела Патрикия, отшлёпала веником до красноты и удовольствия. Он только покряхтывал: “Знатно”.
У Патрикия аж голова закружилась. Довела до дому. Положила на скамью приостыть, пока она к столу сообразит. Закончив, зовёт:
- Пожалуйте, - говорит, -  Патрикий Данилыч отведать, что Бог послал.
А его уже и духа нет. Ушёл Патрикий. Насовсем ушёл.

Приехали и Алёшка с Дашей, и Серёжа-сынок непутёвый, и Алевтинка-племяшка, и с деревни человек полста. Патрикий лежит в гробу, улыбается, словно правду о себе наконец узнал.